Глава 1

В три минуты десятого я вскинул на плечо фирменную блумингдейловскую сумку и, шагнув из подъезда, пошел рядом, ступая в ногу, с долговязым белобрысым мужчиной в новеньком клетчатом пальто, какое увидишь теперь на каждом третьем. В руках у него был дипломат, такой плоский, что им неудобно пользоваться, так же неудобно, как в обычной жизни — образцами высокой моды. В его лице было что-то лошадиное, зато шевелюра была подлиннее моей, аккуратно подстрижена и уложена волосок к волоску.

— Вот и опять встретились!.. — сказал я, хотя это было беспардонное вранье. — К вечеру, кажется, распогодилось.

Он вежливо улыбнулся, подумав, что мы, должно быть, соседи, которые время от времени обмениваются приветствиями.

— Да, но немного свежо, — откликнулся он.

Я охотно согласился: да, свежо. Он мог нагородить любой чуши, я согласился бы с чем угодно. У него был респектабельный вид, и он шел по Шестьдесят седьмой улице в восточном направлении. Большего от него не требовалось. Я отнюдь не собирался набиваться к нему в друзья или приглашать поиграть в гандбол, не собирался узнавать, кто его парикмахер, или обмениваться рецептами песочного пирожного. Я просто хотел вместе с ним пройти мимо привратника.

Означенный привратник стоял у входа в семиэтажный дом, расположенный в середине квартала, стоял почти так же неподвижно, как само здание, не сходя с места на протяжении последнего получаса. Столько времени я предоставил ему, чтобы он покинул свой пост, но он не воспользовался случаем. Теперь мне предстояло пройти мимо него. Это не так трудно, как кажется, и гораздо легче, чем действовать, выбрав иной способ. Все они были продуманы заранее: обойти квартал и сквозь здание, примыкающее сзади к нужному мне дому, пробраться к его вентиляционной шахте; совершив немыслимый прыжок, уцепиться за пожарную лестницу; прорезать газовой горелкой отверстие в одном из зарешеченных окон цокольного или же первого этажа и так далее. Все это вполне осуществимо, но к чему такие сложности? Самый надежный способ прост, как Евклидова геометрия: кратчайший путь в здание пролегает через парадный вход.

Я рассчитывал, что долговязый блондин живет в этом доме. В этом случае мы продолжили бы наш разговор в подъезде и в лифте. Но вышло иначе. Когда стало ясно, что он не намерен отклоняться от своего курса, я громко сказал:

— Ну, мне сюда! Надеюсь, у вас выгорит это дельце в Коннектикуте.

Пожелание, должно быть, удивило моего спутника, так как ни о каком дельце ни в Коннектикуте, ни где-либо еще мы не говорили. Он, наверное, подумал, что я принял его за кого-то другого, но это уже не имело значения. Он продолжал свой путь на восток, к Мекке, а я свернул направо (к Бразилии), с улыбкой кивнул в сторону привратника, учтиво произнес «Добрый вечер!» седовласой даме с большим, чем обычно бывает, количеством подбородков, неестественно хохотнул, когда ее йоркширский терьер затявкал у меня в ногах, и уверенно прошествовал к лифту.

Я поднялся на четвертый этаж, потыркался туда-сюда и, найдя лестницу, сошел на два марша вниз. Я почти всегда так делаю, хотя иногда сам удивляюсь: откуда это у меня?.. Наверное, так поступил герой какого-то фильма, и он произвел на меня впечатление, хотя, вообще-то говоря, это пустая трата времени, особенно если в лифте нет лифтера. Само собой, этот маневр помогает закрепить в сознании местоположение лестницы на тот случай, если вдруг понадобится спешно ею воспользоваться, но, с другой стороны, идя на дело, ты обязан заранее твердо знать, где находится лестница.

На третьем этаже я разыскал квартиру №311 — она выходила на фасад здания. Я постоял перед дверью, прислушался, надавил на кнопку звонка, подождал ровно полминуты и позвонил еще раз.

Эта процедура не пустая трата времени, уверяю вас. Власти всех пятидесяти американских штатов обеспечивают бесплатным кровом, едой и одеждой тех, кто не звонит, прежде чем войти в чужой дом. И мало просто нажимать на дурацкую кнопку. Помню, пару лет назад в кооперативном доме на Парк-авеню я давил на звонок в квартиру милейшей замужней пары по фамилии Сандоваль, — давил усердно, пока не заныл палец, но вместо их квартиры попал прямехонько в место заключения, не дожидаясь надписи «Входите». Звонок не работал, чета Сандовалей на кухне уплетала на завтрак поджаренные булочки, а ваш покорный слуга Бернард Г. Роденбарр опомнился только в тесном помещении с решетками на окнах.

Сейчас звонок был в полном порядке, но никто не откликнулся. Я отвернул полу пальто (прошлогоднего фасона и не клетчатое, а унылого защитного цвета) и достал из кармана штанов футляр из свиной кожи. Тут у меня хранились ключи и несколько полезных инструментов, некоторые — из тончайшей немецкой стали. Я открыл футляр, постучал по дереву, призывая на помощь удачу, и принялся за работу.

Все-таки забавно: чем выше категория дома и квартирная плата, чем бдительнее привратник у входа, тем легче проникнуть в квартиру. Народ, живущий в домах без привратников и лифтов в Адовой кухне, врезает себе по полдюжины обычных замков, да еще добавляет для верности сегаловский, с секретом. Обитатели многоквартирных трущоб живут в убеждении, что к ним повадятся заглядывать на огонек пьяницы и наркоманы, а то и крутые парни нагрянут и взломают двери. Поэтому они принимают все возможные меры предосторожности. Если же дом всем своим видом должен внушать страх и почтение промышляющему в богатых квартирах умельцу — любителю поживиться чужим, то жильцы обходятся замком, который вставил домовладелец.

В данном случае домовладелец вставил замок типа «рэбсон». В меру заковыристый, «рэбсон» хорош, но и я малый не промах.

Мне потребовалось, наверное, минута, чтобы отомкнуть замок. Минуты бывают разные: длинные или короткие, исполненные смысла или пустые. Самая длинная минута — это когда ты примеряешь одну за другой отмычки к замку на двери явно не твоей квартиры, зная, что каждую из шестидесяти секунд в коридоре может открыться любая дверь и кто-нибудь высунет нос, чтобы узнать, кто ты, собственно, такой и что тут делаешь.

К счастью, ни одна дверь в коридоре не открылась, и никто не вышел из лифта. Я малость поколдовал своими хитрыми инструментами тончайшей закалки — и звякнула собачка, весь механизм замка пришел в движение, и ригель медленно выполз из паза. Почувствовав, что засов занял исходное положение, я уже больше не сдерживал дыхания, с шумом выпустил воздух из легких и сделал новый глубокий вдох. Еще несколько манипуляций тонкими пластинками, и открылся пружинный английский замок. По сравнению с ригелем это была детская забава. Язычок щелкнул, и я почувствовал прилив возбуждения, которое обычно всегда охватывает тебя, когда отпираешь чужую дверь. Такое ощущение, будто после стремительного спуска с русской горки снова круто взмываешь вверх или будто доходишь до кульминационного момента в постели с женщиной. Как хочешь, так и объясняй это чувство.

Я повернул круглую ручку и чуть приоткрыл тяжелую дверь. Кровь в моих жилах бурлила вовсю. Никогда не знаешь, что тебя ждет по ту сторону двери. Это придает приятную волнительность всему мероприятию, но вместе с тем и пугает. Сколько бы раз ты ни проделывал эту операцию, все равно не по себе.

Когда дверь отперта, тут уж нельзя передвигаться мелкими шажками, как это делают пожилые дамы, входя в воду. Я распахнул дверь и вошел.

В квартире было темно. Я закрыл дверь, повернул замок и выудил из кармана фонарик. Тонкий луч света запрыгал по стенам, потом по мебели, по полу. Шторы в комнате были плотно задернуты, вот почему так темно. Значит, можно включить электричество, поскольку ничего нельзя подсмотреть из дома напротив. Квартира № 311 выходила на Шестьдесят седьмую улицу, но при задернутых шторах, считай, что она выходит на глухую стену.

Щелчок выключателя у двери, и зажглись две настольные лампы с абажурами из матового стекла в стиле Тиффани. Они смотрелись как нарисованные, но все равно красиво. Я немного походил по комнате, чтобы почувствовать дух жилья. Всегда так делаю.

Неплохая берлога. Просторная — пятнадцать футов на двадцать пять, полированный до блеска пол из мореного дуба, на полу два восточных ковра. Большой — китайской работы, а тот, что поменьше, лежащий на другом конце комнаты, — кажется, бухарский, впрочем, точно не знаю. Видимо, стоит изучить литературу о коврах. У меня никогда не хватало на это времени, потому что красть ковры — хлопотно, прямо-таки гиблое дело.

Сначала, естественно, я подошел к письменному столу. Это было старинное шведское бюро, целое сооружение из дуба, с убирающейся крышкой. Меня потянуло к нему не только потому, что я люблю такие столы, но и потому, что в одном из его многочисленных ящиков, ящичков и тайников заключалось то, ради чего я, собственно, и находился в квартире №311. Так, во всяком случае, сказал мне тогда человек-груша — узкоплечий коротышка с неохватной талией и бегающими глазами, и у меня не было оснований не верить ему.

— Там стоит старый письменный стол, — говорил он, устремляя свой взгляд поверх моего левого плеча. — Здоровенный такой, с поднимающейся столешницей. Столешница поднимается, сечешь?

— Поднимающаяся столешница, выходит, поднимается?

Он проигнорировал мою реплику.

— Увидишь его, как только войдешь в комнату. Старая развалюха. Там он и держит эту шкатулку. Величиной она с коробку из-под сигар. Примерно вот такая. — Он задвигал ручонками, показывая размер шкатулки. — Может, немного больше, может, немного меньше. Но в принципе с коробку из-под сигар. Она синяя, шкатулка.

— Угу, синяя.

— Кожа синяя. Она кожей обтянута. А внутри, наверное, деревянная. Да не важно, что там под кожей. Важно, что внутри шкатулки.

— А что внутри шкатулки?

— Не имеет значения. — Мой собеседник нахмурился. — Считай, что внутри для тебя — пять тысяч долларов. Пять косых за пятнадцать минут работы — клево, верно? А что там внутри шкатулки — так она заперта, сечешь?

— Секу.

Его взгляд, устремленный в пространство над моим левым плечом, переместился в некую точку над моим правым плечом, но, скользнув мимо моих глаз, его неуловимые глаза презрительно прищурились:

— Впрочем, замки для тебя — пустяк.

— Что ты, замки для меня совсем не пустяк.

— Этот замок... ну, в шкатулке... его нельзя открывать.

— Ясненько.

— Будет очень плохо, если откроешь. Ты просто приносишь мне шкатулку, получаешь остальные денежки, и все довольны.

— Ясненько.

— Что ясненько?

— Что ты мне угрожаешь. Это интересно.

Глаза у него полезли на лоб, но тут же вернулись в нормальное положение.

— Угрожаю? Ты что, парень? Угроза и совет — две большие разницы. Я и не думал тебе угрожать.

— А я и не думал открывать замок в твоей поганой синей кожаной шкатулке.

— Она только обтянута кожей.

— Понятно.

— Хотя это вряд ли имеет значение.

— Да, вряд ли... Значит, синяя. И какого цвета?

— Чего?

— Какого, спрашиваю, синего цвета? Светло-синяя, темно-синяя, лазурь, ультрамарин, кобальт, индиго?

— Какая разница?

— Боюсь притащить не ту синюю шкатулку.

— Не бойся, парень.

— Как знаешь.

— Запомни, синяя кожаная шкатулка. Запертая.

— Запомнил.

Не знаю, сколько часов я убил после того разговора, стараясь решить — открывать мне шкатулку или не открывать. Неплохо зная себя, я понимал, что любой замок представляет для меня искушение, а когда говорят, что этот замок открывать нельзя, тебя с удвоенной силой тянет это сделать.

С другой стороны, я уже не мальчик. Когда человек отсидит пару сроков, он научается рассуждать более здраво, и если отпертый замок обещает больше неприятностей, чем выгоды...

Но прежде, чем окончательно решить эту замысловатую задачу, я должен найти шкатулку. Для этого надо открыть стол, а я еще не приступил к делу. Мне хотелось сначала почувствовать дух дома. Некоторым взломщикам, вроде горе-любовников, только одно и нужно: попасть внутрь и потом быстро смотаться. Другие, осмотрев жилье, пытаются представить себе характер людей, которых они грабят. Дом много говорит о своих обитателях. Я же поступаю иначе. У меня уже выработалась привычка придумывать себе жизнь в соответствии с той обстановкой, куда я попадаю.

Я огляделся и мысленно передал квартиру из владения некоего Дж. Фрэнсиса Флэксфорда в собственность вашего покорного слуги Бернарда Граймса Роденбарра. Я опустился в глубокое, обитое темно-зеленой кожей массивное кресло с подголовником, закинул ноги на оттоманку из того же комплекта, что и кресло, и принялся созерцать мое новое обиталище.

Картины старинной работы по стенам в золоченых рамах. Вот небольшой пейзаж маслом, написанный в духе Тернера, но куда менее талантливой кистью. Вот два потемневших от времени портрета в одинаковых овальных окантовках: мужчина и женщина смотрят друг на друга поверх небольшого камина, в котором нет и следа золы. Кто эти люди — предки Флэксфорда? Вероятно, нет. Интересно, выдает ли он их за своих родственников?

Не важно. Они будут моими предками. И в камине будет играть пламя, отбрасывая теплый отсвет на стены и ковры. Я буду сидеть в этом кресле с книгой и бокалом вина. У моих ног — собака, большая старая собака, не склонная тявкать понапрасну и вообще делать лишние движения. Может быть, в целях спокойствия лучше всего купить хорошее чучело... Книги. Стена за креслом была заставлена книжными стеллажами. Несколько десятков книг помещалось на вращающейся этажерке рядом с креслом. По другую его сторону стоял торшер, и лампочка находилась на удобной для чтения высоте. Тут же был низенький столик с серебряным блюдом, полным сигарет, и тяжелая хрустальная пепельница. Отлично! Тут я буду читать, много читать, причем серьезную литературу, а не современную макулатуру. Не знаю, может быть, у Ф.Ф. собрания сочинений в кожаных переплетах расставлены для показухи, может, в них и страницы-то не разрезаны? Нет, у меня все было бы натурально, живи я здесь. Рядом на столике поставлю графин с хорошим бренди. Нет, два графина, пару добрых графинов с толстым донышком, ну, такие еще на кораблях бывают: один — с бренди, другой — с выдержанным портвейном. Как раз поместятся, если убрать блюдо с сигаретами. А пепельница пусть остается. Хорошая пепельница, и форма, и размеры подходящие, глядишь, и выкурю иной раз трубку. Прежде всегда обжигал губы, когда пробовал раскурить трубку. Но может быть, я все-таки овладею древним искусством курения табака, и тогда только представьте: сижу я себе с книжкой, ноги на подушке, портвейн и бренди под рукой, от камина теплые волны...

Я пофантазировал еще немного о моем житье-бытье в квартире мистера Флэксфорда. Наверное, это глупое, детское занятие и — уж точно — пустая трата времени. Но полезно оно в одном отношении: помогает немного снять напряжение. Страшно нервничаю, когда забираюсь в чужую квартиру. Благодаря этому фантазированию квартира делается знакомой, обжитой, как бы даже моей. Тогда я чувствую себя спокойнее, и работа спорится. Как я пришел к этому — не знаю.

Впрочем, времени потрачено не так уж много. Прежде чем натянуть перчатки, я взглянул на часы. Было только семнадцать минут десятого. Обычно я использую простые резиновые перчатки — наподобие тех, что надевают медики, но предварительно вырезаю на ладони и на тыльной ее стороне отверстия, чтобы руки меньше потели. Как и в случае применения других плотно прилегающих резиновых изделий, чувствительность снижается ненамного, зато у тебя прибавляется спокойствия.

Стол, как выяснилось, запирался на два замка. Один отпирал крышку, а другой, врезанный в верхний правый ящик, все ящики сразу. Я наверняка нашел бы ключи от обоих замков: люди, как правило, хранят их где-нибудь поблизости от стола, — но мне было проще отпереть оба замка собственным инструментом. Не встречал еще ни одного письменного стола, чей замок не открылся бы при одном прикосновении.

Этот стол не был исключением. Я поднял крышку и стал разглядывать бесконечное множество внутренних ящичков, отделений, перегородок, полочек. Наши предки почему-то считали, что наилучший способ хранить нужные бумаги и вещи — это раскладывать их по разным местам. Мне же, напротив, кажется, что такая система имеет массу неудобств. Мозги сломаешь, пока припомнишь, в какой потайной уголок положил то или другое. По мне куда удобнее держать все это барахло в дорожном кофре и мигом его перетрясти, когда что-нибудь понадобится. Так нет же, многие просто помешаны на том, чтобы каждая вещь лежала на своем месте и чтобы каждое место предназначалось для какой-либо вещи. Такие люди выстраивают обувь в шкафу строго по ранжиру, каждые три месяца переставляют шины на своем автомобиле и отводят один день в неделю для того, чтобы постричь ногти. А куда они девают обрезки? Прячут в потайное отделение?

Синей шкатулки под крышкой стола не оказалось. Не могло ее быть и ни в одном из внутренних ящичков и закрытых отделений — не поместится. Человек-груша, мой клиент, ясно показал мне ее размеры. Пришлось повернуть второй замок, отпирающий все ящики стола сразу. Начал я с правого верхнего. Не знаю почему, но именно в правом верхнем ящике хранят наиболее ценные вещи. Потом по очереди осмотрел содержимое других ящиков. Шкатулки нигде не было.

Ящики я обыскал быстро, хотя и без излишней спешки. Не следует задерживаться в чужой квартире дольше, чем это явно необходимо, но глупо пропустить что-нибудь стоящее. Многие держат дома деньги, другие — дорожные аккредитивы, у третьих, бывает, наткнешься на коллекцию старинных монет, или на ювелирные изделия, которые можно затем обратить в наличность, или на какие-либо другие интересные предметы, легко помещающиеся в фирменные сумки торговой компании «Блумингдейл». Я хотел не только получить у клиента причитающиеся мне по вручении синей шкатулки четыре тысячи долларов, хотя мне было приятно чувствовать, как оттопыривается от тысячедолларового аванса задний карман брюк, но и поживиться чем-нибудь еще. Сейчас я был в квартире человека, которому не надо беспокоиться о завтрашнем дне, и в случае удачи мог превратить гарантированные мне пять тысяч в сумму, достаточную для того, чтобы кормить себя целый год, а то и два.

Дело в том, что я не люблю работать больше, чем это необходимо. Работа у меня хорошая, спору нет, но чем дальше, тем меньше шансов выйти сухим из воды. Рано или поздно все равно застукают. Тебя сажают раз, другой, и вот наступает время, когда следующий арест уже невмоготу. Несколько лет назад, когда я старался что-то доказать себе и миру, рассуждалось иначе. Что ж, век живи — век учись!.. Жизнь — она хороший учитель.

Я перетряхнул все ящики сверху донизу по правую руку и снизу доверху — по левую. Чего тут только не было! Старые бумаги, фотоальбомы, расходные книги, связки старых ключей, корочка с трехцентовыми марками (помните, были такие?), одна лайковая перчатка на меху и одна из свиной кожи без всякой подкладки, порванные шерстяные наушники, которые заставляла надевать мама, вечный календарь, выпущенный в 1949 году Морской трастовой компанией в Буффало, штат Нью-Йорк, Библия короля Джеймса форматом с карточную колоду, карточная колода с изображениями на охотничью тему и размером не больше упомянутой Библии, целая куча использованных конвертов, некоторые с письмами, которых я не собирался читать, пачки оплаченных чеков, перетянутые высохшими резинками, и такое количество бумажных скрепок, что хватило бы сделать спасательную веревку для ребенка, а может быть, и для взрослого, открытка от Уоткинса Глена, несколько авторучек и несколько шариковых ручек, бесчисленное множество карандашей, все с поломанными концами...

И никакой тебе коллекции монет, ни дорожных аккредитивов, или облигаций, или биржевых сертификатов, ни колец, ни часов и ни одного драгоценного камешка, обработанного или в натуральном виде (хотя в каком-то углу завалялся симпатичный кусок окаменелого дерева с подклеенным снизу фетром, предназначенный для использования в качестве пресс-папье), ни слитков золота, ни брусков серебра и никаких почтовых марок, помимо тех, трехцентовых в корочке, и — клянусь всеми святыми! — ни кожаной, ни деревянной синей шкатулки.

Вот черт!

Не хочу утверждать, что результаты поисков обрадовали меня, но и сдаваться я не собирался. Я выпрямился, вздохнул, спросил сам себя, где старина Флэксфорд держит бренди, и тут же сообразил, что не пью на работе, подумал о сигаретах на серебряном блюде и вспомнил, что избавился от вредной привычки много лет назад. Я снова вздохнул, приготовившись заново осмотреть ящики. Когда копаешься в куче хлама, легко пропустить даже такой заметный предмет, как коробка из-под сигар. Часы показывали девять двадцати три, и я подумал, что до десяти, самое позднее до половины одиннадцатого надо очистить помещение. Итак, вторичная проверка ящиков бюро, затем, если понадобится, осмотр других мест в комнате, где по логике вещей могла быть спрятана шкатулка, далее — обход остальных комнат, сколько бы их здесь ни было, и, наконец, адье, наше вам. Пальцы в резине начали потеть, и я подул на них, хотя это и было бесполезно. Я вздохнул еще раз. Вдруг в замочной скважине входной двери послышалось лязганье. Я замер.

Хозяин квартиры Дж. Фрэнсис Флэксфорд не должен был возвратиться домой по крайней мере до полуночи.

Согласно той же информации синяя шкатулка должна была находиться в бюро.

Я выпрямился у стола, глядя на дверь. Ключ в замке повернулся, отодвинул засов, повернулся еще раз, отодвигая защелку. Секунда гробовой тишины. Потом дверь распахнулась настежь, и ворвались двое мужиков в синем с пистолетами в руках. Пистолеты были нацелены на меня.

— Уберите свои пушки, — сказал я. — Это всего лишь я.

Глава 2

Полицейский, ворвавшийся в квартиру первым, был мне незнаком — очень молодой, розовощекий. Зато я хорошо знал его напарника, седого остроносого мужика с тяжелым подбородком и выпирающим животиком. Звали его Рэй Киршман, он служил в нью-йоркской полиции с тех пор, когда они еще ходили с мушкетами. Несколько лет назад он прищучил меня на одном деле и показал себя тогда с самой похвальной стороны.

— Черт меня побери, если это не сын миссис Роденбарр, Бернард!.. — протянул он, опуская свой пистолет и отводя пистолет напарника. — Убери пушку, Лорен. Берни — настоящий джентльмен.

Лорен убрал пистолет в кобуру и облегченно вздохнул, выпустив из легких, наверное, несколько кубических футов воздуха. Обыкновенные воры-взломщики не единственные бедолаги, которые не любят, когда их застают не в своем доме. Рэй, конечно же, выставил своего молодого подручного вперед. На всякий случай.

— Привет, Рэй! — сказал я.

— Рад тебя видеть, Берни! Поздоровайся с моим новым товарищем Лореном Крамером. Лорен, познакомься, это Берни Роденбарр.

Мы обменялись приветствиями, и я протянул руку. Лорен смущенно уставился на нее, потом начал торопливо отстегивать с пояса пару наручников. Рэй рассмеялся:

— Господи Иисусе, кто же надевает браслеты на Берни? Он же не какая-нибудь шпана психованная, а профессиональный вор-взломщик.

— А-а...

— Закрой дверь, Лорен.

Лорен закрыл дверь, хотя запереть ее не удосужился, и я тоже немного успокоился. Мы пока что еще не привлекли ничьего внимания. На площадке не торчали взбудораженные соседи. Следовательно, появилась надежда, что я проведу ночь под собственной крышей.

— Я не ждал тебя, Рэй, — начал я издалека. — Частенько сюда заглядываешь?

— Ах ты, сукин сын! — ощерился Рэй. — Что, сдавать стал под старость? Сидим мы в патрульной машине, вдруг рация заверещала. Какая-то женщина услышала подозрительный шум. Раньше ты чище работал, Берни. Сколько тебе годков-то?

— В мае тридцать пять будет, а что?

— Значит, Телец? — поинтересовался Лорен.

— Нет, Близнецы. Я в конце мая.

— У меня жена Телец. — Лорен вытащил свою дубинку-свинчатку и стал постукивать ею по ладони.

— Все-таки — почему? — спросил я снова.

Лорен начал объяснять, что его жена Телец потому, что родилась тогда-то, я стал говорить, что хотел узнать, зачем Рэю понадобился мой возраст, а Рэй явно сожалел, что вообще затеял этот разговор. В его напарнике чувствовалось что-то, создающее неопределенность и путаницу.

— Наверное, это возраст, — сказал Рэй. — Шумишь, привлекаешь внимание. Это на тебя непохоже.

— Я тихо работал, ни единого звука не было.

— Да, тихо — до сегодняшнего вечера.

— Я говорю о сегодняшнем вечере. И вообще я только что вошел.

— Сколько ты уже здесь?

— Точно не скажу. Минут пятнадцать, от силы двадцать... Рэй, ты уверен, что попал в нужную квартиру?

— Мы, кажется, застукали здесь грабителя — разве нет?

— Верно, застукали, — согласился я. — Но тебе назвали именно эту квартиру? Триста одиннадцатую?

— Нет, номер не назвали. Сказали, квартира выходит на улицу, на третьем этаже, по правую руку. Значит, эта самая.

— Люди часто путают право и лево.

Рэй уставился на меня, а Лорен, играющий дубинкой, уронил ее. Вообще-то она была на ремешке, пристегнутом к поясу, но ремешок был длинный, и дубинка ударилась о китайский ковер на полу. Лорен нагнулся, чтобы ее поднять. Рэй нахмурился.

— Вот кто шумит! — съязвил я.

— Послушай, Берни...

— Может быть, они имели в виду ту квартиру, что над этой? Откуда ты знаешь, может, та женщина — англичанка? А в Англии по-другому этажи считают. Они первый этаж называют цокольным, понимаешь? Поэтому, когда они говорят «третий этаж», то это значит «третья лестничная площадка». По нашему, это будет четвертый этаж, и...

— Господи Иисусе...

Я взглянул на Лорена, потом снова перевел взгляд на Рэя.

— Ты что, спятил, Берни? Ты же уголовник, застигнутый на месте преступления! Хочешь, могу напомнить тебе твои права? Не пойму, какая муха тебя укусила?

— Я просто хочу сказать, что вошел сюда только что. И работал тише некуда.

— Ну, значит, кот в соседней квартире опрокинул горшок с цветком, и нам повезло, что мы ошиблись дверью. Тебя накрыли, это же факт, верно?

— Верно, — я улыбнулся, выражая огорчение по поводу этого непреложного факта. — Тебе повезло. Я сегодня добрый, можешь разжиться.

— Вот как?

— Хорошо разжиться.

— Интересно! — сказал Рэй.

— Ты ключ у привратника взял?

— Угу. Он хотел пойти с нами, но мы сказали, чтобы он оставался на месте.

— Выходит, кроме вас, никто не знает, что я тут?

Стражи порядка переглянулись. Отличную они составляли пару: стареющий Рэй в видавшей виды форме и свеженький, чистенький, выутюженный Лорен.

— Не знает. Пока не знает.

— Не улавливаю, Рэй.

— Факт ареста налицо и может пойти нам с Лореном на пользу. Глядишь, благодарность объявят.

— Да брось ты!

— Все может быть.

— Черта с два! Ты же не сам меня выследил, тебе по радио координаты сообщили. За это медалей не дают.

— Вообще-то ты прав, — сказал Рэй. — Как по-твоему, Лорен?

— Да как тебе сказать... — промямлил Лорен, поигрывая дубинкой и неуверенно пощипывая нижнюю губу. В противоположность остальному его снаряжению дубинка у Лорена была вся оббита и исцарапана. У меня сложилось впечатление, что он часто ее роняет, причем на поверхности куда более твердые, нежели китайский ковер.

