Апрель еще не кончился, целая неделя впереди, а весна давно вступила в свои права.
      Ехать на машине в такую погоду просто нелепо. Поэтому он отправился домой пешком.
      Было половина шестого. День выдался хлопотный, с работы он ушел последним.
      Теперь, полной грудью вдыхая весенний воздух, он слушал птичье щебетанье.
      Вечер, похоже, будет чудесный - теплый, тихий.
      Как хорошо посумерничать в саду. Может, поужинать нынче в беседке? Кофе выпить, а то и по бокальчику пунша. Да, хорошо бы.

      Он заметил его на Эстра-Вальгатан. И тотчас узнал. Вон, идет навстречу, правда, по другой стороне улицы. Узнать легко: на нем толстое пальто. Слишком теплое для такой погожей, солнечной весны. Слишком теплое.
      А ведь он вовсе не хотел с ним встречаться.

      Мог просто пойти своей дорогой, не подавая виду, что узнал его. Если только он не…
      Так и есть. Конечно.
      Конечно, он тоже узнал его.
      Два разных мира всегда замечают друг друга. Вот именно: два разных мира.
      Он пересек улицу и направился к нему.
      Сейчас они…
      Разумеется. Теперь это неизбежно.

      Говорили они недолго, но весьма недружелюбно.
      Внезапно он оборвал разговор, сказав, что продолжать его нет смысла, круто повернулся и зашагал прочь, к дому.
      Собеседник проводил его взглядом, и в голове у него зародилась некая мысль.

      Тихий, по-весеннему теплый майский вечер.
      Он сделал глубокую затяжку. Сигарета была докурена почти до конца и обжигала губы. Он чувствовал боль; но окурок не бросал.
      Рука не дрожала.
      На коленях лежал пистолет.

      Было около половины одиннадцатого, входную дверь уже заперли на ключ. Такса натягивала поводок: невтерпеж было пристроиться у столбика. Она давно облюбовала для своих делишек столб с почтовым ящиком.
      Он глубоко вздохнул. Вздох перешел в зевок.
      Зачем он надел шляпу? Самому странно. Ведь такая теплынь… Он зашагал по улице, а собака продолжала рваться с поводка.
      - Хочешь побегать? - тихонько спросил он. Такса ответила умильным взглядом.
      Он нагнулся и отстегнул поводок.
      Словно в благодарность, собака приглушенно тявкнула и припустила к столбу.
      Ни дать ни взять сарделька с лапками, улыбнулся он.
      - Сарделька…- вполголоса, ласково сказал он, глядя ей вслед.

      Ну, наконец-то, подумал он, заметив таксу у столба с почтовым ящиком.
      И стал наблюдать за приземистой фигурой в шляпе.
      Потер подбородок, чувствуя, что каждый нерв напрягся в ожидании.
      Однако он был спокоен. Совершенно спокоен.
      Взял пистолет в левую руку и свесил ее из окна машины. Надо выждать.
      Сейчас он пойдет сюда, мелькнуло в мозгу.
      Все его мысли были сосредоточены на человеке в шляпе, который нагнулся, отстегивая поводок.
      Как же он его ненавидит!
      Человек медленно двинулся следом за бегущей вприскочку таксой.
      Уже скоро, думал он.
      И поднял руку с пистолетом.
      Человек в шляпе шел теперь по мостовой. Вот он миновал уличный фонарь, а затем четко обозначился метрах в двадцати от машины.
      Рука не дрожала.
      Он целился в голову.

      Хороший нынче вечер, ни с того ни с сего подумал он.
      Но вечер и правда был хороший.
      Вот ведь дьявольщина, надо же было влипнуть в эту историю. За столько лет, пожалуй, впервые угодил в такую скверную переделку. Если б хоть кто незнакомый, еще куда ни шло. Но теперь… А газетчики? Эти-то о чем думают? Им подавай результат, ясное дело… К тому же спешка. Спешка и погоня за результатом. Черт!.. Вот только… Дознание… ну то, что было на днях… Когда же, черт побери, оно состоялось?..

      Пора, решил он. И спустил курок.

      Он не понял, что ударило его в затылок. Просто ощутил толчок, резкий толчок, от которого перехватило дыхание. И вот все вокруг словно исчезло, стерлось: время, пространство, мысль.
      Уже ничего, не сознавая, он сделал два шага вперед и тяжело упал на асфальт лицом вниз.
      Когда щека его коснулась мостовой, он уже погрузился в долгий сон без сновидений.

      Он взглянул на упавшего.
      Потом быстро втянул руку в машину, сунул было пистолет в карман, но передумал и положил его рядом, на сиденье.
      Повернул ключ зажигания, отпустил ручной тормоз и, включив первую скорость, не спеша покатил прочь.
      Руки не дрожали.
      Чтобы не задеть колесом тело на мостовой, пришлось въехать на тротуар.
      Страшно хотелось курить.

      Она слышала выстрел, но вслед за тем донесся шум автомобильного котора, и она решила, что это грохнул выхлоп.

      Человек неподвижно лежал на земле.
      Шляпа откатилась в сторону.
      Из раны в затылке толчками лилась кровь. Впрочем, ее было немного.
      Такса осторожно обнюхала хозяина, поняла: что-то случилось. И тревожно заскулила.
      Лизнула безвольную руку на асфальте.
      Испугалась и громко тявкнула.
      Потом уселась рядом, задрала морду и начала выть. Казалось, она плачет.

      Что это собака развылась? - подумала она. Странно. В чем там дело?
      Вой не утихал, не прекращался, и, приподняв жалюзи, она выглянула в окно.
      На первый взгляд ничего особенного: улица как улица.
      Затем она посмотрела направо и увидела на асфальте темную фигуру, а секунду спустя до нее дошло - она выпустила из рук жалюзи и бросилась к двери. Замок, как нарочно, заело, но наконец она справилась с ним и выскочила наружу. Побежала к распростертому на земле человеку, к нему.
      Впопыхах потеряла туфлю.
      Остановилась рядом, посмотрела. И только теперь закричала. Громко, истерично. Она увидела кровь.

      Теплый майский вечер. Полнолуние. Полицию вызвал мужчина из дома напротив. Он услышал крик.

      Вечером во вторник, второго мая 1972 года, патрульная машина, включив мигалку и завывая сиреной, на полной скорости мчалась по улицам Лунда к Судденс-вег, где на мостовой лежал раненый. Было двадцать два часа сорок три минуты.
      Светила луна. Вызвездило. Тихий, мягкий вечер, совсем неподходящий, чтобы стрелять в людей.
 

      Праздник весны в Лунде проводят в последний день апреля.
      В 1972 году тридцатое апреля пришлось на воскресенье.
      На площади Тегнерплатс перед зданием Федерации студенческих организаций, там, где стоит памятник Эсай-асу Тегнёру

, собрались студенты, чтобы встретить весну.
      Председатель корпорации - он был уже чуточку навеселе - произнес речь.
      Студенческие песни.
      Студенческие шапочки.
      Все вокруг дышало весенней свежестью и надеждой.
      Торжества во славу весны начались с рассветом. Громкие голоса, музыка, веселье - словом, пир горой. Рекой лилось спиртное.
      Но, по мнению полиции, праздник выдался спокойный. Хотя в Федерации и в ресторане «Оке Ханс» не обошлось без драк. И ограбления были: в квартирах, клубах, магазинах - оттуда исчезли стереопроигрыватели, телевизоры, сигареты, вино, деньги. Кроме того, из гаражей угнали несколько машин.

      А в понедельник, если не считать, что многие мучились похмельем, все пошло своим чередом.
      В знак протеста против войны во Вьетнаме, против ЕЭС и империализма по улицам прошли демонстранты Красного Фронта.
      С оркестром, флагами и транспарантами проследовали в городской парк колонны социал-демократов. Они тоже протестовали против вьетнамской войны. И вышли на митинг в полном составе.
      На университетской площади собралось больше двух тысяч человек. Все ждали, когда появится ректор.
      А солнце сияло. Почти совсем по-летнему.

      Председатель студенческой корпорации обратился к ректору с речью, которую, кстати говоря, сочинил не сам.
      Сначала он обрушился на левых. Потом поделился опасениями насчет рескрипта «Р-68» и его возможных последствий.
      Полицейские Мартинссон и Русён, стоя чуть в стороне, обливались потом в своих черных мундирах.
      Русен пытался слушать речь, но Мартинссон без умолку бубнил над ухом, подробно расписывая, как он провел последний апрельский день. Русен молчал, стараясь по мере сил слушать и его и оратора. Голоса сливались в один.
      - «Р-68», в частности, приведет к усилению… Я и не предполагал, что она вправду приедет. Но ты ведь знаешь, что такое теща… ориентации на рынок труда и жесткому… когда мы ее приглашали, то думали, что у нее хватит ума… ограничению количества учащихся. А ведь это все равно, что решать проблемы… Только хлопала глазами, когда я открыл дверь, и протянула… которых нет… здоровенный букетище… На первый взгляд, разработанные меры вполне отвечают Syxy… ну, я стиснул зубы и взял его… семидесятых годов, а между тем не решаются проблемы сегодняшнего дня. Стоит ли решать проблему безработицы частично и только для… В общем-то, жена у меня вовсе… выпускников университета… не Дура… Такое решение приведет к росту безработицы среди других… Так или иначе, мы сели за стол и… групп населения. Работодатели явно не желают предоставлять… Сконский «аквавит», пиво, водочка к селедке… выпускникам рабочие места, занятые представителями… да, четыре сорта селедки… других категорий населения. Нужно искать совершенно новые пути… Пришлось помочь, наполнить рюмки… решения проблемы безработицы… Закемарила уже после второй рюмашки… среди студентов. Безработица - следствие… Осенью ей стукнет шестьдесят шесть, она малость сектантка… повышенного притока… А потом, когда мы перешли к цыпленку и собирались пить вино, я думал, она откажется, но где там…
      Русен сдался.
      - Давай пройдемся? - предложил он.
      - …и сразу начала икать… Что?
      - Давай, говорю, пройдемся.
      - Что ж, пошли.
      - Ох, и жарища сегодня, прямо пекло, - торопливо сказал Русен, а то ведь Мартинссон - не дай бог! - опять заведет про свою занудливую сектантку тещу, которая, по
      всему видать, к утру изрядно наклюкалась. А на столе она случайно не плясала? Русен оглянулся по сторонам:- Спокойное нынче будет Первое мая.
      - Ага,- согласился Мартинссон, потирая нос.- Не то, что год-другой назад.
      - Н-да…
      - Началось вроде в шестьдесят восьмом? Так, что ли?
      - Точно. В юбилей университета.
      - И пошло… то призывники митингуют…
      - То дома занимают…
      - То разные демонстрации устраивают, черт их разберет какие.
      - Угу.
      - Не-ет, нынче поспокойнее.
      Мартинссон остановился и прислушался к голосу, несущемуся из громкоговорителя.
      - Никак, теперь ректор говорит? - спросил он, по всей видимости забыв о теще.
      - Да, кажись, он.
      - …Некоторые полагают, что университеты - это средство политической борьбы, и в экстремальных случаях намереваются использовать их как орудие, которое поможет, например, сокрушить капитализм. Я не вижу необходимости высказываться о целях такого рода деятельности, а вот что касается средств…
      Слова, слова, слова, думал Русен, испытывая полное безразличие ко всему, что относится к университету. В его представлении и студенты и университет были связаны исключительно с неприятностями: политикой и демонстрациями.
      Это был совершенно особый мир, с которым он соприкасался, только когда надо было охранять приезжающих с визитом послов, надзирать за демонстрантами и очищать занятые дома.
      То ли дело раньше! Старослужащие рассказывают, что студенты в ту пору отличались безобидностью и если устраивали проказы, то такие, на которые можно было смотреть сквозь пальцы. Тихо, спокойно. Чуть ли не весело. По-студенчески задорно. Подвыпивший студент куда лучше левого - так они считали. К тогдашнему студенту можно было проявлять снисходительность и терпение. А вот нынешний слишком уж серьезен. Мало того, верит во все, за что борется.
      Волей-неволей голова кругом пойдет.
      До смеху ли тут.
      - …улучшить положение студентов на рынке труда,- гремел динамик.- Когда критика становится чересчур громогласной и доходит до крайности, существует опасность, что не только у ближайшего окружения, но и у широкой общественности возникнет совершенно ложное представление, будто сегодняшние студенты стоят в обществе особняком и требуют для себя как для элиты особых привилегий.

      Что ж, звучит разумно, решил Русен, хотя слышал только конец речи.
      Вдруг к весеннему небу взмыла песня. Она смешалась с первой зеленью, со студенческими шапочками и знаменами. Поднялась в голубую высь, к солнцу, струящему мягкое тепло. Песня слилась с жизнью.
      Мелодия была старая, всем хорошо знакомая.
      Зато слова заставили кое-кого испуганно вздрогнуть. Но мало-помалу люди заулыбались и начали пересмеиваться.
      Споем о счастливых былых временах -
      отцы наши радостно жили.
      А ты, хоть и молод, кругом в долгах,
      седой от забот и унылый.
      Сулили нам много,
      да только давно
      отправлено все в долгий ящик.
      Но в сердце пока надежда жива:
      с дипломом в кармане к конвейеру станем!
      Пусть Управление рынком труда
      деньжонок подкинет и нас переучит,
      и нас переучит, да!
      - Вот какие нынче слова у студенческих песен,- заметил Мартинссон.
      Русен потер нос и буркнул:
      - Н-да…

      А когда на город опустился вечер, прогремел выстрел.
 

      Второго мая, во вторник, все они порядком вымотались.
      Кто - они?
      Комиссар уголовной полиции Бенгт Турен.- Человек вспыльчивый, он нередко срывал злость на тех, кто его раздражал. Турен курил трубку, но умеренно, в юности с неплохим результатом бегал на восемьсот метров. Правда, это было в тридцатые годы, а сейчас ему уже сравнялся пятьдесят один. Ростом он невысок. В каштановых волосах заметна легкая проседь. Кустистые брови, толстая нижняя губа. На лице зачастую лежит печать усталости, и в глаза прежде всего бросается длинный нос, похожий на клюв хищной птицы. Лоб пересечен шрамом. Руки большие, с толстыми пальцами, покрытыми темным пушком. Телосложение худощавое.
      Инспектор уголовной полиции Севед Улофссон (отдел по борьбе с особо опасными преступлениями).- Обозначившееся брюшко досаждало больше его жене, Буэль, нежели ему самому. Лоб выпуклый, светлые волосы аккуратно зачесаны назад. С давних пор он приобрел скверную привычку ежеминутно облизывать тонкие губы. Уши слегка оттопыренные, лицо продолговатое, овальное. И вообще он весь длинный: рост приблизительно метр девяносто. Осенью ему стукнет сорок, и он гадал, подарит ему жена тот замшевый пиджак, который он присмотрел, или нет. Дело в том, что по части одежды Севед был немножко сноб. Во-первых, он обожал наряжаться, во-вторых, работать, в-третьих, мастерить авиамодели. А в-четвертых, любил поесть.
      Ассистент уголовной полиции Мартин Хольмберг (отдел по борьбе с особо опасными преступлениями).- Однажды ему сказали, что он похож на Хамфри Богарта

. И он это запомнил. Хольмберг молод - тридцать четыре года. Родился в Стокгольме. Из столицы уехал пять лет назад после желудочного кровотечения: открылась язва. Перебрался в Лунд. Здесь ему понравилось: есть масса возможностей удовлетворить свой интерес к людям. С окружающими он сходился легко. В первую очередь, наверно, потому, что собеседник - кто бы он ни был - неизменно читал в его взгляде живейшее внимание. К тому же его светлые глаза смотрели мягко, и женщины - в особенности женщины - проникались к нему доверием, даже находили его привлекательным. Он из тех людей, кому охотно и без утайки расскажешь обо всем. Свои волнистые темные волосы он зачесывал на косой пробор и носил пышные бакенбарды. Фигура коренастая. Ходит он слегка вразвалку и жалуется на аллергию и одышку. Слишком много курит и всем без исключения кажется человеком энергичным.
      Инспектор уголовной полиции Осборн Бекман (на-учцо-технический отдел) -Разговаривая, Бекман вечно ковырял в ухе. Лицо у него почти совершенно круглое. На носу - очки в металлической оправе. С виду он нередко казался мрачным. Может, из-за одежды, так как почти всегда ходил в сером костюме. Или из-за грустного взгляда. Или оттого, что постоянно выглядел небритым. Уже через пять минут после бритья его щеки и подбородок приобретали сизый оттенок. На этой почве у него выработался, чуть ли не комплекс.
      Ассистент уголовной полиции Курт Линдваль (научно-технический отдел).- Ухоженная шкиперская бородка говорила о том, что из него явно получился бы отличный военный. Но с неизменной носогрейкой в углу рта он больше смахивал на рыбака из Бохуслена. А с трубкой он практически не расставался. Еще он питал пристрастие к темно-синему цвету и обыкновенно носил темно-синий вельветовый костюм и темно-синюю спортивную рубашку. Волосы у него угольно-черные и всегда коротко подстрижены. Коллеги подозревали, что он каждую неделю наведывается в парикмахерскую. Темно-синее подчеркивало бледность кожи. Он страдал нарушением пигментации и из отпуска всякий раз возвращался краснолицым, что очень ему не шло. Однако через неделю нормальный белый цвет лица восстанавливался. Казалось, его раз навсегда загримировали под Гамлета. Только голос у него был совсем не актерский, и дикция тоже: Линдваль пользовался на редкость неразборчивым вариантом скон-ского диалекта.
      Накануне вечером, без пятнадцати десять, они выехали на место происшествия.
      Сигнал поступил в четверть десятого.
      Принял его Хольмберг, который дежурил по отделу. Выслушав сообщение, он решил, что ситуация требует немедленного выезда опергруппы, и позвонил Турену.
      - Привет! Тут такое творится! - возбужденно прокричал он в трубку.
      - Ну, что еще? - недовольно буркнул Турен. Язык у него чуточку заплетался.
      Улофссона известил дежурный по управлению. Он же вызвал двух сотрудников НТО.
      Только около трех ночи им удалось сделать перерыв и немного вздремнуть.
      К тому времени кое-что прояснилось. До некоторой степени.
      Наутро вид у всех был заспанный. А Турен вдобавок мучился похмельем.
      Улофссон, бог весть почему, прямо-таки со стыда сгорал, вспоминая невнятное бормотанье, пустой взгляд и сумбурные рассуждения комиссара в понедельник вечером.
      Какого дьявола? - уговаривал он себя. Разве сотруднику полиции нельзя расслабиться? Откуда он, черт побери, мог знать, что Фрома ухлопают? Именно вечером. И как назло, именно Фрома. Именно его…

      Утро во вторник выдалось по-весеннему безмятежное, но отнюдь не для сотрудников полиции.
      - Давайте-ка еще раз прокрутим все с самого начала,- сказал Турен,- а потом опросим свидетелей и попытаемся найти хоть какую-нибудь зацепку.
      Совещание проходило за большим столом в кабинете комиссара.
      - Севед, может быть, ты?
      - Хорошо.- Улофссон положил перед собой пачку исписанных листов.- Итак, все началось вчера вечером, в двадцать один пятнадцать. По телефону девяносто-ноль-ноль-ноль дежурному сообщили, что три минуты назад кто-то стрелял в директора Эрика Вальфрида Густава Фрома…- Улофссон излагал факты в своей обычной манере - сухо и деловито. Кое-кому это здорово действовало на нервы.- После этого опергруппу подняли по тревоге.
      В двадцать один ноль-ноль Фром, его жена Анна и сын Курт Рогер с невестой вернулись из своего загородного коттеджа в Эстерлене. Машину - «мерседес двести двадцать»- вел сын. Их гараж расположен в глубине двора, за домом. Фром вышел из автомобиля у ворот, сославшись на то, что должен срочно позвонить своей секретарше Инге Йонссон.
      Поставив машину, сын вместе с женщинами начал выгружать вещи. Когда они уже хотели нести походные причиндалы в дом, раздался выстрел. Все трое бросились к дому и увидели: входная дверь широко распахнута, через калитку выходит какой-то человек, а Фром навзничь лежит на пороге.
      Потом с улицы донесся шум отъезжающего автомобиля. Фром был ранен. Из отверстия в груди текла кровь.
      Анне Фром стало дурно, она потеряла сознание. Невеста сына едва успела подхватить ее, иначе она бы упала. Курт Рогер Фром опустился на колени возле раненого и пощупал пульс. Пульс был, хотя и слабый. Затем он вызвал «скорую» и позвонил в полицию.
      Вернувшись, он еще раз проверил пульс.
      Пульса не было.
      Вместе с невестой они перенесли мать в дом, уложили на софу и стали ждать полицию.
      Первыми на Студентгатан к вилле Фрома прибыли две патрульные машины. Следом подъехала «скорая».
      Еще через двадцать минут появились, Турен, Улофссон и Хольмберг. Тремя минутами позже - Бекман и Линд-валь. А через восемь минут - судебный медик.
      Предварительное расследование показало, что Фром скончался почти мгновенно, так как пуля вошла в сердце.
      Был произведен осмотр места происшествия и по мере возможности опрошены свидетели.
      Все они слышали шум отъезжающего автомобиля. Но только сын, по его словам, смутно припоминает, что, сворачивая во двор, видел на улице какую-то машину.
      Вот что сообщил Улофссон, по обыкновению сухо и деловито.
      Хольмбергу эта его манера действовала на нервы.
      Он смертельно устал и находился в прескверном расположении духа. Мало того, что чуть не до рассвета работал, так нет же, пришел домой, а у дочки - ей не было и года - разболелся животик, и она всю ночь хныкала. Они с Черстин по очереди сидели возле малышки. Поэтому спал он всего-навсего час с четвертью. А утром девочка повеселела: боль как рукой сняло. Хольмберг зевнул.
      - …как я уже говорил, они видели стрелявшего только со спины. Но, тем не менее считают, что это мужчина. Неуверенность вызвана темнотой. Вот, пожалуй, и все.
      - Ну-с,- сказал Турен.- Значит, складывается примерно такая картина: некто звонит у двери Фрома в четверть десятого вечером первого мая, а когда Фром отворяет дверь, этот некто стреляет ему в сердце, после чего спокойненько садится в машину и уезжает. Стрелявший… этот некто… нам неизвестно, кто он… пока. И
      неизвестно, почему он стрелял. Черт побери! Вот ведь дьявольщина!
      Он знал Фрома. Лично. По клубу «Ротари»

.
      И начальник полиции тоже его знал.
      «Это ужасно»,- сказал он ночью по телефону в разговоре с Туреном.
      Турен слышал, как НП безуспешно старается унять дрожь в голосе.
      «Фром убит,- продолжал НП.- В голове не укладывается… Кошмар какой-то. Звонят у двери и убивают. Просто так…»
      «Едва ли это сделано просто так».
      «Да… да, конечно. Просто так не могло быть. Но я действительно не могу понять, в чем причина. Какой-нибудь психопат, не иначе. След есть?»
      «Нет. Я же говорил. Пока нет… ни черта».
      «Дело дрянь».
      «Гм».
      НП помолчал. Потом тихо сказал:
      «Видишь ли, я его знал».
      «Понимаю. Я тоже…»
      «Конечно… Конечно. Ты тоже».

      - Директор Эрик Вальфрид Густав Фром,- по бумажке читал Турен, впервые за это утро, набивая трубку.- Родился двадцать четвертого сентября тысяча девятьсот четырнадцатого года. Таким образом, ему было пятьдесят восемь лет. Владелец фирмы А/О «Реклама», а это… как вам, может быть, известно, одно из крупнейших в южной Швеции предприятий такого профиля. Контора фирмы размещается на Стура-Сёдергатан в желтом трехэтажном доме. Если не ошибаюсь, сотрудников там человек двадцать.
      Он умолк и как будто задумался.
      Повертел трубку в руке, потом раскурил.
      - Но черт меня возьми,- тихо продолжал он,- зачем какому-то сумасшедшему вздумалось стрелять в хозяина рекламной фирмы? Это выше моего разумения.
      - Он что, известная шишка? - поинтересовался Хольмберг, в первый раз за это утро открывая рот.
      Турен взглянул на него и легонько кивнул.
      - Известная шишка?.. Пожалуй. Он активно сотрудничал в УКПШ

. Как правило, обеспечивал им перед выборами агитационную кампанию. Был депутатом муниципалитета и членом комиссии по организации досуга, состоял в клубах «Ротари» и «Лайонс». Словом, фигура в Лунде весьма заметная.
      - Только нам от этого не легче.
      - Что верно, то верно.
      Именно такие соображения и навели НП на мысль, которой он прошлой ночью поделился с Туреном.
      «Как, по-твоему, может, нам обратиться за помощью в Центральное управление?»
      «Я и сам об этом думал. Но сейчас еще рано. Попробуем своими силами. Не выйдет, тогда… А пока рано. Мы ведь не первый раз имеем дело с убийством».
      «Так-то оно так, только раньше масштаб был другой».
      «Масштаб… Убийство остается убийством. Хотя я, кажется, понимаю, что ты имеешь в виду…»

      - Ох,- вздохнул Хольмберг.- Никуда не денешься, надо браться за работу, да поживее… как говорится, засучив рукава.
      - Да. Время не ждет,- заметил Турен.- К тому же… Фром был отличный старикан.
      - Пятьдесят восемь… Какая же это старость? - задумчиво вставил Хольмберг.
      Он подпер голову руками, попробовал собраться с мыслями и, не надеясь, что эта попытка увенчается успехом, сказал:
      - Тот тип - видимо, можно считать, что это мужчина,- скорей всего, подкарауливал Фрома… дожидался, когда он вернется из-за города. Значит, мы имеем дело с тщательно продуманным, предумышленным убийством. А что касается машины… Стало быть, он ждал в машине, видел, как они вернулись, и, наверное, заметил, что Фром вылез из автомобиля и один вошел в дом. Тогда он тоже подошел к двери и позвонил… зная, что откроет именно Фром, ведь больше никого в доме не было. Нет, какова изощренность, а?
      - Н-да.- Улофссон пожал плечами.- Черт, понять бы, почему…
      - Слушай, Бенгт, сколько лет существует это реклам ное бюро? - спросил Хольмберг.
      - Точно не скажу, но, помнится, оно возникло в конце сороковых годов.
      - Та-ак…
      - И с ним никогда не было никаких хлопот? - поинтересовался Улофссон.
      Турен медленно покачал головой:
      - Нет… А что ты имеешь в виду?
      - Сам не знаю… Но ты ведь знал Фрома. Что он был за человек? В частной жизни?
      Турен слегка улыбнулся. Собственно, даже не улыбнулся, а чуть раздвинул губы.
      - Под скорлупой? Немного упрямый, пожалуй. И весьма чопорный. Но если его как следует расшевелить, он вел себя по-настоящему непринужденно. Я бы сказал, он умел быть душой общества и играть первую скрипку. Иной раз создавалось впечатление, будто он нарочито стремится привлечь к себе всеобщее внимание…
      - И у него были смертельные враги?
      - Ну, это уж ты хватил!..
      Но ведь кто-то его убил, подумал Улофссон.
      - Но ведь кто-то его убил,- сказал Хольмберг.
      - Понимаю. И все же ответ будет отрицательным. Все же. Не представляю, чтобы кто-то испытывал к нему, мягко говоря, такую неприязнь, что решился на убийство. По-моему, это невозможно.
      - Просто ты его знал, в том-то и дело,- заметил Улофссон.- Может, это связано с политикой?
      - С политикой?
      - Да. Точнее, с муниципальной политикой.
      - Не думаю. А почему ты спрашиваешь?
      - Сам знаешь, как бывает с политиками на ответственных постах.
      - Да брось ты. В Лунде такого не случается. Это тебе не Штаты. И потом, разве он занимал сколько-нибудь ответственный пост?
      - Гм… Впрочем, тебе видней, ты ведь его знал.
      - «Знал, знал»! Вот заладил! - рассердился Турен.- Я, черт побери, знал его не так уж близко. Раз в неделю виделись в «Ротари», иногда сталкивались в городе, разговаривали. И все. Тем не менее, мне казалось, что мы чем-то близки друг другу. Ну, на праздниках раз-другой встречались. Людей вроде него и знаешь, и в то же время не знаешь. Черт, ну как бы тебе это объяснить?!
      Досадливо передернув плечами, комиссар прикусил трубку.
      Он и сам пока не сознавал, что убийство знакомого почти полностью парализовало его энергию. Он очутился в тупике. И совершенно не понимал почему. А что хуже всего - никак не мог до конца осмыслить, что человека, которого он знал, жестоко и хладнокровно убили. Так ведь не бывает.
      Он был не в своей тарелке. И чувствовал себя дураком.
      - Черт! - воскликнул он, стукнув по столу.- А у вас, Курт и Осборн, что-нибудь есть?
      - Нет,- отозвался Бекман.- В общем, ничего. Труп у Фритце на вскрытии, а место преступления, собственно, таковым и не назовешь. Ни единого отпечатка пальцев, в том числе на звонке… То ли он нажал на кнопку локтем, то ли был в перчатках… хотя и пистолет сгодится… Следов обуви тоже нет - ни в пыли, ни в крови, ни на гравии… Дорожка тщательно утрамбована.
      - Та-ак,- со вздохом проговорил Турен.- Вот ведь дьявольщина, абсолютно не за что зацепиться… Дрянь дело, хуже быть не может. Никаких конкретных улик. Только труп. И больше ничего, хоть ты тресни. Только труп…

      Совещание началось в половине девятого утра.
      А в десять закончилось. Но толку чуть - ничего нового так и не придумали.
      Решили только, что Турен побеседует с женой и сыном Фрома и с невестой сына и что Хольмберг с Улофссоном прощупают сотрудников фирмы.
      Перед уходом Турену пришлось еще четыре раза объясняться по телефону. С репортерами местных газет. И каждому он сообщил, что пока ему нечего сказать
      прессе, но во второй половине дня состоится пресс-конференция.
      - У вас есть какой-нибудь след? - спросил репортер «Квельпостен».
      - Я сказал, приглашаю на пресс-кон…
      - Но неужели,- перебил газетчик,- вы ничего не сообщите для ближайшего номера?
      - Мы ведем следствие,- ответил Турен.- Так и напишите.
      Он положил трубку и послал ближайший номер к черту.
      Однако делать этого не следовало.
      Комиссар обычно не читал «Квельпостен», называя ее про себя бульварной газетенкой. Но после обеда зашел Бекман и показал ему следующее:
      - ЛУНДСКАЯ ПОЛИЦИЯ ДЕЙСТВУЕТ ВСЛЕПУЮ. НИКАКИХ СЛЕДОВ УБИЙЦЫ, - прочитал Турен.
      Содержание коротенькой заметки отнюдь не улучшило его мрачное настроение.
      «Лунд (Квп). По данным лундской полиции, нет никаких следов, которые позволили бы разыскать преступника, застрелившего вчера вечером пятидесятивосьмилетнего директора Эрика Фрома. «Мы ведем следствие»,- вот единственный ответ полиции на все вопросы.
      А это означает, что полиции вообще не за что зацепиться. Таинственная история встревожила лундцев. Ведь совершенно очевидно, что преступник опасен для общества.
      И, тем не менее, зацепиться не за что…»
      Турен скомкал газету и швырнул ее в стену.
      - Сволочи! - глухо пробормотал он.
      - В последних известиях у них то же самое,- осторожно сообщил Бекман.
      На пресс-конференции комиссар не преминул высказать репортеру «Квельпостен» все, что думает о нем в частности и о его газете в целом.
      Но до той поры он еще несколько часов работал со свидетелями.
 

      На Студентгатан, у виллы Фрома, он вышел из машины и сунул в рот трубку.
      Потом огляделся по сторонам.
      Улица, где располагалась вилла Фрома, была застроена солидными старыми особняками.
      Двух- и трехэтажные здания, сам вид которых уже говорил о благосостоянии и роскоши. Фромовский дом - трехэтажный, белый - утопал в зелени.
      Вдоль фасада тянулась нарядная грядка, засаженная цветами, а лужайку украшали две раскидистые яблони.
      На окнах - плотные гардины, на подоконнике - безделушки: фарфоровые собачки, подсвечник. Гардины белые, с синим рисунком.
      Посреди ухоженного газона флагшток с приспущенным шведским флагом. Й особняк и сад, казалось, были погружены в траур.
      Возле флагштока нечто вроде статуи, как будто амурчик.
      У Турена не возникло ни малейшего желания войти в сад и погладить амурчика по головке.
      Он скользнул взглядом по соседним домам: тяжеловесные, внушающие почтение.
      Вес вокруг дышало забытой, оцепеневшей в неподвижности идиллией.

      Он позвонил.
      Дверь открыл молодой человек.
      - Да? - На лице его отразилось легкое любопытство.
      - Добрый день,- сказал Турен.- Я…
      - А-а… Добрый день.
      - Помните, я был здесь сегодня ночью.
      - Да, конечно. Теперь припоминаю. Извините, что я не сразу… Но тут столько всего…
      - Ну что вы. Я понимаю.
      - Как дела? В смысле: вы сдвинулись с мертвой точки?
      - Расследуем…
      - И уже есть какие-нибудь результаты? Улики?
      - Расследуем… пока…
      Молодой человек был Рогер Фром, сын убитого.
      Высокий, бледный, с короткими светлыми волосами, в толстых темных очках, в темном костюме с галстуком.
      Глядя на него, не сразу скажешь, что он почти сутки не спал.
      В левой руке Рогера дымилась сигарета.
      Они молча смотрели друг на друга.
      - Можно войти? - сказал наконец Турен.- Я хотел бы задать вам несколько вопросов.
      - Это необходимо? Прямо сейчас? Мама устала, не стоит тревожить ее без особой надобности, ей нужен покой. Ведь такой удар… для нее… и для всех нас…
      Турен держал трубку в руке, чувствуя ладонью тепло головки. Приятное тепло.
      Он вдруг отчетливо понял, как неуверен в себе и как устал, и все показалось ему совершенно бессмысленным.
      В глубине души его не оставляло ощущение, что эта улица, и дом, и парень в дверях разительно напоминают какой-то детективный роман, прочитанный очень давно. Роман, в котором действовали английские аристократы, а полиция была до смерти рада, если ей вообще позволяли задавать вопросы.
      Забавно, что он вспомнил сейчас именно этот детектив …
      Он редко читал книги, а детективы и подавно. Тот роман показался ему глупым, оттого что полиция выглядела в нем скопищем дураков и лакеев.
      Теперь же он сам чувствовал себя не то идиотом, не то лакеем, которому милостиво позволяют заниматься своим делом. Просто зло берет.
      В довершение всего им овладело полное безразличие.
      - Знаю,- сказал он.- Знаю, для вас день был весьма тяжелый. Но ведь и для нас тоже. Полиция бросила на расследование этого дела все резервы. Нам необходимо
      разобраться, и любые сведения могут оказаться очень важными. Так можно войти?
      - Значит, пока все безрезультатно?
      - Что, черт побери, прикажете, преподнести вам результат на блюдечке с голубой каемочкой?! - перебил Турен.- Вы видели того человека только со спины, да еще в темноте. Как же мы можем его разыскать? По мановению волшебной палочки или полицейского удостоверения? Надо докапываться… в том-то и заключается работа полиции. Мы не в состоянии добиться результата, если нам не дают работать так, как надо, и теми методами, какие мы сами считаем нужными. Наша задача - выследить человека, который стрелял в вашего отца. Мы заинтересованы в поимке преступника не меньше, чем вы - в аресте убийцы. Можно войти?
      Комиссар разозлился. И, обнаружив это, даже обрадовался. На время злость вывела его из апатии.
      Рогер Фром посмотрел на Турена, и его усталые глаза как-то странно блеснули.
      Он молча шагнул в сторону.
      Турен вошел в дом, снял шляпу и хотел было отдать ее Рогеру, но тот, не обратив внимания на его жест, проследовал по коридору в большую комнату на первом этаже.
      Со шляпой в руке Турен направился за ним.
      В доме было душно, видимо, давно не проветривали.
      В комнате сидела вдова. Когда Турен появился на пороге, она встала и протянула ему руку.
      - Бенгт…- всхлипнула она и расплакалась.
      - Может быть, вам все-таки зайти попозже? - начал Рогер.- Вы же видите, комиссар, мама…
      - Нет, Рогер. Все хорошо… со мной все в порядке… Анне Фром было пятьдесят пять, но из-за маленького роста она выглядела лет на десять моложе. Светлые, почти желтые волосы. Большие голубые глаза, маленький рот. Худая, прямо как щепка, с едва обозначенной под черным платьем грудью. Платье недлинное, чуть ниже колен. Сухие, даже какие-то хрупкие на вид икры обтянуты тонкими черными чулками. Легкие туфли без каблуков. На шее нитка жемчуга.
      Обычно глаза ее светились живостью и весельем.
      - Очень жаль, но я вынужден вас потревожить,- сказал Турен.- Работа не ждет, мы делаем все, что в наших силах, чтобы раскрыть…
      - Понимаю…- проговорила она своим звонким голосом, выдававшим, что родом она из Блекинге.- Садись… вот сюда.- Она показала на одно из кожаных вольтеровских кресел.
      - Благодарю.
      Они не были близко знакомы. Несколько раз встречались на рождественских балах да временами сталкивались невзначай на улице или в магазине.
      - Вы напали на след? - спросила она. Он покачал головой.
      - Пока тут все - одна большая загадка. Зацепиться практически не за что. Надо скрупулезно выяснить все детали, ведь даже самая крохотная может дать нам ключ.
      - Какой-то безумный кошмар. Не представляю, кто мог это сделать… Нет совершенно никаких причин…
      Эту фразу он уже слыхал.
      «Нет совершенно никаких причин» - так все всегда считают.
      - Понимаю, каково вам… Но причина была, хотим мы этого или нет. В противном случае ничего бы не произошло.
      Перехватив ее взгляд, он понял, что она не поверила.
      - Наверняка психопат,- сказала она.
      Турен посмотрел на сына, который стоял возле окна спиной к ним.
      - У него не было врагов,- без всякого выражения проговорил тот.
      Турен промолчал. Внезапно Рогер обернулся.
      - Причин не было! - выпалил он.- Это же дикость, неужели вы не понимаете?.. Такое мог совершить только безумец…
      - Зачем он собирался звонить секретарю?
      Не ожидавший такого вопроса Рогер осекся и попробовал вспомнить, о чем же вчера шел разговор.
      - Не знаю. Он сказал только, что надо позвонить, пока не поздно.
      - Но он явно торопился.
      - С чего вы взяли?
      - Он поспешил выйти из машины, не доехав с вами до…
      - Так ведь он не обязательно торопился к телефону. Может, ему, извините, надо было в туалет
      Турен хмыкнул.
      - Он временами жаловался на мочевой пузырь,- пояснила Анна Фром.
      - Вот как. А с фирмой у него в последнее время было много хлопот?
      - Там всегда хватало дел,- сухо отозвался Рогер.
      - Он рассказывал вам о них?
      - Очень-очень редко.
      - В последнее время он был занят больше обычного?
      - По-моему, нет.
      - Но…
      - Нет. Я ничего такого не припомню. Все было как всегда.
      - Да-да, слышу. Он ничего особенного не говорил в последнее время?
      - Особенного?..- повторила вдова.- Нет. А что, собственно, ты имеешь в виду?
      - Он нервничал?
      - Нет…
      - Выглядел обеспокоенным?
      Она медлила с ответом, пытаясь вспомнить последние недели мужа. Потом качнула головой.
      - Вчера за городом он был как всегда. Смеялся и, по-моему, просто отдыхал. Ни намека на озабоченность, и вообще…
      - Ну а о делах или о проблемах каких-нибудь он не говорил?
      - Нет.
      - О деловых контактах? О людях? О ком-нибудь? Не упоминал насчет фирмы или насчет чего-нибудь связанного с фирмой?
      - Вчера?
      - Вообще в последнее время.
      - Нет…
      Комиссар вздохнул и прикрыл глаза. Действительно, кошмар, дурной сон. Ощущение нереальности происходящего. Словно говоришь в глухую стену.
      Турен даже не разозлился. Только вконец упал духом.
      Он чувствовал, что Эрик Фром ускользает от него. Эрик Фром как человек.

