Они расстались с Ингрид Свенссон; девушка казалась смущенной и упавшей духом.
      Договорившись с отделом общественного порядка насчет наблюдения за домом, они подождали появления патрульной машины. Наконец она подъехала и остановилась у тротуара.
      - Какое это, к черту, наблюдение! - хмыкнул Улофс-сон.- Парень мигом смекнет, что к чему. Если ему неохота встречаться с полицией, он живенько даст тягу, как только завидит патрульный автомобиль, который его караулит. А, кроме того, на этой улице стоянка запрещена.
      В конце концов, решили, что наблюдатель снимет фуражку, и будет сидеть в неприметном «фольксвагене» уголовной полиции на стоянке по соседству, откуда неплохо просматривается подъезд общежития. Дежурить будут посменно.
      Затем они .позвонили Осборну Бекману и попросили осмотреть «орлиное гнездо», как они полушутя прозвали комнату Эрна

.
      После этого патрульная машина отвезла их в управление, где они тотчас принялись раскапывать прошлое Эрна.

      В картотеке он не значился.
      Где они только ни спрашивали: и в отделе розыска, и в отделе общих вопросов, и в отделе краж и мошенничеств,- о Роланде Эрне никто слыхом не слыхал. Ни в чем он не подозревался.
      И по спискам их отдела он тоже никогда не проходил. Связались с дорожной полицией - Эрн и там неизвестен. В отделе общественного порядка расспросили всех до единого - и полицейских, и штатских агентов,- не слыхали ли они в какой-либо связи имя Роланда Эрна. В ответ либо отрицательно качали головой, либо коротко бросали «нет».
      Обратились даже к сотруднику полиции безопасности, который работал в отделе розыска. Тот наморщил лоб, просмотрел картотеку фотографий и тоже сказал, что слышит это имя впервые.
      - Его что, надо взять на заметку? Может, мне им заняться? - с надеждой спросил он.
      - Это ты всегда успеешь… если изловишь его. Но черт меня побери со всеми потрохами, чур, мы первые с ним потолкуем!
      В половине седьмого они исчерпали все мыслимые варианты и установили, что Роланд Эрн ничем не насолил ни правосудию, ни полиции, ни в чем не подозревается и не разыскивается. Полицию вообще нисколько не интересовал человек по имени Роланд Эрн. Пока.
      - Так почему же он, черт возьми, удрал?! - недоуменно спросил Улофссон.
      Всем полицейским постам было разослано описание внешности Эрна, а также отдан приказ задержать его.
      Роланд Фритьоф Эсбьёрн Эрн, родился 12 апреля. 1943 года. Рост около 180 см, одет в зеленые джинсы, серую куртку и спортивную майку, на ногах сандалии. Волосы пепельные; сутулится, ходит вразвалку. Особые приметы отсутствуют.
      Бекман доложил о результатах обыска: ничего интересного в комнате Эрна не обнаружено. В первую очередь никаких пистолетных пуль из пластмассы.
      После этого они разошлись по домам.
      Недовольные истекшим днем и собой.
 