— И чем же мы можем разжиться, Берни?

Торговаться в данных обстоятельствах не было никакого смысла. Я всегда ношу с собой тысячу долларов — так, на всякий случай. Сегодня десять сотенных в левом заднем кармане брюк были те самые, которые я получил в качестве аванса за сегодняшнюю работу. Я рассудил, что, отдав их моим знакомцам-"фараонам", я останусь при своих, если не считать расходов на такси и потраченных двух часов времени. Что до моего клиента с бегающими глазами, то он потеряет тысчонку, но это его проблемы. Придется их ему списать на непроизводительные расходы.

— Тысячей, — сказал я, внимательно наблюдая за выражением лица Рэя Киршмана. Секунду-другую он колебался, не запросить ли больше, но потом решил, что я предлагаю сразу верх. Вполне приличная сумма, что там ни говори, пусть ее и придется поделить на двоих.

— Неплохой навар, — признал он. — Деньги при тебе?

Я достал пачку и отдал ему. Он поводил ею перед носом, пересчитывая купюры одними глазами, чтобы это не было заметно.

— Ты ничего тут не взял, Берни? А то мы доложим, что в квартире никого не было, и вдруг звонит хозяин, заявляет, что его обокрали! Как мы тогда будем выглядеть? Сам понимаешь.

Я пожал плечами.

— Ты всегда можешь сказать, что я скрылся раньше, чем вы пришли, — возразил я. — Но тебе не придется оправдываться. Тут и брать-то нечего, Рэй. Да я и действительно недавно вошел. Успел только бюро посмотреть.

— Может, мы его обыщем? — предложил Лорен. Мы с Рэем так на него посмотрели, что он порозовел еще больше и пробормотал: — Это я просто так, шучу.

Я спросил Лорена, кто он по зодиаку.

— Дева, — сказал он.

— Дева хорошо сочетается с Тельцом.

— Ну да, это земные знаки. Означают постоянство и устойчивость.

— Я так и думал.

— Интересуетесь астрологией?

— Нет, не очень.

— А я считаю, что астрология — великая вещь. Вот Рэй — Стрелец, знаете?

— Господи Иисусе! — подал голос Рэй, пожимая плечами. Взглянув последний раз на сотенные, он сложил пачку пополам и отправил ее в карман. Лорен проводил деньги грустным взглядом. Он знал, что получит свою долю, и все же...

— Ты как сюда влез, Берни? По пожарной лестнице?

— Зачем? Вошел через парадный вход.

— Прошел мимо того придурка внизу? Работнички, черт их побери!..

— Дом-то большой, жильцов много.

— Не такой уж большой. А ты годишься для роли жильца. Костюмчик что надо, и вообще выглядишь как порядочный. Сразу видно: на Восточной стороне живешь. — На самом деле я живу на Западной стороне и обычно хожу в джинсах. — Небось и портфельчик в руках нес для понта?

— Не угадал, — возразил я, показывая на сумку. — Вот это нес.

— Тоже неплохо. А теперь вот что. Бери свое барахло и сматывай удочки. Выйдешь так же, как вошел. — Рэй умолк, нахмурился. — Нет, лучше мы уйдем первыми, так натуральнее. Зачем нам тут задерживаться, только лишние вопросы. Мы с Лореном отвалим, а ты ничего не трогай.

— Я же сказал, нечего тут брать.

— Дай честное слово, Берни.

Я едва удержался от смеха.

— Даю честное слово! — сказал я торжественно.

— Выходи через три минуты после нас. Дольше не торчи, понял?

— Не буду.

— Ну, ладно. — Рэй уже потянулся рукой к двери, как вдруг Лорен Крамер заявил, что ему нужно в туалет.

— Господи Иисусе! — вырвалось у Рэя.

— Берни, где он, ты не знаешь? — спросил Лорен.

— Может быть, ты меня обыщешь? — съязвил я. — Шучу; конечно.

— Что-что?

— Я и от стола-то не отходил, — сказал я. — Он, должно быть, там, за комнатами, твой сортир.

Лорен пошел искать уборную. Рэй помотал головой. Я спросил у него, давно ли Лорен у него напарником.

— Кажется, целый век.

— Понимаю.

— Вообще-то он неплохой парень, Берни.

— Сам вижу.

— Вот только глуп как пробка. От его астрологии я скоро на стенку полезу. Есть хоть в ней какой-то смысл, как ты считаешь?

— Вероятно, есть.

— Даже если есть, мне-то что от этого? Кого колышет, что у него жена — Телец? Смазлива, сучка, не отрицаю, но Лорен все равно сукин сын. Видал, как он дернулся, когда ты сказал: «Может быть, ты меня обыщешь?» Готов был и обыскать. Как последняя сволочь.

— Мне тоже так показалось.

— Одно хорошо — обучению поддается. Когда мне его дали, ну, столб столбом! До того доходило, что за свой кофе в забегаловке платил. В то же время знает, как бабки заграбастать, когда подфартит.

— Поблагодари хотя бы за это Бога.

— Вот я и говорю. Но падок на деньгу, слишком падок! Правда, его баба умеет тратить, только приноси. Это потому, что она — Телец, как считаешь?

— Спроси у Лорена.

— А что, он скажет. Если человек хоть иногда соображает, остальную глупость ему можно простить, верно? Вот он своей свинчаткой балуется, но ведь не отбил же себе ничего... Берни, перчатки-то сними!

— Что?

— Перчатки резиновые, говорю, сними. Не пойдешь же в них по улице.

— Ох, совсем забыл! — сказал я, снимая перчатки.

Где-то в глубине квартиры послышался кашель Лорена. Потом стук, — наверное, наткнулся на что-то. Я сунул перчатки в карман.

— Профессиональное снаряжение! — усмехнулся Рэй. — Приятно иметь дело с такими, как ты, с профессионалами. Даже если б пришлось тащить тебя в участок — все равно приятно. Так оно и случилось бы, если бы привратник с нами притащился, и нам никакого навара.

Было слышно, как в туалете спускают воду. Мне захотелось глянуть на часы, но я пересилил себя.

— С профессионалом удобно, знаешь, чего от него ждать, — продолжал Рэй. — Понимаешь, что я хочу сказать? Вот, к примеру, сегодня. Мы открываем дверь сюда, а что за дверью, неизвестно.

— Мне знакомо это чувство, — заверил я Рэя, потянулся было за своей сумкой, но случайно обратил внимание на выражение его лица. И я непроизвольно обернулся и посмотрел, на что он таращит глаза, а таращил он глаза на Лорена, стоящего на противоположном конце комнаты. Он был бледный, как хирургическая маска, и рот — шире, чем главный тоннель под Гудзоном.

— Там... там, в спальне... — с трудом выдавил он, а потом его прорвало: — Вышел из туалета, свернул не туда, а там спальня, и этот мужик, мертвый мужик! Голова изувечена, всюду кровь, он еще теплый... Никогда ничего похожего не видел. Господи, я как чувствовал, что нельзя доверять Близнецам, вруны они все, о Боже!..

И Лорен хлопнулся без сознания на ковер. Очень может быть, что на бухарский.

Рэй и я не отрываясь смотрели друг на друга.

Все это пустая болтовня — насчет профессионализма. Мы оба повели себя самым неожиданным образом. Рэй остолбенел, и лицо его на глазах багровело. Он стоял, не стараясь дотянуться ни до пистолета, ни до меня, — стоял неподвижно, как утес. Я же учудил такое, чего сам от себя никогда не ожидал. Ни он, ни я не думали, что Берни Роденбарр способен выкинуть такую штуку.

Рэй только удивленно захлопал глазами, когда я кинулся вперед и с разбегу опрокинул его навзничь. Не оглядываясь, я выскочил из квартиры. Лестница была на месте. Я скатился с нее и с такой быстротой пробежал подъезд, для которой и придумали выражение «сломя голову».

Завидев спешащего человека, привратник предупредительно распахнул дверь.

— Рождественский подарок за мной! — выкрикнул я и, не дожидаясь благодарности, понесся по улице.

Глава 3

Пешеходов на тротуаре было, по счастью, немного. В противном случае я протаранил бы кого-нибудь. Первую дистанцию я прошел со скоростью бегуна по пересеченной местности. Когда я достиг перекрестка и на Второй авеню взял влево, дыхания у меня уже не хватало, а вернувшаяся способность рассуждать помогла унять панический страх. Никто, кажется, и не думал гнаться за мной. Я сбавил ход, перейдя на быстрый шаг. Даже в Нью-Йорке люди начинают подозрительно посматривать на тебя, если ты мчишься по улице как угорелый. Возможно, они и не станут останавливать бегущего, но я терпеть не могу, когда на меня глазеют. Это действует на нервы.

Пройдя квартал, я поднял руку, остановил такси, идущее в южную сторону, и назвал свой адрес. Но пока водитель перестраивался и поворачивал, чтобы ехать на север, я передумал. Я жил в уютной квартирке на верхнем этаже сравнительно новой высотки на углу улицы Уэст-энд и Семьдесят первой. В ясную погоду (такое иногда выдается) из окна у меня видны две башни Международного торгового центра и отдельные части Нью-Джерси. Прекрасное убежище от городской суеты и уж, конечно, от «пращей и стрел яростной судьбы», как сказал поэт. Поэтому я машинально назвал водителю свой адрес.

Господи, да ведь именно там в первую очередь будет искать меня Рэй Киршман со своими громилами! Для этого только стоит заглянуть в телефонную книгу.

Я откинулся на спинку сиденья и полез в нагрудный карман за пачкой сигарет, которых я не держал там вот уже много лет. Живи я на Восточной Шестьдесят седьмой, сидел бы сейчас в том темно-зеленом кресле и выколачивал трубку в хрустальную пепельницу. А сейчас вот...

Не паникуй, Бернард, и шевели мозгами.

Подумать надо было о многом. Например, о том, кто не пожалел тысячи долларов, чтобы подвести меня под статью о предумышленном убийстве, и почему до странности знакомый незнакомец с узкими плечами и неохватной талией отвел мне эту дурацкую роль?.. Но сейчас неподходящий момент для подобных размышлений. Один «фараон», слава Богу, хлопнулся в обморок, другой не успел сообразить, что к чему. А я проявил несвойственную мне прыть. Да, мне удалось выиграть немного времени. Выигрыш минимальный, всего несколько минут, позволивших мне вырваться из ловушки, но очень скоро я могу потерять преимущество.

Надо залечь, найти нору — и залечь. Мне удалось сбить гончих со следа, но теперь надо поскорее укрыться в хорошем убежище, пока они снова не напали на след. (Меня отнюдь не обрадовало, что я описываю свое положение в выражениях лисьего гона.)

Я отогнал неприятную мысль и попытался сосредоточиться. Итак, мое собственное жилье исключалось: через час там будет шуровать полицейский наряд. Значит, нужно искать другое место, надежное, безопасное, чтобы там были четыре стены, пол и потолок, предназначенные для одного человека, а не для толпы. Такое место, где никому не придет в голову искать меня. И оно должно быть в Нью-Йорке, потому что в незнакомом городе меня легче выследить. Квартира какого-нибудь приятеля?

Такси тащилось вверх по Манхэттену, а я перебирал в уме друзей и знакомых — и скоро убедился, что среди них нет никого, к кому я мог бы сейчас завалиться. Дело в том, что я всегда сторонился плохой компании. На воле — я предпочитаю больше жить на воле, чем в заключении, — так вот, на воле я никогда не общаюсь ни с другими взломщиками или грабителями, ни с мошенниками и вымогателями, ни с представителями пестрого племени воров, жуликов, карманников и пр. Естественно, когда ты сидишь в четырех стенах, возможность выбирать знакомых весьма ограничена. Но на свободе я поддерживаю отношения только с людьми если не исключительной честности, то уж, во всяком случае, не с рецидивистами. Допускаю, что мои товарищи таскали по мелочи с места своей службы или занижали свои доходы, чтобы платить налоги поменьше, и вообще совершали всевозможные действия, граничащие с нарушением десяти заповедей. Однако, насколько мне известно, никто из них не был закоренелым преступником, каковым, да будет вам известно, не являюсь и я.

Посему не следует особенно удивляться, что у меня нет близких друзей. Ни одна живая душа не знала обо мне правды — откуда же взяться задушевной близости? С одними я играю в шахматы, с другими в покер. Есть такие, с кем хожу на состязания по боксу или на футбол. Есть женщины, с которыми я обедаю, есть женщины, с которыми хожу в театр или на концерт. С некоторыми из них время от времени делю ложе. Давненько в моей жизни не было мужчины, которого можно было бы назвать настоящим другом; так же давно не было у меня и прочных связей с женщинами. Современная болезнь человечества — отчуждение — усугубляется у меня характером профессии, требующей одиночества и полнейшей тайны.

У меня никогда не было повода сожалеть об этом, если не считать тех ужасных ночей, которые бывают у каждого из нас, — когда твоя компания вдруг становится самой паршивой компанией на свете, и оказывается, что тебе некому позвонить в три часа ночи. Теперь все это означало, что в целом свете нет человека, которого я мог бы попросить спрятать меня. Хотя что толку, даже если бы такой человек и был. Полиции ничего не стоит вычислить друга или любовницу и нагрянуть туда через час после меня. Да, такие вот дела...

— Повернуть или не надо? — Голос таксиста вывел меня из раздумий. Он остановил машину и глядел на меня сквозь плексигласовую перегородку, защищающую его от возможного нападения пассажиров, склонных к насилию.

— Семьдесят первая и Уэст-энд, — объявил он. — В эту сторону или в другую?

Я молча заморгал в ответ, поднял воротник пальто и втянул голову, как испуганная черепаха.

— Ну так что, — сказал он терпеливо, — повернуть или не надо?

— Валяй.

— Что «валяй» — поворачивать?

— Поворачивай.

Шофер переждал поток машин, потом рванул с места, сделал запрещенный левый поворот и плавно подкатил к моему подъезду.

Ну что, подняться мигом, взять кое-какую одежду, отложенные деньги и — бегом назад? Ни в коем случае!

Шофер протянул было руку, чтобы поднять стрелку, выключающую счетчик.

— Постой, — сказал я. — Поезжай в Нижний Манхэттен.

Его рука замерла над желтой стрелкой, как колибри над цветком; потом таксист отвел руку и удивленно повернулся ко мне:

— В Нижний Манхэттен?

— Ну да!

— Разонравился этот дом?

— Я его другим помню.

В глазах таксиста появилось особое, настороженное выражение, свойственное ньюйоркцу, когда человек понимает, что имеет дело с психом.

— Вот оно что!.. — пробормотал он.

— Теперь ничего нельзя узнать, — уверенно вошел я в роль. — А этот квартал вообще довели до ручки.

— Господи! — выдохнул успокоившийся таксист, выруливая на авеню. — Я тебе вот что скажу: у вас еще ничего. Посмотрел бы ты на дом, где я живу. Это в Верхнем Бронксе, не бывал там? Вот где целую округу до ручки довели...

Об этом он мне и рассказывал, пока машина катила на юг по западному краю Манхэттена, — как разрушаются и приходят в запустение жилые дома. Самое интересное в таком разговоре — это то, что ты заранее знаешь, что тебе скажут, и потому не слушаешь собеседника. Я думал о своем и лишь иногда поддакивал, похмыкивал или цокал языком — в зависимости от того, что требовалось в данную минуту.

Я мысленно обозревал редкие ряды так называемых друзей. Двигатели деревяшек, которых я обыгрывал в шахматы, картежники, обдиравшие меня в покер, спортивные болельщики-фанаты, собутыльники. Удручающе немногочисленный перечень молодых дам, с которыми едва поддерживал отношения последнее время.

Погоди, погоди... Может, Родни Харт?

Точно, Родни Харт!

Это имя возникло из глубины сознания, как голова пловца после прыжка с десятиметровой вышки. Приличного роста, худощавый, лицо с выпуклыми надбровьями и длинноватым носом. Ноздри у Родни хищно раздувались, как только ему начинала идти карта и на руках оказывалось нечто более стоящее, чем две пары. Первый раз я встретил его года полтора назад в одной покерной компании и с тех пор видал его не за карточным столом ровно два раза: один раз мы столкнулись нос к носу в Гринвич-Виллидж, или попросту говоря — Деревне, и посидели за парой банок пива, другой раз, когда он получил вторую роль во внебродвейском спектакле (не выдержавшем и дюжины представлений), и я зашел к нему за кулисы, чтобы произвести впечатление на некую молодую леди. (Не получилось.)

Старик Родни Харт — вот кто!

Конечно, вы можете спросить, почему я все-таки остановился на Родни. Отвечаю. Как мне случайно стало известно, он живет один — это во-первых. Во-вторых — и это гораздо существеннее, — сейчас его не было в городе и не будет еще пару месяцев. Как раз на прошлой неделе он объявил за картами, что прощается с нами. Подписал контракт на гастрольную поездку — будет играть в спектакле «Два, если морем»; труппа исколесит вдоль и поперек наши славные Соединенные Штаты, неся бродвейское понимание культуры отсталым провинциалам. Он даже поделился с нами бесплатной информацией, что не сдаст свою квартиру на время отсутствия.

— Себе дороже, — заявил Родни. — Сколько лет в ней живу и все те же девяносто в месяц выкладываю. Хозяин не повышает аренду, хотя давно мог бы это сделать. Вы не поверите, любит нашего брата — актера. Сцена, кулисы, грим для него — сплошной восторг... Нет, я и сотню отдам, лишь бы только какой-нибудь сукин сын не вонял в моем туалете и не валялся в моей постели.

Ха-ха!..

Откуда ему было знать, что один сукин сын все-таки будет восседать на его стульчаке и нежиться на его простынях, и этим сукиным сыном будет не кто иной, как Бернард Роденбарр. Причем я даже не заплачу ему девяносто долларов за такие удобства.

Все это замечательно, но я даже не знаю, где эта квартира. Я смутно припоминал, что Родни живет где-то в Деревне. И то хорошо на данный момент, когда я сижу в этой тачке. Шофер, ясное дело, запомнит такого чудака, очень скоро газеты запестрят моим изображением, и, может быть, первый раз в своей тоскливой и нерадостной жизни его озарит свыше.

— Притормози здесь, — сказал я.

— Здесь?

Мы были где-то на Седьмой авеню, в паре кварталов от площади Шеридан.

— Останавливай, — повторил я.

— Дело хозяйское, — пожал плечами таксист, пользуясь тем оборотом, который, как мне всегда казалось, является архивежливой формой выражения крайнего презрения.

Я вытащил бумажник и заплатил по счетчику плюс чаевые — как раз в таком размере, чтобы не поколебать его презрения. Отсчитывая деньги, я начал горько сожалеть об отданной Рэю и Лорену тысяче. Самое неудачное капиталовложение в моей жизни. Будь у меня эта тысяча, я располагал бы куда большей свободой передвижения. Сейчас же, после расчета с таксистом, в кармане у меня оставалось семьдесят долларов с мелочью. Не густо. И непохоже, чтобы старик Род принадлежал к тому сорту людей, которые оставляют крупные суммы в пустой квартире.

Но где ее искать, эту квартиру?

Ответ я нашел в толстенной телефонной книге. Листая ее, я возносил молитвы Всевышнему за то, что он сделал Родни Харта актером.

Вообще мои знакомые не стремятся попасть в справочники, но актеры — особая порода, они только что не пишут своих телефонов на стенах общественных сортиров. (Некоторые, однако, и это делают.) Старина Род должен непременно значиться в телефонной книге. Фамилия Харт встречается сравнительно часто, зато Родни — сравнительно редкое имя. Вот он, слава тебе, Господи, вот его адрес — на Бетьюн-стрит, где-то в западных дебрях Деревни. Тихая, затерявшаяся среди других улочка, куда не ступает нога туриста. Что может быть лучше?

В телефонной книге был указан не только адрес Родни, но, как положено, и телефон. Я опустил десятицентовую монету и набрал номер. (Перед ограблением всегда так делается.) Обычно достаточно выждать семь гудков, но я человек обстоятельный и, прежде чем обчистить квартиру, терпеливо жду долгих двенадцать. Я слушал, пока не прогудело семь раз, но вдруг кто-то взял трубку. Я едва удержался на ногах.

— Семьдесят четыре девятнадцать, — пропел приятный женский голос.

Мой страх схлынул. Я понял, в чем дело. Актеры не только помещают номера своих телефонов в указатели, но и записываются на информационное обслуживание. Голос в трубке принадлежал кому-то вроде телефонного секретаря, а названный ею номер был не что иное, как четыре последние цифры телефона Родни Харта.

Я откашлялся и спросил, когда вернется Родни. Сладкий голос услужливо сообщил, что он будет на гастролях еще три с половиной месяца, что в настоящее время он находится в Сент-Луисе, что мне могут дать его номер в отеле, если я пожелаю. Я вежливо отказался, огромным усилием воли подавил ребячье желание оставить ему шутливое послание и повесил трубку.

Я едва не запутался в лабиринте улочек, но в конце концов обнаружил Бетьюн-стрит и пошел по ней, высматривая дом Родни. Дом стоял в полуквартале от улицы Вашингтона. Пятиэтажное кирпичное здание, бедноватое на вид и не претендующее на шик, отличимое от своих жилых собратьев и складов по обе стороны улицы разве что ржавой железной табличкой с номером на входных дверях. Я постоял на тротуаре пару секунд, убедился, что за мной никто не следит, и вошел в подъезд.

Я пробежал глазами ряд кнопок на домофоне, ожидая увидеть под ними имена знаменитостей и звезд, но Хелен Хейес там не было и Лантов тоже. Род, однако, был, имя было написано чернилами на бумажке; он значился как Р. Харт, проживающий в квартире 5-Т. Поскольку дом пятиэтажный и на каждом этаже помещаются две квартиры, 5-Т означает, что он занимает на верхнем этаже тыльную квартиру, то есть выходящую во двор.

Старые привычки живучи. Я крепко нажал на кнопку 5-Т и стал ждать, не отзовется ли кто-нибудь по домофону. Никто не отозвался. Потом я подумал, не нажать ли еще одну кнопку. Наугад. Всегда так на работе делаю. Люди не боятся из своей квартиры отпереть наружную дверь. Если же кто-нибудь потом высунется на лестницу посмотреть, кто идет, ты улыбаешься виноватой улыбкой и говоришь, что забыл ключ. Действует безотказно. Однако Род живет на самом верху, значит, придется топать четыре этажа, и если кто-нибудь меня сейчас заметит, может узнать потом, когда газеты напечатают мой портрет. Тогда мне отсюда не выбраться...

Нет, не стоит рисковать. Тем более что мне потребовалось всего пятнадцать секунд, чтобы открыть замок. Как будто сильный порыв ветра распахнул передо мной входную дверь.

Перескакивая через несколько ступенек сразу, я вбежал на пятый этаж и остановился, чтобы отдышаться. На двери квартиры Рода была бляшка 5-Т. Я подошел к двери, прислушался, потом оглянулся на квартиру 5-Ф на другом конце площадки. Света из-под двери не видно. Порядок! Я постучал в мою квартиру, немного подождал, постучал снова. Потом вытащил набор инструментов.

В двери у Рода было три замка. Какой-то умник уже ковырялся стамеской или отверткой вокруг одного из них, но, видно, бросил эту затею. Больше всего хлопот будет с хитроумным цилиндровым «медеко», за ним шел обычный «сегал» с клиновидным ригелем. Кроме них, был еще врезан дешевый серийный замок, простая железка. С него я и начал, чтобы не мозолил глаза, затем взялся за «сегала». Он хорошо держит дверь, когда в квартиру ломится какой-нибудь обезумевший от травки подонок, и простой отмычке не поддается. Но инструмент у меня что надо, да и рука набита, так что я недолго с ним чикался. Вот вошли в зацепление собачки, и ригель вышел из запорной коробки. Теперь оставалось самое трудное.

«Медеко» рекламируется как устройство, которое можно отпереть только ключом. Чушь собачья! Таких замков не существует в природе. С другой стороны, это преувеличение простительно.

Мне пришлось выполнять две операции одновременно. Представьте себе, что вы дешифровальщик и вам нужно прочитать текст, закодированный на сербско-хорватском языке, которым вы не владеете. И вот вы вынуждены не только подбирать ключ к шифру, но и учить незнакомый язык. Вот на что похожа работа над «медеко». Этот замок так хитроумно устроен, что я несколько раз оплошал. Например, услышав стук открываемой двери, так перепугался, что затряслись руки. Потом только сообразил, что дверь-то на четвертом этаже! Малость успокоился — и снова взялся задело. Поворачиваю, поворачиваю — никак! И вдруг надавил инструментом вглубь, и — о, чудо: «Сезам откройся!» Я проскользнул в растворенную дверь и заперся на все три замка, как старые девы в романах.

Первое, что я сделал, — это обошел всю квартиру, чтобы убедиться, что в ней нет никаких других человеческих тел, кроме моего собственного. Это не отняло много времени. В квартире была одна-единственная, правда, просторная, комната, поделенная на две части книжным стеллажом, отгораживающим место для спанья, небольшая, скромная кухонька и совсем крохотный и неприглядный санузел. Когда я зажег там свет, по ванне врассыпную побежали тараканы. Я погасил свет и вернулся в комнату.

Нет, ничего, уютное местечко. Мебель порядком пообтерлась и куплена, видно, подержанной, но вполне удобная. То тут, то там пальмы, филодендроны и другие комнатные растения, названия которых я не знаю. На стенах — афиши, причем не какая-то дешевка, на которой намалеваны Богарт или Че Гевара, а солидные листы, возвещающие о вернисажах, с изображением Миро, Шагала и других художников, чьи имена я тоже не знаю. В общем и целом у Рода, кажется, неплохой вкус для актера.

На полу был постлан старый ковер или кусок ковра площадью футов двенадцать или около того, багрового цвета. Обвязка наполовину оторвалась, местами он протерт до нитей. Не ковер, а недоразумение. Надо притащить тот, бухарский, окровавленный, почему-то подумалось мне.

Меня всего передернуло.

Бухарский ковер не окровавлен, поправил я себя. Лорен просто свалился на него в обмороке. А вот ковер в спальне, которого я не видел, очевидно, окровавлен.

Кто прикончил человека в спальне? И кто он, убитый? Сам Фрэнсис Флэксфорд? Согласно моей информации, он должен был уйти из дома не позднее восьми тридцати и возвратиться не раньше полуночи. Но если весь смысл этой информации заключался в том, чтобы заманить меня на место преступления и загрести за убийство, то как ей доверять?

«Мертвый мужик, в спальне, с разбитой, окровавленной головой, еще теплый...»

Жуть!..

Если бы у меня хватило ума осмотреть всю квартиру, как только я вошел, все было бы иначе. Быстрая пробежка по комнатам, быстрое прощание с усопшим и столь же быстрое возвращение домой. К тому времени, когда живописная пара мужественных нью-йоркских полицейских вломилась в квартиру № 311 дома на Шестьдесят седьмой улице, я бы сидел в своей башенке из стали и стекла и потягивал виски, любуясь из окна Международным торговым центром. Вместо этого я стал беглецом от того, что сходит в наши дни за правосудие, и по всем очевидным доказательствам — безжалостным убийцей человека, которого я в глаза не видел. Поскольку присутствие духа проявилось у меня в форме его отсутствия, я встретил создавшееся положение тем, что: а) прибегнул к грубой силе и б) скрылся с места происшествия. Если раньше и был шанс доказать, что я в жизни не убил ни одного живого существа, более развитого в биологическом отношении, чем таракан и комар, то теперь этот шанс упущен раз и навсегда.

Я походил по комнате, потом открыл буфет, бар, какие-то полочки. Спиртного нигде не было. В огорчении я опустился на стул. Он показался мне жестким, неудобным, и я пересел на тот, на котором сидел сначала. Наконец растянулся на диване. И стал думать о том странном человечке, из-за которого я попал в этот переплет.

Глава 4

Он был похож на беременную кеглю. Пробираясь сквозь толпу, он раздвигал людей животом, хотя не был могучего сложения. По утрам, наверное, не знал, куда приладить ремень.

