Глава 10

Здание было двенадцатиэтажное, однако человек, который ставил его, в то время считал, надо полагать, свое творение небоскребом, — такое оно было старое. Сооруженное некогда из белого камня и украшенное чугунным литьем, оно было покрыто накопившимися за несколько десятилетий слоями копоти. Теперь таких домов не строят, и правильно делают.

Я оглядел дом с противоположного тротуара. Ничто не вызывало тревогу. В большинстве офисов, выходивших на улицу, было темно. Только в нескольких окнах горел свет: засидевшиеся адвокаты и бухгалтеры, уборщицы, приводящие в порядок столы, опоражнивающие мусорные корзинки, протирающие полы... За конторкой в узком вестибюле с мраморным полом сидел седой негр в малиновой ливрее и читал газету, держа ее в вытянутой руке. Несколько минут я следил за ним. За это время никто не вошел в здание с улицы, и только один человек вынырнул из лифта и приблизился к конторке. Он нагнулся над ней на несколько секунд, потом выпрямился и, выйдя из подъезда, потопал по Шестой авеню к центру.

Я зашел в телефонную будку на углу и, стараясь не обращать внимания на вонь, набрал номер Питера Алана Мартина. В конторе у него стоял автоответчик, и я повесил трубку. Если это сделать быстро, за пять-шесть секунд, ваш десятицентовик выскочит назад. Я, должно быть, замешкался, и автомат прикарманил мои денежки.

На светофоре зажегся зеленый, и я пересек улицу. Дежурный безучастно взглянул на меня, когда я проходил через вращающиеся двери. Я изобразил улыбку номер 3, то есть приветливую, но обращенную в пространство, и пока ноги сами несли меня к конторке, я шарил глазами по указателю. Не поднимая головы, дежурный придвинул ко мне толстый гроссбух и крохотный огрызок карандаша. Т. Дж. Пауэро написал я в графе «Имя», «Хаббл корп.» в графе «Фирма», под надписью «Комната» аккуратно вывел 441, под надписью «Время» — 21.25. При том внимании, которое уделил мне старый негр, я мог бы заполнить все графы преамбулой к нашей судьбоносной Конституции. А что вы хотите? Этот человек всего лишь собиратель автографов и больше никто, такого испугается разве что совсем уж перепуганная ворона. Его посадили в вестибюле третьеразрядного административного здания, арендаторы здесь — мелкие фирмы, у которых за год оборачивается всего лишь треть капитала. О промышленном шпионаже здесь слыхом не слыхивали, и если бедняга помешает какому-нибудь доходяге стянуть пару электрических пишущих машинок, то, значит, он честно зарабатывает те жалкие гроши, что ему платят.

При лифте когда-то состоял лифтер, но несколько лет назад подъемник неумело переделали для самообслуживания. Скрипучая кабина медленно дотащилась до четвертого этажа, где я и вышел, хотя офис мистера Мартина располагался на шестом. Я прекрасно знал, что мой чернокожий приятель в вестибюле не оторвется от своего чтива, чтобы посмотреть, действительно ли я сошел на том этаже, какой указал в гроссбухе, однако настоящий профессионал должен делать все как положено, независимо от обстоятельств. Я поднялся на шестой этаж пешком по лестнице, к тому же чертовски крутой. Контора агента находилась в дальнем конце коридора. Только в двух помещениях горел свет. Одно принадлежало ДНБ — дипломированному независимому бухгалтеру, другое фирме под названием «Идеи без границ». В кабинете бухгалтера стояла мертвая тишина, зато в «Идеях» звучало радио, настроенное на станцию классической музыки, и, перекрывая скрипичный концерт Вивальди, женский голос с неподражаемым акцентом, свойственным только жителю Верхнего Бронкса, говорил: «...Тебе еще надо поучиться, дорогой, и знаешь, что он ответил? Ты ни за что не поверишь...»

Дверь в кабинет Питера Алана Мартина была сделана из кленовой древесины, а в дверь была вставлена рама с большим матовым стеклом. На нем крупными черными буквами было выведено его полное имя, и под ним — «Представитель талантов». Надписи давно следовало бы освежить, как и стены, полы, потолки, но заниматься этим никто не станет, это ясно. Еще не открыв дверь, я уже знал, что дела у мистера Мартина идут не блестяще, и Брил не может похвастаться творческими успехами. Снаружи здание еще хранило следы былого величия, но внутри этого величия как и не бывало вовсе.

