Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Великий час океанов (№1) - Флибустьерское море

ModernLib.Net / История / Блон Жорж / Флибустьерское море - Чтение (Ознакомительный отрывок) (стр. 2)
Автор: Блон Жорж
Жанр: История
Серия: Великий час океанов

 

 


Многие из слуг компании умирают от дурного обращения, печали и цинги». Из-за всех этих невзгод тяжко захворал и Эксмелин. Хозяин, «самая отменная шельма на всем острове», опасаясь, что он умрет, продал француза за семьдесят реалов местному хирургу. Тот взял Александра Оливье себе в помощники. «Новое мое положение наконец-то вернуло мне честь и достоинство свободного человека. Поистине нет более приятного существования, нежели быть хирургом на островах. Лечение тут оплачивается куда щедрее, чем в Париже». По прошествии пяти месяцев хозяин предложил помощнику выкупиться за сто пятьдесят реалов, причем был готов повременить с уплатой. Самым верным способом накопить их, было пойти в пираты. Так Эксмелин оказался на борту «Дельфина», находившегося сейчас на расстоянии пушечного выстрела от галиона. Позволительно предположить, что новое амплуа нашего хирурга было продиктовано не только перспективой обрести полную свободу. В случае удачи он мог рассчитывать на большее.

Все, что должно было последовать за взятием галиона, было в малейших деталях записано в тщательно составленном документе. Первоначально он назывался по канцелярской терминологии фрахтовой грамотой, но очень скоро стал именоваться в живописном лексиконе флибустьеров фартовой грамотой.

Приз надлежало доставить на Тортугу. Захваченное судно становилось собственностью предводителя морского похода, он волен был оставить его себе или продать. В соответствии с законом Флибустьерского моря оценщики на острове должны были произвести опись добычи, после чего она делилась на несколько частей: определенная доля шла Вест-Индской компании, губернатору и прочим властям. Была обозначена и доля судового хирурга. Эксмелин, разумеется, не был столь глуп, чтобы записывать в дневник причитавшуюся ему мзду, но из контекста можно понять, что суммы были весьма круглыми. Из общей добычи непременно забиралась часть, предназначенная для выплаты компенсации получившим ранения или увечья. За потерю одного глаза причиталось сто реалов, за оба глаза – шестьсот, за правую руку – двести, за одну ногу – тоже двести реалов и так далее. Получатель мог взять вместо денег рабов, если таковые оказывались на призовом судне.

На случай, если в опьянении битвой в момент взятия вражеского корабля кому-то случалось «по недоразумению» сунуть в карман пригоршню дукатов или драгоценностей, экипажу торжественно предлагалось перед дележкой вернуть эти предметы в общую казну, причем раскаявшегося ничуть не упрекали, ибо кто из смертных без греха...

Галион «Сан-Яго» изо всех сил тянул к Сантьяго. Гавань была уже близко, но ее закрывал высокий мыс. По левому борту кубинский берег вырисовывался отчетливо – можно было сосчитать деревья на кромке песчаного пляжа, даже подать знак, но поблизости не было видно ни одного человека. Лишь дальше, в глубине острова, маячили крыши имений и дворовых построек.

На борту галиона царила полная тишина, какая-то заторможенность сквозила в движениях и жестах. Месса закончилась, прошло уже порядком времени, но пассажиры и солдаты так и не расходились с палубы, неотрывно глядя на черное судно за кормой. Оно подходило все ближе и ближе. Благородные пассажиры, столпившись на юте, время от времени поглядывали на дверь капитанской каюты. После молебна у капитана собрались на совет офицеры галиона и командиры роты охраны. Пока еще никто из них не вышел оттуда.

Судовая артиллерия на галионах того времени насчитывала по штату от двадцати пяти до сорока орудий, стрелявших зарядами весом от восьмидесяти до ста двадцати фунтов. С учетом произведенной накануне отплытия операции по облегчению судна на «Сан-Яго» должно было находиться не меньше дюжины пушек, по шесть с каждого борта. Подобного вооружения было вполне достаточно, для того чтобы разнести вдребезги любую флибустьерскую посудину.

