— А как я узнаю, где копать?

— Там сверху всегда вьются мушки.

— Этого мало. Расскажи мне, где эта вода, укажи мне какой-нибудь знак. На каком расстоянии отсюда... Проводник тупо смотрел на него.

— Гурмалулу знает дорогу ногами. Руками не знает, чтобы показать. Головой тоже. Он может только отвести тебя...

— Никуда не будешь меня водить! Сделаешь то, за чем я тебя посылаю. Потом вернешься! Самое большее через два дня будешь со мной! Тогда я дам тебе виски, целую хижину виски.

Острый взгляд туземца заметил змею, которая на мгновение высунула голову из норы. Гурмалулу ударом камня расплющил ей голову. Затем он вытащил ее, испек на костре, и они стали быстро есть.

Обгладывая змеиные позвонки, Том случайно обернулся назад и вскочил на ноги. В ста метрах от него стоял человек, обросший бородой, оборванный, качающийся от усталости, который, едва волоча ноги, тащил за собой тяжелую лопату.

— Гарри! — воскликнул Том, узнав его.

Человек вздрогнул. Глаза его округлились от страха.

— Что ты здесь делаешь, Гарри?

Плешивый медленно приблизился.

— Умираю с голоду! — пробормотал он. — Дай что-нибудь поесть!

— Ничего не осталось! Последнюю косточку выбросил. А ты почему не застрелишь какую-нибудь дичь?

— Патроны кончились. Да и в кого стрелять? Все живое сбежало.

— А где остальные?

— Нет остальных. Одних унесла вода, другие перестреляли друг друга, третьи сбежали. Лагерь сожгли.

— А ты? Ты что здесь делаешь один? Почему и ты не сбежал?

Гарри неожиданно вскинулся:

— Нет! Сдохну, а не уйду отсюда. Как знать, может, еще раз копну и найду свое великое счастье! Как знать? Том положил руку ему на плечо.

— На этот раз нам не повезло. Придем сюда еще раз. С продуктами, с инструментами. А сейчас пошли со мной! Мы еще вернемся!

Ему хотелось иметь товарища, причем настоящего, белого человека, с которым можно было бы говорить по-человечески, на которого можно рассчитывать, с чьей помощью можно померяться силами со своими врагами, получить перевес.

Гарри отскочил.

— Не уйду отсюда! Не уйду, пока не найду свой опал! Большой опал!

Том опустил руку. Ему показалось, что в лихорадочном взгляде Гарри мелькнула искра безумия. Он повернулся.

— Иди, Гурмалулу! Пора! И через два дня ты должен вернуться!

Чернокожий взял кусок белой глины и провел на левой руке две черты. Каждый вечер он будет стирать по одной из них и таким образом отмерять время до встречи...

Далеко на юге виднелись три движущиеся точки. Гурмалулу ускорил шаг. Аборигены необыкновенно выносливы. Они могут идти днями и ночами без отдыха, проходя за сутки до сотни километров.

И Бурамара был отличным ходоком. Однако его спутники не могли выдержать такого темпа. Волей-неволей ему приходилось сдерживать себя. Так что Гурмалулу довольно скоро догнал их. Первым его заметил следопыт. Он обернулся и, держа руку на рукояти ножа, смерил его недоверчивым взглядом.

— Чего тебе надо? — спросил он Гурмалулу, двинувшись ему навстречу.

— Гурмалулу один, Гурмалулу боится. Боится Радужной Змеи, «ир-мунен»! Позвольте ему идти с вами. Он не хочет еды, не хочет воды. Только не оставаться одному.

Крум быстро согласился.

— Почему бы и нет? Идем! Чем больше народу, тем лучше!