Лицо у него было крупное, скуластое, с неопределенными, невыразительными чертами. Больше всего на лице выделялись выпуклые глаза. Большие, настороженные, они напоминали мне «шоколадные поцелуйчики» херши (после снятия фольги). Точно такого же оттенка коричневого цвета. Волосы же были совершенно черные — прямые, сильно редеющие. Плешь со лба уже доходила до макушки. На мой взгляд, ему было под пятьдесят. Хорошо, что я вор-взломщик: ни за что не заработал бы себе на жизнь, если б взялся угадывать у людей возраст и вес.

Первый раз я встретил его в четверг вечером в питейном заведении «Ключи удачи» (придумавший название, наверное, гордился им). Это забегаловка для одиноких, где ключей, то есть краников, фонтанчиков и бутылок, было больше, чем удачи, или клиенты не умели подобрать подходящий к ней. Располагалось заведение на Второй авеню, в районе Семидесятых улиц. Если у вас нет доли в деле и вы не вознамерились провести ревизию кассовых аппаратов, то остается одна-единственная причина для посещения этой дыры. По этой причине я и пришел в «Ключи», однако в тот вечер выбор из молодых дам, желающих познакомиться, был столь же ослепительно разнообразен, как и обеденное меню на спасательной лодке. Я уже решил двинуть домой, как только осушу бокал, как вдруг голос за спиной назвал мою фамилию. В голосе было что-то знакомое. Я обернулся и увидел человека, которого только что описал. Его глаза упорно не хотели встречаться с моими. Первой мне пришла в голову мысль, что это не «фараон», и в душе я поблагодарил судьбу. Лицо чем-то знакомо, как и голос, подумал я, во-вторых. Но я его не знаю — это была еще одна, третья мысль. Четвертой я не припомню, хотя, вероятно, что мелькнула и четвертая.

— Надо поговорить, — сказал он. — Тебя это заинтересует.

— Давай здесь, — сказал я. — Мы знакомы?

— Нет. Идет, можно и здесь. Народу не густо. Небось в выходные больше?

— Как правило, — ответил я, поскольку в такие забегаловки валом валят в конце недели. — Часто сюда захаживаешь?

— Первый раз.

— Надо же! Я тоже тут редко бываю. Раза два в месяц. Интересно, что мы встретились именно тут. Тем более, что ты, кажется, меня знаешь, а я тебя, кажется, нет. И все же...

— Я следил за тобой.

— Не понял.

— Могли бы встретиться и поговорить, натурально, и в твоих краях. В пивных на Семьдесят второй. Ты там часто ошиваешься. Нет, думаю, не стоит. Он, видно, тут поблизости и проживает. Не следи, где сидишь, верно говорю?

— А-а... — протянул я, как будто это что-нибудь объясняло.

Решительно ничего не объясняло. Вы-то, надеюсь, сейчас понимаете, поскольку пришли к этому пониманию не сразу, а у меня не было ни малейшего представления, чего хочет от меня этот тип. Потом перед нами возникла фигура официанта, я услышал, что незнакомец хочет двойное виски с содовой. После того, как ему принесли виски, а мне добавили вина, я наконец узнал, что еще он хочет.

— Хочу, чтобы ты раздобыл мне кое-что, — сказал он.

— Что-то не улавливаю.

— Не крути, Роденбарр, я знаю, кто ты.

— Еще бы! По крайней мере знаешь, как меня зовут, а я твоего имени не знаю. Вдобавок...

— Не валяй дурочку, Роденбарр! Мне известно, чем ты зарабатываешь на жизнь. Ты — вор-взломщик.

Я нервно огляделся. Говорил он тихо, и в зале било шумно от голосов, но все равно у него получилось громко, как у актера, говорящего на сцене шепотом, и я на всякий случай посмотрел, не прислушивается ли кто-нибудь к нашему разговору. Судя по всему, никто не прислушивался.

— Не понимаю, о чем ты.

— Слушай, кончай, а?

— Ладно, — сказал я, отхлебнув вина. — Считай, что кончил.

— Понимаешь, надо выкрасть одну вещицу из квартиры. Я скажу, когда это можно сделать. В доме швейцар дежурит, круглые сутки. Но ни охраны, ни сигнализации — ничего. Только швейцар.

— Это нам запросто, — машинально сказал я, потом пожал плечами. — Ты, кажется, кое-что обо мне знаешь.

— Знаю. Например, чем ты зарабатываешь на хлеб с маслом.

Я же сказал:

— Раз знаешь, должен знать и то, что я работаю один.

— Я не собираюсь идти с тобой.

— И что я сам ищу себе работу.

— Слушай, я предлагаю тебе хорошие условия, Роденбарр. Час работы, и ты получаешь пять тысяч. Клево, верно я говорю?

— Клево.

— Прикинь, сколько бы ты загреб при сорокачасовой рабочей неделе?

— Двести тысяч, — быстро подсчитал я.

— Видишь, сколько получается.

— Столько и получается. А в год... Постой, дай подумать... В год набегает десять миллионов. Это при двухнедельном отпуске летом.

— Валяй, валяй...

— Может быть, стоит неделю брать летом и неделю зимой. А еще лучше, знаешь, идти в отпуск осенью или весной. Межсезонье, кругом скидки — красота! Впрочем, чего уж экономить при десятимиллионном доходе! Начну кидать деньги направо и налево. Летать только первым классом. По городу — исключительно таксомотором. Сухого калифорнийского брать сразу ящик, а не жалкую бутылку, опять же десять процентов экономии, хотя никакая это не экономия, потому что, когда у тебя ящик, ты и выпьешь больше. Сам, наверное, замечал, правда? Само собой, и при деньгах, бывает, вымотаешься так, что сил нет, тогда и вали в отпуск, и...

— Очень смешно! — сказал он.

— Нервы пошаливают, вот и все.

— Нервы так нервы. Выговорился? Отвел душу? Значит, так, мне очень нужна эта вещь. А для тебя это раз плюнуть. Плата, сам видишь, нормальная.

— Плата обычно зависит от того, что надо выкрасть. Если, к примеру, это бриллиантовое ожерелье, тянущее на четверть миллиона, то пять тысяч — нищенская плата.

На его лице появилось нечто напоминающее улыбку. Она отнюдь не озарила все вокруг.

— Никакого тебе бриллиантового ожерелья.

— Рад слышать.

— То, что ты должен принести, обойдется мне в пять косых. Для других эта вещь не представляет никакой ценности.

— Может, все-таки скажешь, что это за вещь?

— Шкатулка, — ответил он и начал ее описывать — впрочем, об этом я уже рассказывал. — Я скажу тебе адрес, где она лежит и прочее. А тебе это — все равно что стащить конфету с уличного лотка.

— Конфет с уличных лотков не таскаю.

— Что-что?

— Микробы, говорю.

Он помахал своей короткой ручонкой.

— Хватит с меня твоих шуточек! Прекрасно понял, что я хотел сказать.

— А почему ты сам ее не возьмешь, свою шкатулку? — Его глаза скользнули по моему лицу. — Ты знаешь квартиру и все прочее. Ты даже знаешь, что в шкатулке. Ничего этого я не знаю и знать не хочу. Отчего бы тебе не сэкономить пять тысяч?

— Самому пойти на дело?

— Почему бы и нет?

Он покачал головой.

— Есть вещи, которые я не делаю. Не вырезаю себе аппендикс. Не стригу волосы. Не ремонтирую сливной бачок. Такие вещи делает специалист. А мое дело — найти его.

— Я, выходит, по-твоему, специалист?

— Тебе открыть замок — все равно что утке переплыть пруд. Так говорят.

— Кто говорит?

— Разве теперь упомнишь, что где слышишь? — Он выразительно пожал плечами.

— Я всегда помню.

— Странно, — сказал он, — а я нет. У меня память дырявая, провалиться можно. — Он дотянулся до моего локтя. — Народ набивается, может, перенесем переговоры на улицу? Походим взад-вперед, глядишь, и утрясем дельце.

Мы вышли, походили взад-вперед и утрясли дельце, хотя не стащили ни одной конфеты у лоточников. Условились, в частности, что следующие полторы недели у меня будет свободный график. Дольше не понадобится, заверил он.

— Я сам на тебя выйду, Роденбарр. Следующий раз я скажу тебе адрес, точное время, все, что нужно. И аванс получишь, штуку.

— Могу сейчас получить?

— При себе нету. Зачем таскать вечером крупные суммы? Все эти воры, грабители так и шныряют.

— Да, на улицах теперь небезопасно.

— Какие там улицы — джунгли!

— Кстати, адресок хорошо бы заранее знать, — предложил я. — И того малого, которого не будет дома, когда я приду его навестить. Лишнее время для подготовки не помешает.

— У тебя будет вагон времени.

— Да, но я подумал...

— Все равно у меня адреса при себе нет. И имени тоже. Разве я не говорил, что у меня память дырявая?

— А разве говорил?

— Могу побожиться, что говорил.

Я пожал плечами.

Значит, у меня память дырявая.

Позже в тот вечер я долго гадал, почему взялся за это дело, и пришел к выводу, что причин две. Первая причина уважительная. Верные пять тысяч плюс безопасность операции ввиду подготовленности, так сказать, почвы перевешивали все остальные соображения.

Деньги деньгами, но дело не сводилось только к ним. В облике и манерах человека-груши что-то говорило, что отказывать ему неразумно. Нет, я не испугался, что он устроит мне какую-нибудь гадость, если я посоветую ему проваливать ко всем чертям. Просто мне показалось, что лучше этого не делать.

И, само собой, я сгорал от любопытства. Кто он все-таки такой? Если мы не встречались с ним прежде, то почему мне так чертовски знакомо его лицо, и голос, и все остальное? Как он узнал про меня? И вообще какую игру затеял? Если он обыкновенный вор, угадавший во мне своего, то зачем мы кружили друг перед другом, как тропические птахи в брачном ритуале? Я вовсе не ждал, что найду ответы на все эти вопросы, но кое-что может и проясниться, если хорошо подумать. Кроме того, другой работы у меня на примете не было, а деньги в кубышке таяли. Кроме того...

Раз или два в месяц я захожу в закусочную на Амстердам-авеню между Семьдесят четвертой и Семьдесят пятой улицами. Владеет закусочной турок со страшными усами, и блюда там готовят сплошь турецкие, хотя не такие страшные. Так вот, опорожнил я там миску чечевичной похлебки — это было через два дня после первой встречи с новоявленным приятелем, — сижу себе за стойкой, жду, когда подадут фаршированные овощи. От нечего делать разглядываю коллекцию пенковых трубок в стеклянном ящике на стене. Этот усатый турок каждую весну уезжает к себе на родину и привозит оттуда чемодан трубок, причем таких, уверяет он, каких даже в магазинах Данхилла не купишь. Сам я трубку не курю, поэтому мне без разницы, но всякий раз, когда я бываю в этой закусочной, смотрю на трубки и стараюсь вспомнить, нет ли у меня доброго знакомого, который курит трубку, чтобы я мог подарить ему одну из них. И на память никто не приходит.

Так вот, сижу, жду и вдруг слышу знакомый голос:

— Мой старик курил пенковую трубку. Она у него единственная была. Он эту трубку на дню раз шесть раскуривал. Со временем она почернела, как пиковая двойка. Еще у него была специальная рукавица, которую он надевал, когда курил. Усядется, бывало, в свое любимое кресло и посасывает трубочку. А хранил он ее в специальной коробочке. Внутри коробочка была синим бархатом оклеена.

— Как в сказке: являешься нежданно-негаданно.

— Однажды трубка раскололась, — невозмутимо продолжал мой знакомец. — То ли он уронил ее, то ли стукнул обо что. Или просто от времени — не помню. Память плохая.

— Как решето.

— Хуже. И что забавно: он не стал покупать себе новую трубку. Ни пенковую, ни из верескового корня. Бросил курить — и все, как будто не баловался всю жизнь. Как вспомню старика, всегда одна мысль приходит на ум. Он, должно быть, думал, что с его трубкой ничего не может случиться. А когда она сломалась, понял: ничто не вечно под луной. А раз так, хрен с ней, с трубкой, и бросил курить. Завязал.

— Интересная история. Мораль?

— Никакой морали. Просто увидел трубки и вспомнил старика. Впрочем, не хочу портить тебе аппетит, Роденбарр.

— Уж подпортил.

— Я буду на углу, почищу ботинки. Ты ведь не задержишься?

— Думаю, что нет.

Он ушел. Я съел фаршированные овощи. Десерт я брать не собирался, но потом подумал: «Какого...» — и съел кусок приторной пахлавы с чашечкой густого, как деготь, турецкого кофе. Захотелось еще чашечку, но я побоялся, что не усну года четыре. Такая перспектива меня не устраивала. Я расплатился с турком и пошел на уголок, к будке чистильщика туфель.

Новый знакомец рассказал мне, что требуется, о Дж. Фрэнсисе Флэксфорде, рассказал больше, чем я хотел знать, но не дал ответа ни на один из интересовавших меня вопросов.

Я спросил, как его зовут. Он скользнул взглядом своих карих глаз по моему лбу и изобразил на лице крайнее разочарование.

— Сказать-то я могу, но что тебе это даст? И где гарантия, что это — мое настоящее имя?

— Нет никакой гарантии.

— Вот и я говорю: зачем усложнять. Все, что тебе нужно знать, — это где и когда взять шкатулку. Это мы только что прошли. Остается условиться, где и когда ты отдашь ее мне и получишь четыре куска.

— Считаешь, и это надо предусмотреть? Я-то думал, что буду заниматься своими делами, а в один прекрасный день я сижу в ресторане и вдруг слышу за спиной чье-то дыхание. Или, может, кто-то спустится ко мне в прачечную, где я стираю носки в стиральной машине.

Человек-груша вздохнул:

— Ты придешь в квартиру Флэксфорда в девять — девять тридцать. Смоешься оттуда до одиннадцати, самое позднее — до одиннадцати тридцати. Вытащишь шкатулку из стола — на это много времени не требуется. После этого ты идешь домой, принимаешь сто грамм, споласкиваешься под душем, надеваешь свежее белье и свежую сорочку. — «Убираешь инструмент, а с ним и случайную добычу, какая там попадется», — добавил я про себя. — Чтоб все чин чинарем. Спешить тебе некуда. Потом? Потом топаешь в приличное заведение, недалеко от твоего дома. На углу Бродвея и, кажется, Шестьдесят четвертой есть бар, «Ящик Пандоры» называется. Знаешь такой?

— Видел.

— Тихое место, спокойное. Подваливай туда, ну, скажем, в половине первого, займи кабинку подальше. Официанток там нет, выпивку в баре сами берут.

— Расписываешь так, как будто надо костюм надевать.

— Там тихо, по-домашнему, никто к клиентам не цепляется. Подваливаешь, значит, в половине первого. Может быть, придется подождать полчасика.

— И в час ночи являешься ты?

— Точно. Если что, жди меня до полвторого, потом отваливай вместе со шкатулкой. Но проблем не предвидится.

— Конечно, не предвидится, — согласился я. — А вдруг кто-нибудь захочет отнять у меня шкатулку?

— Господи, ну возьми тачку! Или ты собираешься тащиться пешком? В такой-то час? Постой, постой...

— Я ничего не говорю.

— Ты что, боишься, что пристукну тебя? Зачем мне это, сам посуди?

— Дешевле пристукнуть, чем платить.

— Из-за каких-то вшивых четырех штук? Побойся Бога! Да кто же тогда мне в другой раз поможет? Ну, возьми с собой пушку, если опасаешься! Только смотри, разнервничаешься, прострелишь себе ногу. Что за человек! Нечего тебе волноваться. Даю честное благородное. Ты мне шкатулку, я тебе четыре...

— Косых?

— Ну да, четыре косых.

— Или четыре куска?

— Я и говорю, четыре куска.

— Может, штуки?

— Ты что, издеваешься?

— Сколько у тебя названий для тысячи? Ты как ходячий словарь блатного жаргона.

— Я не так говорю, Роденбарр?

— Да нет, все правильно. Не бери в голову. Я просто завелся. Нервы.

— Это точно, — сказал он задумчиво. — Нервы.

И вот я сижу на диване у Рода Харта и смотрю на часы. Стрелка приближается к полуночи. Я смылся из квартиры Флэксфорда уже давно, но непохоже, чтобы я был в «Ящике» в половине первого. От тысячи долларов аванса осталось одно воспоминание, а остальные четыре вообще не светят. В час ночи мой безымянный приятель хлебнет своего виски и начнет гадать, почему меня нет.

Поломает-таки он голову...

Глава 5

Не знаю, когда я уснул. Вскоре после полуночи я почувствовал, что смертельно устал, и, кое-как раздевшись, свалился в постель. Я уже засыпал, когда мне вдруг почудилось, что рядом кто-то стоит. Глупости, сказал я себе, но вы знаете, как это помогает. Я с трудом разлепил глаза. Около кровати на низенькой подставке стоял филодендрон. Растение имело такое же право находиться в комнате Рода, как и я, если не большее. Пока я глазел на него, сон пропал, и голова снова пошла кругом от тревожных вопросов.

Протянув руку к кассетнику, я включил радио, переполз на кресло и стал ждать, когда кончится музыка и начнут передавать последние известия. Сами знаете, когда вам хочется послушать музыку, то каждые пятнадцать минут ее прерывают обзоры новостей. И наоборот. Когда человеку позарез нужна помощь полиции, или такси, или информация, ничего этого нет и в помине.

В конце концов радио заговорило. Мне пришлось внимательно выслушать все новости, которые меня совершенно не интересовали, но сладкоголосая дикторша ни полслова не обронила об ограблении и убийстве на Восточной Шестьдесят седьмой улице.

Я переключился на другую станцию, но там, как назло, только что кончили передавать последние известия. Пришлось с полчаса слушать тягомотный народный рок. А когда певец начал рассказывать, как поет его подружка, словно мелом царапает по доске его души (клянусь, не придумываю!), я вспомнил, что голоден. В кухне я пооткрывал все шкафчики и ящички и заглянул в холодильник, но везде было пусто, как в доме старой Матушки Хаббард — помните такой детский стишок? На одной полке я обнаружил полкоробки очищенного риса «Анкл Бен» (очищенного, видно, от буддистской кожуры и превращенного в пресвитерианский продукт), вздувшуюся банку норвежских селедок в горчичном соусе и такое множество баночек и коробочек с травами, специями и соусами, что хватило бы для приправы нескольких дюжин всевозможных блюд (если б таковые имелись). «Сварю-ка риса», — подумал я, но, заглянув в коробку, увидел, что я не первый незваный гость, и оставил «Бена» на съедение тараканам.

В другом шкафу я наткнулся на запечатанную коробку спагетти. Вполне съедобная штука, что поджарить их на оливковом масле при условии, что масло не прогорклое, каким оно оказалось сейчас. Я уже почти было решил, что мне расхотелось есть, как вдруг, открыв еще один шкафчик, увидел, что попал в дом страстного любителя супов. На полке стояли шестьдесят три банки супа компании «Кэмпбелл». Называю точное количество, так как я сосчитал банки, чтобы узнать, сколько я протяну, не выходя из квартиры. При концлагерном рационе — банка в день — я был обеспечен супом на целых два месяца. Куча времени, сказал я себе, потому что задолго до того, как «кэмпбеллы» закончатся, меня выследят, и я начну отбывать срок за убийство. Тогда о моем пропитании будет заботиться государство. Так что, в сущности, нечего беспокоиться.

По спине у меня побежали мурашки, и, чтобы унять дрожь, я еще усерднее стал вскрывать «кэмпбелл» — консервный нож у Рода оказался допотопный и тупой, хотя супы и были основой его существования, — но в конце концов одолел банку. Вывалив концентрированный раствор «Цыпленка со звездочками» в чистую с виду кастрюлю, я добавил водички и подогрел эту бурду на плите. Потом кинул туда щепотку чабреца, ложку соевого соуса и присел поесть.

Тут, наконец, народные мелодии сменились пятиминутной сводкой новостей. В ней повторялись кое-какие происшествия, уже слышанные мной по каналу джазовой музыки. Затем последовал подробный прогноз погоды, который был мне ни к чему: я не собирался и носа на улицу высовывать. И снова ни слова о погибшем Дж. Ф. Флэксфорде и прикончившем его воре-взломщике.

Поев суп и прибрав на кухне, я принялся за поиски запасов спиртного. Коллекция напитков у Рода оказалась небогатой и состояла из таких экспонатов, как бутылка старого ежевичного бренди, причем самого бренди оставалось на донышке. Сокровище, ничего не скажешь! Но в том же шкафчике я, к своему удивлению, наткнулся на начатую бутылку виски. На бутылке была этикетка с именем хозяина питейной лавки, да и само виски было местного нью-джерсийского розлива. Да, это тебе не «Чайвес и Пинч».

Но взломщики — народ без претензий. Я долго сидел, посасывая виски и каждые полчаса переключаясь (если не забывал) с кино на Девятом канале на последние известия по радио. И опять ничего о Дж. Фрэнсисе, ничего обо мне, хотя допускаю, что я уже ничего не воспринимал.

Под утро я прикончил бутылку, выключил ящик и второй раз повалился на кровать Родни. Меня разбудил шум падающего предмета и женское восклицание: «Вот зараза!»

* * *

Такого молниеносного перехода от сна к бодрствованию я не переживал никогда. Полсекунды назад я пребывал в состоянии тупого забытья, а сейчас лежал, как натянутая струна. Кроме меня, в квартире был кто-то еще. Какая-то женщина. И судя по голосу — в непосредственной близости от моего бренного напрягшегося тела.

Я лежал тихо, не шевелясь, стараясь дышать ровно, как дышат во сне, надеясь, что она не заметит меня, хотя понимал, что не заметить невозможно. Кто она такая? Что здесь делает? И что мне теперь делать? Я чуть было не выругался, но меня опередили.

— Зараза! — повторила она. На этот раз восклицание не было обращено в пространство — оно относилось ко мне. — Я разбудила вас, да? Простите, я не хотела. Поливала цветы как можно тише. И вот перед самым уходом опрокинула эту дурацкую подставку. Надеюсь, растение не пострадало. И еще раз извините, что побеспокоила вас.

— Ничего, — буркнул я в подушку, не поворачиваясь.

— Мои поливальные услуги, как я понимаю, больше не понадобятся — продолжала незнакомка. — Вы ведь пробудете здесь какое-то время?

— Пару недель.

— Род ничего не говорил, что здесь кто-то поживет. Вы недавно пришли, а?

Проклятие, что ей от меня нужно?

— Вчера вечером.

— Я чувствую себя ужасно виноватой, что разбудила вас. Знаете, что я сейчас сделаю? Сварю кофе.

— Там только суп.

— Суп?

Я неохотно перевернулся с живота на спину и, моргая от утреннего света, уставился на нее. Присев в изножье на краешек кровати, она поливала поставленный на место филодендрон. Растение, похоже, было в порядке. Она же выглядела бесподобно.

Короткие темные волосы, высокий лоб, правильные черты лица, только нос немного вздернут, и в меру решительный подбородок. Красивый рот, не пухлые, но и не тонкие губы. Маленькие розовые ушки с точеной мочкой. (Недавно я прочитал книжку о том, как по ушам определять характер человека и состояние его организма, и стал обращать внимание на такие вещи. Уши незнакомки, если верить этому источнику, были идеальны.)

На ней был белый комбинезон, какие носят художники, и по тому, как он на ней сидел, можно было судить о ее хорошем вкусе. На коленях и на попе комбинезон малость поистерся. Под ним обычная ковбойка с цветочками у ворота и на рукавах. На шее красный платочек, на ножках — легкие мокасины из оленьей кожи.

Единственное, что мне не понравилось в ней, — это то, что она находится в моей квартире. (Хорошо, пусть не в моей — в квартире Рода.) Поливание цветов угрожает моей безопасности. И все же, когда я подумал о том, сколько раз я тоскливо просыпался по утрам один, мечтая, чтобы рядом была такая женщина, как эта... Ах, как несправедливо устроен мир! Женщины, полицейские, такси, информация — ничего этого нет именно тогда, когда они позарез нужны.

— Суп? — Она обернулась ко мне и нерешительно улыбнулась. Глаза у нее были то ли синие, то ли зеленые, то ли сине-зеленые, азубы белые, ровные. — Какой суп?

— На любой вкус. Фасолевый суп, куриный с вермишелью, суп-пюре из спаржи, суп с томатами и сыром «чеддер».

— Ну, насчет «чеддера» вы выдумали.

— Вы думаете, я вас обманываю? Посмотрите сами, если не верите. Раз «Кэмпбелл» выпускает супы с сыром «чеддер», у Рода стоит несколько банок. Больше ничего нет, кроме изгаженного тараканами риса.

— Да, Род не очень-то хозяйственный. Давно его знаете?

— Мы с ним старые друзья. — Наглое вранье. — Но последние годы редко виделись. — Сущая правда.

— В колледже познакомились? Или еще с Иллинойса знакомы?

Черт! В каком колледже? Где в Иллинойсе?

— В колледже, — рискнул я.

— И теперь приехали в Нью-Йорк и остановились у него, пока... — Синие или зеленые глаза ее расширились. — ...Пока что? Вы ведь не актер, правда?

— Нет. Не актер, — подтвердил я. Но кто? Сидя в кровати с натянутой до подбородка простыней, я по-быстрому придумал себе жизнь. Рассказал, что я из семьи поставщика продуктов в Южной Дакоте, что мы выгодно продали свое дело конкуренту, что я решил потолкаться в Нью-Йорке, оглядеться, прежде чем решать, чем заниматься дальше. Говорил я убедительно и скучно, надеясь в душе, что незнакомке надоест и она вспомнит, что у нее важная встреча. Но она, видно, думала иначе, ловила каждое мое слово и сидела, примостившись на краешке кровати, обхватив руками колени и невинно глядя на меня своими широко раскрытыми сине-зелеными глазами.

— Значит, хотите найти себя? — сказала она. — Интересно!..

— Как вам сказать... Не думаю, чтобы я потерял себя. Хотя, конечно, сейчас я на перепутье...

— Я сама примерно в таком же положении. Четыре года назад развелась с мужем. Пошла работать. Но работа оказалась неинтересной, и я бросила. Получаю сейчас пособие по безработице. Немного малюю и мастерю украшения. Последнее время увлеклась вот композициями из цветного стекла. Нет, меня не интересуют поделки, какие купишь в любой лавке. Я экспериментирую со свободными формами. Сама придумываю фигуры, обязательно объемные, трехмерные. Беда в том, что я этому не училась и не знаю, настоящее это у меня или просто хобби. Если хобби, лучше бросить. Терпеть не могу увлечений! Хочется найти настоящее дело, найти свое призвание. Но вот пока не нашла. По крайней мере мне так кажется. — Ресницы ее запорхали. — Послушайте, вы ведь не будете есть суп на завтрак, правда? Может, я сбегаю на уголок за кофе. Пока будете одеваться, я вернусь.

Я не успел возразить — она за порог. Как только за ней захлопнулась дверь, я вылез из кровати и прошлепал в туалет. (Не хотелось бы об этом говорить, но в первый раз за долгое время я точно знал, что делаю.) Потом оделся, уселся в облюбованное мной кресло и стал ждать. Кто войдет в квартиру?

Это могла быть молодая женщина, приходящая сюда поливать цветы, с кофе для серьезного молодого человека из Южной Дакоты. Но могли быть и служители закона.

«Я сбегаю на уголок за кофе». За кофе, как же! Это могло означать, что она узнала разыскиваемого опасного преступника, который ограбил и угробил (или угробил и ограбил) человека, и теперь пользуется случаем, чтобы: а) выбраться из его лап и б) дать совершиться правосудию.

Я подумал, не стоит ли сейчас же смыться, но пришел к выводу, что бежать нет смысла. Пока сохраняется шанс, что она не побежала звать полицию, в этой берлоге в сто раз безопаснее, чем на улицах. Таков примерно был ход моих рассуждений, но подозреваю, что главной причиной была сила инерции. В крови у меня еще не рассосалось вчерашнее паршивое виски, и голову как будто набили ржавыми железками, и потому легче было сидеть, чем бежать.

Я приготовился ждать, но долго ждать не пришлось. Еще не открылась дверь, а я уже знал, что она пришла одна. Знал, потому что услышал шаги на лестнице. Ни под каким видом стадо «фараонов» не могло бы так же легко взбежать по ступеням, как молодая леди. И мандраж у меня моментально прошел, а когда дверь все-таки открылась и появилось ее хорошенькое, оживленное личико, мне стало приятно. Даже очень!