Испанские солдаты XVII века были храбры в бою. Об испанской пехоте писали, неизменно сопровождая описание эпитетом «грозная». Немалому числу галионов удавалось выходить победителями из жестоких сражений в Карибском море, а испанские эскадры неоднократно успешно нападали на хорошо защищенные опорные пункты флибустьеров, в том числе и на Тортугу. Но не раз и не два могучие галионы сдавались в открытом море без боя, завороженные страхом перед пиратами.

На борту «Сан-Яго» наметилось легкое движение: из капитанской каюты вышли командиры. Горделивым жестом капитан подозвал лоцмана, стоявшего до того рядом с рулевым; лоцман приблизился, сняв шляпу. Капитан и офицеры быстро заговорили с ним, показывая рукой то на мыс, то на берег по левому борту. Затем капитан, раздвинув офицеров, поднялся на мостик и положил руки на поручень, словно собираясь отдать приказание экипажу и солдатам либо обратиться с речью к толпе разодетых пассажиров. Но нет, он молча в который раз пристально всмотрелся в берег. На средней палубе начали рыдать женщины, закрыв лица ладонями.

Орудийная обслуга застыла возле пушек правого борта и у кормового орудия, сверля глазами капитана. «Сан-Яго» уже вполне мог дать залп по преследовавшему его противнику, развернувшись правым бортом, но этот маневр отдалил бы галион от берега – бухты Сантьяго, земли обетованной. Разворачиваться же левым бортом означало рисковать наскочить на мель.

«Сан-Яго» мог также без всякого маневра открыть огонь из кормового орудия: главный бомбардир стоял возле него с горящим фитилем на длинном шесте. Но капитан не отдавал никаких распоряжений.

«Взят без боя» – такую лаконичную и исчерпывающую фразу занес Эксмелин в свой дневник. Его свидетельства бывают порой неточными или спорными, когда он дает описания из вторых рук или приводит экзотические подробности, но они поражают своей достоверностью и правдоподобием всякий раз, когда хирург лично участвует в деле. Впрочем, сведений из других источников у нас нет.

Капитан «Сан-Яго» погиб, не успев ничего рассказать. Весьма вероятно, он до последней минуты надеялся достичь Сантьяго раньше, чем его нагонит пират, или оказаться в виду порта, где разбойник не посмел бы атаковать.

При всех обстоятельствах выстрел из кормового орудия мог бы повредить флибустьерское судно или заставить его замедлить ход; он мог быть услышан в Сантьяго, откуда по тревоге выслали бы подмогу. Но капитан «Сан-Яго» в конце концов решил не завязывать боя. Слишком много женщин с детьми было на борту. И, глядя на эту толпу, странно смотревшуюся на палубе боевого корабля, он продолжал стоять на мостике как статуя, вцепившись в поручень, с каменным выражением лица. Он неспешно обернулся только тогда, когда от приглушенного пушечного удара пронзительно завизжали женщины и дети. То сделал свой первый выстрел пират.


В кромешной тьме трюмов галиона бдевшие над сокровищами люди-тараканы тоже услышали эхо орудийного выстрела. Затем спустя короткое время по палубе застучали каблуки, хлопнуло несколько пистолетных выстрелов, сразу потонувших в воплях женщин и детей. Раскаты мужских басов прорывались сквозь эти истерические крики. Топот продолжался, словно одна армия гналась за другой.

Неожиданно трюмные люки отворились и человеческие тела посыпались вниз, в чрево галиона. Мужчины, женщины и дети, без разбора сброшенные в трюмы, кричали от ужаса и стонали от боли, когда сверху на них падали новые тела. К счастью для них, трюмы были забиты так, что лететь было невысоко, иначе при падении они неминуемо разбились бы насмерть или покалечились.