Все четверо снова двинулись в путь. Горы давно остались позади, и вокруг простиралась все та же зловещая саванна из белых трав, белых деревьев и кустов. Мертвая саванна, белая пустошь. Казалось, кроме них здесь не было ни одного живого существа. Но нет. Пресмыкающиеся еще не погибли. Не погиб еще и один кролик, который грыз какой-то побег. Они заметили и змею, которая готовилась напасть на него. Однометровый молодой тайпан покачивал головой и угрожающе шипел. Но длинноухий не собирался ни бежать, ни цепенеть от страха под этим злобным остекленевшим взглядом. Наоборот, он даже готовился к обороне. И не только к обороне. Неожиданно заяц метнулся вперед и, вцепившись неприятелю в шею, начал теребить его и царапать когтями. Страшное пресмыкающееся бешено заметалось. Змее, уже окровавленной, удалось вырваться. Кролик отскочил назад и снова сжался для прыжка, словно и не кролик это был, а мангуста. Снова он налетел на врага. И опять ухватился за шею змеи. И не успели люди опомниться, как голова змеи отскочила, отсеченная острыми зубами грызуна. Зрители, наблюдавшие эту невероятную драму, стояли изумленные, не веря своим глазам.

— Храбрец! — восхитился Крум.

Мария показала рукой на два серых пушистых комочка под кустом.

— Это мать! Она билась ради детей. А кроме того, австралийские кролики самые храбрые в мире. Потому что их преследуют с небывалой жестокостью. В процессе отбора уцелели только самые дерзкие.

— Кролики не трусливы. Просто они знают, что слабы, — добавил Бурамара.

Крум понял его.

— Хотел бы я посмотреть — сказал он, — каким бы храбрым был лев, если бы он имел силу кролика! Что бы стал делать лев, напади на него десятиметровая ядовитая змея?

Восхищенные самоотверженностью победительницы, люди взяли себе ее жертву, а крольчат трогать не стали. Они испекли тайпана на костре и быстро его съели.

После этого они решили искать подземную реку, которая должна была быть где-то поблизости. Договорились так: белые останутся на месте, а двое следопытов отправятся на поиски в противоположных направлениях. Тот, кто найдет воду, подаст сигнал дымом и останется там, чтобы выкопать колодец, а другой приведет туда Крума и Марию.

Вскоре следопыты скрылись из виду, затерявшись среди ложбин и беспорядочных зарослей кустарника. Крум почувствовал себя беспомощным, брошенным посреди степи, без компаса, без воды и без оружия. Он нетерпеливо стал вглядываться в горизонт. И вот оттуда, куда ушел Бурамара, поднялось в воздух облачко дыма, потом второе, третье.

Он уже был готов вести туда сестру, когда прибежал запыхавшийся Гурмалулу. И вместо того, чтобы подтвердить сигнал Бурамары, который означал: «Нашел воду!» он издалека крикнул им:

— Бегите!

— Зачем нам бежать? — удивилась Мария. Она страшно устала, а ступни ее болели от долгой ходьбы.

— Бурамара говорит дымом. Бурамара говорит: «Идет мистер Том. С ним еще пятеро человек. С ружьями. Хотят убить мистера Крума. И Бурамару, и Гурмалулу».

Объяснение его было настолько искренним и правдоподобным, что брат и сестра сразу же последовали за ним.

— А как же Бурамара? — спросила Мария.

— Бурамара нас догонит.

Задыхаясь, выбиваясь из последних сил, они бежали так почти час. Наконец Мария, ослабевшая от усталости, рухнула на землю.

— Не могу больше!

— Не здесь! — сказал Гурмалулу. — Могут тебя увидеть. Лучше спрятаться в кустарнике. А мы с мистером Крумом принесем воды. Вон там, за холмом, есть вода.

Они отвели девушку в заросли густого эвкалиптового кустарника и уложили ее на охапку белого сена, а сами пошли дальше к источнику.

И действительно, за голым холмом они нашли старый, заброшенный колодец — один из тех, о которых, как слышал Крум, говорили, что они построены древними неизвестными строителями. Может быть, теми же, что построили и обрушившийся в каньон египетский дворец. Колодец был выдолблен в скале, стены его были отвесными и гладкими, без каких-либо шероховатостей. Наверху не было ни бордюра, ни ворота, ни ведра.

Забыв о всякой предосторожности, Крум наклонился, чтобы получше рассмотреть и эту находку, может быть, последний след далеких пришельцев с континента. Но он не увидел ничего, кроме черного мрака, заполнявшего страшную яму.