      - Ни шиша не поймешь,- сказал Мартин жене, которая ловко перекатывала Ингер на кухонном столе, вытирая малышку после купанья.
      - Что? Тю-тю-тю…- Она осторожно пощекотала девочке животик.
      Ингер взмахнула ручонками, тихонько взвизгнула от удовольствия и посмотрела на мать; глаза у девчушки большие, веселые, доверчивые, довольные жизнью и окружающим миром - тем маленьким миром, который был ей знаком.
      Прямо котеночек, который ужасно любит, когда его гладят по брюшку, подумал Мартин.
      - Не капризничала сегодня? - спросил он.
      - Нет… Сегодня она вела себя замечательно.- Черстин подняла дочку и осторожно несколько раз ее подбросила.
      - Агу, агу,- радостно проворковала Ингер и засмеялась. И потянулась к Черстин. Ручки были такие коротенькие и хрупкие, что она и выпрямить-то их толком
      не могла.
      - Она вела себя замечательно… да, старушка?
      - Гу-гу-гу… мммм…
      - А чего ты не поймешь? - спросила Черстин, заворачивая дочку в голубое махровое полотенце и беря ее на руки.
      - Что?
      - Ты сказал, что, мол, ни шиша не поймешь.
      - А-а, да,- сказал он, закуривая.- Я про студентов- чудной народ, право слово! Сегодня вот я столкнулся с парнем, который начисто лишен каких бы то ни было иллюзий, одна рука у него не действует, будущее весьма туманное, и вдобавок невеста пошла на панель. Еще я пытался задержать одного экономиста, который работает почтальоном, но, только мы собрались с ним побеседовать, он взял и смотался. Правда, может, он смылся потому, что это его рук дело. А в больнице лежит Бенгт и может в любую минуту умереть. И тогда Соня останется вдовой… А я торчу здесь, на кухне, я и рад бы что угодно
      сделать, да не выходит, вот и Эрна этого упустил. Вдруг это он стрелял… хотя Эрн не хромает. Дьявольщина какая-то!
      Он грохнул кулаком по столу, и Ингер вздрогнула от неожиданности.
      - Ну-ну-ну! - Черстин пощекотала малышке шейку.- Смотри-ка, какой шум!
      - Гу-гу-гу… мам… мм…
      - Слышал?
      - Что? - очнулся Мартин.
      - Неужели не слышал?
      - Что? А тут еще Удин загремел в больницу… свихнуться впору…
      - Ты очень устал?
      - Нет. Черта лысого я устал. Руки чешутся - до смерти охота что-нибудь сделать, только бы в точку попасть.
 

      В четверь первого зазвонил телефон. Он еще не спал и снял трубку: - Хольмберг. Эрна задержали.

