Она лежала неподвижно, трепеща поначалу от мысли о том, что он сидит внизу и сердито тычет палкой в угли, потому что его сестра сбежала от него. Но, припомнив все подлости, которые он совершил, начала сердиться сама. Она всегда жалела его, а он так гадко ее обманул, подарив ей чужое кольцо, кольцо, которое украл, как украл кров над головой мистера Джонни и радость Хепзебы, когда унес с собой завещание. Им она, конечно, ничем не могла помочь, но кольцо можно было вернуть и тем самым показать, что она о нем думает. Альберт сказал, что она смелая. Вот на этот раз она и проявит смелость. Она сейчас же спустится вниз и бросит кольцо прямо ему в лицо!
      Вскочив с постели, она выбежала из комнаты и, громко топая - как жаль, что она босиком, а не в башмаках, подкованных гвоздями, - бросилась вниз по лестнице. Она бы показала ему, как беречь ковер.
      Гнев вихрем пронес ее по коридору, заставил распахнуть дверь и тут же куда-то исчез.
      В комнате сидел, не сводя глаз с потухшего огня, мистер Эванс. В руках у него была кочерга. Он поднял глаза, увидел ее - она молчала, тяжело дыша, - и удивленно спросил:
      - Что-то рано, а?
      - Поздно, вы хотите сказать? - переспросила она и посмотрела на часы, стоявшие на каминной доске. Было половина шестого утра.
      - Я как раз собирался вас будить, - сказал мистер Эванс. - Поезд уходит ровно в семь.
      Он встал, хрустнув суставами, и подошел к кухонному окну, чтобы снять светомаскировку. Заструился свет, а вместе с ним и пение птиц.
      - Вы не ложились всю ночь?
      Он кивнул головой. Снял с крючка над огнем чайник, налил его водой из крана, повесил на место и опустился на колени, чтобы положить на решетку скомканную газету и щепки для растопки. Когда огонь разгорелся, он засыпал уголь, кусок за куском, как это всегда делала тетя Лу, и, пока Кэрри следила за тем, как он выполняет работу тети Лу, весь гнев ее остыл.
      - Скоро все будет готово, - сказал он. - Выпьете по чашке чая, что-нибудь поедите. Может, кусочек ветчины, поджаренный хлеб и помидоры, а? Или что-нибудь горячее, чтобы посытнее было в дороге?
      - Нику нельзя. От жирного его может стошнить. Он плохо переносит поезд, - тоненьким голосом сказала Кэрри.
      - Тогда кашу. - Он беспомощно огляделся.
      - Я сама сварю, - сказала Кэрри.
      Она сняла с полки кастрюлю, достала из буфета пакет с овсянкой и, не глядя на него, занялась делом. Но чувствовала, что он смотрит на нее. Спиной ощущала его взгляд. А когда обернулась, он накрывал на стол.
      - Тетя Лу... - начала она и затаила дыхание.
      - Сбежала. Со своим избранником. Ты знала?
      Она закусила губу так, что ей стало больно.
      - Ник знал. А я нет.
      Он хмыкнул, уронил ложку и наклонился, чтобы ее поднять.
      - Она сама решила свою судьбу. Потом пожнет то, что посеяла!
      - Вы сердитесь? - спросила у него Кэрри.
      Он задумчиво чмокнул челюстью.
      - Она ела очень много, ваша тетя Лу. Все жевала, жевала, как кролик. Теперь, когда, она уехала, одним ртом станет меньше, а значит, больше будет доход. Когда Фред вернется и займется делом, выгода станет заметней.
      Кэрри вспомнился Фред на уборке сена. Как он стоял, нахмурившись, и говорил миссис Готобед, что не вернется в лавку после войны, что займется другим делом...
      - Значит, мальчишке она призналась? - спросил мистер Эванс. - Почему же тогда не сказала мне? Не рассказала все откровенно, а сбежала, как вор в ночи? Оставила записку! Это, конечно, меня рассердило!
      - Может, она боялась что вы будете ее ругать, - предположила Кэрри, но он только презрительно фыркнул.