В следующее мгновенье он полетел вниз.

Гурмалулу даже не стал смотреть, что произошло с его жертвой. Он знал, тот, кто попадет в такую дыру, выбраться не сможет. Туда его соплеменники бросали взбесившихся собак, туда же бросали и родившихся уродов.

Мистер Том ничего не сказал ему о Марии. Но он догадывался сам. Если она останется в живых, то начнет искать своего брата. Спустит в колодец веревку, и если он жив — спасет его. Начнет кричать и вызовет Бурамару. А этого нельзя допустить!

Гурмалулу подбежал к кустам, в которых лежала обессилевшая от истощения девушка, вытащил зажигалку Тома Риджера и щелкнул ею, как это делали белые. Потом поднес вспыхнувший огонек в нескольких местах к сухой траве и листьям. Жизни в них уже не было, однако эвкалиптовое масло еще не испарилось. Первым взорвались пары масла, словно над кустарником пронеслась молния. Затем загорелись отдельные листья, самые верхние ветки деревьев и целые ветви, словно они были политы бензином, и наконец огонь взметнулся над всем леском, словно взрыв. Языки пламени заметались над лесом, поползли по траве, переползли через холм, облизали древний колодец. Это было хорошо! Даже если Бурамара придет сюда, среди пепла после пожара он не найдет никаких следов.

А там Гурмалулу покончит и с Бурамарой. Надо только его встретить, обмануть, сказав, что Крум сам упал в яму, отвести его туда и столкнуть в колодец и его самого. Потом найти мистера Тома, чтобы получить виски. И пить, пить, пить... Мистер Том ненавидит Крума, ненавидит он и Бурамару. Он будет доволен...

Не оборачиваясь туда, где бушевал пожар, злодей бросился бежать по каменистой тропинке. За скалистым холмом он ожидал увидеть Бурамару, а увидел ... Руби! Увидел все свое племя и вместе с ним — Руби! Засуха в саванне прогнала из нее животных. А без дичи не мог существовать и человек. Племя покидало земли прадедов, чтобы не умереть от голода. Оно было вынуждено вторгнуться в чужие охотничьи районы. И сейчас не знало, как встретят его хозяева, владевшие этими местами испокон веков. Смилостивятся ли они над злосчастными беглецами и пустят их в свою страну или же будут сражаться с ними. Поэтому впереди шли мужчины, которые несли копья, каменные топоры и дротики. Бумеранги висели у них на поясе. Племена не сражаются бумерангами. Некоторые несли дымящиеся угли, с помощью которых они раскуривали сигареты, другие — разобранные «пуканами» — священные деревянные столбы, покрытые магическими рисунками. Эти столбы они вобьют в землю посреди своего нового селения.

За ними шли женщины, сгибавшиеся под тяжестью домашней утвари: корытец-люлек, сосудов для воды из бутылочной тыквы, полных сеток с кореньями, колышков-копалок. На плечах у них сидели малыши, обвившие ножонками шеи и вцепившиеся руками в волосы матерей. И мужчины, и женщины были увешаны всеми своими украшениями: косточками, кольцами, браслетами и для красоты, и для большей важности, когда они повстречаются с другими племенами, и просто потому, что некуда было положить все это во время путешествия. Дети постарше носились вокруг, увлеченные, на первый взгляд, беззаботной игрой, а в сущности занятые поисками в сухой траве какой-нибудь куколки, ящерицы, птичьего гнезда или змеи.

Гурмалулу не отрывал глаз от Руби. А она шла, уставившись, как и все австралийцы, себе под ноги, чтобы не наступить на змею или не пропустить чего-нибудь, что может пойти в пищу. Казалось, она его не заметила. И другие, казалось, тоже не заметили его.

Несчастный почувствовал, как в горле у него пересохло. Почему он видит их, а они не видят? Неужели он стал уже духом? Он посмотрел на свои руки и ноги. Они были черные. Значит, он еще не стал духом.

— Руби! — крикнул он. — Смотри, Гурмалулу жив!