      Спустя пятнадцать минут он вошел в управление. Улофссон и Вестерберг были уже там.
      - Где вы его взяли? - спросил Хольмберг у дежурного по отделу общественного порядка.
      - Он вернулся домой.
      - Вернулся? Как это «вернулся»?
      - Очень просто: явился в общежитие, и Свенссон, который вел наблюдение, вызвал наряд. Я послал туда две машины. Но он особо и не сопротивлялся.
      На лбу у Роланда Эрна виднелась свежая ссадина и набухала шишка. Вот на это он тотчас и пожаловался.
      - Какая была необходимость кидаться на меня и тащить волоком вниз по лестнице. Я там голову расшиб. Заявились впятером, высадили дверь - и всем скопом на
      меня… И поволокли…
      Как видно, слух о том, что этот человек, возможно, стрелял в комиссара, дошел и до блюстителей общественного порядка.
      - Ничего,- сказал Улофссон.- Ничего страшного не случилось. Мы были вынуждены действовать наверняка. Чем мы, черт побери, виноваты, что ты поскользнулся на ступеньках!..
      - Я не поскользнулся, меня волокли. Кто им дал право…
      - Ну, хватит,- перебил Хольмберг.- Не сахарный! Подумаешь, потрясли его маленько! Переживешь! Наверняка ведь артачился!..
      - Нет, они меня поволокли…
      Эрн сидел на стуле в туреновском кабинете, и вид у него был весьма жалкий; он словно не мог взять в толк, почему с ним так обошлись.
      - Кончай скулить. Лучше расскажи, почему ты удрал.
      - Глупость сморозил, конечно. Совершенно машинально…- Он сидел, сгорбившись, опершись локтями на колени.- Голова раскалывается,- пожаловался он.
      - Я сказал, кончай стонать! - рявкнул Хольмберг.- Хватит прибедняться, отвечай на вопросы. Почему ты удрал?
      Я же говорю: сам не знаю. Так получилось…
      - Но ведь от полиции не удирают, если совесть чиста.
      - Нет-нет… Но я не думал… Он на меня заявил?
      - Что? - И на лице, и в голосе Хольмберга отразилось удивление.- Кто на тебя заявил?
      - Значит, заявил? Я не думал…
      - Кто на тебя заявил? - громко и хлестко повторил Хольмберг, глубоко затягиваясь сигаретой.
      - Ёста. Он сказал, что не станет заявлять, а я пообещал расплатиться, как только смогу…
      - Как насчет того, чтоб рассказать все по порядку… О чем ты, собственно, толкуешь?
      - Да, но…
      Эрн выпрямился, судя по выражению лица, он просто обалдел.
      Лицо его недоуменно вытянулось - так он был поражен неожиданным поворотом беседы. В широко раскрытых глазах застыл немой вопрос.
      - Но… но почему же вы тогда? Хольмберг потер подбородок.
      - Объясни, с какой это стати мы должны были тебя разыскивать.
      - Ладно. Несколько недель назад, в позапрошлый вторник, я одолжил… э-э… стырил две сотни у Ёсты…
      - У какого Ёсты?
      - Это мой приятель, сосед по этажу. Я зашел к нему в комнату. Он торчал в душевой и дверь не запер. Ну, я нырнул в комнату… я знал, где у него бумажник, и взял пару сотен и… только собрался дать тягу, смотрю: он стоит в дверях… а я… со своими… с его деньгами… Он за мылом вернулся.
      - И что же?
      - Ну, он, конечно, взвился, начал орать и все норовил пустить в ход кулаки. Но, в конце концов пообещал не заявлять в полицию и сказал, что одолжит мне эти деньги, если я обязуюсь вернуть их после получки. А я не вернул… Выходит, он на меня заявил?
      Хольмберг и Улофссон переглянулись. Что ж это, мол, такое? Заливает парень?
      - Нет,- наконец проговорил Хольмберг.- Никто на тебя не заявлял.
      - Но в чем же тогда дело?
      - Где ты пропадал первого мая? - спросил Хольмберг.
      - Первого мая? В Копенгагене. А почему вы спрашиваете?- Было видно, что он размышляет.- А! Ведь в тот вечер убили Фрома! - помедлив, выпалил он.- Вот почему вы меня разыскивали! Уф-ф…- Он облегченно вздохнул.- Выходит, только поэтому…- Он опять умолк и задумался.- Но какое я имею отношение к Фрому? Я же ни при чем!