      Турен вышел на улицу. Он был недоволен собой и не мог отделаться от впечатления, что оба - вдова и сын, но больше всего, конечно, сын - не доверяют ему. Или не принимают его по-настоящему всерьез.
      Они будто молча любопытствовали: а что вы, собственно, делаете? И что вы можете сделать? Разве не ваша задача предупреждать подобные случаи, следить, чтобы ничего такого не происходило.
      Турен расследовал убийство не впервые.
      Два года назад ему пришлось в течение сравнительно короткого времени заниматься сразу двумя убийствами. Так что опыт у него был.
      Вместе со своими сотрудниками он терпеливо распутал оба преступления. Призвав на помощь здравый смысл, умение логически рассуждать и делать обоснованные выводы. Но тогда у него в руках были неопровержимые улики, был след.
      Не то, что сейчас. Тогда они имели дело с вполне определенным кругом лиц - со студентами. А теперь…
      Ведь ни единой зацепки, указывающей, где искать преступника.
      Среди обывателей? В рекламных кругах? Где?
      Ни единой зацепки. Ничего конкретного.
      Где у них тут въездные ворота?
      Терпение, терпение… Рано или поздно…
      Он сел в машину и оперся локтями о руль.
      Обхватил голову руками. Вздохнул.
      Терпение, терпение - вот что главное.
      Терпение-корпение, скаламбурил он про себя.
      Где же стояла машина убийцы? Здесь? Вот на этом месте? Да?
      Он сидел тут и ждал? Терпеливо ждал? В самом деле?
      Определенно… предположите. 1ьно…
      И как долго, а?
      Может быть, много вечеров подряд?
      Терпение… Ждал…
      Ждал? Удобного случая? Откровения? Вдохновения?
      Толчка к убийству?
      Он… Да, это явно был мужчина…
      Интересно, готов протокол вскрытия или нет?.. Пуля…
      Что-то она скажет?.. Кроме калибра и системы оружия…
      Откуда он взял оружие?
      Достать пистолет не такое простое дело.
      Украл? Купил? Украл… купил… украл… купил…
      Может, есть еще какой-нибудь вариант?
      И почему… вернее, но почему? Почему, черт бы его побрал?!
      Стиснув зубы, он потер глаза кончиками пальцев. Отбросил со лба волосы и прикусил нижнюю губу. Почесал мизинцем в ухе, зевнул. Бросил взгляд на небо.
      Ни облачка. Тепло.
      Необычайно тепло для этого времени года.
      Почти ни звука кругом, только тишина улицы, по которой очень редко ездят автомобили.
      Весь мир будто замер без движения. Совсем как мы, подумал он.
      Легонько стукнул себя кулаком по лбу.
      И едва не подскочил от испуга, когда мимо промчалась и скрылась за углом какая-то машина.
      Автомобиль?
      Как же все-таки было с автомобилем?

      Он вылез из машины и снова вошел в калитку. Позвонил. Дверь и на этот раз открыл Рогер.
      - Опять я.
      - Вижу. Что вам угодно?
      - Вы не обратили внимания, на вашей улице не стояла машина? Я имею в виду не вчера, а вообще?
      - Когда, например?
      - Все равно… когда угодно. Может, даже несколько вечеров подряд. Машина, появление которой вас озадачило, которой не положено тут стоять. Ведь в большинстве здешних домов есть гаражи, и соседи не бросают автомобили на улице. Ну, как? Не видели вы такой машины?
      - Да вроде нет… Я об этом не думал.
      - А ваша матушка? Может быть, она…
      - Мама! - позвал Рогер.
      Вдова вышла в переднюю, и Турен повторил свой вопрос.
      - Автомобиль? Что-то не припомню… Нет…
      - В котором кто-нибудь сидел, или стоял рядом, или… А?
      - Нет.- Она тряхнула головой.- Нет. Ведь на улицу смотришь так редко.
      С ними все ясно, подумал Турен и огляделся по сторонам. Может, соседи? Может, кто из соседей что-нибудь видел?
      Дверные звонки, так непохожие друг на друга: то глухо жужжащие, то пронзительные, то звенящие, как колокольчики, то гудящие, как туманный рупор. Кое-кто был дома.
      Удивленные взгляды, вопросы, ответы.
      И вдруг - неужели зацепка?
      - Ну, коли уж на то пошло, я действительно обратила внимание на одну машину. Несколько вечеров подряд она стояла вон там.
      Турен вздрогнул.
      - Та-ак… И сколько же раз вы, фру… если не ошибаюсь, Нордлунд?..
      - Да, Нордлунд.
      - …ее видели?
      - Сейчас скажу.- Она задумалась.- Пожалуй, раза три-четыре.
      - А когда вы заметили ее впервые? Не припомните?
      - Э-э…- Она выпятила губы.- Кажется, в прошлый четверг… Да, в четверг. Я возвратилась около половины девятого, хотела въехать во двор, а эта машина загоражи
      вала въезд.
      Она отвернулась и посмотрела на улицу.
      Дом Нордлундов стоял наискосок от виллы Фрома, которую было хорошо видно из окна, деревья ее не заслоняли.
      - Значит, говорите, в прошлый четверг?
      - Да.
      - Ну и что дальше? Водитель отогнал машину?
      - Конечно. Он ведь сидел внутри. Понял, что мешает, и отогнал.
      - Он? Выходит, это был мужчина?
      - Да. Я абсолютно уверена. Мужчина, я точно видела.
      Турен причмокнул губами и задал следующий вопрос:
      - Фру Нордлунд, вы не помните, как он выглядел?
      -  Явидела только голову и верхнюю часть тела. Но он курил. Это я заметила. А больше… Нет, пожалуй, все. Собственно, у меня не было причин его разглядывать. Он ведь отогнал машину. И я не слишком задумывалась об этом. Решила, что он попал сюда случайно.
      - А потом? Когда вы увидели его снова?
      - Забавно… Следующим же вечером. В пятницу.
      - Следующим вечером?
      - Да. Около десяти. Яопускала жалюзи на втором этаже, выглянула в окно и увидела автомобиль. Тот же самый.
      - А какой он марки? Вы не обратили внимания?
      - «Вольво-седан сто сорок четыре».
      - «Вольво-седан сто сорок четыре»…- повторил Турен.
      - И стоял он на том же месте. У наших ворот. Тогда я не придала этому значения. Кажется, только подумала, что владелец, наверно, провожает домой свою девушку.
      - Но ведь в таком случае он не должен был ставить машину у ваших ворот. Он бы, скорее всего, остановился у дома девушки.
      - Да, это верно.
      - Вы не заметили, какого он возраста? Женщина замялась.
      - Молодой?
      - Как вам сказать. Пожалуй, лет двадцати пяти - тридцати.
      - Ну, а в следующий раз когда вы его видели?
      - Господи! - Она всплеснула руками.- Это же было в субботу!
      Турен потер подбородок.
      - А потом вечером в воскресенье?
      - Простите?
      - Я имею в виду, четвертый раз - в воскресенье?
      - Нет.
      - Вот как?
      - В воскресенье нас не было дома. Ездили в гости и вернулись поздно, около двенадцати. И на другой день - первого мая - тоже. Опять были в гостях. И опять
      приехали домой около полуночи. А тогда и тут и у Фромов уже кишмя кишела полиция. Мы узнали обо всем от соседей. Бедняга Фром… Страшно… Ночью хоть вовсе спать не ложись… Неужели это тот, из автомобиля?
      Она широко раскрыла глаза.
      - Не исключено,- со вздохом сказал Турен.- Вполне возможно, что это и был преступник. Так как же было в субботу? Когда вы его увидели?
      - Как и в пятницу, я заметила машину в окно. Открыла проветрить и заметила. Она стояла на той стороне улицы, перед виллой Фрома. Я решила: у них,
      наверно, гости.
      - А накануне вечером вы подумали: кто-то провожает свою девушку?
      - Я только сейчас сообразила, что машина была та же.
      - Но…
      - Да-да,- перебила она.- В четверг и в пятницу я обратила внимание, что автомобиль один и тот же. А в субботу просто отметила: дескать, у виллы Фрома стоит машина. Мне в голову не пришло раздумывать, та это или не та. Увидела машину и решила, что у Фромов гости. Только сейчас, разговаривая с вами, я поняла, что машина, скорей всего, была та же самая.
      - Какого она цвета?
      - Темная…- Фру Нордлунд помедлила.- Синяя или черная. Нет, пожалуй, все-таки синяя. Я не разобрала, темно ведь было.
      - Темно-синий или черный «вольво-седан сто сорок четыре». А водителя вы видели только вечером в четверг?
      - Да,- кивнула она.- Только вечером в четверг.
      - Простите, вы рассказали об этом нашим сотрудникам вчера вечером?
      На месте преступления делать было особенно нечего, поэтому Бекман и Линдваль обошли соседние дома и опросили жильцов. Будить почти никого не понадобилось. Чуть ли не все высыпали на улицу.
      Каждому был задан единственный вопрос: что он заметил?
      Одни слышали какой-то грохот, других выгнал из дома вой полицейских сирен.
      Никому в голову не пришло связать грохот с выстрелом. Мало ли что грохочет: автомобильный выхлоп, ракета, пугач. Ни один не догадался, что на улице стреляли.
      О машине речи вообще не было. Раз уж соседи не подумали о выстреле, на автомобиль они и подавно не обратили внимания, да и с какой стати? К такому выводу, по всей вероятности, подсознательно пришли Бекман и Линдваль. Во всяком случае, насчет автомобиля они не спрашивали.
      Только три свидетеля - вдова Фрома, его сын и невеста сына - слышали на улице рев автомобильного мотора. Но лишь Рогер смутно припоминал, что, въезжая во двор, как будто видел у тротуара какую-то машину. Однако он не придал этому значения.
      Ни Анна Фром, ни Биргитта Карлссон ничего не заметили. По их словам, обе слышали только шум мотора.
      Короче говоря, Линдваль и Бекман про машину не спрашивали.
      Поэтому фру Нордлунд и ответила:
      - Рассказала? Так ведь никто об этом не спрашивал. Когда полицейский, который ходил по домам, пришел сюда и узнал, что мы только-только вернулись, он сказал: «А-а, ну тогда вы наверняка ничего не знаете». И распрощался.
      Хороша результативность, буркнул про себя Турен.
      - Как вы думаете, вы бы узнали того человека, если б увидели его еще раз?
      - Я, право, затрудняюсь. Вряд ли,- наморщив лоб, с сомнением проговорила она.- Думаю, это маловероятно.
      - Но все-таки может быть? Турен кашлянул.
      - Нет, подумать только… Выходит, в той машине сидел убийца?
      - Пока не знаю… я ведь уже говорил вам… Но чем черт не шутит. Приходится учитывать и такую возможность.
      Он поблагодарил за помощь и откланялся.
      Надо обязательно зайти сюда вечером еще раз, решил он. И потолковать с теми, кого я не застал. Вполне возможно, что кто-нибудь еще…
      Он вернулся на виллу Фрома и позвонил.

      - Опять вы? В чем дело? Неужели нельзя оставить нас в покое? Разве вы не понимаете…
      Открыл, естественно, не кто иной, как Рогер.
      - Я все понимаю и, право же, очень сожалею, но мне необходимо кое-что уточнить…
      - Как насчет того, чтобы подумать и выспросить сразу обо всем, а не названивать у двери каждые пять минут?
      - Я уже сказал: очень сожалею. Но все это не так просто… Я имею в виду расследование. Сплошь и рядом всплывают новые вопросы.
      - Да-да,- нетерпеливо сказал Рогер.- Что же вы хотите?
      Турен сообщил, о чем он узнал в доме напротив.
      - А вы, значит, не обратили внимания на машину? Вы уверены?
      - Я и сегодня сказал, и вчера вечером тоже говорил, что видел какую-то машину, когда подъехал и собирался свернуть во двор. Вы же только что были здесь и
      расспрашивали об этом треклятом автомобиле!
      - Да, помню. Но на всякий случай подумайте. Еще разок.
      Рогер хмыкнул. Потом молча прислонился к дверному косяку и засунул руки в карманы. Взгляд его стал рассеянным: он вспоминал.
      - Не-ет,- наконец протянул он,- не-ет.
      - Не помните?
      - Нет. Хоть убейте, не помню никаких машин.. .кроме вчерашней. Вы же не станете утверждать, что автомобиль на улице - восьмое чудо света. То есть из-за этого незачем ударяться в панику и вызывать полицию…- Он осекся.- Или есть зачем?
      - Не валяйте дурака… Могу я задать этот вопрос вашей матери?
      - Мама! - окликнул Рогер.
      - Что такое? - сказала она, появляясь в передней.
      - Комиссар все отом же. Он повторяется.
      В другой ситуации Турен давно бы вспылил. И наверно, съездил бы Рогеру по физиономии. Но драться он, конечно, никогда не дрался. Разве что в мыслях.
      Но дело даже не в этом… Его охватило какое-то странное безразличие: ну и пусть, пусть цепляются, ему в высшей степени наплевать.
      Как ни удивительно, он совершенно упал духом и был на грани того, чтобы послать все к черту.
      - Я насчет той машины, о которой уже справлялся… Он еще раз повторил рассказ соседки.
      - Гм. Я думала об этом, пока вас не было. Старалась вспомнить. Изо всех сил старалась. И все же - нет. Не помню никакой машины.
      - Ясно… Извините, что пришлось побеспокоить. Спасибо за помощь,- сказал он и в ту же секунду усомнился: да была ли в его словах ирония?
      - Не за что,- ответил Рогер и стал закрывать дверь. Турен повернулся и зашагал к калитке. Но внезапно остановился.
      - Минутку!
      Дверь опять открылась.
      - Может быть, у Эрика была другая женщина? Сейчас парень взорвется, пронеслось у него в голове.
      Однако по губам Рогера,странное дело, скользнула необъяснимая улыбка.
      - Нет. Я правда не знаю. И даже представить себе такого не могу.
      - Анна, а ты что скажешь?
      Она решительно тряхнула головой:
      - Нет. Смею утверждать, что нет. Это не драма на почве ревности. Ядостаточно хорошо знала Эрика. Он бы не сумел скрыть от меня. А почему это пришло тебе в
      голову?
      - Я должен учесть все возможности. Он попрощался и ушел.
      Уже садясь в машину, еще раз обернулся и увидел, что вдова с сыном стоят у окна и смотрят на него.
      Он сел за руль, размышляя о Сольвейг Флорен. И о самоуверенной и необъяснимой улыбке Рогера.
      И о самоуверенном и вполне решительном ответе Анны.
      Сольвейг… Последний раз они виделись несколько дней назад. Точнее, несколько недель назад.
 

      Когда Хольмберг с Улофссоном очутились в конторе акционерного общества «Реклама»,- там царила полная прострация и какая-то тягостная подавленность. Время для всех словно остановилось, и никто не знал, как сдвинуть его с места.
      Кабинет Фрома, просторное помещение во втором этаже дома по Стура-Сёдергатан: палисандровая мебель, большие окна, ковер во всю комнату, возле одной из стен - диван для отдыха и мягкие кресла. У письменного стола - тоже кресло, только кабинетное, весьма вычурное, обтянутое светло-коричневой кожей.
      Аккуратные ряды черных папок. На стенах в рамках под стеклом - увеличенные копии рекламных объявлений. На подоконнике - красный цветок.
      Письменный стол также покрыт кожей. Желтая стеклянная пепельница и та на кожаной подставке. Сигаретница из палисандра.
      Фирма занимала второй этаж целиком.
      Любопытно, все ли помещения обставлены одинаково…
      Инга Йонссон, личный секретарь и правая рука Фрома, вовсе не оплакивала горючими слезами смерть своего шефа и работодателя.
      - Все это как-то нереально, точно во сне,- сдержанно сказала она.- Точно во сне, я пришла на работу. В каком-то кошмаре открыла дверь и вошла внутрь. Все будто остановилось. Остановилось навсегда.
      Она узнала о несчастье из утренней газеты. Позвонила в полицию и поговорила с Туреном.
      Тот попросил, чтобы она, как обычно, вышла на работу и встретила сотрудников полиции, которые скоро там появятся.
      «В голове не укладывается»,- сказала она.
      «Да»,- согласился комиссар, просто чтобы не молчать.
      «Будто прочла в газете скверную первоапрельскую шутку. До сих пор не укладывается в голове. А как его жена?»
 

      Инга Йонссон ждала их в кабинете Фрома. Это была пухленькая женщина лет сорока. Коротко подстриженные пепельные волосы причесаны на прямой пробор. Нижняя челюсть слегка выдается вперед. Нос пуговкой. Хольм-берг не мог понять, как на нем держатся очки.
      Она одиноко сидела на диване.
      Улофссон устроился в одном из мягких кресел, а Хольмберг - за письменным столом. Покачиваясь в кресле, он курил сигарету «Принс». Раньше ему не доводилось сидеть в таких шикарных креслах. Прямо кровать. Если положить спинкой на пол.
      Инга Йонссон была спокойна.
      Некрасивая, но что-то в ней есть, подумал Хольмберг. Какое-то неизъяснимое обаяние - в общем, привлекательная женщина. И грудь ничего…
      - У вас нет никаких подозрений относительно того, почему был убит ваш шеф? - спросил Улофссон.
      Она взглянула на него и покачала головой.
      - Нет.- Голос ее прозвучал твердо.- Это совершенно непонятно.
      Интересно, была она его любовницей? - размышлял Хольмберг.
      - Насколько мне известно, недоброжелателей он не имел, ни с кем не враждовал. Все относились к нему с симпатией.
      Она замолчала.
      - Вы хорошо его знали?
      - В каком смысле?
      - Вы ведь здесь работаете. Он был вашим шефом. Насколько хорошо можно узнать человека в такой ситуации? Вам известно о нем что-нибудь, как говорится, помимо конторы?
      Она через силу улыбнулась и опять покачала головой, как-то странно передернув плечами. Точно их свело судорогой.
      - Мне трудно объяснить вам… Я пришла сюда в шестидесятом. Представляете, двенадцать лет назад.- Она вновь замолчала.
      - Н-да…- Улофссон нарушил затянувшуюся паузу.- Время течет…
      - Извините, задумалась. Так вот, это действительно трудно объяснить. Когда чуть не каждый день двенадцать лет подряд видишь человека, общаешься с ним, работаешь вместе, волей-неволей узнаешь его не только как начальника. Узнаешь его характер, настроения, темперамент, хорошие качества, интересы - в общем, все…
      - Так какой же он был?
      - То-то и странно.
      - Что именно?
      - Все, с чем сталкиваешься, что узнаешь и примечаешь, с годами делается настолько привычным и естественным, что очень туго поддается описанию, облекается в слова.
      Она откинулась на спинку дивана и скрестила ноги, не заметив, что юбка при этом слишком задралась.
      Надо же, выходит, некоторые до сих пор носят подвязки, удивился Улофссон, а я думал, все давно перешли на колготки…
      - На первый взгляд, он, пожалуй, был суховат, по-деловому хладнокровен и посторонним казался человеком трезвых взглядов, этаким 1типичным представителем УКПШ, который занимается муниципальными проблемами, не чужд благотворительности и весьма общителен. Но под всем этим скрывалась необычайно эмоциональная натура. Причем и в отрицательном смысле. Чуть что - вспыхивал как порох. Неудачи, например, он воспринимал на редкость болезненно. Если что не по нем, он злился, мрачнел, сыпал грубостями, ругался направо и налево, становился совершенно невыносимым для окружающих. Не человек, а сущее наказание божье… Но, остынув немного, он раскаивался, по всему было видно. Ходил поджав хвост, как нашкодившая собака, которой до смерти хочется забиться подальше, спрятаться. Извинения он никогда не просил. Просто ждал, пока страсти улягутся, но явно сгорал со стыда.
      - Вчера вечером, за несколько минут до смерти, он спешил домой, чтобы позвонить вам. Вы говорили с ним?
      Она покачала головой:
      - Нет. Он не звонил.
      - Как вы думаете, что ему было нужно? В голосе ее послышалось удивление.
      - Понятия не имею… ни малейшего…
      - Сформулируем иначе: что это могло быть? - спросил Улофссон. - Как по-вашему?
      - Не представляю. Могло быть все, что угодно. Только что именно…
      - Гм. Вот и нам интересно… Но разве не удивительно, что шеф звонил подчиненному в праздник, да еще Первого мая?
      Она слабо улыбнулась.
      Улофссон так и не понял, что означала эта улыбка- грусть, насмешку или безразличие.
      - Праздник, Первое мая - не все ли равно? Я была его личным секретарем, а секретарь не просто рядовой сотрудник. Это, если можно так выразиться, ходячая
      записная книжка, а по выходным - связующее звено с фирмой. Притом в любое время суток.
      - Чем фирма занимается сейчас?
      - О, так сразу и не скажешь… Во-первых, рекламой пива… Во-вторых, какой-то крем для загара, потом общегородская кампания по оживлению торговли… Точнее не помню. Там много всего… Если надо, я проверю и сообщу.
      - Да, пожалуйста. Я бы хотел иметь полный перечень заказов, над которыми фирма работает в настоящее время. А также тех, которые прошли, скажем, за последний месяц.
      - Понятно.
      - Можно получить такой список?
      - Разумеется. Только мне понадобится время. Сегодня я не успею.
      - Конечно. Мы и не требуем.
      - А вот завтра к вечеру все подготовлю. Попрошу
      кого-нибудь помочь.
      - Отлично.
      - Но зачем вам это? - Опять улыбка. Такая же блеклая.
      Улофссон хмыкнул и склонил голову набок.
      - Честно говоря, сам толком не знаю. Вдруг обнаружится что-нибудь интересное.
      - Да я просто так спросила.
      - Сколько в фирме сотрудников? - На этот раз вопрос задал Хольмберг.
      - Семнадцать.
      - Есть среди них такие, кто почему-либо не ладил с Фромом?
      - Конечно.
      - Кто же это?
      - Многие. Легче перечислить, с кем он не цапался.
      - Из-за своего темперамента? - Вопрос прозвучал, скорее, как утверждение.
      Она кивнула.
      - Только, на мой взгляд, абсолютно немыслимо, чтобы в пылу спора произошло нечто такое, что, в конце концов, привело бы к убийству.
      - Вы уверены?
      - Да, вполне… И резкие перепалки, и грубости действительно бывали, но продолжались они недолго. И потом, есть еще одна загвоздка. Если с ним вступали в пререкания, он не злился и не свирепел. Наоборот, чуть ли не ждал такой реакции. С теми, кто возражал и огрызался, он ладил лучше, чем с теми, кто глотал обиду и шел на уступки.
      - Вон оно что…
      - Да. Разумеется, я имею в виду людей его круга.
      - Как это понимать?
      - Ну ведь так или иначе существовал определенный предел. Нельзя утверждать, что он спускал что угодно и кому угодно. С молодежью ему, пожалуй, было трудновато.
      - Из-за чего, по-вашему, происходили стычки?
      - Да как вам сказать. Большей частью… Ну, например, представит кто-нибудь дурацкий, по его мнению, проект рекламного буклета, или плаката, или объявления, или кампании, а он, вместо того чтобы обсудить варианты и взвесить все точки зрения, мгновенно взрывается. Видимо, ему попросту нужен был козел отпущения, вот он и разорялся. Сперва нашумит, а потом начинает обсуждение.
      - Гм…
      - А еще он склочничал, к примеру, из-за политики…
      - Из-за политики?
      - Да. И вел себя как самый отъявленный фанатик. Пожалуй, я бы назвала его правоверным консерватором. Знаете, из этих, «темно-синих».
      - Он говорил со служащими о политике?
      - Случалось. В перерыв, за кофе, или на праздниках фирмы.
      - Так.
      - Но большинство наших сотрудников, в общем, люди умеренных взглядов.
      - Значит, особо бурных дискуссий не возникало?
      - Нет.
      - А как насчет женщин? - внезапно бросил Улофссон.
      Инга Йонссон улыбнулась. На сей раз отнюдь не блекло.
      - Нет,- решительно отрезала она.- Он очень следил за моралью.
      - Следил за моралью?
      - Да.
      - Вы твердо уверены, что он никогда не заводил шашней?
      - Только один-единственный раз.
      - Вы не могли бы рассказать об этом?
      - По-вашему, это важно?
      - Не знаю. Давно это было?
      - Три года назад.
      - Три года? И… с кем же?
      - Со мной.
      Откровенность Инги Йонссон застала Улофссона врасплох.
      - С вами?!
      - Да. Со мной. Скрывать тут нечего. Если угодно, могу рассказать. Это случилось в Фальчёпннге и продолжалось всего одну ночь. Мы были там на конференции. Представители рекламных фирм южной Швеции собрались на неделю в Фальчёпинге, чтобы обсудить политику в области рекламы. В последний вечер устроили банкет. Я и сама, помнится, тогда изрядно выпила. Ну и кончилось все, разумеется, в его постели. Ведь принято считать, что именно так, и бывает у шефа с секретаршей. Наутро он меня разбудил и произнес длинную речь о случившемся. Говорил, что раньше ничего подобного не бывало, и весьма недвусмысленно дал понять, что больше это не повторится, потому что, дескать, идет вразрез с его принципами и несправедливо по отношению к семье… Забавно, он так и сказал… «по отношению к семье», не к жене, а ко всей семье…- Она улыбнулась.- Потом объявил, что это не случайность, не хмельное умопомешательство, а логическое следствие нашей служебной близости. В тот вечер он-де просто-напросто воспринимал меня как свою жену. Так он все объяснил…- Инга Йонссон тряхнула короткими волосами, точно желая избавиться от воспоминания.- Да… Вот, собственно, и все.
      - И вы уверены, что позже ничего подобного не случалось, с другой женщиной?
      - Уверена. Потому что я бы заметила.
      - Что ж, я вам верю,- неожиданно для себя сказал Улофссон.
      - Спасибо.
      И этот ответ тоже был для него неожиданным. Она улыбнулась прежней блеклой улыбкой.
      - Значит, вы говорите, семнадцать сотрудников,- вмешался Хольмберг.
      - Да.
      - Можно узнать их фамилии? Она назвала.
      Кроме нее, в фирме работали три ассистента, телефонистка, конторщик, шесть художников, четыре текстовика, фотограф и мальчишка-курьер, которого все звали «вахтером».
      - А еще был план нанять «политика».
      - Это еще что за птица?
      - Человек, который сам не рисует и текстов не сочиняет. Он ведет переговоры с заказчиками, является косвенным поставщиком идей и осуществляет связь между заказчиками и непосредственными исполнителями, ну, когда тот или иной проект взят в работу. Кроме того, он должен довести требования клиента до сведения тех, кто будет разрабатывать заказ. Сам он тоже придумывает разные варианты и имеет наиболее полное представление обо всем, что находится на стадии замысла. А что касается названия должности, то оно и правда дурацкое.
      - Вы давали об этом объявление?
      - А как же. Только теперь вряд ли что выйдет. - Да, наверное. Все зависит от наследников… от жены и сына. Много было ответов?
      - Довольно-таки. Оставалось сделать выбор.
      - И тут случилась эта история,- подытожил Хольмберг.
      - Да…

      Турен появился в рекламной конторе в разгар опроса сотрудников.
      Он решил пройтись по комнатам, покопаться в бумагах, набросках, проектах текстов, плакатах, полистать папки, книги, украдкой почитать письма - словом, прикинуть что к чему.
      Казалось, он решил подышать здешним воздухом, чтобы разобраться в обстановке или на худой конец выудить хоть что-нибудь полезное.

      Улофссон и Хольмберг узнали очень немного в дополнение к тому портрету Фрома, который нарисовала Инга Йонссон.
      Действительно, характер у него был вспыльчивый. Но никто как будто не принимал этого по-настоящему всерьез. Все считали его поведение тем, чем оно и было на самом деле,- позой. Возможно, оборонительным средством. Или защитной реакцией. Или ребячеством.
      Или порождением суетного ума.
      Во всяком случае, сделать однозначный вывод было трудно.
      Подтвердилось и его упрямство, и чопорность. Скорее всего, это тоже была своего рода маска. Или следствие воспитания и той среды, в которой он вырос.
      Консерватизм его взглядов никто сомнению не подвергал.
      Правый консерватор старой закваски, как иронически выразился художник Ларе Эрик Линдер, полноватый жизнерадостный мужчина в очках и жилете.
      Его поддержал Бертиль Линдау, высокий, с изрытым морщинами лицом, холеной бородой и весьма острый на язык.
      - Он вечно ругал нынешнюю молодежь,- сказал Линдер.
      - «Левацкие подонки» - так он их называл,- уточнил Линдау, работавший в фирме фотографом.
      - В первую очередь он поливал студентов,- продолжал Линдер.
      - «Левацких гнид», по его словам,- подчеркнул Линдау.
      - Вечно твердил, что раньше, мол, было совсем иначе,- сказал Линдер.- Студенты сидели тише воды ниже травы. Учились и занимались тем, чем положено. А
      теперь, мол, житья от них не стало. Потом он еще ворчал, что студенты подрывают репутацию города. И себе тоже вредят. Но не думайте, будто он стриг всех под одну
      гребенку. Есть, мол, и хорошая, правильная молодежь. И ей приходится страдать из-за того, что вытворяет меньшинство. То бишь, радикальные элементы.
      - Помню,- заговорил Линдау,- однажды… кажется на празднике фирмы, сидели мы с ним в уголке и болтали. Вдруг он, как всегда, ни с того ни с сего завелся и пошел разглагольствовать, любимого конька оседлал. Я дословно не помню, но смысл был примерно такой: до тошноты опротивели ему все эти радикалы, плетущиеся в хвосте у
      идеологических лидеров Опротивела эта толпа: на каждом углу проповедуют затверженные по книжкам утопии, а после имеют наглость принимать аплодисменты, хотя таланту-то ни на грош, все чужое! Сыплют обвинениями и огульно именуют реакционным все, что их раздражает, будь то мозоль или теплое пиво… И заложено это самое… как же он сказал, дай бог памяти… а-а, в спинном мозгу «Кларте», «Тидсигналь»

и прочих библий для дураков…
      Ничего себе, верно?
      - Да уж,- сказала женщина лет сорока пяти, Барбру Густафссон. Голос у нее был визгливый, с кальмарским акцентом.- Эрик, я бы сказала, придерживался весьма
      трезвых взглядов, и хихикать тут не над чем. Ясно? Постыдились бы его памяти…
      Хольмберг взглянул на нее: длинная серая юбка старомодного фасона, остроносое лицо.
      - А, брось ты! - отмахнулся Линдер и тихо пробормотал: - Ведьма косная.
      - И, по-моему, он был религиозен,- добавила Барбру Густафссон.
      Все расхохотались - до такой степени это заявление противоречило тому, что рассказал Линдау.
      Хольмбергу фромовская речуга показалась отнюдь не смешной. Хотя Линдау, повидимому, очень точно воспроизвел и его голос, и возмущенные жесты. Судя по реакции фрекен Густафссон.
      - Ладно,- сказал Линдер.- Попробуем все же остаться беспристрастными. Он был не так глуп. Хотя и несколько старомоден.
      - Несколько…- едва слышно шепнул Линдау, подумав: какая тонкость нюансировки!
      - Старомоден, я повторяю,- продолжал Линдер, свирепо глядя на Линдау.- Он не раз говаривал, что вообще-то среди левых масса умных людей. Только вот если б они мылись, и стриглись почаще, и научились самостоятельно думать, и попытались адаптироваться, тогда бы от них наверняка была польза обществу. Ведь на поверку большинство оказались этакими салонными революционерами и приспособились, да, между прочим, у них и не было другого выхода, иначе не получишь работы и жить будет не на что. Хотя сомневаюсь, взял бы он на работу человека левых взглядов… очень сомневаюсь.
      Вот, пожалуй, и все, что удалось выяснить о покойном Эрике Фроме.

      В половине четвертого Турен, Улофссон и Хольмберг вернулись в управление, по дороге перекусив в кафе.
      Турен быстро провел пресс-конференцию и, насколько возможно, обрисовал журналистам положение вещей, не преминув обругать редактора местной хроники из газеты «Квельпостен».
      В четверть пятого они наконец остались одни в кабинете Турена.
      - Н-да…- вздохнул комиссар. Вид у него был усталый.- Честно говоря, не густо.
      В дверь постучали, и секретарь вручил Турену протокол вскрытия.
      - Спасибо. Только сейчас получили?
      - Да нет. Минут пятнадцать назад.
      Турен быстро просмотрел бумаги.
      - Гм… да… гм… Практически ничего нового… Ах ты, черт!
      Хольмберг с Улофссоном так и подпрыгнули.
      - Что там такое? - в один голос спросили оба.
      - Вот это да! Только послушайте: «Пуля, извлеченная из тела убитого, имеет калибр девять миллиметров и изготовлена из пластмассы»,- прочитал он.- Из пластмассы!
      - Из пластмассы?!
      - Из пластмассы!
      - Господи боже,- изумился Хольмберг,- но ведь это же холостой патрон…
      - Верно,- кивнул Улофссон.
      - Верно,- повторил Турен. Он был растерян.- Холостой патрон. Но ты бы удивился, если б знал, что могут натворить такие вот пластмассовые пули. Убойная сила у них не меньше, чем у настоящих. Хотя с большого расстояния стрелять ими, конечно, нельзя. Вся разница в том, что они не взрываются. Входят, как пробка, и намертво застревают.
      - Да знаю я,- буркнул Хольмберг.- Но что мне абсолютно непонятно, так это почему убийца воспользовался холостым патроном.
      - Вот именно,- поддакнул Улофссон.
      - Да…- протянул комиссар.- Бесспорно, это загадка. Но у нее непременно должно быть объяснение, пусть даже неожиданное. Гм… пластмасса…- Он медленно покачал головой.- Ну, а как там? Собирались они нанимать нового сотрудника?
      - Собирались,- ответил Улофссон.
      - И как успехи?
      - Да, в общем, не знаю.
      - Понятно. Но объявление насчет вакансии давали?
      - Давали.
      - Попроси у этой Инги Йонссон список соискателей.- Задребезжал телефон. Комиссар снял трубку: - Турен.
      Звонил Линдваль.
      - Да?.. Да. Я только что получил протокол вскрытия. Он тут, у меня перед глазами. Да. Разве не странно? Пластмассовая пуля… В самом деле непонятно… Что ты сказал? Вы ее забрали?.. Отлично. Да. Да. Хорошо. Смотри по обстановке, ладно? О'кей… Хорошо… Пока.- Он повесил трубку.- Любопытно, даст нам эта пуля хоть что-нибудь или нет. Пока это единственное связующее звено с убийцей. Представляете, очевидно, в четверг, в пятницу, в субботу, в воскресенье этот тип, судя по всему, отсиживается в машине, а вечером в понедельник идет к двери, звонит, зная, что откроет Фром, и - ба-бах! Выстрел прямо в сердце. С расстояния в метр, причем пластмассовой пулей. Странно…
      В этом все они были единодушны: действительно странно.
      Затем Турен рассказал о разговоре с соседкой, вдовой и сыном. В свою очередь выслушал Хольмберга и Улофс-сона.
      После этого Хольмберг и Улофссон отправились в буфет пить кофе, Турен же тем временем переделал самые неотложные текущие дела.
      В четверть седьмого все трое уже были на Студентгатан и звонили у дверей, чтобы расспросить жильцов о стоявшем на улице автомобиле. Темном легковом автомобиле.
      Когда они покончили с опросом, пробило восемь.
      А результат оказался неутешительным, ничего нового узнать не удалось.
      Автомобиль видели только двое. Или, во всяком случае, вспомнили, что видели. Но большинство говорило так: «Очень может быть, что он там стоял и я его видел… Только ведь над этим не задумываешься. Кто станет обращать внимание на такие вещи, верно?»
      Потом они разъехались по домам.
 

      Вешая пиджак на плечики, Мартин Хольмберг почувствовал, что валится с ног. Устал как собака. Голова раскалывается, глаза слипаются, тело какое-то до странности вялое - ни дать ни взять машина, которую гоняли на износ.
      Он потянулся и зевнул.
      - Умаялся? - спросила Черстин. И кивнула: - Поздно ты.
      - Да, черт побери… Почти не спал ночь, а днем такой крутеж. Прямо разбитый весь.
      - Что ж, надо лечь пораньше.
      - Угу… Почта была?
      - Несколько писем. Они в кухне, на столе.
      - Ладно. А как у Ингер животик? Не жаловалась днем?
      - Нет. Все нормально. Ночью - это так, случайно.
      Ингер звали их дочку. Роды у Черстин были преждевременные- на полтора месяца раньше срока - и очень тяжелые.
      - Ты не ходила к врачу?
      - Звонила. Говорит, ничего страшного. Но если такое повторится, надо сходить в детскую поликлинику. Правда, сегодня целый день все было хорошо. Есть хочешь?
      - А чем накормишь?
      Он до того устал, что прямо голова кружилась. И, наскоро перекусив, уснул на диване в гостиной…
      Кто-то тряс его за плечо, он чувствовал, но глаз не открыл, только простонал:
      - О-о-ой…
      - Мартин! Проснись!
      - Ну, что там еще?
      - Проснись. Разденься, а потом спи сколько хочешь. Тебе же надо выспаться как следует.
      - Я и так сплю…
      В четверть десятого он опять крепко уснул.

      - Нет!- отчеканила Буэль.
      - Почему? - удивился Севед Улофссон.
      - Потому что у нас нет денег. Разве это не причина?
      - Но послушай, дорогая…
      - Нет, нет и еще раз нет!
      - А ведь было бы чертовски здорово.
      - Севед! Надо все-таки иметь хоть чуточку здравого смысла. Нельзя же строить в саду бассейн, если нам не на что купить куда более нужные вещи. Пойми ты, наконец! Живем мы не так уж плохо, но роскошествовать нам не по карману - а то мигом по миру пойдешь.
      - Так ведь мы оба прилично зарабатываем…
      - Нет,- перебила она.- Прежде всего, купим машину. Если вообще что-то купим. Вторая машина нам отнюдь не помешает, потому что мы очень редко кончаем в одно время, и я не всегда могу за тобой заехать. Сегодня ты опять брал такси. Неужели ты не соображаешь, сколько денег летит коту под хвост?! Твои разъезды на такси стоят нам ничуть не меньше, чем бассейн!
      - Черта с два. Только из-за того, что в прошлом месяце я раза три-четыре освободился позже тебя…
      - Три-четыре раза! Интересно получается…
      - Ну, может, еще разок-другой.
      - Разок-другой? Сколько раз ты в апреле возвращался на такси? А? Сколько? Посчитай, как следует, тогда поглядим, что у тебя выйдет.
      Он скривился и умолк: разговор принял совсем не тот оборот, какого ему хотелось.
      - Не отвечаешь,- выдержав паузу, заметила Буэль.- Тогда я тебе скажу. У меня все записано. Потому-то я и считаю, что в последнее время ты многовато катаешься на такси. Сейчас принесу блокнот, сам убедишься.
      - Не заводись.
      - Не заводись! Сперва начинает толковать про какой- то бассейн…
      - Ладно, ладно… Уймись.
      Она принесла из кухни желтый блокнот.
      - Вот, можешь полюбоваться. Прочти, что здесь написано! Хороши поездочки! Семнадцать раз за месяц! Скажешь, так и надо? Семнадцать раз!
      Буэль швырнула блокнот ему на колени. Он раскрыл его и заглянул внутрь.
      - Как по-твоему, во что это обходится? Об этом ты думал?
      Севед и Буэль Улофссон жили под Лундом, на полпути к Дальбю. Поскольку машина у них была одна, иной раз возникали транспортные сложности. Оба работали в Лунде и начинали приблизительно в одно время, поэтому в город ездили вместе. Но Севед далеко не всегда мог освободиться к тому времени, когда Буэль заканчивала работу в страховой конторе. А ей не всегда хотелось ждать.
      Вот он и ездил домой на такси; правда, иной раз, если повезет, кто-нибудь из коллег подбрасывал его до дому. Турен или патрульная машина.
      В апреле ему не везло.
      - Триста пятьдесят крон,- сказала Буэль.- Триста пятьдесят. Или около того. Хорошенькое дело! И после этого у тебя хватает наглости рассуждать о том, чтобы
      выбрасывать деньги на бассейн…
      - Выбрасывать деньги на ветер, ты это имеешь в виду?
      - Весьма неудачная шутка.
      - Согласен. Расход и правда получился большой. Я понимаю, но в прошлом месяце мне не везло. Обычно так не бывает. Ты же знаешь.
      Зазвонил телефон.
      - Я подойду,- сказал Севед. Телефон стоял в холле.
      - Тебя! - крикнул он.
      - Кто это? - спросила она, беря трубку.
      - Улла Бритт,- тихо ответил он.
      Потом спустился в подвал к своим моделям. Что ни говори, он чувствовал себя слегка пристыженным.
      - Три сотни на такси за один месяц,- бормотал он себе под нос.
      Погашение ссуды на покупку дома, отпуск, новая стиральная машина, посудомоечная машина… На кой черт она нам, живем вдвоем… вот это, я понимаю, излишество… и брать ребенка на воспитание тоже… Черт побери! Почему все стоит бешеных денег?
      Даже любимое занятие не отвлекло его мыслей от бюджета.
      Весна обошлась им дорого. В самом деле. Чересчур дорого. Две недели в Тунисе. И вдобавок почти ни одного солнечного дня, все время пасмурно… Два дня солнышка за две недели. Два паршивых дня…
      - Черт бы побрал эти излишества! - буркнул он, взглянув на часы.
      Без двадцати одиннадцать.
      Не мешало бы съесть бутербродик на сон грядущий. Смоченной в бензине тряпкой он вытер руки. И в довершение всего - это проклятое убийство. Пластмассовой пулей!
      У Фрома-то деньжонок было предостаточно. Ему, черт побери, средств хватало. На все. Буэль еще тараторила по телефону. Уже целых сорок пять минут. Ну и пустомели. Хорошо хоть, за разговор платить не ей. Улла Бритт жила в Евлё. Средств у нее, надо полагать, достаточно. Он отрезал кусок черствого хлеба. Без пяти одиннадцать сестры наконец распрощались.
      - Хорошо хоть, не нам платить,- заметил он.
      - Да, разговор затянулся.
      - Разве твоей сестре не дешевле приехать сюда и зайти к нам? - Опять зазвонил телефон.- Ну, что там еще?
      - Я отвечу,- сказала Буэль, поднимая трубку. Теплая, подумала она.- Улофссон. Да. Это тебя.
      - Кто?
      - Из полиции.
      - Из полиции? - От удивления Севед выронил бутерброд, который, разумеется, упал паштетом вниз.- Что там стряслось? - пробормотал он.
      Наверно, Линдваль звонит: он нынче дежурит.
      - Слушаю. В чем дело? Разговор был коротким.
      Когда он положил трубку, рука его дрожала, казалось, он едва держится на ногах. Лицо побелело - он заметил по отражению в зеркале.
      - Что случилось? - спросила Буэль, тоже глядя в зеркало на его изменившееся лицо.
      - Бенгт,- тихо сказал он.
      - Что - Бенгт?
      - Это был Бенгт.
      - Понятно. А что ему нужно?
      - Ему? Ничего.- Севед обернулся и посмотрел на нее.- Звонил не он. Объявлена тревога. В Бенгта стреляли.
      По его щеке скатилась слезинка.