      - Боялась? Почему она должна бояться? Нет, она это сделала нарочно, чтобы меня унизить! Как и ее прекрасная сестра Дилис. Они обе стоят одна другой: просят чужого человека что-то передать, оставляют записки. Ты только посмотри на это! - Он достал из-за часов на камине коричневый конверт и вытряхнул его содержимое на стол. - Старая фотография! Вот и все, что я получил от Дилис после ее смерти, а даже это она мне не прислала, нет, мне пришлось самому шарить среди ее вещей, составляя опись, как велел ее важный лондонский адвокат!
      Фотография была коричневой, уголки ее загнулись. На ней была изображена девочка в чепчике и в длинных с оборками панталонах, которые, выглядывая из-под платья, доходили ей до самых щиколоток. Она сидела в кресле, поставив ноги на скамеечку, а рядом с ней стоял мальчик в матроске. У обоих детей был высокий крутой лоб и бесцветные, навыкате глаза.
      - Это... Это вы и миссис Готобед?
      Он кивнул и откусил заусенец на большом пальце.
      - Мне здесь около десяти лет. А Дилис чуть старше.
      Кэрри с трудом сумела представить себе мистера Эванса таким юным. Он был младше ее. Младше Ника.
      - Сорок пять лет назад, - сказал он. - Так давно, что и не вспомнишь. У меня есть еще одна фотография. Я ношу ее в часах.
      Он вынул из кармана жилета свои старомодные часы-луковицу и щелкнул крышкой. С фотографии улыбалась, подпирая рукой голову, молодая девушка с волосами, забранными в пучок.
      - Видишь на ней кольцо? - спросил мистер Эванс. - Это то, что теперь у тебя. Я купил ей его на первые заработанные мною деньги, и, когда она мне его вернула, я отдал его тебе. Так что твое кольцо не простое, у него целая история.
      - А когда она вам его вернула? - спросила Кэрри, с трудом проглотив комок.
      - Ты что, оглохла, девочка? Оно было вместе с фотографией. Ни письма, ничего, только мое имя на конверте, засунутом в шкатулку с ее драгоценностями.
      - И больше ничего? - Спросить было нелегко, но необходимо, чтобы больше не сомневаться.
      - Что еще могло там быть? - Он подозрительно посмотрел на нее. - Почему ты улыбаешься?
      - Я просто радуюсь, - ответила Кэрри, и это была правда. Она была рада убедиться, что он не плохой человек и вовсе не вор. Но ему она сказать этого не посмеет. А потому ответила: - Я рада, что она оставила вам фотографию и кольцо. Этим она хотела сказать, что помнит все и думает о вас.
      - А по-моему, это больше похоже на плевок в лицо, - сказал он. - Но если тебе хочется так думать, пожалуйста, я не возражаю. А теперь, ну-ка, побыстрее беги наверх и буди своего бездельника-брата, иначе вы опоздаете на поезд.
      Он проводил их на станцию и усадил в вагон.
      - Теперь все в порядке, - сказал он. - Ждать мне нет смысла.
      Он не поцеловал их на прощание, но погладил Кэрри по щеке и взъерошил волосы Ника.
      - Юный Никодемус, - сказал он и ушел.
      - Что ж, с этим, по крайней мере, покончено, - повторил его фразу Ник и сел на место.
      - Веди себя как следует, - наставительно сказала Кэрри. - Он, в конце концов, оказался совсем неплохим.
      - Неплохим? - Ник закатил глаза.
      - Не очень плохим. - Ей хотелось рассказать ему, что мистер Эванс не украл завещания, но с Ником никогда разговоров на эту тему и не было. А рассказать Альберту она не может. Она надеялась, что он будет на станции, но он не появлялся.
      - Интересно, придет ли Альберт к насыпи помахать нам? На его месте я бы пришла.
      - Так рано утром? - удивился Ник.
      Кэрри вздохнула.
      - Мы можем помахать дому, - предложил Ник. - После поворота есть место, где его видно.
      - Я не буду смотреть, - сказала Кэрри. - Я, наверное, не смогу.
      Она откинулась на спинку скамейки и закрыла глаза. День только начался, а она уже чувствовала себя усталой.
      - Когда мы откроем пакет с обедом, Кэрри? - спросил Ник. - У меня совсем пусто в желудке.