      - Ни при чем?
      - Вы ведь не думаете…
      - Что «не думаем»?
      - Что я причастен… что я в него стрелял?
      - Ты же сам говоришь, что был в Копенгагене.
      - Да. Был.
      - Один?
      - Нет. С Ёстой.
      - Вот как?
      - Да. Спросите у него, он подтвердит.
      - Твой приятель, у которого ты стащил деньги, поехал с тобой развлекаться в Копенгаген, да?
      - Да, поехал.
      Хольмберг хмыкнул и посмотрел на Улофссона, тот вышел из комнаты.
      - Вы, разумеется, были только вдвоем? - спросил Хольмберг.
      - Да.
      - И чем вы там занимались?
      - Ну… приехали трехчасовым паромом и сразу пошли гулять по городу… в «Тиволи» были… и все такое…
      - Подробнее. Где именно вы были?
      - О'кей. К вечеру мы прилично набрались, посидели в нескольких барах и в одном порноклубе, где-то на Истергаде… и чуть не опоздали на последний паром…
      - А во вторник ты где был?
      - Во вторник? Дома.
      - Весь вечер?
      - Ага. Весь вечер. Я рано лег спать, потому что в пять утра мне надо было на работу.
      - Но первого мая ты тем не менее отправился в Копенгаген, хотя тоже надо было спозаранку идти на работу?
      - Нет.
      - Нет? Что значит «нет»?
      - Во вторник у меня был выходной.
      - А завтра? Тоже с утра пораньше?
      - Нет. Завтра я тоже выходной. По субботам я не работаю.
      - А что ты делал вечером в среду?
      - В среду? Пьянствовал. У нас на этаже был праздник. Вчера целый день мучился похмельем ужас просто…
      - Ну а сегодня вечером где ты пропадал?
      - В «Атене».
      - И весь вечер там торчал?
      - Нет. Довольно долго шатался по городу, потом пошел в «Атен». Потом на полдевятого сходил в кино, а после опять бродил по улицам и решил, что ужасно глупо
      прятаться от полиции. Ну и подумал: вернусь домой. Ведь рано или поздно вы меня все равно сцапаете.
      - Какой же фильм ты смотрел?
      - Не помню.
      - Не помнишь?
      - Нет. Я пошел в первую попавшуюся киношку… Опять же машинально… чтоб просто отсидеться где-нибудь и подумать… в одиночестве. Идиотизм, конечно, что я смылся. Значит, он на меня не заявлял?
      - Нет,- сказал Хольмберг, невольно начиная верить ему,- не заявлял. Мы тебя искали, чтобы поговорить о Фроме и о твоем ходатайстве насчет работы.
      - А теперь что будет? Его убили… но при чем тут мое заявление? И кстати, откуда вам это известно?
      - Что известно?
      - Что я подал документы.
      - Известно, и все.
      - Ага,- удивился Эрн.- Но при чем тут убийство?
      - А ты к убийству непричастен?
      - Нет.
      Вестерберг покачивался в Туреновом кресле так, что оно скрипело. Этот звук заставил Эрна обернуться в его сторону.
      Вестерберг улыбнулся этакой сатанинской улыбкой.
      Эрн как будто задумался.
      Ларе Вестерберг был молодой криминалист, тридцати лет от роду. На посторонних он производил впечатление человека многоопытного, закаленного, потому что взял в привычку напускать на себя весьма суровый вид. Однако при близком знакомстве тотчас выяснялось, что характер у него, скорее, мягкий. Он был невысок ростом, худ, носил тоненькие усики. Но глаза смотрели остро, пронзительно. И голос тоже был резкий. От вопросов, которые он задавал, допрашиваемые частенько впадали в столбняк или вконец запутывались. Кое-кто определенно назвал бы его манеру вести допрос зверской. И все же среди сослуживцев он пользовался популярностью, хотя некоторые слегка ему завидовали. Этакий не в меру резвый теленок.
      Вестерберг и Эрн смерили друг друга взглядом.
 