В течение нескольких минут тела сыпались вниз, как горох, тяжело ударяясь друг о друга; на этом расправа была закончена, люки захлопнуты, послышался скрежет вдеваемых в пазы деревянных засовов. Несколько гулких ударов деревянными молотками, и все.

Галион накренился и двинулся в обратном направлении. Если среди затворников в трюме оказались бы люди, пережившие в прошлом подобные треволнения, они наверняка рассказали бы остальным, что флибустьеры всегда первым делом заталкивают пассажиров и экипаж в трюм: подобный простейший метод избавляет их от неразберихи на палубе и лишних хлопот. Захваченное судно со всем своим содержимым направлялось в порт, где по прибытии на берег вперемежку вытаскивали товар и живой груз.

Но несчастные, очутившись в темноте и духоте трюма «Сан-Яго», вряд ли бы стали слушать какие-либо разъяснения. Это было невозможно при всем желании: трюмы оглашали крики и стенания, плач и проклятия. Одни провалились в щели между ящиками и тюками, других придавило сверху; первые, пытаясь выбраться, кому-то защемили конечности, кому-то наступили на лицо... Вопли, ругательства, мольбы о помощи. Разлученные супруги и оторванные от родителей дети звали близких, нескончаемые стоны и богохульства неслись отовсюду. Рухнули классовые барьеры, не было больше каст; знатные дамы и уличные девицы, рекруты и идальго – все смешались в кучу, всех уравнял позорный плен, и всеми одинаково владели страх и отчаяние.

Нескончаемо текло время, час сменялся часом – сколько их прошло? Бог весть. Пленники оказались в неведомом бытии; то была не совсем жизнь и не совсем смерть, а какое-то полуобморочное состояние. Полный мрак, казалось, стал чуть светлее... Нет, это, видно, просто глаза пообвыкли во тьме. Безостановочно плакали дети, раненые и лихорадочные больные просили пить, но ни капли воды нельзя было выдавить из золотых слитков, ящиков и мешков с колониальными товарами.


Молодой хирург смотрел теперь на Мигеля Баска. Предводитель флибустьеров сидел в золоченом капитанском кресле на корме неподвижного галиона и громко хохотал. Между «Сан-Яго» и окаймленным пальмами берегом курсировал «Дельфин», выгружая испанцев: чтобы развязать себе руки, Мигель Баск решил высадить их на одном пустынном островке Багамского архипелага. Тортуга и так уже была переполнена пленниками, выкуп за которых никак не приходил; слишком много нерадивых работников и лишних ртов скопилось в логове пиратов.

Испанцы – мужчины, женщины и дети – были извлечены из трюмов, обысканы и ощупаны. Ни единого реала, ни одной драгоценности, ни одной пары сапог не осталось у них. Неважно, главное – им сохранили жизнь, а остальное уже не имело значения: потерянного все равно не вернешь. Кроме того, у пленников появилось больше шансов на спасение: Куба недалеко, наверняка вскоре мимо пройдет какой-нибудь галион.

Эксмелин видел, как флибустьерское судно утыкалось носом в песчаный берег, тотчас же испанцы, поторопленные могучими тычками, гроздьями сыпались с борта в воду, а затем, охая и стеная, тащились по пояс в воде к берегу, словно неуклюжие жалкие крабы. «Дельфин» пятился назад, поднимал фок, разворачивался на месте и шел к галиону, где ждали своей очереди последние испанцы, те, кого Мигель Баск приберег «на закуску». Офицеры и знатные идальго с серыми от позора лицами стояли босиком, в выпущенных наружу рубахах.

Все они старательно отворачивались от того места, где с внутренней стороны планшира торчали три предмета. Эксмелин глядел на них в задумчивости, без страха или отвращения, ибо в бытность свою студентом-медиком не раз видел подобное. То были три свежеотрубленные человеческие головы.