Она вздрогнула и выпустила из рук корытце. Руби замерла на месте, дрожа, не смея вымолвить ни слова. Она не шевелилась, не издавала ни звука, не смотрела на него. Его дети, и те спрятались за ней, замерев от ужаса.

— Гурмалулу жив! — повторил он. Из толпы выступил вперед Джубунджава и угрожающе ткнул в его сторону костлявым черным пальцем.

— Когда засмеется бессмертный мальчик Табала, Гурмалулу умрет! Чуринги рассердились и наслали на племя голод и смерть. Поэтому Гурмалулу умрет!

Он повернулся к нему спиной и, торжественно ступая, вернулся к своим товарищам. И затем все они молча, не глядя на него, двинулись снова туда, куда направлялись, высохшие от жары и лишений, черные, словно живые скелеты. Они поплелись туда, где их ждала неизвестность; вместе с родным краем они. потеряли веру в жизнь и в самих себя. Они пересекли побелевшее поле, растянувшись ленивой черной змеей, за которой вилось облачко красной пыли, и затерялись среди волнистых песчаных дюн.

Оцепеневший Гурмалулу продолжал стоять на месте, уставившись им вслед помутневшими дикими глазами, как истощенная от голода, попавшая в ловушку собака динго. В груди его клокотала неудержимая ярость; она кипела, как кипит песок во время бури; горечь, обида и безнадежная злоба поднимались в нем, сплетались в страшный смерч, который, собираясь с силами, воет, захватывает песок, собирает его в своей ревущей груди, прежде чем ринуться вперед и смести все на своем пути. Почему племя изгнало его, почему проклял его Джубунджава, почему не взглянула на него его Руби, почему в ужасе отпрянули от него собственные дети? Кто был виноват в этом? Кто обманом заставил глупого Гурмалулу выкрасть чуринги? Кто заманил его магической огненной жидкостью? Кто погубил его, не дав ему ничего взамен? Кто толкал его от беды к беде? Кто...

И решение само по себе возникло в вихре его отчаяния и озлобления. Смерч, злой дух «вилли-вилли» указал ему на жертву. Джубунджава говорил, что все белые — злые духи. Гурмалулу сейчас уже знал, что мистер Том — самый злой из них. Он не сожалел, что погубил Крума и его сестру. Да и о чем сожалеть? Они тоже были белые. Но главный виновник, тот, кто погубил его жизнь, был мистер Том. Как жить черному человеку без своего племени? Мистер Том должен заплатить за все зло, которое он ему причинил.

Совершенно забыв о Бурамаре, Гурмалулу спустился по своим следам вниз, возвращаясь назад, к своему врагу, к отмщению.

Нашел он его к вечеру. Том Риджер неожиданно почувствовал перемену в нем и побледнел. В кармане он нашел два патрона, и сейчас пистолет его был заряжен. Но Том не хотел стрелять. Не хотел тратить патроны. А больше всего он боялся остаться один в этой страшной пустыне, откуда он никогда не сможет выбраться без чужой помощи. Он боялся убить своего проводника. Все еще на что-то надеялся. Он знал, что у алкоголиков иногда бывают такие приступы слепой ярости. Однако, получив отпор, столкнувшись с решительностью и силой, они пасуют, становятся кроткими, как дети, начинают плакать и хныкать.

— Гурмалулу! — крикнул он, стараясь придать твердость своему голосу. Но у него ничего не вышло. Крик вырвался глухой, голос был осипший от страха.

Чернокожий приближался к нему, страшный, как когда-то, когда он возглавлял отряд мстителей, похожий на сомнамбулу, уставившись в него лихорадочным злым взглядом, стиснув голые кулаки.

— Гурмалулу! — почти взревел Том. — Остановись! Буду стрелять!

И, увидев, что враг действительно его не слышит, он спустил курок. Грохот оглушил его. Но и на этот раз он не попал. Всегда, когда не надо было, он промахивался. Но Гурмалулу заколебался. Он не допускал, что пистолет заряжен, не знал, сколько раз подряд он может выстрелить. Благоразумие вернулось к нему. Он остановился и даже отступил назад — шаг, два, десять. И когда решил, что стал недосягаемым для пуль, остановился.