Она принесла кофе — на удивление много кофе, — стала его заваривать. Она хлопотала, и мы болтали о том о сем. Пока ее не было, я отрабатывал варианты вранья о себе, и когда она сказала, что ее зовут Рут Хайтауэр, я тут же сообщил, что я — Роджер Амитидж. С того момента мы стали называть друг друга только по имени и безбожно тыкать. Я начал травить насчет того, что в аэропорту потерял мой багаж, предупредив тем самым ее возможный вопрос, где мои пожитки. Она сказала, что с авиакомпаниями вечно так, и мы оба согласились: если уж современная цивилизация забросила человека на Луну, то, наверное, она способна проследить за парой его чемоданов. Придвинув стулья к столу, мы сели напротив друг друга и принялись за кофе. Мы пили из разномастных чашек с отбитыми краями, но кофе был замечательный.

Мы говорили, говорили, говорили... Я окончательно вошел в роль и чувствовал себя как рыба в воде. Видно, сказывалось влияние обстановки, и сама квартира побуждала меня разговориться. Рут сказала, что домовладелец любит актеров. Наверное, весь дом просто кишмя кишит актерами, и, может быть, даже в стенах и перекрытиях таится дух лицедейства.

Словом, я был настоящий Роджер Амитидж, только что приехавший в город, а она — леди, которую он встретил при весьма пикантных обстоятельствах... Я уже пытался прикинуть, как бы мне между прочим спросить ее, хорошо ли она знает Рода и какое место он занимает в ее жизни... И ах, простите, мадам... Впрочем, какое это имеет значение? Как только она уйдет, мне тоже придется сматывать удочки. Девчонка она неглупая, быстро догадается, кто я такой. Когда это произойдет, мне лучше быть подальше отсюда.

Рут тем временем говорила:

— Знаешь, я на цыпочках ходила, чтобы только не разбудить тебя. Вообще-то мне надо было сразу уйти, но я как-то не подумала, что ты тоже можешь поливать цветы. И, знаешь, я рада, что не ушла. Мне так интересно с тобой!..

— Мне тоже, Рут.

— Обычно я такая скованная с чужими, особенно с мужчинами, а с тобой легко.

— Никогда не поверю, чтобы ты стушевалась перед кем бы то ни было.

— Ты такие милые вещи говоришь... — Ее глаза — я уже заметил, что ее глаза меняют цвет в зависимости от настроения и от того, как падает на них свет, — так вот, ее глаза робко глядели на меня из-под приопущенных ресниц. — Сегодня такой хороший день, правда?

— Замечательный!

— На улице немного ветрено, но небо чистое. Я хотела купить еще какую-нибудь булочку, но не знаю, что ты любишь на завтрак. Один кофе или...

— Один кофе. И ты купила отличный.

— Еще чашечку? Я сейчас налью.

— Спасибо.

— Ты как предпочитаешь, чтобы тебя звали — Бернард или Берни?

— Как угодно.

— Я буду звать тебя Берни, хорошо?

— Чаще всего меня так и зовут, — сказал я. — Господи Иисусе!..

— Все в порядке, Берни.

— Царь наш небесный...

— Все в порядке. — В уголках ее рта играла улыбка. Она перегнулась через стол и положила мягкую ладошку мне на руку. — Тебе не о чем беспокоиться.

— Совсем не о чем?

— Совсем. Я знаю: ты никого не убивал. У меня чутье на людей. Если бы я не была уверена, что ты не виноват, я не стала бы ронять цветок и вообще...

— Ты его сама уронила?

— Угу, только подставку. Ящик я в руки взяла, чтобы не сломать растение, а подставку ногой об стену — трах!

— Значит, ты с самого начала все знала?

— А как же! Твое имя во всех газетах. А на водительских правах и других документах в твоем бумажнике — тоже. Пока ты спал, я все твои карманы обшарила. Ну и здоров же ты дрыхнуть! Я таких сонь мало встречала.

— А не сонь — много? — Невероятно, но эта негодница покраснела.

— Нет, не так уж много... Ты меня сбил. На чем я остановилась?

— На моих карманах.

— Ну да. Я сразу тебя узнала. В утренней «Таймс» твое фото. Ты там не очень-то на себя похож. Они что, в самом деле стригут человека наголо, когда в тюрьму сажают?

— В самом деле. С тех пор, как Самсон разрушил храм. Не хотят рисковать.

— Но это же варварство!.. Так вот, как только я увидела тебя, сразу поняла, что это не ты убил Флэксфорда. Никакой ты не убийца. — Она нахмурилась. — Но ты, кажется, настоящий вор-взломщик, верно?

— Похоже, что так.

— Да, похоже. И ты действительно знаком с Родом?

— Не очень хорошо. Несколько раз вместе играли в покер.

— Но он не знает, чем ты занимаешься, правда? И как он дал тебе ключи?.. Ох, я совсем отупела! Тебе ведь ключи ни к чему. У тебя свои «ключи», видела я их у тебя в карманах. «Ключи» и другие принадлежности. Интересные инструменты, ими, наверное, все можно сделать. Послушай, разве для того, чтобы открыть дверь, не нужна эта... как ее... фомка?

— Нужна. Тому, кто грязно работает.

— Но ты, конечно, работаешь чисто, это сразу видно. Знаешь, во взломе есть что-то сексуальное — тебе не кажется? И как ты вообще начал этим заниматься? Хотя такой вопрос чаще мужчины задаю женщине. Господи, нам еще о стольком надо поговорить! Убеждена, что это будет поинтереснее, чем байка о Роджере Амитидже и поставке продуктов. Спорим, ты и в Южной Дакоте-то не был. Я права? Впрочем, должна сказать: лапшу на уши ты умеешь вешать. Еще кофейку, Берни?

— Давай неси, — вздохнул я.

Глава 6

К шести часам двадцати четырем минутам вечера телевизионщики Седьмого канала закончили рассказ о том, что в пяти прилегающих к Нью-Йорку штатах объявлен розыск Бернарда Роденбарра, обыкновенного вора-взломщика, выдававшего себя за джентльмена, а оказавшегося кровожадным киллером. Я положил куриную ножку на тарелку, встал и выключил «панасоник». Рут сидела на полу, скрестив ноги, и, не притрагиваясь к своей куриной ножке, громко возмущалась коварством Рэя Киршмана.

— До чего обнаглели люди! Выманить у человека с таким трудом заработанную тысячу и после этого говорить о нем гадости!

По словам Рэя выходило, что я хотел напасть на него с Лореном, притаившись в темном углу, и только благодаря их отваге и упорству ему удалось опознать меня во время этой заварушки.

— Я давно чувствовал, что Роденбарр способен на насильственные действия, — говорил он журналистам, и мне казалось, что его негодующий взгляд пронзает меня насквозь, а не рассчитан на телекамеры.

— Еще бы! — сказал я. — Я же его перед подчиненными на посмешище выставил.

— Как, по-твоему, он верит в то, что говорит?

— Что я убил Флэксфорда? Конечно, верит. Мы с тобой единственные люди на Земле, которые знают, что это не так.

— И еще настоящий убийца.

— Да, и настоящий убийца, — продолжал я. — Но он вряд ли захочет выступить свидетелем. Если я начну оправдываться, мне никто не поверит. Да и ты почти ничего не докажешь. В сущности, даже я не знаю, почему ты мне поверила.

— У тебя лицо честного человека.

— Может быть, — для вора-взломщика.

— Я людей насквозь вижу.

— Я так и понял.

— Что касается Дж. Фрэнсиса Флэксфорда...

— Да почиет он в мире!

— Аминь! Знаешь, я почему-то не доверяю людям, которые вместо своего имени ставят инициалы. Мне кажется, что они ведут двойную жизнь. Для себя они — одно, для других — другое. В этом есть что-то нехорошее.

— Ну, это ты хватила.

— Ты так думаешь? Не знаю, не знаю... Обратимся к криминальной хронике: Г. Гордон Лидди, Э. Говард Хант...

— А-а, братья-грабители!

— А у тебя есть второе имя, Берни?

— Граймс, — кивнул я. — Девичья фамилия матери.

— Ты бы стал называть себя Б. Граймс Роденбарр?

— Никогда так себя не называл. И не назову. Но если б и назвал, то это не означает, что я хочу что-то скрыть. Это означало бы, что у меня просто крыша поехала. Но, с другой стороны, многие просто не в восторге от своего основного имени, зато нравится второе, вот они и...

— Нет, гораздо честнее просто отказаться от второго имени. Так нет, они прикрывают его спереди хитроумным инициалом. И не спорь, пожалуйста. Мне нравится моя теория. — Рут показала мне язык. — Ни в жизнь не доверилась бы Дж. Фрэнсису Флэксфорду!

— Теперь уже можно довериться. Мертвые подлостей не делают.

— И мы ничего о нем, в сущности, не знаем. Только знаем, что его убили. Этого мало.

— Зато это главное, что надо знать. Если б этот сукин сын был жив, к чему о нем знать?

— Берни, так нехорошо говорить.

— Сам знаю, что нехорошо.

— Как там по латыни: De mortuis — и так далее?.. «О мертвых — либо хорошо, либо ничего». О мертвых! А о живых? Рут доглодала куриную косточку, собрала посуду и понесла на кухню. Я, не отрываясь, смотрел на ее аккуратную попу, а когда она нагнулась над мусорным ведром, у меня встал, помимо всего остального, комок в горле. Потом она выпрямилась, стала разливать кофе, а я заставил себя думать о Фрэнсисе Флэксфорде, чье полное имя начиналось с инициала Дж. и сейчас было заключено в траурную рамку.

Минувшей ночью мне пришла в голову шальная мысль: а что, если убитый не Флэксфорд? Что, если в том же квартале орудовал другой взломщик? Воспользовавшись намеченным отсутствием Флэксфорда, забрался в его квартиру, там его и прикончили до моего прихода.

Но кто его прикончил? Сам Флэксфорд?

Исключено.

Труп принадлежал Флэксфорду, сорокавосьмилетнему антрепренеру и продюсеру внебродвейских спектаклей, человеку света и бонвивану, время от времени опускающемуся до операций с недвижимостью. Он был когда-то женат, много лет назад развелся и жил в роскошной квартире на Восточной стороне. Кто-то раскроил ему череп пепельницей.

— Если бы ты захотел убить человека, то не стал бы пользоваться пепельницей, правда? — спросила Рут.

— Флэксфорду, видно, нравились тяжелые пепельницы. Я видел одну в гостиной. Огромная такая, из хрусталя. В газетах пишут, что орудием убийства послужила пепельница. Если она пара к той, что я видел, ею быка свалишь.

Я еще раз пробежал статью в «Посте» и постучал пальцем по портрету Флэксфорда.

— А он ничего — как, по-твоему?

— Не в моем вкусе.

— Привлекательный.

— Тебе виднее.

— Даже утонченный.

— Скажи еще — хитроумный и подловатый.

— Сама говорила: De mortuis...

— Фиг с ними, с римлянами. Как говорила моя бабушка, послушаем того, кто не может сказать о своем ближнем ничего хорошего. Меня вот что интересует: как он делал деньги. У тебя есть идеи, чем он жил?

— Вот пишут, что он был антрепренером.

— Это значит, что у него были деньги. Но как он их зарабатывал?

— Операции с недвижимостью.

— Когда есть деньги, можно и этим заняться. Как и ставить внебродвейские пьесы. Если дело налажено, недвижимость приносит деньги, но на пьесах он горел. На пьесах всегда горят. Это я к тому, что у него должен был быть постоянный источник дохода. И бьюсь об заклад, не вполне честный.

— Вероятно, ты права.

— А если права, почему они не пишут об этом?

— Потому что это всем до лампочки. Публику убедили, что убийство — просто стечение обстоятельств. Психованный взломщик случайно облюбовал квартиру Дж. Фрэнсиса, сам он случайно оказался в это время дома и попал тому под руку. Смерть — чистейший случай. Вот если бы на потерпевшем в момент убийства было бы надето женское белье, журналистская братия переворошила бы всю его биографию. Но он надел обыкновенный халат, купленный в магазине братьев Бруксов, а это уже банально.

— Где это говорится, что на нем был бруксовский халат?

— Да выдумал я это! Я не знаю, где он покупал себе шмотки. В «Таймс» говорится, что на нем был халат. «Пост» пишет о купальном халате.

— А у меня сложилось впечатление, что он был голый.

— Газеты не пишут, что голый. — Я постарался вспомнить, не брякнул ли что-нибудь Лорен, в каком виде был убитый. Нет, не помню. — Он будет голым в завтрашней «Дейли ньюс». Впрочем, какая разница?

— Никакой.

Мы сидели рядышком на диване. Рут сложила газету, положила ее рядом с собой.

— Хоть бы что-нибудь иметь для начала, — сказала она. — Мы пытаемся развязать узел, а концов-то не видно. Пока что мы имеем труп и мужчину, который втравил тебя в эту историю.

— Причем даже не знаем, кто он.

— Человек-груша с глазами-шоколадинками. Узкоплечий тип с неохватной талией, не смотрит в глаза.

— Он самый.

— И у тебя смутное ощущение, что ты видел его раньше.

— Не смутное, а вполне определенное. У него даже голос знакомый.

— Но ты с ним не встречался. Никогда?

— Никогда.

— Вот свинство! — Она сжала кулачки, постучала себе по коленкам. — Может, все-таки в тюрьме виделись?

— Не думаю. Это — логическое предположение, что в тюрьме. Недаром он знает, кто я. Но я уже перебирал свою биографию — и в тюрьме, и на воле, и нигде его не припомню. Может, просто встречал в метро или на улице. Что-нибудь в этом роде.

— Может быть. — Рут нахмурилась. — Он либо сам прикончил Флэксфорда, либо знает, кто это сделал. В любом случае он тебя подставил.

— Не думаю, чтобы он убил.

— Тогда он должен знать кто.

— Вероятно.

— Нам бы найти его. Ты даже имени его настоящего не знаешь. Хоть вымышленное-то он тебе сказал?

— Нет, не сказал. А зачем нам оно?

— Попытались бы выследить его в том баре, забыла, как называется.

— «Ящик Пандоры». Зачем нам его выслеживать?

— Пока не знаю... Ты мог бы сказать, что шкатулка у тебя.

— Какая шкатулка?

— Которую ты должен был... Ох, прости!

— Ее не существует в природе.

— Конечно, не существует. И не существовало. Шкатулка — это так, для отвода глаз. — Она наморщила лоб. — Но зачем он назначил тебе встречу в «Пандоре»?

— Не знаю. Уверен, что он и не собирался туда приходить.

— Тогда зачем назначать?

— Сам не пойму. Может, хотел натравить на меня полицию, хотя какой ему смысл? Может, он затеял этот спектакль с баром, чтобы все выглядело как можно натуральнее. — Я прикрыл глаза, стараясь представить себе человека-грушу. — И знаешь, что странно? Мне показалось, что он всю дорогу пытался произвести на меня впечатление. Показать, какой он блатной и все такое.

— Это он тебя запугивал, чтобы ты его не обманул.

— Зачем мне было его обманывать? Нет, он какой-то чудной. Притворялся, строил из себя блатного. Трепач и большой шутник — вот он кто! — Я усмехнулся: — Меня, во всяком случае, обвел вокруг пальца. Старинное бюро, синяя кожаная шкатулка, ни в коем случае не открывать. Вот я и лопухнулся.

— В тюрьме, говоришь, он тебе не попадался... А его вообще арестовывали, как ты думаешь?

— Наверное. Мы ведь как по минному полю ходим. Один неверный шаг — и хана! Я рассказывал, как меня последний раз взяли?

— Это когда звонок не работал?

— Ну да, когда я открыл дверь, а хозяева — дома. Мало того, хозяин попался с пистолетом и принципами. Я, естественно, предложил кончить дело полюбовно, вытащил бумажник с отступными. Куда там! Все равно что давать раввину взятку — сандвич с ветчиной. Взрыв благородного негодования и прочее, тем более что он оказался руководителем какой-то местной общественной организации. В результате мне не только за попытку ограбления, но и по целому букету обвинений срок припаяли.

— Бедный Берни!.. — проговорила она и положила ладошку на мою руку. Через мгновение наши пальцы сплелись, и взгляды встретились. Но мы тут же отвели глаза друг от друга, и каждый задумался о своем.

Мои мысли уже не в первый раз обратились к преступлению, которое я не совершал, и наказанию за него. Если я сдамся властям, мне, безусловно, разрешат ходатайствовать о применении статьи об убийстве при смягчающих обстоятельствах, а то и убийстве по неосторожности. При хорошем поведении меня могут освободить досрочно. Тогда я выйду на свободу через три-четыре года. Никогда не имел такого большого срока! Последняя моя отсидка была большая, полтора года. Если человек провел за решеткой полтора года, то выдержит и четыре. В любом случае надо держаться, не падать духом — день прошел, и слава Богу. Конечно, теперь я постарше, мне будет под сорок, когда я выйду на волю. Но знающие люди утверждают, что чем ты старше, тем легче отбывать срок: месяцы и годы летят незаметно.

Жизнь без женщин. Без гибких и прохладных рук. Без круглых, упругих поп. (Правда, бывают мужчины с круглыми, упругими попами, если вы любитель таких вещей. Но я к ним не отношусь.)

— Берни, что, если мне пойти в полицию?

— И выдать меня? Какой смысл? Вознаграждение не объявлено.

— О чем ты говоришь?! С какой стати мне выдавать тебя? Ты просто спятил!

— Есть немного. А зачем еще ходить в полицию?

— Я знаю, у них есть альбом с карточками преступников. Я могла бы сказать, что меня хотели ограбить, и попросила бы показать их мне.

— Зачем?

— Может быть, я узнала бы его.

— Как? Ты же его ни разу не видела!

— Ты так хорошо его описал, что мне кажется, будто видела.

— В таких альбомах только «будку» увидишь.

— Чего?

— Это когда лицо только спереди снимают. Профиль не показывают.

— А-а...

— Нет, в полицию идти — пустой номер.

— Пожалуй, ты прав, Берни.

Я перевернул ее руку, похлопал по ладошке. Она придвинулась ко мне. Мы просидели молча несколько минут. Я уже собирался обнять ее. Но не успел я шевельнуть рукой, как она поднялась с места.

— Надо же что-то делать! — сказала она. — Мужчина, который втравил тебя в эту историю... Если бы мы хотя бы имя его знали. Уже кое-что.

— Или знали бы, кому понадобилось прикончить Флэксфорда. У того, кто его убил, должна была быть веская причина. Но мы не знаем ни убийцу, ни его мотивов.

— Да, но полиция...

— В глазах полиции убийца — я. Даже следствия не будет. Закроют дело. Бернард Роденбарр виновен, и точка. Им остается только взять меня. Процедура отработана до совершенства. Не исключено, что в мире есть только один человек, у которого были основания рассчитаться с Флэксфордом, но об этом никто никогда не узнает, так как данное дело, где фигурирую я, уже закончено, пронумеровано, перевязано ленточкой и сдано в архив.

— Думаю, мне стоит сходить в библиотеку. Просмотреть микрофильм указателя по «Нью-Йорк таймс». Может быть, о нем когда-нибудь писали.

Я покачал головой:

— Если бы в биографии Флэксфорда было что-нибудь пикантное, журналисты давно бы раскопали. И в некрологе было бы упоминание.

— И все-таки можно найти какую-нибудь зацепку. Попытка не пытка.

— Что верно, то верно.

Рут прошлась взад-вперед по комнате, потом еще раз и еще, всем своим видом напоминая разъяренную львицу в клетке.

— Не могу я сидеть сложа руки! — воскликнула она. — От этого с ума можно сойти.

— Тебе вряд ли понравилось бы в тюрьме.

— Господи! И как только люди выдерживают!

— День прошел, и слава Богу. Так и выдерживают, — сказал я. — Конечно, сейчас нам стоило бы куда-нибудь закатиться, но...

— Никаких «закатиться»! Нечего тебе рисковать. — Она взяла первую попавшуюся газету и стала листать. — Может быть, по телеку что-нибудь интересное. — Оказалось, что по одному из каналов только что начался гангстерский боевик производства «Братьев Уорнер». В нем собрали целое созвездие актеров — Робинсона, Лорри, Грин-стрит и кучу других старых знаменитостей, чьи имена я никогда не мог запомнить, но чьи лица врезались мне в память. Мы уселись на диване и просмотрели весь фильм. Я притянул ее к себе, а во время рекламных пауз мы даже обнялись несколько раз.

Когда последний злодей получил по заслугам и пошли заключительные титры, она сказала:

— Вот видишь, плохие люди всегда в конце концов проигрывают. Так что нечего волноваться.

— Жизнь, — напыщенно сказал я, — не кино. Тем более второсортное.

— Да, но она и не нескончаемый эпос, как у де Милля, сэр. Рано или поздно все образуется.

— Будем надеяться.

Потом начали передавать одиннадцатичасовые новости, и мы терпеливо ждали, когда диктор дойдет до интересующего нас происшествия. Однако никакой дополнительной информации об убийстве Флэксфорда не было. Готовившие выпуск ограничились пересказом того, что было показано и рассказано несколько часов назад. А когда репортер начал говорить о том, как где-то на Хантс-пойнт полиция накрыла шайку торговцев наркотиками, Рут встала и выключила телевизор.

— Я, пожалуй, пойду, — сказала она.

— Куда?

— Домой.

— И где ты живешь?

— На Бэнк-стрит. Это недалеко отсюда.

— Не хочешь остаться? Может, еще что-нибудь стоящее по ящику покажут.

— Честно говоря, я устала. Рано встала сегодня.

— Могла бы... гм... и здесь поспать, — неуверенно настаивал я. — Места хватит.

— Не стоит, Берни.

— Как ты пойдешь одна? Не хочется отпускать тебя в такую поздноту.

— Еще двенадцати нет. А этот район — один из самых спокойных.

— С тобой хорошо.

Она улыбнулась:

— Правда, мне сегодня нужно домой. Принять душ, переодеться... М-м...

— И что еще?

— Кошек еще надо накормить. Бедняги, наверно, умирают с голода.

— Неужели сами не могут открыть банку с едой?

— Что ты! Они у меня ужасно избалованные, Эстер и Мордехай. Они абиссинской породы.

— Почему же у них имена еврейские?

— А как бы ты их назвал? Хайле и Селассие?

— Тоже верно.

Я проводил ее до дверей. Уже взявшись за ручку, она обернулась, и мы поцеловались. Это было здорово! Мне не хотелось, чтобы она уходила, да и она, вздохнув, прильнула ко мне. Я отпустил ее. Она открыла дверь.

— До завтра, Берни, — сказала. И ушла.

Глава 7

Пассажиров в метро было мало, раз-два — и обчелся. Я спустился к платформам на углу Четырнадцатой улицы и Восьмой авеню и сел в поезд, идущий к Верхнему Манхэттену. Помимо меня, в вагоне оказался только один пассажир, и это радовало. Огорчало, что этим пассажиром был детина из транспортной полиции с огромным револьвером в кобуре. Он уставился на меня, потому что больше было не на кого. Я знал, что он силится сообразить, почему ему знакома моя физиономия. В любую минуту на него могло сойти просветление, и тогда он кинется действовать.

Этого не случилось. На Таймс-сквер в вагон вошли еще пассажиры: две медсестры, окончившие дежурство, и доходяга из наркоманов. Внимание полицейского переключилось на него, а на Пятьдесят девятой он и вовсе сошел. На следующей остановке, где Семьдесят вторая упирается в Западную улицу Центрального парка, сошел и я. Поднявшись по лестнице, я выбрался на свежий, предрассветный воздух.

Всего часа полтора назад я преспокойно сидел в квартире Рода. Глаза были устремлены в телеэкран, а руки обнимали женские плечи. Но как только Рут ушла, мне стало не по себе. Я слонялся по комнате, не находя себе места, и нервничал все больше. Около полуночи залез под душ. После него перспектива снова надевать несвежее белье была невыносима, и я принялся рыскать по ящикам и полкам платяного шкафа. То ли Род потащил весь свой гардероб в турне, то ли вообще не хотел становиться заложником вещей, но добыча оказалась более чем скромной. Я нашел относительно приличную сорочку, которая мне не понравилась, и пару голубых безразмерных носков. Вот, пожалуй, и все. И тут я наткнулся на парик. Волосы на нем были светло-русые, довольно длинные, но не хипповые. Я надел его, посмотрел на себя в зеркало и поразился перемене. Одно меня смущало: парик был чересчур броский. Но этот недостаток был устранен, когда я обнаружил на полке полотняную кепку.

С кепкой парик меньше бросался в глаза. Близкий знакомый, разумеется, меня узнает, рассудил я, но незнакомец заметит только соломенные волосы под полотняной кепкой.

«Совсем офонарел», — сказал я себе и, скинув парик, уселся перед теликом. Через несколько минут зазвонил телефон. Я насчитал двадцать два звонка, прежде чем аппарат смолк. Звонившему либо надоело, либо ему ответила информационная служба. Днем телефон тоже периодически подавал голос. Один раз Рут чуть было не взяла трубку, но звонков не перевалило за полдюжины.

Без четверти час я напялил парик, кепку и выскочил на улицу.

Я ехал на метро потому, что таксист наверняка завел бы беседу, а мне не хотелось ни с кем разговаривать. Может быть, в глубине души я, кроме того, опасался, что попаду к тому же малому, который возил меня вчера ночью. Однако теперь, когда мне предстояло пройти пешком несколько кварталов от станции подземки до моего дома, я пожалел, что так поступил. Несмотря на поздний (или ранний?) час, на Семьдесят второй толкалось довольно много народа. Вдобавок улица была ярко освещена. Я жил здесь уже несколько лет, и мне стали попадаться знакомые лица. Я не знал этих людей, не знал, как их зовут, но не раз видел их в этих кварталах. Логика подсказывала, что им тоже приходилось меня встречать, и сейчас они могли узнать мою физиономию. Я постарался принять несвойственную мне осанку и переменил походку. Возможно, это и помогло. Никто не обратил на меня никакого внимания.

Я остановился в тени навеса на углу. Наискосок через улицу был мой дом. Подняв голову, я отыскал на шестнадцатом этаже свои окна, выходящие на юг. Моя квартира, часть пространства, принадлежащая только мне.

Видит Бог, это немного — две небольшие комнаты и кухня, каменная коробка в суперсовременном сооружении, за которую драли втридорога. Вид, открывающийся из окон, — единственное, что грело душу. Но при всем при том это был мой дом, черт побери, и мне было там хорошо.

Все это теперь в прошлом. Если я и выберусь из этой переделки (ума не приложу, как это может произойти!), то жить здесь я не смогу. Все будут знать, кто он на самом деле, этот приятный молодой мужчина из 16-Г. Грабитель, взломщик — неужели не слышали? Уголовник.

Я думал о мужчинах, которым кивал в лифте, о женщинах, с которыми обменивался любезностями в прачечной, о привратниках и коридорных, о главном смотрителе и слесаре. В квартире напротив меня жила старая леди миссис Хеш, единственный человек, кого я знал, не скажу, правда, близко. Она не выпускала сигарету изо рта, и у нее всегда можно было одолжить стирального порошка. Мы были добрыми соседями с этими людьми, и мне это нравилось.

Возвращение в этот дом мне заказано. Бернард Роденбарр — уголовный преступник. Придется перебраться в другое место, придумывать себе имя, чтобы снять новую квартиру. Боже, вору-профессионалу и без того непросто живется, а тут еще бремя славы, от которой никакого житья нет.

Что, если подняться к себе? Ночной швейцар — крепкий старик по имени Фриц был на месте. Нет, париком и кепкой его не проведешь. Может быть, пара долларов умерит его служебное рвение, а может быть, и не умерит. Риск явно перевешивает возможную выгоду. Кроме парадного, был еще боковой вход с лестничным маршем, ведущим в подвал. Дверь там всегда заперта. Отпиралась она изнутри, смотритель открывал подсобный вход, когда привозили какой-нибудь груз. Но войти в здание через него вы не могли.