Застывшие лужи крови пятнали в этом месте палубу; засохшая кровь была и на сабле, которую, осклабясь, поглаживал сидевший в золоченом капитанском кресле Мигель Баск. Галион сдался без боя, но эти трое, видимо, пытались возражать, когда флибустьеры ринулись на ют, либо просто слишком бросались в глаза своими увенчанными перьями шляпами, забыв о том, что в момент, когда пираты лезут на борт, надо быть как можно незаметнее.

Тела были сброшены за борт, а головы Мигель Баск велел насадить на крюки и держать на виду, чтобы никому не вздумалось проявлять строптивость. Три головы с широко раскрытыми глазами казались живыми. Одна из них принадлежала капитану «Сан-Яго»; быть может, смерть оказалась для него наилучшим выходом, ибо куда достойнее погибнуть от руки разбойника, нежели кончить свои дни в бесчестье. Три красивые головы с остроконечными бородками, три благородных лица, с которых не сошло еще горделивое выражение, свидетельствовали, что благородство и гордость, не будучи подкреплены силой и храбростью, мало чего стоят.

Мигель Баск не скрывает радости. Он громко смеется при виде того, как испанцы пачками сваливаются с борта в воду, поднимая тучи брызг.

Небо голубое, море тихое, дует легкий бриз. Еще чуть-чуть, еще одна ездка «Дельфина», и галион выберет якорь, поставит паруса, и оба судна лягут на обратный курс зюйд-зюйд-ост – прямиком на Тортугу.

«БЕРЕГОВЫЕ БРАТЬЯ»

Тортуга был крохотным клочком суши, безвестным островком среди тысяч других. Колумб, проплыв мимо, не обратил на него внимания. Великий мореплаватель сошел на другом острове, расположенном по соседству с Тортугой, но несравнимо большем по размеру. Индейцы, кстати, так и называли его – Большая Земля. Колумб, воткнув в него флаг своего короля и установив там крест, нарек его Эспаньолой. Позже флибустьеры окрестили его Санто-Доминго. Ныне это остров Гаити.

С борта каравелл Эспаньола показалась первооткрывателям сплошным гористым массивом. Однако потом испанцы обнаружили там и долины, и низменности, и плодородные плато. Около трехсот тысяч индейцев населяли Большую Землю. Их племена периодически враждовали друг с другом, а религия, которую они исповедовали, требовала человеческих жертвоприношений. Туземцы встретили высадившихся европейцев доброжелательно, приняв их за полубогов. Дело в том, что испанцы ездили на лошадях – животных, неведомых индейцам, так что они приняли всадника и лошадь за одно существо, подобие кентавра. А их предания гласили, что рано или поздно на остров вернутся подобные божества, некогда покинувшие их край. Они охотно приняли крещение, поскольку не усматривали в этой процедуре ничего дурного, и радостно обменяли на европейские безделушки и тряпье свои золотые украшения. Индейцы не ведали, что тусклый блеск золота предрешит их судьбу.

Лас Касас, испанский монах, крестивший индейцев, оставил подробнейший рассказ о том, как его соотечественники обращались с туземцами, в частности с обитателями Эспаньолы. Рабский труд в рудниках и на плантациях, к которому их понуждали с неистовым рвением, вскоре привел к тому, что добрую часть индейцев пришлось ежедневно отряжать на захоронение умерших собратьев; недостаток рабочей силы восполняли за счет ввоза с других островов и с континента, но расход намного превышал приток. Согласно Лас Касасу, население Эспаньолы сократилось с трехсот тысяч к моменту прихода испанцев до трехсот человек сорока годами позже.

Теперь представьте, что произойдет, если вы вдруг уберете почти все население с плодородного острова, лежащего в тропическом климате. Естественно, Природа вступит в свои права, флора и фауна начнут буйно развиваться. К прежним представителям животного мира Эспаньолы теперь добавились завезенные испанцами лошади, коровы и собаки; все растения и звери плодились и размножались в этом гигантском естественном заповеднике.