      Ему снилось, будто он едет в поезде через туннель. Но сигнал паровоза пищал тонко, как свистулька.
      Или это будильник?
      Он был где-то на грани между сном и явью.
      Потом звук стих, и сон вернулся.
      Теперь это был самолет.
      Вверх-вниз. Вверх-вниз.
      А теперь из стороны в сторону - воздушные ямы бросали его туда-сюда, туда-сюда.
      Кто-то крепко схватил его за руку.
      Надо прыгать!
      Мы падаем! Парашют!
      - Проснись! - кричала она.
      Он сел в постели и тотчас сообразил, где находится.
      - Что случилось?
      - Телефон,- объяснила Черстин.
      - Который час?
      - У вас тревога.
      - Что-нибудь произошло?
      - Не знаю… Просят позвать тебя.
      - Алло? Да, я.- Он взглянул на часы: 22.46.- Что? Что ты сказал? Когда?!
      Он тряхнул головой: может, это еще сон?
      Нет. Вонзил ногти в ладони - больно.
      Это был сон наяву, леденящий, жуткий кошмар.
 

      Мертв - вот первое, о чем он подумал, увидев его.
      - Ну, как? Он жив?
      Полицейский взглянул на него и кивнул.
      - Да. Кажется, жив. Во всяком случае, пульс есть и рана слегка кровоточит.
      - Куда его ранило?
      - В затылок… Примерно вот сюда,- показал полицейский, приставив палец к затылку Хольмберга.
      - По идее, он должен был сразу умереть, - тихо проговорил Хольмберг.

      Бенгт Турен лежал на мостовой.
      Вокруг стояли четверо полицейских, Севед Улофссон, несколько соседей и истерически рыдающая Соня Турен, которую Буэль тщетно пыталась увести.
      - Соня, Соня…- тихо уговаривала она.- Идем…
      - Он… умер,- выдавила та, стараясь вырваться из ласковых, но крепких рук Буэль, которые с мягким упорством тянули ее прочь.
      Взгляд Хольмберга упал на таксу.
      Собака сидела возле комиссара и, когда Хольмберг подошел ближе, посмотрела на него большими карими глазами. Вид у нее был печальный. Будто она все понимает.
      - Сарделька…- вполголоса позвал Хольмберг, чувствуя себя законченным идиотом. Вся сцена казалась нереальной, и самое абсурдное было - утешать собаку.
      Улофссон покосился на него, взгляды их встретились. Как же он устал, подумал Севед.
      - Что-то «скорая» не едет,- сказал он.
      - Вижу, что не едет. Но почему?
      - Потому что все машины брошены на аварию.
      - Какую еще аварию?
      - Так ведь… Впрочем, откуда тебе знать. Ты же не видел. На шоссе… Жуткое дело. Неисправная автоцистерна залила дорогу маслом, и штук пятнадцать автомобилей столкнулись. Произошло это четверть часа назад. За три минуты до тревоги… из-за Бенгта. Несколько машин, видимо, загорелись… В общем, свалка…
      - Без одной-то «скорой» вполне можно обойтись. Теперь понятно, почему на дороге затор…
      Послышался вой сирены.
      Хольмберг опустился на корточки возле Турена, пощупал пульс: слабый, но есть.
      Ведь от таких ран умирают сразу, думал он, глядя, как из отверстия сочится кровь - медленно, толчками, чуть ли не с бульканьем.
      Мысли вдруг обрели поразительную ясность.
      - Но кто же, черт возьми?..
      Они посмотрели друг на друга и разом поняли, что испытывают одно и то же чувство - ненависть.

 
      Буэль наконец уговорила Соню войти в дом. Улофссон с Хольмбергом остались на улице, по-прежнему глядя друг на друга.
      - Тот, кто это сделал, дорого заплатит,- тихо проговорил Хольмберг.
      Подошли санитары с носилками.
      - Он жив? - спросил один. Белый халат его был забрызган кровью, кровью жертв автомобильной катастрофы.
      - Да,- ответил Улофссон.- Жив… Пока…
      Они долго смотрели вслед «скорой», которая за поворотом набрала скорость и опять включила сирену. Человек двенадцать соседей толпились вокруг.
      - Кто из вас видел, как все произошло, или что-то знает о случившемся? - спросил Улофссон.
      Люди загудели, качая головами.
      - Нет,- сказал, наконец, седоватый мужчина.- Я слышал только крики и плач. Сперва я подумал, что это ребенок… но звуки были до того странные, что я
      выбежал на улицу посмотреть. И увидел Соню… и Бенгта… Потом вышла моя жена, и я велел ей вызвать «скорую» и полицию. А потом мы стали ждать… Это было ужасно: она стояла на коленях, уткнувшись лицом ему в спину, плакала и кричала… А собака лизала его руку… Кошмар… После подошли остальные…- Он неопределенно мотнул головой.
      - Остальные соседи? - уточнил Хольмберг.
      - Да,- сказал мужчина.- Они подошли… позже…
      - Никто из вас не слышал выстрела?
      В толпе опять прокатился гул, потом заговорил тот же человек.
      - Я слышал грохот. Но ведь и тридцатого апреля, и первого мая было столько треска и грохота. Два вечера подряд сплошная пальба да фейерверки. Привыкаешь помаленьку. Я даже как-то не обратил внимания.
      - И больше никто не слышал?
      - Мне показалось, что звук странный,- признался молодой парень.
      - Ваше имя?
      - Лейф Эльмёр.
      - Так что же вы подумали?
      - Вроде похоже на выстрел.
      - И как вы поступили?
      - Выглянул наружу, но ничего не увидел, только деревья в саду.
      - Вот как?
      - Я живу вон там, снимаю комнату с полным пансионом. Я сидел и читал, потом услыхал грохот, подошел к окну, поднял жалюзи и выглянул. Но мои окна выходят в сад, и я в глубине души знал, что ничего не увижу. Ведь такой звук невозможно локализовать. Выглянул-то я просто из любопытства, а еще потому, что надоело зубрить… в основном по последней причине. Мне в голову не пришло…
      - Все-таки что вы подумали? Ну, там, в кого-то стреляли, или?..
      - Н-да.- Парень развел руками.- Не помню…
      - Вы студент?
      - Да, историк. Сижу, читаю, и вдруг - бабах!
      - В самом деле, больше никто не слышал выстрела? По гулу голосов Улофссон и Хольмберг догадались, что звук слышали многие.
      - Почему же никто не выглянул?
      - Я лежал в постели,- сказал мужчина в темном халате и домашних туфлях.
      -  Ясмотрела телевизор,- объяснила женщина в бигуди.
      - Значит, никто не выглянул?
      - Нет.
      - Нет.
      - Нет, я же не предполагал…
      - Нет, я ел бутерброд…
      - Нет, я только подумал: что это за паршивая собачонка там развылась…
      - Сарделька?
      - Да, это была она.
      - Но на улицу вы не посмотрели?
      - Нет.
      - А вы?
      - Нет… тогда нет…
      - Что значит «тогда нет »?
      - Я выглядывал раньше, когда закрывал в спальне окно,- сказал пышноусый мужчина, причесанный на пря мой пробор.
      - Ваше имя?
      - Нильс Эрик Свенссон.
      - Ага… И что же вы видели?
      - Так это было задолго до выстрела. Когда раздался грохот, я чистил зубы. Потом завыла сирена. Вот тогда я опять глянул в окно. Смотрю: полиция. Ну я и сказал Ивонне-- это моя жена,- что, видимо, что-то случилось, и мы вышли узнать, в чем дело.
      - За сколько минут до выстрела вы смотрели в окно?
      - Ну, минут за пятнадцать.
      - Гм… минут за пятнадцать… И что вы видели?
      - Автомобиль.
      Хольмберг бросил взгляд на дорогу: машин не было.
      - Какой автомобиль? Сейчас его здесь нет. Усач огляделся по сторонам.
      - Правда… нет. Уехал. Нет его.
      - Где он стоял?
      - Вон там,- показал мужчина.
      «Вон там» было метрах в пятнадцати - двадцати.
      - То есть прямо перед вашим собственным домом?
      - В общем, да… верно…
      - А как он выглядел?
      - Как выглядел? Легковой «вольво-седан» темного цвета.
      - Легковой?
      - Да, а что?
      Улофссон и Хольмберг переглянулись.
      - Забавно,- сказал студент.- Вот ведь странное дело…
      - Что вы тут нашли забавного и странного?
      - Извините, я неудачно выразился… Но когда я выглянул и ничего не увидел, мне послышался шум - как будто машина отъехала. Сразу после выстрела, я имею в виду.
      Хольмберг достал из кармана сигарету. Раскурил ее и сделал глубокую затяжку.
      - Вот как,- помолчав, сказал он.- Значит, вы говорите, что слышали, как автомобиль завелся и уехал. Если не ошибаюсь, ваша фамилия Эльмер?
      - Совершенно верно.
      Больше ничего выяснить не удалось.

      - Вот так,- сказал Улофссон Хольмбергу. - Проворный народец, дальше ехать некуда… Бекман где?
      - На шосЬе, там, где авария,- отозвался кто-то из сотрудников НТО.
      - Боже милостивый… Пришла беда - растворяй ворота. Ты снимки сделал?
      - Да.
      - Подготовь чертеж и попробуй потолковать с… Кстати, кто ты такой?
      - Ула Густафссон,- представился ассистент из научно-технического отдела.
      - Новенький?
      - Сравнительно.
      - То-то я тебя не припомню, парень. Так вот, потолкуй с господином Свенссоном насчет того, где стояла машина. Выясни место как можно точнее.
      Улофссон сознавал, что должен взять руководство на себя. Он же теперь старший по званию. Нежданно-негаданно.
      - Кто-нибудь известил начальника полиции? - спросил он. Как выяснилось, никто этого не сделал.- Ладно. Я сам позвоню, от Бенгта.
      Густафссон приступил к работе.
      - Вы можете идти по домам,- обратился Улофссон к соседям.- Буду очень вам признателен, если вы это сделаете, тогда мы сможем побыстрее закончить.
      Переговариваясь и ворча что-то себе под нос, люди начали расходиться.
      - Если вспомните хоть самую маленькую деталь, немедленно сообщите нам,- сказал им вслед Улофссон.- Что бы то ни было… любая мелочь может оказаться
      очень важной для нас.
      После этого они с Хольмбергом направились к дому Туренов.
      Когда уехала «скорая», Сарделька притулилась у ног Хольмберга. Он нагнулся, взял собаку на руки и понес, поглаживая по голове и тихонько приговаривая:
      - Ну-ну…
      Сарделька смотрела на него так, словно Хольмберг единственный в целом свете понимал ее или, по крайней мере, заботился о ней.
 

      Да, положеньице…
      Соня лежала на диване. Буэль, сидя рядом на корточках, пыталась ее успокоить.
      А Соня плакала, теперь уже почти без слез.
      - Ну, не надо,- говорила Буэль, поглаживая ее по волосам,- не плачь…
      - Как она? - вполголоса спросил Севед. Буэль обернулась.
      - Не знаю… Наверно, следовало бы дать ей успокоительное …
      - Вызвать врача?
      - Пожалуй, так будет лучше всего.
      Сначала позвонили врачу, потом начальнику полиции. - Сейчас с ней нельзя говорить,- сказал Хольмберг.
      - Ясное дело, нельзя.
      - А кто сообщит сыну?
      - Господи, еще и это!-с досадой воскликнул Улофссон.
      - Да…
      - По-моему, это дело начальника полиции.
      - Слушай, у них вроде были жильцы?
      - Кажется, да.
      Этот тихий разговор происходил в холле.
      - Может, потолкуем с ними?
      - А на улице их разве не было?
      - Не знаю. Понятия не имею, как они выглядят.
      - Схожу посмотрю,- сказал Улофссон. Квартирантов дома не оказалось.
      Хольмберг больше не чувствовал усталости. Голова была совершенно ясная, сонливость как рукой сняло. Ненавижу, ненавижу! - билось в мозгу. И где-то глубоко в подсознании: мы отомстим.
      - Я сверну шею тому ублюдку, который это сделал, - сквозь зубы процедил он.
      Улофссон посмотрел ему в глаза.
      - Тебе не кажется, что я испытываю те же чувства? Но, черт возьми, незачем выставлять их напоказ. Пусть лучше никто ни о чем не догадывается. Будь я проклят,
      если каждый полицейский, вплоть до самого нижнего чина из бюро находок, не думает о том же. Стрелять в сотрудника полиции… это вам не…
      Задребезжал дверной звонок.
      - Вст вы где.- На пороге стоял начальник полиции.
      - Да…
      - Я почти все знаю. Ты, Севед, рассказал мне по телефону, а на улице я встретил Густафссона. Ничего нового?
      - Да нет… Разве что мелочи, о которых я, может быть, не упомянул по телефону.
      - А именно?
      - Сперва застрелили Эрика Фрома, и в связи с этим убийством всплыл некий легковой «вольво-седан сто сорок четыре». Теперь кто-то стрелял в Бенгта, и опять здесь видели «вольво-седан сто сорок четыре».
      - Ах ты черт! - присвистнул НП.- Ах ты, черт! Опять… Та же машина. Интересно.
      - Не правда ли? Чертовски любопытное совпадение. Новый звонок в дверь. Врач. Его проводили к Соне.
      - Она вам что-нибудь рассказала? - спросил НП.
      - Если бы… С ней сейчас не поговоришь.
      - Надо бы съездить в больницу,- предложил Хольм берг.
      - Вот и поезжайте, а я побуду здесь.
      Садясь в машину, Севед ощупал карманы пиджака.
      - Черт побери!
      - Что случилось?
      - Ключи. Они у Буэль.
      Он вылез и пошел за ключами. А Хольмберг закурил очередную сигарету - сорок шестую за этот день. Вообще-то он их не считал, но горло давало знать, что он здорово перехватил.
      К машине подошел полицейский. Это был Русен.
      - Как там дела? Я имею в виду - с вдовой…
      - С вдовой? Надеюсь, она еще не вдова.
      Русен что-то смущенно промямлил, потом выпалил:
      - Это уж слишком! Стрелять в сотрудника полиции! И в кого - в Турена!--И задумчиво добавил: - Озвереть можно.
      - Что верно, то верно. Озвереешь…
      - Впору самому палить направо и налево. Хольмберг взглянул на него:
      - Уж мы доберемся до того гада, который это сделал. И ему не поздоровится. Будь уверен.
      - Да… Я бы своими руками…
      Улофссон открыл дверцу, сел за руль и включил зажигание.
      - Своими руками…- повторил Русен вслед автомобилю.
 

      Из приемной их направили в рентгеновское отделение.
      Вокруг царила полнейшая неразбериха, но они едва обратили на это внимание.
      Люди с обычными приступами аппендицита и язвы, с порезами, вывихами, переломами, заворотом кишок, жертвы отравлений и внезапных недомоганий, астматики, незадачливые самоубийцы и все новые и новые пострадавшие в катастрофе на шоссе.
      И Хольмбергом, и Улофссоном владело одно-единственное чувство: ненависть к человеку, стрелявшему в Бенгта Турена. А раненый Турен проходил сейчас рентгеновское обследование.
      Потому-то они хладнокровно, с полным самообладанием шагали по коридору к лифтам, не слыша криков и плача, не видя крови. Рваные раны, изувеченные лица, переломанные ноги. Ожоги. Стоны. Ужас смерти. Судорожные хрипы продавленных грудных клеток. Искромсанные тела.
      Сестры в белом, забрызганные кровью. Врачи тоже в белом и тоже в крови, с взлохмаченными волосами, в резиновых перчатках. Бутыли с консервированной кровью для переливаний. Носилки на пути в операционную.
      Кровь на полу. Безвольные руки, свешивающиеся из-под белых простынь. Конвульсивные дерганья измученных тел.
      Длинный-длинный светлый коридор. Желтые стены. И, наконец, стеклянная дверь. В лифт и наверх.
      Рентгеновское отделение. Теперь остается только ждать.

      - Пока не знаю,- сказала медсестра.- Осмотр еще не закончен. Садитесь и ждите. Доктор выйдет и все вам расскажет.
      Они стали ждать.
      Прошел час.
      Самый долгий час за всю их полицейскую службу.
      Между тем на рентген поступали все новые жертвы катастрофы. Те, кого еще не просвечивали, кого не отвезли сразу в операционную или в морг.
      Хольмберг вышел покурить в туалет: усталая, издерганная сестра сказала, что в приемной курить нельзя.
      Он чувствовал себя школьником, который украдкой дымит в туалете. Совсем как в детстве, когда в школах еще не разрешали курить.

      - Сколько мы ждем? - наконец спросил Улофссон. Хольмберг взглянул на часы. Прикинул.
      - Около часа.
      - Правда? А, по-моему, гораздо дольше.
      - Гм…
      Он ничуть не устал.
      Тридцатого апреля он не спал вообще. Прилег только без четверти два ночью первого мая. А в полседьмого уже встал, потому что Ингер захныкала. Черстин поменяла ей пеленки.
      Но он совсем проснулся и никак не мог заснуть опять. Странное дело, спать совершенно не хотелось, как бывает после небольшой выпивки. А вечером - тревога. Лег поздно и проспал всего-навсего час с четвертью. Час… нет, полтора часа сна сегодня.
      В общей сложности он проспал семь с половиной часов, если считать с восьми утра в понедельник до нынешнего вечера. Почти за трое суток только семь с половиной часов сна.
      Теперь уже среда.
      И все-таки он не чувствовал усталости.
      Удивительно. Ведь что ни говори, он переутомился.
      Он взглянул на Севеда.
      Тот уставился в стену, и, казалось, что-то лихорадочно перебирал в памяти.
      - О чем ты думаешь?
      - А? - Улофссон вздрогнул.
      - О чем думаешь?
      - Да так… размышляю…- Он медленно потер подбородок, ощутил под пальцами колючую щетину и поморщился.- Над совпадениями. Сперва Фром… автомобиль плюс выстрел. Потом Бенгт, и опять автомобиль плюс выстрел. Уж не обнаружим ли мы еще одну пластмассовую пулю?..
      - Но почему? Ты можешь понять, почему кто-то вздумал застрелить Фрома, а потом Бенгта? Ведь при таких совпадениях напрашивается вывод, что в обоих случаях действовал один и тот же человек. Хотя стопроцентной уверенности, конечно, нет… Но предположим, что это так. Что преступник один и тот же. Где связь? Скажи мне. Где связь?
      - Думаю, если мы найдем связь, то и преступника сцапаем… Только не спрашивай, где эту связь искать. Я сам теряюсь в догадках.
      - Ты можешь с ходу, не задумываясь, вспомнить кого-нибудь, у кого были причины мстить Бенгту?
      Улофссон покачал головой.
      - Нет. Я и об этом думал. Но тогда при чем тут Фром? - Он рывком встал.- Черт! До чего ж неудобные диваны! - Диваны представляли собой скамейки с почти вертикальной спинкой.- Поясницу ломит,- объяснил Севед.
      Он подошел к окну, прижался лбом к прохладному стеклу и стал смотреть на темную улицу.
      Хольмберг проводил его взглядом, медленно поднялся и тоже шагнул к окну. Стал рядом, бездумно глядя в ночь.
      - Слушай,- сказал Улофссон после тягостной, но недолгой паузы.
      - А?
      - Когда поймаем этого мерзавца…
      Хольмберг и сам толком не понял, с какой стати его вдруг захлестнуло теплое чувство к приземистому, хмурому, желчному и сварливому комиссару, заполучившему вчера маленькую дырочку в затылок.
      Что это - отцовские чувства?
      Может быть…
      Или дух товарищества? Сознание, что преступник поднял руку не на какую-то отдельную личность, а на целый коллектив. Что всякая личность есть символ профессионального коллектива, и что каждый символ имеет свою ценность и с точки зрения коллектива свят и неприкосновенен.
      Или все дело в том, что на месте Бенгта мог с таким же успехом оказаться он сам?
      Может, дело в этом? Что он сам… с таким же успехом…
      Ему доводилось читать статистику. За четыре года при исполнении служебных обязанностей погибли шесть сотрудников полиции. Около девятисот в течение года получили увечья.
      Читал он и о способах нападения: удары ногой - по икрам, по кадыку, в грудь, в лицо, в пах, в живот; головой - в живот, в лицо; кулаком - в лицо, по губам, в глаза, в грудь, в пах; укусы; попытки удушения; выкручивание рук; тычки пальцами в глаза.
      И об орудиях нападения тоже читал: резиновая дубинка, бутылка, нож, обрезок металлической трубы.
      В первую очередь доставалось тем, кто носил мундир, тем, кто патрулировал улицы, тем, у кого низкое жалованье,- они сталкивались с населением, на них и нападали.
      Но смертельный исход был все же редкостью.
      Большей частью несколько дней на бюллетене. Иногда - месяц-другой. И уж совсем в исключительных случаях - пенсия по инвалидности.
      …Подобные происшествия снова и снова рождали в нем ощущение, будто чья-то холодная как лед рука сжимает и выкручивает нутро.
      Когда он слышал или читал о тех, кого постигло несчастье…
      С таким же успехом это мог быть и я, думалось ему.
      Но если бы при исполнении служебных обязанностей его вдруг…
      Кошмарный сон, ужас. Засада. Хладнокровно рассчитанная. Запланированная.
      Вот как сейчас…
      От этого пробуждался дух товарищества. Чувство локтя.
      Которое усиливалось и обострялось.
      И от этого же рождалась ненависть.
      Причем ненависть не только к преступнику. Но скрытая ненависть к любому из подозреваемых.
      Нужен виновный. Главное, чтобы был кто-то виновный… Жажда мести… Злоба. Ненависть. Дать сдачи…
      Горечь, печаль, неуверенность… Ненависть и жажда мести стали защитной реакцией.
      - Да,- сказал он.- Когда мы поймаем этого мерзавца…
      Он не сознавал, как долго медлил с ответом.
      - Черт! - Улофссон треснул кулаком по стене.- Черт! Он был мужик что надо. В полиции таких еще поискать. Иногда злющий, несносный, и работать с ним - взвоешь! Совершенно несносный в худшие свои дни… Но… я его ценил. Потому что мужик был отличный. Не юлил никогда… он был… что надо.
      - Он есть…- тихо поправил Хольмберг.

      В двенадцать минут второго дверь отворилась, и человек в белом халате направился к ним.
      - Я доктор Андерссон.
      - Хольмберг. А это инспектор Улофссон. Белый халат кивнул.
      - Ну, как там? - спросил Улофссон. Доктор Андерссон посмотрел на него.
      - Он жив. Пока жив. И это странно, ведь с чисто медицинской точки зрения он должен был умереть. После такого ранения.
      Улофссон ощутил, как отлегло от сердца, а Хольмберг опустился на диван: голова закружилась. Но тотчас же встал.
      - Пуля вошла в самый центр затылка,- сказал врач.- Но что-то тут не то. Во-первых, черепную кость не разнесло на куски, а ведь при таком попадании это было бы вполне естественно. Входное отверстие невелико, я предполагаю, калибр девять миллиметров. Обычная пуля такого диаметра прошла бы навылет, оставив на выходе дыру размером с кулак. Но… рентгеновские снимки показывают нечто странное. Разумеется, пока рано делать окончательный или почти окончательный вывод, однако место, где застряла пуля, выглядит на снимке легким затемнением. Не исключено, конечно, что пуля окружена воздухом, и все-таки я бы осмелился утверждать, что речь идет о…
      - Холостом патроне?
      Врач взглянул на Улофссона.
      - Но каким же образом…
      - Было у нас такое подозрение… до некоторой степени.
      - Вот оно что! Да… смею почти наверняка утверждать, что мы имеем дело с холостым патроном, то есть с пластмассовой пулей.
      - Можно на нее посмотреть? Вы сумеете извлечь ее так, чтобы мы могли убедиться своими глазами? Только вы, конечно, еще не успели ее достать?
      - Нет.
      - А когда? Сегодня?
      - Не знаю.
      - Что?!
      - Я не могу взять на себя такую ответственность. Риск слишком велик.
      - Но в чем же дело?
      - Она вошла вот здесь.- Врач прикоснулся к своему затылку, показывая, где именно.- На ощупь нижняя часть затылка мягкая, кость начинается чуть выше.
      В этот-то стык и угодила пуля. Он… Кстати, кто он та кой?
      - Бенгт Турен. Комиссар уголовной полиции.
      - Вот это да! - У врача отвисла челюсть. В самом прямом смысле.
      - Вы что же, не знали? - удивился Хольмберг.
      - Нет. Не знал. Мне сказали только - срочное обследование. В больнице все вверх дном, сами видите. Катастрофа на шоссе…
      - Да, катастрофа… И все же? Что с Бенгтом? Как он?
      - Пуля вошла в мозг тут, на уровне ушей… сзади.- Он похлопал себя по затылку.- Здесь находится гипоталамус. Погодите.- Врач вытащил из кармана листок
 
      бумаги и сделал набросок.- Итак, заштрихованная область - это гипоталамус. Здесь, в так называемом центральном отделе мозга, расположены жизненно важные центры. Пока они исправны, человек остается человеком. В частности, именно этот участок управляет бодрствованием и сном. Насколько я могу сейчас судить…
      Он умолк, потер подбородок.
      Ни Хольмберг, ни Улофссон его не торопили.
      - Трудно, когда не можешь сказать ничего определенного, но, все же, основываясь на результатах осмотра раны и рентгеновских снимках, я склонен допустить, что… скажем, центр бодрствования весьма серьезно поврежден, а может быть, даже полностью выведен из строя.
      - То есть? - деревянным голосом произнес Улофссон.
      - То есть он будет находиться в коматозном состоянии вплоть до конца.
      - Как долго… это… протянется? Врач едва заметно покачал головой.
      - Не имею ни малейшего представления. Сколь угодно долго. А впрочем, может быть, я ошибаюсь. Запомните: может быть. Повреждения необязательно опасны для жизни. Просто, насколько я могу судить, ему уже давно полагалось умереть.
      - Но разве нельзя его оперировать? - спросил Хольмберг.
      - Если задет мозговой центр, то…- Врач развел руками.
      Они поняли.
      - Но пока ничего еще не решено.

      Казалось, ночи не будет конца.
      Обратно, на Мортенс-Фелад и Судденс-вег.
      Улофссон тронул дверь - не заперто.
      Оба чувствовали безграничную усталость, апатию, словно из них выпустили воздух, и вместе с тем им очень хотелось что-то предпринять.
      Поймать виновного - вот что целиком занимало их мысли.
      Поймать преступника - вот что еще имело значение.
      Буэль они нашли в кухне Туренов.
      - Соня спит,- сказала она.- Ей дали успокоительное и сделали укол снотворного.
      Глаза у Буэль были красные: не то от слез, не то от недосыпу. И выглядела она маленькой и усталой.
      Плакала, что ли? - размышлял Севед. Из-за Бенгта? Из-за Сони? Или из-за того, что на месте Турена мог оказаться он сам? Едва ли он когда-нибудь узнает, о чем она плакала.
      - Ну, как он? - тихо спросила Буэль.
      - Жив. Во всяком случае, пока. Только… Все очень сложно и запутанно. Я потом объясню. Но,- Севед покачал головой,- похоже, он вряд ли выкарабкается.
      Хольмберг тяжело вздохнул и почувствовал, что страшно хочет спать.
      Во рту какой-то мерзкий привкус, и в горле скребет, когда глотаешь. Все вокруг подернулось красноватой дымкой и подозрительно качалось.
      Крайнее переутомление…
      - Где НП? - спросил он.
      - В управление уехал.
      - Он ничего не говорил? Ну, на случай, если задержится там?
      - Говорил. Велел вам ехать к нему. Который час?
      - Пять минут третьего.
      - Я останусь здесь,- решительно объявила Буэль.
      - Ладно,- согласился Севед.
      - А ты где будешь ночевать?
      - Он ляжет у нас на диване,- распорядился Хольмберг.- И вообще, если мы хотим завтра быть в форме, нечего всю ночь мыкаться. Заночуешь у нас.
      - Хорошо. Но ведь тебе утром на работу, Буэль. Как же ты пойдешь?
      - Позвоню и объясню, что произошло. В случае чего возьму выходной.
      - О'кей. Только бы все уладилось.
      - Да уж. Ну, поезжайте.

      Севед Улофссон сел за руль, и машина покатила тихими, пустынными улицами ночного Лунда.
      - Интересно, выключили мы перед уходом свет? - тщетно вспоминал он.
      Хольмберг даже не удостоил его взглядом.
      - Я имею в виду… счет за электричество…
      - Да брось ты, в конце-то концов!

      В кабинете начальника полиции их угостили кофе. Дежурный по управлению сам вызвался сварить. Кофе получился не бог весть какой, но приятно сознавать, что о тебе заботятся.
      - Я тут посидел, подумал,- сказал НП,- все взвесил и пришел к выводу, что одним нам не справиться.
      - Угу,- машинально буркнул Улофссон.
      - Поэтому я запросил помощь из Стокгольма. Завтра Центральное управление пришлет своего сотрудника.
      - Кого же?
      - Пока неизвестно. Между прочим, еще вчера вечером, когда убили Фрома, я предлагал обратиться за помощью. Ведь дело очень серьезное. А теперь и подавно. Но Бенгт вчера отказался.
      - Позавчера.
      - Что?
      - Сегодня среда.
      - Да-да, конечно. Верно. Но как я уже говорил, он отказался. Полагаю, из местного патриотизма. Если б он не возражал, может, нынче вечером ничего бы не случилось.
      - Какой, черт побери, смысл об этом говорить,- сказал Хольмберг и мысленно послал к дьяволу и начальника полиции, и стрелков из-за угла, и Центральное управление, и себя самого.
 

      Обещанный сотрудник прибыл утром.
      Прилетел из Стокгольма, первым же рейсом. На аэродроме Бультофта его встретили и отвезли в управление.
      Звали его Эмиль Удин, и уже через час все пришли к выводу, что работать с ним - сущее наказание.

      Никто его за язык не тянул, он сам начал: - Честно говоря, лучше бы я стал адвокатом. Но ты ведь знаешь, как оно бывает… Будь япроклят! В школе учился с прохладцей, лень заела, и результат не замедлил сказаться. Отстал и провалился на экзамене. С треском. Потом отцу приспичило сделать из меня военного, раз уж я и в реалке сел в лужу. Но тут я встал на дыбы. Подался в полицейское училище - все лучше. Так я думал в ту пору и, будь я проклят, думаю до сих пор. Эх! Если б я тогда соображал, не сновал бы теперь по всей стране, выручая провинциальную полицию, а имел бы собственную контору, с хорошей мебелью, с секретаршей… Может, даже коллег, совладельцев адвокатской фирмы… и богатых клиентов… дамочек в мехах и прочая. И сидел бы себе в «Оперном погребке» вместе с Хеннингом Шёстрёмом… Да… мужа моей сестры надо видеть. Он-то адвокат и зарабатывает, скажу я тебе, ого-го!
      - Послушай,- заикнулся, было Хольмберг.
      - А? Сигарету? Подымить охота? Держи! - Удин протянул бело-голубую пачку.
      Хольмберг машинально взял сигарету, прикурил, затянулся и жутко раскашлялся. Так раскашлялся, что даже побагровел.
      - Что… это… кх!.. за черто… кх-кх!.. вы сига…
      - А что? Не нравятся? Будь я проклят. Испанские. «Дукадос».
      - Ну… кх-кх!
      - Гм… по-моему, вполне на уровне. Только привыкнуть надо.
      Он легонько ткнул Хольмберга в живот и захохотал.
      - Ах… вот как,- протянул Хольмберг.
      - Во-во! Понимаешь, брат у меня летчик. Он-то и покупает мне сигареты, tax-free

. Сам-то не курит. А я на них напал случайно, несколько лет назад, когда отдыхал в Испании.
      - Извини. Одну минуту,- сказал Хольмберг, вышел из комнаты и заглянул к Улофссону, который сидел, массируя затылок.
      - Ну и диван у тебя… Я, конечно, может, и спал, но шея прямо вся онемела. Что это с тобой?
      - Он дурак. Черт меня побери, он дурак.
      - Что-что? Кто дурак? Начальник полиции?
      - Нет, Удин. И мелет, и мелет, не закрывая рта. А сигареты какие курит - господи, спаси и помилуй! И через слово «будь я проклят». Через слово.
      - Да. Веселенькое дельце.
      - Куда уж веселей. Пошли ко мне, а? Один я с ним не выдержу.
      - Ладно. Все равно скоро совещание. - Улофссон вышел из-за стола, и оба направились к двери.
      - Это Севед Улофссон,- сказал Хольмберг.- Хотя вы ведь уже встречались.
      - А как же. Ты, между прочим, здорово похож на моего брата,- заметил Удин.
      Хольмберг посмотрел на него.
      - На летчика?
      - Нет, на другого. Он в Стокгольме живет и тоже, как я, работает в полиции.

      Эмилю Удину уже сравнялось сорок семь. Роста он был среднего - метр семьдесят. Рыжие волосы, крупный нос, пышные усы.
      Одет он был в клетчатый пиджак и узенькие брюки-дудочки, на ногах - сандалии.
      По слухам, он в своем деле корифей. Во всяком случае, так говорили стокгольмцы.
      В Лунде же решили, что он не слишком умен.

      В среду к вечеру об этом знало почти все управление. И сотрудники искали повод, чтобы хоть одним глазком посмотреть на сие чудо природы.
      Совещание началось после обеда.
      НП, Улофссон и Хольмберг ознакомили Удина с ситуацией.
      - Ясно,- сказал он,- вот, значит, как обстоит дело. Да-а, я и говорю. История запутанная, ничего не скажешь. Что ж, раз на то пошло, принимаю, как говорится, командование…
      - Ну и отлично,- сказал НП.
      - Да-а,- продолжал Удин.- Посмотрим, что тут можно сделать. Придется здорово покорпеть, дотошно изучить все возможности, без предубеждения, как говорится. У этого вашего Турена не было любовницы?
      Вопрос хлестнул их, как пощечина.
      НП залился краской и, помолчав, ответил:
      - Я лично понятия не имею.
      - Вот как? Что ж, охотно верю. Он ведь, небось, не трубил об этом на каждом углу.
      - Простите, но мне сдается, что мы ни с того ни с сего бросаемся по весьма и весьма сомнительному следу,- заметил Улофссон.
      - Что ты имеешь в виду?
      - Ничего особенного. Просто мы располагаем несколькими очевидными фактами и рядом странных точек соприкосновения. Зачем же копаться в личной жизни Бенгта?
      - Да,- вставил Хольмберг.- Именно.
      - Но я не это хотел сказать.
      - А что же, черт возьми?
      - Я имел в виду, что насчет Бенгта… позволю себе называть его Бенгтом, для простоты, как говорится. Потолковать надо насчет Бенгта, вот что. Я подумал, если у него есть любовница, то можно бы выспросить ее, поговорить с ней. Ведь вы не представляете, женатые мужчины болтают с любовницами о таких вещах, о каких при жене и не заикаются. Вдруг он сказал ей что-то очень важное с точки зрения поимки преступника.
      Все молчали.
      Черт возьми, думал Хольмберг, малый-то прав.
      - Разве я не прав?
      - Да, прав, - согласился Хольмберг.
      - Ну? Так как, была у него приятельница? Будем называть ее так, потому что слово «любовница» в нынешних обстоятельствах звучит, пожалуй, грубовато.
      - Нет,- сказал Улофссон.- Ясудить не берусь.
      - Я тоже,- сказал Хольмберг.- Не знаю. Но думаю, вряд ли. Староват он для этого.
      - Нет, парень. Нет. Возраст, если хочешь знать, только добавляет пикантности.

      Час спустя решительно все заподозрили в Эмиле Удине ясновидца.
      Трубку снял Хольмберг.
      - Добрый день,- услышал он женский голос.- Кто у телефона?
      - Ассистент уголовной полиции Хольмберг.
      - Добрый день. Мне ужасно неловко, но… Мое имя Сольвейг Флорён, и…
      Голос смолк.
      - Да? - сказал Хольмберг.
      В трубке откашлялись и продолжали:
      - Мне очень неловко вас беспокоить. Я знаю, у вас и без того забот хватает, но… Я знала Бенгта… Турена… комиссара. Вот и подумала, вдруг вы мне поможете.
      Хольмберг вздохнул.
      - А в чем дело?
      - Я только что звонила в больницу, выясняла, как он там. Ведь в газете было написано, что состояние критическое и неопределенное… а мне хотелось знать точнее… Я спросила, нельзя ли его навестить, и они сказали, что он до сих пор без сознания и что к нему пускают только жену и сотрудников полиции. А я… мне бы так хотелось… повидать его… если можно.
      - Гм… И по какой же причине, если не секрет?
      - Почему секрет. Мы были знакомы… если можно так выразиться…
      - Знакомы… И близко?
      - Да. Пожалуй, что так.
      - Очень близко?
      - Да…
      - Кажется, начинаю понимать…
      Сольвейг Флорен молчала, а в памяти Хольмберга сверкнул вопрос Удина насчет того, была ли у Бенгта любовница.
      - Но его жена наверняка в больнице, и вам, видимо, не очень удобно появляться там,- начал Хольмберг.
      - Однако…
      - …если вы понимаете, что я имею в виду.
      - Разве нельзя устроить так, чтобы я зашла в ее отсутствие?
      - Он для вас много значил… то есть, значит?
      - Да.
      - Оставьте мне свой телефон, я выясню, можно ли это устроить, и позвоню.
      - Правда? Позвоните? Спасибо. Это ужасно любезно с вашей стороны.
      Он записал номер.
      - Вы себе не представляете, как это для меня важно… ваша помощь,- докончила она.
      Он рассказал Удину о разговоре.
      - Будь я проклят! Ну, что я говорил?!
      - Гм… да. Что будем делать?
      - Пусть она его навестит. Звякни в больницу и узнай, там ли его жена. Если нет, действуй. Кроме того, можно воспользоваться случаем и побеседовать с этой дамой. Как говорится, убьем сразу двух зайцев.

      Хольмберг чувствовал себя едва ли не сводником, когда звонил в больницу и выяснял, там ли Соня Турен.
      Ее не было.
      В половине третьего он встретился с Сольвейг Флорен в центральном вестибюле большого больничного блока.
      Он никогда прежде не видел ее, но узнал сразу, как только она появилась на пороге,- она очень хорошо себя описала.
      Высокая блондинка, с виду усталая.
      Все устали, подумал Хольмберг.
      Держалась она очень прямо; пышный бюст, судя по всему, не сковывали никакие бюстгальтеры. Одета по молодежной моде: красные расклешенные брюки и черный жакет.
      Лет тридцать пять, предположил Хольмберг и подумал: похоже, она из тех женщин, которых с годами все больше и больше охватывает страх, что молодость уходит.
      - Сольвейг Флорен?
      - Да. Это я.
      - В таком случае поднимемся наверх?
      - Да. И… спасибо, что все устроили… Он вежливо улыбнулся:
      - Пойдемте.
      Комиссар лежал в темной одноместной палате: покуда он в таком состоянии, необходимо постоянное наблюдение и тщательный уход. Как долго это будет тянуться, никто не знал.
      Увидев Турена, она прямо задохнулась. В лице комиссара не было ни кровинки, грудь судорожно поднималась и опускалась. Из носу торчала резиновая трубка, присоединенная к пластиковому мешку, внутри которого что-то неприятно желтело. Голова скрыта под белой повязкой, а сбоку на койке висел еще один пластиковый мешок с резиновым шлангом, уходящим под одеяло. Турен лежал на боку.
      - Боже мой…- простонала женщина.
      У Хольмберга от этого зрелища тоже защемило сердце.
      Мешок сбоку койки был наполнен желто-бурой жидкостью.
      Сольвейг подошла к постели и посмотрела на раненого.
      - Как же… с ним… будет?
      - Не знаю,- сказал Хольмберг.
      - Он выкарабкается?
      - Он должен был умереть на месте, - холодно проговорил Хольмберг и сам удивился своей наигранной бесчув ственности.- Во всяком случае, так считают врачи.