— Гурмалулу убьет мистера Тома! — прохрипел он.

Столкнувшись с такой злобой, Том не выдержал. Он повернулся и бросился бежать, время от времени оглядываясь назад, готовый выпустить и вторую пулю в своего преследователя. Однако черный мститель не спешил. Он следовал за ним медленно, с упорной настойчивостью, уверенный в успехе, так, как преследовал бы часами, днями намеченную добычу. Инстинкт охотника пробудился в нем — охотника, который настигает опасного зверя, скажем, раненого буйвола.

И Том почувствовал эту непоколебимость. Среди пекла пустыни он почувствовал, как его лоб покрывается ледяным потом. Он понял, что обречен. Он принял нависшую угрозу как наказание, ниспосланное ему какими-то высшими силами — проклятье, которого он не мог избежать, несмотря ни на что, несмотря на свой разум и опыт, несмотря на свой револьвер.

Мрак сгустился. Но Том не останавливался. Он шел и шел, не зная куда. Спотыкался, падал, вставал. И в то же время смутное предчувствие сжимало его сердце — он видел, что идет не туда, куда хотел, а совсем в другом направлении, к другой цели, куда умышленно направлял его черный дикарь — к жестокой цели, известной только его врагу, к цели зловещей, ужасающей.

Впереди возник зубчатый силуэт какой-то башни в три-четыре метра высотой. Но это была не башня, а термитник, — прочная, словно бетон, постройка из глины. Она станет его крепостью. Том спрятался за ней и выглянул с оружием в руке, поджидая, когда противник подойдет поближе, чтобы на этот раз пуля не прошла мимо. Однако черный не поддался на эту уловку. Он обошел термитник, держась подальше, и теперь стоял с другой стороны, глядя на него безумными гипнотизирующими глазами. Том понял, что не имеет смысла дальше задерживаться. Термитник ему не пригодился. Или нет. Пригодился. Он показал ему стороны света. Потому что здешние термиты строят свои жилища таким образом, что плоские их стороны всегда показывают на восток и запад. Теперь Том знал, в какой стороне восток. Туда он и двинулся, потому что лишь там он мог выйти на шоссе, которое пересекало безбрежную пустыню.

Только к полуночи, когда луна поднялась над горизонтом и раскинула над безжизненной равниной свою призрачную вуаль, беглец остановился. У него уже не было сил. Он валился с ног от усталости. Колени его подгибались. Он рухнул на землю. Отяжелевшие его веки истосковались по сну. Однако Том не позволил себе расслабиться, не позволил векам сомкнуться. Так он бодрствовал до зари, сжимая в руке пистолет в ожидании своего врага, который лежал в двухстах метрах от него. Что делал он — спал или подстерегал его?

На рассвете он снова тронулся в путь. И тогда понял, что коварный дикарь и в самом деле направлял его по своей воле, гнал его куда-то, как пастух гонит стадо овец. Вокруг ширилась пустыня, вздымаясь бесчисленными рядами дюн, расцвеченная побелевшим спинифексом и редкими полосками скрэба в лощинках, словно сугробами снега. Солнце поднималось, обдавая жаром землю. Марево трепетало как будто это был не воздух — так трепещет вода над песчаным дном, если смотреть через маску. Только нет здесь освежающей прохлады воды. Зной становился невыносимым. Полыхали и песок под его ногами, и воздух вокруг него. Не только солнце — все небо над ним горело. Внутренности у него жгло словно огнем. Перед глазами проносились огненные полосы. Жажда мучила его. Губы его потрескались и кровоточили. Весь рот, язык, горло пересохли, и он не мог даже сглотнуть.

Гурмалулу, молчаливый и неутомимый, не человек, а демон, упорно преследовал его. Не приближался к нему, но и не отставал. Он шел быстрее, когда Том, обезумев, бросался бежать, и медлил, если жертва его сбавляла ход. Останавливался, когда останавливался Том. В его взгляде нельзя ничего было прочесть кроме зловещей решимости.