После того как золотые рудники оскудели, а индейцы вымерли, почти все испанцы покинули Эспаньолу, двинувшись на поиски очередных эльдорадо. Осталась лишь горстка колонистов, разбивших плантации в центре и в южной части острова. Уцелевшие индейцы прятались в расселинах прибрежных скал, боясь показаться на глаза, боясь даже разводить огонь.

Год шел за годом, изредка на горизонте мимо острова проплывали паруса далеких судов. Старики индейцы, помнившие о страшном времени массовых избиений, рассказывали своим немногочисленным внукам о том, что им довелось пережить.

Потом настало время, когда парусов на горизонте становилось все больше и больше, и наконец пришел день – это случилось в начале двадцатых годов XVII века, – когда несколько судов пристали к берегу. Индейцы – мужчины, женщины, дети – в ужасе бросились в чащу леса.

Вторая людская волна из Европы была куда многолюднее первой, накатившейся на американский берег вскоре после Колумба. Но, как и в первой волне, большинство прибывших составляли авантюристы и откровенные преступники, дезертиры, спасавшиеся от рекрутских наборов, неудачники, твердо положившие себе выбиться в люди, слабодушные мечтатели, готовые пойти за кем угодно, – словом, человеческое отребье. Однако кроме подонков тут было и немало людей способных, честных и благородных, в основном из числа гонимых у себя на родине за религиозные убеждения, – католики из Англии, гугеноты из Франции, разорившиеся валлийцы, согнанные с земель ирландцы, безработные и младшие сыновья владельцев земельных наделов. Среди этих иммигрантов встречались люди, сведущие в морском деле, матросы и даже капитаны, ходившие в далекие навигации.

По прибытии в Новый Свет людской поток разделялся: экипажи подтягивали паруса на гитовы и бросали якорь возле зеленеющих островов, переселенцы сходили на берег и, если находили там источники пресной воды, а также если остров был безлюден или населен малым числом индейцев, устраивались и оседали на нем.

На месте на скорую руку строили временное жилье, а самые нетерпеливые, не желавшие откладывать идею обогащения в долгий ящик, тут же принимались латать и чинить суда, сильно потрепанные за время перехода через Атлантику, либо же строить барки[6] того типа, на борту которой мы видели Эксмелина и его коллег по вольному промыслу. Едва залатав дыры, они грузились на эти утлые посудины и выходили бороздить Карибское море в надежде встретить испанский галион с золотым грузом. Другие переселенцы, более мирного нрава, разбивали плантации и принимались за ремесленное дело, которым владели в Европе, – плотничали, сапожничали, врачевали, ставили каменные кладки – словом, занимались всеми полезными и необходимыми в любой человеческой общине ремеслами.

Пионеры, высадившиеся на Эспаньоле, поначалу не поверили собственным глазам. Количество живого мяса там показалось им совершенно невообразимым – такое могло приводиться лишь во сне. Еще вчера они болтались в океане, затянув пояса до последней дырочки, а тут – такое изобилие! Некоторым вообще за всю предыдущую жизнь ни разу не доводилось съесть добрый кусок мяса, поэтому они навалили себе в миски такие порции, от которых впору было отдать Богу душу. Но, по счастью, зажаренные на углях куски свежатины хорошо перевариваются желудком.

Насытившись, они принялись думать о своей будущей стезе. И тут оказалось, что у доброй части поселенцев, осевших на Эспаньоле, вопреки первоначальному намерению склонность к разбойному пиратству не так уж сильна.