      Через десять минут они собрались уходить, но тут сбылись худшие опасения Хольмберга: та встреча, то столкновение, которого он всеми силами стремился избежать, стало неизбежным.
      Дверь медленно отворилась, и вошла Соня.
      Она смотрела на койку и поначалу не заметила их.
      Следом за ней появилась Буэль Улофссон. Она кивнула Хольмбергу и удивленно покосилась на Сольвейг. Та смотрела в сторону. На серую стену. Соня Турен повернулась к Мартину.
      - Привет,- тусклым голосом поздоровалась она.
      - Здравствуй, Соня. Ну, как ты? Она пожала плечами.
      - Думаешь, он выкарабкается?
      - Я искренне надеюсь. Он… выносливый. А это…
      - Чудо, что он еще жив. Ты же знаешь.
      Он не нашелся что ответить. Его слегка удивило, с каким самообладанием и трезвой критичностью держится Соня, не то что вчера вечером и ночью.
      И тут Соня заметила Сольвейг Флорен.
      - А вы кто?
      - Меня зовут Сольвейг Флорен.- Она вскинула голову- Я… друг комиссара.
      Лишь голос выдавал волнение.
      - Друг?
      - Да.
      Буэль казалась смущенной и вопросительно смотрела на Мартина, которому оставалось только огорченно развести руками у Сони за спиной. В душе он проклинал себя за глупость: зачем он потащил к Бенгту в больницу эту Сольвейг Флорен?!
      - И близкий друг? Мы как будто ни разу не встречались?
      Хольмберг потер лоб, мысленно ругаясь последними словами. Он готов был сквозь землю провалиться.
      - Соня,- сказала Буэль.- Давай выйдем, а?
      - Почему? Разве мне нельзя побеседовать с другом Бенгта? Что тут такого?
      - Видишь ли…- начал Хольмберг.
      Соня смерила его взглядом и вновь повернулась к Сольвейг. В глазах ее появилось странное выражение.
      - Вы, верно, были его… любовницей?
      Это была пощечина. Сольвейг пошатнулась, глаза ее наполнились слезами.
      - Всего раз… Мы больше были друзьями.
      - Значит, все-таки было…- сказала Соня, обращаясь, скорее, к себе самой.
      Через некоторое время все четверо сидели в чистеньком больничном кафетерии.
      Хольмберг включил двтоматическую кофеварку. Он лихорадочно курил одну сигарету за другой.
      Соня равнодушно вертела в руке полупустой бумажный стаканчик и смотрела в стол.
      - Я догадывалась,- сказала она.- Я чувствовала, что у него кто-то есть. За несколько лет он очень изменился.
      Вы давно с ним знакомы?
      - Довольно-таки…- Сольвейг не договорила. Хольмберг терялся в догадках, почему не вышло скандала.
      - В январе было два года,- снова начала Сольвейг Флорен.- Но все совершенно не так, как вы думаете…
      - Да, но…
      - Нет-нет, поверьте. Выслушайте меня, я расскажу, как все было. Совсем не так, как вы… как можно подумать. Началось это однажды вечером, когда Бенгт… комиссар Турен зашел ко мне домой. По делу. Тогда как раз насмерть задавило машиной одного студента, а водитель скрылся. Студент учился в моей группе, и комиссару нужно было установить его личность. Мне кажется… я… я соблазнила его в тот вечер.
      - Не понимаю.
      - В тот вечер я вышла прогуляться. И по дороге домой заметила автомобиль… Бенгт… комиссар Турен предложил подвезти меня. Потом я уговорила его подняться ко мне и…
      - Говорите - Бенгт.
      - Простите?
      - Называйте его Бенгтом, говорю. Так легче рассказывать.
      - Спасибо.
      Соня слегка улыбнулась.
      - Он подвез меня домой и поднялся наверх. Я угостила его кофе и… так уж получилось…
      - Понимаю,- выжидательно сказала Соня. Сольвейг взглянула на нее, словно пыталась что-то прочесть в ее глазах.
      - Так вот, - продолжала она.- Мы начали встречаться. То есть проходило какое-то время, и однажды вечером раздавался звонок в дверь - это был он. Заглянул на огонек, так он говорил. Я готовила кофе. Мы сидели, разговаривали, и все. Он бывал у меня раз в месяц, иногда чаще. Но мы только сидели и разговаривали… пили кофе, иногда ужинали, но… я не была его любовницей. Не знаю, что вы обо мне думаете, только я не была. С той первой ночи и поцеловались-то… всего четыре раза. Мы были просто друзьями. Надеюсь, вы мне верите? - Она смотрела на стол.
      Соня тоже не поднимала глаз, над столом повисло какое-то странное молчание, все будто ждали чего-то.
      Слышалось только гуденье кофеварки и приглушенный смех мужчины в белой куртке в другом конце кафетерия.
      Соня подняла голову и сглотнула, точно всхлипнула. Посмотрела на Буэль, глаза которой смущенно бегали.
      Потом перевела взгляд на Сольвейг, потянулась через стол, взяла ее за подбородок и заглянула в глаза.
      Веки у Сольвейг были красные, но она не плакала.
      - Дорогая,- тихо проговорила Соня. Уголки ее губ тронула слабая, но удивительно нежная улыбка.- Я верю вам.
      Сольвейг кивнула, и тут хлынули слезы. Она плакала беззвучно.
      - Это началось несколько лет назад,- помолчав, сказала Соня.- Мы перестали понимать друг друга. Наверно, попросту выжали один другого. Как вдруг Бенгт изменился, стал очень покладистым. Точно хотел загладить вину. Я решила, что он завел другую женщину. Но смотрела на это сквозь пальцы, ведь что ни говори, когда столько лет, как мы, живешь под одной крышей, прикипаешь друг к другу. И если кто-то сумел вновь сблизить нас, то чем не поступишься. Может, звучит цинично? Но мы же, так или иначе, были связаны. Мне и во сне не снилось бросать его, если он сам не…
      Сольвейг взглянула на нее.
      - …если он сам не сделает первого шага,- закончила Соня.- А сделай он этот шаг, я б, наверно, убила его.- Она вздрогнула, сообразив, что сказала, и беззвучно заплакала.- Тогда… жизнь для меня… была бы кончена… если б он ушел. Но теперь я, кажется, понимаю, как сложно и как просто все было…
      Соня достала из кармана платок и высморкалась.
      - Да,- тихо сказала Сольвейг.- Спасибо, что поверили. Мне так хотелось увидеть его теперь. Мы были друзьями, я очень дорожила этой дружбой, и он мне нравился. Я должна была увидеть его… Вы простите меня за это?
      - Нет. Я вам благодарна. Прощать здесь нечего.
      - Но…
      - У меня такая пустота внутри после всего случившегося, что я не могу ни сердиться, ни обижаться. Мне кажется, что я испытываю к вам благодарность. И в то
      же время чувствую себя несчастной.
      - Понимаю.
      - Нет. Мне грустно, потому что Бенгт изменился не ради меня, а просто из стремления замолить грех.
      - Я…- начала Сольвейг. И умолкла.
      Соня смотрела на нее в ожидании. Но она молчала.
      - Так что же вы хотели сказать?
      - Думаю, и не из-за меня.
      - Вот как?
      - По-моему, он не замаливал грехи. Мне трудно понять и объяснить, но однажды он сказал, что, только встретив меня, понял, как много вы для него значите…
      Хольмберг чувствовал себя лишним. Обе эти женщины жили сейчас какой-то своей жизнью, которой он не понимал, и в которой ему не было места.
      Соня грустно улыбнулась:
      - Не стоит…
      - Нет,- перебила Сольвейг.- Я не придумываю оправданий для себя и ничего не приукрашиваю. Он действительно так говорил. А еще говорил, что ему повезло со мной как… с хорошим другом, с которым можно потолковать.- Она тряхнула головой и добавила: - Глупо, наверное.
      Соня долго, пристально смотрела на нее.
      - Что ж,- сказала она, наконец.- В какой-то мере да. Буэль шумно выдохнула, точно все это время сидела не дыша. Она задремала и от смущения готова была расплакаться.
      В прошлую ночь она почти не спала, ни на минуту не отходила от Сони, даже не раздевалась. И теперь чувствовала себя грязной и совершенно разбитой.
      Соня коснулась плеча Сольвейг Флорен.
      - Меня зовут Соня.
      - Спа… спасибо. Сольвейг. Сольвейг Флорен.
      - Сольвейг… Мне кажется, мы нужны друг другу именно сейчас… как опора… Ты и я…
      Сольвейг несколько раз судорожно сглотнула. Похоже, родилась долгая добрая дружба, подумал Хольмберг.

      А когда он час спустя заговорил с Соней Турен про выстрел, то не мог отделаться от ощущения, что так-таки, и не понял, что же именно произошло в кафетерии.
      - Давай немножко поговорим? Не возражаешь? - спросил он.
      Разговор происходил в ординаторской. Хольмбергу разрешили на время занять эту комнату. Соня кивнула.
      - Нет, не возражаю. Как ни странно, после встречи с Сольвейг я воспрянула духом.
      - Да что ты?
      - Если бы с Бенгтом ничего не случилось, и я встретила ее и узнала… я бы в жизни себя так не повела.
      - Угу…
      - Встреча с ней словно помогла мне лучше понять Бенгта.
      - Н-да,- пробормотал он, не зная, что еще сказать.
      - Но тебе, наверное, трудно это понять? Он по-прежнему не знал, что сказать.
      - Только ведь в ней наверняка есть что-то такое,- продолжала Соня,- чего я не могла ему дать… странно сознавать это.
      Хольмберг хмыкнул. Они помолчали.
      - Так вот, Соня. Мне хотелось бы кое о чем тебя спросить.
      - Да?
      - Видишь ли, между убийством Фрома и покушением на Бенгта существует некая связь. Во-первых, они друг друга знали, а кроме того, в обоих случаях стреляли
      одинаковыми пулями, точнее, пластмассовыми.
      - Пластмассовыми?
      - Да. То есть холостыми патронами.
      - Странно…
      - Мы тоже так считаем. Мало того, в обоих случаях фигурирует темный «вольво-седан сто сорок четыре». Значит, стрелял один и тот же человек. Слишком уж много сходства, чтобы все эти совпадения оказались случайными и преступников было двое. Но что между ними общего? Почему один и тот же человек стрелял в обоих? Вот что непонятно. Ведь они знали друг друга шапочно.
      - Пожалуй,
      - Ты не помнишь, возле вашего дома ни разу не появлялся темный «вольво»?
      - Нет, не помню.
      - Бенгт говорил с тобой об убийстве Фрома?
      - Немного. Вчера вечером.
      - Ты можешь повторить его слова?
      - Он, вернулся домой после восьми… около половины девятого. Точно я не помню. Мы сразу сели ужинать, потому что он проголодался.
      Ее пальцы машинально теребили ремешок сумки. Хольмберг пробормотал что-то невразумительное.
      - За ужином он кое-что обронил насчет убийства. Сказал, что устал и что все жутко запуталось, прямо каша какая-то… вдобавок убит именно Фром, его знакомый.
      - А насколько хорошо они друг друга знали?
      - Как тебе сказать… Довольно-таки поверхностно. Я, например, ни разу не видела его жену… Семьями мы не встречались. Фром и Бенгт - знакомые, но не больше… Клубные знакомые, если ты понимаешь, что я имею в виду.
      - Да… клубные знакомые…
      - Ну вот, вчера вечером сидим мы, разговариваем, тут он и сказал, что Фром не так давно ему звонил и беседа вышла весьма занятная.
      Хольмберг с любопытством вскинул брови:
      - Правда?
      - Похоже, Фром собирался взять кого-то на работу и спрашивал, нет ли у Бенгта сведений о соискателях.
      - Ну и ну! - воскликнул Хольмберг не то удивленно, не то с сомнением. И отрывисто спросил: - Ты точно помнишь?
      - Да, точно.
      - Когда же это было?
      - Кто его знает… Бенгт только сказал, что, дескать, Фром звонил не так давно. Кажется, да: не так давно.
      - Забавно. Бенгт вчера упоминал про вакансию. А вечером говорил, что нам не мешало бы получить список соискателей. Но тут зазвонил телефон, и больше мы к
      этому уже не возвращались. Однако, судя по твоим словам, у Бенгта, видимо, возникла какая-то мысль в связи с этой вакансией. Что же он говорил? Может,
      вспомнишь поточнее?
      - Сейчас… как будто припоминаю… «Фром звонил мне на днях». Вот. Не «не так давно», а «на днях».
      - На днях. В принципе это может быть когда угодно.
      - Похоже, что так. «Звонил на днях и спрашивал, нет ли у меня сведений о нескольких парнях, которые откликнулись на их объявление…» Это его собственные
      слова.
      - Ага…
      - «Вот как»,- говорю. А он на это: «Фирма дала объявление о замещении какой-то важной должности, потому что он спрашивал, известны ли полиции политические взгляды соискателей».
      - Политические взгляды?
      - Да.
      - Господи боже, что ты говоришь!
      - Это он говорил.
      - С ума сойти…
      - Я поинтересовалась, сумел ли он помочь Фрому, и он ответил, что дал ему кое-какие сведения об одном из соискателей. Если не ошибаюсь, тот участвовал в каких-то политических выступлениях, был замешан в уличных беспорядках… Еще Бенгт упомянул про какую-то конференцию, на которой разразился грандиозный скандал, и о выступлении молодежного ансамбля в церкви по случаю демонстрации против ЮАР.
      - Он назвал имя парня? - с надеждой спросил Хольмберг.
      - Нет, не назвал.
      - Ну а что-нибудь еще говорил?
      - Нет. Об этом, во всяком случае. Говорил, что вы зашли в тупик… точнее, что у вас нет ни одной конкретной зацепки и что, наверное, придется идти на поклон в Центральное управление.
      - Ага…
      - Потом мы посмотрели телевизор, и он пошел гулять с Сарделькой, и…
      Ее голос дрогнул.
      Хольмберг растерянно смотрел на нее.
      - Прости,- всхлипнула Соня.

      В управлении Сольвейг Флорен разговаривала с Улофс-соном.
      Хольмберг позвонил ему из больницы и обрисовал ситуацию. А затем попросил Сольвейг зайти к Улофссону в управление.
      Севед Улофссон сгорал от любопытства: какая же она, эта другая женщина в жизни Турена.
      Прежде всего, он обратил внимание на ее грудь. И прямую осанку. И что она будто освободилась от какой-то тяжести.
      - Когда вы в последний раз видели Бенгта?
      - С неделю назад.
      - А точнее не вспомните?
      - Ну… в прошлый… нет… поглядим, какое это число. Сегодня третье, а мы виделись в позапрошлую пятницу. Значит, было двадцать первое. Пятница, двадцать первое апреля.
      - Ага. И с тех пор он не давал о себе знать?
      - Нет.
      - А тогда, в пятницу, двадцать первого апреля, он не упоминал ни о чем, связанном с директором Фромом? Не называл имени Фрома?
      - Называл.
      Она уже догадалась, в чем тут дело.
      - В какой же связи? - спросил Улофссон.- Вы не припомните?
      - Он говорил, что директор звонил ему несколько дней назад и просил дать сведения о кое-каких людях.
      - Когда же он звонил? Бенгт не сказал?
      - Нет.
      - Продолжайте.
      - Да в общем, это все.
      - Значит, он не сказал, о ком шла речь?
      - Нет. Бенгт сказал «о кое-каких людях». Фром спрашивал, нет ли у Бенгта сведений о них, об их политических взглядах, причастны ли они к стычкам с полицией, можно ли им доверять. Бенгт еще добавил: мол, вообще-то противно, что полицию используют как источник подобной информации. Но поскольку он знает Фрома, то…
      - Больше он ничего не сказал?
      - Нет. Мы заговорили о другом.
      - О другом?
      Она чувствовала, что внутренне Улофссон весь ощетинился. Казалось, ему стыдно допрашивать ее, приятельницу Бенгта. Точно он ступил на запретную территорию. А враждебность - что ж, своего рода защитная реакция. Он держался, натянуто и официально, в глубине души испытывая к ней неприязнь. Может, потому, что она была не в его вкусе.
      - Значит, он не сказал, сколько их было и как их имена?
      - Нет. Несколько человек - вот и все.
      - Студенты? Речь шла о студентах?
      - Скорее всего, да, потому что он вскользь обронил, дескать, эти бедолаги студенты сами во всем виноваты. Лучше бы учились как положено и занимались своим делом, а не лезли в разные там заварухи.
      - Та-ак…
      - И потом добавил: мол, вообще-то их жалко. Никто их не понимает, а что ни говори, они зачастую и впрямь нащупывают больные места, только, наверное, к этим местам пока не следовало бы прикасаться.
      - Он так говорил?
      - Да.
      - Но ни слова о просьбе Фрома?
      - Нет.
      Вид у Сольвейг был грустный и усталый - из-за Улофссона. И вместе с тем пристыженный.

      - Будь я проклят,- сказал Эмиль Удин, когда Хольмберг с Улофссоном изложили, что им удалось выяснить за день.
      Потом он поковырял пальцем в ухе и зевнул.
      - А сам ты что-нибудь узнал? - спросил Хольмберг.
      - О, я попытался разведать, что тут за народ и как обстановка. Понятно? Главное в нашей работе - хорошенько разобраться, с кем имеешь дело, и попробовать ближе познакомиться и с людьми, и с их жизнью.
      - Вот как?
      - Я потолковал с вдовой Фрома, с его сыном и с секретарем, фру Йонссон. Обворожительная женщина, доложу я вам.- Удин довольно хихикнул.
      - Да-да,- сказал Хольмберг.- Ну и как, назначил ей свидание?
      - Что?
      - Назначил, говорю, свидание?
      - Нет. Она занята, так что не обессудь, дорогой Мартин.
      - Все-таки чего же ты добился?
      - Выяснил, что Фром был жуткий грубиян и реакционер- не дай бог стать ему поперек дороги! И тем не менее он ловко скрывал свои пороки. Хуже всего, что он был чертовски высокомерный и властный. Отъявленный реакционер старой закваски. Жена, по всему видать, женщина мягкая и покорная, преданная ему душой и телом. Она его прямо-таки обожала. Сын как будто большой зазнайка и чистоплюй, студент-медик. А вот секретарша - умная и весьма симпатичная особа, я бы даже сказал - очаровательная. Пять лет назад она разошлась с мужем-алкоголиком - он был коммивояжер - и теперь живет одна.
      - Так. Ну а что-нибудь, так сказать, съедобное добыл?
      - Да. Фром любил набрасываться на людей и унижать их.
      - Что же из этого следует?
      - Будь я проклят… Что некий безропотный подчиненный вполне мог возненавидеть его настолько, чтобы решиться на убийство.
      - А при чем тут Бенгт? - поинтересовался Улофссон.
      - Господи, боже мой, так ведь это очевидно, дорогой Севед! Будь я проклят! Бенгт явно погорел на том, что слишком охотно вызвался снабдить Фрома информацией кое о ком и этот кто-то явно обо всем пронюхал. Во Фрома стреляли из ненависти, а в Бенгта - из самой настоящей мести.
      - Ты думаешь?
      - Да точно, ребята! Так оно и было, будь я проклят!
      - А тот, кто стрелял? Где его искать? - спросил Хольмберг.
      - Для начала побеседуем с соискателями должности в фирме у Фрома. По-моему, это обязательно кое-что даст.
      - Гм…
      - Между прочим, забавно,- вдруг вспомнил Удин.- Я разыскал в конторе у Фрома одну книжонку. Называется «Шведские имена». Не удержался, полистал, и сейчас вы услышите, что я там обнаружил… Куда же я ее девал?..- Он обшарил карманы своего клетчатого пиджака и наконец извлек обрывок бумаги, исписанный бисерным почерком.- Вот. «Имя Эрик происходит от праскандинавского «AinarikiaR» или «AiwarikiaR», что означает «самодержец» или «вечный властитель». Вальдемар - это искаженное русское Владимир и означает «владеющий миром». Наконец, Густав не что иное, как «опора бога»
      или «посох бога». Ну, что скажете?
      Хольмберг разглядывал потолок, отчаянно стараясь не выругаться вслух.
      - В таком случае, что значит «Бенгт»?- полюбопытствовал Улофссон.- Ведь про него ты, конечно, тоже почитал?
      - Само собой. Можно перевести как «благословенный».
      - А как насчет Эмиля? Удин тряхнул головой:
      - Про Эмиля там нет ни строчки. Забавно, да? Живешь-живешь и вроде ничего не значишь. Смехотура.
      Он как будто задумался.
      И Улофссону, и Хольмбергу было, в сущности, наплевать, что означает имя Севед или, скажем, Мартин. Но Эмиль Удин все равно заглянул в свою бумажку и прочел: «победитель» и «воинственный». Правда, вслух он ничего не сказал.

      Эмиль Удин обосновался в кабинете Турена, но никак не мог приноровиться в туреновскому креслу. Его раздражало, что, едва он откидывался на спинку, кресло издавало громкий скрип, а стоило нагнуться вперед - истошно взвизгивало.
      В конце концов, он заменил его мягким стулом без подлокотников.
      Удин выспросил Осборна Бекмана насчет пули и оружия. Узнал, что стреляли из «М-40», то есть из пистолета, какими пользуются военнослужащие и члены стрелковых клубов. Потом велел Бекману выяснить, не случалось ли в последнее время краж на оружейных складах.
      Хольмберг позвонил Инге Йонссон и попросил список лиц, которые откликнулись на объявление фирмы. Она обещала завтра представить такой список. Улофссон совершенно вымотался, у него болела голова. Он сидел в буфете и думал, что кофе какой-то невкусный и что желудок отказывается принимать бутерброды с сыром. От усталости ему было противно смотреть на еду.
      Он заехал за Буэль к Соне Турен.
      Буэль выглядела бледной, под глазами обозначились синяки.
      - Буэль, дорогая,- сказала Соня,- поезжай домой и ложись спать. Ты ведь до смерти устала.
      - Ладно, не надо об этом. Такая ерунда по сравнению с…
      - Н-да… Не знаю, что бы я без тебя делала. Но теперь здесь Петер.
      Петер был сын Сони и Бенгта.

      Хольмберг тоже пришел домой. Уж сегодня он непременно выспится.
      - Кошмарный случай… ну этот, вчерашний,- сказала Черстин.
      - Случай? Черта с два! Холодное, расчетливое покушение на убийство.
      - Да я не о том, я об автомобильной катастрофе на шоссе.
      - А-а… Да, ты права. Я совсем замотался и толком ничего не знаю.
      - В газете писали… трое убиты и пять тяжело ранены. Все из-за неисправной автоцистерны - дорога превратилась в каток. Следующую за цистерной машину повело юзом, и та, что за ней, врезалась ей в бок. Потом столкнулись еще десять, не то двенадцать машин, и вдобавок одна из них загорелась.
      - Неужели на шоссе в это время такое движение?
      - Конечно. Шестнадцать человек отправили в больницу. Один умер на месте, один - по дороге в больницу и один - через час. Пятеро пока живы, но состояние критическое. Ожоги, рваные раны и бог знает что еще. Остальные отделались переломами ног и незначительными царапинами. Эти выживут.
      - Страшная штука… Он зевнул.
      - Да,- согласилась Черстин.- Движение…
      - Я не о том. У меня из головы нейдет вооруженный псих, с которым мы валандаемся. Черт, и устал же я. Да еще этот Эмиль Удин - тоже хорош подарочек. Умом вроде как не блещет. Все изучает обстановку да языком мелет за троих. Чем это только кончится, хотел бы я знать. Сумасшедший дом…

      А кончилось все тем, что у Эмиля Удина страшно разболелся живот.
      Он сидел в гостиничном баре и рассуждал с барменом о лундских церквах.
      - Значит, церквами интересуетесь?
      - Еще как,- сказал Эмиль.- Что может быть увлекательнее? Разные эпохи, разные стили… в каждом уголке страны… Да, будь я проклят! Обычно я беру с собой в поездки фотоаппарат - вдруг подвернется возможность сделать интересные снимки. Но на этот раз не успел. Придется обойтись открытками. Но надо хотя бы потолковать с кем-нибудь из церковных сторожей и выяснить кое-какие даты из истории местных сконских церквей.
      Было бы только время… Так вы говорите, в Дальбю есть хорошенькая церквушка?
      - Ага. И непременно загляните в собор. Там для сведущего человека найдется что посмотреть.
      - Точно. Взять, к примеру, надгробную скульптуру в склепе Финна, вернее, Симеона… теперь принято считать, что она изображает Симеона. Я тут читал прелюбопытную статейку…
      Беседу прервали громкие голоса. Метрдотель призывал к порядку подгулявшую компанию. Один из парней особенно разошелся и, как видно, воспылал нежной страстью к официантке. От избытка чувств он любовно шлепнул ее по заду. И результат не замедлил сказаться: темный костюм какого-то пожилого господина украсился деликатесом - морским язычком а-ля Валевская.
      Метрдотелю было отнюдь не весело. А когда гуляки полезли в ссору, обзывая его немчурой и недоделанным нацистом - из-за легкого немецкого акцента,- настроение у него вконец испортилось. Он бурно запротестовал, пытаясь объяснить, что он родом из Швейцарии, но все напрасно: крикуны остались при своем. Мало того, начали осыпать его совсем уж унизительными прозвищами, из которых «гомик» было, пожалуй, самое безобидное.
      Эмиль Удин раздумывал, не вмешаться ли, но решил пока подождать.
      И в этот момент накатила первая волна боли. Он согнулся пополам, дыхание перехватило.
      Скандал утих так же внезапно, как и начался. И компания с громкой руганью удалилась.
      На лбу Удина выступил липкий пот. Что такое с желудком? - подумал он.
      Мимо прошел метрдотель, тихо бурча что-то себе под нос.
      - Боже ты мой, это что за фрукты? - спросил бармен.
      - Студенты,- прошипел метрдотель.- Думают, им все дозволено - что хочу, то и ворочу!
      Удин возобновил разговор с барменом. И еще полчаса оба обсуждали церковную архитектуру.
      Живот болел, и Удин чувствовал себя препаршиво. Наконец он попрощался и поднялся к себе в номер.
      Когда часы на соборной башне пробили двенадцать, он крепко спал; громкий храп несся из открытого окна в темную весеннюю ночь. Но и во сне он ощущал тупую боль.
 

      В четверг в девять утра Инга Йонссон вопреки обещанию не позвонила.
      В половине десятого Хольмберг позвонил ей сам, чтобы выяснить, как обстоит дело со списком. Ему сообщили, что Инга Йонссон на работу пока не приходила.
      - Вот как? А когда она будет?
      - Не знаю,- сказала телефонистка.- Вообще-то ей пора уже быть здесь.
      - Пожалуйста, как только она придет, пусть позвонит нам.
      - Хорошо.
      В одиннадцать Хольмберг опять взялся за телефон.
      - Еще не пришла?
      - Пока нет.
      - Вы не пытались позвонить ей и узнать, почему она задерживается?
      - Нет. Тут у нас полный развал, сами понимаете, черт-те что творится.
      - Где она живет?
      - На Стура-Гробрёдерсгатан…
      - Дом? И номер телефона? Какой у нее телефон? Он набрал номер и долго ждал ответа. Молчание. Немного подумав, Хольмберг опять позвонил в рекламную фирму.
      - Нет, еще не приходила.
      Он встал, снял пиджак и пошел к Улофссону.
      - Слушай, похоже, Инга Йонссон исчезла.
      - Как это - исчезла?
      - Понимаешь, в девять она должна была мне позвонить, но не позвонила. Я попробовал связаться с ней по телефону сам, однако в конторе ее нет, а дома никто не
      отвечает.
      Улофссон потер подбородок и сообразил, что побрился из рук вон плохо.
      - Странно… ведь у нее не было…
      - Чего не было?
      - …никаких причин удирать? Хольмберг поежился.
      - Удирать?
      - Да.
      - Черт… я об этом не думал… Может, съездим к ней домой? Как ты?
      - Давай.

      - А чем сегодня занят наш друг Эмиль? - спросил Улофссон.
      - Черт его знает… Впрочем, скорей всего, знакомится с Соней и Сольвейг… изучает обстановку… Кстати, ты обратил внимание, как поздно он нынче явился?
      - Нет. А когда он пришел?
      - В четверть одиннадцатого.
      - Ого-го!
      - Бледный такой. С похмелья, видать. Но болтал, как обычно.
      - Гм… Да, весельчак…
      - Весельчак… Ха! - фыркнул Хольмберг.
      Им пришлось пересечь двор, войти в подъезд и подняться на три марша по скрипучей стоптанной лестнице.
      Хольмберг позвонил - никакого ответа.
      Нажав на звонок в третий раз, он попросил Улофссона спуститься в машину и связаться по рации с управлением.
      - Скажи, чтоб позвонили в фирму и спросили, пришла она или нет.
      На работе она не появлялась.
      - Где же она, может быть? - спросил Хольмберг.
      - Ну, прямо мистика какая-то… Говоришь, обещала позвонить в девять?
      - Да. А сейчас ровно полдвенадцатого.
      Он позвонил к соседям. Открыла молодая женщина.
      - Здравствуйте. Скажите, вы сегодня не видели фру Йонссон?
      - Ингу? Нет.
      - А когда вы видели ее последний раз?
      - Вчера вечером… У нее жутко шумели.
      - Шумели? - встрепенулся Хольмберг.
      - Да. Такое впечатление, будто она с кем-то ссорилась.
      - Ссорилась? С кем же?
      - Ну, с этим… с парнем, которого она себе завела недели три назад.
      - А кто он такой?
      - Я знаю его в лицо, а вот по имени… представления не имею.
      - Так что же вчера произошло?
      - Я слышала, как она с кем-то ссорилась, но через некоторое время все стихло. Ну, думаю, милые бранятся - только тешатся. Потом хлопнула дверь, и я решила, что он ушел. Глянула в кухонное окно, увидела, что кто-то идет по двору, и подумала: наверное, он.
 
      - Когда это было?
      - В котором часу? Полдесятого, кажется. Точно не помню.
      - Как он выглядит, этот парень?
      - Я видела его мельком. Длинный такой, черты лица резкие, одевается с претензией. Только все равно выглядит здоровенным и неуклюжим. И при ходьбе немного хромает. Но как я уже сказала, я не могу описать его подробно. Я к нему не присматривалась.
      - Сколько ему лет? - спросил Улофссон.
      - Парню-то? Ну, сколько… По-моему, мы с ним ровесники. Значит, лет двадцать шесть.
      Хольмберг еще раз позвонил в квартиру Йонссон.
      - Что-нибудь случилось? - спросила соседка.- Кто вы, собственно, такие?
      - Мы из полиции,- объяснил Хольмберг.- Сегодня у нас была назначена встреча с фру Йонссон.
      - В связи с убийством ее шефа?
      - Да.
      - Вон оно как. Странно. В смысле, что она не подала о себе вестей… раз вы собирались с ней встретиться.
      - Значит, двадцать шесть, говорите? В таком случае у них большая разница в возрасте.
      - Да. Инге-то сорок один, чего уж тут… Мелькала у меня такая мысль, когда я встречала его… ну, что он молод. Но мы об этом не говорили. Она помалкивала, и я тоже не заводила речь насчет этого. Ее дела меня не касаются.
      - Вы с ней близко знакомы?
      - Да как вам сказать. По-соседски. Перебросишься словечком-другим на лестнице. И все.
      - Не знаете, где она сейчас может быть?
      - Нет. Если ее нет ни дома, ни на работе, то я понятия не имею…
      - У кого ключи от ее квартиры?
      - Хотите посмотреть? Думаете, с ней что-нибудь случилось?
      - Трудно сказать…
      - У консьержа есть универсальный ключ-отмычка. Он на первом этаже живет.
      Жена консьержа оказалась дома, она-то и открыла им квартиру Инги Ионссон.
      Большая прихожая, свет не выключен.
      Еще с порога они почувствовали тошнотворный запах духов.
      - Свет горит,- сказал Улофссон.
      - Угу.- Хольмберг скривился.- Фу… ох и вонища. Плащ и сумка Инги Йонссон лежали в передней. Они заглянули в кухню. Здесь тоже горел свет - лампа над мойкой.
      На столе - две нетронутые чашки кофе и сахарница.
      Удушливый запах духов.
      Дверь в туалет приоткрыта.
      Улофссон заглянул в спальню. Постель не разобрана.
      - Здесь тоже никого,- сказал Хольмберг и направился в гостиную.
      Довольно большая комната, на полу ковер, у стены бюро, рядом с ним - телевизор. Диван и кресло с зеленой обивкой. На бюро фотография в рамке.
      От удушливого запаха свербило в носу, страшно хотелось чихнуть. Только бы сообразить, откуда так несет.
      - Мартин! - вдруг позвал Улофссон.
      - Да? В чем дело? Ты где?
      - Тут, в спальне… Иди сюда!
      Улофссон стоял на коленях за кроватью, и Хольмберг поспешил к нему.
      На полу навзничь лежала Инга Йонссон.
      - Она…
      - Нет. Пульс есть, хотя и слабый. Жива, кажется… Юбка задралась, видны подвязки. Верхние пуговки блузки расстегнуты, на ногах только одна туфля. Огнестрельных ран на теле не было. Но вместо лица - кровавое месиво.
      Левая рука безжизненно откинута, правая лежит на животе.
      Ни сон, ни смерть.
      Рядом валялся разбитый флакон из-под духов, резко пахнувший жасмином.

      - Думаешь, ее изнасиловали?
      - Она одета,- коротко сказал Улофссон.
      - Где тут телефон? - спросил Хольмберг.
      - По-моему, в прихожей,- ответил Улофссон и посмотрел на ее лицо. Несмотря на кровь и порезы, было видно, что нижняя челюсть выдается вперед.
      В прихожей стояли консьержка и соседка.
      - Что там? - спросила консьержка.
      - С фру Йонссон несчастье.
      - Может быть, мне…
      - Нет-нет! Ни к чему не прикасайтесь и в спальню не ходите. Здесь нельзя ничего трогать, ведь предстоит расследование. Вдруг преступник оставил следы, а их легко уничтожить.
      - Преступник?
      - Да, она зверски избита.
      Соседка всхлипнула и прислонилась к косяку.
      - Господи,- простонала она.- Наверно, это он…
      - Кто?
      - Тот парень, которого я видела…
      - Гм,- буркнул Хольмберг, глядя на нетронутые чашки с кофе и сахарницу на кухонном столе.
      Он набрал 90-000.

      Когда санитары уносили Ингу Йонссон, жизнь в ней едва теплилась.
      - Мы попозже заедем в больницу и наведем справки,- сказал Хольмберг.
      - O'key, as you like it

, - отозвался один из санитаров. Он изучал английский в вечерней гимназии.- Договаривайтесь с врачом. Наше дело маленькое - отвезти.
      - Хамлюга, - буркнул Улофссон.
      - Чего?
      - Иди, иди…
      Санитары направились к выходу.
      - Думаешь, это связано с тем? - спросил Хольмберг.- С убийством Фрома и выстрелом в Бенгта?
      - Не знаю, но, похоже, спланировано из рук вон плохо, вернее, не спланировано вообще. И способ другой, и пули нет. Правда, убийца не машина, кто его знает, может, он действовал импульсивно, совсем не так, как задумал. Наверное, не хотел стрелять в доме и потом удирать во все лопатки.
      - Или, может, стрелять было несподручно, вот он с отчаяния и пошел на такое.
      - Вполне возможно. Но откуда ей было знать, чего опасается наш стрелок?
      - Это известно только ему… и ей…
      - Да, но ты же видел кофейные чашки. Две нетронутые чашки.
      Этот хромой малый… Инга Йонссон знала убийцу, так, что ли? Он был ее любовником?
      - И знала ли она в таком случае, что он убийца?
      - А это мысль. Вдруг ей стало известно…
      - Мне обо всем сообщили,- сказал рыжеусый мужчина, поднимавшийся вверх по лестнице. Это был не кто иной, как Эмиль Удин.
      - Привет,- поздоровался Хольмберг.
      - Ну, как она? Очухается?
      Хольмберг рассказал, как они ее нашли, и описал ее состояние.
      - Гм… ага… Паршиво, конечно. Она ведь знала кое-что очень для нас полезное. Эх, надо было все из нее вытянуть потихоньку. Будь я проклят!
      Хольмбергу вдруг стало смешно, и он едва не расхохотался.
      - Она ведь пока жива,- брякнул Улофссон.
      - Верно… Но долго ли она протянет?
      Удин, похоже, заметил, что его держат на расстоянии.
      - Чего не знаю, того не знаю. Но если она все-таки очнется, то сможет рассказать, что ей известно.
      - Что же будем делать?
      - Ты старший, тебе и решать. Что касается нас, мы хотели съездить во фромовскую контору, вот только дождемся ребят из НТО. Они займутся квартирой.
      - А зачем вы туда собираетесь?
      - Просмотрим материалы, которые должны были получить от Инги Йонссон,- заявления соискателей.
      - Что ж, дело нужное. Поезжайте. Кстати, я получил сообщение о краже с оружейного склада. Сигнал поступил откуда-то из Фурулунда - черт его знает, где это.
      - Под Лундом,- сказал Улофссон.
      - Вот как. Под Лундом, значит. На прошлой неделе там была кража.
      - Вспомнил.- перебил Хольмберг.- Я видел этот рапорт.
      - Исчез один пистолет,- продолжал Удин.- Там хранится оружие «хемверна»

. Недосчитались пистолета системы «М-40». Забавное совпаденьице, а?
      - Чертовски забавное.
      - Склад размещен на чердаке старого паровозного депо, а остальную часть здания занимает молодежный клуб. Грабитель влез на крышу, разбил слуховое окно и выдавил защитную пластину, расположенную под стеклом, после чего ему осталось только скользнуть внутрь. Взломаны три шкафа. В одном были гранатометы, в другом - маузеры, а из третьего он забрал «М-40».
      - И боеприпасы тоже там? - спросил Улофссон.
      - Боеприпасов там нет.
      - Теперь я вспомнил,- сказал Хольмберг.- И что же, в этом бывшем депо и сейчас склад оружия, и молодежный клуб? Хорошенькое соседство!
      - Нет, как только обнаружилась кража… кроме «хемверна», ни одна душа про склад не знала… они сразу увезли свое хозяйство.
      - Та-ак,- протянул Хольмберг.- Прямо фантастика, а? Склад оружия и молодежный клуб в старом депо. Ну «хемверн», ну вояки!..
      - Гм. А еще у меня был любопытный разговор с женой Турена,- вставил Удин.
      Неужто он и к ней приставал? - подумал Улофссон.
      - И что же ты узнал?
      - Да так, всего помаленьку. О Турене как человеке. Между прочим, отличная у них такса. Знаете, ее Сарделькой зовут.
      - Конечно, знаем.
      - И, правда, вылитая сарделька…
      Год назад Турены купили щенка - Соне очень понравились его глаза. Большие, карие. Сарделька стала в доме вместо ребенка.
      Все управление знало, до чего Сарделька избаловалась.
      Первые три месяца Турен только и делал, что бранил эту чертову собаку, которую Соня невероятно распустила.
      Но вот однажды ночью Сарделька залаяла. Турен встал и пошел искать собаку: раз не умеешь ночью помалкивать, пеняй на себя - удавлю! Грабителя он успел увидеть только со спины. С тех самых пор Турен перестал поносить и Сардельку, и Сонино чуть ли не материнское отношение к ней.
      - Да высморкайся ты, в конце-то концов! - послышался на лестнице голос Бекмана.
      Курт Линдваль страдал весенним насморком и поминутно шмыгал носом.
      - Я и так все время сморкаюсь…
      - Ага, вот и вы. Принимайтесь за работу,- сказал Хольмберг.- Мы пока смотаем в рекламное бюро.
      - Ладно.
      - Ну а я съезжу в больницу, погляжу, как там Инга Йонссон,- сказал Удин.
 