Как-то, обернувшись, Том увидел, что его преследователь начал рыться в песке. Он выкопал что-то, поднял его над головой и выцедил себе в рот. Измученный жаждой, несчастный понял, что дикарь нашел плоскоголовую жабу. У нее в животе есть мешочек для воды. Во время дождя она его наполняет, а в засуху, запасшись таким образом влагой, зарывается в землю и сидит там по нескольку месяцев, до нового дождя. Аборигены умеют отыскивать ее норки и так спасаются от смерти.

Том должен отнять ее у него, выпить хотя бы одну каплю! Раньше он гнушался одной мысли о такой гадине. А сейчас был готов убить человека за глоток воды. «Тот, кто поделился с тобой водою в пустыне, дороже брата». Только сейчас он понял смысл этой поговорки. Ради одной капли воды он был готов побрататься с любым вшивым дикарем.

Размахивая пистолетом, инспектор бросился к чернокожему. Однако Гурмалулу был в сто крат выносливее его. И он бросился бежать с драгоценной находкой в руке. Словно нарочно дразнил его, словно нарочно решил привести его в бешенство.

Том споткнулся, упал, зарывшись лицом в песок. И остался лежать неподвижный, обессилевший. Горло его горело, словно посыпанное черным перцем. Вот он, вкус смерти — пришло ему в голову. Пришло ему в голову и другое. Пока он так лежит, Гурмалулу может подойти и убить его. Он поднял голову. И, действительно, увидел того в двадцати шагах от себя. Но, пока он наводил пистолет, Гурмалулу успел отбежать, став недосягаемым для пуль. Он присел на корточки, выжидая, как голодная собака динго подстерегает больную корову — терпеливо, уверенная, что рано или поздно та упадет.

Пролежал он так долго. Наконец поднялся. Каждый потерянный час приближал его к смерти. А он не хотел умирать. Ему хотелось жить. Лишь бы только добраться до цивилизованных людей. Тогда он предпримет вторую экспедицию. Лучше организованную, более дисциплинированную, не с таким сбродом, как сейчас, а только с послушными ему людьми. И дворец в Кью снова станет достижимым.

Спотыкаясь, падая и вставая, он поплелся дальше. Губы его потрескались, тело кровоточило, глаза были воспалены. А он знал, что в этой преисподней, среди песков Австралии, белый человек не может выдержать более двух дней. Умирает от жажды. Разрывает на себе одежду. Ползет на животе. Язык во рту разбухает. И, наконец, он умирает, потеряв рассудок.

Перед глазами его сгущался черный непроглядный туман. Временами он рассеивался и тогда Том видел сурового мстителя, который шел за ним в ста шагах, бодрый, без малейших признаков утомления, непреклонный.

Гурмалулу был детищем пустыни, выносливым как эму. В окружавшей их раскаленной пустыне он мог найти воду, если бы захотел. Он знал, где прячется плоскоголовая жаба. Знал, какой корень самый сочный. Знал, какое животное или птица могут вывести его к воде. Знал, какие мушки вьются над подпочвенными водами. Потому что на протяжении тысячелетий эволюция отбирала только тех, кто мог быстрее всех найти воду. Тот, кто не осваивал этого искусства, погибал.

Том переваливал с одной дюны на другую, обходил каменистые хребты и беспорядочно разбросанные полоски эвкалиптовых зарослей, которые все чаще вставали у него на пути, перемежаясь с колючими акациевыми кустарниками. Это вселяло в него и надежду — значит, пустыня отступает, остается позади,—и неясную тревогу. Он был уверен, что ненавистный черный негодяй умышленно заставлял его двигаться в определенном направлении с ясной одному ему зловещей целью.

Наступила ночь. Воздух стал прохладнее. Но вконец истощенному белому беглецу это не принесло никакого облегчения. Он весь горел. В жилах его, казалось, была не кровь, а расплавленный свинец, который бился частыми толчками, ошпаривая горло, грудь, виски, голову. А останавливаться нельзя. Каждое потерянное мгновение приближало его к гибели. Пока он шел, оставалась хоть какая-то надежда найти воду, выйти на какую-нибудь дорогу. И он продолжал идти. Том не заметил, как оказался в зарослях спинифекса. Он понял это, когда ноги его запутались в острых жестких листьях, и он упал лицом на колючий ковер. Адская трава! Каким точным было это название! Не обращая внимания на впившиеся в его тело шипы, он попятился назад, заботясь лишь об одном — как бы не выпустить оружие из рук. Он увидел, что враг его стоит за пределами сатанинского луга. Гурмалулу дождался, пока Том выбрался из травы, и снова пошел за ним, словно динго.

