В Лукоморье уже о нападении Усоньши Виевны и думать забыли. Жизнь вошла в обыденную колею, спокойствие установилось да равновесие. Царь Вавила в лесу находился, жене природные красоты показывал. Кызыма ничего себе бабенка оказалась, по характеру приветливая да сговорчивая. Бормочет себе чего-то, гыркает по-своему, ногами топает и сабелькой машет. Вавила с ней во всем соглашается.
      – И то правильно говоришь, Кызымка, пчелиный мед ото всех хворей лечит, – объяснял он, показывая супруге лесную пасеку. – А за пчелками уход нужен. Пчелки – они заботу любят.
      – Дырбаган казан дуралы, кус-кус мал-мала! – свирепо кричала Кызыма, отмахиваясь от пчел.
      – И тут ты права, Кызымушка, – снова соглашался с супругой Вавила. – Пчелиный яд тоже пользу лекарственную имеет. От ревматизьмы, например, лучшего средства нет.
      Кызыма следом за ним меж ульев шла, поотстала чуть-чуть. Вавила оглянулся – и обомлел. Пчелки почему-то Кызымку невзлюбили, налетели на нее и с удовольствием кусают. Ну глаза у супружницы и без того узкие, с рождения так были задуманы, а после знакомства с пчелками и вовсе с Кызымкиного лица потерялись. Машет она руками, от насекомых отбивается, но не визжит, не вопит, как другая баба бы сделала, лишь по-своему бормочет:
      – Шайтан пчела, секир башка насовсем!
      Тут Вавила супругу за ее характер, стойкий к неприятностям, зауважал, но в то же время и смутился. Схватил он Кызыму за руку и к лесному пруду поволок. Там толкнул ее в воду, чтобы пчелы отстали, а сам на бережок сел и смотрит, как жена плещется да процедурами водными наслаждается – то всплывет, то снова на глубину уйдет и пузыри пускает – видимо, от удовольствия.
      Вдруг слышит Вавила – говорит кто-то за ивами. Ну любопытство его одолело, и он раздвинул ветви да такую узрел картину – сидит на коряге Водяной, не один, а с кикиморой болотной. Ну кикимора глупо улыбается да поганки поедает. Кокетничает, "видимо. Огромные глазищи ко лбу заводит, личико морщит и охает:
      – Какой же ты умный да грамотный!
      – Это еще что, – говорит ей Водяной, прямо булькая от гордости, – вот я тебе сейчас расскажу, какие диковины в Аглицких водах имеются. Я там проездом был, когда воды Норвежские холодные посетить вздумал. Да не один я там путешествия путешествовал, со мной рядом туристка японская круиз совершала, русалка ихняя. Так скажу тебе, ничего бабенка, только мелковата больно да лопочет забавно. Всю дорогу только и говорила: «Тояма, токанава». Как будто я сам не вижу – дороги там были плохие. Все дно морское будто перепахано, и вправду – то яма, то канава попадаются.
      Вавила улыбнулся понимающе да дальше слушать не стал, задвинул ветви. Может, с кикиморой у Водяного заладится? А то годов уж много, а все бобылем живет.
      А Кызыма тем временем кое-как на берег выбралась, наглоталась воды, бедненькая. Тут до царя-батюшки дошло, что супруга его в степи выросла, плавать не умеет, и зауважал он Кызыму за отчаянность еще больше.
      Кызымка, сказать о том надобно, потихоньку слова лукоморские запоминала. Не много, так, чтоб самое для нее важное выразить. Подошла она к мужу, саблю кривую из ножен достала и давай ею размахивать. Ну Вавила понял, что готовится супружеская ссора, а Кызымка и говорит, коверкая слова:
      – Пчела шайтан терпеть мал-мала ладно, топить – тоже терпеть мал-мала ладно! Гарем джок заводить, гарем секир башка сразу!
      – Ну какой гарем, Кызымушка! – Вавила правильно понял ее речь – а пойди не пойми, когда саблей острой у лица машут? – Ты у меня единственная!