      В конторе фирмы «Реклама» царило подавленное настроение, и работа, судя по всему, шла вяло.
      Как и накануне, хотя похмельем никто уже не мучился.
      Ларе Бенгтссон, правая рука и заместитель Фрома, взял руководство на себя, во всяком случае, до тех пор, пока юристы не закончат анализ экономического и правового статуса фирмы. В мечтах он уже видел себя владельцем предприятия.
      Бенгтссон был коротко подстрижен, среднего роста - метр семьдесят пять,- носил жилет и модельные туфли. Несмотря на жару, пиджак он не снял.
      В кабинет Фрома он пока не перебрался.
      - Я слышал, вы искали фру Йонссон,- сказал он, едва они вошли.- Не понимаю, куда она могла деться. Ведь эта женщина - воплощенная пунктуальность и надежность. Вы нашли ее?
      - Да,- сухо отозвался Улофссон и сообщил, где и как.
      - Господи боже! - воскликнул Ларе Бенгтссон.- Какой кошмар! Но как же это? Она что, причастна к убийству Эрика?
      Улофссон нахмурил брови.
      - Каким же образом, по-вашему?
      - Вы меня неверно поняли. Я просто подумал, что теперь убийца добрался и до нее.
      - Этого мы не знаем. Тем не менее, все очень странно… Он внимательно посмотрел на Бенгтссона: заурядныи человек лет пятидесяти.
      - Мы пришли поговорить насчет соискателей должности в вашей фирме,- пояснил Хольмберг.
      - Вот как?
      - Я имею в виду должность…
      - …«политика»,- подсказал Улофссон.
      - Совершенно верно. Фирма дала объявление о вакансии и получила несколько предложений. Вы полагаете, что убийцу надо искать среди этих людей?
      - Пока рано делать выводы. Мы только изучаем возможные варианты. Не могли бы вы рассказать, когда фирма дала объявление и сколько человек на него откликнулось? А кроме того, позвольте нам взглянуть на документы соискателей.
      - Разумеется. Объявление мы дали пятнадцатого марта, а документы принимались до первого апреля. Всего получено, если память мне не изменяет, заявлений сорок. Примерно половина из них была тотчас отвергнута, так как соискатели не имели либо соответствующего образования, либо опыта.
      - А кто занимался этим вопросом? - спросил Хольмберг.
      - Во-первых, сам Эрик, а еще я и фру Йонссон. При повторном отсеве меня не было. Я взял на три недели отпуск и вернулся только в прошлый четверг. Но мы с Эриком говорили о том, как идут дела, и он сказал, что пока не принял решения. По его словам, осталось пять претендентов, вот одного из них и надо выбрать. Впрочем, в детали мы не вдавались, обсудили так, вскользь, потому что хотели еще посовещаться насчет окончательного решения. Как раз сегодня… если бы не его смерть…
      - Фру Йонссон участвовала в повторном отсеве?
      - Да, конечно, но только как секретарь.
      - А эти сорок соискателей, что они за люди? - спросил Улофссон.- Я имею в виду, какое у них общественное положение, образование, опыт?
      - Люди разные, но на удивление много выпускников университета. Хотя удивляться тут, наверное, нечему. Народу с университетским образованием становится все больше, а работы - все меньше. Впрочем, количество-то растет, а вот качество подготовки… В общем, из приблизительно сорока соискателей двадцать восемь имеют университетские дипломы. Заметьте, все они недавние выпускники или, во всяком случае, люди, не сумевшие по окончании курса найти работу и не имеющие абсолютно никакого профессионального опыта. Кое-кто занимался рекламой и общественной информацией, но таких единицы.
      - Те пять оставшихся - тоже все выпускники университета?
      - Нет. Эрик говорил, только трое. Остальные располагают опытом работы в рекламе.
      - По какой же специальности надо получить диплом, чтобы годиться для такой работы?
      - Ну, по психологии, по педагогике, по языкам. Главное - сам человек, его честолюбие, умение и желание приноровиться к обстановке.
      - Ага… Вы не покажете нам документы соискателей?
      - Сейчас посмотрю. Наверное, они у Инги в комнате. Так и оказалось. Это была черная кожаная папка- регистр, набитая бумагами.
      - Похоже, тут все систематизировано,- пробормотал Хольмберг.
      Сорок два скоросшивателя - по числу претендентов. Три отсева - три пачки, отделенные друг от друга серо-желтыми листами картона.
      - Можно мне взять эту папку с собой?
      - Н-да…- В голосе Бенгтссона послышалась неуверенность, глаза забегали.
      - Для экономии времени.
      - В общем-то, препятствий я не вижу.
      - Отлично. Спасибо. Если угодно, вот вам расписка.
      - Благодарю. Порядок есть порядок.- Бенгтссон взглянул на расписку.- Я могу вам еще чем-нибудь помочь?
      - Да. Может быть, вам известно, что Инга Йонссон встречалась с молодым человеком?
      - С молодым человеком? - Он покачал головой.- Нет, я не знал. Я никогда не вникал в ее личную жизнь. Так что понятия не имею.
      - Да? И ни разу не видели ее в обществе мужчины?
      - Нет, не видел.
      - Вы случайно не знаете, никто из соискателей не прихрамывает?
      - Прихрамывает?
      - Да. При ходьбе.
      - Нет. Я никого из них не видел. Как я уже говорил, я мало этим занимался. Этот вопрос был целиком и полностью в ведении Эрика.

      Они опросили других сотрудников фирмы, но ничего путного не узнали.
      - Из тех, кого вы видели, никто не хромал? - обратился Улофссон к молодой блондинке, сидевшей у входа, в кабинке с надписью «Справочная».
      - Нет,- ответила девушка, продолжая жевать резинку и почесывать карандашом во взбитой, покрытой лаком прическе.- Говорю вам, я даже не задумывалась над тем, кто тут приходил наниматься. Знаю, были несколько человек, но я к ним не приглядывалась и никого не запомнила. Для меня это просто лица, не больше…
      - Значит, те, кто шел к Фрому, просто шагали себе, не спрашивая, куда им идти?
      - Ясное дело… приходят и спрашивают куда.
      - Но не говорят, по какому вопросу?
      - То-то и оно. Не говорят. Никогда. Скажут: мне, мол, к такому-то. А больше ни словечка.
      - Вы хорошо знали Ингу Йонссон?
      - Ингу? Почти нет, если хотите.
      - Вы что же, даже не разговаривали?
      - Почему? Разговаривали, но не то чтобы очень общались. О чем нам особо говорить-то?
      - Она вам не нравится?
      - Да, если уж на то пошло.- Девица равнодушно пожала плечами.
      - Вы не знаете, с кем из мужчин она встречалась?
      - Нет.
      - И не видели ее в обществе молодого человека?
      - Нет. Но я бы не удивилась… блудливая макака…
      - Что-что?
      - Зря я это сказала…- Она прикусила губу, и брови ее поднялись высоко-высоко, к самым корням волос. Впрочем, расстояние это было от природы невелико.
      - Тут вы, пожалуй, правы,- сказал Улофссон.- Но извольте немного пояснить свои слова.
      - Ну… на праздниках фирмы и на рождество она вечно исчезала с кем-нибудь или кто-то провожал ее домой.
      - Кто же, например?
      - Все время разные.
      - Значит, никто в частности.
      - Да, выходит, так.
      - Ваши сослуживцы назойливы? Она хихикнула.
      - Так как же?
      - Ну… обыкновенно…
      - Значит, и вы…
      - Уж за себя-то я как-нибудь постою. Не сомневаюсь, подумал Хольмберг.
      Чуть ли не поголовно все, кто путался с Ингой Йонссон, не стыдились этого и даже не пробовали утаить.
      Выяснилось, что минимум семеро сослуживцев попользовались ее благосклонностью. Во время праздников.
      - Я бы сказал, она была сговорчивее Аниты,- заметил очкастый художник по фамилии Грюндер.
      - А кто такая Анита? - спросил Хольмберг.
      - Девчонка из «Справочной», здешняя секс-бомба. Быть не может, чтобы вы ее не заметили!
      - Я с ней уже потолковал,- сообщил Улофссон.
      - Так она в прошлое рождество даже на столе плясала, голышом. Этакое секс-шоу для узкого круга.
      И Грюндер живописал, как юная блондинка Анита Ханссон устроила стриптиз, а потом изобразила весьма рискованный танец живота.
      - Не пойму, как ее жених терпит все это.
      - Он тоже был на празднике?
      - Нет, конечно, черт побери. Праздники устраиваются для узкого круга. Без жен и без мужей.
      - А Фром при этом бывал? - полюбопытствовал Хольмберг.
      - Что вы! Ровно в одиннадцать он всегда отчаливал. Не-ет, он…

      Однако о молодом приятеле Инги Йонссон решительно никто не знал.
      Направляясь к выходу, Улофссон не удержался и с любопытством взглянул на Аниту. Что она будет делать: просто посмотрит на него или начнет флиртовать? Может, стоило бы затесаться на ближайшую вечеринку под каким-нибудь служебным предлогом, подумал он.

      На улице было тепло и солнечно. Все вокруг дышало весной.
      Автобусы и машины, пуская сизые облака выхлопных газов, теснили велосипедистов.
      В лавке напротив шла бойкая распродажа обуви.
      Было пятнадцать минут четвертого. Оба они проголодались.
 

      - Видимо, это и есть ключ ко всему,- предположил Улофссон, похлопывая по лежащей на столе папке.
      - Вполне возможно, только работы здесь - ого-го! Хотя все вроде и разложено по полочкам. Но может, все-таки выйдем на человека, который стрелял в Бенгта, - с надеждой сказал Хольмберг. В голосе его слышались стальные нотки.
      - Да… и в Фрома. И с Ингой Йонссон разделался, наверно, тоже он. Не забывай об этом…
      Подали голубцы, и некоторое время оба молча жевали.
      - Интересно, как она там,- сказал Хольмберг.
      - Эмиль знает, наверно. А вот как с Бенттом?..
      - Да…
      - Попадись нам этот гад!..
      Хольмберг кивнул и залпом осушил стакан молока. Кофе решено было выпить в управлении.

      Они чем-то напоминали упряжку лошадей, которые сбились с пути и изо всех сил стараются найти дорогу. Оставшись без руководителя и шефа, они потеряли направление, а шеф был далеко, где-то на грани между жизнью и смертью.
      Их обуревало одно-единственное стремление: выманить преступника из логова.
      Как в охоте на лис.
      Необходимо найти нору.
      А еще они жаждали сделать свое дело.
      Теперь же появился дополнительный стимул, личный.
      Охотник и дичь - полиция и преступник.

      Хольмберг надеялся обнаружить в папке ответ на все свои «почему».
      От нетерпения он даже вздохнул. Ведь надо перелистать ни много ни мало сорок два скоросшивателя с документами.
      Он раздраженно хлопнул ладонью по столу и встал.
      Подошел к окну, выглянул на улицу и достал из кармана сигарету.
      С чего начать?
      С конца?
      Или с начала?
      Как, черт побери, приступить?!
      Он отворил окно и высунулся наружу. Облокотившись о подоконник.
      Если Фром звонит Бенгту насчет кое-каких сведений… Он быстро вернулся к столу, взял карандаш и листок бумаги.
      Сейчас прикинем…
      Что там говорила Сольвейг Флорен?
      Двадцать первого они встречались.
      Интересно, что она за…
      Переспал разок… Фу ты, черт!
      Впрочем, как знать.
      Карандаш сломался.
      - А, черт!
      Он швырнул карандаш в угол и взял другой.
      Двадцать первого. Так и запишем: 21-го.
      Бенгт говорил «на днях»…
      Как это понимать?
      В пределах двух-трех дней?
      - А, ладно… Запишем так: «Объявление 15.3, ответы не позднее 1.4».
      И сразу же начали отсев, да?
      Возможно…
      Между первым и двадцать первым апреля… на днях…
      Скажем, числа пятнадцатого…
      Но…
      Он заглянул в календарь. Пятнадцатого была суббота.
      Тогда четырнадцатого? Или семнадцатого?
      «Разговор Фрома с Бенгтом 17.4(?)»,- записал он.
      Но ведь и Соня сказала «на днях»…
      Должно быть, он говорит так по привычке…
      На днях.
      Черт, что же тем временем произошло?
      Итак, семнадцатое. Видимо, как раз тогда состоялся последний, решающий отсев, после которого осталось всего пять кандидатур. Так, что ли? Может, с них и начать?
      Хотя черт его знает… Лучше предположим, что первый отсев…
      Отсев!
      Он громко фыркнул.
      Ни дать ни взять скот сортируют…
      Первый отсев можно, пожалуй, послать к черту, ведь явно не стоило и…
      Он со вздохом раскрыл папку и приступил к работе: листал, прочитывал, вытаскивал скоросшиватели, просматривал бумаги, копии свидетельств, справки, письма, систематизировал - одно сюда, другое туда.
      Двадцать четыре в одну стопку - первый отсев.
      Тринадцать в другую - второй отсев.
      Пять. Пять последних храбрецов, избранники.
 

      Тем временем Севед Улофссон навел кое-какие справки на Стура-Гробрёдерсгатан. Когда он там появился, сотрудники НТО уже все закончили.
      - Ага, вы еще здесь.
      - Да,- отозвался Курт Линдваль,- но, как видишь, закругляемся.
      Они собирались уходить.
      - Нашли что-нибудь?
      - Да вроде ничего особенного, но все, что, с нашей точки зрения, представляло интерес, мы просмотрели. Похоже, бабенка здорово мещанистая.
      - Что ты имеешь в виду?
      - Прорва рукоделия. Я в жизни не видал столько барахла. Даже у жены, а это уже кое-что значит. Кружавчики, вышивки, разные там штучки-дрючки - ужас сколько всего. Вязание.
      - Ну и ну…
      Севед пошел обзванивать квартиры и беседовать с жильцами.

      В половине шестого все собрались в кабинете Турена.
      - У нее определенно несколько приятелей,- подытожил Улофссон.- Во всяком случае, такое впечатление сложилось у соседей. Оно и понятно. Одинокая, и вообще… Кстати, отнюдь не уродина… Только вот постоянного кавалера никто не приметил. Кроме соседки по этажу. Она видела того типа, хромого. Он в последнее время туда зачастил.
      - И давно? - спросил Хольмберг.
      - Очевидно, началось это недели три назад, и заходил он к ней по нескольку раз в неделю.
      - Пожалуй, не слишком часто для влюбленных голубков?
      - Пожалуй что нет…
      - Ты уточнил, как он выглядит?
      - Ну, высокий… еще кое-кто из жильцов его видал… довольно высокий и как будто приятной наружности. Но внимательно его никто не разглядывал, и подробного портрета я не получил. Они либо мельком видели его на лестнице, либо сталкивались с ним вечером во дворе. Днем его никто не видал.
      - Понятно. Она ведь днем работала.
      - Это верно, но я хочу сказать: даже по субботам и воскресеньям.
      - Кстати, как ее дела, Эмиль?
      - Врач говорит, состояние довольно критическое, ему, мол, редко доводилось видеть людей, так зверски избитых, будь я проклят. Она без памяти, очень слаба, пульс едва прощупывается. Один глаз ни к черту, и не исключено, что она ослепнет полностью. Если выживет, конечно. Но этого врач пока не знает.
      - Та-ак…
      - Я и насчет Бенгта справлялся: там все по-старому. Лежит без сознания, или, как это называется на медицинской тарабарщине, в коме. Жена и сын неотлучно при нем. Врачи говорят, что вообще-то он давно должен был умереть. И насколько я понимаю, не питают особой надежды, что он выкарабкается.
      Больно уж ты резвый да циничный насчет этого, со злостью подумал Улофссон.
      - Я тут поразмыслил…- начал Удин и замолк.
      - О чем? - спросил Хольмбсрг.
      - Об Инге Йонссон. Нападение на нее не вписывается в картинку.
      - Первое, о чем мы подумали, когда ее нашли.
      - Да, и тем не менее все сходится, если вы понимаете, что я имею в виду.
      - Нет, не понимаем.
      - Фром открывает вакансию - он ведь, как говорится, у себя в конторе царь и бог. Затем у нас есть Бенгт, который дает ему кое-какую информацию, и эта информация в известном смысле послужила толчком ко всему. И наконец, Инга Йонссон, которая опять-таки занималась соискателями. Все вертится вокруг этой должности.
      - Ну и что?
      - А способ? - вставил Улофссон.- Два раза стреляли, а тут - зверское избиение.
      - Вот-вот, два раза стреляли, а тут - зверски избили, как ты совершенно справедливо заметил. Но неужели ты не догадываешься?
      - О чем? - спросил Улофссон.
      - Не мог он в нее стрелять на третьем этаже большого дома, где кругом полным-полно народу и каждый может услышать выстрел. Он бы и по лестнице
      спуститься не успел - мигом бы заметили, а может, даже и схватили.
      - Ну а избиение? Тоже ведь слышно. Она и закричать могла.
      - Почему он ее не задушил? - перебил Хольмберг.- Раз уж решил убить?
      - А я не сказал?
      - Чего не сказал?
      - Что у нее на шее следы удушения?
      - Нет.
      - То-то и оно, будь я проклят. Он думал, что она мертва, понятно? Наверняка думал. Вы ведь видели, сколько там кровищи.
      - Угу. Она просто плавала в крови,- вспомнил Хольмберг.- Похоже, текло и из носа, и изо рта, и из глаз.
      - И из уха,- добавил Удин.
      - Ага, значит, из уха тоже… и из раны на лбу.
      - Совершенно верно. А как твои дела? С документами разобрался? Их ведь там завались, будь я проклят!
      - Да уж. Пока что читаю, но скоро закончу. В общих чертах положение таково…- Он порылся в пачке белых и желтых бумаг и вытащил нужную.- В первый раз отсеялось двадцать четыре соискателя, во второй раз - тринадцать, итого осталось пять. Я, конечно, могу отбарабанить имена, только не вижу смысла, имена особого значения не имеют. Но среди первых двадцати четырех есть несколько человек не из Лунда. Один живет в Эслёве, трое - в Мальме, двое - в Хеслехольме, а два за явления поступили аж из Стокгольма. Остальные шестнадцать- местные, из Лунда. Во второй группе - десять из Лунда, один из Стокгольма, один из Мальме и один из Осбю. Наконец, последняя пятерка: трое из Лунда и двое из Мальме. Стефан Стрём, Эрик Сёдерстрём, Роланд Эрн - все выпускники Лундского университета. Улоф Карлстрём работает в рекламной фирме в Мальме, а Хуго Ольссон, судя по всему, не имеет законченного высшего образования. Фирма «Вессельс»- она находится в Мальме - предоставила ему отпуск для повышения квалификации, так значится в его документах.
      - Ага,- сказал Удин.- Вот что это за птицы. И как же мы за них возьмемся? Ты что будешь делать, Мартин?
      - Я? Что, я один над этим корплю, что ли?
      - Да ладно, ладно, не кипятись…
      - По-моему, начать надо с последней пятерки. Фром звонил Бенгту, скорее всего, числа пятнадцатого прошлого месяца. Значит, интересовался он, надо думать, этими пятью… Но тем не менее вторая группа, из тринадцати человек, тоже заслуживает определенного внимания. Не исключено ведь, что Фром наводил справки о ком-то из них.
      - Верно,- согласился Удин.- Только вот что это за справки?
      - Кто бы знал…- вздохнул Улофссон.
      - У вас в управлении есть какие-нибудь списки
      Проходивших по тем или иным обвинениям?
      - Есть,- отозвался Улофссон.
      - Тогда, может быть, посмотрим, нет ли в них кого из соискателей?
      Улофссон задумался.
      - Поглядеть можно,- наконец сказал он.- Но не лучше ли обратиться к этим спискам уже после того, как мы конкретно установим, от кого пахнет жареным?
      Видишь ли, Бенгт как комиссар знал массу людей, которые не проходят вообще ни по каким протоколам. Главное, он встречался и беседовал с демонстрантами, а тут записывалось далеко не все. Бенгт держал в голове этих университетских любителей пошуметь, и, боюсь, мы только зря время потратим…
      - А у меня вот нет такой уверенности, - вставил Хольмберг.- Хотя, конечно, можно покопаться в протоколах и тогда, когда уже запахнет жареным.
      - Н-да, - сказал Удин.- Звучит разумно. Потому что вам, в сущности, виднее.
      Больше ничего дельного на этот раз сказано не было.
      По дороге домой Хольмберг продолжал размышлять.
      Никакой ясности, сплошной туман. Все-таки что же именно было известно Бенгту? То, что мы услышали от Сони и Сольвейг? Боюсь, Бенгт много чего знал…

      Вечером в полицию явился какой-то мужчина. С находкой. Подстригая свой газон, он наткнулся на пистолет.
      - Смотрю: лежит в траве. Я прямо остолбенел. Пистолет у меня в саду! Откуда - непонятно. Ну, я подумал и решил, что лучше всего отдать его вам… сел в
      машину и вот привез.- Мужчина был в старых, весьма замызганных джинсах, сине-желто-зеленой клетчатой рубахе и облепленных грязью сабо. Выглядел он лет на сорок пять.- В последнее время в городе стояла такая пальба, ну и…
      - А где вы живете? - спросил дежурный.
      - На Скульместаревеген.
      - В районе Мортенс-Фелад?
      - Да…
      - Ясно,- буркнул дежурный и машинально записал адрес.
 

      Наступил вечер. Стемнело.
      Эмиль Удин сидел в своем номере. Чувствовал он себя препаршиво.
      По радио Корнелис Фреесвейк распевал о том, что, дескать, уходя, нельзя ничего брать с собой.
      Удин обливался потом, живот болел.
      - Что же это со мной, черт побери…- простонал он.
      Внезапно нахлынула дурнота, и он едва успел добежать до туалета: его стошнило. Он стоял на коленях перед унитазом, в глазах было черно, дыхание со свистом вырывалось из груди. Самочувствие - хуже некуда.
      Только через несколько минут, хватаясь за стены, он добрел до телефона.
      Попросил администратора вызвать такси. Натянул пиджак и, сделав над собой усилие, дошел до лифта.
      В вестибюле он без сил рухнул на диван.
      Потом «скорая», больница, врачебный осмотр. И диагноз: аппендицит.
      - Господи, помилуй,- простонал он. Конец. Вышел из игры. Чертовски глупо.
      - Аппендицит,- сказал он вслух.- Ужасно кстати, дальше ехать некуда, будь я проклят.
      - С этим всегда так - не думаешь, не гадаешь,- утешил врач.
      - Я уже вчера почувствовал себя плохо.

      Не спится. Жарко. Простыни прямо липкие какие-то.
      Осторожно, чтобы не разбудить Черстин, он откинул одеяло и сел, спустив ноги на пол.
      Все равно жарко.
      Тогда он ощупью добрался до окна и, стараясь производить как можно меньше шума, отворил его.
      Ясная, звездная ночь.
      Он полной грудью вдохнул еще не остывший ночной воздух - никакого облегчения. Взглянул на небо. Звезды- яркие светящиеся точки, небесные огни.
      Мерцают, словно дальние костры. Голубоватые, бледно-желтые, красные, белые. Это что - Большая Медведица?
      Он не мог оторвать глаз от неба. Звезды странно манили к себе.
      На секунду у него даже голова закружилась, кажется,
      еще немного - и он улетит, улетит к звездам. Он стряхнул с себя наваждение.
      Глядя в небо, остро чувствуешь собственное ничтожество.
      Зачем все это? - думал он. Роркдаемся, растем, позволяем загнать себя в ловушки условностей, живем, умираем…
      Если не получим пулю в затылок…
      Кто следующий?
      И в ту же минуту он опомнился.
      Послышался плач Ингер. Черстин проснулась.
      - Ты не спишь? Где ты?.. А почему? Что ты там делаешь?
      - Не спится.
      - Ингер плачет.
      - Сейчас посмотрю.- Он взял девочку на руки и нежно прижал к себе.- Маленькая моя, что за жизнь будет у тебя?
      - Что ты сказал? - спросила Черстин.
      - Ничего… По-моему, она мокрая.
      Если бы не это, Мартин бы не забыл утром проследить, чтобы подготовили все материалы насчет соискателей, которыми располагает полиция.

      Полицейские в патрульном автомобиле инстинктивно держались настороже.
      Где тот, кто стрелял? Прячется, подкарауливает их?
      Конечно, у страха глаза велики, но они ничего не могли с собой поделать.
      - Не слыхал, как там с розыском стрелявшего? - спросил Франссон.
      - Нет,- отозвался Русен.
      - Поскорей бы уж схватили этого психа. Он теперь за баб принялся. По трупу в день - черт побери, ни в какие ворота не лезет.
      - Да,- согласился Русен.- Прямо мороз по коже дерет. Убийства у нас и раньше случались. Но теперь пахнет вроде как систематическим массовым истреблением. Раньше не так было.
      - Что значит «не так»?
      - Ну, тогда ведь как было: разные там психи-студенты колошматили друг друга и все такое. А тут - Убийство с размахом, на высоком профессиональном
      уровне. Черт, стрелять в комиссара полиции. Каково, а? Это тебе не шутки.
      Городской парк утопал в темноте, и соборные башни черными силуэтами рисовались на ночном небе. Пахло свежей листвой.
      - Что это? - вздрогнул Франссон.
      - Где?
      - Там… в кустах…
      Русен включил прожектор, и луч света скользнул вя заросли.
      - Кошка…- медленно выдохнул Русен.- А кусты - это магнолии.

      Ночь обнимала и баюкала город.
      Только прохлады она не принесла.
      Все вокруг трепетало жизнью, весной, зеленой свежестью.
      Но и что-то мрачное, тревожное витало в воздухе.
      Убийца.
      На площади Мортенсторг возле Художественной галереи стоял какой-то пьяный студент, его рвало.
      Патрульная машина ехала по Норра-Фелад.
      На Троллебергсвеген запоздалые гуляки срывали таблички с названиями улиц.
      А патрульная машина между тем курсировала вдоль монастыря.
      А вдруг тот пьяный или эти незадачливые гуляки- убийцы?..
 

      У себя в кабинете Хольмберг грузно опустился на стул возле письменного стола и закурил.
      В сердцах схватил список соискателей.
      Аппендицит!
      Ну и ладно, сами справимся.
      Утром они с Улофссоном решили взяться за перечень вдвоем. Севед займется теми двадцатью четырьмя, которые отсеялись сразу, а Мартин - пятью оставшимися.
      Но сначала они позвонили в больницу и спросили, в каком состоянии Турен и Инга Йонссон.
      Бенгт по-прежнему не приходил в сознание, ничего нового, никаких изменений, все тот же бесконечный сон…
      Инга Йонссон тоже без сознания. За ночь ей стало хуже, приближался кризис. Ждать, видимо, осталось считанные часы. Она слабела буквально на глазах, жизнь, каазалось, вот-вот угаснет.
      Удин также был в больнице, его недавно прооперировали.
      А накануне вечером им принесли пистолет.
      Его нашел один из обитателей улицы Скульместареве-ген. Подстригал газон у себя в саду и нашел. Пистолет был системы «М-40».
      - Та-ак,- сказал Хольмберг.- Может, тем и объясняется, что Ингу Ионссон преступник избил, а не застрелил…' Очевидно, пистолет он выбросил еще во вторник вечером… Ведь не специально же приехал туда опять, чтоб бросить оружие. Скорей всего, он сделал это сразу. Взгляни-ка на карту.
      Чтобы попасть с Судденс-вег в центр Лунда, можно проехать и по Скульместаревеген.
      Оружие передали в НТО, и там сейчас выясняли, этот ли самый пистолет является орудием убийства.
      Хольмберг, просмотрев утренние газеты, торопливо записал, что скончалась еще одна жертва дорожной катастрофы: женщина лет тридцати умерла вечером в четверг. Остальные четверо по-прежнему находились между жизнью и смертью. Об этом сообщала маленькая заметка в разделе городской хроники.
      Как и договорились, оба начали работать над списком и в первую очередь решили разыскать тех, кто проживает в Лунде.
      Была пятница. Улофссон выглянул в окно: утро стояло солнечное, полное птичьего гомона.
      - Пропади все пропадом. Ведь титанический труд. Ну Да ладно, лишь бы не зря пахать!

      В кабинете у Хольмберга собрались трое: сам Хольм-берг, Улофссон и НП.
      - Так вот,- начал Хольмберг.- Мы с Севедом приступили к изучению списка соискателей. Как ты думаешь, Можно нам взять кого-нибудь в помощь, скажем, из
      отдела общих вопросов? Удин свалился с аппендицитом, Так что нам нужен еще один человек. Пусть потолкует с теми, кто живет не в Лунде, а мы с Севедом провентилируем здешних.
      - Может, Вестерберг? - предложил НП.- Я ему скажу.
      Ларс Вестерберг был первый ассистент уголовной полиции.
      - Отлично - сказал Хольмберг.- Пока дело обстоит так: я побеседовал с Хуго Ольссоном, который занимается рекламой и информацией у Вессельса в Мальме. По его
      словам, он не обольщается насчет того, что получит работу здесь, в Лунде. Ему тридцать семь, закончил он какой-то курс рекламы по переписке. Сейчас работает на
      полставки, потому что проходит переподготовку в университете. Документы он выслал, в сущности, наобум, прочитав объявление, и очень удивился, когда Инга Йонссон позвонила ему и спросила, в какой день он сможет зайти для личной беседы с Фромом. Он утверждает, что разговор с Фромом состоялся не то двадцатого, не то двадцать первого апреля. Короче говоря, у Вессельса он занимается рекламой и информацией, а также изучает сбыт в универмаге. Но у себя в отделе он не самая важная персона. В общем, он разговаривал с Фромом, тот обещал известить его о своем решении, да так и замолчал. Может, не успел, как знать? Как бы там ни было, Ольссон вовсе не надеялся получить работу. Просто отправил документы на собственный страх и риск, и у него сложилось впечатление, что Фром пришлет письменный отказ. Он почти, что думать забыл об этом, а после прочитал в газете о смерти Фрома, вот и все. Это сообщение его потрясло: ведь виделся со стариком, разговаривал… Парень, похоже, не больно энергичный. Немножко мямля, судя по голосу. Ну а в свете того, что нам известно о Фроме, можно сказать, что Ольссон едва ли стал бы для фирмы приобретением и едва ли удовлетворял тем требованиям, которые Фром предъявлял к людям. В общем, малый не подарок.
      - А как твое впечатление?
      - Я же говорю.
      - Да-да,- перебил Улофссон.- Но он способен на такое?
      - Трудно сказать…- Хольмберг склонил голову на бок и уставился прямо перед собой.- Судя по голосу, нет. Я спрашивал, где он был первого мая и вечером во
      вторник. Первого он с женой и ребенком ездил в Копенгаген, так он сказал. А вечером во вторник был дома. То же и позавчера, когда избили Ингу Йонссон: сидел дома и готовился к зачету. Попрошу полицию из Мальме провентилировать, но, по-моему, с этим парнем все ясно. Еще я встретился с Улофом Карлстрёмом. Этому сорок восемь лет. Думаю, им тоже незачем особо заниматься. Скажу, конечно, ребятам из Мальме, чтобы приглядели за ним на всякий случай. Он послал заявление, так как хотел попытать счастья. И тоже был приглашен на беседу с Фромом, но сам отказался и вышел из игры. Решил, что ему и на старом месте неплохо… Он сочиняет рекламные тексты, платят за это весьма недурно. Ему просто хотелось проверить себя, посмотреть, выдержит ли он конкуренцию, сумеет ли соперничать с молодыми. Все вышло, как он и ожидал. Выдержал. Солидный мужик. Первого мая он был с семейством на празднике в Лимхамне, а во вторник состоялось собрание фирмы, где он служит. Вечером в среду он ходил в театр. Тоже чистенький, ясное дело. Среди последней пятерки есть еще двое не из Лунда. Потом я связался с парнями из Осбю и из Мальме, они оба принадлежат ко второму отсеву. Тот, что живет в Осбю, двадцать пятого получил письменный отказ, и документы ему должны были вернуть почтой, так было сказано в письме. Он художник по рекламе и считает, что для той работы у него неподходящий послужной список. Первого мая он был в Хеслехольме на футболе, а во вторник вечером сам выступал в футбольном матче. Вечером в среду он смотрел футбол по телевизору… Видать, чуть ли не спит в обнимку с футбольным мячом… Насчет него я тоже запросил проверку в обычном порядке… Но, по-моему, и тут все ясно. Хотя любопытно, каким образом он уже успел получить ответ… Впрочем, может быть, это не имеет значения. Скорей всего, ответ получили самые неподходящие. Тот из тринадцати, который живет в Мальме, работает в книжном магазине. Зачем он-то послал заявление? Он был в Стокгольме на курсах усовершенствования. Начались они во вторник, а вечером первого мая он сел в ночной поезд. Я навел справки в гостинице, где он останавливался. По их словам, он приехал туда утром во вторник около девяти. Гостиница «Сентраль». На Васагатан. Еще у нас был один стокголь-мец. Этот уже десять дней торчит в Торремолиносе, как мне сказали. Таким образом, он в отпуске… а значит, тоже отпадает. Вот все, что я узнал. А как у тебя, Севед? - У меня трое из Мальме, один из Эслёва, двое из Стокгольма и двое из Хеслехольма. Пока я проверил тех, что в столице, и пару из Хеслехольма. Стокгольмцы охотились сразу за несколькими зайцами, и фирма в Лунде была одной из приблизительно пятнадцати, куда они разослали заявления. Один из них недавно получил работу в отделе сбыта Торгового банка, другой пока на мели. В Лунде оба, по их словам, не бывали. Из фромовской фирмы им сообщили, что окончательный ответ пришлют позже. Теперь двое из Хеслехольма… один работал журналистом где-то на севере Сконе, ему пятьдесят два года, второй - дипломированный художник по рекламе, работает в архитектурном бюро. Короче говоря, эти, видимо, тоже чистенькие. Журналист - его фамилия Ханссон - вообще ни разу в Лунде не бывал, а художник, тот два года назад был тут на карнавале, и все. Говорит, чертовски здорово повеселился. Я попросил Грате из хеслехольмской уголовки проверить их для порядка. Вот, у меня пока все.
      - Значит, у тебя остались парень из Мальме и этот, из Эслёва, да?
      - Да. Хорошо бы, Вестерберг ими занялся,- сказал Улофссон.
      НП кивнул.
      - Кроме того, мы с Севедом решили сперва закруглиться с иногородними, а потом взяться за лундцев. Начнем с тех троих, оставшихся от пятерки, и двинемся в обратном порядке. В первую очередь это Стрём, Сёдерстрём и Эрн. А Вестерберг закончит с теми двумя и присоединится к нам, только возьмется за список с другого конца. То есть за лундцев из первого отсева… их, по-моему, шестнадцать человек. Ну а потом встретимся на середине…
      - О'кей,- одобрил НП.- Я пришлю к тебе Вестерберга. Введи его в курс дела. И надо же было Удину так влипнуть… Может, послать ему цветы?..
 

      Прежде всего они навестили Эрика Сёдерстрёма. Он не хромал.

      Документы Эрика Сёдерстрёма гласили: родился 12 сентября 1944 года в Шёвде. Первого февраля 1971 года закончил университет по специальности «Общественные науки».
      Проживает один в двухкомнатной квартире на Адельга-тан.