Ночь подходила к концу. Южный крест, который в полночь отвесно висел на небе, снова склонился к горизонту. А Том все шел. В голове его не осталось ни единой мысли. В сознании выработался единственный простой рефлекс — бежать от черного существа, которое преследовало его. И ничего больше. Все остальное представляло собой пустоту, черную пульсирующую пустоту.

Вдруг перед ним выросла какая-то стена. Заросли скрэба, ужас путешественников! Акации-карлики, сплетенные в гигантскую сеть, так что никакая живая тварь, размером больше кошки, не может пробраться сквозь спутавшиеся, упругие ветви, усеянные острыми шипами. Заросли скрэба приводят в отчаяние даже хорошо экипированные экспедиции, которые путешествуют на верблюдах и с достаточным количеством воды. Через эти заросли не может пробиться ни верблюд, ни грузовик. В них нельзя прорубить просеку даже с помощью пилы или топора. Все вынуждены обходить скрэб, эту дьявольскую стену.

Том Риджер двинулся вдоль стены влево. Он мог бы пойти и направо. Ему было все равно. Лишь бы не стоять на месте, лишь бы двигаться. Почти на каждом шагу он валился на землю. Лежал долго, потом снова поднимался. Но не для того, чтобы идти, а чтобы не заснуть. Он знал, что если заснет, ему конец. Черный негодяй только этого и ждал. Никогда раньше Том не задумывался над тем, как его следопыты ловили преступников и приводили их в наручниках через несколько дней, через несколько недель. Но все-таки приводили. А сейчас он понял. Так вот, значит, как. Они преследовали свою жертву до тех пор, пока она не падала на землю от истощения.

Нельзя засыпать! Необходимо встать снова, идти, по крайней мере попытаться! Но он уже не мог. Не мог подняться. При первой попытке ноги его подкосились. И при второй...

Нельзя засыпать! Хорошо, но как это сделать, чем отвлечься?

Неожиданно он вспомнил. С каких пор он не слушал радио!

Миниатюрный транзистор так и лежал в кармане его рубашки. Пока он был в плену у Эхнатона, никто не тронул его транзистора. Том крутнул ручку. Маленький динамик взорвался грохотом джаза, который расколол тишину сонной пустыни. Эти звуки ободрили Тома, влили в его душу освежающую струю. Бешеный ритм музыки, казалось, освободил его мускулы от напряжения, сердце от страха, наполнив надеждой все его существо. Нет, не все еще потеряно...

Проспал он совсем недолго — так, по крайней мере, ему показалось. Красное, неровное солнце только что показалось над горизонтом. Верхние ветки скрэба, покрытые белыми листьями, зарумянились, а отбрасываемые ими фиолетовые тени побежали по красному песку далеко на запад. Напротив сидел, скрестив ноги, голый дикарь и пристально смотрел на него. Таким немигающим, остекленелым взглядом змея сковывает обреченную птичку. Том потянулся за пистолетом. Конец! Он почувствовал, как ледяные пальцы ужаса стиснули ему горло. Ужасное свершилось. Руки его были перехвачены на спине холодной хваткой наручников. Тех самых наручников, с которыми он никогда не расставался и которые враг его поднял с земли, выроненные им, пока он спал.

Потеряв смелость, потеряв чувство собственного достоинства, забыв о превосходстве своей расы над его черным победителем, Том Риджер просипел, едва ворочая распухшим языком:

— Гурмалулу! Прошу тебя, отомкни браслеты! Я дам тебе все, что захочешь! Помнишь, сколько виски я тебе давал? Помнишь, я спас тебя от смерти, вырвав из рук Джубунджавы?