Охота за галионами не была новинкой. Она началась сразу же, как только по Европе разнесся слух: «Испанцы везут из Нового Света сказочные сокровища!» Испанские документы свидетельствуют, что уже в 1497 году корсар-француз заставил Колумба, возвращавшегося из третьего заморского плавания, укрыться на Мадейре. Имя этого пионера осталось неизвестным. Зато достоверно известно, что в 1522 году корсары адмирала Жана Анго из Дьеппа захватили на траверзе мыса Сан-Висенти три каравеллы, шедшие из Америки в Севилью. В следующем году капитан Жан Флери, имевший под началом девять кораблей из эскадры того же Анго, взял в плен еще три испанские каравеллы. Экипаж одной из них сдался без боя, поскольку оказался совершенно небоеспособным в результате престранного инцидента: во время плавания на палубе неизвестно как открылась клетка с ягуарами, которых везли из Мексики в Мадрид, и, прежде чем с ними справились, звери успели перекусать чуть ли не всех матросов. Кроме ягуаров на каравеллах обнаружили сокровища из казны мексиканского правителя Монтесумы, отправленные завоевателем Мексики Кортесом испанскому королю. Стряпчие Анго занесли в реестр следующие вещи: изумруд в форме пирамиды, основание которой было величиной с ладонь; столько-то браслетов, столько-то ожерелий, столько-то серег (все из золота), столько-то золотых блюд, столько-то серебряных и золотых идолов, усыпанных драгоценными каменьями, и так далее и так далее. После этого эпизода король Испании издал эдикт, согласно которому его суда обязаны были двигаться через Атлантику только караваном (флотом).

Испанские и португальские корабли первыми проложили пути в Америку и Индию, поэтому папа Александр VI специальной буллой (1493) поделил между испанской и португальской коронами все новооткрытые и еще неоткрытые земли в обоих полушариях. Это решение святейшего отца было сразу же отвергнуто королем Франции Франциском I[7], желавшим получить свою долю заморского пирога. Судовладельцы Дьеппа и Ла-Рошели начали снаряжать корабли для нападений на испанские флоты; у них были свои лазутчики в Испании, сообщавшие через верных людей нужные сведения. Испанские королевские эскадры крейсировали у побережья Иберийского полуострова возле мысов Финистерре и Сан-Висенти, чтобы прикрыть прибывающие золотые караваны, но корсары выходили на перехват все дальше – они атаковывали их возле Азорских островов и, сбившись в стаи, бороздили открытый океан, словом, использовали ту же тактику, что и немецкие подводные лодки, действовавшие против союзных конвоев во время второй мировой войны. Корсары расширяли зону военных действий все дальше и дальше на запад, добираясь до островов Карибского моря, где они начали высаживаться и грабить испанские поселения. Так, в 1543 году «экспедиционный корпус» из трехсот французов и англичан осуществил первое нападение на Картахену, а в 1555 году команда под началом ларошельского гугенота Жака де Сора, к которому присоединился нормандец Франсуа Леклерк, по прозвищу Деревянная Нога, совершила отчаянно смелый рейд на Гавану; пираты ограбили и сожгли церкви, вытащив оттуда несметную добычу.

Традиции викингов, промышлявших пиратством у британских берегов, расцвели пышным цветом в царствование королевы-еретички Елизаветы I[8]. Как только ее верноподданные прослышали о том, что охота за галионами приносит невиданный доход (Анго, ставший богатейшим человеком во Франции, строил замки и задавал пиры, слухи о которых расходились по всей Европе), моряки портов английского побережья Ла-Манша, чьим основным занятием были грабительские набеги на нормандские порты (на что моряки Нормандии отвечали тем же), бросились в Америку по стопам дьеппцев и ларошельцев. Самым знаменитым английским пиратом первой эпохи был Фрэнсис Дрейк, который в 1572 году при содействии французского географа-корсара Гийома Летестю (погибшего в экспедиции) высадился на Панамском перешейке и захватил там караван, перевозивший на мулах золотые и серебряные слитки, добытые в перуанских рудниках. Фрэнсис Дрейк стал национальным героем Англии, и сегодня любой британский школьник расскажет вам о знаменитом эпизоде встречи Елизаветы I и Дрейка по возвращении его из второго кругосветного плавания. Пират опустился на колени перед повелительницей и протянул ей свою шпагу; она взмахнула ей, словно собираясь казнить преступника, и изрекла:

– Дрейк, король Испании требует твоей головы. Я должна отрубить ее!