      Она притворилась, будто не слышит. Сделала вид, что спит. Она решила не открывать глаз до самой пересадки. А когда поезд тронулся, она подумала, что хорошо бы и уши заткнуть, потому что Ник стоял у окна и пел:
      - До свидания, город, до свидания! До свидания, Павшие воины, до свидания, площадь! До свидания, церковь в воскресные дни! До свидания, куча шлака!..
      "У меня разрывается сердце", - подумала Кэрри.
      - До свидания, гора, прощайте, деревья! - бодрым голосом бубнил Ник, пока поезд набирал скорость.
      Кэрри почувствовала, что больше не в силах терпеть.
      - Прощай, Долина друидов!
      Она вскочила и, схватив его за плечи, рывком усадила на скамейку.
      Он начал вырываться.
      - Пусти меня, пусти, гадкая девчонка!
      Она засмеялась, отпустила его, повернулась к окну и...
      И вскрикнула. Но в ту же секунду раздался гудок паровоза, поэтому никто не услышал ее крика. И только Ник увидел, как она открыла рот и широко распахнула полные ужаса глаза.
      Он вскочил, и она прильнула к нему. Паровоз свистнул еще раз, и поезд вошел в туннель.
      Ник почувствовал, что Кэрри дрожит. Вагон тряхнуло, и они, вцепившись друг в друга, очутились на скамейке. Во тьме туннеля она сказала:
      - Долина друидов горит, Ник, она в огне; я видела пламя, дым, там пожар, они все погибнут... - Она заплакала. И в промежутках между рыданиями, которые сотрясали ее всю, говорила что-то вроде: - Это из-за меня... Из-за меня.
      Он понимал, что этого не может быть, что ее слова не имеют смысла, но переспрашивать не стал, потому что у нее началась настоящая истерика.
      Она плакала и плакала, а Ник сидел и смотрел. Он не знал, как остановить ее, а когда она сама перестала плакать, они уже доехали до той станции, где им предстояло сделать пересадку, и он боялся спросить что-нибудь - вдруг она снова начнет плакать? Поэтому ничего не сказал. Ни тогда, ни потом. Кэрри же с того дня ни разу не заговорила про Долину друидов ни с ним, ни с мамой, а из-за того, что она так страшно плакала, он тоже молчал.
      15
      Даже тридцать лет спустя, когда она уже не могла не понимать, что дом сгорел не по ее вине, не из-за того, что она бросила череп в пруд, вспомнив об этом, она опять заплакала так же горько, как и в тот раз. Не при детях, разумеется, а позже, когда они легли спать. Только старший мальчик еще не заснул и слышал, как она тихо плачет за стеной. Слезы лились градом...
      Утром он не позволил будить ее. "Она устала", - сказал он. До завтрака они погуляют, а она пусть спит, сколько хочет.
      Он знал, куда идти. Бодрым шагом он вел сестру и братьев по насыпи вдоль бывшей железной дороги, и хотя они жаловались, что ветки больно царапают ноги, тем не менее покорно шли за ним. Однако возле прогалины, уводившей в лес, остановились в нерешительности.
      - Не хотите - можете не идти, - сказал он.
      Тогда они, конечно, захотели. Кроме того, они были не из тех, кто легко пугается. А ступив на тропинку-лесенку, что вела вниз, они, как веселые щенки, бодро запрыгали со ступеньки на ступеньку.
      - И чего они с дядей Ником боялись? - удивлялась девочка. - Подумаешь, несколько старых деревьев.
      Но, добравшись до самого низа, немного приуныли. В ярком свете солнца старый дом с его почерневшими стенами и наглухо заколоченными окнами казался неживым. Вот двор и пруд, а позади - мертвый дом.
      - Пошли, - позвал их старший мальчик. - Не возвращаться же обратно. Раз пришли, давайте все как следует посмотрим.
      Но и ему было боязно, а самый младший, съежившись, спросил:
      - Правда, что они все сгорели? До самого тла?
      - Мама считает, что да.
      - А почему она не спросит у кого-нибудь?
      - Боится убедиться, наверное.
      - Трусишка-котишка! Трусишка-котишка!