      - Я ничего не знаю об убийстве Фрома. Ведь когда его убили, я был в Копенгагене. Я же сказал. Вы мне не верите?
      - Пора бы усвоить, что верить нельзя никому,- сказал Вестерберг.- Откуда мы знаем, был ты в Копенгагене или нет.
      - Да, но… Ёста ездил вместе со мной. Он может подтвердить, что я, что мы оба…
      Он даже взмок от волнения. На лбу выступила испарина, капля пота повисла на нижней губе.
      - Это, по-твоему. А откуда нам известно, что вы с Ёстой не сговорились отвечать одинаково? Почему мы должны вам верить? Одного твоего слова мало. Ну, допустим, еще Ёста… так ведь он, может, выгораживает дружка.
      - Но зачем ему это? У меня остался билет на паром. Мы былив Копенгагене!
      - Прекрасно. А чем ты это докажешь? Билеты можно взять у кого угодно.
      - Да, но… Я говорю правду.
      В этот момент появился Улофссон.
      - Я потолковал с твоим приятелем Ёстой и еще с одним парнем по имени Хенрик Форсель. По словам Ёсты, вы с ним были в Копенгагене, и Форсель подтверждает это. Он, дескать, встретил тебя сразу по возвращении, и вы пошли к нему пить джин. И оба с самого начала были здорово подшофе.
      Роланд Эрн смотрел на Улофссона.
      - Гм,- откашлялся Хольмберг.- Так, говоришь, у тебя есть билеты, и вообще…
      - Есть, в пиджаке, в кармане. Я тогда по-другому был одет… в светлый костюм. Он дома висит. Там в кармане билет на паром, билеты в «Тиволи», счет с парома - можете посмотреть.
      - Будем очень тебе обязаны.
      - Я могу принести.
      - Пока отложим. Лучше расскажи о том, как устраивался на работу, и о своих контактах с Фромом и Ингой Йонссон.
      - Инга Йонссон?.. А кто это?
      - Неужели не знаешь?
      - Инга Йонссон… А-а, вспомнил! Секретарша Фрома. Она подписывала письмо с приглашением на личную беседу с Фромом.
      - Вот-вот.
      Хольмберг все больше проникался уверенностью, что сидящий перед ними парень в Фрома не стрелял.
      Еще двадцать минут беседы с Роландом Эрном - и они выяснили, что он действительно экономист, но ему никак не удается найти работу по специальности.
      Он пытал счастья приблизительно в сорока фирмах, и каждый раз его вежливо благодарили за проявленный интерес. Но, к сожалению…
      Аттестаты у него были довольно заурядные. Средний уровень, без отличий и хвалебных отзывов.
      Наткнувшись в газете на объявление о вакансии во фромовской «Рекламе», он послал свои документы. И получил письмо с вызовом для личной беседы. Почему - он не понял. Но во время разговора с Фромом сообразил, что Фром придавал особое значение тому, что он работал в кальмарском землячестве и даже был там председателем. С точки зрения Фрома, это был большой плюс, так сказать, лишний козырь.
      Фром говорил, что это получше любой бумажки. Важнее. И свидетельствует о целеустремленности и умениях. Это именно то, что нужно. Ведь председатель землячества имеет дело с коллективом, располагает опытом общения с людьми и знает в них толк.
      Роланд Эрн воспрянул духом: наконец-то он получит работу, по вкусу и перестанет разносить письма. Не за тем же он пять лет учился. Чтобы, разносить письма, диплом экономиста не нужен.
      Правда, реклама тоже не совсем его профиль, но для; начала сойдет… первый шаг, что ни говори. Хоть какая-то надежда появилась.
      - Другим хуже приходится…
      - Вот как! - заметил Улофссон.
      - У меня есть старый армейский приятель, он по специальности учитель биологии, а работает золотарем.
      - Кто-то должен и этим заниматься.
      - Да я и не говорю ничего плохого о самой работе. Только, разве уж так необходимо становиться магистром философии и набирать тридцать тысяч крон долга, чтоб после этого вкалывать золотарем?
      - Едва ли…
      - Вы с Фромом повздорили? - спросил Хольмберг.
      - Повздорили? Нет, а что?
      - Тогда почему ты стащил у Ёсты две сотни?
      - А-а, это… У меня кончились деньги, и надо было стрельнуть немного до получки.
      - Почему же ты не попросил взаймы?
      - Сам не знаю. Пожалуй, боялся, что он откажет.
      - Гм… Ты ничего не слышал о комиссаре Турене?
      - О Турене? Слышал. В него ведь тоже стреляли. Как он?
      - А тебе-то что?
      Его внезапное любопытство покоробило Хольмберга.
      - Да я просто так спросил. У меняотец работает в полиции, в Кальмаре. Знаете, прямо не по себе становится, когда подобные истории происходят в кругах, к которым принадлежит твой собственный родитель.
      Это заявление было для них точно ушат ледяной воды.
      - Твой отец работает в полиции? - выдавил Улофссон.- В Кальмаре?
      - Да. В уголовке. Он инспектор отдела розыска.
      - Господи боже…
      - Что?
      - Ничего.
      Вот черт, разом подумали Улофссон и Хольмберг. Бес бы их драл. Неужели не могли обращаться с ним помягче 7Ну и дела…
      - Турен пока жив,- сказал, наконец, Хольмберг.
      - Рад слышать. А то я совсем скис, когда прочел, что стреляли в сотрудника полиции. Сразу начинаешь думать о собственном старике.
      - Понятно. Хольмберг встал:
      - Ладно, Роланд. Если ты не против, мы подбросим тебя до дому, а заодно поглядим на твои билеты и все прочие копенгагенские сувениры. Для порядка, сам пони
      маешь…
      - Ясное дело.