Замок, врезанный в дверь, имел и пружинную защелку, и ригель.

Невозможно представить, зачем мистер Мартин таскал с собой ключ, вставляя его и поворачивая, если запирать дверь таким замком — все равно что огородить кукурузное поле для защиты от ворон. Любой идиот может просто продавить стекло в двери и влезть внутрь. У меня была с собой клейкая лента, я мог бы проделать эту операцию, не поднимая лишнего шума. Несколько полосок ленты, наклеенных крест-накрест на раме, сведут треск и звон до минимума.

Но дверь с разбитым стеклом да еще клейкая лента на нем — это приглашение к розыску похитителя. Я же не собирался ничего красть и имел возможность посетить офис, не оставляя никаких следов. Мистеру Мартину и в голову не придет, что у него кто-то был. Я не спеша принялся за замок, и он не отнял много времени. Засов отодвинулся легко, а запластырить пружинный язычок было еще легче. Между дверью и рамой была полусантиметровая щель. Любой мальчишка, вооружившись столовым ножом, открыл бы дверь.

«Берни, на что это похоже»?

Я немного волновался, поворачивая ручку и открывая дверь, а войдя, защелкнул за собой замок. У меня был карманный фонарь — «карандаш», но я не стал доставать его, а включил верхнюю трубку дневного света. Мигание фонаря выглядело бы с улицы странно, а так... еще один бедняга, вынужденный задержаться на работе.

Я быстро обошел комнату, осмотрел ее в общих чертах. Старый письменный стол, небольшой металлический столик для стенографистки — сейчас на нем стояла пишущая машинка; длинный стол для заседаний, пара кресел. Освоившись с обстановкой и убедившись, что нигде не спрятан труп, я подошел к окну. Кафе было хорошо видно, и я пожалел, что не могу заглянуть внутрь. Интересно, какую кабинку заняла Рут? Может быть, она сидит у окошка и смотрит сейчас сюда, на то окно, где стою я? «Не отвлекаться!» — сказал я себе.

Часы показывали девять тридцать шесть.

Контора мистера Мартина имела непрезентабельный вид. Одну стену в комнате сплошь покрывали темно-коричневые плитки из пробкового дуба; они были кое-как приляпаны цементом. Кнопками и булавками к стене были прикреплены большие, яркие, глянцевые фотографии. В основном на них фигурировали красотки, демонстрирующие по большей части ноги, но многие к тому же и груди, и каждая выдавала искусственную плотоядную улыбку во весь рот. Я представил себе, как Питер Алан Мартин, сидящий за заваленным бумагами столом, вынужден глазеть на эти хищные оскалы, и мне стало его жаль. Среди моря ляжек и сисек кое-где виднелись неплохие головки, попалась даже пара мужских лиц, но лица, которое искал я, не было.

Рядом с белым кнопочным телефоном на столе стоял полудисковый «роллодекс» — алфавит с телефонами и адресами. Я повертел его и нашел визитную карточку Весли Брила. Это не было для меня сюрпризом, и тем не менее я обрадовался, найдя что искал. Я перебрал несколько фломастеров, пока не нашел работающие, и списал: Весли Брил, отель «Камберленд», Западная Пятьдесят восьмая, № 326, тел. 541-7255. (Не знаю, зачем я записывал имя. Не знаю, зачем я записывал все остальное, достаточно было запомнить отель, другие данные есть в телефонной книге. Что ж, и на старуху бывает проруха.)

Надев резиновые перчатки, я протер поверхности, к которым прикасался, хотя вряд ли я оставлял следы, и вообще — кто будет искать здесь отпечатки пальцев? Потом на всякий случай посмотрел в алфавит на "Ф" и не удивился, не найдя там Флэксфорда.

У той стены, где находилась входная дверь, стояли длинные металлические ящики — картотека клиентуры. Я быстро перебрал папки и нашел досье на Брила. В нем ничего не было, кроме толстой пачки фотографий. Если Мартин вел когда-либо переписку с Брилом или по поводу него, то, наверное, выкинул бумаги или же держал их в другом месте.