      - Ты бы тоже, наверное, не решился, если бы был виноват, - заметил старший мальчик. - Или считал себя виноватым. Пусти-ка, за углом должна быть конюшня.
      Завернув за угол дома, они увидели довольно привлекательное строение, небольшое и выкрашенное в белый цвет. А у входа с распахнутой настежь дверью в кадке цвели настурции.
      - Пахнет беконом, - сморщила нос девочка.
      - Тсс... - Старший мальчик схватил в охапку и утащил за угол двух младших. - Если там живут, то мы не имеем никакого права здесь быть.
      - Никто нас не предупреждал, - возразила девочка. Она выглянула из-за угла и отчаянно замахала руками за спиной. - Подождите...
      Они замерли. Когда она повернулась, щеки у нее были готовы вот-вот лопнуть. Наконец она выдохнула и опять замахала руками, но теперь уже будто веером.
      - Сколько лет было Хепзебе? - спросила она.
      - Не знаю. Мама не говорила.
      - Она вообще никогда не говорит о возрасте.
      - Разве?
      - По-моему, нет. Я что-то не помню.
      - А почему ты шепчешь? - спросил старший мальчик.
      Он тоже выглянул и увидел, что к ним направляется пожилая женщина. Нет, не к ним, она ведь не знает, что они спрятались за углом, а к калитке, которая выходит на поляну. Среди зелени белеют пушистые комочки, а женщина несет ведро. "Хепзеба! Хепзеба идет кормить кур! Даже если я ошибаюсь, решил он, - она меня не укусит!"
      Он вышел из-за дома и подошел к ней. У нее были серые глаза и седые волосы. Он спросил вежливо, но быстро, чтобы поскорее с этим покончить:
      - Вас зовут мисс Хепзеба Грин? Если да, то моя мама передает вам привет.
      Она не сводила с него глаз. Смотрела, смотрела, а ее серые глаза, казалось, росли и сияли все больше и больше.
      - Кэрри? - наконец сказала она. - Ты сын Кэрри?
      Он кивнул, и ее глаза заблестели, как алмазы. Она улыбнулась, и ее лицо покрылось сетью морщинок.
      - А остальные? - спросила она.
      - Тоже.
      - Господи боже!
      Она оглядела их всех, одного за другим, потом снова посмотрела на старшего мальчика.
      - Ты похож на маму, а они нет.
      - Это из-за глаз, - объяснил он. - У меня тоже зеленые глаза.
      - Не только.
      Она глядела на него, улыбаясь, и он решил, что она красивая, хоть и старая, а на подбородке у нее курчавятся два-три жестких волоска. Малыши, заметь они это, непременно бы захихикали, а если бы захихикали, она сразу бы догадалась, в чем дело, он не сомневался. Она все понимает, надо их предупредить...
      - О чем я думаю? - спохватилась она. - Вы ведь, наверное, еще не завтракали, а я не двигаюсь с места, будто яйца сварятся сами собой. Вы любите белые или темные? А может, в крапинку?
      - Спасибо, мы не хотим... - начал было старший мальчик, но она уже шла к дому на тонких негнущихся ногах, как на ходулях, - очень высокая, очень худая и очень старая.
      Они вошли в крашенную белой краской дверь, прошли по коридору на кухню. Когда-то этот дом был, по всей вероятности, частью амбара - высокий потолок укреплен балками, - но в нем было светло и уютно, в очаге горел огонь, а в окно струился солнечный свет.
      - Мистер Джонни, посмотрите, кто к нам приехал! Дети Кэрри! - сказала Хепзеба.
      В освещенном солнцем кресле возле очага сидел крошечный лысый старичок, похожий на гнома. Он сонно мигал.
      - Поздоровайтесь с детьми Кэрри, - сказала Хепзеба.
      Втянув голову в плечи, он застенчиво улыбнулся.
      - Дасьте, дасьте! Как изиваете?
      - Он говорит! - воскликнула девочка. - Говорит по-настоящему! - И ее лицо запылало гневом при мысли о том, что мама их обманула.