      Хольмберг и Улофссон поехали вместе с Эрном в общежитие кальмарского землячества.
      В кармане пиджака действительно лежали билеты, счет с парома и еще кое-какие мелочи, явно приобретенные в Копенгагене. В том числе билет с датой на штемпеле из порноклуба под названием «Салун Дикий Запад».
      - Хорошо повеселились? - спросил Хольмберг.
      - Да так себе. Закосел я здорово, почти ничего и не помню.
      - Ну, не будем тебе мешать. Надеюсь, ты проявишь снисходительность к тому, что ребята, пожалуй, слегка перестарались с тобой?..
      - Конечно,- заверил Эрн.- Забудем об этом. Яведь понимаю, только зло берет, когда на тебя этак кидаются. Отец рассказывал о вещах и похуже… Не думайте об этом. Я знаю, вы делали свое дело, и говорить тут нечего.

      Когда они вернулись, Вестерберг сидел у дежурного по управлению.
      - Я связался с Кальмаром,- сообщил он.- Есть у них там розыскник по имени Рютгер Эрн, с дурацким прозвищем Бубновый Туз. И у этого Эрна действительно есть сын Роланд, который учится в Лунде.
      Хольмберг хмыкнул.
      По дороге домой они не могли отделаться от ощущения, что прямо у них перед носом медленно лопнул большой воздушный шар.
      Весьма малоприятное ощущение.
      А весенняя ночь полна прохлады, звезд и легкого ветерка.
      В такие ночи засыпаешь с трудом.
      Хольмберг вернулся домой в три, а уснул только в четверь шестого. Когда на улице уже рассвело.

      Когда пришел Севед, Буэль еще не спала.
      - Ну?
      - Что «ну»?
      - Это он?
      - Нет…
      И Севед рассказал, что произошло. Потом привлек жену к себе, и Буэль даже удивилась его напористой жадности. Он точно давал выход накопившимся эмоциям. Правда, ей было очень хорошо.
      Наконец оба уснули. Уже наступило субботнее утро. Уже запели птицы. В траве сверкали капли росы.
 

      Суббота - день семейный. Настраиваешься надвое суток отдыха и забываешь о работе. Можно побегать по магазинчикам, потолкаться в универсаме, немножко поважничать, раздвигая прохожих детской коляской.
      Можно убрать квартиру и навести кругом воскресный блеск.
      Можно встать в субботу пораньше, предвкушая два свободных дня в семье.
      Мартин Хольмберг ничего такого не сделал.
      Он работал в полиции и полным ходом вел расследование убийства, которое вдобавок касалось его лично.
      Черстин дала ему поспать до одиннадцати, сама прибрала дом, сама сходила в магазин за продуктами.
      Эмиль Удин позвонил из больничного автомата в Стокгольм и сказал жене, что надеется скоро быть дома.
      Улофссоны проснулись без четверти двенадцать.
      Когда Севед открыл глаза, голова у него болела и во всем теле по-прежнему чувствовалась усталость - будто и не спал вовсе.
      А суббота продолжалась - выходной день, когда надо накопить сил к понедельнику, к новой неделе.
      Мартин Хольмберг попытался читать английский детектив, но, несмотря на всю оригинальность и занимательность «Wobble To Death»

Питера Лавси, так и не отвлекся от размышлений об убийце.
      Севед Улофссон уныло возился с авиамоделью, приладил, было крыло, потом зачем-то опять снял и, рассвирепев, швырнул модель в стенку так, что она рассыпалась.
      Все они крайне нуждались в отдыхе, потому что совершенно вымотались.
      Но праздное торчание дома раздражало и Хольмберга, и Улофссона, при всей усталости оба стремились хоть что-нибудь сделать.
      Ларе Вестерберг сидел в своем глубоком кресле и смотрел по телевизору викторину. Он очень надеялся, что Стуке выиграет.
 