      Нет, он не хромал.
      Только левая рука безжизненно висела вдоль тела: в пятнадцать лет он попал на мопеде в аварию.
      Жил Эрик Сёдерстрём в белом двухэтажном доме.
      У двери никакого звонка.
      Они дважды постучали, прежде чем он открыл.
      - Да? Вы ко мне?
      Это был высокий блондин с резкими чертами лица. Временами он слегка шепелявил.
      Рубашка в красно-зеленую клетку расстегнута, коричневые вельветовые джинсы вытерты на коленях.
      В руке он держал книгу.
      - Эрик Сёдерстрём? - спросил Хольмберг.
      - Да, это я. Что вам угодно?
      - Мы из полиции. Хотели бы задать вам несколько вопросов.
      - А что случилось?
      - Это касается убийства директора Фрома, покушения на убийство комиссара Турена и покушения на убийство или, вернее, избиения фру Инги Йонссон.
      - Вот как. Но я-то тут при чем? Что вам от меня нужно?
      - Мы должны опросить всех, кто откликнулся на объявление о вакансии в фирме директора Фрома. Вы ведь один из соискателей?
      - Да… И что дальше?
      - Как я уже сказал, мы опрашиваем всех. Всех, кто в ответ на объявление в газете послал документы. Таков порядок,- сухо добавил Хольмберг, немножко привирая.
      - Понятно,- задумчиво отозвался Сёдерстрём.- Что ж, заходите.
      Помещение было низкое, стены выкрашены в зеленый цвет. Зеленая краска так била в глаза, что Хольмберг с Улофссоном едва не зажмурились. Этакая зеленая волна- ни дать ни взять угодили на восторженную встречу с центристами.
      Комната просторная - метров двадцать, ковра на полу нет.
      У окна - письменный стол, по двум стенам - полки: книги, журналы, газеты, безделушки, небольшой стереопроигрыватель, транзистор, какие-то папки, три банки пива, непочатая бутылка водки, несколько стаканов из небьющегося стекла, немецкая каска, мельхиоровое ведерко для шампанского (похоже, где-то украденное), подставка для трубок и свернутая в рулон афиша.
      Книг не очень много.
      Кроме этого, в комнате был еще низкий журнальный стол и два плетеных кресла.
      Дверь на кухню была приоткрыта; в соседней комнате виднелась неубранная постель.
      - Садитесь, пожалуйста,- пригласил Сёдерстрём.
      Скрипнули плетеные кресла.
      - Итак,- начал Хольмберг, кладя ногу на ногу,- ты, стало быть, претендовал на эту должность в «Рекламе», да?..
      Сёдерстрём кивнул.
      - Полагаю, ты получил приглашение лично побеседовать с директором Фромом.
      - Да, получил.
      В голосе слышалось раздумье и осторожность.
      - Значит, вы виделись?
      - Да.- Он сидел на краешке письменного стола и пытался закурить. Прижал бедром спичечный коробок и чиркнул спичкой.- Я получил письмо,- сказал он, выпустив колечко дыма,- некоторое время назад… Оно у меня где-то здесь…
      Он выдвинул ящик, нашел письмо и протянул его Хольмбергу.
      А/О «Реклама», Фром/секретариат п/я 221 01 Лунд Лунд, 17 апреля 1972 г. Кандидату философии Эрику Сёдерстрёму Адельгатан, 70, 223 50 Лунд
      Получив Ваши документы, касающиеся зачисления к нам на вакантную должность, благодарим Вас за проявленную заинтересованность.
      Мы были бы Вам очень обязаны, если бы 20 апреля с. г. Вы смогли явиться для личной беседы относительно возможного зачисления в штат нашей фирмы.
      В надежде, что этому ничто не помешает, приглашаем Вас к 14.30. В противном случае просим Вас известить секретариат, с тем чтобы согласовать иную дату встречи.
      С уважением
      Инга Йонссон (подпись).
      - Расскажи-ка нам, как все было. О чем вы беседовали?
      - Я пришел туда в половине третьего, и меня проводили к Фрому. Он предложил мне стул, достал мои документы и сказал, что бумаги у меня в полном порядке. Поэтому он хотел бы познакомиться со мной поближе и просит рассказать о себе. Я рассказал, откуда я родом, где и сколько лет учился. Потом он спросил, почему я претендую именно на эту должность. Я объяснил, что, мол, кончил университет и ищу, чем бы заняться. Он спросил, пробовал ли я устроиться в других местах. Да, говорю, пробовал. И сколько же раз? - поинтересовался он. Я сказал. Тогда он спросил, питаю ли я особый интерес к рекламе, и я ответил, что летом работал в Мальме, в отделе рекламы одной из газет.
      - Какой именно? - спросил Улофссон.
      - «Арбетет». Тогда он начал допытываться, что я там делал, и я сказал, дескать, готовил макеты объявлений и был посредником между заказчиками и типографией. Ну и
      подбрасывал кое-какие идейки. В характеристике из газеты так и написано. Очень-очень интересно, сказал Фром, ведь ему как раз и нужен человек с подобным опытом работы. Потом он достал справку из «Эурупаресур» и спросил, чем я занимался там. «Эурупаресур» - это бюро путешествий в Мальме, я там работал однажды летом и еще семестр в прошлом году. Ну, я рассказал и об этом, как в документах написано: мол, составлял объявления для ежедневных газет и каталоги, которые рассылались населению по почте. Он опять спросил, питаю ли я особый интерес к рекламе, и я сказал, что… реклама не такая уж глупая штука. Кто-то ведь должен этим зараба тывать на жизнь, работа не хуже всякой другой. Ну, еще потолковали обо мне. Потом он вдруг спросил, каковы мои политические взгляды. Я объяснил, что политика меня мало трогает, что я центрист, а он только пробормотал «вот как». Тем все и кончилось. Короче, просидел я там в общей сложности минут сорок пять, а потом ушел. Так и не понял, какое он составил мнение насчет меня и возьмет ли на работу. Он только говорил, что даст знать. Пока, мол, нельзя сказать ничего определенного. Решать будет все руководство фирмы, приблизительно в мае. Вот, собственно, и все.
      Он говорил монотонно и оставлял впечатление человека весьма вялого.
      - Ты не виделся с Ингой Йонссон? - спросил Хольмберг.
      - Почему? Виделся. Она провела меня к Фрому и попрощалась, когда я уходил. А что?
      - Да так,- ответил Хольмберг.- А позже ты с ними не контактировал?
      - Нет. Теперь, видимо, и подавно не буду, раз он умер. Скорей всего, устроюсь куда-нибудь еще, если выйдет, - вздохнул Сёдерстрём.
      - Трудно найти работу?
      - Да уж не легко. Сидишь в долгах за обучение,
      работы нет, как хочешь, так и своди концы с концами.
      - И как же?
      Парень махнул рукой.
      - Ты-то как обходишься?
      - Я? Учусь. Опять учусь. Буду учиться, пока не найду работу. Конечно, долг с каждым семестром растет… но, господи, надо ведь на что-то жить.
      - И большой у тебя долг?
      - Долг… тысяч двадцать пять - двадцать шесть, а может, двадцать восемь. Пока. С каждым семестром он увеличивается на четыре тысячи. Мне предлагали пенсию… из-за руки. Только я отказался. Хочу все же попробовать, ведь живем один раз, как-то ни к чему сидеть всю эту единственную жизнь на пособии. Но если ничего не выйдет, придется просить пенсию… Хотя чертовски обидно идти на пенсию в таком возрасте, будто
      белая ворона…
      - Понимаю. А где ты был первого мая?
      - Когда убили Фрома? Вы считаете, что я мог его убить? Что я это сделал? Но с какой стати? У меня же нет никаких причин…- Он даже повысил голос.
      - Так, где же ты был?
      - Дома. Дома у родителей, в Шёвде. И во вторник я тоже был там… когда стреляли в вашего комиссара. Я вернулся в Лунд только вчера вечером.
      - Ага. Что ж, позвоним и спросим у твоих родителей.
      - Пожалуйста.- Он равнодушно пожал плечами.- Пожалуйста, звоните. Только зачем мне в кого-то стрелять… ничего от этого не изменится… а общество и подавно.
      - Какой у твоих родителей телефон? Он назвал.
      - Звоните после пяти, они оба работают.
      - Гм…
      - Думаете, кто-то застрелил Фрома, потому что не получил работу? - спросил Эрик Сёдерстрём.
      - Думаем не думаем… Мы ведем следствие.
      - Но зачем ему было стрелять еще и в сотрудника полиции?
      Хольмберг не ответил, только чуть скривился.
      - Ведь вы, наверно, установили какую-то связь между Фромом и комиссаром?
      Хольмберг молча дернул плечом.
      - Да-да, понимаю. Я слишком любопытен. Улофссон взглянул на него.
      - Вы считаете, кто-то мог решиться на убийство из-за того, что не получил работу?
      Сёдерстрём выдержал его взгляд.
      - Считаю ли, нет ли… вы же сами намекнули на это. Во всяком случае, у меня сложилось впечатление, что этот вывод прямо-таки напрашивается. Правда, никто не убивает людей только оттого, что не получил работы… Конечно, если не дошел до полного отчаяния и не решил отомстить или что-нибудь в этом роде. Но тогда, значит, это долгая история, верно? Работа… безработных-то тысячи… Если б каждому вздумалось стрелять в работодателей, которые не хотят или не могут дать ему место, давно бы не осталось ни одного работодателя, а тем самым и работы.
      Голос по-прежнему монотонный, бубнящий.
      - Сам-то я,- продолжал он,- собирался стать учителем, но после первого же семестра понял, какая там конкуренция. В первую очередь среди гуманитариев.
      Вообще-то можно удивляться, зачем нашего брата несет учиться, в особенности если подумать о долгах. В нашей стране нет ни малейших шансов доказать, что ты чего-то
      стоишь… по крайней мере мне так кажется. Учеба - лишняя обуза. Диплом - ерунда, ничего не значащая. Ерунда, сплошная ерунда. Можно, конечно, зарегистрироваться на бирже труда и уповать на хоть какую-нибудь хреновую работенку. Но пособия по безработице тебе не видать как своих ушей - ты же нигде не работал и не был уволен. Ты вроде и не безработный, если тебя не уволили. Раз ты никогда не работал, ты не безработный… бред какой-то…
      - Ты зарегистрировался на бирже?
      - Да. Зарегистрировался. Недели три назад. Но пока мне ничего не предлагали. Тамошняя бабенка сочувственно посмотрела на меня, на мою руку и сказала, что
      сообщит, как только подвернется что-нибудь подходящее… Подходящее, а? Смешно! - Голоса он по-прежнему не повышал.
      - И что же ты будешь делать?
      - Может, удастся все-таки заняться рекламой, дело хорошее и интересное. Еще я подумывал насчет журналистики, но тут, видно, как среди учителей, - невпротык. А
      практикой в этой области я похвастаться не могу. Потом есть еще библиотечный институт. Прошлой осенью открылся, в Буросе. Планируется ежегодно выпускать около четырехсот библиотекарей, а простой подсчет показывает, что работу смогут найти максимум сто. Карлссон вон говорит, он-де лично считает, что работу найдут даже меньше ста выпускников. Но кому, какое дело до того, что считает этот Карлссон. Не найдут так не найдут.
      Этот Карлссон, подумал Улофссон. Эрик Сёдерстрём слез со стола, где сидел все это время, и подошел к книжной полке.
      - Хотите пива?
      - Нет, благодарю,- сказал Хольмберг. Улофссон отрицательно покачал головой.
      Сёдерстрём взял банку, зажал ее коленями и сорвал кольцо. Пиво выплеснулось на пол.
      - Взять хотя бы девчонку, соседку по площадке.- Он махнул банкой в сторону двери.- Кандидат философии, прослушала полный курс по истории, скандинавским
      языкам и истории литературы. Эва Янссон ее зовут, ей двадцать девять лет. Вот уже четыре года, как окончила университет. Два отличия, а в общей сложности восемь
      аттестатов. В пединститут ее не взяли. И приличное место она черта с два нашла! Поработала временно преподавателем, а потом - все, шабаш! Летом вкалывала судомойкой в кафе «Лупдия». Потом получила место секретаря в одной конторе, но тамошний шеф распускал руки, и она ушла. Где она после этого только не работала - и в Мальме, в туристическом бюро, и уборщицей в общежитиях Студенческой федерации, но там упразднили эту должность… Временно поступила в городскую библиотеку, прошлой зимой два с половиной месяца разносила газеты. Отец у нее умер, мать на пенсии. Последние
      полгода она не может вообще найти никакой работы, вот и устроилась в Мальме в порноклуб. Зарабатывает пятьсот- шестьсот \крон за вечер и напивается каждый раз, как вернется оттуда. Кроме того, снимается в порнофильмах…
      - Гм… Ты хорошо ее знаешь?
      - Да. Мы были помолвлены, еще месяц назад. Но она до сих пор изредка заходит ко мне, как вернется оттуда… заходит поболтать. Всего-то несколько месяцев минуло, а вид у нее - кошмар! Раньше красивая была, холеная, а теперь…- Он умолк.
      - Почему же так вышло? Почему вы расторгли помолвку?
      - Не выдержали,- сказал Сёдерстрём, глядя в стену.- Не выдержали до конца этой свистопляски. Без работы, денег едва хватает на квартиру и на еду.
      Последние полгода был сущий ад.
      - Но как же с этим быть? С безработицей? - спросил Хольмберг, просто чтобы не молчать.
      - Не знаю. Безработица бьет по всем, не только по выпускникам университетов… но какого черта… государство выкладывает массу денег, чтоб люди учились, ссуды им предоставляет, а потом? Когда ты выучился, когда стал специалистом? Никому твои знания и умения не требуются. У меня вот нету в характере беззастенчивой настырности, а она ох как нужна… и связей тоже нету. В нашем обществе, будь оно проклято, преуспевают одни только нахальные карьеристы да те, кто умеет ловчить, пробиваться всеми правдами и неправдами… порядочным людям здесь места нет… вот вам и все благоденствие. Черт побери, я не требую, чтоб мне преподнесли работу на блюдечке, но неужели нельзя по справедливости?

      Светило солнце и воздух дышал весной, когда в три часа дня они вышли от Сёдерстрёма.
      Вообще-то они не собирались застревать у него так надолго, но он их заинтересовал, и поговорили они с ним с удовольствием.
      Правда, его пессимизм и покорность подействовали на обоих угнетающе, и они долго молчали. Только когда машина свернула на Бископсгатан, Улофссон проговорил:
      - Черт. Досталось парню.
      - Да. Любопытно, что из него, в конце концов, выйдет.
      - Еще бы не любопытно! Но он никого не убивал, это уж точно.
      - Согласен. Только все равно надо позвонить и проверить, был он у родителей или нет.
      - Да, для порядка.
 

      Оставив машину у тротуара, они вошли в «Кальмаргор-ден» - общежитие кальмарского землячества на Бископсгатан.
      Они искали Роланда Эрна.
      Дома его не оказалось.
      - Никто не отвечает,- подытожил Улофссон и еще раз нажал на звонок.- Что будем делать?
      - Позвони соседу. Как его там?.. И. Свенссон. И. Свенссон, наверное, знает, где он.
      Она знала. Потому что звали И. Свенссона Ингрид и был он большеглазой брюнеткой в красной юбке, белом спортивном джемпере и в тапочках.
      - Он пошел в «Домус»

за продуктами,- сообщила она.
      - Ты не знаешь, когда он вернется?
      - Должно быть, скоро. Он ушел час назад, значит, вот-вот вернется. Я была в кухне, когда он уходил, и он еще спросил, не надо ли мне чего купить, и добавил, что скоро придет.
      - Тогда имеет смысл подождать. Кстати, он не хромает?
      - Хромает? - Она удивилась.- Нет, а что?
      - Да так.
      Он вернулся через четверть часа. Крупный здоровяк, волосы пепельные, немного сутуловат, ходит чуть вразвалку.
      В одной руке у него была пластиковая сумка, в другой - сигарета.
      Он удивленно воззрился на пришельцев.
      - Вы ко мне?
      - К вам. А как вы догадались? - спросил Улофссон.
      - Да уж догадался. Вы с таким любопытством на меня посмотрели.
      - Значит, ты и есть Роланд Эрн,- сказал Хольмберг.
      - Совершенно верно. А в чем дело?
      - Может, пройдем в твою комнату, потолкуем? Мы из полиции.
      - Из полиции?.. Разумеется, проходите. Дверь не заперта. Я только пихну еду в холодильник и сразу вернусь.
      Они вошли в комнату и стали ждать.
      Хольмберг взглянул на часы: полчетвертого.
      С улицы доносился шум автомобилей, стекла дрожали.
      Комната Роланда Эрна была одной из восьми тысяч студенческих комнат в Лунде. Безликая стандартная мебель, на столе - пишущая машинка с заправленным в Нее листом бумаги.
      Улофссон уселся в вытертое кресло, которое шаталось, грозя вот-вот развалиться.
      Пахло застоявшимся табачным дымом: хозяин курил трубку. Пепельница до краев наполнена пеплом, даже на стол просыпалось.
      Над кроватью висела карта-схема Лунда и какой-то эротический плакат. На полу возле кровати стояла спортивная сумка, от нее разило потом.
      На письменном столе и книжной полке беспорядочные горы книг и бумаги.
      В углу, рядом с мусорной корзиной,- одиннадцать пустых бутылок из-под красного вина и пара ботинок.
      Через спинку кресла перекинуты синие териленовые брюки, а с лампочки под потолком свешивались колготки.
      Казалось, в комнате всего несколько часов назад была попойка. На самом же деле пьянствовали, конечно, накануне.
      Громко тикал будильник: без двадцати четыре.
      Хольмберг встрепенулся и посмотрел на свои часы.
      - Какого дьявола…
      Часы показывали тридцать пять четвертого.
      - Парень ведь собирался только пихнуть еду в холодильник, верно?
      Он открыл дверь в коридор. Закрывал он ее или нет, когда вошел? Хольмберг направился в кухню.
      На столе красовалась пластиковая сумка, а на стуле сидела Ингрид Свенссон и ела бутерброд с сыром.
      - Где Эрн?
      - Роланд? Он поставил сумку и ушел. Разве он не у себя?
      Хольмберг резко повернулся и почти бегом устремился в комнату.
      - Идем скорей! - крикнул он Улофссону.
      - А в чем дело?
      Улофссон вскочил на ноги, едва не опрокинув кресло.
      - Он смылся.
      - Смылся?
      - Да. В кухне его нет. Не иначе как слинял.
 

      Они быстро спустились по лестнице, и вышли на улицу.
      - Удрал,- сказал Хольмберг.
      - Что ж это значит, черт побери? - пробормотал Улофссон себе под нос.
      - Что кое с кем не все в порядке.
      - Да… похоже на то. Думаешь, это он?
      - Черт его знает. Поймаем - тогда и выясним,
      Они снова поднялись наверх. И застали Ингрид Свенссон по-прежнему в кухне.
      - Что тебе известно о Роланде Эрне? - спросил Хольм берг.
      - В каком смысле? - Девушка удивленно посмотрела на него.
      - Нам нужно было с ним потолковать, но, как видишь, он слинял. Ты не знаешь почему?
      Она встала:
      - Понятия не имею. Раз он не хочет с вами говорить- это его личное дело, я тут совершенно ни при чем.
      - Что тебе о нем известно?
      - Гм… Как вам сказать…
      - Где он был первого мая?
      - Почем я знаю.
      - А сама ты, где была?
      - Дома у моего парня.
      - Стало быть, не здесь?
      - Нет.
      - А во вторник ты находилась тут? Второго мая? - не унимался Хольмберг.
      - Да.
      - Эрн был тогда дома?
      - Не знаю. Я почти весь вечер сидела у себя и читала, а когда несколько раз на минутку заглядывала в кухню, я его там не видела.
      - Гм… Чем он занимается?
      - Занимается?
      - Ну да. Он учится?
      - Нет.
      - Что же он тогда делает? Работает?
      - Да.
      - А в среду вечером ты его видела?
      - Видела.
      Она стояла у мойки и споласкивала горячей водой стакан, уже довольно долго. И, судя по всему, ей очень не хотелось отвечать на вопросы о Роланде Эрне и вообще беседовать с полицией.
      - Видела,- повторила она.- В среду у нас на этаже был маленький праздник.
      - Ага.
      - Эрн тоже участвовал?
      - Да.
      - Весь вечер?
      - Да.
      - Что вы отмечали?
      - Несколько ребят сдали зачет.
      - Та-ак. Говоришь, он работает. Где же? - нетерпеливо спросил Хольмберг, чувствуя, что начинает нервничать и краснеет от едва сдерживаемой злости.
      - Почту развозит.
      - Стало быть, почтальон.
      - Да.
      - Угу… А что он до этого изучал?
      - Он экономист.
      - Экономист? И работает почтальоном? - удивился Хольмберг, забыв, что в документах Эрн а так и написано: экономист.
      - С работой-то паршиво, сами знаете.
      - Он искал работу по специальности?
      - Конечно. Он часто говорил, что, мол, все это чертовски безнадежное дело и что он каждый божий день пишет по объявлениям. Кстати, по его словам, у него вроде бы есть шансы устроиться в какую-то рекламную фирму.
      - Да?.. В какую же?
      - Он не говорил.
      - Но ведь экономисты в рекламе не работают. Их дело цифры… плюс, минус и все такое, а?
      - В общем-то, да.
      Улофссон вдруг сообразил, что она разговаривает с ними через силу, потому что наверняка недолюбливает полицию. Она явно испытывала неловкость и считала весь этот разговор унизительным для себя. Тоже мне кисейная барышня, щепетильности у нее, видите ли, хоть отбавляй, с внезапной злостью подумал Улофссон и резко сказал:
      - Может быть, вы, фрекен, объясните нам, что позволяет экономисту претендовать на должность в рекламной фирме?
      - Тут не меня надо спрашивать, а того, кто собирался взять его на работу.
      - Видите ли, это весьма затруднительно, потому что того человека нет в живых. Его звали Фром. Он владелец рекламной фирмы. Вы, наверное, слышали?
      - О…- вздохнула девушка.
      Она перестала мыть стакан, выключила воду, от которой шел пар - настолько она была горячая,- и села. Как только она умудрилась не обжечься?
      - Роланд… причастен к его… смерти?
      - Вот как? Откуда вдруг такой интерес?
      - Ну… мы ведь с Роландом знакомы.
      - Ага.
      - Как-никак соседи по этажу.
      - Знаешь, расскажи-ка нам поподробнее об Эрне и его планах, а?
      - Хорошо. Он экономист, прошлой осенью закончил университет, а работы по специальности не нашел. Только под рождество устроился на почту, временно, пока не
      схлынет ажиотаж с поздравительными открытками… ну и пока договор ему продлевают. Он пытался искать другую работу, но безуспешно. Лишь сейчас вроде бы появились какие-то шансы. Он говорил, что побывал в фирме и беседовал с этим Фромом и что, может быть, получит место. Ведь не он же… убил Фрома?
      - Мы не знаем. Потому и хотели с ним поговорить. Если б он не смылся. У него есть какие-нибудь козыри, позволяющие получить эту работу?
      - Честно говоря, не знаю. Разве что умение расположить к себе людей, потом изобретательность: так и сыплет разными идеями. Одно время он работал в землячестве, газету выпускал и все такое, если это можно назвать козырем… Не знаю… Еще он был председателем землячества…
      - Ну а куда же он, скорей всего, мог пойти?
      - Сейчас?
      - Да, сейчас.
      - Понятия не имею,- упавшим голосом сказала девушка.
      - У него есть невеста?
      - Нет.
      - А приятели? У которых он может отсидеться?
      - Я точно не знаю.

      Они расстались с Ингрид Свенссон; девушка казалась смущенной и упавшей духом.
      Договорившись с отделом общественного порядка насчет наблюдения за домом, они подождали появления патрульной машины. Наконец она подъехала и остановилась у тротуара.
      - Какое это, к черту, наблюдение! - хмыкнул Улофс-сон.- Парень мигом смекнет, что к чему. Если ему неохота встречаться с полицией, он живенько даст тягу, как только завидит патрульный автомобиль, который его караулит. А, кроме того, на этой улице стоянка запрещена.
      В конце концов, решили, что наблюдатель снимет фуражку, и будет сидеть в неприметном «фольксвагене» уголовной полиции на стоянке по соседству, откуда неплохо просматривается подъезд общежития. Дежурить будут посменно.
      Затем они .позвонили Осборну Бекману и попросили осмотреть «орлиное гнездо», как они полушутя прозвали комнату Эрна

.
      После этого патрульная машина отвезла их в управление, где они тотчас принялись раскапывать прошлое Эрна.

      В картотеке он не значился.
      Где они только ни спрашивали: и в отделе розыска, и в отделе общих вопросов, и в отделе краж и мошенничеств,- о Роланде Эрне никто слыхом не слыхал. Ни в чем он не подозревался.
      И по спискам их отдела он тоже никогда не проходил. Связались с дорожной полицией - Эрн и там неизвестен. В отделе общественного порядка расспросили всех до единого - и полицейских, и штатских агентов,- не слыхали ли они в какой-либо связи имя Роланда Эрна. В ответ либо отрицательно качали головой, либо коротко бросали «нет».
      Обратились даже к сотруднику полиции безопасности, который работал в отделе розыска. Тот наморщил лоб, просмотрел картотеку фотографий и тоже сказал, что слышит это имя впервые.
      - Его что, надо взять на заметку? Может, мне им заняться? - с надеждой спросил он.
      - Это ты всегда успеешь… если изловишь его. Но черт меня побери со всеми потрохами, чур, мы первые с ним потолкуем!
      В половине седьмого они исчерпали все мыслимые варианты и установили, что Роланд Эрн ничем не насолил ни правосудию, ни полиции, ни в чем не подозревается и не разыскивается. Полицию вообще нисколько не интересовал человек по имени Роланд Эрн. Пока.
      - Так почему же он, черт возьми, удрал?! - недоуменно спросил Улофссон.
      Всем полицейским постам было разослано описание внешности Эрна, а также отдан приказ задержать его.
      Роланд Фритьоф Эсбьёрн Эрн, родился 12 апреля. 1943 года. Рост около 180 см, одет в зеленые джинсы, серую куртку и спортивную майку, на ногах сандалии. Волосы пепельные; сутулится, ходит вразвалку. Особые приметы отсутствуют.
      Бекман доложил о результатах обыска: ничего интересного в комнате Эрна не обнаружено. В первую очередь никаких пистолетных пуль из пластмассы.
      После этого они разошлись по домам.
      Недовольные истекшим днем и собой.
 

      - Ни шиша не поймешь,- сказал Мартин жене, которая ловко перекатывала Ингер на кухонном столе, вытирая малышку после купанья.
      - Что? Тю-тю-тю…- Она осторожно пощекотала девочке животик.
      Ингер взмахнула ручонками, тихонько взвизгнула от удовольствия и посмотрела на мать; глаза у девчушки большие, веселые, доверчивые, довольные жизнью и окружающим миром - тем маленьким миром, который был ей знаком.
      Прямо котеночек, который ужасно любит, когда его гладят по брюшку, подумал Мартин.
      - Не капризничала сегодня? - спросил он.
      - Нет… Сегодня она вела себя замечательно.- Черстин подняла дочку и осторожно несколько раз ее подбросила.
      - Агу, агу,- радостно проворковала Ингер и засмеялась. И потянулась к Черстин. Ручки были такие коротенькие и хрупкие, что она и выпрямить-то их толком
      не могла.
      - Она вела себя замечательно… да, старушка?
      - Гу-гу-гу… мммм…
      - А чего ты не поймешь? - спросила Черстин, заворачивая дочку в голубое махровое полотенце и беря ее на руки.
      - Что?
      - Ты сказал, что, мол, ни шиша не поймешь.
      - А-а, да,- сказал он, закуривая.- Я про студентов- чудной народ, право слово! Сегодня вот я столкнулся с парнем, который начисто лишен каких бы то ни было иллюзий, одна рука у него не действует, будущее весьма туманное, и вдобавок невеста пошла на панель. Еще я пытался задержать одного экономиста, который работает почтальоном, но, только мы собрались с ним побеседовать, он взял и смотался. Правда, может, он смылся потому, что это его рук дело. А в больнице лежит Бенгт и может в любую минуту умереть. И тогда Соня останется вдовой… А я торчу здесь, на кухне, я и рад бы что угодно
      сделать, да не выходит, вот и Эрна этого упустил. Вдруг это он стрелял… хотя Эрн не хромает. Дьявольщина какая-то!
      Он грохнул кулаком по столу, и Ингер вздрогнула от неожиданности.
      - Ну-ну-ну! - Черстин пощекотала малышке шейку.- Смотри-ка, какой шум!
      - Гу-гу-гу… мам… мм…
      - Слышал?
      - Что? - очнулся Мартин.
      - Неужели не слышал?
      - Что? А тут еще Удин загремел в больницу… свихнуться впору…
      - Ты очень устал?
      - Нет. Черта лысого я устал. Руки чешутся - до смерти охота что-нибудь сделать, только бы в точку попасть.
 

      В четверь первого зазвонил телефон. Он еще не спал и снял трубку: - Хольмберг. Эрна задержали.

      Спустя пятнадцать минут он вошел в управление. Улофссон и Вестерберг были уже там.
      - Где вы его взяли? - спросил Хольмберг у дежурного по отделу общественного порядка.
      - Он вернулся домой.
      - Вернулся? Как это «вернулся»?
      - Очень просто: явился в общежитие, и Свенссон, который вел наблюдение, вызвал наряд. Я послал туда две машины. Но он особо и не сопротивлялся.
      На лбу у Роланда Эрна виднелась свежая ссадина и набухала шишка. Вот на это он тотчас и пожаловался.
      - Какая была необходимость кидаться на меня и тащить волоком вниз по лестнице. Я там голову расшиб. Заявились впятером, высадили дверь - и всем скопом на
      меня… И поволокли…
      Как видно, слух о том, что этот человек, возможно, стрелял в комиссара, дошел и до блюстителей общественного порядка.
      - Ничего,- сказал Улофссон.- Ничего страшного не случилось. Мы были вынуждены действовать наверняка. Чем мы, черт побери, виноваты, что ты поскользнулся на ступеньках!..
      - Я не поскользнулся, меня волокли. Кто им дал право…
      - Ну, хватит,- перебил Хольмберг.- Не сахарный! Подумаешь, потрясли его маленько! Переживешь! Наверняка ведь артачился!..
      - Нет, они меня поволокли…
      Эрн сидел на стуле в туреновском кабинете, и вид у него был весьма жалкий; он словно не мог взять в толк, почему с ним так обошлись.
      - Кончай скулить. Лучше расскажи, почему ты удрал.
      - Глупость сморозил, конечно. Совершенно машинально…- Он сидел, сгорбившись, опершись локтями на колени.- Голова раскалывается,- пожаловался он.
      - Я сказал, кончай стонать! - рявкнул Хольмберг.- Хватит прибедняться, отвечай на вопросы. Почему ты удрал?
      Я же говорю: сам не знаю. Так получилось…
      - Но ведь от полиции не удирают, если совесть чиста.
      - Нет-нет… Но я не думал… Он на меня заявил?
      - Что? - И на лице, и в голосе Хольмберга отразилось удивление.- Кто на тебя заявил?
      - Значит, заявил? Я не думал…
      - Кто на тебя заявил? - громко и хлестко повторил Хольмберг, глубоко затягиваясь сигаретой.
      - Ёста. Он сказал, что не станет заявлять, а я пообещал расплатиться, как только смогу…
      - Как насчет того, чтоб рассказать все по порядку… О чем ты, собственно, толкуешь?
      - Да, но…
      Эрн выпрямился, судя по выражению лица, он просто обалдел.
      Лицо его недоуменно вытянулось - так он был поражен неожиданным поворотом беседы. В широко раскрытых глазах застыл немой вопрос.
      - Но… но почему же вы тогда? Хольмберг потер подбородок.
      - Объясни, с какой это стати мы должны были тебя разыскивать.
      - Ладно. Несколько недель назад, в позапрошлый вторник, я одолжил… э-э… стырил две сотни у Ёсты…
      - У какого Ёсты?
      - Это мой приятель, сосед по этажу. Я зашел к нему в комнату. Он торчал в душевой и дверь не запер. Ну, я нырнул в комнату… я знал, где у него бумажник, и взял пару сотен и… только собрался дать тягу, смотрю: он стоит в дверях… а я… со своими… с его деньгами… Он за мылом вернулся.
      - И что же?
      - Ну, он, конечно, взвился, начал орать и все норовил пустить в ход кулаки. Но, в конце концов пообещал не заявлять в полицию и сказал, что одолжит мне эти деньги, если я обязуюсь вернуть их после получки. А я не вернул… Выходит, он на меня заявил?
      Хольмберг и Улофссон переглянулись. Что ж это, мол, такое? Заливает парень?
      - Нет,- наконец проговорил Хольмберг.- Никто на тебя не заявлял.
      - Но в чем же тогда дело?
      - Где ты пропадал первого мая? - спросил Хольмберг.
      - Первого мая? В Копенгагене. А почему вы спрашиваете?- Было видно, что он размышляет.- А! Ведь в тот вечер убили Фрома! - помедлив, выпалил он.- Вот почему вы меня разыскивали! Уф-ф…- Он облегченно вздохнул.- Выходит, только поэтому…- Он опять умолк и задумался.- Но какое я имею отношение к Фрому? Я же ни при чем!
      - Ни при чем?
      - Вы ведь не думаете…
      - Что «не думаем»?
      - Что я причастен… что я в него стрелял?
      - Ты же сам говоришь, что был в Копенгагене.
      - Да. Был.
      - Один?
      - Нет. С Ёстой.
      - Вот как?
      - Да. Спросите у него, он подтвердит.
      - Твой приятель, у которого ты стащил деньги, поехал с тобой развлекаться в Копенгаген, да?
      - Да, поехал.
      Хольмберг хмыкнул и посмотрел на Улофссона, тот вышел из комнаты.
      - Вы, разумеется, были только вдвоем? - спросил Хольмберг.
      - Да.
      - И чем вы там занимались?
      - Ну… приехали трехчасовым паромом и сразу пошли гулять по городу… в «Тиволи» были… и все такое…
      - Подробнее. Где именно вы были?
      - О'кей. К вечеру мы прилично набрались, посидели в нескольких барах и в одном порноклубе, где-то на Истергаде… и чуть не опоздали на последний паром…
      - А во вторник ты где был?
      - Во вторник? Дома.
      - Весь вечер?
      - Ага. Весь вечер. Я рано лег спать, потому что в пять утра мне надо было на работу.
      - Но первого мая ты тем не менее отправился в Копенгаген, хотя тоже надо было спозаранку идти на работу?
      - Нет.
      - Нет? Что значит «нет»?
      - Во вторник у меня был выходной.
      - А завтра? Тоже с утра пораньше?
      - Нет. Завтра я тоже выходной. По субботам я не работаю.
      - А что ты делал вечером в среду?
      - В среду? Пьянствовал. У нас на этаже был праздник. Вчера целый день мучился похмельем ужас просто…
      - Ну а сегодня вечером где ты пропадал?
      - В «Атене».
      - И весь вечер там торчал?
      - Нет. Довольно долго шатался по городу, потом пошел в «Атен». Потом на полдевятого сходил в кино, а после опять бродил по улицам и решил, что ужасно глупо
      прятаться от полиции. Ну и подумал: вернусь домой. Ведь рано или поздно вы меня все равно сцапаете.
      - Какой же фильм ты смотрел?
      - Не помню.
      - Не помнишь?
      - Нет. Я пошел в первую попавшуюся киношку… Опять же машинально… чтоб просто отсидеться где-нибудь и подумать… в одиночестве. Идиотизм, конечно, что я смылся. Значит, он на меня не заявлял?
      - Нет,- сказал Хольмберг, невольно начиная верить ему,- не заявлял. Мы тебя искали, чтобы поговорить о Фроме и о твоем ходатайстве насчет работы.
      - А теперь что будет? Его убили… но при чем тут мое заявление? И кстати, откуда вам это известно?
      - Что известно?
      - Что я подал документы.
      - Известно, и все.
      - Ага,- удивился Эрн.- Но при чем тут убийство?
      - А ты к убийству непричастен?
      - Нет.
      Вестерберг покачивался в Туреновом кресле так, что оно скрипело. Этот звук заставил Эрна обернуться в его сторону.
      Вестерберг улыбнулся этакой сатанинской улыбкой.
      Эрн как будто задумался.
      Ларе Вестерберг был молодой криминалист, тридцати лет от роду. На посторонних он производил впечатление человека многоопытного, закаленного, потому что взял в привычку напускать на себя весьма суровый вид. Однако при близком знакомстве тотчас выяснялось, что характер у него, скорее, мягкий. Он был невысок ростом, худ, носил тоненькие усики. Но глаза смотрели остро, пронзительно. И голос тоже был резкий. От вопросов, которые он задавал, допрашиваемые частенько впадали в столбняк или вконец запутывались. Кое-кто определенно назвал бы его манеру вести допрос зверской. И все же среди сослуживцев он пользовался популярностью, хотя некоторые слегка ему завидовали. Этакий не в меру резвый теленок.
      Вестерберг и Эрн смерили друг друга взглядом.
 
      - Я ничего не знаю об убийстве Фрома. Ведь когда его убили, я был в Копенгагене. Я же сказал. Вы мне не верите?
      - Пора бы усвоить, что верить нельзя никому,- сказал Вестерберг.- Откуда мы знаем, был ты в Копенгагене или нет.
      - Да, но… Ёста ездил вместе со мной. Он может подтвердить, что я, что мы оба…
      Он даже взмок от волнения. На лбу выступила испарина, капля пота повисла на нижней губе.
      - Это, по-твоему. А откуда нам известно, что вы с Ёстой не сговорились отвечать одинаково? Почему мы должны вам верить? Одного твоего слова мало. Ну, допустим, еще Ёста… так ведь он, может, выгораживает дружка.
      - Но зачем ему это? У меня остался билет на паром. Мы былив Копенгагене!
      - Прекрасно. А чем ты это докажешь? Билеты можно взять у кого угодно.
      - Да, но… Я говорю правду.
      В этот момент появился Улофссон.
      - Я потолковал с твоим приятелем Ёстой и еще с одним парнем по имени Хенрик Форсель. По словам Ёсты, вы с ним были в Копенгагене, и Форсель подтверждает это. Он, дескать, встретил тебя сразу по возвращении, и вы пошли к нему пить джин. И оба с самого начала были здорово подшофе.
      Роланд Эрн смотрел на Улофссона.
      - Гм,- откашлялся Хольмберг.- Так, говоришь, у тебя есть билеты, и вообще…
      - Есть, в пиджаке, в кармане. Я тогда по-другому был одет… в светлый костюм. Он дома висит. Там в кармане билет на паром, билеты в «Тиволи», счет с парома - можете посмотреть.
      - Будем очень тебе обязаны.
      - Я могу принести.
      - Пока отложим. Лучше расскажи о том, как устраивался на работу, и о своих контактах с Фромом и Ингой Йонссон.
      - Инга Йонссон?.. А кто это?
      - Неужели не знаешь?
      - Инга Йонссон… А-а, вспомнил! Секретарша Фрома. Она подписывала письмо с приглашением на личную беседу с Фромом.
      - Вот-вот.
      Хольмберг все больше проникался уверенностью, что сидящий перед ними парень в Фрома не стрелял.
      Еще двадцать минут беседы с Роландом Эрном - и они выяснили, что он действительно экономист, но ему никак не удается найти работу по специальности.
      Он пытал счастья приблизительно в сорока фирмах, и каждый раз его вежливо благодарили за проявленный интерес. Но, к сожалению…
      Аттестаты у него были довольно заурядные. Средний уровень, без отличий и хвалебных отзывов.
      Наткнувшись в газете на объявление о вакансии во фромовской «Рекламе», он послал свои документы. И получил письмо с вызовом для личной беседы. Почему - он не понял. Но во время разговора с Фромом сообразил, что Фром придавал особое значение тому, что он работал в кальмарском землячестве и даже был там председателем. С точки зрения Фрома, это был большой плюс, так сказать, лишний козырь.
      Фром говорил, что это получше любой бумажки. Важнее. И свидетельствует о целеустремленности и умениях. Это именно то, что нужно. Ведь председатель землячества имеет дело с коллективом, располагает опытом общения с людьми и знает в них толк.
      Роланд Эрн воспрянул духом: наконец-то он получит работу, по вкусу и перестанет разносить письма. Не за тем же он пять лет учился. Чтобы, разносить письма, диплом экономиста не нужен.
      Правда, реклама тоже не совсем его профиль, но для; начала сойдет… первый шаг, что ни говори. Хоть какая-то надежда появилась.
      - Другим хуже приходится…
      - Вот как! - заметил Улофссон.
      - У меня есть старый армейский приятель, он по специальности учитель биологии, а работает золотарем.
      - Кто-то должен и этим заниматься.
      - Да я и не говорю ничего плохого о самой работе. Только, разве уж так необходимо становиться магистром философии и набирать тридцать тысяч крон долга, чтоб после этого вкалывать золотарем?
      - Едва ли…
      - Вы с Фромом повздорили? - спросил Хольмберг.
      - Повздорили? Нет, а что?
      - Тогда почему ты стащил у Ёсты две сотни?
      - А-а, это… У меня кончились деньги, и надо было стрельнуть немного до получки.
      - Почему же ты не попросил взаймы?
      - Сам не знаю. Пожалуй, боялся, что он откажет.
      - Гм… Ты ничего не слышал о комиссаре Турене?
      - О Турене? Слышал. В него ведь тоже стреляли. Как он?
      - А тебе-то что?
      Его внезапное любопытство покоробило Хольмберга.
      - Да я просто так спросил. У меняотец работает в полиции, в Кальмаре. Знаете, прямо не по себе становится, когда подобные истории происходят в кругах, к которым принадлежит твой собственный родитель.
      Это заявление было для них точно ушат ледяной воды.
      - Твой отец работает в полиции? - выдавил Улофссон.- В Кальмаре?
      - Да. В уголовке. Он инспектор отдела розыска.
      - Господи боже…
      - Что?
      - Ничего.
      Вот черт, разом подумали Улофссон и Хольмберг. Бес бы их драл. Неужели не могли обращаться с ним помягче 7Ну и дела…
      - Турен пока жив,- сказал, наконец, Хольмберг.
      - Рад слышать. А то я совсем скис, когда прочел, что стреляли в сотрудника полиции. Сразу начинаешь думать о собственном старике.
      - Понятно. Хольмберг встал:
      - Ладно, Роланд. Если ты не против, мы подбросим тебя до дому, а заодно поглядим на твои билеты и все прочие копенгагенские сувениры. Для порядка, сам пони
      маешь…
      - Ясное дело.

      Хольмберг и Улофссон поехали вместе с Эрном в общежитие кальмарского землячества.
      В кармане пиджака действительно лежали билеты, счет с парома и еще кое-какие мелочи, явно приобретенные в Копенгагене. В том числе билет с датой на штемпеле из порноклуба под названием «Салун Дикий Запад».
      - Хорошо повеселились? - спросил Хольмберг.
      - Да так себе. Закосел я здорово, почти ничего и не помню.
      - Ну, не будем тебе мешать. Надеюсь, ты проявишь снисходительность к тому, что ребята, пожалуй, слегка перестарались с тобой?..
      - Конечно,- заверил Эрн.- Забудем об этом. Яведь понимаю, только зло берет, когда на тебя этак кидаются. Отец рассказывал о вещах и похуже… Не думайте об этом. Я знаю, вы делали свое дело, и говорить тут нечего.

      Когда они вернулись, Вестерберг сидел у дежурного по управлению.
      - Я связался с Кальмаром,- сообщил он.- Есть у них там розыскник по имени Рютгер Эрн, с дурацким прозвищем Бубновый Туз. И у этого Эрна действительно есть сын Роланд, который учится в Лунде.
      Хольмберг хмыкнул.
      По дороге домой они не могли отделаться от ощущения, что прямо у них перед носом медленно лопнул большой воздушный шар.
      Весьма малоприятное ощущение.
      А весенняя ночь полна прохлады, звезд и легкого ветерка.
      В такие ночи засыпаешь с трудом.
      Хольмберг вернулся домой в три, а уснул только в четверь шестого. Когда на улице уже рассвело.

      Когда пришел Севед, Буэль еще не спала.
      - Ну?
      - Что «ну»?
      - Это он?
      - Нет…
      И Севед рассказал, что произошло. Потом привлек жену к себе, и Буэль даже удивилась его напористой жадности. Он точно давал выход накопившимся эмоциям. Правда, ей было очень хорошо.
      Наконец оба уснули. Уже наступило субботнее утро. Уже запели птицы. В траве сверкали капли росы.
 

      Суббота - день семейный. Настраиваешься надвое суток отдыха и забываешь о работе. Можно побегать по магазинчикам, потолкаться в универсаме, немножко поважничать, раздвигая прохожих детской коляской.
      Можно убрать квартиру и навести кругом воскресный блеск.
      Можно встать в субботу пораньше, предвкушая два свободных дня в семье.
      Мартин Хольмберг ничего такого не сделал.
      Он работал в полиции и полным ходом вел расследование убийства, которое вдобавок касалось его лично.
      Черстин дала ему поспать до одиннадцати, сама прибрала дом, сама сходила в магазин за продуктами.
      Эмиль Удин позвонил из больничного автомата в Стокгольм и сказал жене, что надеется скоро быть дома.
      Улофссоны проснулись без четверти двенадцать.
      Когда Севед открыл глаза, голова у него болела и во всем теле по-прежнему чувствовалась усталость - будто и не спал вовсе.
      А суббота продолжалась - выходной день, когда надо накопить сил к понедельнику, к новой неделе.
      Мартин Хольмберг попытался читать английский детектив, но, несмотря на всю оригинальность и занимательность «Wobble To Death»

Питера Лавси, так и не отвлекся от размышлений об убийце.
      Севед Улофссон уныло возился с авиамоделью, приладил, было крыло, потом зачем-то опять снял и, рассвирепев, швырнул модель в стенку так, что она рассыпалась.
      Все они крайне нуждались в отдыхе, потому что совершенно вымотались.
      Но праздное торчание дома раздражало и Хольмберга, и Улофссона, при всей усталости оба стремились хоть что-нибудь сделать.
      Ларе Вестерберг сидел в своем глубоком кресле и смотрел по телевизору викторину. Он очень надеялся, что Стуке выиграет.
 

      Инга Йонссон скончалась в субботу вечером при драматических обстоятельствах.