Это вы не могли, а я мог! Из подвала легко вызвать лифт и, минуя вестибюль, подняться прямо на шестнадцатый этаж. Тем же путем легко выбраться из здания, прихватив с собой чемодан с одеждой и отложенный неприкосновенный запас — пять тысяч долларов. Если меня схватят или если я сам сдамся, мне понадобятся деньги на адвоката. Лучше иметь их при себе, чем оставлять в квартире, куда меня вообще теперь не пустят.

Я нащупал в кармане кольцо с ключами и отмычками и вышел из укрытия. Едва я пересек улицу, как к моему дому подкатила легковая машина. Обычный, ничем не примечательный седан новой модели. Но водитель затормозил как раз у пожарного гидранта. Такое пренебрежение правилами сразу же навело на мысль: власти!

Из машины вылезли двое. В облике незнакомцев ничто не говорило об их причастности к органам правосудия. Оба были в костюмах и при галстуках, однако так одевается множество простых граждан, а не только детективы. Я, естественно, не стал переходить авеню Западная сторона. Те двое что-то там показали Фрицу, а я бочком-бочком от проезжей части, к кирпичному особняку, под прикрытие высокого крыльца. Сейчас кто угодно принял бы меня за уличного грабителя со всеми вытекающими отсюда последствиями. Я постоял под лестницей еще пару минут. Вдруг мне ужасно захотелось еще раз глянуть на свои окна. Пришлось возвратиться на исходную позицию — на угол, наискосок от моего дома. Отсчитав шестнадцатый этаж, я отыскал глазами квартиру "Г". В квартире горел свет. Прошло долгих пятнадцать минут, а свет еще горел! Я сдуру почесал голову; парик натурально сбился, пришлось поправлять его вместе с кепкой.

Что эти подлецы делают в моей квартире? И долго они еще будут там шуровать?

Долго, решил я, да еще шум поднимут, им ведь нечего скрываться. После них идти в квартиру опасно: соседи будут прислушиваться к малейшему шороху. Хрен с ней, с моей затеей!

Я шел жилыми кварталами, шел наугад, держась подальше от фонарей и стараясь сообразить, что делать дальше. Ноги сами привели меня к «Ящику Пандоры». Не доходя полквартала, я нашел не слишком заметное местечко и стал оттуда наблюдать за входом, пока не онемели ноги, и я не почувствовал, как жутко пересохло в горле. Не знаю, сколько я проторчал там, но за это время с десяток посетителей вошло в заведение и столько же вышло. Человека-груши среди них не было.

Возможно, он живет где-нибудь по соседству, потому мне и показалось, будто я знаю его. Возможно, я несколько раз видел его на улице, и его лицо и фигура запечатлелись в памяти, помимо моей воли. Возможно, он назвал «Пандору» потому, что это его любимая забегаловка, или потому, что она первой пришла ему в голову, а сам он вообще не собирался сюда являться.

Возможно, в эту самую минуту он здесь, внутри.

Честно говоря, я ни на секунду этого не допускал, но меня измучила жажда, и я был готов ухватиться за любую соломинку, в данном случае — за бокал пива. Вероятность того, что он здесь, была смехотворно мала, но она позволила мне убедить себя заглянуть внутрь. Моего знакомца я, разумеется, не увидел, зато пиво было хорошее.

Я не стал засиживаться в «Пандоре», но когда вышел, мне пришлось пережить несколько неприятных минут. Втемяшилось в голову, что за мной следят. Я шел вниз по Бродвею, а в двадцати — тридцати метрах от меня двигался человек, который вышел из бара сразу после меня. На Шестидесятой я свернул направо, и он свернул направо. Это не подняло мне настроения.

Я пересек улицу и потопал дальше, по направлению к Гудзону. Он остановился на другой стороне Шестидесятой — невысокий малый в темных брюках и поплиновой ветровке, из-под которой виднелась светлая рубашка. Лица его в сумерках я не разобрал, а останавливаться и разглядывать было глупо.

Перед самой авеню Колумба он перешел на мою сторону улицы. На авеню Колумба, которая в этом месте вливается в Девятую авеню, я повернул налево, к центру. Он тоже свернул за угол и последовал за мной. Я лихорадочно соображал, что делать. Можно перейти на рысь и оторваться от незнакомца, можно незаметно заскочить в подъезд и оттуда навалиться на него сзади, можно продолжать идти как ни в чем не бывало и посмотреть, что он будет делать дальше.

Я выбрал последнее. Через квартал незнакомец нырнул в какую-то дыру и пропал. Еще один бедолага, ищущий, где бы выпить.

Я дошел до Площади Колумба, спустился в подземку и поехал домой. Правда, этот дом не мой дом, но все равно. На этот раз я без труда разыскал Бетьюн-стрит. Она была там же, где и пару часов назад. Входная дверь поддалась сразу же, как будто я открыл ее ключом. Пробежка по невысоким лестничным маршам, и вот я уже на четвертом этаже, в квартире Рода. Возни с замками не было, поскольку я их по причине отсутствия ключей не запирал, а захлопнул дверь только на пружинный английский замок. Отодвинуть язычок у такого замка с помощью тонкой пластинки, честное слово, проще, чем вставлять и поворачивать ключ.

Я заперся на все три замка и пошел спать. Я был доволен, хотя вылазка была безрезультатной и я несколько раз без толку рисковал собой. Доволен, что помотался по городу, а не отсиживался, точно затравленный заяц, в своей норе. Что действовал как свободный человек, отвечающий за себя.

Это было приятно.

Глава 8

Ей не пришлось еще раз опрокидывать цветы. На следующее утро я был на ногах в самом начале десятого, уже успел освежиться под душем и сейчас искал, чем бы побриться. В аптечке, за пустой коробкой от лейкопластыря, я нашел запасную бритву. Это был «жиллет» старого образца, которым не пользовались по меньшей мере год и который не промывали по меньшей мере год с гаком — год плюс сутки. В станке стояло использованное лезвие, и вся бритва была покрыта затвердевшей мыльной пеной и застрявшими в ней волосками. Я попробовал подержать ее под горячей водой, но это оказалось все равно что чистить авгиевы конюшни игрушечным веником.

«Позвоню-ка я Рут, — подумал я, — попрошу принести зубную щетку, пасту и бритвенные принадлежности». Раскрыв «Белые страницы Манхэттена», я увидел, что фамилия Хайтауэр встречается гораздо чаще, чем я думал, но среди Хайтауэров не было ни одной Рут и никто не жил на Бэнк-стрит. Тогда я позвонил в «Справочную», и женский голос с испанским акцентом заверил меня, что названное лицо у них не значится и среди их абонентов нет проживающих на Бэнк-стрит. Положив трубку, я стал уверять себя, что у меня нет оснований ставить под сомнение компетентность телефонистки только потому, что, судя по всему, ее родной язык не английский, но все равно набрал 411 и снова задал те же самые вопросы другой телефонистке. Говор у нее был чисто бруклинский, но и она не нашла телефона Рут Хайтауэр.

Не захотела, чтобы ее телефон знал весь город, решил я. Она же не актриса, черт возьми. Зачем ей услуги «Справочной»?

От нечего делать я включил телевизор, поставил кофе на медленный огонь и, вернувшись в комнату, долго смотрел на телефон. Мне пришла в голову мысль набрать свой собственный номер — узнать, убралась ли из квартиры полиция. Я взял трубку, потом положил ее, сообразив, что не помню номера. Никогда не звонил себе: если меня нет дома, там никого нет, потому что быть некому. Это меня несколько озадачило. Даже если человек не звонит себе домой, он все-таки должен знать номер своего телефона — хотя бы для того, чтобы назвать его другим. Очевидно, мне это редко приходится делать. Я вынужден был открыть телефонную книгу. Ну, конечно же, вот он, мой номер! Сразу его узнал, радостно отметил я про себя, вращая диск. Никто не ответил, это было логично, и я положил трубку.

Я налил себе уже вторую чашку кофе, когда послышались шаги — сначала на лестнице, потом у двери. Рут постучала, но мне захотелось, чтобы она отперла дверь сама. Ключи у нее есть.

Она вошла — ясноглазая, оживленная, с сумкой в руке — и с порога объявила, что купила бекон и яиц.

— Ты уже и кофе приготовил? Замечательно! Вот «Таймс», но там ничего нового.

— Я и не жду ничего нового.

— Не знаю, может, стоило купить «Дэйли ньюс», но я ее принципиально не читаю. Если произойдет что-нибудь интересное, то это и «Таймс» напечатает, верно? Неужели у него одна-единственная сковородка?

— Если только он не потащил остальные с собой.

— Да, он совсем бесхозяйственный. Что поделать, придется обойтись тем, что есть. Понимаешь, для меня это сравнительно новое занятие — укрывать того, кто в розыске, но я постараюсь все сделать по высшему классу, в твоем духе. Слушай, а когда этим занимаются в чужой квартире — это тоже укрывательство?

— Нет, тогда это называется пособничеством после факта совершения преступления.

— Серьезно звучит.

— Так оно и есть.

— Берни...

— Я уже думал об этом, Рут, — сказал я, дотронувшись до ее плеча.

— Подожди...

— У тебя могут быть неприятности, крупные неприятности.

— Какие неприятности? Чепуха! Ты ведь ни в чем не виноват.

— В полиции считают, что виноват.

— Перестанут считать, когда мы разыщем за них настоящего убийцу. Брось, Берни. Помнишь все эти старые фильмы? Где хорошие люди всегда в конце концов выпутываются из беды? Мы же хорошие люди, правда?

— Хотелось бы так думать.

— Значит, нам не о чем беспокоиться. Ты какую яичницу любишь? А теперь выметайся отсюда. Мне с тараканами и без тебя тесно... Эй, ты что делаешь?

— Целую тебя в шею.

— Разве? Ладно, ничего. Можешь еще поцеловать, если нравится. М-м... Знаешь, даже приятно. Не боишься, что я привыкну?

Мы уплетали яичницу, когда вдруг зазвонил телефон. Бюро обслуживания на этот раз сработало четко. Секретарша ответила на четвертом звонке.

— Хотел позвонить тебе, — сказал я, вспомнив о своем намерении, — но не нашел твоего номера в телефонной книге. Ты, наверное, значишься там под мужниной фамилией?

— А-а... Нет, я не подавала заявку в «Белые страницы»... А почему ты решил позвонить?

— Хотел побриться.

— Да, вижу, ты оброс. Знаешь, мне даже нравится. Но я могу поискать, что нужно.

Я рассказал, в каком состоянии у Рода бритва и что крема вообще нет.

— Вот я и подумал, что ты могла бы купить это по пути.

— Могу и сейчас сходить. Какая проблема?

— Будь у меня твой номер, не пришлось бы бежать лишний раз.

— Говорю же, нет проблем. Разве мне трудно! Может, еще что-нибудь нужно?

Я вспомнил еще кое о чем. Рут все это записала. Я достал бумажник и заставил ее взять десятку.

— Вообще-то не стоило беспокоиться, — сказал я.

— Нет, уж лучше сразу... Берни, я вот о чем подумала. Может, лучше не пользоваться телефоном?

— Почему?

— Ну... там, в Бюро, наверняка известно, когда снята трубка или когда ты разговариваешь. Думаю, они даже подслушивать умеют — как, по-твоему?

— Ей-богу, не знаю. Вообще не понимаю, как работает телефон.

— Им известно, что Род в отъезде, и если они еще узнают, что в квартире кто-то есть...

— Рут, Бюро обслуживания некуда торопиться. Обычно звонков двадцать дашь прежде, чем они ответят. В другое же время они вообще не следят за телефонами своих подопечных.

— Да, но вот только что они сразу ответили.

— Бывают и у них такие несчастные случаи, согласен... Ты что, всерьез считаешь, что звонить — рискованно?

— Ну, видишь ли...

— Не может этого быть.

Рут ушла, а я стоял, уставившись на телефонный аппарат, как будто он таил в себе некую потенциальную угрозу. Потом снял трубку и стал набирать свой номер, благо теперь-то я его помнил, но на четвертой цифре плюнул и положил ее.

Пока Рут ходила, я вымыл тарелки и просмотрел газету. Единственное, что сообщала «Таймс» — это то, что я еще не схвачен, но это я и без них знал.

После ухода Рут я не стал запирать дверь и, когда она постучала, пошел открывать. Она вручила мне бумажный пакет, где была бритва, стопка лезвий, крем для бритья, зубная щетка и тюбик зубной пасты. Вместе с покупками она вернула и сдачу с десятки — сорок семь центов. Такого рода мелочи в нашей повседневной жизни лучше всяких финансовых отчетов и прогнозов показывают, что разговоры о растущей инфляции отнюдь не беспочвенны.

— Я скоро уйду, — объявила она. — Тогда и побреешься.

— Уйдешь? Ты только что пришла!

— Знаю. Но я хочу забежать в библиотеку — посмотреть указатель к «Таймс». Я вчера говорила тебе об этом, помнишь? Не представляю, как мы узнаем хоть что-нибудь о Флэксфорде, если я не разыщу его бывшую жену.

— И как же тебе это удастся?

— Ты о «Таймс»? Еду на Сорок вторую улицу и Пятую...

— Сам знаю, где городская публичка. Я имел в виду бывшую жену.

— Знаешь, мне кажется, это совсем нетрудно — найти его бывшую жену. Как ты думаешь, бывшие жены должны присутствовать на панихиде по бывшим мужьям? Как ты думаешь, почему я спрашиваю? Потому что собираюсь побывать на панихиде. Ее сегодня устраивают, в половине третьего. Слушай, а какая разница между панихидой и похоронами?

— Понятия не имею.

— Думаю, это зависит от того, с покойником это устраивают или без. Полиция, наверное, не выдает тела, может быть, хотят вскрытие произвести или лишний раз убедиться, что он мертвый.

— Причина и время смерти уже установлены.

— Ну, значит, просто не выдает — и все. Или переправили его куда-нибудь. Мне-то откуда это знать? Но разница именно в этом. Похорон без покойника не бывает, правда ведь?

— Расскажи об этом Тому Сойеру.

— Очень остроумно! Может быть, я еще в этот бар заскочу, в «Ящик Пандоры».

— Это еще зачем?

— Не знаю, наверное, затем, зачем я иду на панихиду. Вдруг увижу там твоего коротышку? Если, конечно, он не придет на панихиду.

— С какой стати ему приходить на панихиду?

Рут пожала плечами.

— Не знаю. Но если у них были общие дела, то он должен будет присутствовать на панихиде, правильно я рассуждаю? Да тут вообще все что угодно возможно. Очень может быть, что он не пойдет на панихиду, а будет заливать в «Пандоре» горе вином.

Рут еще долго объясняла, почему «Пандора» может быть излюбленным местопребыванием нашего знакомца, и все ее доводы сильно напоминали мои собственные, когда прошлой ночью я решил выпить пивка. Она была уверена, что узнает человека-грушу, если он будет в часовне или в баре.

Мы проговорили с Рут около часа, пока она не объявила, что ей пора двигать. Несколько раз я порывался сказать ей, что был в «Пандоре» всего несколько часов назад, но, непонятно почему, так и не сказал.

С уходом Рут день потускнел и потащился медленнее черепахи. Она была в городе, вся в движении, в делах, не важно, нужных или нет, а я бессмысленно слонялся по квартире, не зная, как убить время. Был момент, когда я чуть было не надел парик и кепку, но потом понял, что это глупо, потому что у полиции на панихиде наверняка будет свой человек. Но вот Рут — знает ли она об этой опасности? Сумеет ли не привлекать внимания, сумеет ли скрыться, если ее будут преследовать?

Когда у человека нет больших забот, ему не дают покоя заботы мелкие. Так я втемяшил себе в голову, что должен во что бы то ни стало предупредить Рут. Надо срочно позвонить ей. Да, но у меня нет ее телефона; бесполезно, если б он и был, так как она скорее всего пошла прямо в библиотеку. Можно, конечно, позвонить в библиотеку, попросить, чтобы ее позвали, но я не был уверен, что они зовут читателей к телефону, хотя можно сказать, что речь идет о жизни и смерти...

Нет, это только вызовет любопытство. Значит, парик, кепка — и бежать в библиотеку. И я, конечно, найду ее в зале, где пасутся три сыщика; она окликнет меня по имени, и никакой парик с кепкой не помогут.

Вместо всего этого я пошел бриться. Долго, тщательно готовился, раз пять мылил щеки и смывал пену. Брился медленно, скреб себя, как не скребся года три, до последней щетинки, чтобы и памяти не осталось о том, что недавно я был на волосок от гибели, скребся, оставляя нетронутой часть верхней губы. Усы должны прекрасно сочетаться с париком и кепкой. Ни в жизнь меня не узнают! Надев парик и кепку, я стал разглядывать себя в зеркало. М-да... Я забросил парик и кепку снова на полку в шкафу, яростно намылил губу и срезал трехмиллиметровую поросль под самый корешок.

Ну, вот, кажется, все. Я брился так медленно и так аккуратно, что дальше некуда. Единственный способ удлинить этот процесс — это побрить голову. Можете судить о состоянии моей психики, если мне подумалось, что парик будет сидеть гораздо лучше, если под ним не будет шевелюры. Мне повезло: эта счастливая идея пропала, не успев осуществиться.

Потом был момент, когда я набрал свой номер, просто так, от скуки. Частые гудки огорошили меня, я не сразу сообразил, что сигнал «занято» не обязательно означает, что по моему аппарату разговаривают. Часто бывает, что занята линия или кто-то звонил мне одновременно со мной, но соединился быстрее. Подождав несколько минут, я набрал номер еще раз. Телефон был свободен, и никто не подошел.

Пристроившись у телевизора, я пробежался по каналам, наткнулся на одну из серий «Патруля на шоссе» и с удовольствием посмотрел, как Бродерик Крофорл задает им жару. У него это здорово получается.

Я достал из кармана колечко с нанизанными на него ключами и отмычками. Потряхивая ими на ладони, я мысленно взвесил также возможность пройтись по некоторым квартирам дома, где я нашел временное пристанище. Ну, скажем, для тренировки, чтобы не потерять квалификацию. Что для этого нужно? Я спускаюсь вниз, под кнопками домофона выбираю несколько имен, отысканных в телефонной книге. Звоню, чтобы узнать, кто дома, а кто нет, потом обхожу намеченные квартиры одну за другой и смотрю, не попадется ли что-нибудь стоящее. Какие-нибудь шмотки, подходящие мне по размеру. Или кошачья закуска для Эстер и Мордехая.

Не скажу, что я долго вынашивал эту бредовую мысль, но она у меня зародилась, это факт, потому что я мучительно искал, чем бы заняться.

Так оно и тянулось, пока я не задремал перед телевизором. Поначалу я еще ухитрялся кое-как следить за сюжетом, потом экран словно погас и вместо кинокадров пошли картины моих собственных нерадостных сновидений. Не знаю, когда я уснул, и поэтому не знаю, сколько времени проспал. Должно быть, больше часа, но меньше двух.

Может быть, меня разбудил посторонний шум. Может быть, мне просто расхотелось спать. Но скорее всего я услышал голос, услышал и каким-то шестым чувством его узнал.

Так или иначе я приподнял веки и посмотрел на экран... Потом протер глаза, снова уставился в светящийся ящик и уже от него не отрывался...

Рут возвратилась в начале шестого. К тому времени коврик в комнате, и без того ветхий, наверно, окончательно протерся от моего хождения взад-вперед. Иногда я хмуро поглядывал на телефон, но всякий раз опасливо отодвигался, даже не взяв трубки. Потом начали передавать пятичасовые известия, но я был слишком взвинчен, чтобы присесть, и пропустил мимо ушей репортаж жизнерадостного идиота о каком-то ужасном происшествии, случившемся в Марокко (или Ливии, одним словом, где-то там).

Потом я услышал шаги Рут на лестнице и звяканье ее ключа в замке, но опередил ее, открыл дверь сам, и она влетела в прихожую, притащив с собой вагон и маленькую тележку новостей. Ей не терпелось поделиться ими со мной, рассказать про погоду на улице, про обслуживание в публичке или про панихиду по Дж. Фрэнсису Флэксфорду. Точно так же она могла пересказывать ужасные вещи, случившиеся в Марокко или Ливии, все равно я не стал бы ее слушать.

— Как насчет нашего приятеля, — прервал я ее, едва она раскрыла рот, — он был там?

— Похоже, его не было. Ни на панихиде, ни в «Пандоре». Кстати, в этой твоей дыре не протолкнешься, там...

— Значит, ты его не видела?

— Нет, но...

— А я видел!

Глава 9

— Актер?!

— Актер, — подтвердил я. — Больше чем полфильма я проспал. Хорошо, что вовремя проснулся, как раз его эпизод был. Открываю глаза и вижу: поворачивается он к Джеймсу Гарнеру и спрашивает, куда ему ехать. «Куда двигаем, парень?» — говорит. Я эту реплику слово в слово запомнил.

— Неужели сразу его узнал?

— Сразу! Это точно он. Картину снимали лет пятнадцать назад, он теперь не такой молодой — кто не старится? Но лицо, голос, телосложение — все то же самое. Конечно, он с тех пор нагулял жирку, и порядочно, однако все мы с возрастом прибавляем в весе. Нет, это он, малыш, он! Ты бы тоже его узнала, я имею в виду — в кино. Он, наверное, в сотне картин снялся да еще в телепостановках. Таксистов обычно играет, или банковских кассиров, или мелких хулиганов.

— Как его зовут?

— Понятия не имею. Я никогда такого не держу в памяти. А списка действующих лиц и исполнителей в конце не было. Я все ждал, что Гарнер второй раз остановит то же такси, но нет, он этого не сделал. Впрочем, я и не очень надеялся. Имен актеров точно не было. Думаю, их отрезают, когда фильм по телеку гонят, чтобы не платить за лишнее время. Насколько я знаю, исполнителей мелких ролей иногда вообще не указывают.

— М-м, не знаю... А как ты считаешь? Его имя было бы указано, если б у него была одна-единственная реплика: «Куда двигаем, парень?»

— Но это не единственная его реплика. Было полдюжины и других — насчет погоды, большого движения и прочее... Все то, что говорят типичные нью-йоркские таксисты. Вернее, что они должны говорить, по мнению Голливуда. Тебе когда-нибудь таксист говорил: «Куда двигаем, парень?»

— Нет, но и парнем мало кто называл... Все-таки чудно! Ты с самого начала сказал, что субъект знакомый, но где его видел — не вспомнил.

— Теперь понимаю — на экране. Десятки раз его видел. Потому и голос знаком. — Я нахмурился. — Да, но как он узнал обо мне? Я не знаменитость и не актер, если не считать, что мир — это театр и все мы играем роли. Зачем актеру понадобилось знать, что Берни Роденбарр — вор-взломщик?

— Ума не приложу. Может быть...

— Родни.

— Что Родни?

— Род тоже актер.

— Ну и что?

— Актеры все друг друга знают.

— Вряд ли. Некоторые, конечно, знают, но... Разве взломщики знают друг друга?

— Это — другое дело.

— Почему другое?

— Мы работаем в одиночку. На сцене же, как перед камерой — всегда куча народу. Актеры работают друг с другом. Не исключено, что они вместе играли — Род и тот мужик.

— Возможно.

— А Род знает меня по покеру.

— Но он понятия не имеет, чем ты занимаешься.

— Думаю, что нет. А вдруг...

— Только из последних нью-йоркских газет. Итак, ты думаешь, что Родни узнал про твою профессию и рассказал этому актеру, а этот актер решил, что ты — подходящая фигура: тебя легко обвинить в убийстве. Для полноты картины ты еще с места происшествия попадаешь прямо в квартиру Родни.

— М-да...

— Вот именно.

— Сценарий-то хорош, только не слишком правдоподобен, — признал я. — Зато в нем сплошь профессиональные актеры.

— Профессиональных актеров всего двое, и от начала до конца только один играет.

— Флэксфорд связан с театром, выступает продюсером. Может быть, он знаком с этим актером, который втравил меня в эту историю, и у них вышла ссора...

— И этот актер решил убить Флэксфорда и нашел взломщика, чтобы все свалить на него?..

— Я подкидываю версии, а они лопаются в руках, как мыльные пузыри.

— Нам надо отталкиваться только от того, что нам достоверно известно. Не важно, как этот тип нашел тебя, во всяком случае, на данном этапе не важно. Важно, чтобы сейчас мы разыскали его. Как называется картина?

— «Мужчина посередине». Это о том, как одна корпорация поглощает другую, а не о гомосексуальной menage a trois[1], как можно подумать. В главных ролях Джеймс Гарнер и Шэн Уилсон. Если поднатужиться, сумею назвать еще два-три имени, но нашего приятеля среди них нет. Снят фильм в 1962 году. Зануда из «Таймс», который оценивает телепередачи, считает, что развязку сюжета можно предсказать заранее, но игра отличается живостью.

Рут потянулась за телефонной книгой. Я сказал, что нужно смотреть «Желтые страницы», а не «Белые».

— Я уже подумал об этом — позвонить в кинопрокатный пункт. Чтобы заказать копию на дом. Но сейчас они уже закрыты.

Рут лукаво взглянула на меня и спросила, по какому каналу крутили фильм.

— По Девятому.

— Все верно. — Она захлопнула телефонную книгу, набрала номер. — Брать фильм напрокат только для того, чтобы посмотреть, кто в нем играет? Надеюсь, ты пошутил?

— А что?

— Я звоню на Девятый канал. У них должны быть списки исполнителей по тем картинам, которые они крутят. Наверняка им часто звонят за справками.

— А-а...

— Берни, у нас еще есть кофе?

— Сейчас принесу.

Одного звонка оказалось недостаточно. Очевидно, на Девятом канале уже привыкли к звонкам «чайников», помешанных на кино, а поскольку «чайники» составляли большую часть их аудитории, они вынуждены отвечать на их дурацкие вопросы. Рут любезно объяснили, что список действующих лиц и исполнителей, поступивший в студию вместе с фильмом, включал только главные роли. Наш Типичный Нью-Йоркский Таксист с полдюжиной типичных реплик под эту категорию не подпадал.

Рут, однако, не клала трубку, потому что парень, разговаривавший с ней, был уверен, что его коллега наверняка знает, кто играет таксиста в «Мужчине посередине», так как пользуется репутацией ходячей киноэнциклопедии. Однако коллега этот в данный момент вышел за сандвичем, а Рут, по понятным причинам, не горела желанием сообщать, куда ей перезвонить, так что они продолжали болтать, убивая время, пока коллега не вернулся и не взял трубку. Само собой, он тоже не мог сказать, кто играет таксиста, хотя эпизод в такси, кажется, припомнил. Тогда Рут попыталась описать человека-грушу, что было довольно самонадеянно с ее стороны, ведь она этого типа в глаза не видела ни в жизни, ни в кино. Она в точности повторила мое описание, и разговор продолжался. Наконец она сказала: «Большое спасибо», — и положила трубку.

— Говорит, что он абсолютно уверен, кого я имела в виду, — доложила она. — Только имени не помнит.

— Сногсшибательная новость!

— Кроме того, он выяснил, что картина выпущена «Парамаунтом».

— И что из этого?

Общегородская «Справочная» Лос-Анджелеса дала Рут контактный телефон кинокомпании «Парамаунт». Поскольку разница во времени между Нью-Йорком и тихоокеанским побережьем составляет три часа, то народ там был еще на рабочих местах, за исключением тех, кто еще не вернулся с ленча. Рут переключали с одной линии на другую, и вот наконец она наткнулась на какого-то служащего, который пояснил, что списки ролей на картины, выпущенные более десяти лет назад, сданы в архив, и посоветовал обратиться в Академию искусства и науки кино. «Справочная» предоставила номер. Рут позвонила в Академию, и там ей сообщили, что такая информация имеется и что она может приехать и посмотреть ее лично. Спасибо, поблагодарила она, но поездка отнимет слишком много времени, поскольку ехать ей более трех тысяч миль. Они тянули волынку, пока Рут не сказала, что она секретарь Дэвида Меррика. Магия имени подействовала безотказно.

— Пошел сам смотреть, — сказала она мне, прикрывая ладонью микрофон.

— Я думал, что ты никогда не врешь.

— Я иногда говорю неправду ради практической целесообразности.

— Чем твоя неправда отличается от наглой лжи?