      Инга Йонссон скончалась в субботу вечером при драматических обстоятельствах.

      В сознание она так и не пришла.
      Жизнь угасала, медленно и неумолимо. Сердце билось все прерывистее, все реже. И, наконец, замерло.
      После обеда посыльный из цветочного магазина принес ей букет. Красные гвоздики.
      Вечером, без пяти десять, ночная сестра, дежурившая в отделении, услышала, как кто-то отворил дверь на лестницу.
      Дверь тихо открылась и так же тихо закрылась опять.
      Сестра решила, что кому-то из коллег вздумалось зайти к ней поболтать или выпить кофе.
      Музыкальный радиокалейдоскоп близился к концу, и ей хотелось дослушать.
      Но почему никто не заходит?
      Девушка встала, вышла из комнаты и осмотрелась.
      Коридор был пуст.
      Скорее всего, кто-то просто заглядывал в коридор. Может, по ошибке.
      Она вернулась к транзистору.
      Шаги за дверью?
      В самом деле, похоже.
      Она нахмурилась и опять вышла в коридор.
      Первое, что бросилось ей в глаза, это распахнутая дверь палаты, в которой лежала Инга Йонссон.
      Очнулась? Неужели это она встала и бродит по этажу?
      Ведь она не…
      Сестра быстро шагнула к двери.
      Нет, вон она лежит…
      В ту же секунду девушка почувствовала, что за спиной кто-то есть.
      Резко обернулась.
      Какой-то парень спешил к выходу. Спешил изо всех сил, но крадучись.
      Походка у него была неровная, так как он хромал.

      - Эй! - негромко окликнула сестра.
      Голос ее эхом раскатился среди голых стен. Человек оглянулся.
      И тут открылась дверь на лестницу. Появился дежурный врач в белом халате.
      Хромой повернулся к двери.
      - Добрый вечер,- сказал врач, глядя на парня. По том взгляд его скользнул дальше и остановился на сестре в открытых дверях палаты.- Что вы здесь делаете?
      - Спросите у него! - Дежурная кивнула на парня. Тот сделал два шага вперед и взмахнул рукой. Врач пригнулся, и кулак задел его только по плечу.
      - Это еще что за глу…
      Второй удар попал в челюсть, и в мозгу у дежурного врача вспыхнул сноп пламени. Он попятился, точно слепой. Перед глазами все поплыло. Он тряхнул головой, чтобы очухаться. И в эту минуту противник нанес ему третий удар, в солнечное сплетение. Он согнулся пополам, ловя ртом воздух. Новый удар, по голове, и врач ничком рухнул на жесткий пол.
      Парень оглянулся и оцепенел. Руки его инстинктивно взлетели вверх, защищая лицо, но фаянсовая ваза угодила ему по лбу. И с громким треском разбилась.
      - Господи! - простонала сестра, увидев, что ваза попала в цель.
      Парень повалился на врача, из раны на лбу текла кровь.
      Сестра бросилась к телефону.
      Через пять минут приехала полиция.

      Двенадцать минут спустя прибыл Хольмберг, а еще через восемь - Улофссон.
      - Похоже, ты летел сломя голову,- вместо приветствия сказал Хольмберг.
      - Еще бы! А что, собственно, произошло?
      - Инга Йонссон скончалась.
      - Что?!
      Появились еще две ночные сестры.
      Дежурная сидела на стуле почти в полной прострации.
      Драчливый малый стоял в окружении двух полицейских. Избитый врач, прислонясь к барьеру в приемном отделении, большими глотками пил лекарство от головной боли. Лицо у него было бледное.
      Подошел врач «неотложки». Он только что констатировал смерть Инги Йонссон.
      - Да…- проговорил Хольмберг.- Она мертва…
      - Его рук дело? - Улофссон кивнул на взлохмаченного парня с кровавой ссадиной на лбу.