      – Якши султан! Дырбаган казан ишак! – обрадованно вскричала Кызыма и на шею супругу кинулась.
      Вавила жену обнял да по спинке тощенькой погладил. Старшая дочь его – Василиса Премудрая, давно уже с Кызымой общий язык нашла, прознала, что в девках сестра Урюка Тельпека засиделась по одной причине – не хотела быть второй, а то и третьей женой у мужа. А когда Вавила спросил, то Василиса разъяснила ему, что на Востоке практикуется многоженство. Тут царь в положение хызрырских женщин вошел, большое сочувствие к ним испытал и супругу свою лучше понимать стал. Установилась меж ними духовная близость, и то, что на разных языках говорят, – не помеха было.
      Прижилась Кызыма в Лукоморье. Ну как царице законной ей и так почет да уважение положены были, но и сама Кызымка постаралась контакты наладить. Потап тоже уважал ее за то, что коней Кызыма знает и понимает. А уж когда она хызрырских диких кобылиц подоила, чтобы Елена Прекрасная в молоке том помыться смогла, и вовсе в Кызыме души не чаял. Да и другие дочки с мужьями Кызымку привечали, не обижали. Народ на царицу надивиться не мог – утро раннее, а она уже на ногах, за конюшнями догляд осуществляет. Правда, ложки Кызыма стойко игнорировала, руками все со стола хватала, но то не беда, главное – человек она хороший, душевный.
      – Царь-батюшка! – закричал кто-то мальчишеским голосом, нарушив гармонию супружескую. – Царь-батюшка! Власий-царевич в гости прибыл!
      Тут Вавила на ноги вскочил, поспешил в Городище, с сыном встретиться. Верная Кызыма следом засеменила, на кривых ногах едва поспевая за мужем.
      Ну в Городише, естественно, праздник начался. Пир приготовили да за стол пировать уселись. Царь Вавила внука с колен не спускает, нарадоваться на него не может. Власий рядом с Дубравой сидит, за руку ее держит. Рядом с ним Марья Искусница и Садко, за ними – Елена Прекрасная с Потапом. По другую сторону, стола бояре знатные расположились, меды пьют да о политике мировой рассуждают.
      Власий рассказывал последние новости, что в Ирие имели место быть. И о том, с чего Усоньша Виевна с Лукоморьем конфликтовать вздумала, и о Голубиной Книге, какая попала к латынской девке Маринке, чернокнижнице да охальнице, и о многом другом рассказал. А когда речь о Кощее завел, тут-то Вавила и всполошился:
      – Неужто к войне придется готовиться?!
      – Какая война, батюшка? – удивился царевич Власий. – Кощей Бессмертный мужик мирный да тихий, мухи не обидит.
      – Ну ты успокоил сердце мое родительское, – выдохнул Вавила, – а то я взволновался было – ведь Василисушка сейчас как раз во дворце хрустальном отирается, библиотеку изучает.
      – Все с ней в порядке будет, за Кощея я поручиться могу, – ответствовал Власий. – Доставил его во дворец, так он прослезился даже, дом родной узревши. Сентиментален Кощей шибко да душой нежен. Не будет от него вреда, как бы самого не обидели!
      Власий словно в воду смотрел, с большой точностью предсказав следующие события.
      Прилетел Кощей во дворец, по сторонам огляделся – и всплакнул, очень тяжело переживая разлуку с домом. Родное все вокруг, приятное, сердцу милое. Перво-наперво кинулся Кощей к сундукам одежду искать, да не нашел с первого раза – кто-то в его вещах шарил и все с места переложил. Но Кощей на этом мелком факте внимание заострять не стал, нашел черные портки да рубаху, которые носил раньше. Посмотрел на них и почувствовал, что не хочется в такой радостный день в черное рядиться. Отшвырнул в сердцах да дальше полез в сундуках копаться. Когда же вкусу своему удовлетворил и оделся наконец, то старые знакомцы едва ли узнали в нем того Кощея, с которым когда-то были знакомы. Прямо-таки щеголь Кощей наш стал. Рубаха праздничная, из красного атласа, вышитая петухами. Душегрея золотой парчой переливается, меховой опушкой, пришитой вокруг ворота да по полам, блестит. А что мех на той душегрее моль изрядно почикала, то настроения Кощею совсем не испортило. Порты натянул синие, белой полосой прочерченные, а ноги в сапоги блестящие засунул, да не простые, а из зеленого хрома сделанные.