— Ну что ты, это совсем разные вещи... — начала она, но ее собеседник на другом краю страны заговорил, а она отвечала отрывочными «да» и «угу» и яростно писала на обложке телефонной книги. Под конец она поблагодарила от имени мистера Меррика и положила трубку.

— Который таксист? — обернулась она ко мне.

— Что значит — который?

— В картине два водителя такси. Их роли так и называются: Первый таксист и Второй таксист. — Рут заглянула в свои записи. Первого играет Пол Кьюиг, второго — Весли Брил. Кто из них нам нужен?

— Весли Брил.

— Ты вспомнил имя или?..

— Нет, но он был последним по ходу действия. Значит, он Второй таксист.

— Если только это не был его второй или третий эпизод.

Я схватил телефонную книгу. По ней выходило, что на Манхэттене не было ни одного Кьюига, зато Брилов — хоть пруд пруди, но опять-таки ни одного Весли.

— Может быть, Весли Брил — это сценическое имя? — высказала предположение Рут.

— Зачем исполнителю эпизодической роли сценическое имя?

— Ни один актер не собирается всю жизнь оставаться на эпизодических ролях. В молодости все метят в звезды. Очень может быть, что такое же имя было у какого-либо другого актера, и он решил взять псевдоним, чтобы не путали.

— Или он не захотел, чтобы его телефон был в справочнике. Или он живет в Куинсе. Или же...

— Не будем тратить время. — Рут взялась за трубку. — В ГАКе есть данные об обоих — и о Кьюиге, и о Бриле.

Рут набрала номер «Справочной» и спросила, как позвонить в Гильдию актеров кино, что избавило меня от необходимости осведомляться, что это за штуковина — ГАК. Рут обзвонила полдюжины номеров, потом стала выпытывать у кого-то, как ей связаться с двумя друзьями-актерами. Она больше не выдавала себя за секретаря Меррика, очевидно, в этом не было необходимости. С трубкой, прижатой к уху, она ждала минут пять, потом начала отчаянно рисовать круги в воздухе. Я быстро подал ей телефонную книгу, и она сделала запись.

— Это Брил, — сказала она. — Ты был прав.

— Хочешь сказать, они тебе описали его?

— У него есть агент в Нью-Йорке. Это все, что они согласились сообщить, — имена агентов и их телефоны. Кьюига представляет Восточное отделение Уильяма Мориса, а агента Брила зовут Питер Алан Мартин.

— И этот Мартин живет в Нью-Йорке?

— Угу. У него телефон на линии Орегон 5.

— Актеры обычно на том же побережье живут, что и их агенты, логично?

— Логично, — согласилась она и, набрав какой-то номер, стала слушать. Минуты через полторы она громко фыркнула в трубку и нажала на рычаг.

— Ушел на целый день, — бросила она. — Автоответчик сказал. Терпеть их не могу!

— Никто не может.

— Если бы мой агент поставил себе автоответчик, я бы с ним быстро распростилась.

— Не знал, что у тебя есть агент.

Рут покраснела.

— Я хотела сказать, если бы у меня был агент... Как говорится, если б у нас была ветчина, мы бы сделали яичницу с ветчиной, если б у нас были яйца.

— Яйца, между прочим, у нас есть. В холодильнике.

— Берни, послушай...

— Не надо, — сказал я и снова раскрыл телефонную книгу. Весли Брила не было, но «Брил, В.» — таких было трое. Позвонил по первому номеру, потом по второму, мне ответили — никаких Весли, вы ошиблись. Третий и последний телефон молчал, но по адресу было видно, что третий «Брил, В.» проживает в Гарлеме. Вряд ли наш приятель облюбовал себе негритянские кварталы. Кроме того, инициал вместо имени часто указывают женщины, чтобы их не донимали телефонными непристойностями.

— Если его номера нет в телефонной книге, в «Справочной» это известно. Позвоним? — предложила она.

— Чтобы актер не дал свой номер в телефонную книгу? Хотя чего не бывает... Ну хорошо, убедимся, что его номера нет в книге, — что это нам дает?

— Ничего.

— Ну и плюнь!

— Ладно.

— Мы уже знаем, кто он, наш приятель, это очень важно, — рассуждал я. — Утром позвоним его агенту, возьмем его адрес. Главное, у нас теперь есть от чего отталкиваться, не то что раньше. И с полицией теперь другой разговор. Вломись они сюда пару часов назад — это одно. Вломятся через час — совсем другое. Я уже не в тупике, понимаешь? У меня найдется, что поведать о толстяке с узкими плечами и бегающими шоколадными глазами. И не байки, а факты — вплоть до имени.

— И что будет?

— Ничего не будет. Запрут в камеру, а ключ потеряют, — закончил я. — Никто сюда не вломится, Рут. Не бери в голову.

Рут сходила в гастрономическую лавку за сандвичами и пивом и по пути заскочила в винный магазин. Это я попросил ее взять бутылку приличного виски, но когда она вернулась домой, я уже раздумал пить и ограничился банкой пива.

Поев, мы расположились с кофе на диване. Рут выпила немного виски. Настояв, чтобы я показал ей свой инструментарий, она стала расспрашивать, как называется тот или иной предмет и для чего он предназначается.

— По закону, кажется, запрещено иметь такие штуки?

— Из-за них можно загреметь в тюрьму.

— А которыми ты открыл дверь в эту квартиру?

Я показал и объяснил, как это делается.

— Здорово! — восхищенно сказала она и мило поежилась. — Кто тебя научил этому?

— Сам научился.

— Сам?

— Почти что. Правда, когда я вошел во вкус, стал почитывать литературу по слесарному делу. Потом записался на заочные курсы где-то в Огайо. Мне иногда кажется, что, кроме взломщиков, никто на таких курсах не учится. Знаешь, у нас в тюрьме был один парень, он поступил в заочное техническое училище. Каждый месяц ему присылали по почте новый замок с подробной инструкцией. Сидит себе в камере и часами, бывало, ковыряется в замке.

— Куда же смотрела тюремная администрация?

— Считалось, что он овладевает специальностью, а это в местах заключения поощряется. Вот он и овладевал специальностью вора-взломщика. И это был большой шаг вперед по сравнению с ограблениями бензозаправочных станций, на чем он специализировался раньше.

— Обчищать квартиры, конечно, доходнее?

— В принципе — да. Но главное, с чем он столкнулся, — это была проблема насилия. Нет, он никого не застрелил, напротив, в него стреляли. Вот он и решил, что куда разумнее и безопаснее обчищать квартиры, когда хозяев нет дома.

— После чего он записался в заочное училище и стал мастером своего дела.

Я пожал плечами.

— Получил специальность, скажем так. А стал он мастером или нет, я не знаю. Человек поддается обучению до определенного предела, хоть очному, хоть заочному. Остальное должно быть в нем самом.

— В его пальцах?

— В пальцах и в сердце! — брякнул я, чувствуя, что непроизвольно краснею. — Да, да, это так!.. Когда мне было двенадцать лет, я понял, что должен научиться открывать дверь в ванную комнату. Дверь у нас запиралась изнутри: нажмешь на кнопку в ручке и — готово! Никто не войдет, когда ты на стульчаке сидишь или в ванне голый. Можно, конечно, и наоборот сделать: кнопку изнутри нажать, а дверь закрыть снаружи. Тогда в ванную не попадешь.

— Ну и?..

— Ну вот, моя младшая сестренка однажды попалась. Запереться-то она заперлась: кнопка легко нажималась, но вот повернуть ручку — сил не хватило. Сидит в ванной, ревет. Маме пришлось в пожарную часть звонить. Пожарники приехали, ручку отвинтили, открыли дверь... Ты что смеешься?

— Другой мальчишка захотел бы стать пожарником, а ты — взломщиком!

— Все, чего я тогда захотел, — это научиться отпирать замок в ручке. Сначала я попробовал орудовать отверткой, но она не пролезала в щель. Столовый нож пролез, но засовчик все равно не зацеплял: нож плохо гнулся. Тогда мне пришла в голову мысль сунуть туда пластиковый календарик — ну, знаешь, такие еще страховые агенты раздают, и ты, как дурак, таскаешь его целый год в бумажнике. Я сообразил, как запластырить замок задолго до того, как узнал, по какому принципу это делается.

— Что это такое — запластырить?

— Это от слов «пластик» и «тырить». Если у вас сделан замок, запирающийся без ключа, простым закрытием двери, то знайте: этот замок можно запластырить. Иногда это легко делается, иногда труднее — в зависимости от того, насколько плотно сидит в раме дверь. Но по идее такой замок всегда отпирается.

— Потрясающе! — Рут снова повела плечиком, а я говорил и говорил о своих ранних опытах и об особом душевном подъеме, когда доводилось работать над замком. Рассказал и о том, как первый раз влез в соседскую квартиру. Дело было днем, когда никого не было дома. Я вытащил из холодильника несколько кусков холодного мяса, из хлебного ящика — хлеба, сделал бутерброд, поел и аккуратно убрал после себя.

— Главное для тебя было — открыть замок, да?

— Да, открыть замок и попасть внутрь.

— Воровать, значит, начал позже?

— Позже, если только съесть чужой хлеб не воровство. Но ненамного. Когда попадаешь в пустую квартиру, сразу начинаешь соображать, нельзя ли тут чем-нибудь поживиться. Отпираешь дверь, асам в это время думаешь, какая добыча ждет тебя за ней, — вот в чем смак.

— А опасность?

— Опасность только придает остроту ощущениям.

— Берни, на что это похоже?

— Что, взлом?

— Угу. — Лицо Рут застыло от напряженного ожидания, рот приоткрылся, на верхней губе выступили капельки пота. Я положил руку ей на бедро. Жилка под моей ладонью дернулась, как тронутая струна. — И что ты при этом чувствуешь?

Я водил рукой по ее бедру.

— Чувствуешь, что тебе хорошо. Очень хорошо.

— Ты знаешь, о чем я говорю. Что переживаешь, когда тайком лезешь в чужое жилье?

— Возбуждение.

— Могу себе представить. — Кончиком языка Рут лизнула нижнюю губу. — А страх?

— Немного и страх.

— еще бы! Скажи, а возбуждение похоже... м-м... на сексуальное?

Я от всей души рассмеялся:

— Это зависит от того, кто там находится... Шучу, шучу! Думаю, что сексуальный элемент да, присутствует. Ведь открывание двери можно рассматривать и как символ. — Рука моя тем временем продолжала двигаться — от колена к талии, от талии к колену. — Найти нужное положение инструмента, нажать здесь, потом там, и вот дверь потихоньку приотворяется, и ты аккуратно протискиваешься, входишь...

— Да, да...

— Само собой, есть ребята, которые орудуют фомкой или просто высаживают дверь ногой. Такие олицетворяют грубый секс, без всяких там тонкостей. Ты не находишь, а?..

Рут надула губы:

— Ты все дразнишь меня!..

— Самую малость.

— Я ведь никогда не была знакома со взломщиками. Мне хочется узнать, на что это похоже, когда вскрываешь чужую квартиру.

Глаза у нее были сейчас синие-синие и смотрели на меня с потрясающим простодушием. Я приподнял ей пальцем подбородок и чмокнул в кончик носа.

— Узнаешь, — сказал я.

— Что-что?

— Через пару часов сама увидишь, как это делается.

Задумка показалась мне чрезвычайно разумной. Признаю, Рут не знала себе равных в умении выбить по телефону любые интересующие ее сведения, и не исключено, что утром она вытянет адрес Весли Брила у его агента. Но зачем откладывать? Кроме того, агент может сказать Брилу, что был такой звонок, а если он и сам повязан, наши вопросы наверняка вызовут у него подозрение. Зачем нам заранее открывать карты? Это с одной стороны.

С другой — контора Питера Алана Мартина находится в доме на углу Шестой авеню и Шестнадцатой улицы. Если и существует более легкое дело, нежели ограбление в административном здании после рабочего дня, то мне таковое неизвестно. Я выйду оттуда как минимум с адресом Брила в считанные минуты и без всякого риска. А если к тому же повезет... Тогда как обычно. Разве знаешь, что попадется, иногда такое попадается, о чем не думал, не мечтал.

— Но тебе же придется выйти! — озабоченно сказала Рут. — Тебя могут узнать.

— Я изменю внешность.

Она оживилась:

— Можно грима раздобыть. Думаю, что у Рода есть. Я сумею наложить. Для начала усы...

— Усы я уже днем пробовал, причем настоящие. Не то. А грим он и есть грим, как искусно его ни клади. Только привлекаешь внимание... Подожди-ка секунду.

Я подошел к шкафу, незаметно вытащил парик и кепку и выскочил в ванную комнату. Там я примерил их перед зеркалом и совершил театральный выход. Рут ждала в комнате.

Я начал церемонно раскланиваться, но парик и кепка свалились у меня с головы. Она громко расхохоталась, чересчур громко, громче, чем заслуживало мое представление.

— Смешно, но не очень, — сказал я.

— Не обращай внимания! У меня, наверное, истерика начинается. Пара заколок, и порядок. Неудобно, если потеряешь волосы на улице.

«Ничего я вчера не потерял», — подумал я, но промолчал. Надо было раньше рассказать о моей вылазке, а сейчас не стоит — неловко.

Из квартиры мы вышли около девяти. В карманах у меня было заветное кольцо с инструментами, резиновые перчатки и рулон клейкой ленты, которую я нашел в аптечке у Рода. Я вовсе не собирался бить стекла в окнах, но такая лента незаменима, если придется проломить окно. Поле предстоящей операции не было мной изучено, я понятия не имел об офисе мистера Мартина. Рут раскопала на дне своей сумки несколько заколок и прикрепила парик мне к волосам. Теперь я мог кланяться хоть до земли, не боясь его потерять. Она хотела проделать то же самое с кепкой, но я категорически воспротивился.

Закрыв дверь, я взял у Рут ее ключи и запер все три замка. Прежде чем бросить связку в сумку, она повертела ее в руках.

— Только подумать: целых три замка, и ты открыл их без ключей.

— Я — талантливый малый.

— Оно и видно.

Ни на лестнице, ни в подъезде нам никто не попался. Воздух на улице был свежий, чистый и ни на градус не теплее, чем вчера ночью. Я чуть было не сказал это вслух, но вовремя спохватился: для Рут я вчера никуда не выходил. «Представляю, как хорошо выползти на свежий воздух после того, как двое суток безвылазно просидел дома», — тараторила она. «Да, хорошо», — мямлил я. «Ты, наверное, здорово нервничаешь? — говорила она. — Еще бы, если на каждом углу тебя полицейский высматривает!» — Это она, конечно, преувеличивала, тем не менее, я соглашался: «Да, нервничаю, но не так, чтобы очень». После чего она взяла меня под руку, и мы пошли рядышком.

С Рут было безопаснее. Если кто и обращал на нас внимание, то видел молодого мужчину под ручку с девицей, а когда глаз натыкается на парочку, то никому не придет в голову, что перед ним — находящийся в бегах опасный преступник. Я чувствовал себя гораздо свободнее, чем вчера ночью. Рут поначалу волновалась, но через несколько кварталов совершенно успокоилась и сказала, что ждет не дождется, когда мы полезем в контору агента.

— Кто это — мы, хотел бы я знать?

— Ты и я, дурачок, кто же еще?

— Не-а, и не надейся. Кто у нас взломщик? А ты всего только соучастница. Твое дело держать лошадей наготове, или, попросту говоря, стоять на шухере.

Рут опять надулась:

— Это нечестно. Главное удовольствие только себе самому!

— По положению и заслугам.

— Да, но две головы лучше, чем одна. А четыре руки лучше, чем две. Вдвоем мы скорее прочешем местность.

Пришлось напомнить Рут пословицу насчет семи нянек, но она не сдавалась и продолжала спорить. Тем временем мы дошли до перекрестка Шестнадцатой улицы и Шестой авеню. Из четырех угловых зданий я отыскал глазами административное, а как раз наискосок от него заметил кафе, конечно же, фирмы «Рикер».

— Там ты меня и подождешь, — сказал я Рут. — Заберись в кабинку, выпей кофейку. Хотя я не убежден, что здесь он самый лучший.

— Не хочу я никакого кофе!

— А с кофейком возьми английскую булочку.

— Я не голодна.

— Тогда, может быть, пирожное с черносливом. «Рикер» славится пирожными с черносливом.

— Правда?

— Почем я знаю. Дай мне сигнал фонарем из окна. Один — если сушей, если морем — два. Рут Хайтауэр на том берегу... Ты чего?

— Ничего.

— Знаешь, как называется спектакль, в котором занят Род? «Два, если морем». А я буду на другом берегу. Не бойся, не задержусь. Одна нога здесь, другая там. По-быстрому вошел, по-быстрому вышел — вот мой девиз.

— Понятно.

— Но он пригоден только для взлома. В других областях человеческой деятельности у меня и тактика другая.

— Правда? Ну-ну...

У меня было легко на душе, да и в мыслях была легкость необыкновенная. Я по-дружески поцеловал Рут, тихонько подтолкнул ее в сторону кафе и расправил плечи, готовясь к бою.

Глава 10

Здание было двенадцатиэтажное, однако человек, который ставил его, в то время считал, надо полагать, свое творение небоскребом, — такое оно было старое. Сооруженное некогда из белого камня и украшенное чугунным литьем, оно было покрыто накопившимися за несколько десятилетий слоями копоти. Теперь таких домов не строят, и правильно делают.

Я оглядел дом с противоположного тротуара. Ничто не вызывало тревогу. В большинстве офисов, выходивших на улицу, было темно. Только в нескольких окнах горел свет: засидевшиеся адвокаты и бухгалтеры, уборщицы, приводящие в порядок столы, опоражнивающие мусорные корзинки, протирающие полы... За конторкой в узком вестибюле с мраморным полом сидел седой негр в малиновой ливрее и читал газету, держа ее в вытянутой руке. Несколько минут я следил за ним. За это время никто не вошел в здание с улицы, и только один человек вынырнул из лифта и приблизился к конторке. Он нагнулся над ней на несколько секунд, потом выпрямился и, выйдя из подъезда, потопал по Шестой авеню к центру.

Я зашел в телефонную будку на углу и, стараясь не обращать внимания на вонь, набрал номер Питера Алана Мартина. В конторе у него стоял автоответчик, и я повесил трубку. Если это сделать быстро, за пять-шесть секунд, ваш десятицентовик выскочит назад. Я, должно быть, замешкался, и автомат прикарманил мои денежки.

На светофоре зажегся зеленый, и я пересек улицу. Дежурный безучастно взглянул на меня, когда я проходил через вращающиеся двери. Я изобразил улыбку номер 3, то есть приветливую, но обращенную в пространство, и пока ноги сами несли меня к конторке, я шарил глазами по указателю. Не поднимая головы, дежурный придвинул ко мне толстый гроссбух и крохотный огрызок карандаша. Т. Дж. Пауэро написал я в графе «Имя», «Хаббл корп.» в графе «Фирма», под надписью «Комната» аккуратно вывел 441, под надписью «Время» — 21.25. При том внимании, которое уделил мне старый негр, я мог бы заполнить все графы преамбулой к нашей судьбоносной Конституции. А что вы хотите? Этот человек всего лишь собиратель автографов и больше никто, такого испугается разве что совсем уж перепуганная ворона. Его посадили в вестибюле третьеразрядного административного здания, арендаторы здесь — мелкие фирмы, у которых за год оборачивается всего лишь треть капитала. О промышленном шпионаже здесь слыхом не слыхивали, и если бедняга помешает какому-нибудь доходяге стянуть пару электрических пишущих машинок, то, значит, он честно зарабатывает те жалкие гроши, что ему платят.

При лифте когда-то состоял лифтер, но несколько лет назад подъемник неумело переделали для самообслуживания. Скрипучая кабина медленно дотащилась до четвертого этажа, где я и вышел, хотя офис мистера Мартина располагался на шестом. Я прекрасно знал, что мой чернокожий приятель в вестибюле не оторвется от своего чтива, чтобы посмотреть, действительно ли я сошел на том этаже, какой указал в гроссбухе, однако настоящий профессионал должен делать все как положено, независимо от обстоятельств. Я поднялся на шестой этаж пешком по лестнице, к тому же чертовски крутой. Контора агента находилась в дальнем конце коридора. Только в двух помещениях горел свет. Одно принадлежало ДНБ — дипломированному независимому бухгалтеру, другое фирме под названием «Идеи без границ». В кабинете бухгалтера стояла мертвая тишина, зато в «Идеях» звучало радио, настроенное на станцию классической музыки, и, перекрывая скрипичный концерт Вивальди, женский голос с неподражаемым акцентом, свойственным только жителю Верхнего Бронкса, говорил: «...Тебе еще надо поучиться, дорогой, и знаешь, что он ответил? Ты ни за что не поверишь...»

Дверь в кабинет Питера Алана Мартина была сделана из кленовой древесины, а в дверь была вставлена рама с большим матовым стеклом. На нем крупными черными буквами было выведено его полное имя, и под ним — «Представитель талантов». Надписи давно следовало бы освежить, как и стены, полы, потолки, но заниматься этим никто не станет, это ясно. Еще не открыв дверь, я уже знал, что дела у мистера Мартина идут не блестяще, и Брил не может похвастаться творческими успехами. Снаружи здание еще хранило следы былого величия, но внутри этого величия как и не бывало вовсе.

Замок, врезанный в дверь, имел и пружинную защелку, и ригель.

Невозможно представить, зачем мистер Мартин таскал с собой ключ, вставляя его и поворачивая, если запирать дверь таким замком — все равно что огородить кукурузное поле для защиты от ворон. Любой идиот может просто продавить стекло в двери и влезть внутрь. У меня была с собой клейкая лента, я мог бы проделать эту операцию, не поднимая лишнего шума. Несколько полосок ленты, наклеенных крест-накрест на раме, сведут треск и звон до минимума.

Но дверь с разбитым стеклом да еще клейкая лента на нем — это приглашение к розыску похитителя. Я же не собирался ничего красть и имел возможность посетить офис, не оставляя никаких следов. Мистеру Мартину и в голову не придет, что у него кто-то был. Я не спеша принялся за замок, и он не отнял много времени. Засов отодвинулся легко, а запластырить пружинный язычок было еще легче. Между дверью и рамой была полусантиметровая щель. Любой мальчишка, вооружившись столовым ножом, открыл бы дверь.

«Берни, на что это похоже»?

Я немного волновался, поворачивая ручку и открывая дверь, а войдя, защелкнул за собой замок. У меня был карманный фонарь — «карандаш», но я не стал доставать его, а включил верхнюю трубку дневного света. Мигание фонаря выглядело бы с улицы странно, а так... еще один бедняга, вынужденный задержаться на работе.

Я быстро обошел комнату, осмотрел ее в общих чертах. Старый письменный стол, небольшой металлический столик для стенографистки — сейчас на нем стояла пишущая машинка; длинный стол для заседаний, пара кресел. Освоившись с обстановкой и убедившись, что нигде не спрятан труп, я подошел к окну. Кафе было хорошо видно, и я пожалел, что не могу заглянуть внутрь. Интересно, какую кабинку заняла Рут? Может быть, она сидит у окошка и смотрит сейчас сюда, на то окно, где стою я? «Не отвлекаться!» — сказал я себе.

Часы показывали девять тридцать шесть.

Контора мистера Мартина имела непрезентабельный вид. Одну стену в комнате сплошь покрывали темно-коричневые плитки из пробкового дуба; они были кое-как приляпаны цементом. Кнопками и булавками к стене были прикреплены большие, яркие, глянцевые фотографии. В основном на них фигурировали красотки, демонстрирующие по большей части ноги, но многие к тому же и груди, и каждая выдавала искусственную плотоядную улыбку во весь рот. Я представил себе, как Питер Алан Мартин, сидящий за заваленным бумагами столом, вынужден глазеть на эти хищные оскалы, и мне стало его жаль. Среди моря ляжек и сисек кое-где виднелись неплохие головки, попалась даже пара мужских лиц, но лица, которое искал я, не было.

Рядом с белым кнопочным телефоном на столе стоял полудисковый «роллодекс» — алфавит с телефонами и адресами. Я повертел его и нашел визитную карточку Весли Брила. Это не было для меня сюрпризом, и тем не менее я обрадовался, найдя что искал. Я перебрал несколько фломастеров, пока не нашел работающие, и списал: Весли Брил, отель «Камберленд», Западная Пятьдесят восьмая, № 326, тел. 541-7255. (Не знаю, зачем я записывал имя. Не знаю, зачем я записывал все остальное, достаточно было запомнить отель, другие данные есть в телефонной книге. Что ж, и на старуху бывает проруха.)

Надев резиновые перчатки, я протер поверхности, к которым прикасался, хотя вряд ли я оставлял следы, и вообще — кто будет искать здесь отпечатки пальцев? Потом на всякий случай посмотрел в алфавит на "Ф" и не удивился, не найдя там Флэксфорда.

У той стены, где находилась входная дверь, стояли длинные металлические ящики — картотека клиентуры. Я быстро перебрал папки и нашел досье на Брила. В нем ничего не было, кроме толстой пачки фотографий. Если Мартин вел когда-либо переписку с Брилом или по поводу него, то, наверное, выкинул бумаги или же держал их в другом месте.

Фотографии заинтересовали меня. Только теперь, разглядывая их, я окончательно и бесповоротно убедился, что Весли Брил — это тот самый тип, из-за которого меня настигли на месте убийства. До сих пор в глубине души у меня еще шевелились сомнения. От всех этих междугородных разговоров создавалось ощущение, что мы действуем в каком-то вакууме. А здесь вот он, Весли Брил, собственной персоной, на черно-белых фотографиях размером восемь на десять. Какие уж тут сомнения! Я перебрал пачку и остановился на составной карточке, изображающей его анфас, и в профиль, и в три четверти с различным постановом головы и разными выражениями лица. Я знал, что карточки не хватятся, и всей Бриловой папки не хватятся, а может быть, и самого ящика, и, сложив фото пополам, положил в карман.

Рабочий стол Мартина не был заперт. Почти машинально я осмотрел ящик за ящиком, но не нашел ничего, что проливало бы дополнительный свет на Весли Брила. Правда, в нижнем ящике я наткнулся на почти полную поллитровку какого-то купажированного виски и маленькую бутылку джина с мятой «Старый Бостон». Тащить такую находку ни малейшего желания не возникало. В среднем ящике лежал конверт с деньгами: восемьдесят пять долларов десятками и пятерками. Я отсчитал двадцать пять долларов на текущие расходы и положил конверт на прежнее место, но потом передумал и выгреб из него и остальные деньги. Если Мартин заметит, что вещи в ящике находятся в ином беспорядке, чем было у него, если увидит, что кто-то побывал в его офисе, то пусть подумает, что это мелкий воришка, попользовавшийся попавшимися под руку бабками.

(Зачем же я только что уничтожил следы моего присутствия здесь, спросите вы. Откуда такая непоследовательность? Хорошо, я скажу, почему я взял деньги. Грех оставлять наличность, вот почему.)

Зато я не притронулся к другому, найденному в левом верхнем ящике. Я имею в виду пистолет с двухдюймовым стволом и рукояткой, украшенной перламутром. Пистолет был небольшой, целиком умещавшийся в ладони, но оставался при этом огнестрельным оружием. Я нагнулся и с видом знатока понюхал кончик дула — так делают в кино, чтобы определить, давно ли стреляли из этого оружия. Единственное, что я почувствовал, — это запах металла, смазки и пыльного ящика, который я поспешил аккуратно задвинуть, как только вытащил оттуда нос.

Когда я вижу пистолет, мне становится не по себе. Вы не поверите, как часто пистолеты попадаются ворам. Правда, целились в меня из пистолета один-единственный раз, это был пистолет старины Картера Сандоваля, я уже рассказывал об этом. Находил я их в письменных столах, на ночных тумбочках, однажды обнаружил пистолет под подушкой. Приобретают эти опасные игрушки, чтобы стрелять во взломщиков, так принято считать, однако чаще дело кончается тем, что люди стреляют в себя или друг в друга. Бывает, случайно, но бывает, что и намеренно.