      - Когда Кэрри жила здесь, он не умел говорить, - объяснила Хепзеба. - А после войны, когда Альберт уже вырос, он привез к нам из Лондона своего друга - логопеда. Мистер Джонни никогда не научится говорить так, как мы все, но теперь, по крайней мере, он умеет выразить свои мысли и поэтому больше не чувствует себя отверженным. Ваша мама рассказывала вам про Альберта?
      Они кивнули.
      - Альберт Сэндвич! Ну и имя! - Хепзеба стояла, устремив взгляд куда-то вдаль, и вспомнила: - Они были пара, он и ваша мама! "Мистер Ум и мисс Сердце" - называла я их. Полная противоположность друг другу, упрямые как ослы, раз уж что-то решили. Она обещала написать первая, говорил он, и переубедить его было невозможно. На вид-то он казался самоуверенным, но в душе был очень застенчив. Сказал, что раз она уехала, он ее беспокоить не будет.
      - А она думала, что он погиб, и поэтому не написала, - объяснил старший мальчик. - Она решила, что вы все погибли во время пожара.
      "Какая глупость, - подумал он, - неужели она вправду так решила?"
      - Откуда она узнала про пожар?
      - Она видела из окна вагона.
      Хепзеба посмотрела на него. "Глаза колдуньи, - подумал старший мальчик. - Тоже глупость!"
      - Она бросила череп в пруд и решила, что из-за этого произошел пожар. Теперь это звучит смешно.
      - Бедная маленькая Кэрри! - сказала Хепзеба. И посмотрела на него. Она верила в мои сказки. Ты не стал бы верить, правда?
      - Нет.
      Но ее блестящие глаза, по-видимому, видели больше, чем обычные глаза, они проникали в самую душу, и он почему-то засомневался.
      - Не знаю, - поправился он.
      - Страховые агенты объяснили нам, что это сделал мистер Джонни, балуясь со спичками. Я же знаю только, что разбудил нас он. И тем, вероятно, спас нам жизнь. Все наши вещи сгорели, кроме нескольких старинных книг, которые Альберт сумел вынести из библиотеки. Он обжег руки, брови у него совсем обгорели, он был похож на пугало!
      - Весь дом сгорел?
      - Внутри он выгорел дотла. Полы и лестница. Мы перебрались в амбар. Сначала временно. А потом адвокаты сказали, что мы можем оставаться, чтобы сторожить то, что сохранилось.
      - А что сталось с мистером Эвансом? - спросила девочка. - Ведь это все принадлежало ему, правда?
      - Он умер, бедняга. Вскоре после пожара. Из-за сердца, сказали врачи, но больше от горя и одиночества. Скучал по сестре. Она вышла замуж за американского солдата.
      - Тетя Лу?
      - Да, так ее называли Кэрри с Ником. Теперь ее зовут миссис Кэс Харпер. После войны она уехала с мужем в Америку, в Северную Каролину. Мы ничего о ней не слышали до прошлого лета, когда сюда приехал посмотреть дом и усадьбу ее сын, высокий молодой человек, который говорит, так растягивая слова, что не сразу разберешь, где начало и где конец фразы.
      - Вательна реинка, - оживился мистер Джонни.
      - Верно. Он привез мистеру Джонни жевательную резинку, и она прилипла к его вставным челюстям. Альберт приехал повидаться с молодым доктором Харпером и договорился о покупке усадьбы. Он говорит, что хочет заново выстроить дом и поселиться здесь навсегда, но мне кажется, что он просто заботится о нас с мистером Джонни. "Теперь вам ничего не страшно, - сказал он, когда документы были подписаны, - теперь никто никогда не сможет выгнать вас отсюда". И мы, конечно, благодарны ему, хотя ни о какой благодарности он и слышать не хочет. "Мы все одна семья", говорит он, поскольку его собственные родители умерли, когда он был еще маленьким, и кроме нас, у него никого нет, он даже не женат. Он нам как сын, наш Альберт! Приезжает сюда не реже раза в месяц. Между прочим, мы ждем его в эту пятницу...
      Она рассказывала и тем временем накрывала на стол: ставила чашки и блюдца, нарезала хлеб, намазывала масло. На плите варились яички. Она сняла их с огня и сказала:
      - Садитесь. Вы, наверное, проголодались.