Фотографии заинтересовали меня. Только теперь, разглядывая их, я окончательно и бесповоротно убедился, что Весли Брил — это тот самый тип, из-за которого меня настигли на месте убийства. До сих пор в глубине души у меня еще шевелились сомнения. От всех этих междугородных разговоров создавалось ощущение, что мы действуем в каком-то вакууме. А здесь вот он, Весли Брил, собственной персоной, на черно-белых фотографиях размером восемь на десять. Какие уж тут сомнения! Я перебрал пачку и остановился на составной карточке, изображающей его анфас, и в профиль, и в три четверти с различным постановом головы и разными выражениями лица. Я знал, что карточки не хватятся, и всей Бриловой папки не хватятся, а может быть, и самого ящика, и, сложив фото пополам, положил в карман.

Рабочий стол Мартина не был заперт. Почти машинально я осмотрел ящик за ящиком, но не нашел ничего, что проливало бы дополнительный свет на Весли Брила. Правда, в нижнем ящике я наткнулся на почти полную поллитровку какого-то купажированного виски и маленькую бутылку джина с мятой «Старый Бостон». Тащить такую находку ни малейшего желания не возникало. В среднем ящике лежал конверт с деньгами: восемьдесят пять долларов десятками и пятерками. Я отсчитал двадцать пять долларов на текущие расходы и положил конверт на прежнее место, но потом передумал и выгреб из него и остальные деньги. Если Мартин заметит, что вещи в ящике находятся в ином беспорядке, чем было у него, если увидит, что кто-то побывал в его офисе, то пусть подумает, что это мелкий воришка, попользовавшийся попавшимися под руку бабками.

(Зачем же я только что уничтожил следы моего присутствия здесь, спросите вы. Откуда такая непоследовательность? Хорошо, я скажу, почему я взял деньги. Грех оставлять наличность, вот почему.)

Зато я не притронулся к другому, найденному в левом верхнем ящике. Я имею в виду пистолет с двухдюймовым стволом и рукояткой, украшенной перламутром. Пистолет был небольшой, целиком умещавшийся в ладони, но оставался при этом огнестрельным оружием. Я нагнулся и с видом знатока понюхал кончик дула — так делают в кино, чтобы определить, давно ли стреляли из этого оружия. Единственное, что я почувствовал, — это запах металла, смазки и пыльного ящика, который я поспешил аккуратно задвинуть, как только вытащил оттуда нос.

Когда я вижу пистолет, мне становится не по себе. Вы не поверите, как часто пистолеты попадаются ворам. Правда, целились в меня из пистолета один-единственный раз, это был пистолет старины Картера Сандоваля, я уже рассказывал об этом. Находил я их в письменных столах, на ночных тумбочках, однажды обнаружил пистолет под подушкой. Приобретают эти опасные игрушки, чтобы стрелять во взломщиков, так принято считать, однако чаще дело кончается тем, что люди стреляют в себя или друг в друга. Бывает, случайно, но бывает, что и намеренно.

Наш брат тащит стволы в силу разных причин: либо потому, что сам намерен воспользоваться оружием, либо потому, что куда как соблазнительно загнать эту неприметную вещицу за полсотни, а то и за сотню. Я знал одного парня, специализировавшегося на пригородных домах, который забирал попавшийся ему пистолет, чтобы из этого оружия не стреляли в того, кто после него полезет в дом. Найдя ствол, он спускал его в ближайшую канализацию. «Кто позаботится о нас, если не мы сами?» — сказал он мне.

Я в жизни не украл ни одного пистолета, даже в руки их не беру, будь они неладны! Поэтому я задвинул ящик, не притронувшись и к этому, с перламутровой рукояткой.

В девять пятьдесят семь я вышел из офиса мистера Мартина. В коридоре никого не было. Из помещения «Идеи без границ» доносилась музыка Моцарта. Я целую минуту запирал дверь, хотя мог бы бросить все как есть, — пусть хозяин подумает, что сам забыл запереть. Человек, питающий склонность к алкогольным смесям, встречает утро с весьма смутным представлением о том, что он делал накануне.

Мало того, я спустился пешком на четвертый этаж и только потом вызвал лифт. В «Хаббл корп.» по-прежнему никого не было. Я спустился в вестибюль и разыскал свое имя в гроссбухе. После меня пришли еще трое, и один из них уже выбыл. В графе «Время ухода» я вывел огрызком карандаша «22 часа» и пожелал старику в малиновой ливрее приятного вечера. «Что хорошая ночь, что плохая ночь — мне все едино», — ответствовал он.

Едва переступив порог, я сразу же встретился глазами с Рут. В кафе было немноголюдно: несколько таксистов за стойкой, пара не занятых работой проституток в углу — вот, пожалуй, и все. Оставив на столе несколько монет, Рут поспешила ко мне.