Наш брат тащит стволы в силу разных причин: либо потому, что сам намерен воспользоваться оружием, либо потому, что куда как соблазнительно загнать эту неприметную вещицу за полсотни, а то и за сотню. Я знал одного парня, специализировавшегося на пригородных домах, который забирал попавшийся ему пистолет, чтобы из этого оружия не стреляли в того, кто после него полезет в дом. Найдя ствол, он спускал его в ближайшую канализацию. «Кто позаботится о нас, если не мы сами?» — сказал он мне.

Я в жизни не украл ни одного пистолета, даже в руки их не беру, будь они неладны! Поэтому я задвинул ящик, не притронувшись и к этому, с перламутровой рукояткой.

В девять пятьдесят семь я вышел из офиса мистера Мартина. В коридоре никого не было. Из помещения «Идеи без границ» доносилась музыка Моцарта. Я целую минуту запирал дверь, хотя мог бы бросить все как есть, — пусть хозяин подумает, что сам забыл запереть. Человек, питающий склонность к алкогольным смесям, встречает утро с весьма смутным представлением о том, что он делал накануне.

Мало того, я спустился пешком на четвертый этаж и только потом вызвал лифт. В «Хаббл корп.» по-прежнему никого не было. Я спустился в вестибюль и разыскал свое имя в гроссбухе. После меня пришли еще трое, и один из них уже выбыл. В графе «Время ухода» я вывел огрызком карандаша «22 часа» и пожелал старику в малиновой ливрее приятного вечера. «Что хорошая ночь, что плохая ночь — мне все едино», — ответствовал он.

Едва переступив порог, я сразу же встретился глазами с Рут. В кафе было немноголюдно: несколько таксистов за стойкой, пара не занятых работой проституток в углу — вот, пожалуй, и все. Оставив на столе несколько монет, Рут поспешила ко мне.

— Я уже начала беспокоиться.

— Почему?

— Тебя долго не было.

— Полчаса.

— Нет, сорок минут. А мне показалось, будто несколько часов. Что случилось?

Мы вышли из кафе, она взяла меня под руку, и я стал рассказывать. Я был в самом лучшем расположении духа. Хотя я и не совершил ничего героического, настроение у меня было приподнятое. Я чувствовал, что теперь все пойдет как по маслу, и это было приятно.

— Он в гостинице живет, на Западной Пятьдесят восьмой. Это за Площадью Колумба, около Колизея. Поэтому его и нет в телефонной книге. Никогда не слышал об этой гостинице, думаю, не из пятизвездочных. По всему видно, что мистеру Брилу сейчас туго приходится. Да и агент ему попался растяпа. К тому же и клиентура у него аховая. Девицы, занимавшие третьи места в конкурсах красоты в своих штатах, да и то много лет назад. К таким, как он, обращаются только в редких, особых случаях. Когда, например, хотят, чтобы кто-нибудь выскочил из торта на холостяцкой вечеринке. Интересно, такие представления сейчас устраивают?

— Какие представления, не пойму?

— Голая девица, выскакивающая из торта.

— Ты меня спрашиваешь? Откуда мне знать?

— Да, действительно.

— Я никогда не выскакивала из торта. Да и на холостяцкой вечеринке не бывала.

— Тогда тебе не нужен мистер Мартин. Ума не приложу, зачем он Брилу? У парня была куча работы последние годы. Вот, посмотри, ты тоже его узнаешь. — Мы как раз проходили под уличным фонарем. Я показал ей фотографию Брила. — Ты его сто раз видела.

— Ой, конечно, видела! — воскликнула Рут. — В кино, по телеку...

— Верно.

— Не знаю, где именно, но лицо ужасно знакомое. Даже его голос вроде бы слышу. Он играет в... не могу сейчас вспомнить, где, но...

— В «Мужчине посередине», — подхватил я. — Джим Гарнер, Шэн Уилсон и Вес Брил.

— Точно!

— Как случилось, что он так низко пал, Вес Брил? Никуда не годный агент, сам ютится в какой-то дыре, у Колизея, водится с уголовником.

— Об этом ты тоже можешь его завтра спросить.

— Да, и об этом тоже.

Некоторое время мы шли молча. Вдруг Рут сказала:

— Наверное, это тебе в новинку, Берни, забрался в помещение, а ничего не крал?

— Первое, что я украл, был бутерброд, помнишь? С этого и началась моя уголовная биография. И у Рода я ничего не украл. Немного виски и пара — другая банок супа не должны приниматься в расчет, правда?

— Уж не начинаешь ли ты новую жизнь?

— И не рассчитывай. Я все-таки кое-что украл. У этого... как его... Мартина.

— Карточка? Это не считается.

— Плюс восемьдесят пять долларов. Это считается. — И я рассказал ей все про конверт в ящике.

— Господи! — вздохнула она.

— Что с тобой?

— Так ты и в самом деле вор-взломщик.

— А ты что думала?

Она пожала плечами.

— Я, наверное, ужасно наивная. Все время забываю, что ты действительно взломщик. Забрался в чей-то офис, а там деньги, ты их и взял. Совершенно машинально.

У меня было готово возражение, но вместо него я сказал:

— Тебя это смущает?

— Не сказала бы. Почему это должно меня смущать?

— Не знаю.

— Просто сбивает с толку.

— Наверное, это объяснимо.

— Да нет, вовсе меня это не смущает.

Потом мы молчали почти всю дорогу. Когда добрались до Четырнадцатой, я взял Рут за руку, и она не отнимала ее весь остаток пути. У нашего дома она достала ключ от парадной двери, но ключ заедал, и она провозилась столько же времени, сколько в первый раз потратил я сам, чтобы открыть эту самую дверь без всяких ключей. Я сказал ей об этом, когда мы поднимались по лестнице, и она засмеялась. На четвертом этаже Рут подошла к квартире 4-Ф и хотела вставить ключ в замочную скважину.

— Не пойдет.

Она удивленно обернулась.

— Не та квартира. Не годится к воинской службе.

— Что?

— 4-Ф — это призывная категория. Нам нужна 5-Т.

— Ой, Господи! — выдохнула она и покраснела. — Мне показалось, что я у себя дома. На Бэнк-стрит.

— У тебя квартира на четвертом этаже по фасаду?

— М-м, четвертый этаж у нас самый верхний. А на этаже четыре квартиры. Наш дом не такой узкий, как этот. — Мы отошли к лестничному маршу. — Хорошо, что никто не высунулся, а то было бы неудобно.

— Поздно беспокоиться.

У квартиры Рода Рут снова выудила связку ключей, помедлила и опять бросила их в сумку.

— Я, кажется, куда-то подевала ключи.

— Брось, Рут.

— Посмотрим, как ты откроешь без ключей. Ты же мастер.

— Да, мастер, но зачем?

— Хочу посмотреть, как ты это делаешь.

— Ну и глупо, — сказал я. — Еще кто-нибудь увидит, как я тут изображаю слесаря. Зачем рисковать? Да и замки здесь хитроумные, во всяком случае «медеко». Иногда с ним так намучаешься!..

— Но раньше ведь ты открывал, правда же?

— Да, открывал, но...

— Кошек я уже накормила. — Я обернулся и уставился на нее. — Я уже накормила Эстер и Мордехая.

— Да?

— Я это днем сделала, когда сюда возвращалась. Воды в миску налила и сухого корма оставила.

— Понятно.

— Я подумала, до чего это, должно быть, волнительно — посмотреть, как ты отпираешь замок. Если увижу, как ты это делаешь... м-м... я просто, наверное, голову потеряю, так меня это... м-м... взбудоражит.

— А-а...

Я достал из кармана отмычки.

— Я, наверное, ненормальная, — проговорила она и, обхватив меня сзади за пояс, прижалась ко мне. Я чувствовал тепло ее тела. — Извращенка и вообще.

— Очень может быть.

— Тебя это смущает?

— Я думаю, привыкну, — сказал я и принялся за замки.

— Знаешь, я, кажется, была права. Никогда не думала, что я такая сучка и извращенка, — сказала она, сладко зевнув и устраиваясь поудобнее возле меня. Моя рука медленно гуляла по изгибам ее тела, словно запоминая каждый бугорок и каждую тайную долину. Сердце у меня снова билось ровно. Я лежал, закрыв глаза и прислушиваясь к приглушенному шуму улицы.

— Берни, у тебя замечательные руки!.. — сказала она.

— Мне следовало бы стать хирургом.

— Ой, сделай так еще раз! Просто чудо какое-то. Неудивительно, что замки сами у тебя открываются. Ни к чему тебе все эти хитроумные приспособления. Только прикоснись к замку, погладь его, и он весь тает, раскрывается.

— Ты, вижу, малость тронулась, да?

— Совсем чуть-чуть. А руки у тебя все равно волшебные. Мне бы такие.

— Нормальные руки у тебя, малыш.

— Правда?..

Ее руки пришли в движение.

— Эй! — окликнул я ее.

— Что-нибудь не так?

— Ты знаешь, что делаешь, женщина?

— А ты знаешь?

— Играешь с огнем.

— Неужели?

Первый раз все произошло быстро, напряженно, как бы даже отчаянно. Сейчас мы не торопились, оба были чутки друг к другу, нежны и ласковы. Не звучала музыка, а только доносился глухой шум откуда-то снизу, но в ушах у меня пела какая-то хватающая за душу джазовая мелодия с негромким всхлипами сакса. «Рут, Рут, милая Рут!» — выдавил я и, закрыв глаза, кончился и вознесся на небеса.

Утром я проснулся первым. Какое-то время после пробуждения я еще чувствовал беспокойство.

Под закрытыми веками мелькали обрывки уходящего сна; я старался ухватить его, узнать, что он значит. Но сон ушел, растворился в прошлом. Я немного полежал, не двигаясь, потом повернулся на бок. Она здесь, рядом, и я был благодарен за это судьбе. Я долго смотрел на нее, прислушиваясь к ее мерному дыханию. Потом надумал кое-что сделать и осуществил это.

В конце концов мы все-таки выбрались из постели, слазили под душ, собрали наспех скинутую вчера одежду. Она заварила кофе, поджарила тосты, и мы молча сели завтракать.

Молчание было нехорошее, тягостное. Подручный Рэя Киршмана, Лорен, принялся бы колотить своей дубинкой по ладони, рассуждая о флюидах тревоги в воздухе, и это объяснение было бы не хуже любого другого. Мне и в самом деле чудилось что-то в наклоне ее головы и плотно сжатых губах, что-то неладное.

— В чем дело, Рут?

— Рут, — отозвалась она.

— Что?

— Есть такая пьеса «Милая Рут».

— Есть еще конфеты — «Малышка Рут».

— Что ты говорил вчера ночью, под конец, помнишь? «Рут, Рут, милая Рут!» И сегодня утром опять.

— А ты что говорила? «Еще, еще, сладкий, я кончаю!» Но я тебе об этом не говорю за завтраком! Если тебе не нравится твое имя, поменяй его, и точка.

— Мое мне нравится.

— Тогда в чем проблема?

— Ни в чем. Вот что, Берни, если ты будешь звать меня Рут, я буду звать тебя Роджер.

— Какой еще Роджер?

— Роджер Амитидж.

— А-а... — протянул я; потом глаза мои расширились, челюсть отвисла, и я сказал, уже увереннее: — Вот оно что... — Она кивнула. — Твое имя не Рут Хайтауэр.

— Увы, это так. — Она отвела глаза. — Понимаешь, ты назвал себя Роджером, но я знала, что это не настоящее твое имя, и подумала, что мы должны быть в равном положении. Когда выяснилось, кто ты, мне показалось, что легче оставаться Рут. А после просто не было удобного момента, чтобы сказать.

— До сегодняшнего утра не было?

— Если ты собираешься шептать мне на ухо всякие ласковые слова, то называй меня моим настоящим именем.

— Все понятно. Ну?

— Что «ну»?..

— Ну, и как тебя звать по-настоящему? Только не спеши, малышка. Чтобы оно хорошо звучало, когда его произнесешь хриплым шепотом.

— Это нехорошо с твоей стороны.

— Нехорошо? Меня держат за последнего болвана. Заставляют ворковать неизвестно с кем над твоим розовым ушком. И мне же говорят, что это нехорошо? — Я повернул ее лицо к себе. В уголках глаз были слезы. — Ну не надо, слышишь?

Она заморгала что есть силы, но слезы продолжали литься. Она вытерла их ладонью.

— Ну вот, все прошло.

— Факт, прошло.

— Меня зовут Элли.

— Это сокращенное от Элеоноры?

— Нет, от Элейн. Но все зовут меня Элли.

— Элли... а фамилия? Конечно, не Хайтауэр.

— Элли Кристофер.

— Хорошее имя!

— Спасибо.

— И подходит тебе, хотя, знаешь, Рут Хайтауэр тоже подходило. Впрочем, кто я такой, чтобы судить? Кристофер — это по мужу?

— Нет, после развода я взяла девичью фамилию.

— А как фамилия твоего бывшего мужа?

— Какая разница?..

— Наверное, никакой.

— Ты на меня не сердишься, Берни?

— Почему я должен на тебя сердиться?

— Ты не ответил на мой вопрос.

Я молча допил кофе и встал из-за стола.

— У нас обоих масса дел, — сказал я. — Мне нужно попасть к себе в квартиру.

— Не уверена, что это безопасно.

Я тоже не был уверен, но говорить об этом не хотелось. Полиция вряд ли держит квартиру под наблюдением, а сделав телефонный звонок, я узнаю, есть в данный момент кто-либо в ней или нет. Мне хотелось переодеться, и, кроме того, в голове созрела мысль, что хорошо бы иметь при себе денежный неприкосновенный запас. Обстоятельства складывались таким образом, что пять тысяч могли бы очень даже пригодиться.

— Да, масса дел, — продолжал я. — Тебе, наверное, тоже надо забежать домой — переодеться, освежиться, навести марафет. Ах, да, не забудь накормить кошек.

— Постараюсь.

— Еще надо убрать за ними — они ведь у тебя гадят? Потом вынести мусор. Словом, куча домашних дел, отнимающих массу времени.

— Берни...

— У тебя действительно есть кошки? Настоящие абиссинские? Их на самом деле зовут Эстер и Ксеркс?

— Эстер и Мордехай.

— Да, я еще многого о тебе не знаю, верно?

— Черта с два, много! И вообще не понимаю, чего ты раскипятился?

В сущности, я совсем не раскипятился, но все равно смотрел на нее хмуро.

— Что ты от меня хочешь в конце концов? Я всего лишь забежала к уехавшему знакомому полить цветы.

— Да, ты мне ничего не должна, это точно.

— Берни...

— Итак, встречаемся у «Чайлдса». Это на углу Восьмой и Пятьдесят восьмой, — сказал я. — Оттуда два шага до его гостиницы. Ты не раздумала?

— Нет, не раздумала. Я оденусь, как мы вчера договорились... У нас ведь все по-прежнему, Берни?

Я сделал вид, что не заметил последней фразы, и посмотрел на часы.

— Сейчас четверть одиннадцатого. Полагаю, двух часов на личные дела хватит. Добавим четверть часа на непредвиденные обстоятельства — это сколько получается? Так, жду тебя в ресторане в двенадцать тридцать. Тебя это устраивает?

— Вполне.

Я достал парик с кепкой, а она подошла, чтобы помочь. Мне хотелось все сделать самому, но я заставил себя стоять спокойно, пока она возилась с заколками.

— Если не приду к часу, значит, меня арестовали.

— Не смешно!

— В нашей жизни многое не смешно. Не забудь запереть как следует дверь. В городе полно взломщиков.

— Берни...

— Не спорь! На Манхэттене не улицы, а дикие джунгли.

— Берни...

— Что?

— Будь осторожен. Пожалуйста!..

— Я всегда осторожен, — сказал я и ушел.

Глава 11

Я сидел в такси и думал об Элли (которую я по-прежнему называл про себя Рут) и о том, почему я на нее взъелся. Ну, приврала немного — и что? Если подумать, она сильно рисковала, помогая совершенно незнакомому человеку, к тому же, по всей видимости, убийце, находящемуся в розыске. Полагаясь только на свое хваленое чутье, она подвергала себя опасности. Так стоит ли винить ее только за то, что она скрыла свое имя? Вполне разумная предосторожность. Если до меня дотянется цепкая рука закона, я по крайней мере не потащу ее за собой в яму. Не потащу именно потому, что не знаю, кто она такая. Потом ее завертели примитивные страсти, и вместе с ними заговорила совесть. Ей стало стыдно за обман. Тогда она сказала свое настоящее имя, и все встало на свои места.

Что же меня разозлило?

Прежде всего то, что я был откровенен с ней. Это было нечто новое. Какие бы отношения меня ни связывали с женщинами прежде, главный факт моей биографии я держал в строжайшей тайне. Женщина могла знать обо мне все: что я ем на завтрак, в чем ложусь спать, какое арахисовое масло предпочитаю — с орешками или без, чего ей ждать от меня в постели и так далее, и тому подобное. Но ни одна понятия не имела, чем я зарабатываю себе на жизнь. Если и спрашивали об этом, то я отвечал, что только что бросил работу и ищу новое место, что у меня есть частный источник дохода или что живу на инвестиции. Иногда, если очередное знакомство не обещало стать чем-то большим, нежели встречей двух суденышек в бурном ночном море, я придумывал себе какую-либо экзотическую профессию. В разное время я побывал художником-иллюстратором, нейрохирургом, композитором, продолжающим традиции классической музыки, преподавателем физики, биржевым маклером и инженером-строителем из Аризоны.

В любой из этих ролей я чувствовал себя превосходно. Я привык к мысли, что вынужден играть, потому что не могу им открыть, чем добываю себе хлеб насущный. Теперь меня одолевали сомнения. Чем больше я размышлял над своими прежними увлечениями, тем сильнее мне казалось, что некоторые мои бывшие дамы реагировали бы на мою профессию так же, как реагировала Элли. Как ни крути, воровство — это такое занятие, которое многие считают романтичным, несмотря на этические соображения. Впрочем, давно замечено, что у большинства женщин этические взгляды отличаются редкой гибкостью.

Я скрывал, чем занимаюсь, потому что мне нравилось быть скрытным. Потому что не хотел, чтобы мне лезли в душу.

Но с Рут... Да нет же, черт побери, ее зовут Элли, а не Рут, если только она опять не придумала себе имя, — так вот, с Элли все получилось иначе. У меня не было выбора. В результате она стала близкой к подлинному Бернарду Роденбарру, как никто другой, а он узнал, что значит близость с женщиной, когда не прячешь свое драгоценное "я".

Подумать только: я шептал на ушко нежности одной, а она оказалась совсем другой! Все перепуталось в этом мире, меня просто-напросто обставили. Многие годы я по привычке врал женщинам, и вдруг откуда ни возьмись появляется некая особа и начинает выкидывать те же самые номера! Кому это понравится?

Я велел таксисту остановиться прямо у входа, не у парадного, а у служебного, за углом. Дал ему помятую пятерку из пачки, взятой у Питера Алана Мартина, и — скатертью дорога!

Я был готов отомкнуть замок на двери среди бела дня, на виду у всех: в конечном счете это было безопаснее, чем идти мимо привратника. К счастью, мне не пришлось демонстрировать свои редкие таланты. Дверь была распахнута настежь. Двое верзил цыганской наружности как раз выносили из дома клавесин. Я посторонился, они поставили инструмент на полутонный грузовичок без каких-либо опознавательных знаков. Кто это — грузчики, работающие без лицензии, или грабители, набившие руку на похищении фортепьяно? Не похоже, что грабители, но и не исключено. Нью-Йорк есть Нью-Йорк. Так или иначе меня это не касается. Я спустился в подвал, вызвал лифт и махнул на шестнадцатый этаж.

В длинном, узком коридоре никого не было. Легкой рысцой я добежал до собственной двери и вытащил из кармана связку моих личных ключей, предвкушая непривычное удовольствие отпереть замок ключом. И тут меня сразила мысль: вдруг в квартире кто-то есть?! Черт, почему я не догадался предварительно звякнуть по телефону? Указательный палец сам потянулся к кнопке звонка, но я отдернул руку. Если там полицейский, он просто притаится или, напротив, выскочит из двери с наручниками.

Я стоял, не зная, что делать. Моя рука, держащая ключи, дрожала. Глупо, сказал я себе, перестань, приказал я руке, и она послушалась. Я посмотрел на замок, вернее, на то место, где он находился, когда я последний раз был дома.

Вместо моего цивилизованного «рэбсона» зияла аккуратная дыра. Автоматический замок, врезанный немного повыше еще домовладельцем, был на месте, но ключ почему-то ни за что не хотел лезть в скважину. Я опустился на одно колено, чтобы посмотреть, в чем дело. Замок был незнакомый. Вокруг него виднелись глубокие царапины. Очевидно, кто-то ковырял дверь, взламывая старый замок. Вот смотритель и поставил новый, чтобы народ не ходил туда-сюда.

Сквозь дыру, оставленную моим шестидесятидолларовым «рэбсоном», я попытался заглянуть внутрь, но в квартире было темно, и я ничего не разглядел. Пришлось приступить к явно абсурдной операции отмыкания замка с целью попасть в собственную квартиру. Я уже чувствовал, в каком состоянии я найду свой дом. Непрошеные гости по меньшей мере дважды навещали меня, и это были разные гости.

Полиция, видимо, не нашла никого, кто мог бы отпереть мой «рэбсон», и осторожно высверлила его из двери. Автоматический замок они открыли ключом, который принес смотритель. После аккуратного обращения с первым замком они не стали бы грубо взламывать второй, тем более если к нему есть ключ. Значит, после полиции наведывался кто-то еще, не обладавший ни умением, ни терпением.

Я представлял, как выглядит моя квартира, но то, что я увидел, не поддается описанию. Войдя внутрь, я быстро закрыл за собой дверь и зажег свет, и меня словно бы перенесло в Дрезден после бомбежки во время Второй мировой. В квартире все было перевернуто вверх дном. После того, что здесь натворили, зачем смотритель приладил новый замок — непонятно. Никакому взломщику не под силу учинить больший разгром.

Мои вещи были грудой свалены на полу в большой комнате. Обшивка на стульях, диванные валики и подушки — все было безжалостно взрезано, набивка выворочена. Книги с полок тоже были раскиданы по полу, причем было видно, что каждую предварительно трясли за переплет, чтобы убедиться, что между страницами ничего нет. Края большого ковра от стены до стены, небрежно уложенного с самого начала, сейчас были отвернуты: гости смотрели, не спрятано ли что-нибудь между ковром и подкладкой и между подкладкой и полом. Господи, какое все-таки варварство!

Сам я — вор-аккуратист и питаю глубокое уважение к личной собственности других граждан, независимо от того, оставляю ли я ее законным владельцам или превращаю в свою. Поэтому неразборчивость визитеров потрясла меня чуть ли не до слез. Мне захотелось сесть, но сесть было не на что. Во всей квартире не было местечка, чтобы присесть. В конце концов я наткнулся на опрокинутый жесткий (и, следовательно, неизрезанный) стул, поставил его на ножки и сел.

Что же все это значит?

Полиция, разумеется, провела тщательный обыск в квартире — хотя бы для того, чтобы убедиться, что меня в ней нет. Фараоны могли прибрать к рукам адресную книгу в надежде установить личности друзей или сообщников. Но они не стали бы объявлять тотальную войну квартире, хотя наверняка были чертовски злы на меня за то, что я оставил их в дураках. Нет, такое варварство учинил тот, кто взломал дверь.

Но зачем? — вот вопрос.

Кто-то что-то искал — это ясно. Шайка юных вандалов и та не сумела бы учинить более наглого бесчинства, но поскольку в безумии содеянного просматривалась определенная система, случившееся нельзя было рассматривать как простой вандализм. Я охотно допускал, что негодяи получали удовольствие, ломая и круша все, что подвертывалось под руку, однако сам налет был совершен с целью что-то найти.

Что?..

Я ходил по квартире, мучительно соображая, что бы это могло быть. Я и всегда-то не любил засиживаться в кухне и не держал там ничего существеннее банки равиолей. Сейчас и входить туда не хотелось: налетчики вывалили содержимое холодильника на пол.

В спальне царил такой же хаос. Стараясь не обращать внимания на беспорядок, я пробрался к встроенному в стене платяному шкафу. В свое время я прикрепил на верхней полке ложную заднюю стенку, и там образовался тайник шириной пять футов, высотой три фута и глубиной дюймов пятнадцать. Тайник был сооружен так искусно, что его не нашел бы и инженер, строивший дом. В тайнике складывалась добыча, которую я приносил со своих ночных прогулок, и лежала какое-то время, пока я не сбывал ее. Чего только там не побывало! В последний раз там не оставалось ничего, кроме паспорта и кое-каких личных бумаг, которые обычно хранят в сейфах, но мне хотелось посмотреть, нашли налетчики мой тайник или нет.

Шкаф они обыскали, это факт. Мне казалось, что я вижу, как они вытаскивают из шкафа одну вещь за другой и кидают на кровать, останавливаясь только затем, чтобы вспороть подкладку пиджака или куртки. Тайник был не тронут. У меня сразу поднялось настроение. Я сдвинул панель и заглянул внутрь. Все на месте: паспорт, свидетельство об окончании средней школы, фотография выпускного класса на память и тому подобные сокровища. Я пожалел, что у меня не хранилось там мешочка с изумрудами. Они бы его не нашли. Вот было бы здорово!

Я вернулся в комнату и стал рассматривать сваленные на полу книги. После устроенного шмона у большинства корешки были полностью или частично оторваны. Стиснув зубы, я разгребал кучу, пока не нашел то, что искал. Это был боевик «Выстрелы в августе», в свое время отобранный клубом «Лучшая книга месяца», второй том «Истории упадка и разрушения Римской империи» Гиббона, выпущенный издательством «Наследие», и пособие «Романтика пчеловодства», которое я приобрел, потому что название показалось мне образцом логической несообразности. Все три книги были изрядно помяты и потрепаны, корешок «Романтики пчеловодства» держался на честном слове и одной нитке. Меня это не смутило. Я перетащил книги в спальню и положил на тумбочку возле кровати. Места там было предостаточно: все, что раньше помещалось на тумбочке, визитеры смели на пол. Благородно с их стороны позаботиться о моих книгах.

Кожаный чемодан в стенном шкафу был весь исполосован. Похоже, мерзавцы искали в нем потайное отделение. Зато старенький матерчатый чемодан они не тронули, видно, посчитав, что в таком ненадежном вместилище вряд ли это может быть спрятано. Я уложил в него все три книги, три-четыре чистые рубашки из кучи на постели и на полу, несколько смен белья, полдюжины пар носков и застегнул молнию на крышке. После этого я скинул все, что было на мне, и потопал в ванную.

Особого удовольствия от душа я не получил, так как милые гости выдернули из гнезд прут, на котором висела занавеска для ванной, а также выломали перекладины для полотенец. Иногда такие перекладины делают из металлических трубок, и находятся умники, которые прячут туда всякую всячину. Никогда не мог их понять. Намаешься, пока достанешь припрятанное, а ворюге или «фараону» достаточно вышибить их у стены.

Итак, занавески не было, я стоял под душем, вода лилась на пол, и намокал ворох белья на полу, но мне было до лампочки. Пропади оно все пропадом — и испачканное белье, и залитый пол, и разгромленная квартира! Я не мог здесь больше жить, даже если бы и хотел. Но теперь я уже не хотел. К чертям собачьим!

Выйдя из ванной, я раскидал ногой кучу вываленных из шкафа тряпок и нашел пару полотенец, натянул приготовленную заранее чистую одежду и с удовольствием сунул ноги в плетеные мокасины. Потом открыл чемодан и положил в него бритву, зубную щетку, пузырек с таблетками от сенной лихорадки (хотя эта вещь явно не по сезону) и брелок из заячьей лапы, который я давно считал потерянным. Заячья лапа, должно быть, завалялась в тумбочке, и мои визитеры выгребли ее из ящика вместе с другим хламом. От этих подонков одни неприятности, сказал я себе, но, подумав, переложил заячью лапу в карман, затем снова подумал и прикрепил ее к связке отмычек. Не знаю, как на взгляд охотника, добывшего этого зайца, но мне лично лапа всегда приносила удачу. Видит Бог, в эти черные дни мне нужна подмога, ох, как нужна!