      В сознание она так и не пришла.
      Жизнь угасала, медленно и неумолимо. Сердце билось все прерывистее, все реже. И, наконец, замерло.
      После обеда посыльный из цветочного магазина принес ей букет. Красные гвоздики.
      Вечером, без пяти десять, ночная сестра, дежурившая в отделении, услышала, как кто-то отворил дверь на лестницу.
      Дверь тихо открылась и так же тихо закрылась опять.
      Сестра решила, что кому-то из коллег вздумалось зайти к ней поболтать или выпить кофе.
      Музыкальный радиокалейдоскоп близился к концу, и ей хотелось дослушать.
      Но почему никто не заходит?
      Девушка встала, вышла из комнаты и осмотрелась.
      Коридор был пуст.
      Скорее всего, кто-то просто заглядывал в коридор. Может, по ошибке.
      Она вернулась к транзистору.
      Шаги за дверью?
      В самом деле, похоже.
      Она нахмурилась и опять вышла в коридор.
      Первое, что бросилось ей в глаза, это распахнутая дверь палаты, в которой лежала Инга Йонссон.
      Очнулась? Неужели это она встала и бродит по этажу?
      Ведь она не…
      Сестра быстро шагнула к двери.
      Нет, вон она лежит…
      В ту же секунду девушка почувствовала, что за спиной кто-то есть.
      Резко обернулась.
      Какой-то парень спешил к выходу. Спешил изо всех сил, но крадучись.
      Походка у него была неровная, так как он хромал.

      - Эй! - негромко окликнула сестра.
      Голос ее эхом раскатился среди голых стен. Человек оглянулся.
      И тут открылась дверь на лестницу. Появился дежурный врач в белом халате.
      Хромой повернулся к двери.
      - Добрый вечер,- сказал врач, глядя на парня. По том взгляд его скользнул дальше и остановился на сестре в открытых дверях палаты.- Что вы здесь делаете?
      - Спросите у него! - Дежурная кивнула на парня. Тот сделал два шага вперед и взмахнул рукой. Врач пригнулся, и кулак задел его только по плечу.
      - Это еще что за глу…
      Второй удар попал в челюсть, и в мозгу у дежурного врача вспыхнул сноп пламени. Он попятился, точно слепой. Перед глазами все поплыло. Он тряхнул головой, чтобы очухаться. И в эту минуту противник нанес ему третий удар, в солнечное сплетение. Он согнулся пополам, ловя ртом воздух. Новый удар, по голове, и врач ничком рухнул на жесткий пол.
      Парень оглянулся и оцепенел. Руки его инстинктивно взлетели вверх, защищая лицо, но фаянсовая ваза угодила ему по лбу. И с громким треском разбилась.
      - Господи! - простонала сестра, увидев, что ваза попала в цель.
      Парень повалился на врача, из раны на лбу текла кровь.
      Сестра бросилась к телефону.
      Через пять минут приехала полиция.

      Двенадцать минут спустя прибыл Хольмберг, а еще через восемь - Улофссон.
      - Похоже, ты летел сломя голову,- вместо приветствия сказал Хольмберг.
      - Еще бы! А что, собственно, произошло?
      - Инга Йонссон скончалась.
      - Что?!
      Появились еще две ночные сестры.
      Дежурная сидела на стуле почти в полной прострации.
      Драчливый малый стоял в окружении двух полицейских. Избитый врач, прислонясь к барьеру в приемном отделении, большими глотками пил лекарство от головной боли. Лицо у него было бледное.
      Подошел врач «неотложки». Он только что констатировал смерть Инги Йонссон.
      - Да…- проговорил Хольмберг.- Она мертва…
      - Его рук дело? - Улофссон кивнул на взлохмаченного парня с кровавой ссадиной на лбу.
      - Нет,- сказал Хольмберг.- По мнению доктора Андерберга, она умерла естественной смертью от последствий избиения, причем скончалась уже примерно в
      половине десятого. С точностью он пока не может сказать.
      - В таком случае кто это такой? - спросил Улофссон, опять показывая на парня.
      - Подойди сюда,- сказал Хольмберг. Парень вздрогнул и воззрился на него.- Ну… иди сюда, кому я сказал.
      Парень шагнул к ним. Прихрамывая. Улофссон и Хольмберг многозначительно переглянулись.
      - Таким вот образом,- прищурился Улофссон. Таким вот образом…
      Он мгновенно забыл об усталости, начисто забыл.
 

      Без четверти одиннадцать Хольмберг включил свет в кабинете Турена; два полицейских втолкнули туда арестованного и посадили на табурет.
      Улофссон подошел к окну и задернул шторы.
      Хольмберг уселся за стол и закурил, разглядывая парня.
      - Ну,- сказал он через некоторое время.
      Парень оторвал взгляд от потолка и посмотрел на Хольмберга.
      - Кто же ты, черт возьми, такой?
      - Свенссон.
      - Кто?
      - Свенссон.
      - Какой еще Свенссон? Полное имя, возраст, номер метрики, адрес!
      - Бенгт Свенссон.- Парень опять умолк.
      - Год рождения? - не отставал Хольмберг.
      - Сорок четвертый.
      - Когда?
      - Сорок четвс…
      - Дата!
      - Седьмое февраля.
      - Адрес!
      Парень назвал.
      Хольмберг щелкнул пальцами, о чем-то задумался, потом встал и вышел.
      До его возвращения Свенссон и Улофссон враждебно косились друг на друга. Но молчали.
      Хольмберг принес пластиковую папку.
      - Та-ак,- сказал он, усаживаясь за стол.- Ты ведь один из соискателей, да?
      - Да…
      Бенгт Свенссон был носат, коротко подстрижен и имел дурную привычку поминутно облизывать нижнюю губу. Одет он был в светлый костюм и коричневую спортивную рубашку. Руки большие. Ноги тоже большие, в коричневых башмаках.
      Во внешности его сквозило что-то крестьянское, провинциальное, и бог весть, почему он казался чересчур громоздким.
      Рост не меньше метра девяноста пяти, подумал Хольмберг, увидев его в больнице.
      - Ишь ты! - пробормотал Улофссон.- Вон оно что!
      - Расскажи-ка, что тебе понадобилось в палате Инги Йонссон, притом в столь неурочное время,- сказал Хольмберг.
      Парень стиснул зубы, правая рука его сжалась в кулак.
      От Хольмберга не укрылось это движение, и его вдруг почему-то охватил страх - словно прямо перед ним была бомба, которая в любой момент может взорваться и ранить его.
      Бомба, у которой много чего на совести. Но сколько именно?
      А Бенгт Свенссон внезапно как бы обмяк и съежился. Поднял ручищу и ощупал лоб. Потом качнул головой и заплакал.
      Хольмберг сразу почувствовал себя увереннее и быстро взглянул на Улофссона, стоявшего у задернутой шторы.
      Бенгт Свенссон уткнулся лицом в ладони и беззвучно плакал. Только плечи вздрагивали.
      - Все это… такая путаница…- запинаясь, выговорил он.
      - Начни-ка с самого начала, спокойно и вразумительно.
      Свенссон выпрямился и посмотрел на Хольмберга, словно пытаясь прочесть в его глазах понимание.
      - Хорошо…- сказал он.- Только с чего начать?
      - С чего хочешь.
      - С сегодняшнего вечера?
      - Если угодно.
      - То, что произошло нынче вечером, началось гораздо раньше…
      - В таком случае начинай оттуда. С самого начала.
      Хольмберг отметил его неуверенность, но решил сохранять дистанцию и не превращаться в исповедника, а вести допрос.
      - Все началось с того, что в марте я откликнулся на газетное объявление. О замещении вакантной должности в фирме «Реклама», у Фрома…- Голос Бенгта Свенссона
      стал ровнее и глуше.- Для меня это было очень кстати и вовремя. Я как раз собирался сдавать экзамен и искал работу по специальности. Потому и читал объявления, а, увидев это, послал документы.
      - Какая же у тебя специализация?
      - Довольно-таки разносторонняя. Тут и скандинавские языки, и история искусств, и этнография, и английский, и педагогика.
      - И где же можно применить этакую мозаику?
      - Я хотел получить универсальный диплом. И вообще, мечтал о профессиональной независимости, мечтал заниматься работой, побуждающей к творчеству. Для того и прослушал такой широкий курс - чтобы добиться максимальной разносторонности,- самоуверенно заявил Свенссон.
      - Угу…
      - Вот я и подумал, что реклама, пожалуй, предоставляет человеку возможность творческой деятельности…
      - Понятно. Ну и как же?
      Хольмберг отлично знал как, потому что Бенгт Свенссон попал во второй отсев. Вместе с двенадцатью другими.
      - Н-да…- Он взглянул на Хольмберга, и тот увидел, что глаза у Бенгта Свенссона большие, синие, наивные и даже какие-то детские.- Да не больно хорошо…
      - Видимо, ты не получил работы?
      - Нет.
      - А когда ты это понял… или узнал?
      - В прошлый четверг вечером.
      - В прошлый четверг вечером? - Хольмберг встал и через стол наклонился к Свенссону.- Тебе сообщила Инга Йонссон?
      - Да, вам это, конечно, известно.
      - Еще бы,- солгал Хольмберг.- Догадаться несложно. А теперь расскажи, как все это взаимосвязано.
      - О'кей. Я, значит, послал документы, а потом думаю: наверно, стоит малость поднажать, как говорится…
      - Поднажать?
      - Ну да… установить личные контакты…
      - Ага.
      - Зашел я туда к ним и спросил, нельзя ли побеседовать с директором. Меня направили к его секретарю… к Инге…
      - Та-ак…
      - Я представился и объяснил: подал, мол, документы и подумал, что, может быть, сумею встретиться с Фромом, ведь тогда ему будет легче составить мнение обо мне. Она сказала, что все заявления будут непременно рассмотрены, а потом фирма вызовет на переговоры тех, кого сочтет нужным. Поэтому я, дескать, должен ждать и надеяться. Они не успели пока заглянуть в документы. Что ж, думаю, ничего не поделаешь…
      Хольмберг, внимательно слушая, прикурил от окурка новую сигарету.
      - Но когда я пришел домой, то задумался. Я так рассуждал: если хочешь получить работу, не грех и подсуетиться немножко… показать, как говорится, товар
      лицом. И вот вечером я позвонил ей, Инге… Телефон указан в справочнике. Я назвался, и она сказала, что помнит меня. Я объяснил, зачем приходил в фирму,
      дескать, хотел побеседовать с директором, чтобы ему было легче судить обо мне. Она сказала, что желание это вполне понятное. Тогда я решил… заговорил насчет того, что, мол, если бы мы с ней повидались как-нибудь вечерком, она могла быподробнее рассказать мне о работе, и вообще… чтоб я вошел в курс дела и получил некоторое представление. Но она расхохоталась и повесила трубку…
      Отчаянная бабенка была, подумал Улофссон. И к тому же беспечная.
      - Так продолжалось некоторое время. И однажды вечером я столкнулся с ней на улице, она явно узнала меня, потому что поздоровалась. Мы поболтали насчет соискателей, и я спросил, как там дела. Она сказала, что уже начали рассматривать документы, но выводы пока делать рано. Я опять спросил, не сможет ли она встретиться со мной как-нибудь вечером?.. Поужинаем, ну и потолкуем о фирме и всем прочем… о работе… Сперва она отказалась наотрез, но в конце концов улыбнулась и сказала, что я, мол, начал ее интересовать, а раз так, то почему бы нет… Следующим же вечером мы вместе ужинали в «Круген».
      - Через сколько дней после твоего визига в фирму это случилось?
      - Пожалуй, недели через две, не то дней через десять…
      - Так-так, продолжай.
      - Ну, она определенно ждала, что я провожу ее домой, и… я остался у нее на ночь.
      Гоп-ля, подумал Улофссон, быстро они.
      - …Она прямо обезумела,- вспоминал Бенгт Свенссон.- Вот… А после мы стали встречаться, и я спросил, не замолвит ли она за меня словечко перед директором. Она сказала, что я, мол, большой дуралей, так и сказала, но она подумает, что тут можно сделать. Время шло, и однажды я узнал, что фирма произвела отсев. Мы с Ингой продолжали встречаться, и я спросил, не замолвила ли она за меня словечко. Она сказала, что пока я остался среди претендентов, и добавила, что все решает директор. Дни шли, и…
      - Когда это было?
      - Что?
      - Когда ты узнал об отсеве?
      - Точно не помню… числа двадцатого апреля, кажется…
      - Гм. Продолжай.
      - Ну, как я уже сказал, дни шли, и вот в прошлый четверг…- На лице у него появилось озабоченное выражение, он словно заколебался.- …Я решил, что пора поговорить серьезно, и попробовал выяснить, как обстоят дела. Но она на все мои вопросы отвечала уклончиво, юлила. Теперь, мол, директора нет в живых, и она не знает, что будет дальше. «Как это? - спрашиваю.- Что же, работы вообще не будет?» - «Не знаю,- говорит.- Смотря к кому, перейдет предприятие».- «О'кей, но ты ведь можешь рекомендовать меня фирме». Тут она как захохочет… во все горло…- Свенссон сгорбился и закрыл лицо руками.- А потом сказала… сказала: «Эх ты, дурень!.. Неужели ты всерьез думаешь, что получишь это место?»- «А что? - спрашиваю.- Изволь объяснить!» - «Я,- говорит,- сумела со второго раза завести с тобой шашни, но заруби себе на носу: работы тебе не видать». Тут я начал злиться и спросил, что она имеет в виду. «Неужели ты,- говорит,- не понимаешь, что место получит квалифицированный специалист, думаешь, я не соображаю, зачем тебе понадобилась… чтоб замолвить за тебя словечко, верно? Нет уж, не так-то это легко…» Она, мол, даже не предполагала, что бывают такие дураки, как я, которые серьезно думают…- Он запнулся. -…что работу можно получить таким путем, и спросила, в каком романе я это вычитал. Дескать, все это время она от души веселилась. Я для нее внове, она в жизни не видала болванов вроде меня… Я совершенно осатанел и потребовал объяснений. «Черт возьми,- сказала она,- ты вправду воображал, что моими руками заполучишь работу? Катись-ка отсюда, игре конец…» Я, мол, ей надоел… шутки в сторону.
      Он посмотрел на свой сжатый кулак и умолк. Кулак был тяжелый и выглядел зловеще.
      - …Тогда я бросился на нее с кулаками… и бил, бил, бил… потом вцепился ей в горло… пусть эта мерзавка не думает, что ей позволено веселиться за мой счет!
      Последние слова он просто выкрикнул, раз, за разом ударяя по столу тяжеленным кулаком. Потом умолк, а кулак все стучал и стучал по столу.
      Хольмберг поспешно встал; Улофссон весь подобрался, но вид у него был нерешительный.
      Кулак вдруг перестал стучать, Бенгт Свенссон обмяк и медленно выдохнул. Затем обернулся к ним: глаза его покраснели и блестели от слез.
      Парень спятил, подумал Хольмберг. Ему стало не по себе.
      - Понятно,- сказал Улофссон, который опомнился первым.
      - Да? - Бенгт Свенссон проговорил это без всякой издевки.
      - Что ты намеревался сделать сегодня вечером?
      - Прикончить эту чертову шлюху… Я никому не позволю так поступать со мной… Я не игрушка… не дам над собой издеваться…
      - Но ты же использовал ее.
      - Это не одно и то же.
      - Разве?
      - Я…
      - Что «ты»?
      - Я только хотел проявить заинтересованность и доказать, что гожусь…
      - Доказать тем, что спал с Ингой Йонссон?
      - Тем, что проявил заинтересованность.
      - В наше время работу таким способом не получишь. Свенссон не ответил.
      - Но откуда ты знал, где она лежит?
      - Я пошел в цветочный магазин и объяснил, что хочу послать цветы родственнице в больницу, но не знаю, в каком она отделении. Они сказали, что могут навести
      справки. Надо просто позвонить вахтеру, у него есть все списки. Конечно, если сказать, с чем человека направили в больницу, то узнать проще. Несчастный случай, говорю.
      Тогда они позвонили, и я все узнал. А потом… вечером…
      - Когда ты пришел, она была уже мертва.
      - Да, я понял. В палате горела лампочка, и я увидел ее глаза… широко открытые, безжизненные.. Но потом пришла сестра и врач, а потом вы…
      Он встал.
      Хольмберг оцепенел.
      Улофссон взял Свенссона за плечо.
      - Да. Потом приехали мы…
      Бенгт Свенссон посмотрел на Улофссона.
      - Ты ведь понимаешь?
      - Конечно…
      - Нельзя позволять бабам такие вещи. Насмехаться… Нельзя, чтоб над тобой насмехались. Нельзя превращаться в объект насмешек и издевательств.
      - Разумеется. Ты знаешь Бенгта Турена?
      - Кого-кого?
      - Бенгта Турена. Свенссон покачал головой.
      - Нет. А что? Он тебе хамил?
      - Я просто спрашиваю, знаешь ли ты его. Кстати, с Фромом ты встречался?
      - Не довелось.
      - А откуда ты знал, что в четверг не… угомонил Ингу Йонссон окончательно?
      - Но в газетах ведь писали, что состояние критическое. Имени, правда, не упоминали, но речь шла об избитой женщине, на которую было совершено нападение у нее в квартире, и о том, что все это связано с выстрелами… что она еще жива…
      - Тебе и о выстрелах известно?
      - Да, тоже в газетах читал… Черт… Фром и Турен - это ведь в них стреляли!
      - Да.
      Улофссон выпустил плечо Бенгта Свенссона, надеясь, что тот не начнет почем зря махать кулаками и кричать, уж не подозревают ли они его в убийстве.
      И действительно, тот ничего такого не сделал.
      - Машина у тебя есть? - спросил Улофссон.
      Об этом они спрашивали и Сёдерстрёма, и Эрна. У Сёдерстрёма машины не было. А у Эрна была: «фольксваген» выпуска шестьдесят первого года.
      - Машина? Есть, а что?
      - Какая?
      - «Амазон»… «вольво-амазон». А что?
      - «Амазон», говоришь… а не «седан сто сорок четыре»?
      - Нет, «амазон». Но в чем дело-то?
      - Да так, к слову пришлось. Что ты делал первого мая?
      - В прошлый понедельник? Был в Роннебю у матери.
      - А во вторник?
      - Сидел там же. Я вернулся в Лунд только утром в среду.
      - Ясно…
      - А почему ты спрашиваешь? Улофссон неопределенно махнул рукой.
      - Просто так, из любопытства.

      Хольмберг вызвал дежурного по отделу общественного порядка и приказал отправить Бенгта Свенссона в камеру.
      - Но приглядывайте за ним. От этого парня можно чего угодно ожидать… еще драться начнет. Надо послать его на психиатрическую экспертизу.
      Бенгт Свенссон без сопротивления дал себя увести. Как будто смирился. Или ему было интересно, что произойдет теперь?
      Когда дверь закрылась, Хольмберг со вздохом упал в Туреново кресло.
      - Ах ты черт. Как думаешь, он соображает, что избил ее до смерти?
      - Похоже, едва ли…
      - Да… странный малый. По-твоему, он вполне нормальный?
      - Мне показалось, что он, как бы это сказать, здоровенный увалень, возомнивший себя этаким пупом земли…
      - Ишь, куда загнул! Как по писаному заговорил…
      - Ха! - фыркнул Улофссон, прищурив усталые глаза. Обычно он в такие изыски не пускается, думал Хольмберг.
      - Да,- вздохнул он, помолчав.- И все-таки странный парень, очень странный.
      - Может, он суперинтеллектуал,- предположил Улофссон.
      - Да, вероятно, есть люди на пределе между гениальностью и безумием… Я вот думаю только, всегда ли они лелеют в себе дикого зверя?
      - Кто бы знал, но не я,- развел руками Улофссон.- Не я. А к тому, что стрелял, мы ни на шаг не приблизились…
      - Верно.
      - Как же так?
      Хольмберг медленно достал сигарету, сунул ее в рот и закурил. Потом выпустил носом дым и сказал:
      - Мы свернули в сторону… судя по всему…- Он задумался и добавил: - Этот Свенссон меня прямо-таки напугал.

      Хотя было уже пол-одиннадцатого, они поехали по адресу, который назвал Бенгт Свенссон.
      Жил он в общежитии землячества на Мосвеген.
      Они разбудили вахтера, и тот нехотя открыл им комнату Бенгта Свенссона.
      Они были уверены, что ничего не найдут, но все-таки для очистки совести поискали холостые патроны. Разумеется, безуспешно.
      Комната была опрятная, чистенькая, прямо женская какая-то.
      На полке - карманное издание «Майн кампф» со свастикой на обложке. Рядом «Семь столпов мудрости» Т. Э. Лоуренса.
      - Хорошая книга,- сказал Хольмберг, показывая на «Семь столпов мудрости».
      - Правда? Ты что же, читал ее? - скептически осведомился Улофссон, глядя на увесистый том.
      - Угу. Долго, конечно.
      - А я читал вот эту.- Улофссон взял с полки зачитанную до дыр «Мстить - мой черед» Микки Спиллейна.
      Тумбочка у кровати застелена чистой салфеткой, на ней - ваза с подснежниками.
      Кровать аккуратно накрыта вязаным покрывалом, на спинке кресла - сложенный плед.
      Едва они захлопнули за собой дверь и услышали щелчок замка, как из комнаты напротив высунулась темноволосая девичья голова.
      - Привет,- сказал Хольмберг.
      - Бенгта ищете? - спросила девушка.
      - Ты кто такая?
      - Я? Лиса Булйн. А вы?
      - Мы из полиции.
      - Бенгт что-нибудь натворил?
      - Да.
      - Что-нибудь скверное?
      - Почему ты спрашиваешь?
      - Потому что он… такой…
      - Какой?
      - По-моему, он не в себе.
      - Вот как?
      - Да. Несколько лет назад он перенес менингит и, судя по всему, так полностью и не оправился. Временами он прямо как ребенок.
      - И к тому же довольно самоуверенный, а?
      - Точно. Послушать его, так идти можно только одним-единственным путем.
      - Как это понимать?
      - То есть, по его мнению, достичь чего-либо можно только одним способом - тем, который избирает он сам. И если он хочет что-то иметь, берет. По-своему…
      Хольмберг нахмурился и поковырял уголок рта.
      - И девушек тоже?
      Она едва слышно засмеялась.
      - Тут ему не надо прилагать особых усилий.
      - В самом деле?
      - Да. Он привлекателен, только чем - не объяснишь… Девушки прямо липнут к нему. Есть в нем какое-то странно детское обаяние.
      Я что-то не заметил, подумал Улофссон.
      - Может, ты имеешь в виду другое - обаяние животной силы? - предположил Хольмберг.
      - Пожалуй… Да, наверное, так и есть.
      - И тебя тоже?
      - Что «меня тоже»?
      - Тянет к нему?
      - Как бы не так! - отрезала Лиса Булин.
      - О'кей.- Хольмберг пошел к выходу.
      - Что он натворил? - спросила девушка, когда они уже были у двери.
      - Что ты сказала? - обернулся Улофссон.
      - Что он натворил?
      - До смерти избил одну женщину.
      - О-о…- Она зажала рот рукой.
      - Вот так-то.
      - Все равно его почему-то очень жалко,- помолчав, сказала Лиса.
      - Материнские чувства? - съехидничал Улофссон, закрывая за собой дверь.
      Девушка швырнула им вдогонку туфлю. Но туфля была матерчатая и, легонько ударив по стеклу, мягко упала на пол.

      Высадив Хольмберга на Юлленкрокс-аллее и направляясь по Дальбюскому шоссе к дому, Улофссон уже не чувствовал усталости.
      Наоборот, он отчаянно старался четко представить себе ситуацию, все взаимосвязи этого дела. Ни дать ни взять головоломка, в которой недостает деталей.
      - Где же этот чертов преступник? - громко спросил он себя.- Ну-ка, скажи!
      И включил радио.
      Пела Эдит Пиаф, и от неподдельной грусти, Звенящей в ее голосе, сжималось сердце.
      Голос наполнил собою ночь, слился с нею воедино.
      Интересно, о чем она поет? - подумал Улофссон и пожалел, что не знает французского.
      Он и сам был вроде этого голоса в ночи.
 

      Пришло и миновало воскресенье.
      НП позвонил Хольмбергу узнать, что случилось ночью.
      Разговор получился долгий.
      Сам Хольмберг позвонил в Роннебю, и мать Бенгта Свенссона подтвердила, что первого и второго мая тот действительно был у нее.
      Выйти из тупика… снова взять след…
      Наступил вечер. По радио гоняли модные новинки шведской эстрады. Уши вянут - хоть из дому беги.
      Черстин не пропускала ни одной из таких передач, даже все повторения слушала по нескольку раз на дню Мартин же эту программу не выносил и называл ее «опиум для немузыкальных». Ему больше нравилась классическая музыка.
      Но вечер стоял погожий, прохладный, напоенный весной и обещанием чего-то. Вечер, который медленно, неторопливо сменился ночью.
      Сегодня, пожалуй, можно будет наконец-то выспаться, с надеждой подумал Хольмберг, укладываясь в постель.
      И скоро действительно уснул.
 

      В понедельник было почти по-летнему жарко.
      Не шелохнет, деревья в зеленом убранстве, магнолии в цвету, газоны уже подстрижены.
      Люди с самого утра размякли от зноя и обливались потом.
      Видимо, лето будет чудесное.

      Но ни Мартин Хольмберг, ни Севед Улофссон почти не замечали прекрасной погоды. Только и подумали, что с утра не по сезону жарко, ходишь весь в поту.
      Бенгт Турен был еще жив. Так им сказали.
      Пульс по-прежнему ровный, и сердце, судя по всему, останавливаться, не намерено. Но вообще-то ему давно полагалось умереть. Врачи сами не понимали, почему он жив.
      Попутно Хольмберг поинтересовался, как чувствует себя Удин. Тот уже настолько оправился от операции, что подошел к телефону.
      Хольмберг коротко доложил обо всем, что случилось с тех пор, как аппендицит уложил Удина в больницу.
      - Да, будь я проклят,- сказал Удин.- Слушай… Он замолчал.
      - Да?
      - Связь между выстрелами и вакансией достаточно очевидна. Как ты думаешь, может. Инга Йонссон оставила какие-нибудь записи? Вы проверяли?
      - Нет,- честно признался Хольмберг.
 

      - Будем копать дальше,- сказал Улофссон.
      Все трое - Хольмберг, Улофссон и Вестерберг - сидели в кабинете Турена.
      - На очереди Стрём,- сообщил Хольмберг.- Вернемся к списку соискателей - другого пути я не вижу. Займемся теперь Стрёмом. Он последний - то есть пятый- из счастливчиков, прошедших третий отсев. Вот его документы.
      Он достал папку.
      - Он с сорок второго, стало быть, ему тридцать лет. Родился в Несшё, там же кончил школу. Кандидат философией добивался этого явно долго. Особым опытом работы похвастаться не может… Одно лето был репортером, потом работал в каникулы агентом по сбору объявлений для какой-то школьной газеты. В этой справке говорится, что он несколько лет был председателем ученического совета своей школы… потом он был председателем землячества, как Эрн. А это, с точки зрения Фрома, большой козырь, если верить Эрну. Еще он был представителем землячества по связи с прессой, так тут
      написано, и возглавлял одно из общежитий… Парень явно старался набрать в землячестве побольше нагрузок. Диплом у него весьма пестрый, насколько я могу судить. Смотри: социология, психология, педагогика, общественные науки, статистика, общий курс техники информации и скандинавские языки… на все руки мастер.
      - Слушай,- сказал Улофссон,- мне тут пришло в голову… Может, Фром оставил какие-нибудь заметки насчет этих парней? И только ли это парни? Девушек нет?
      - Если ты читал объявление, то наверняка видел, что они приглашали мужчин. А что касается записей, тут вы с Удином правы. Я недавно с ним разговаривал, и он заметил, что Инга Йонссон, наверное, вела записи, только они еще не попались нам на глаза. Может, займешься этим, Ларе?
      И Ларе Вестерберг отправился в контору А/О «Реклама», проверять.

      Стефан Стрём жил в общежитии на углу Кастаньегатан и Сёдра-Эспланаден.
      Высокий дом с голубым фасадом. Комната Стрёма была на девятом этаже.
      Выйдя из лифта, Хольмберг и Улофссон отыскали на почтовом ящике у двери в коридор табличку с именем Стрёма.
      Позвонили и стали ждать.
      Изнутри не доносилось ни звука.
      Улофссон позвонил еще и еще - безрезультатно.
      В этот момент из лифта вышел какой-то парень, направился к двери и отпер ее ключом.
      - Ты случайно не Стефан Стрём? - спросил Улофссон.
      - Я? Нет, а что?
      - Мы из полиции. Ищем Стефана Стрёма. Ты не знаешь, где он?
      - Нет. Да если б и знал, ни за что бы не сказал полицейским, очень надо! - Парень с грохотом захлопнул дверь у них перед носом.
      - Какого черта! - вскипел Улофссон, тщетно дергая за ручку.- Ах ты…
      Со злости он нажал сразу на два звонка и не отпускал кнопки до тех пор, пока дверь не отворилась.
      - В чем дело, черт побери?! - Выглянувший парень был в зеленых пижамных брюках, босиком, волосы всклокочены.
      - Ты кто? - спросил Улофссон.
      - Ханс Висландер,- машинально отозвался тот, сонно щурясь.
      - Ты не знаешь, где болтается Стефан Стрём?
      - Который час? - Парень потряс головой.
      - Без четверти одиннадцать,- сообщил Улофссон.
      - А-а, фу-ты,- сказал Висландер.- Я спал…
      - Ага. Тебе известно, где находится Стрём?
      - Нет. Понятия не имею. Черт, всего-то два часа вздремнул, и надо же - будят этим дьявольским трезвоном! Вы кто?
      Он явно еще не проснулся, стоял и машинально теребил свои зеленые пижамные брюки.
      - Почему ты спишь днем?
      - Почему?.. Не ваше дело! Если хотите знать, я работаю ночным сторожем. Кто вы?
      - Разве ты не учишься?
      - Учусь. А в каникулы работаю.
      - Это сейчас-то?
      - Да. Кто вы? - сердито повторил он, запустив руку в спутанные черные волосы.
      - Полиция. Ищем Стефана Стрёма.
      - Вот оно что. Я не знаю, где он.
      Он хотел, было закрыть дверь, но Улофссон подставил ногу и протиснулся внутрь.
      Висландер пожал плечами и скрылся в своей комнате.
      Ты не запомнил, какой у Стрёма номер комнаты? - спросил Улофссон.
      - Девятьсот семнадцать,- ответил Хольмберг.- Девятьсот семнадцать.
      Они разыскали нужную дверь. Она была заперта, и на стук никто не отзывался.
      Что ж, придется постучать к соседям.
      Первым открыл некий Бёрье Нурдстрём. Похоже, он толком не соображал, о чем речь, так как упорно твердил, что у него-де течет и гремит унитаз и раковина с трещиной.
      - Уже три месяца сулят заменить. Может, посодействуете? Вы же из полиции…
      Он был маленького роста и говорил почти фальцетом.
      Во второй раз им опять не повезло.
      Соседнюю комнату занимал Бьёрн Виден, который громко жаловался на радикулит. Нагнулся на тренировке поднять штангу да так и остался скрюченным.
      Но где был Стрём, он понятия не имел. Помнил только, что не видел его уже несколько дней.
      Следующей оказалась Черстин Ларссон. Она появилась в халате и выглядела такой же сонной, как Вислан-Дер.
      Прямо как будто всю неделю только и делает, что спит, подумал Улофссон.
      На ней был красный халат, волосы заплетены в косы. Лицо хорошенькое, помятое со сна.
      Она три раза подряд зевнула и почмокала губами.
      - Стефан? Я уже который день не вижу его. Пожалуй, с неделю…
      В общей кухне сидел светловолосый парень в желтой майке с короткими рукавами. Он склонился над газетой и, громко чавкая, уплетал бутерброд с колбасой. Рядом на столе лежал еще один здоровенный бутерброд с толстым ломтем копченой свинины.
      - Добрый день,- поздоровался Хольмберг.
      Парень поднял голову и вопросительно уставился на них.
      - Мы ищем Стефана Стрёма. Случайно не знаешь, где он?
      - Нет,- сказал парень и проглотил недожеванный кусок.- Нет. Я давно его не видал. Может, домой уехал, в Несшё? Он говорил, что вроде собирался туда в конце апреля.
      - А где в Несшё его искать, не знаешь?
      - Знаю. У родителей. Был где-то у меня его адрес, сейчас пошарю.
      Парень оказался на редкость услужливым и принес не только адрес, но и номер телефона, попутно сообщив, что его самого зовут Роланд Эльг.
      - А вдруг его там нет, где тогда искать, как ты думаешь?
      - Гм.- Парень задумался.- Трудно сказать, но он должен быть там. Раз его нет здесь, я имею в виду.
      - Ты хорошо его знаешь?
      - Более или менее. Когда я перебрался сюда прошлой осенью, он уже был тут. Мы с ним болтали, выпивали вместе, но вообще-то он держится особняком. Погряз в заботах.
      - В каких таких заботах?
      - Ну, точно не знаю. Он не любит распространяться насчет этого.
      - Но ты ведь можешь рассказать, что знаешь?
      - Конечно. Что знаю… кое-что я слыхал в коридоре… Положение у него сложное. Кончил университет три года назад, но нормальной работы так и не нашел. Потом еще неурядицы с этой… с бывшей женой.
      - В каком смысле?
      - Она его выгнала, когда он остался без денег,- не то год, не то полтора назад. У них сын. Но ребенка ему, ясное дело, даже видеть не разрешают. Во всяком случае, так говорят… Ребята, должно быть, знают, хотя сам он о ребенке никогда не заговаривал.
      - А кто у него жена?
      - Ее зовут Биргитта. Биргитта Стрём.
      - Где она живет?
      - Понятия не имею. Знаю только имя, а вот где живет - не представляю. Я ее не видел ни разу, да это, наверно, и неудивительно.
      - Что ты имеешь в виду?
      - Она тут не бывала, не заходила к нему, насколько мне известно.
      - Она действительно выставила его, когда он остался без денег?
      - Да. Берт говорил; он тоже тут живет и, пожалуй, знает Стрёма лучше других. Я от него слыхал, а уж как там было на самом деле…
      - Не знаешь, этот Берт… Как его фамилия?
      - Шёгрен.
      - …он дома?
      - Постучите. Вон его дверь.
      Он сам постучал, и Берт открыл.
      - Здорово, Берт. Тут вот из полиции, Стефаном интересуются.
      - Понятно,- сказал Берт Шёгрен, хотя на лице у него было написано недоумение.
      Высокий худой парень в шортах, сандалиях и незастег-нутой рубахе. И все равно казалось, что он изнывает от жары.
      - Да,- сказал Хольмберг,- мы ищем Сгефана Стрёма. Ты случайно не знаешь, где живет его жена?
      - Конечно, знаю. Только его там нет. Но адрес сказать могу.
      - Ты знаком с его женой? - спросил Улофссон.
      - Знаком не знаком, но встречался.
      - Она действительно выставила его за то, что он сидел без гроша?
      - Гм… Пожалуй, это чересчур громко сказано, хотя на первый взгляд так и есть. Биргитта немного помоложе Стефана. Кстати, они пока не развелись, только живут врозь. Она ассистентка у врача и зарабатывает не бог весть сколько. Поженились они пять лет назад и уже год как расстались. Стефан перебрался сюда, в общежитие. Не думаю, чтобы они с тех пор хоть раз виделись. В общем, история непростая, и уж никак нельзя говорить, будто она выставила его за то, что он очутился на мели.
      - Так как же обстоит дело в действительности?
      - Стефан закончил университет в шестьдесят восьмом, искал работу, но ему не везло, ничего приличного он не нашел. Перебивался кое-как, а у Биргитты с деньгами тоже не густо. Под конец он даже временно, даже в каникулы нигде не мог устроиться и, когда подошел срок выплачивать ссуду на учебу, сидел без гроша в кармане. Сбережений у Биргитты нет, жалованья, как вы понимаете, не хватало. В результате Биргитта заработала нервное расстройство, а Стефан едва не покончил с собой и угодил в больницу. Потом он выписался, но совместная жизнь никак не налаживалась, и уже буквально через несколько дней он бегал по городу, искал угол. И случайно нашел. Потом несколько месяцев жил у меня, а в августе ему дали комнату, тут же, в общежитии. Тогда же он получил через УРТ направление на работу и немного разжился деньгами.
      - Что это была за работа?
      - Социальное ведомство решило провести анкету среди безработных выпускников. Черт, прямо насмешка какая-то…- Он сухо хохотнул и повторил: - Прямо насмешка.
      - Стало быть, с финансами у него весьма худо? - сказал Хольмберг.
      - В общем, да. Сейчас он кое-как сводит концы с концами благодаря работе в УРТ. Но это скоро кончится. Его взяли только до первого июня.
      - Вот как?
      - А самое скверное - что работа не доведена до конца. Стефан очень мучился из-за этого.
      - Что ж, можно его понять. Но разве нельзя завершить ее?
      - По всей видимости, нет. Насколько я понял из его рассказов, ему и еще девяти ребятам поручили это обследование и выдали пособие, или жалованье, называйте как угодно. Десять месяцев им платили по тысяче крон. Только не думаю, чтоб хоть один уже выполнил свою часть. Пролонгации просили, должно быть, все, но я точно знаю: Стефану отказали… и остальным, наверное, тоже. Он просил сохранить ему пособие до конца года. Тогда он, дескать, гарантирует завершение работы. Ну и свои финансы кое-как подправит, но ему отказали.
      - Когда это было?
      - Когда пришел отказ?
      - Да.
      - Сейчас скажу… Кажется, в феврале.
      - Он тогда уже знал, что не уложится в срок?
      - По-видимому, да… Или am было в марте? - Шёгрен задумался, потирая нос и устремив взгляд в пустоту.- Когда же он, черт побери, послал документы в ту рекламную фирму? - пробурчал он, обращаясь к самому себе.
      - В марте,- подсказал Улофссон.
      - Что? Выходит, вам это известно?
      - Да.
      - Значит, в марте? Гм. В таком случае и отказ пришел в марте. Потому что документы он послал в том же месяце. Узнав об отказе, Стефан сразу начал искать работу… да, он вечно искал работу. Только на сей раз серьезно встревожился, что к лету останется без денег и без места. Ведь последние годы он в каникулы нигде не мог устроиться.
      - А родители ему помогали?
      - У него только отец, столяр-краснодеревщик, уже на пенсии, живет в Несшё, и, насколько мне известно, материальной помощи от него ждать трудно, самому едва
      хватает. А с родителями Биргитты Стефан, похоже, никогда не был в особенно хороших отношениях. Не думаю, чтобы он рискнул попросить у них взаймы. Да, видимо, чам с деньгами тоже слабовато. Биргитта родом из Вестервика, ее отец работал на верфи, теперь его уволили по сокращению, и живет он, должно быть, на пособие. Мамаша у нее уборщица. Стефан как-то говорил. Нет, тут для него никакого просвета не видать. Вся надежда на эту рекламную фирму. Если, конечно, они дадут ему работу теперь, когда Фром умер и все такое. Но они же возьмут кого-нибудь на службу, мне так кажется.
      - Когда ты в последний раз видел Стефана?
      - Довольно давно. Может, он в Несшё уехал, к отцу? Во всяком случае, что-то такое я от него слышал. Фактически мы не виделись с тридцатого апреля. Он тогда говорил, что собирается домой.
      - Машина у него есть?
      - Машина? Нет, вряд ли. При его финансах…
      - Значит, нет?
      - Нет.
      - А где живет Биргитта?
      - Там его нет, уверяю вас.
      - Может, и так, но на всякий случай. Какой у нее адрес?
      - Она живет на Клостергорден.
      - А точнее?
      Шёгрен назвал номер дома.

      Вернувшись в управление, Хольмберг позвонил отцу Стефана Стрёма и спросил насчет сына. Сын? Последний раз отец видел его на рождество.
      Пришлось объяснить встревоженному старику, зачем полиции понадобился его сын.
      - Когда вы последний раз имели от него весточку?
      - Две недели назад. Я получил письмо.
      - Он не писал, что думает уехать или что-нибудь в этом роде?
      - Уехать? Не-ет…

      - Там он не был,- сказал Хольмберг, входя в кабинет Улофссона.
      - Да? - Улофссон с легким удивлением повысил голос и вскинул брови. Он еще больше удивился, узнав, что сын вообще не собирался в Несшё.-Странно. Где же он тогда?
      - Пожалуй, стоит попытать счастья у его жены.
      - Может, сперва перекусим?
      - Ладно. И впрямь не мешало бы.
      - Поедешь домой?
      - Нет, поем где-нибудь в городе. Черт, у меня такое ощущение, что все без толку. Я вообще начал сомневаться, что убийство и покушение на Бенгта связаны с вакансией у Фрома.
      - Да, и, правда, впору усомниться… Может, опять ложный след. Не исключено, что мы здорово ошибаемся.
 