      Посмотрел на себя Кощей, полюбовался собой и остался доволен новым имиджем. Залюбовался он, а потому и не заметил, как маленький хозяин из-за сундука вынырнул и, схватившись за голову, перебежками кинулся к ходу подземному.
      – Так, – говорил Кощей, за неимением собеседников разговаривая сам с собой, – тут половички настелим, тут ковры пушистые. На подоконники цветов в горшках наставить надобно, да не абы каких, а из самого Ирию привезти, уж как-нибудь на рассаду выпрошу. Порядок, смотрю, в доме знатный. – Он огляделся еще раз, достал из кармана платок и провел им по хрустальной стенке – платочек как был свеж, так свежим и остался. – Надо будет домового уважить, молочка налить да хлебушка поставить в мисочке. А где ж домовой мой? – Посмотрел по сторонам Кощей, не увидел никого. Тогда он громко позвал: – Дворцовый! Дворцовый, выдь, поговорить надобно!
      Но Дворцового уж и след простыл – несся он в Городище, нежданно свалившейся бедой поделиться. Как ни ломал голову маленький хозяин огромного хрустального замка, а что делать – не надумал.
      – Вот прилетит сыночка, да не один, а с невестой малолетней, – а жить-то и негде! – причитал Дворцовый. – Занят дворец-то хозяином предыдущим, невесть как к жизни вернувшимся!
      А Кощей на кухню вошел и обомлел. Его кресло любимое так переделано, разве что великан на нем усидит.
      – Кто сидел на моем стуле? – неуверенно спросил Кощей, соразмеряя свое седалище с тем, каким же задом на такое огромное креслице присесть надо.
      Никто не ответил хозяину. Тогда Кощей на стол посмотрел – стоят на столе три тарелки, больше похожие на богатырские щиты, а ложки да ножи возле тарелищ этих – что весла для лодки.
      – Кто ел за моим столом? – снова спросил Кощей, и в голосе его не только уверенности поубавилось, но сам голос на блеяние стал похож.
      И снова ответа Кощей не получил. Прошел тогда Кощей в библиотеку. Там, на полке, копошился кто-то в книгах, видимо желая уму-разуму научиться.
      – Кто в моих книгах шарится? – пробормотал он, лихорадочно соображая, не лучше ли потихоньку удалиться и не будить лихо на свою голову?
      Так бы он и сделал, да не успел. Выскочил ему навстречу из-за книжного шкафа богатырь – босой, расхристанный, рубаха не подпоясана, кудри в разные стороны взлохмачены. Глаза вылупил, рукава закатал да как заорет:
      – Кто такой без спросу в библиотеку вламывается?! Жене моей Василисушке науки премудрые изучать мешает?!
      – Прошу прощения великого, – пробормотал Кощей, желая остудить воинский пыл незваного гостя. – Хозяин я тутошний, Кощей Бессмертный!
      Думал Кощей этими словами успокоить богатыря, но зря он это сказал, потому что результат получился совершенно противоположный.
      – А я – Иван-дурак! – гаркнул богатырь и ринулся на Кощея с кулаками. – Защищайся, чудище поганое!
      Пришлось Кощею вспомнить молодость и отражать удары, которые тут же посыпались на него. Сцепились противники в бою не на жизнь, а на смерть. Иван наскакивал, а Кощей отбивался да уворачивался, все порываясь за книжные шкафы спрятаться. Но Иванушка-дурачок разгадывал хитрые маневры и путей для бегства злодею не оставлял.