— Я уже начала беспокоиться.

— Почему?

— Тебя долго не было.

— Полчаса.

— Нет, сорок минут. А мне показалось, будто несколько часов. Что случилось?

Мы вышли из кафе, она взяла меня под руку, и я стал рассказывать. Я был в самом лучшем расположении духа. Хотя я и не совершил ничего героического, настроение у меня было приподнятое. Я чувствовал, что теперь все пойдет как по маслу, и это было приятно.

— Он в гостинице живет, на Западной Пятьдесят восьмой. Это за Площадью Колумба, около Колизея. Поэтому его и нет в телефонной книге. Никогда не слышал об этой гостинице, думаю, не из пятизвездочных. По всему видно, что мистеру Брилу сейчас туго приходится. Да и агент ему попался растяпа. К тому же и клиентура у него аховая. Девицы, занимавшие третьи места в конкурсах красоты в своих штатах, да и то много лет назад. К таким, как он, обращаются только в редких, особых случаях. Когда, например, хотят, чтобы кто-нибудь выскочил из торта на холостяцкой вечеринке. Интересно, такие представления сейчас устраивают?

— Какие представления, не пойму?

— Голая девица, выскакивающая из торта.

— Ты меня спрашиваешь? Откуда мне знать?

— Да, действительно.

— Я никогда не выскакивала из торта. Да и на холостяцкой вечеринке не бывала.

— Тогда тебе не нужен мистер Мартин. Ума не приложу, зачем он Брилу? У парня была куча работы последние годы. Вот, посмотри, ты тоже его узнаешь. — Мы как раз проходили под уличным фонарем. Я показал ей фотографию Брила. — Ты его сто раз видела.

— Ой, конечно, видела! — воскликнула Рут. — В кино, по телеку...

— Верно.

— Не знаю, где именно, но лицо ужасно знакомое. Даже его голос вроде бы слышу. Он играет в... не могу сейчас вспомнить, где, но...

— В «Мужчине посередине», — подхватил я. — Джим Гарнер, Шэн Уилсон и Вес Брил.

— Точно!

— Как случилось, что он так низко пал, Вес Брил? Никуда не годный агент, сам ютится в какой-то дыре, у Колизея, водится с уголовником.

— Об этом ты тоже можешь его завтра спросить.

— Да, и об этом тоже.

Некоторое время мы шли молча. Вдруг Рут сказала:

— Наверное, это тебе в новинку, Берни, забрался в помещение, а ничего не крал?

— Первое, что я украл, был бутерброд, помнишь? С этого и началась моя уголовная биография. И у Рода я ничего не украл. Немного виски и пара — другая банок супа не должны приниматься в расчет, правда?

— Уж не начинаешь ли ты новую жизнь?

— И не рассчитывай. Я все-таки кое-что украл. У этого... как его... Мартина.

— Карточка? Это не считается.

— Плюс восемьдесят пять долларов. Это считается. — И я рассказал ей все про конверт в ящике.

— Господи! — вздохнула она.

— Что с тобой?

— Так ты и в самом деле вор-взломщик.

— А ты что думала?

Она пожала плечами.

— Я, наверное, ужасно наивная. Все время забываю, что ты действительно взломщик. Забрался в чей-то офис, а там деньги, ты их и взял. Совершенно машинально.

У меня было готово возражение, но вместо него я сказал:

— Тебя это смущает?

— Не сказала бы. Почему это должно меня смущать?

— Не знаю.

— Просто сбивает с толку.

— Наверное, это объяснимо.

— Да нет, вовсе меня это не смущает.

Потом мы молчали почти всю дорогу. Когда добрались до Четырнадцатой, я взял Рут за руку, и она не отнимала ее весь остаток пути. У нашего дома она достала ключ от парадной двери, но ключ заедал, и она провозилась столько же времени, сколько в первый раз потратил я сам, чтобы открыть эту самую дверь без всяких ключей. Я сказал ей об этом, когда мы поднимались по лестнице, и она засмеялась. На четвертом этаже Рут подошла к квартире 4-Ф и хотела вставить ключ в замочную скважину.

— Не пойдет.

Она удивленно обернулась.

— Не та квартира. Не годится к воинской службе.

— Что?

— 4-Ф — это призывная категория. Нам нужна 5-Т.

— Ой, Господи! — выдохнула она и покраснела. — Мне показалось, что я у себя дома. На Бэнк-стрит.