А затем воскликнула:

– Поднимитесь с колен, сэр Фрэнсис!

Так лихому грабителю было пожаловано звание баронета и адмирала. Другой английский пират, Джордж Клиффорд, стал графом Камберлендским и кавалером ордена Подвязки.

Голландия. «Нищий сброд, шумный, но безвредный» – так отозвалась супруга правителя Нидерландов герцогиня Маргарита Пармская о гёзах, восставших против испанской оккупации. Партизанская война в этой безлесной стране развернулась на реках, каналах и на море, поэтому бойцы-повстанцы с гордостью именовали себя морскими гёзами. Сбрасывая гнет испанской короны, они вместе с тем отчетливо слышали звон дукатов в трюмах галионов своих поработителей и очень скоро вышли в море на вольный промысел.

Похождения первых потрошителей испанских флотов и заморских владений изобилуют интереснейшими подробностями. Мы не рассказываем о них, во-первых, поскольку их походы, в особенности набеги Дрейка, широко известны. Во-вторых, данное повествование ограничено географическими рамками, поэтому главное внимание мы сосредоточили на деяниях искателей приключений в Карибском море и на островах Вест-Индии, в частности на Тортуге и Ямайке, где осели эти странные люди. Они вошли в Историю под именем флибустьеров, а посему в годы расцвета их промысла воды, омывающие Центральную Америку, по праву называли Флибустьерским морем.

Французское слово флибустьер происходит от староанглийского флибьютор, или фрибьютор, или фрибутер, в свою очередь перешедшего из голландского фрисбутер или фрийбейтер – «вольный добытчик», иначе говоря – пират. Я не отдам голову на отсечение за точность этимологии, но источники сходятся на таком толковании. Какая же разница между пиратом, корсаром и флибустьером? Вновь обратимся к этимологии. Пират, от латинского пирата, в свою очередь идет от древнегреческого пейратес (корень пейран означает «пробовать», «пытаться», в значении пытать свою судьбу на море). Греки были отменными мореходами, знавшими все тонкости этого ремесла и связанной с ним деятельности. Пират – это морской разбойник, человек вне закона, грабивший кого ему заблагорассудится. Клюбер, автор «Истории права европейских народов», дает такое определение: «Пираты – это люди, занимающиеся воровством на море без всякого разрешения на то со стороны властей», а Фошиль в «Трактате о международном государственном праве» пишет: «Пиратство – это разбой на море».

Что касается корсара, то этот человек не стоял вне закона. Он получал от своего государя жалованную грамоту или поручительство, разрешавшее ему «добывать» торговые суда противника. Одни корсары были капитанами королевского флота – Жан Барт, Дюгэ-Труэн, Форбен; другие, как Сюркуф, были капитанами торговых компаний.

Я полагаю, читатель уже понял, что понятие флибустьер – географическое. Оно относится к пиратам, промышлявшим в Карибском море и Мексиканском заливе, причем они числились то пиратами, то корсарами в зависимости от того, имелось ли у них поручительство от властей или нет. Кстати, по поводу этих жалованных грамот можно было бы рассказать немало. Нередко они выдавались от имени короля Франции или королевы Англии, хотя в большинстве случаев монархи не ведали об этом либо, как мы видели, прикрывали лицемерными запретами собственные тайные приказы. Большинство флибустьеров обзаводилось поручительством для престижа, а также для того, чтобы в случае неудачи их не спутали с пиратами и не повесили без долгих рассуждений на рее. Самое забавное заключалось в том, что многие из держателей этих королевских грамот не разумели никакой грамоты; так, историк Губерт Дешан рассказывает об одном разбойнике, именовавшем себя корсаром, а в качестве поручительства гордо предъявлявшем бумагу, подписанную безвестным датским чиновником и гласившую, что «подателю сего разрешено охотиться на диких коз».