Гурмалулу молчал. Он не издавал ни звука. Думал ли он вообще? Или же и он отупел от жажды, голода, жары и напряжения. Он сидел, уставившись прямо перед собой, но не на того, кто разбил ему жизнь, а на что-то за его спиной, видя перед собой прошлое, которое уже не могло стать ни настоящим, ни будущим. В памяти вставали все его охотничьи подвиги, все те испытания, которым он подвергал себя, показывая племени, а, значит, и всему миру, на что способен Гурмалулу. Он видел свою Руби, детей, вспомнил тяжелые переходы. Вставали перед ним и картины долгих пиршеств «коробори», когда никто не мог перетанцевать его — давно это было, прежде чем в его жизни появился ненавистный мистер Том, прежде чем он сунул ему в руку первую бутылку виски... Давно было то, чего уже не может быть сегодня...

А Том Риджер продолжал причитать, просить, плакать. Хотя знал, что в пустыне при такой жаре нельзя даже разговаривать, потому что даже во время разговора из тела уходит драгоценная влага. Однако он уже был не в состоянии остановиться. Он хныкал, упрашивал...

Гурмалулу не слушал его. Он сидел неподвижный, безучастный, как каменные идолы в подземном храме, как зловещие «ир-мунен». В кармане у Тома однообразно играло радио, которое он забыл выключить ночью. Станция готовилась к началу утренней передачи. Через секунду, самое большее через минуту должен прозвучать сигнал.

И он прозвучал. Визгливый хохот кукабурры, которым австралийское радио начинало свои передачи, оглушил их.

Гурмалулу вздрогнул. И больше не шевельнулся. Только глаза его расширились, округлились — огромные, исполненные смертельного ужаса. Сбывалось проклятье Джубунджавы. Бессмертный мальчик Табала рассмеялся. И Гурмалулу должен был умереть!

Умереть! Умереть!

Огненная спазма сдавила ему грудь; его словно пронзило раскаленное копье. Рот его жадно пытался глотнуть воздух.

В следующее мгновенье несчастный опрокинулся навзничь.

Проклятье Джубунджавы поразило его.

Ошеломленный, потрясенный, Том смотрел на зловещее чудо, которое свершилось у него на глазах. Его враг был мертв. Действительно мертв!

И тут он пришел в себя. Какая польза от этого? Ведь еще раньше он успел надеть на него наручники! Чтоб ему сдохнуть немногим раньше!

И тем не менее... Он не останется здесь, не сдастся… Будет бороться до конца...

С великим трудом, так как руки его были скованы, Том поднялся. И тут же упал. Он понял, что идти не сможет. Тогда он начал ползти, отталкиваясь ногами и помогая себе то одним, то другим плечом. Так копошатся головастики в пересохшем болоте. Его рот, нос, глаза наполнились песком. До каких пор будет он так ползти? Возможно ли ползком добраться до конца этих чудовищных зарослей, похожих на мотки колючей проволоки?

Тут он услышал автомобильный гудок. Значит, шоссе было близко, раз до него доносился даже шум мотора. Да, вот машина с шумом проехала мимо и затихла вдали.

Он попытался закричать. Но уже не мог издать ни звука. Распухший язык не поворачивался во рту. Он душил его, как кляп. Кровь капала с губ. Том почувствовал, что начинает сходить с ума. Ему хотелось разодрать на себе одежду, выть...

Нет! Он не в силах преодолеть в обход эту дьявольскую ограду! Будь что будет, но он должен пройти сквозь нее! Он чувствовал, что эта мысль нелепа, однако не было у него воли противиться ей. Он пополз прямо к скрэбу. Ему показалось, что под сплетенными ветками виднеется проход. Одна из нижних веток сгнила, и теперь на ее месте образовался туннельчик в непроходимой колючей сети. Том с трудом протиснулся внутрь, не обращая внимания на колючки, которые рвали его одежду и раздирали кожу, не чувствуя кровавых струек, которые текли по его телу. Обезумевший, отупевший, толкаемый вперед лишь инстинктивным стремлением к свободе, как лисица, которая отгрызает себе лапу, чтобы высвободиться из капкана, он продолжал все дальше пробиваться в гущу кустарника.