      Яйца были вкусные-превкусные: белок твердый, а янтарный желток жидкий. И масло, густо намазанное на хлеб, - такого масла они ни разу не пробовали: сладкое, а попробуешь пальцем, оно зернистое и солоноватое.
      - Значит, Альберт был сиротой? - полюбопытствовала девочка. - А она мне ничего не сказала.
      - Кто она? Кошка?
      - Нет, наша мама, - ответила она, улыбаясь Хепзебе.
      - Малышка Кэрри, - словно вспоминая, ласково произнесла Хепзеба, и дети рассмеялись.
      - Наша мама не малышка, она, пожалуй, даже слишком высокая для женщины, - сказал старший мальчик. - Папа обычно говорил, что она вытянулась, как струнка.
      Он встретился с Хепзебой взглядом и уткнулся в свою кружку. Он сказал: "говорил"! Неужели Хепзеба тоже начнет выспрашивать и выпытывать? Большинство людей обязательно проявляло любопытство, а он этого терпеть не мог. Он ненавидел объяснять, что его отец умер. Но Хепзеба не принадлежала к большинству, вдруг сообразил он. Она ни разу не задала ни одного обычного вопроса: "Где ваша мама? Что вы здесь делаете одни? Она знает, где вы?"
      - Хорошо бы повидать малышку Кэрри. Может, она и выросла, но что касается остального, то вряд ли сильно изменилась. Как и ваш дядя Ник. А он как поживает?
      - Он стал толстый, - ответили малыши и, посмотрев друг на друга, захихикали.
      - Что ж, он всегда любил поесть. Мистер Джонни, вы помните Ника? Как этот парнишка любил поесть!
      У мистера Джонни был озадаченный вид.
      - Слишком много времени прошло, чтобы он помнил, - сказала Хепзеба. Но если бы увидел Ника, то сейчас бы узнал его. Он не забывает тех, кого любил. И Кэрри он узнает, когда она придет. Она и сейчас предпочитает, чтобы яйца варились пять минут?
      Дети молчали. Наконец старший мальчик сказал:
      - Она не придет, Хепзеба. То есть она придет, если мы сходим за ней и приведем ее, но сейчас она не придет. Она... Она боится...
      Всегда боится, подумал он. Боится больше, чем другие мамы. Нет, она ничего не запрещает, она не настолько глупа, чтобы запрещать, но если случайно взглянуть на нее, то видишь, как она умирает от страха. Особенно когда им хорошо. Словно боится, что счастье будет недолговечным.
      Может быть, решил он, потому что много лет назад ей уже довелось убедиться в недолговечности счастья, да и случилось все это, считала она, по ее вине...
      Хепзеба смотрела на него и улыбалась, словно знала, о чем он думает, и все понимала. Нет, откуда ей, старой, хоть и мудрой женщине, заставившей Кэрри поверить в свои сказки ("Между прочим, Хепзеба ввела маму в заблуждение своими небылицами", - подумал старший мальчик, вдруг преисполнившись справедливого возмущения), - откуда ей понять?
      Хепзеба повернулась к плите и положила в кипящую воду коричневое яйцо.
      - Времени как раз, - сказала она. - Идите ей навстречу. Скажите, что все хорошо, что ее яйцо варится и что Хепзеба ждет. Бегите побыстрее, а то она уже спускается с горы!
      В ее голосе явно слышался приказ, поэтому дети послушно встали, вышли из кухни, прошли мимо старого, разрушенного дома, мимо пруда...
      Пока они шли по двору, старший мальчик перестал возмущаться, ему было жаль Хепзебу; зря она так уверена, ее ждет жестокое разочарование. Она не сомневается, что их мама идет, но откуда ей знать? Она же не колдунья, а просто старая женщина, которая умеет отгадывать чужие мысли. И в этот раз она ошиблась.
      - Идти незачем, - сказал он. - Постоим здесь минутку, на радость Хепзебе, а потом вернемся и доедим наш завтрак. Боюсь, одному из нас придется съесть лишнее яйцо!
      Но остальные были младше его и еще не утратили веры и надежды. Они посмотрели на него, потом друг на друга и засмеялись.
      И побежали навстречу маме, которая уже шла через лес.