      Встречаясь с соискателями, они каждому задавали вопрос о его политических взглядах.
      Эрик Сёдерстрём оказался центристом.
      Роланд Эрн предъявил членский билет консервативного студенческого союза.
      Бенгт Свенссон объяснил, что политикой совершенно не интересуется, но голосует обычно за УКГТШ.
      А Стефан Стрём?
      «Я ничего точно не знаю,- сказал Берт Шёгрен.- Мы об этом довольно редко говорили, хотя для меня самого политика небезынтересна. Стефан время от времени поругивал наше хреновое общество - и неудивительно, в его-то положении… В последнее время он стал очень скрытный и почти не говорил о себе. Хотя поначалу у него явно была потребность облегчить душу. Конечно, Биргитта, материальные неурядицы… Но теперь… За последние полгода… нет. Мы редко обсуждали политику».
      «А разве нормально, что два человека, так хорошо знающие друг друга, как вы, не спорят о политике?» - вставил Хольмберг.
      «Ну… о политических проблемах мы, разумеется, говорили, но не о партийной принадлежности и прочем в таком роде… Что касается его взглядов, гадать не буду, я не знаю. Может быть, соци… может, еще левее, а может, радикальный либерал».
      - Думаешь, удастся найти что-нибудь на Стрёма? - спросил Улофссон.
      - Посмотрим… Надеюсь, досье скоро принесут. Вот тогда и поглядим, есть там что-нибудь или нет. Если досье вообще существует…
      Прежде чем выехать на квартиру Стрёма, Хольмберг попросил проверить по картотеке, нет ли у них материала на Стрёма, а кроме того, обратился с той же просьбой к агенту полиции безопасности в отделе общественного порядка.
      - Нет,- ответил тот.- Это имя мне как будто незнакомо, но я посмотрю.
      Сотрудница картотеки обещала сообщить результаты поисков.
      Полиция безопасности никакими данными не располагала.
      - Мы тоже не всеведущи.- развел руками агент. По дороге в буфет они встретили Вестерберга.
      - Уже вернулся? Что-нибудь нашел в конторе? Вестерберг отрицательно покачал головой.
      - Дьявольщина! - выругался Хольмберг.

      После ленча - было уже два часа - они все вместе выехали к Биргитте Стрём.
      Ее дома не оказалось.
      Соседей тоже.
      Назад в управление. Имеет смысл поискать ее на работе.
      Только вот где она работает?
      Ассистентка у врача.
      - В больнице,- предположил Хольмберг.
      Он сам позвонил туда и спросил, не числится ли среди персонала некая Биргитта Стрём. В отделе кадров обещали навести справки и как можно скорее дать ответ.
      Пока они ждали звонка из больницы, сотрудница картотеки принесла пухлую папку.
      - Материалов хоть отбавляй,- сказала она.
      - Да, хватает,- согласился Хольмберг и принялся листать протоколы и акты.
      Стефан Стрём имел не один привод. Раз его задержали за сопротивление полицейскому, который находился при исполнении служебных обязанностей, это когда студенты заняли несколько домов. В 1968 году он был задержан в связи с беспорядками во время смотра призывников: попытался стащить с лошади конного полицейского. Кроме того, была жалоба от частного лица: Стрём якобы ударил его по голове плакатом, когда левые студенты в шестьдесят девятом году сорвали согласительное совещание представителей университетов и экономических кругов (Стрём, однако, отрицал, что ударил истца, который, кстати, и сам был, не вполне уверен, что удар ему нанес именно Стрём). Дальше шел протокол насчет того, что во время демонстрации против теннисного матча в Бостаде он укусил в руку одного из полицейских. Стрём участвовал в сидячей забастовке у главных ворот, а полицейский пытался угостить его по голове дубинкой. Потом в Мальме он бросал яйца в американского посла, а однажды ночью его застали возле полицейского автомобиля, на который он мочился. «Стрём заявил, что ему было необходимо оправиться, или, как он сам выразился, опорожнить пузырь» - стояло в рапорте. Почти все протоколы допросов были подписаны Туреном, только два из них подписал инспектор отдела общественного порядка. Но не агент полиции безопасности.

      Они еще раз потолковали с агентом полиции безопасности, и разговор этот привел их в замешательство.
      - Я же сказал: нет,- повторил агент.- Нет у меня на него материалов.
      - Но как, черт побери, парень с таким «послужным списком» сумел избежать твоей картотеки?
      - Дай-ка я взгляну, что у тебя там за бумаги.- Он читал и, чем дальше, тем гуще краснел.- Господи боже, это-то я помню…
      - Ну? - сказал Хольмберг.
      - Только…- Он перебрал свои документы.- Только у меня тут нет никакого Стефана Стрёма…- Он вытащил какой-то листок и воскликнул: - Смотрите! Сикстен Сверд! Черт, я же неправильно зарегистрировал.
      - То-то и оно…
      - Господи, а вдруг вся картотека ни к черту… надо проверить… столько труда…- Он искренне расстроился, но потом взял себя в руки: - Говорите, он искал работу?
      - Да.
      - А какой предприниматель возьмет на работу парня с этаким «хвостом»? Ведь в любую минуту учинит в фирме революцию!
      - Вот-вот,- коротко заметил Улофссон.
      - Но…- начал Хольмберг.
      - Да?
      - Предположим, он угомонился…
      - И что же?
      - Бенгт тебя не расспрашивал о Стрёме?
      - Меня? Нет,- отозвался агент, которого вообще-то звали Густавом Адольфссоном.- Он и так прекрасно его знал.
      - И он ни единого раза не вспоминал при тебе это имя?
      - Нет,- сказал Адольфссон.
      Это был маленький толстяк, длинноволосый, с одутловатым лицом и кустистыми бровями. Обут он был в сандалии и носил светло-серый костюм. В свои пятьдесят с лишним лет он слыл человеком интересным, необычайно сметливым и славился умением обуздывать трудных клиентов.
      - Господи боже,- вздохнул он.- Подумать только, вся картотека - кошке под хвост.
      Хольмберг хмыкнул.
      - Как будто становится горячо, а? - сказал он, выходя из комнаты.

      Полчаса спустя пришло сообщение из больницы. Биргитта Стрём в самом деле работает у них. Только там ли она сейчас?
      В кадрах этого не знали, но переключили разговор в соответствующее отделение.
      - Биргитта Стрём действительно работает у нас,- сказал женский голос.
      - Можно с ней поговорить?
      - Нет.
      - Почему?
      - Она в отпуске.
      - Вот как! И давно?
      - Ас кем я, собственно, говорю?
      - Ассистент уголовной полиции Хольмберг.
      - Вон оно что… Она натворила глупостей?
      - Нет-нет, все в порядке. Нам просто нужно с ней поговорить. Где она?
      - В отпуск она ушла дней десять назад, а больше я ничего не знаю.
      - То есть вам неизвестно, где она находится?
      - Она говорила, что вроде собирается уехать. Только вот куда? Когда мы об этом беседовали, она, по-моему, и сама еще ничего толком не решила.
      - Гм…
      Хольмберг почесал в затылке.
      - Куда же она могла уехать? Может, в Вестервик?
      - В Вестервик? А почему именно туда?
      - Там живут ее родители.
      - А-а, что ж, вполне возможно.
      - Вы не знаете ее девичьей фамилии?
      - Муберг, если не ошибаюсь.

      По словам Улофссона, Мубергов в Вестервике было полным-полно. Человек пятнадцать. Поэтому он сел за телефон.
      Вестерберг и Осборн Бекман поехали в общежитие, чтобы обыскать комнату Стрёма.
      Хольмберг составил описание внешности Стрёма и приказал объявить розыск.
      Для того чтобы получить мало-мальски подробное описание, ему пришлось несколько раз звонить по телефону.
      Наконец словесный портрет был готов и разослан по инстанциям.
      Стефан Стрём, родился 23 сентября 1942 года.
      Рост около 180 см, телосложение худощавое.
      Лицо овальное, профиль резкий. Нос прямой. Глаза немного навыкате.
      Волосы пепельные, довольно длинные.
      В последний раз его видели в зеленом пиджаке покроя «паркас», синих джинсах и деревянных сабо.
      Особые приметы отсутствуют.
      Стрёма надлежит взять под стражу и незамедлительно препроводить в Лунд или в ближайший полицейский участок с целью временного ареста и передачи в руки соответствующих органов.
      Не исключено, что он окажет сопротивление.
      Возможно, разыскиваемый ездит в легковом автомобиле марки «вольво-седан 144», регистрационный номер и год выпуска неизвестны. Цвет автомобиля темный, возможно синий.
      Стрём подозревается в убийстве и в покушении на убийство сотрудника полиции.
 

      Когда розыскное письмо было готово к рассылке, время подошло к семи.
      Они собрались в кабинете Турена.
      - Я в конце концов разыскал этих Мубергов,- доложил Улофссон.- И Биргитту Стрём. Только она понятия не имеет, где обретается Стефан. Во всяком
      случае, она очень встревожилась и сегодня вечером выезжает в Лунд. Еще она сказала, что он взял на время ее машину.
      - Легковушку?- спросил Хольмберг.
      - Да. «Вольво-седан сто сорок четыре», выпуска шестидесятого года, цвет темно-синий.
      - Ты и номер узнал?
      - А как же.
      Хольмберг внес дополнения в свою бумагу.
      - Он позвонил ей двадцать шестого апреля и спросил, нельзя ли ему взять на время машину,- продолжал Улофссон.- По ее словам, это был их первый разговор за много месяцев. Поначалу она заколебалась, но он объяснил, что ему позарез нужна машина и что она - единственный человек, который может ему помочь. Тогда она согласилась, и он зашел за ключами. Биргитта говорит, что оставила их у двери. В квартиру он не входил. Она решила сделать для него то немногое, что в ее силах… Стефан обещал вернуть и ключи и машину, когда она приедет из Вестервика. На этом наш разговор практически закончился. Разумеется, она спросила, в чем дело, и я постарался ответить как можно неопределеннее. Напирал на то, что мы его ищем для проверки и что это, мол, очень важно. Завтра утром она приедет в город и зайдет сюда.
      - Так. Ну и как твое впечатление о ней?
      - Комок нервов. Судя по голосу, она страшно расстроилась, что мы интересуемся Стрёмом. Сказала что-то вроде: мол, кажется, ничего никогда не уладится. Никогда не изменится к лучшему… в таком вот духе.
      Бекман доложил о результатах обыска в комнате Стрёма.
      - Помещение на вид прямо-таки нежилое. Но мы нашли одну штучку, которая имеет огромное значение… Решающее…
      - Что именно? Пластмассовые пули?
      - Совершенно верно,- сказал Бекман.- Я не успел сравнить их с той, которую извлекли из тела Фрома. Но сегодня вечером все будет известно абсолютно точно. Тут у меня небольшой списочек важнейших находок. - Он развернул лист бумаги. - Так вот, - медленно начал он, - я не буду все зачитывать, но… сберкнижка на шестьдесят пять семнадцать, два банкнота по десять крон в ящике письменного стола, зачетка, альбом с чертовой уймой объявлений о приеме на работу и масса писем, где ему сообщали об отказе… своего рода личная летопись, - задумчиво проговорил Бекман и продолжал, обдумав сказанное: - Комната довольно-таки пустая. Фотография женщины, видимо жены, и снимок новорожденного младенца. Одежды немного, зато весьма много книг на полках плюс материалы какого-то исследования, разбросанные по всей комнате. Анкеты, таблицы, блокноты с записями, какие-то бумаги и прочий хлам в том же роде. Наверно, это как раз те исследования, о которых вы говорили.
      - Где ты нашел пули? - спросил Хольмберг.
      - На письменном столе. Прямо посередине. Пять штук в обойме.
      - Когда случилась та кража со взломом в оружейном складе? - поинтересовался Улофссон.- Ну, насчет которой справлялся Удин?
      - Сейчас посмотрю,- сказал Хольмберг.- Кажется, справка у меня где-то здесь, куда-то я ее сунул несколько дней назад.- Он начал ворошить бумажки и наконец воскликнул: - Вот! Двадцать шестого апреля.

      Вечером Хольмберг никак не мог заснуть.
      На улице было тепло, дело шло к полнолунию.
      Он чувствовал какое-то напряженное беспокойство.
      Точно накануне важной операции.
      Тут сомнений быть не могло.
      Но где же он?
      Предстоит долгая и изнурительная погоня за тенью?
      Он перевернулся на живот и взбил подушку.
      - Не спится? - тихо, сонным голосом спросила Черстин.
      - Я тебя разбудил?
      - Мммм… немножко…
      - Ты спала?
      - Кажется…
      - Чертовски жарко,- сказал он.
      - Скорее, это ты чересчур уж горяч.
      - Может быть. Но теперь все так близко. - Расплата?
      - Что?
      - Расплата за Бенгта… это она близка?
      - А! - фыркнул он.- Брось ты! Тоже мне… моралистка нашлась!
      - Тс-с! Не так громко. Ингер разбудишь.
      - Дело не в расплате, не в мщении,- задумчиво проговорил он. - Дело в том, чтобы схватить безумца, который убил одного человека и едва не убил второго. Но это не месть. Мы просто обязаны выполнить свой долг, несмотря на все частные эмоции. Впрочем, когда все останется позади, будет, конечно, здорово…
      Несколько минут оба молчали.
      - А если уж говорить о мести,- сказал он,- то это была бы месть всем преступникам… месть общества… а мы только ее орудия. Нет, как будет хорошо, когда все останется позади.
      - Бенгт до тех пор вряд ли доживет.
      - Как знать… только при чем тут это?
 

      Понедельник уступил место вторнику. Часы пробили двенадцать, и началась гонка нового дня.
 

      С Биргиттой Стрём беседовал Хольмберг.
      Когда он утром пришел в управление, она уже сидела там и ждала. Они поднялись в его кабинет.
      В комнате пахло затхлостью. Хольмберг подошел к окну, откинул штору и распахнул рамы.
      На улице было уже тепло, на небе ни облачка.
      Два воробья сновали в сквере возле управления.
      Хольмберг устал.
      Поспать ему удалось всего несколько часов.
      Что же такое случилось с ночами?
      Либо он мучился бессонницей, либо что-нибудь поднимало его с постели. И тогда он опять-таки не спал.
      Обернувшись, он увидел, что Биргитта Стрём остановилась в дверях.
      - Садитесь, садитесь,- пригласил Хольмберг.
      - Спасибо.
      Она опустилась на краешек стула.
      Хольмберг посмотрел на нее. Первая мысль была: внешность самая заурядная, ничегошеньки не говорящая. Маленькая и худая, почти хрупкая. Лицо бледное, каштановые волосы до плеч чуть взлохмачены. Взгляд усталый, упорно смотрит в пол.
      Одета она была в короткую юбку и белую блузку с черным жакетом. На руке часы. Никаких украшений: ни колец, ни браслетов, ни серег, ни броши.
      Только губы бросались в глаза - ярко-красные, они резко выделялись на бледном лице.
      Не такими ли красными губами наше воображение наделяет проституток? - подумал Хольмберг и тотчас устыдился, поймав себя на этой мысли.
      - Как самочувствие? - спросил он.
      - Я… устала…
       - Гм…
      - Чго он, собственно, натворил, Стефан?..
      - Почему ты спрашиваешь… Можно на «ты»?
      - Конечно.
      - Так почему ты спрашиваешь?
      - Ну…- Она подняла глаза и слегка пожала плечами. - Иначе зачем полиции его искать, если он ничего не сделал? Ведь наверняка что-то сделал. С ним самим-то ничего не случилось? - Она вдруг застыла и посмотрела ему прямо в глаза.
      - Случилось? Нет, не думаю. Мы подозреваем, что он замешан кое в чем, случившемся на прошлой неделе.
      - В чем же? Расскажи, в чем дело, не надо держать меня на взводе.
      - У нас есть основания полагать,- Хольмберг точно прыгнул очертя голову в омут,- что Стефан Стрём причастен к убийству директора Фрома и к покушению на
      убийство комиссара Турена, имевшим место на прошлой неделе.
      - О-о… нет…- Она закрыла лицо руками. Но не плакала.- О нет… только не это… только не это… ведь и так…
      - Ведь и так?
      - Я имею в виду… его вечно преследовали неудачи… заботы…
      - Гм…
      - Значит, это он… стрелял? Я читала об этом в газетах и видела по телевизору. Он? Стефан? Он стрелял?
      Черт, подумал Хольмберг, слегка вздохнул и сел за стол. Сложил руки на столе и посмотрел ей в глаза.
      - Не знаю, но кое-что говорит за это,- медленно сказал он.- Но я не знаю. Хотя думаю, что так оно и есть. Нам необходимо поговорить с ним. Вдруг это не он. Но пока нам неизвестно, где он, пока мы его не найдем, пока мы будем подозревать, что у него есть основания скрываться,- до тех пор мы будем думать, что совесть у него нечиста.
      - Боже мой…
      - Мне очень жаль,- тихо сказал Хольмберг.- Но так уж вышло.
      - Да…- Она едва заметно кивнула и перевела дух.- Да, я понимаю.
      - Так, может, расскажешь немного о нем? Я имею в виду, вдруг это натолкнет нас на мысль, где он прячется. Во всяком случае, мы получим более четкое представление о том, что произошло и почему.
      - Где он, я не знаю… Но могу рассказать о нем.
      - Э-э-э… сигарету? - Хольмберг протянул ей пачку.
      - Нет, благодарю… а впрочем… Он поднес ей спичку.
      - Я встретила Стефана в шестьдесят шестом. Через два года мы поженились, и в это же время он закончил университет. Не бог весть как: он никогда полностью не сосредоточивался на учебе, всегда у него была масса других дел - землячество, политработа и все такое. Материальное положение у нас было не блестящее. Я, конечно, зарабатывала, четыре года трубила ассистенткой у врача, а других источников дохода у нас под конец не осталось. Сбережения мои ушли на жилье, мы поселились в двухкомнатной квартире, которая стоила нам четыреста крон в месяц… ну и кое-что пришлось купить. Мебель, циновки, кровати, стол, стулья, кресла, диван и прочее… тоже немалые деньги. До того как мы поженились, я снимала меблирашку с полным пансионом. Поэтому вещей у меня почти не было. Стефан жил в общежитии. Сбережений у меня гроши, откладывать было особенно не из чего, да я и не стремилась к этому… относилась к будущему несколько беззаботно. На квартиру в общежитии мы претендовать не могли, где уж нам. Да… после окончания курса он начал искать работу. Отвечал на объявления и как только не пробовал - а в ответ вежливые отказы. Он надеялся на хвалебные отзывы о работе в землячестве, дескать, лишний козырь, во всяком случае, так говорили другие… но, видимо, на деле все обстояло иначе. Странно как-то, ведь он раз даже был председателем землячества. Иногда он куда-нибудь устраивался, но все это продолжалось недолго, работа-то непостоянная. Был санитаром, школьным сторожем, надзирателем тюрьмы в Мальме, продавцом в книжном магазине. Но платили там негусто, а главное - работа была временная. Три месяца он торговал электропроводами в кооперативном магазине ЭПА, две недели вкалывал грузчиком на складе. Только и делал, что таскал болты и складывал их в ящики. Сортировал документы в архиве, полтора месяца, два года назад. И все время искал постоянное место. В Лунде и в других городах… даже на севере, в Будене. Потом родился Мате. Осенью шестьдесят девятого.
      - Мате - это ваш сын?
      - Да. Сейчас ему три года. После его рождения мы стали получать пособие на ребенка, но как раз в это время повысили квартплату, а Матсу нужны и пеленки, и еда, и одежда… и цены на еду тоже выросли. И самим надо одеться. А жалованье у меня не больно-то увеличилось. Два года назад, в семидесятом, все кончилось. Он больше не мог найти работы. Не знаю, может, тут сыграли свою роль и политические симпатии Стефана, но ведь в его документах это не указано… Думаю, работы попросту не было.
      - А каковы его политические взгляды?
      - Как вам сказать… В общем, он не социалист, скорее либерал, но весьма радикально настроенный… да, очень радикальный либерал… Хотя, может, это почти то же самое, что социалист? Я не знаю… Наверно, когда ищешь работу, радикализм только вредит. Он обычно говорил, что если у тебя есть убеждения и если ты их отстаиваешь, то ни черта не получишь. Видно, так оно и есть. Он любит спорить, дискутировать… Конечно, он никакой не террорист, но вечно рассуждает о всяких там недостатках в обществе и в мире и о том, что это надо изменить.
      - В демонстрациях он участвовал?
      - Разумеется. И несколько раз попадал в полицию… Он очень не любит полицию… Он сопротивлялся, и тогда…
      - Сам напрашивался?
      - Как это?
      - Ну… он враждебен по отношению к полиции?
      - Враждебен? Он борется за то, во что верит и что считает справедливым.
      - Гм…
      - Так уж получается. С семидесятого года он ни разу не сумел найти работу, хотя я не знаю, как было в последнее время. Но целый год мы жили на мое жалованье и остатки сбережений. У него накопилось тридцать восемь тысяч долга, пора было начать выплачивать. Ночами мы лежали без сна и обсуждали, как свести концы с концами… Питание, Мате, тряпки, квартплата… И вот однажды, когда я пришла с работы, он лежал на диване, и я подумала, что он спит. Стала будить его, а он… не просыпался. Я вызвала «скорую»… Стефан наглотался снотворного. Врачи сказали, еще немного - и было бы поздно. Вернувшись из больницы, я поняла, что совсем никуда не гожусь, что мое крохотное «я» куда-то исчезло, развеялось как дым… видимо, у меня началось нервное расстройство, потому что очнулась я в больнице. Соседка потом рассказывала, что услыхала за стеной грохот и стук. Это я расшвыривала вещи. Бросала стулья в стену, перевернула стол, шваркнула об пол настольную лампу и сама свалилась в истерике… Соседка утихомирила меня и отправила в больницу. А Мате, по ее словам, апатично сидел в углу… Можно еще сигарету?
      - Конечно, бери. Я положу пачку здесь, так что бери, когда захочешь.
      Она рассказывала монотонно, ломким, по-детски звонким голосом. Интересно, сколько ей лет? Двадцать пять?
      - Сколько тебе лет?
      - Двадцать шесть. А что?
      - Да так, спросил, и все. Что же случилось потом? Когда вы оба выписались из больницы?
      -  Явыписалась первая, но на работу вернулась не сразу. Однажды я пришла к нему в палату, навестить. Мы решили, что так продолжаться не может, что нам больше этого не вынести, и друг друга тоже. Последний год дня не проходило, чтоб мы не поссорились, часто из-за пустяков, а иной раз и вовсе без причины. Материальная безысходность оборачивалась ссорами. А Мате… он все это видел. В последние месяцы мы даже не спали вместе, так нам все опостылело. «Я уйду »,- сказал Стефан. Я запротестовала, но он меня уговорил… «Так лучше. И для нас, и для Матса. Твоего жалованья и пособия на ребенка на двоих хватит». «А ты как же?» - спросила я.«Как- нибудь выкручусь»,- ответил он. Это было в прошлом году. Мы расстались друзьями и без слез. Он говорил, что если найдет работу, то мы опять начнем сначала. Когда он заслужит право на существование и перестанет паразитировать на тех, кого любит… так он сказал… потому что мы… до сих пор любим друг друга… Во всяком случае, я его люблю, но ведь одной любовью жив не будешь, верно? Не прокормишься…
      Она попыталась улыбнуться, но улыбки не вышло, только рот жалко скривился.
      - Да, не прокормишься,- сказал Хольмберг.- Чтоб жить, необходимо кое-что еще.
      - Да… Однажды вечером он зашел за своими вещами. Я дала ему две сотни. Сперва он не хотел брать, но я настояла. А потом он исчез. Сказал, что даст знать, когда все уладится. Но так и не появился.
      Хольмберг подпер ладонью подбородок и смотрел на нее.
      - А ты сама его не разыскивала?
      - Нет. Я не знала, где он. И просто опешила, когда он попросил на время машину. Слышу, звонок у двери, открываю… а на пороге стоит он. Не знаю, что со мной случилось, но, когда я его увидела, мне почудилось, будто вокруг стало светло-светло… ах, все это смахивает на пошленький роман…
      - Нет-нет, что ты.
      - Он только спросил, не дам ли я ему машину на несколько дней.
      - Каким он тебе показался?
      - Как никогда твердым. Решительным, точно ему предстояло какое-то важное дело.
      - И что же? Он взял ключи от машины и ушел?
      - Да. Мы только быстро поцеловались в дверях.- Она поднесла руку к губам, словно оживляя в памяти поцелуй.- Я, видимо, была… я испугалась, когда он пришел в тот вечер.
      - Испугалась?
      - Да…
      - Чего?
      - Стефана?
      - Да, он выглядел как-то странно.
      - Ты полагаешь, он задумал что-то дурное?
      - Стефан? Нет,- помолчав, сказала она.- Нет, об этом я даже подумать не могу. Если только…
      Молчание.
      - Что «если только»?
      - Не знаю, как объяснить. Если человек дошел до определенного предела, разве можно предугадать его поступки? Как по-твоему? Он, кажется, совсем впал в отчаяние.
      Хольмберг смотрел в стену.
      Он уже не испытывал жгучей ненависти к человеку, который стрелял в Бенгта Турена.
      Потому что был теперь уверен: стрелял Стефан Стрём.

      Через сорок пять минут он сходил в буфет за кофе.
      Спускаясь вниз с подносом в руках, он встретил Гудмундссона из дорожно-транспортного отдела.
      Гудмундссону было пятьдесят пять лет, занимался он дорожными катастрофами.
      - Привет,- сказал Хольмберг.
      - Здорово, Мартин. Вот ты где. Хорошо, что я тебя встретил.
      - А в чем дело?
      Он смотрел на Гудмундссона: крупный здоровяк с бородкой и почти совершенно лысый. Набожный холостяк с красивым мягким голосом.
      - Понимаешь, я зашел в отдел розыска и случайно увидел твое объявление насчет этого малого… Стрёма…
      - Да?
      - Так вот, это же тот самый Стрём, который лежит в больнице.
      - Что?!
      Хольмберг едва не выронил поднос.
      - Помнишь, в тот вечер, когда стреляли в Бенгта, на шоссе произошла ужасная катастрофа. В прошлый вторник.
      - Помню.
      - Один из пострадавших - Стефан Стрём.
      - Да ты что?!
      - Парню здорово досталось. Если не ошибаюсь, перелом бедра и сильные ожоги. Машина полыхала, сгорела почти целиком. Кроме того, у него пробит череп.
      - Значит, он в больнице…
      От волнения Хольмберг расплескал кофе.
      - Да, как я слышал, он без сознания, хотя это было несколько дней назад… Почему я об этом вспомнил… понимаешь, с ним там возник целый ряд проблем.
      - Вот как?
      - Видишь ли, мы не сумели найти его родственников. Единственный адрес, который был при нем,- это адрес некоего пансиона. Мы проверили и выяснили, что он
      действительно два месяца жил там, но хозяева понятия не имеют, есть у него родные или нет. В прошлый четверг я договорился с врачом, что они известят родных, когда он очнется и расскажет, где их искать.
      - Господи боже! - простонал Хольмберг.- Стефан Стрём в больнице. Похоже, все крутится вокруг этой чертовой больницы… все…
      Он поспешил к себе.
      Биргитта Стрём стояла у окна, курила одну из его сигарет и глядела на улицу.
      Услышав шаги, она обернулась.
      - Знаешь, Мартин, если б не это… деньги, неурядицы, безработица… как бы мы с ним хорошо жили…- Она отвела взгляд в сторону.- Только будут ли у него хоть когда-нибудь шансы…- И в первый раз за все время она расплакалась.
 

      Они поехали в больницу.
      Услышав, что Стефан попал в автомобильную катастрофу, она испугалась. И еще горше заплакала.
      Потом пошла, умыться, а Хольмберг тем временем вызвал Улофссона и Вестерберга и рассказал им, как обстоит дело.
      - Только поспокойнее с ней, ладно? - попросил он.- И с ним тоже…
      Улофссон бросил на него удивленный взгляд.

      Вел машину Хольмберг. Биргитта Стрём сидела впереди, рядом с ним.
      - Ты вот недавно сказала,- тихо проговорил он,- как бы вам было хорошо вместе…
      - Да? - Она взглянула на него, лицо ее покраснело от слез.
      - Это ведь вроде из книги? Я, кажется, читал…
      - Да,- улыбнулась она. - Это Хемингуэй… «Фиеста»…
      - Точно. Я знал, что…- Слова замерли у него на губах.

      В вестибюле Улофссон справился у дежурной, в каком отделении лежит Стефан Стрём.
      - Из-за чего он попал к нам?
      - Пострадал на прошлой неделе в автомобильной катастрофе.
      - Так. Одну минуту.- Она набрала какой-то номер.- Алло? Это из приемного. Стефан Стрём у вас лежит? В вашем отделении жертвы дорожной катастрофы?.. Да… Да… Подождшс секундочку.- Она прикрыла трубку рукой.- А кто им интересуется?
      - Полиция.
      - А-а… Алло. Тут трое из полиции и с ними дама… Да.
      Она опять надолго умолкла, слушая собеседника. Взглянула на Биргитту Стрём, потом сказала:
      - Подождите…- и опять прикрыла ладонью трубку.- Вы родственница?
      - Я его жена.
      - О-о… Вы слушаете? Здесь его жена… Да, понимаю…- Она повесила трубку.- Дежурная сестра проситвас поднягься в отделение.
      - Куда именно?
      Она объяснила. И в голосе, и в интонации ее было что-то странное.
      Хольмберг заметил это и нахмурился.
      Лифт доставил их наверх; у дверей ждала медсестра.
      - Вы из полиции?
      - Совершенно верно.
      - А это фру Стрём?
      - Да, это я.
      - Меня зовут сестра Улла.
      - Здравствуйте…
      - Прошу вас, идемте.
      Они двинулись за ней. Сначала по коридору, потом она подвела их к какой-то двери и открыла ее.
      - Проходите, пожалуйста.
      - Он здесь? - спросила Биргитта Стрём.
      - Нет…
      Они вошли. Это был кафетерий.
      - Как же так? Где он? - повторила Биргитта Стрём. Глаза ее расширились, и в голосе зазвучали решительные нотки: - Что это значит? Что-нибудь не так?
      - Садитесь, фру Стрём. Она опустилась на стул.
      - Мне очень жаль, фру Стрём. Но он умер… Биргитта медленно встала, не отрывая глаз от медсестры.
      - Умер…- прошептала она.- Умер…
      - Да.
      Сестра взяла ее за плечи, усадила на стул и вызвала свою коллегу.
      - Ждите здесь… Я схожу за доктором Гольдбергом. Она ушла.
      Хольмберг быстро обменялся взглядом с Улофссоном и кивнул на Биргитту.
      Улофссон молча поднял указательный палец. Хольмберг вышел в коридор и окликнул сестру:
      - Что случилось? От чего он умер? И когда?
      - Поговорите с доктором Гольдбергом. Сейчас я его приведу. Потерпите немного.

      Появился доктор Гольдберг: маленький полный пыхтящий мужчина в белом халате. Дыхание не то, как у курильщика, не то, как у астматика.
      - Я - ассистент уголовной полиции Хольмберг. Скажите, от чего он умер?
      Доктор Гольдберг пожал Хольмбергу руку.
      - Ни от чего. Он покончил самоубийством. Врач говорил с датским акцентом.
      - Самоубийством?.. И когда это случилось?
      - Сегодня ночью. Утром его нашли мертвым. Вены на руках были перерезаны ножом, который он получил, чтобы чистить апельсины.
      У Хольмберга задрожали колени. Это уже чересчур.
      Сначала ненависть - ненависть к человеку, стрелявшему в Бенгта.
      Потом все переменилось: яснее и яснее вырисовывался образ стрелявшего - и ненависть угасала, обращаясь в ничто.
      А теперь новый удар - самоубийство.
      Погоня за человеком, медленно выступающим из тьмы. Погоня из ненависти, из одной только ненависти, не дающей сомкнуть глаз.
      И вот они, наконец, разыскали его…
      - Может быть, поговорим попозже,- предложил Гольдберг.- Мне надо к фру Стрём.
      Улофссон и Вестерберг тоже вышли в коридор, и все трое стали ждать.

      Биргитте Стрём сделали инъекцию успокоительного и уложили на кушетку.
      - Стрёма привезли к нам в тяжелом состоянии,- сказал Гольдберг.- Он был без сознания; скверный перелом бедра, повреждение черепной кости, смещение позвоночника и тяжелые ожоги, потому что его машина загорелась. Мало-помалу он пришел в себя, но был слишком слаб, чтобы сознавать что-либо. Только в воскресенье он начал говорить, и выяснилось, что он не помнит ни того, что с ним стряслось, ни того, где он находится. Вчера он чувствовал себя сравнительно неплохо и поболтал с сестрами. А вечером ему принесли два апельсина и нож, чтоб их очистить. Его мучила сильная жажда, он много пил, а фруктовый сок в таких случаях очень полезен. И вот утром его нашли мертвым. Постель была залита кровью.
      - Ночная сестра ничего не заметила? - спросил Хольмберг.
      - Очевидно, нет. Он натянул простыню и одеяло до подбородка, а руки спрятал под ними. Только когда пришли его будить, то… н-да…
      Он развел руками.
      Некоторое время все молчали.
      - Еще нашли письмо.
      - Письмо?
      - Да вот,- кивнул врач,- лежало в ящике ночного столика. На конверте надписано: «Биргитте». Думаю, там письмо. Во время обхода вчера вечером он попросил ручку и бумагу. Конверт я не вскрывал.
      - Можно нам взглянуть?
      - Не знаю… его жена…
      - Она его получит,- сказал Хольмберг и посмотрел на конверт.- Гм, адреса-то нет.
      - Адреса нет.
      - Он что-нибудь говорил о родных?
      - Только, что хочет написать жене.
 

      Хольмберг прочитал письмо.
      Там были ответы на все «как» и «почему».
      «Однажды вечером я встретил Фрома. Неожиданно столкнулся с ним в городе. Я спросил, как обстоят дела, принял ли он уже решение и есть ли у меня шансы получить работу. Он ответил, что об этом и речи быть не может. Молол насчет ответственности перед фирмой н перед клиентурой и что я отнюдь не подходящая персона для такого солидного поста. Потом завел про мои политические взгляды. Такое впечатление, что он с каждой минутой распалялся и в конце концов почти прокричал, что фирме, право же, не нужны всякие там уголовные леваки. Он-де звонил своему знакомому в полицию и навел справки. Думаю, он не собирался называть имя того человека, но в запале оно нечаянно сорвалось с языка. Кончилось тем, что Фром повернулся и ушел. Сказал только, что, мол, благодарит покорно за таких работников. «Левацкий подонок» - вот как он меня обозвал».
      Хольмберг покачал головой и передал письмо Улофс-сону.
      Вестсрберг заглянул Улофссону через плечо.
      - «…быть безработным не привилегия. Это кошмар,- тихо прочитал Улофссон.- Это равнозначно полному лишению права на существование…»
      Он умолк.
      - Бедняга,- медленно проговорил Вестерберг.

      - Как ты себя чувствуешь? - спросил Хольмберг, усаживаясь на стул возле койки.
      - Ничего… Будь я проклят, здесь велят вставать и ходить уже на другой день после операции. Но сейчас все о'кей,- сказал Удин. Облаченный в толстый белый халат, он лежал на постели.
      - Отлично. Я пришел сказать тебе, что все кончилось.
      - Поймали?
      - Да как тебе сказать. Он умер…
      И Хольмберг сообщил, что произошло.
      - Вот это да, будь я проклят! И все это ты узнал из письма?
      - Не совсем. Поговорили с его женой, с соседями - ну и постепенно сложилась более или менее полная картина.
      - Он действительно собирался после покушения на Бенгта покончить с собой?
      - Так написано в письме. Вот, смотри сам.- Хольмберг вытащил из кармана письмо и прочитал: - «…Выстрелив в Турена, я решил умереть. Погнал на машине в Мальме. Думал там пустить машину в море и исчезнуть, утонуть. Застрелиться духу не хватило. Но, выехав на шоссе, я увидел скопление горящих автомобилей и понял, что произошел несчастный случай. Тогда я до отказа выжал газ и врезался прямо в этот костер. Но неудачно, потому что снова очнулся, в больнице…»
      Хольмберг опустил руку с письмом.
      - И тогда он попросил нож, чтобы очистить апельсины.
      - Гм,- буркнул Удин, разглаживая усы.- И за всем этим стояла ненависть… будь я проклят, странный мир… честное слово…
      - Студенческий мир.
      - Не только.
      - Знаю, что не только.

      Четверть часа спустя Хольмберг собрался уходить.
      - Послушай,- начал Удин.
      - Да?
      - По-моему, вы с Севедом меня невзлюбили. Хольмберг застыл как вкопанный, но промолчал, ожидая, что еще скажет Удин.
      - Уж больно вы ершились,- продолжал тот.
      - Брось ты. Мы были измотанные и…
      - Щепетильные? Из-за Бенгта? Хольмберг пожал плечами.
      - Видишь ли, ты был слишком уж посторонний во всем этом, если тебе понятно, что я имею в виду.
      - И чересчур много работал языком, да?
      - Брось,- сказал Хольмберг.- Увидимся до твоего отъезда.
      Он закрыл за собой дверь, спустился на лифте вниз и вышел на залитую солнцем улицу.
 

      Мартин Хольмберг чувствовал какую-то пустоту внутри.
      Севед Улофссон был уже не в силах ненавидеть Стефана Стрёма.
      Ларе Вестерберг вернулся к себе в отдел.
      Начальник полиции был доволен: слава богу, все кончилось.

      Улофссон поехал к Соне Турен.
      Она открыла сама. Вид у нее был очень усталый.
      - А-а… это ты, Севед.
      - Да. Хотел сказать тебе, что все кончилось.
      Она поднесла ладонь к губам и расплакалась. Потом тихо сказала:
      - Бенгт…
      - Нет-нет. Прости, я неудачно выразился. Мы поймали того, кто стрелял в Бенгта.
      - А-а… Входи.
      Держась за стену, она прошла в гостиную. Села на диван, уронила голову на руки и молча плакала.
      - Ох… до чего же я испугалась.
      - Прости. Так неловко вышло. Я сейчас все объясню. И он рассказал о Стефане Стрёме.
      - Я, наверное, смогу понять его,- сказала Соня.- Но простить - никогда.
      - Я говорил с врачом. Бенгт жив. Состояние вполне стабилизировалось. Может быть, он…
      - Поправится? Ты это хотел сказать?
      - Да.
      - Ты веришь?
      - Я надеюсь.
      - Да, пожалуй, это единственное, что нам остается… надеяться. Но мне все время кажется, что он уже… там…
      - Я понимаю.
      В комнату вошла Сарделька и большими глазами уставилась на Улофссона. Подковыляла к нему. Улофссон нагнулся и погладил собаку по голове.
 

      Как-то вечером в конце мая Мартин Хольмберг ехал домой.
      Покончив с делами, он теперь возвращался по Эстра-Вальгатан.
      Во дворе школы имени Стрёмберга собралось множество людей. С цветами и плакатами в руках.
      Хольмберг остановил машину у тротуара и вышел.
      Соборные часы пробили пять.
      И вот в дверях появились белые студенческие шапочки.
      Хольмберг подошел к ограде и заглянул во двор.
      Грянула веселая песня, полная по-весеннему светлой надежды.
      Споемте о счастье студенческих лет,
      о радости бодрой, кипучей.
      Встречаем мы юности вешний рассвет,
      и в сердце стучит грядущее.
      Еще нас не тронули
      вихри невзгод,
      надежда нам путь озаряет
      и лавровой ветвью во веки веков
      союз наш священный скрепляет.
      Так станем же верить, что сбудется все,
      о чем мы с тобою мечтаем!
      Вместе с разноцветными шариками песня взлетела к безоблачно-синему весеннему небу.
      Хольмберг смотрел на голубой шарик, поднимающийся к солнцу, и думал: неужели лопнет?
      Потом снял с ограды руку: она выпачкалась ржавчиной.
      Сел в машину и поехал домой.
      К Черстин и Ингер.

      Этой осенью в Лунде, на Клостергатан, выкопали труп мужчины.
      Но на сей раз все было по закону.
      Потому что останки принадлежали епископу, который жил здесь восемь столетий назад.
 
      

Эсайас Тегнер (1782-1846) - шведский поэт-романтик, широко известен как автор поэмы «Сага о Фритьофе».
 
      

Американский киноактер.
 
      

Филиал международного клуба бизнесменов.
 
      

Умеренная коалиционная партия Швеции.
 
      

Журналы, выходившие в Швеции в 20-е годы.
 
      

Беспошлинно (англ.).
 
      

Ладно, как хотите (англ.).
 
      

Добровольная воетиированная организация
 
      

Шведская торговая фирма.
 
      

«Эрн» в переводе с шведского означает «орел».
 
      

«Смертельная качка» (англ.).
 

This file was created

with BookDesigner program

bookdesigner@the-ebook.org

24.12.2008