— У тебя квартира на четвертом этаже по фасаду?

— М-м, четвертый этаж у нас самый верхний. А на этаже четыре квартиры. Наш дом не такой узкий, как этот. — Мы отошли к лестничному маршу. — Хорошо, что никто не высунулся, а то было бы неудобно.

— Поздно беспокоиться.

У квартиры Рода Рут снова выудила связку ключей, помедлила и опять бросила их в сумку.

— Я, кажется, куда-то подевала ключи.

— Брось, Рут.

— Посмотрим, как ты откроешь без ключей. Ты же мастер.

— Да, мастер, но зачем?

— Хочу посмотреть, как ты это делаешь.

— Ну и глупо, — сказал я. — Еще кто-нибудь увидит, как я тут изображаю слесаря. Зачем рисковать? Да и замки здесь хитроумные, во всяком случае «медеко». Иногда с ним так намучаешься!..

— Но раньше ведь ты открывал, правда же?

— Да, открывал, но...

— Кошек я уже накормила. — Я обернулся и уставился на нее. — Я уже накормила Эстер и Мордехая.

— Да?

— Я это днем сделала, когда сюда возвращалась. Воды в миску налила и сухого корма оставила.

— Понятно.

— Я подумала, до чего это, должно быть, волнительно — посмотреть, как ты отпираешь замок. Если увижу, как ты это делаешь... м-м... я просто, наверное, голову потеряю, так меня это... м-м... взбудоражит.

— А-а...

Я достал из кармана отмычки.

— Я, наверное, ненормальная, — проговорила она и, обхватив меня сзади за пояс, прижалась ко мне. Я чувствовал тепло ее тела. — Извращенка и вообще.

— Очень может быть.

— Тебя это смущает?

— Я думаю, привыкну, — сказал я и принялся за замки.

— Знаешь, я, кажется, была права. Никогда не думала, что я такая сучка и извращенка, — сказала она, сладко зевнув и устраиваясь поудобнее возле меня. Моя рука медленно гуляла по изгибам ее тела, словно запоминая каждый бугорок и каждую тайную долину. Сердце у меня снова билось ровно. Я лежал, закрыв глаза и прислушиваясь к приглушенному шуму улицы.

— Берни, у тебя замечательные руки!.. — сказала она.

— Мне следовало бы стать хирургом.

— Ой, сделай так еще раз! Просто чудо какое-то. Неудивительно, что замки сами у тебя открываются. Ни к чему тебе все эти хитроумные приспособления. Только прикоснись к замку, погладь его, и он весь тает, раскрывается.

— Ты, вижу, малость тронулась, да?

— Совсем чуть-чуть. А руки у тебя все равно волшебные. Мне бы такие.

— Нормальные руки у тебя, малыш.

— Правда?..

Ее руки пришли в движение.

— Эй! — окликнул я ее.

— Что-нибудь не так?

— Ты знаешь, что делаешь, женщина?

— А ты знаешь?

— Играешь с огнем.

— Неужели?

Первый раз все произошло быстро, напряженно, как бы даже отчаянно. Сейчас мы не торопились, оба были чутки друг к другу, нежны и ласковы. Не звучала музыка, а только доносился глухой шум откуда-то снизу, но в ушах у меня пела какая-то хватающая за душу джазовая мелодия с негромким всхлипами сакса. «Рут, Рут, милая Рут!» — выдавил я и, закрыв глаза, кончился и вознесся на небеса.

Утром я проснулся первым. Какое-то время после пробуждения я еще чувствовал беспокойство.

Под закрытыми веками мелькали обрывки уходящего сна; я старался ухватить его, узнать, что он значит. Но сон ушел, растворился в прошлом. Я немного полежал, не двигаясь, потом повернулся на бок. Она здесь, рядом, и я был благодарен за это судьбе. Я долго смотрел на нее, прислушиваясь к ее мерному дыханию. Потом надумал кое-что сделать и осуществил это.

В конце концов мы все-таки выбрались из постели, слазили под душ, собрали наспех скинутую вчера одежду. Она заварила кофе, поджарила тосты, и мы молча сели завтракать.

Молчание было нехорошее, тягостное. Подручный Рэя Киршмана, Лорен, принялся бы колотить своей дубинкой по ладони, рассуждая о флюидах тревоги в воздухе, и это объяснение было бы не хуже любого другого. Мне и в самом деле чудилось что-то в наклоне ее головы и плотно сжатых губах, что-то неладное.