      – Немедленно прекрати хулиганить! – раздался сверху, с книжного стеллажа сердитый голос Василисы Премудрой. – Ваня, я ж тебе говорила, что драться с Кощеем бесполезно, у него смерть в яйце…
      Недослушал Иван-дурак, вокруг себя прокрутился и в самый пах Кощею пяткой заехал.
      – Ой-е-ей, Ваня, сказки читать надо!.. – тоненько проскулил Кощей, складываясь пополам от боли, словно ножик перочинный.
      – Вот и я говорю. Учиться надо, уму-разуму набираться, – проворчала Василиса Премудрая, спускаясь по лесенке с книжных полок.
      Иванушка супругу за пышную талию подхватил, быстренько с лесенки снял.
      – Сила есть, ума не надо! Гы-гы, – рассмеялся он, показывая огромный, словно кузнечный молот, кулак согнутому в бараний рог Кощею.
      – И что ты на старичка налетел? – сердито подбоченясь, спросила Премудрая. – Ну Кощей он – и что с того? Он же не нападал, а, напротив, поздоровался с тобой очень вежливо и представился, согласно политесу придворного, а ты сразу драться.
      А Кощей уж в себя пришел, разогнулся кое-как и, всхлипывая, пожаловался нежданной заступнице:
      – Домой с радостию великой заявился, лица человеческого много годов не видел, голосу не слышал, пообщаться хотел, а он вон что учинил!
      – Да простите его, дурака, – извинилась Премудрая. – А вы с чем пожаловали? Опять войны да козни чинить начнете?
      – На кой мне это? – Кощея от такого предположения даже передернуло. – Я, когда меня змееныш малолетний сжег, понял вдруг, что жизнь-то не бесконечная. Ну бессмертный я, а толку-то? От увечья никто не застрахованный будет. Вон, в кухне кресло огромное поставили – а ежели тот, кто в нем сидит, на меня плюхнется? Так от меня ж место мокрое останется!
      – Так в кресле том Змей Горыныч обедать присаживается, – объяснила Василиса, приводя Кощея в состояние великого смущения.
      – Эх, – сказал он с сожалением в голосе, – я-то хотел жить спокойно, цветочки на окнах выращивать, книжки читать, да, видно, придется уступить дом свой чудищу поганому.
      – Ну это ты зря, Кощей, – вступил в беседу Иван-дурак, – Змей хоть и другой породы, но мужик хороший, интересный в беседе и правильный по жизненному пониманию. А сейчас в путешествии он.
      – Я вот только не пойму, – задумчиво произнесла Василиса Премудрая, – как ты ожил?
      – Да язва Усоньша Виевна пепел, что от меня остался, в воду высыпала да на царство Лукоморское войной пойти подбить пыталась. Так я ей от ворот поворот с такими прожектами дал и домой поспешил.
      – Усоньша Виевна! – вскричали в один голос Василиса и Иван-дурак.
      Они кинулись к дверям, что к подземному ходу доступ открывали, и короткой дорогой домой побежали – предупредить о новой беде.
      – Стойте! – закричал вслед Кощей. – События те уже прошли, а Усоньша сейчас баба замужняя и угрозы никакой не таит!
      Но Василиса с Иваном его уже не слышали. Кощей Бессмертный вздохнул и решил, что сейчас Власий в Городище гостит, уж он-то наверняка объяснит сестре с зятем, что к чему.
      – И даже «до свидания» не сказали, – посокрушался он после их ухода.
      Потом присел на перекладину книжной лесенки и задумался, как жить ему дальше: и сам изменился, и обстоятельства жизненные странно складываются. Да только ему не дали как следует подумать о смысле жизни – послышался сильный шум, хлопанье крыльев и стук балконной двери. Испугался Кощей, но сам себя подбодрил и на цыпочках к выходу из библиотеки подкрался.
      То, что он увидел, повергло его в шок.