В 1623 году некто Белен д'Эснамбюк, нормандский дворянин, промышлявший в Карибском море незатейливым пиратством на бригантине с сорока разбойниками, натолкнулся на неожиданно сильное сопротивление со стороны капитана крупного галиона; «испанец», словно укушенный бык, погнался за обидчиком и заставил его выброситься на берег зеленого островка.

Прибежавшие индейцы оказались мирными; от них д'Эснамбюк узнал, что накануне туда уже прибыли другие белые, их корабли стоят в соседней бухте. Этими белыми оказались четыреста британцев, еще не успевших прийти в себя после треволнений перехода через Атлантику и смотревших с нескрываемым беспокойством на физиономии флибустьеров. Вид последних явно не предвещал совместной молитвы во славу Господа.

Вперед выступил человек, бывший, по-видимому, главой англичан.

– Меня зовут Томас Уорнер. Мы хотим основать здесь колонию. Но вы, пожалуйста, не обращайте на нас внимания. Остров достаточно велик, места хватит для всех.

Бригантина нуждалась в починке, а у д'Эснамбюка не было порта приписки. Значит, на острове так или иначе пришлось бы прожить несколько дней. Остров – тридцать километров в длину, десять в ширину – был поделен по-дружески: флибустьеры сделали его своей базой, меж тем как колонисты занялись обработкой земли.

Подобное мирное сосуществование длилось несколько лет; за это время д'Эснамбюк съездил во Францию, сумел добиться приема у кардинала Ришелье[9] и, более того, смог убедить всесильного министра принять пакет акций Компании Сент-Кристофера – таким христианским именем был наречен остров. Согласно проспекту, выпущенному нормандским дворянином, цель компании состояла в «распространении среди жителей островов Сент-Кристофер, Барбуда и других римско-католической апостольской веры, а также в негоции продуктами и товарами, которые окажется возможным собрать и добыть на названных островах». Автор проспекта рассчитывал главным образом на последнюю часть фразы в видах привлечения будущих акционеров.

Д'Эснамбюк вернулся на Сент-Кристофер с тремя судами, на которых из Франции отплыли 600 переселенцев; добрая треть их, увы, отдала Богу душу в дороге, ибо путь оказался более долог, чем предполагал глава экспедиции, закупивший провизию, что называется, впритык.

Оставшиеся в живых – те, что выглядели наиболее способными и энергичными, – тотчас были отданы на выучку опытным морским волкам, преподавшим им основы пиратского мастерства. Между колонистами по-прежнему царили мир и согласие; французы и англичане под командованием д'Эснамбюка даже совместно отразили нападение индейцев, которых довели до отчаяния методы «сбора и добычи» колониальных товаров на их острове.

К несчастью для флибустьеров, франко-британский кондоминиум на Сент-Кристофере начал действовать испанцам на нервы, и весной 1630 года перед островом появилась мощная эскадра из 49 кораблей, в том числе 35 галионов. Командующий адмирал Фадрике де Толедо велел передать, что у французов и англичан есть неделя, чтобы убраться с острова, в противном случае они будут уничтожены огнем корабельной артиллерии. Сопротивляться такой армаде – об этом не могло быть и речи.

Ультиматум подорвал моральный дух колонистов. Перспектива переезжать и осваивать новые земли, заново строить жилища и распахивать плантации показалась многим англичанам и французам столь тяжкой, что они предпочли вернуться в Европу. Однако восемьдесят человек из числа самых отчаянных, которых никак не манил добрый старый континент, где у них были счеты с правосудием, сплотились вокруг д'Эснамбюка. Тот повернул паруса на остров Тортугу, на котором в прошлом им не раз случалось бывать.


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5