— В чем дело, Рут?

— Рут, — отозвалась она.

— Что?

— Есть такая пьеса «Милая Рут».

— Есть еще конфеты — «Малышка Рут».

— Что ты говорил вчера ночью, под конец, помнишь? «Рут, Рут, милая Рут!» И сегодня утром опять.

— А ты что говорила? «Еще, еще, сладкий, я кончаю!» Но я тебе об этом не говорю за завтраком! Если тебе не нравится твое имя, поменяй его, и точка.

— Мое мне нравится.

— Тогда в чем проблема?

— Ни в чем. Вот что, Берни, если ты будешь звать меня Рут, я буду звать тебя Роджер.

— Какой еще Роджер?

— Роджер Амитидж.

— А-а... — протянул я; потом глаза мои расширились, челюсть отвисла, и я сказал, уже увереннее: — Вот оно что... — Она кивнула. — Твое имя не Рут Хайтауэр.

— Увы, это так. — Она отвела глаза. — Понимаешь, ты назвал себя Роджером, но я знала, что это не настоящее твое имя, и подумала, что мы должны быть в равном положении. Когда выяснилось, кто ты, мне показалось, что легче оставаться Рут. А после просто не было удобного момента, чтобы сказать.

— До сегодняшнего утра не было?

— Если ты собираешься шептать мне на ухо всякие ласковые слова, то называй меня моим настоящим именем.

— Все понятно. Ну?

— Что «ну»?..

— Ну, и как тебя звать по-настоящему? Только не спеши, малышка. Чтобы оно хорошо звучало, когда его произнесешь хриплым шепотом.

— Это нехорошо с твоей стороны.

— Нехорошо? Меня держат за последнего болвана. Заставляют ворковать неизвестно с кем над твоим розовым ушком. И мне же говорят, что это нехорошо? — Я повернул ее лицо к себе. В уголках глаз были слезы. — Ну не надо, слышишь?

Она заморгала что есть силы, но слезы продолжали литься. Она вытерла их ладонью.

— Ну вот, все прошло.

— Факт, прошло.

— Меня зовут Элли.

— Это сокращенное от Элеоноры?

— Нет, от Элейн. Но все зовут меня Элли.

— Элли... а фамилия? Конечно, не Хайтауэр.

— Элли Кристофер.

— Хорошее имя!

— Спасибо.

— И подходит тебе, хотя, знаешь, Рут Хайтауэр тоже подходило. Впрочем, кто я такой, чтобы судить? Кристофер — это по мужу?

— Нет, после развода я взяла девичью фамилию.

— А как фамилия твоего бывшего мужа?

— Какая разница?..

— Наверное, никакой.

— Ты на меня не сердишься, Берни?

— Почему я должен на тебя сердиться?

— Ты не ответил на мой вопрос.

Я молча допил кофе и встал из-за стола.

— У нас обоих масса дел, — сказал я. — Мне нужно попасть к себе в квартиру.

— Не уверена, что это безопасно.

Я тоже не был уверен, но говорить об этом не хотелось. Полиция вряд ли держит квартиру под наблюдением, а сделав телефонный звонок, я узнаю, есть в данный момент кто-либо в ней или нет. Мне хотелось переодеться, и, кроме того, в голове созрела мысль, что хорошо бы иметь при себе денежный неприкосновенный запас. Обстоятельства складывались таким образом, что пять тысяч могли бы очень даже пригодиться.

— Да, масса дел, — продолжал я. — Тебе, наверное, тоже надо забежать домой — переодеться, освежиться, навести марафет. Ах, да, не забудь накормить кошек.

— Постараюсь.

— Еще надо убрать за ними — они ведь у тебя гадят? Потом вынести мусор. Словом, куча домашних дел, отнимающих массу времени.

— Берни...

— У тебя действительно есть кошки? Настоящие абиссинские? Их на самом деле зовут Эстер и Ксеркс?

— Эстер и Мордехай.

— Да, я еще многого о тебе не знаю, верно?

— Черта с два, много! И вообще не понимаю, чего ты раскипятился?

В сущности, я совсем не раскипятился, но все равно смотрел на нее хмуро.

— Что ты от меня хочешь в конце концов? Я всего лишь забежала к уехавшему знакомому полить цветы.

— Да, ты мне ничего не должна, это точно.

— Берни...