      А увидел он Змея Горыныча о трех головах, того, что являлся причиной столь долгого отсутствия Кощея в родном доме. И все бы ничего, да держал Змей в передних лапах огромное яйцо, как две капли похожее на то, что когда-то сам Кощей в хрустальный дворец приволок.
      Змей яйцо аккуратненько на пол поставил, тут по нему солнечные лучи стукнули и разбили скорлупу. Вылезли в отверстие головенки змееныша да из всех трех глоток огнем полыхнули. Кощей подумал, что спрятаться надобно, но с места сдвинуться не смог – руки и ноги с волнения отказали напрочь. Только и оставалось бедолаге порадоваться, что на линии огня не оказался.
      А взрослый Горыныч на кухню кинулся и быстро назад выбежал, неся в лапах тарелищу, наполненную до краев молоком. Поставил он еду перед змеенышем, остатки скорлупы с маленького тельца сковырнул и ну несмышленыша носами в молоко окунать. Тут уж Кощей не стерпел, оцепенение скинул да как закричит:
      – Ты что ж, супостат, делаешь?! Ты что ж его, утопить решил аки котенка?
      – Да нет, накормить пытаюсь, – смутился Горыныч, лапищи от змееныша убирая.
      Кощей смело направился к новорожденному – ему ведь только первая струя пламени угрожала, а для всех последующих он был неуязвим и знал об этом факте. Погладил Кощей Бессмертный малыша по головкам и сказал:
      – Маленький ты мой, сиротинушка, кушай, лакай молочко. – И слезу смахнул. Таким ему змееныш беззащитным показался, таким доверчивым.
      – Папочка, – пропищал маленький Горыныч, и Кощей почувствовал, как сердце сжалось от чего-то, чему он не мог дать определения.
      Тут большой змей протянул лапищу, схватил змееныша за лапки – чем Кощея едва до сердечного приступа не довел – и под хвост новорожденному заглянул.
      – Мальчишка? – почти утвердительно произнес Умник.
      – Мальчишка, – обреченно вздохнул Старшой.
      – Ничего, брат, – хохотнул Озорник, – по крайней мере одна твоя мечта сбылась – маленькие лапки по дому точно топать будут!
      Опустил Змей осторожно малыша на пол, так тот к тарелке с молоком неуклюже подковылял и мордочки в нее быстренько сунул.
      – Мужик, присмотри за мальцом, я с побратимом встретиться полетел! – попросил Старшой. Когда Горыныч над Городищем пролетал, то узрел он царевича Власия, и теперь испытывал естественное желание увидеть друга. – И смотри, головой за его здоровье отвечаешь!
      – Лети уже, – проворчал Кощей, подтирая тряпкой расплескавшееся молоко, – воспитательный процесс начать мешаешь!
      Он даже внимания не обратил на то, что Горыныча уж и след простыл, но вот открытое окно в сознании Кощеевом зафиксировалось. Бросил он тряпку и кинулся закрывать, чтобы детеныш змеиный сослепу не выпал.
      Горыныч быстро до царского терема добрался. Народ-то его знал уже, и потому перепугу никакого не случилось. Напротив, была радостная встреча. Обнялись Власий со Змеем и ну прошлое вспоминать. Горынычу тут же место за столом приготовили да тарелок с кушаньями понаставили. Ну Змей-то после путешествия оголодавший, не стал привередничать, отдал должное угощению. Его большие лапы только успевали кушанья со стола сгребать и в пасти закидывать. Но беседу Змей поддерживал, сам о чудесах заморской долины рассказывал да местные новости слушал. А когда речь о змееныше зашла, примолкли все, дивясь, сколько бед пришлось пережить Горынычам – что старшему, что младшему.
      Тут воевода Потап предложение вынес:
      – Думаю я наблюдение за границами воздушное организовать, давно есть у меня мысль сформировать эскадрон летучий. Марья Искусница телегу самолетную китайскую для целей этих предоставить обещалась. Тебе, Змей, шибко заняться нечем, так, может, в эскадроне том командиром назначение примешь?