— Итак, встречаемся у «Чайлдса». Это на углу Восьмой и Пятьдесят восьмой, — сказал я. — Оттуда два шага до его гостиницы. Ты не раздумала?

— Нет, не раздумала. Я оденусь, как мы вчера договорились... У нас ведь все по-прежнему, Берни?

Я сделал вид, что не заметил последней фразы, и посмотрел на часы.

— Сейчас четверть одиннадцатого. Полагаю, двух часов на личные дела хватит. Добавим четверть часа на непредвиденные обстоятельства — это сколько получается? Так, жду тебя в ресторане в двенадцать тридцать. Тебя это устраивает?

— Вполне.

Я достал парик с кепкой, а она подошла, чтобы помочь. Мне хотелось все сделать самому, но я заставил себя стоять спокойно, пока она возилась с заколками.

— Если не приду к часу, значит, меня арестовали.

— Не смешно!

— В нашей жизни многое не смешно. Не забудь запереть как следует дверь. В городе полно взломщиков.

— Берни...

— Не спорь! На Манхэттене не улицы, а дикие джунгли.

— Берни...

— Что?

— Будь осторожен. Пожалуйста!..

— Я всегда осторожен, — сказал я и ушел.

Глава 11

Я сидел в такси и думал об Элли (которую я по-прежнему называл про себя Рут) и о том, почему я на нее взъелся. Ну, приврала немного — и что? Если подумать, она сильно рисковала, помогая совершенно незнакомому человеку, к тому же, по всей видимости, убийце, находящемуся в розыске. Полагаясь только на свое хваленое чутье, она подвергала себя опасности. Так стоит ли винить ее только за то, что она скрыла свое имя? Вполне разумная предосторожность. Если до меня дотянется цепкая рука закона, я по крайней мере не потащу ее за собой в яму. Не потащу именно потому, что не знаю, кто она такая. Потом ее завертели примитивные страсти, и вместе с ними заговорила совесть. Ей стало стыдно за обман. Тогда она сказала свое настоящее имя, и все встало на свои места.

Что же меня разозлило?

Прежде всего то, что я был откровенен с ней. Это было нечто новое. Какие бы отношения меня ни связывали с женщинами прежде, главный факт моей биографии я держал в строжайшей тайне. Женщина могла знать обо мне все: что я ем на завтрак, в чем ложусь спать, какое арахисовое масло предпочитаю — с орешками или без, чего ей ждать от меня в постели и так далее, и тому подобное. Но ни одна понятия не имела, чем я зарабатываю себе на жизнь. Если и спрашивали об этом, то я отвечал, что только что бросил работу и ищу новое место, что у меня есть частный источник дохода или что живу на инвестиции. Иногда, если очередное знакомство не обещало стать чем-то большим, нежели встречей двух суденышек в бурном ночном море, я придумывал себе какую-либо экзотическую профессию. В разное время я побывал художником-иллюстратором, нейрохирургом, композитором, продолжающим традиции классической музыки, преподавателем физики, биржевым маклером и инженером-строителем из Аризоны.

В любой из этих ролей я чувствовал себя превосходно. Я привык к мысли, что вынужден играть, потому что не могу им открыть, чем добываю себе хлеб насущный. Теперь меня одолевали сомнения. Чем больше я размышлял над своими прежними увлечениями, тем сильнее мне казалось, что некоторые мои бывшие дамы реагировали бы на мою профессию так же, как реагировала Элли. Как ни крути, воровство — это такое занятие, которое многие считают романтичным, несмотря на этические соображения. Впрочем, давно замечено, что у большинства женщин этические взгляды отличаются редкой гибкостью.

Я скрывал, чем занимаюсь, потому что мне нравилось быть скрытным. Потому что не хотел, чтобы мне лезли в душу.

Но с Рут... Да нет же, черт побери, ее зовут Элли, а не Рут, если только она опять не придумала себе имя, — так вот, с Элли все получилось иначе. У меня не было выбора. В результате она стала близкой к подлинному Бернарду Роденбарру, как никто другой, а он узнал, что значит близость с женщиной, когда не прячешь свое драгоценное "я".

Подумать только: я шептал на ушко нежности одной, а она оказалась совсем другой! Все перепуталось в этом мире, меня просто-напросто обставили. Многие годы я по привычке врал женщинам, и вдруг откуда ни возьмись появляется некая особа и начинает выкидывать те же самые номера! Кому это понравится?