      Змей и ответить не успел, потому что царь Вавила сразу же пресек разговор о делах:
      – Погодь, Потап, то мы на думе боярской обсудим. Что ж ты гостя сразу делами загружать принялся, поесть не даешь?
      – Да я с радостью, – ответил Горыныч. – Мы с братьями только за!
      Тут крик раздался:
      – Сыночка!!!
      То Дворцовый, увидев Горыныча, к нему кинулся и ну целовать да обнимать.
      – Я ужо ждал-ждал, ночей не спал, за тебя переживаючи, – лепетал Дворцовый, а Домовик, глядя на телячьи нежности, только сплевывал в сердцах. – А тут беда свалилась – Кощей во дворец вернулся…
      – Да видели мы его, – прорычал Старшой, – он там за змеенышем новорожденным присматривать остался.
      Тут Дворцовый отстранился и умолк, новость переваривая. Глаза его вылезли из орбит, челюсть отвисла, а бороденка мелконько задрожала.
      – Ты что ж, Кощея оставил присматривать за дитем? – наконец обрел дар речи Дворцовый. – За маленьким дитем?! Этого ирода бессердечного – малое дитя нянчить?!
      – Ну, – кивнул Змей тремя головами.
      – Да он же в педагогике совсем бессмысленный, он же в воспитании как свинья в апельсинах разбирается! – вскричал Дворцовый и кинулся домой, чтобы и Кощея от ошибок воспитательных уберечь и змееныша от проблем, вызванных этими ошибками, оградить.
      – Все возвращается на круги своя, – глубокомысленно изрек Домовик, глядя родственнику вслед, – ибо жизнь продолжается…

      Проснулась Усоньша Виевна, морду от салата приподняла – и не поймет ничего. Кто она? Где она? Глазами мутными вокруг водит – ничего не разумеет. Тепло, светло, птички поют, пчелки жужжат. Рай, да и только! Тут потихоньку память к ней возвращаться начала. Усоньша восстановила последовательность событий и наконец-то свою свадьбу вспомнила. И то, как соревновалась с мужем в том, кто сурицы больше выпьет, тоже вспомнила. А дальше – темнота сплошная.
      Пошла она по Ирию супруга своего разыскивать. Зачем он понадобился, объяснить Усоньша Виевна вряд ли смогла бы. Любви она к Усладу не испытывала, да и вовсе не знала, что такое любовь. Ненависть вроде поутихла. Но вот обида осталась. И поняла вдруг новобрачная, что обижается не на то, что в белила ее окунали с завидной регулярностью, а на то, что, женившись, бросил ее Услад одну. Первую брачную ночь проигнорировать – разве это не причина для ненависти?!
      Как уж Усоньша до этого додумалась своими куриными мозгами – то даже Роду неизвестно. Но поняла она, что оскорбление Уд нанес ей страшное, и снова злоба ее сердце обуяла. А когда узнала, что сбежал супруг – за братом своим Ярилой в земли Латынские увязался, так и вовсе осатанела. И было отчего осатанеть!
      Дело в том, что с латынской девкой Маринкой она встречалась не однажды, и не где-нибудь, а на Лысой горе – во время шабашей. Маринка та, чернокнижница и охальница, была очень наглой и лютой. А уж к мужикам так неравнодушна была, что анекдоты о ней складывали. И ведь какая стерва Маринка эта – приберет мужика к рукам, а потом жертву из него делает. Богу своему поганому на алтарь принесет да и прирежет там полюбовника.
      Усоньша Виевна, привычки латынской девки хорошо зная, поняла вдруг, что может совсем лишиться мужа.
      – Да что ж он от руки чужой бабы смерть принимать будет, ежели собственная жена для этого имеется?! – вскричала она и кинулась вдогонку за Усладом.
      Разное меж ними было, но латынскую девку Маринку, чернокнижницу и охальницу, Ярила и Услад победили – с Усоньшиной помощью, кстати.
      А иначе и быть не могло, ведь о том в Голубиной Книге написано.
      Или – на роду.
 
       Барнаул, 2007