Кажется, все. Я оглядел напоследок комнату, оглядел машинально, не рассчитывая увидеть что-либо полезное. Поднял телефонную трубку. Интересно, телефон прослушивается? Вряд ли. Но кому звонить? Я разыскал телефонную книгу, она тоже была растерзана, как и все остальные книги, и раскрыл ее на "К": «Кристофер, Элейн» в книге не значилась. Было правда, несколько строчек «Кристофер, Э.», но никто из них не жил на Бэнк-стрит. Почему женщина дает или не дает свой номер в справочник — это одна из мировых загадок, незачем ломать над ней голову. С этой мыслью я подхватил чемодан, вырубил в квартире электричество, вышел на площадку и... нос к носу столкнулся с миссис Хеш.

На ней была надета какая-то хламида с поблекшими цветами. На ногах парусиновые тапочки; седые волосы зачесаны кверху и собраны в пучок, а изо рта торчала сигарета без фильтра, но с сантиметровым пеплом на конце. Я видел миссис Хеш в этом или подобном затрапезном виде, я видел ее разодетой в пух и прах, но я не видел ее без замусоленной сигареты в правом углу большого рта. Даже разговаривала она, не вынимая сигарету изо рта, и я не убежден, что она вынимала ее, когда ела.

— Мистер Роденбарр, мне показалось, что вы в квартире ходите. То есть я хочу сказать, что слышала чьи-то шаги. Я не думала, что это именно вы.

— Угу, это я.

— Вижу. — Ее маленькие быстрые глазки скользнули по чемодану. — Уезжаете? Нет, я вас не осуждаю. Слышала, вы попали в неприятности, да? Сколько лет мы прожили дверь в дверь, и кто бы мог подумать, что такой приятный молодой человек — и вдруг вор-взломщик. Но вы ведь никого из соседей... м-м... не тронули, да?

— Конечно, нет.

— Вот и я говорю. Но вы же знаете, какой народ в этом доме. Особенно женщины, есть просто ненормальные. Послушали бы, что они говорят внизу, в так называемой прачечной. Вот одна, язык без костей, болтает и болтает, как заезженная пластинка. «Мне, — говорит, — теперь в собственной постели страшно!» А я ей: "Герта, — говорю, — напрасно пугаешься. Ты в любой постели можешь спать спокойно. Разве мистер Роденбарр кого-нибудь обидел, — говорю, — кого-нибудь в этом доме ограбил? А что он делает на Восточной стороне, у этих богатых момзеров, — тебе-то что? Но вы знаете, какой народ в этом доме. Ему как об стенку горох! — С ее сигареты упал пепел. — Ой, чего это мы стоим здесь? — сказала она, понизив голос. — Зайдите ко мне. У меня как раз кофе на плите.

— Я, собственно говоря, спешу, миссис Хеш.

— Да ладно вам! Для чашечки кофе всегда есть время. С каких это пор вы спешите? — Я плелся за ней в ее квартиру, как загипнотизированный. Она налила мне чашку действительно отличного кофе. Я пил его маленькими глотками, а она, сменив окурок во рту целой сигаретой, принялась рассказывать, какой хай подняли в доме, как приходила и уходила полиция и как в мою квартиру нагрянули еще какие-то люди.

— Сама я их не видела, но что они сделали с вашей квартирой — видела. Дверь-то они открытой оставили. Джордж только вчера днем приделал замок. Нагадили, как звери, только звери так не гадят, да! Это полицейские были?

— Не думаю, что полицейские.

— И вы знаете кто?

— Не знаю, но очень хотел бы узнать. Так вы их не видели?

— Я даже не знаю, когда они были. Вроде бы я должна была услышать — такой кавардак устроили! Но у меня ящик был включен, а он орет как оглашенный... Значит, вы не знаете этих субчиков, да? Может, они связаны с тем человеком, которого вы убили?

— Я никого не убивал, миссис Хеш.

Она задумчиво кивнула. По выражению ее лица нельзя было понять, верит она мне или нет.

— Я могу допустить, что вы взломщик, — сказала она медленно, — но чтобы убить... Как говорится, это две большие разницы. Так я и сказала полицейскому, который меня допрашивал.

— Вас допрашивали?

— Они весь дом допрашивали. Но я им ничего не сказала. Терпеть не могу полицейских! Когда изнасиловали мою племянницу Глорию, единственное, что они сделали, это назадавали ей глупых вопросов. Я сказала, что вы очень приличный молодой человек, что вы и мухи не обидите. С ними вообще нечего разговаривать. Но знаете, что он сказал мне, этот полицейский? Сказал, что когда вы наткнулись на этого Флэксфорда — правильно я говорю, Флэксфорда?

— Да, его зовут Флэксфорд.

— Он сказал, что когда Флэксфорд обнаружил вас, вы запаниковали. Но я подумала и решила, что вы не могли кого-то вот так взять и убить в панике. Вы ведь не убивали, мистер Роденбарр?

— Не убивал, миссис Хеш. Больше того: я сам хочу узнать, кто это сделал.

— Ну, если вы так говорите... — протянула она, по-прежнему не вынося суждения по щекотливому предмету. — Хотя, по правде говоря, мне-то что, вы или не вы. Так им и надо, этим момзерам на Восточной стороне, вот что я вам скажу. Как, хороший кофе?

— Лучше не бывает.

— По кофе я большой спец. Знаете, что главное? Не спешить, когда его готовишь. Поспешишь — пьешь помои. Я не спросила, может быть, вы голодны? Хотите булочку с корицей?

— Спасибо, миссис Хеш, я только что завтракал.

— Все равно присядьте. Куда вам спешить? Я вам налью еще чашечку. От чашечки не умирают. Сядьте!

Я сел.

— Так, значит, вы взломщик... Не обидитесь, если я задам личный вопрос, нет? И это дает приличный заработок?

— Мне хватает.

— Так я и сказала этой, как ее, из 11-Е. Такой приятный молодой мужчина, говорю, всегда чисто выбрит и хорошо одевается; проходит мимо, обязательно улыбнется и скажет доброе слово... Если такой, говорю, не работает, значит, где-то еще деньги добывает. Но вы знаете, какой народ в этом доме. Как об стенку горох! А эта Герта уши прожужжала, как ей страшно в собственной постели. Такой уж народ в этом доме, скажу я вам, мистер Роденбарр...

Глава 12

Всякий, кто останавливается в «Камберленде», тащит с собой либо чемодан, либо девицу. Я выделялся среди прочих лишь тем, что тащил и то, и другое. Правда, чемодан выглядел весьма сомнительно, но ведь и спутница тоже была сомнительная. На ней были джинсы в обтяжку и ярко-зеленый свитер на размер меньше ее собственного, причем надетый на голое тело. Вдобавок Элли взъерошила волосы, густо намазала губы темно-вишневой помадой и наложила полфунта теней на глаза. Словом, заправская дешевка, и только.

Портье окинул ее оценивающим взглядом, а я заполнил регистрационную карточку. Запись «Мистер и миссис Бен Г. Ропер из Канзас-сити» смотрелась бы куда убедительнее, если бы на багаже у меня стояла моя монограмма. Я отдал портье карточку и две десятки, и пока он искал сдачу, Элли незаметно положила на стойку конверт. Он отсчитал мне шесть долларов и сорок четыре цента, потом заметил конверт с напечатанным на нем именем — «В. Брил» и удивился. «Откуда это?» — спросил он.

Я пожал плечами, Элли сказала, что письмо тут всю дорогу лежало. Однако портье не интересовало ни письмо, ни вообще что бы то ни было, и он равнодушно сунул конверт в ячейку № 305. На нашем ключе был выбит номер 507. Я схватил чемодан — в «Камберленде» носильщиков и коридорных не держали — и двинулся к лифту. Профессионально покачивая бедрами, Элл и шла рядом. Старик в лифте пожевал сигару и, не говоря ни слова, поднял лифт на пятый этаж и там выпустил нас из кабины, предоставив самим отпереть дверь в номер.

Номер был тесноватый. Большую его часть занимала кровать, долго и верно служившая обитателям «Камберленда»; Элли присела на краешек кровати, стерла грим и пригладила волосы.

— Много шума из ничего, — сказала она.

— Сама изобретала этот маскарад.

— Знаю, что сама. Посмотреть на меня в этом свитере — шлюха шлюхой.

— Я бы иначе сформулировал: образцовый представитель класса млекопитающих.

Элли сердито посмотрела на меня, но я уже шел в ванную взглянуть, как сидят на мне парик и кепка. Они, кажется, не произвели особого впечатления на миссис Хеш, она даже не заметила, что у меня волосы другого цвета.

— Ну, пошли... если только... — я состроил комичную мину в духе Граучо Маркса, — если только не хочешь сперва заработать пару долларов, милашка.

— Здесь? Фу!

— Кровать как кровать.

— Да, уж не ложе из роз. Неужели в такой дыре занимаются любовью?

— А чем же еще! Не спать же сюда приходят.

Она сморщила нос, и, прихватив чемодан, мы вышли из номера. Позвонив из ресторана, мы убедились, что Весли Брила нет дома. Постучав к нему, мы убедились, что его по-прежнему нет. Мне ничего не стоило отомкнуть его замок — дело секундное, однако я решил попробовать наш ключ, и он прекрасно подошел. Даже в новых гостиницах нередко бывает, что двери номеров, расположенных один над другим, например, 305, 405, 505, могут отпираться одним и тем же ключом. В старых же гостиницах замки настолько разработались со временем, что только руками разводишь от обилия взаимозаменяемых ключей.

Комната Брила была получше тех, что сдавались для любовных свиданий. По крайней мере, на полу был расстелен ковер и мебель была не самая ветхая. Я положил чемодан на стул и быстро обыскал шкаф и тумбочку у кровати. Потом поставил чемодан на пол и уселся сам. Элли уже устроилась в единственном кресле.

— Ну вот мы и на месте! — сказала она.

— На месте.

— Интересно, когда он придет.

— Когда-нибудь да придет.

— Тонкая мысль. Ты, конечно, не догадался захватить карты?

— Нет, не догадался.

— Я так и думала.

— Мне никогда не приходило в голову, что карты входят в профессиональный джентльменский набор вора-взломщика.

— Ах, да, я забыла, ты работаешь один!

— Угу. У Брила должны быть карты. Всякий, кто вынужден здесь жить, должен подолгу раскладывать пасьянс.

— И при этом жульничать.

— Непременно жульничать. Походить бы, размять ноги, да места мало. Помнишь, как там у наших хохмачей: «Комната была так мала...»

— «Как мала, Джонни?»

— «Комната была так мала, что приходилось выходить в коридор, чтобы закрыть дверь».

— «Так мала, да?»

— «Комната была так мала, что мыши сделались горбатые...» Честно говоря, я никогда не понимал это место — насчет горбатых мышей.

— Это потому, что ты все понимаешь буквально.

— Вероятно.

Она улыбнулась:

— А ты ничего. Буквально или не буквально, все равно ничего.

Так мы болтали и пикировались, замолкали и снова принимались разговаривать. Потом Элли спросила, что я собираюсь делать, когда все это кончится.

— Пойду в тюрьму.

— За что, если мы выследим настоящего убийцу? А остальные обвинения с тебя просто снимут. Поспорим?

— Правда, могут и снять.

— Ну и что ты будешь делать? После всего этого?

Я задумался.

— Буду искать себе новую квартиру, — сказал я наконец. — В старой я не останусь, даже если бы ее и не тронули. Жить, где все знают, чем ты занимаешься, — нет, увольте! Придется снять квартиру в другом районе и под чужим именем. Хлопотное дело, но ничего, переживу.

— Останешься в Нью-Йорке?

— Да, останусь. В другом месте я с ума сойду от тоски. Здесь мой дом. Здесь у меня связи.

— Связи?

— Я привык работать в Нью-Йорке. Когда я краду вещь, я знаю, кто ее у меня купит. Знаю, как делаются такие дела. Полиция меня тоже знает, а это в конечном счете плюс, а не минус, как может показаться. Если угодно, есть целый комплекс причин, почему взломщику лучше действовать в районе, который он знает вдоль и поперек. Если удается, я вообще предпочитаю работать на Манхэттене. Помню, пошел я раз на дело в Гаррисоне, это в Уэстчестере, знаешь?..

— Значит, ты останешься взломщиком?

Я посмотрел на нее.

— Я не поняла, ты так и будешь вскрывать замки и обчищать квартиры?

— А что же еще?

— Ну мало ли что...

— Послушай, Элли, по-моему, у тебя произошло психологическое смещение. Ты ведь не телевизор смотришь, и я не собираюсь в последних кадрах исправиться. Хэппи-энд, конечно, радует зрителя, но в реальной жизни счастливые развязки редко бывают.

— Редко?

— Еще как редко! Мне почти тридцать пять. Взламывать замки и красть — это все, что я умею. В «Популярной механике» полно объявлений, приглашающих на работу мясников и умельцев по изготовлению чучел, но я слабо верю в такие приглашения. Не думаю, чтобы я мог разбогатеть, разводя шиншилл в домашних условиях или выращивая на заднем дворе женьшень. Единственная работа, на которую я мог бы устроиться, — это та, где платят два доллара в час. Вдобавок я бы сдохнул со скуки прежде, чем заработал десятку.

— Ты бы мог работать слесарем.

— Еще как! Власти с ног сбились, разыскивая квалифицированных воров-взломщиков, чтобы выдать им разрешение. А финансовые компании стоят в очереди за услугами бывших уголовников.

— Ты мог бы чему-нибудь научиться, Берни.

— Государство уже научило меня выбивать номера для машин и шить почтовые мешки. Ты здорово удивишься, но такие «спецы» на воле почти не требуются.

— Но ты же умница, Берни, все схватываешь на лету, у тебя ясная голова.

— Именно эти качества нужны взломщикам. Элли, у меня хорошая, спокойная жизнь — вот что ты никак не можешь понять. Я работаю две-три ночи в году, остальное время провожу как мне заблагорассудится. Чем плохо, скажи?

— Ничем.

— Ну вот. Столько лет ворую — зачем же мне что-то менять в своей жизни?

— Не знаю, но...

— Человек вообще не меняется, Элли.

Мы почти не разговаривали после этого обмена мнениями. Время тянулось, как средние века. Пока мы сидели, администрация успела сдать соседний номер не одному клиенту. Несколько раз в коридоре слышались приближающиеся шаги, мы замирали, думая, что это Брил, но отворялась соседняя дверь, и скоро за стеной начинали скрипеть пружины матраца. Потом скрип прекращался, и через некоторое время мы снова слышали шаги, только удаляющиеся в сторону лифта.

— Вот она, настоящая любовь! — заметила Элли.

— Прекрасно, что отель отвечает своему назначению. Отель-бордель.

— Да, проституток на улицах поменьше. А этот, последний, по-моему, слишком уж торопился, ты не находишь?

— Может, ему еще в контору надо было вернуться.

В конце концов приближающиеся шаги остановились не у соседней двери, а у нашей. Я затаил дыхание, быстро прокрался к двери и занял позицию, прижавшись к стене. Щелкнул ключ в замочной скважине, дверь отворилась, и — вот он, Весли Брил. Человек-груша с круглыми карими глазами, в которые мне ни разу не удалось заглянуть. Я застыл, сжавшись, готовый поддержать его, если он потеряет сознание, схватить, если захочет смыться, или двинуть хорошенько по морде, если вздумает применить силу.

Он не сделал ни того, ни другого, ни третьего, а просто вытаращил глаза и проговорил:

— Роденбарр... Невероятно! Как ты меня нашел? И портье не сказал, что меня ждут.

— Я никому не докладывал.

— Но каким образом?.. Ах, да... Ты же взломщик.

— Каждый должен на что-то сгодиться.

— Разумеется.

Голос Брила и его манера разговаривать изменились до неузнаваемости. Куда подевались вычитанные из книжек блатные словечки и выражения!.. Он теперь не говорил, как уличные мальчишки, зато в речи его появилась не то театральная, не то гомосексуальная, не то театрально-гомосексуальная напевность.

— Берни Роденбарр... — повторил он, потом, заметив Элли, приподнял коричневую шляпу: — Мое почтение, мисс. — После чего снова обратился ко мне: — Позволь мне закрыть сначала дверь. Совсем не обязательно посвящать в наши дела каждого встречного и поперечного. Вот так. Как ты разыскал меня, если не секрет?

— Увидел по телевизору.

— Вот как!

— В старой картине.

— И узнал меня? — Он едва заметно приосанился. — И в какой же это картине?

— «Мужчина посередине».

— В этой тягомотине? Где мы с Джимом Гарнером? Я там таксиста сыграл. Да, сколько раз я таксистов играл, и не упомнить. — Глаза его затуманились при этом воспоминании. — Золотые были деньки, ничего не скажешь! Между прочим, в прошлом году я целых две недели по-настоящему сидел за рулем такси. Не в кино, а в так называемой жизни. — Он покачал руками вперед и назад, потом начал, словно согреваясь, потирать кисти рук. — Нет, не вернутся годы былые. Хочешь не хочешь, а надо жить в настоящем, верно? Так вот, главное, что ей по-прежнему нужна шкатулка. — Я смотрел на него, не совсем понимая, что он говорит.

— Из-за этого ты ведь и разыскал меня? Из-за этой злосчастной кожаной шкатулки.

— Она только обита кожей, — поправил я его неизвестно зачем.

— Кожаная или обитая кожей — какая разница! Главное, чтобы она была у тебя. Что касается убийства Флэксфорда, то это не входило в ее планы. Она очень сожалеет, что это случилось с таким приятным молодым человеком. Ей неизвестно, нашел ли ты шкатулку до того, как был вынужден убраться оттуда. Если нашел, то она хотела бы получить ее. Разумеется, не бесплатно.

Я не отрываясь смотрел ему в лицо, но его глаза, как и прежде, упорно не хотели встречаться с моими и были устремлены поверх моего плеча в пространство.

— Послушай, Берни... — Он вдруг рассмеялся. — Не возражаешь, если я буду называть тебя Берни, нет?.. Ты знаешь, кто я, я знаю, кто ты. Мне больше незачем изображать урку. И вообще зови меня Вес.

— Вес так Вес.

— Превосходно! И я, насколько помню, не знаком с крошкой леди.

— Брось, Вес. Опять играешь? Весли Брил никогда не скажет «крошка леди».

— Ты прав, абсолютно прав. — Он обернулся к Элли и галантно поклонился: — Весли Брил.

— Рут Хайтауэр, — ответил я за Элли.

— Ну, нет, — улыбнулся он.

— Это у нас шутка такая, — вмешалась Элли. — Я — Элли Кристофер, Вес.

— Рад познакомиться, мисс Кристофер!

Она разрешила звать ее Элли, он тоже предложил звать его Вес, хотя она уже начала звать его так по собственной инициативе. Потом он сказал, что его никто не зовет Весли, и пустился в объяснения, что вообще-то его полное имя и фамилия Джон Весли Брил, поскольку его матушка сочла уместным назвать его в честь основателя методизма, — шаг, на который она ни за что не решилась бы, если бы знала, что ему предстоит бурная актерская жизнь. Он отказался от первого имени, как только ступил на подмостки. (Он так и выразился: «ступил на подмостки».) Элли заверила, что не видит ничего плохого в том, что люди иногда отказываются от первого имени, но вот если они вместо него оставляют инициалы, то это, как ей кажется, знак лицемерия и хитрости. Старик Вес объявил, что подписывается под этим обеими руками. Элли привела в качестве примера Дж. Гордона Лидди и Э. Говарда Ханта. Вес добавил Дж. Эдгара Гувера, а мне вспомнился Ф. Скотт Фицджеральд, и я решил, что Эллина теория порядком уязвима.

— Вес, — вклинился я в их оживленный разговор, — у нас ведь не светский визит.

— Догадываюсь. Тебе сейчас не до светских визитов. Убить — это я тебе доложу... Она очень удивилась, ведь ты не производил впечатления любителя крайних мер. А я сказал, что ты, должно быть, сделал это в порядке самообороны, хотя уголовный кодекс вряд ли квалифицирует как самооборону, если ты убиваешь человека во время ограбления его квартиры.

— Уголовный кодекс квалифицирует это как предумышленное убийство.

— Вот и я говорю. Это не совсем справедливо, но что поделаешь. Меня сейчас интересует другое — шкатулка у тебя, Берни?

— Шкатулка?

— Да, шкатулка.

Я закрыл глаза и помолчал.

— Сам ты этой шкатулки не видел, — начал я размышлять вслух. — Описать ты ее описал, и довольно подробно, сказал, что она синяя, но какого оттенка, не сказал. И ничего не смог придумать, когда я спросил.

— С какой стати я должен был придумывать?

— Должен был придумать, если бы разговор о шкатулке велся только так, для отвода глаз. Следовательно, шкатулка действительно существует.

Первый раз он уставился прямо на меня, а не куда-то в сторону, и на лбу его залегла вертикальная складка, как у Дэвида Джансена в телевизионном ролике, рекламирующем эксендрин, когда он изображает, что у него от боли раскалывается голова.

— Шкатулка в самом деле существует? — повторил я.

— А ты что думал?

— Именно это я и думал.

— Значит, ты не...

— Совершенно верно я «не».

— Вот дерьмо! — с чувством выругался Весли, словно на самом деле наступил ногой в кучу дерьма, потом вспомнил, что в комнате присутствует «крошка леди», и виновато добавил: — Прошу прощения.

Элли сказала, что ничего страшного в этом нет.

В ту роковую ночь он действительно ждал меня в «Пандоре» с четырьмя тысячами в заднем кармане и просидел, растягивая выпивку, до самого закрытия. И только на другой день он узнал, почему сорвалась встреча.

— Выходит, не ты прикончил Флэксфорда? — сказал Весли после того, как я рассказал свою версию происшествия.

— И не ты.

— Мне-то зачем его убивать? Я его в жизни не видел... А-а, понимаю!.. Ты подумал, что это я все подстроил... Но если ты не убивал Флэксфорда...

— Значит, это сделал кто-то другой. Дубасить себя тупым орудием по голове не самый общепринятый способ самоубийства.

— Я плохо в этом разбираюсь. Как-то отошел ото всего, понимаешь? Происходит масса каких-то событий, о которых я понятия не имею.

— Сочувствую.

— Я всего лишь актер. Да и не везет мне с работой. Беда — она не приходит одна. Начал пить. Сейчас, слава Богу, это позади, а до того дошло, что не мог запомнить простенькой роли. До сих пор страдаю провалами памяти. Когда задана ситуация и тип, я могу сымпровизировать, войти в роль. Так оно и было оба раза, когда встречался с тобой. Но в кино это не поощряется, разве что когда Роберт Альтман режиссирует. Последнее время совсем не приглашают сниматься. И теперешний мой агент ни к черту не годится, сутенер какой-то, а не агент.

— Знаю, я был в его конторе.

— Ты виделся с Питом?

— Я был в его конторе, — повторил я, — но его там не было. Вчера ночью. Раздобыл твой адрес.

— А-а... — сообразил он и посмотрел на собственную дверь, явно сожалея, что она не послужила преградой на пути к нему в комнату. — В сущности, я и оказался в этом деле потому, что я актер. Не раз играл разных уголовных типов. Вот она и сказала, чтобы я связался с тобой. Ты добываешь ей эту шкатулку, а она платит нам обоим.

— Почему ты решил обратиться ко мне?

— Она так велела.

— Ясное дело, что она. Она велела тебе нанять взломщика. Но откуда ты узнал, что я взломщик и как ты вышел на меня?

Брил нахмурился:

— Она велела нанять именно тебя, Бернарда Роденбарра. Говорю же, что я всего лишь актер. Как бы я сам нашел взломщика? Нет у меня таких знакомых. Я могу сыграть жулика, но это не значит, что я общаюсь с жуликами.

— Ах, вот оно что...

— Знал я в свое время одного букмекера, но с тех пор, как ставки стали делать где попало, а не только на ипподроме, я его и в глаза не видел. Может, он давно отдал Богу душу, а может, и жив-здоров. Что до взломщиков, то я только одного знаю или... — Он многозначительно кивнул в сторону Элли: — Или двоих, вот и все.

— Эта женщина, которая наняла вас, — значит, она знала, что Берни — взломщик? — спросила Элли.

— Да, знала.

— И знала, где Берни живет и как выглядит, да?

— Она его мне показала.

— Откуда же она его знает?

— Никакого секрета не прячу, хоть обыщите.

Подручный Рэя Киршмана, Лорен, кинулся бы рыскать у Весли по карманам. Я же ограничился вопросом:

— Кто эта женщина, имя?

— Я не имею права ее впутывать.

— Ясно, что не имеешь.

— Для этого она и наняла меня.

— Постойте, постойте, черт побери! — вспыхнула Элли. — А разве Берни не имеет права знать, кто втянул его в эту жуткую историю? Разве не его разыскивают за убийство, которое он не совершал? Не он рискует, когда выходит на улицу? Не он вынужден устраивать маскарад?..

— Волосы! — обрадовался Весли. — То-то я смотрю, что-то не то. Волосы выкрасил?

— Нет, это парик.

— Парик? На редкость натурально смотрится.

— Черт побери! — снова вмешалась Элли. — Она, видите ли, не хочет, чтобы ее впутывали. Как у вас только язык поворачивается говорить нам такое!

— Но она действительно не хочет.

— Мало ли что! Вы просто обязаны сказать, кто она, иначе...

— Иначе — что? — спросил он.

«Резонный вопрос», — подумал я. Элли нахмурилась и обернулась ко мне, ища поддержки. Но мне уже удалось поймать ускользающие мысли, и вот — щелчок, и запертый до этого замок в мозгу наконец поддался и начал медленно поворачиваться. Брил не знал, кто я, он даже не подозревал о моем существовании. Он — актер, игравший преимущественно людей дна, поэтому женщина, о которой он говорит, остановила свой выбор на нем и поручила ему заарканить меня. Сама она была далека от уголовного мира и не знала лично ни одного вора-взломщика, если не считать Бернарда Роденбарра. Зато меня она знала хорошо. Знала, где живу, как выгляжу и чем занимаюсь, чтобы не умереть с голоду.

— Минуточку... — произнес я.

— Неужели на этом все и кончится, Берни?

— Погоди минутку...

— Этого нельзя допустить, нельзя! Мы его выследили, он в наших руках и обязан... как это говорят, — расколоться. Разве я не права?

Я закрыл глаза и сказал:

— Не тарахти, будь добра.

Последнее усилие, последний поворот, и замок в мозгу мягко и плавно раскрылся, как раскрывается бутон цветка, как раскрывается отдающаяся женщина. Я раскрыл глаза и широко улыбнулся, потом обернулся к Весли Брилу и тоже одарил его сиянием своей улыбки.

— Ничего мне от него больше не нужно, — сказал я Элли. — Хватит и того, что он уже сказал. Что все началось с женщины. С женщины, которая понятия не имеет об уголовниках, зато знает, что парень по имени Берни Роденбарр живет воровством. Поэтому я ее и вычислил.

— И кто же это?

— Она на прежнем месте живет, Вес? На Парк-авеню? Не помню на память адрес, но могу начертить план ее квартиры. Они почему-то здорово запоминаются — места, где тебя арестовывали.

Бедному Брилу стало жарко. Капельки пота выступили у него на лбу, и он стирал их, но не ладонью, а вытянутым указательным пальцем. Жест показался мне знакомым. Должно быть, я много раз видел это в кино.

— Ее зовут миссис Картер Сандоваль! — возгласил я торжествующим тоном. — Элли, я, по-моему, тебе рассказывал о Сандовалях. Ну, конечно, рассказывал. У ее мужа была громадная коллекция монет, которой я заинтересовался. У него также был громадный револьвер, и звонок у них не работал, и оба были дома, когда я пришел их навестить. Точно, рассказывал.

— Да, рассказывал.

— Я так и думал. — Я снова улыбнулся Брилу и продолжал: — У нее еще муж создал ГРОП и руководит им. Странное созвучие, не находишь? Расшифровывается, однако, проще простого: «Граждане, озабоченные преступностью». Так вот, ГРОП — это кучка высоколобых зануд, сующих нос куда не надо. То им увеличь количество участковых, то проведи расследование случаев коррупции в политических и правоохранительных сферах. Этот сукин сын наставил на меня свою пушку, ну я и попробовал откупиться. Куда там! Нашел кому сунуть отступные! Он даже хотел возбудить против меня дело за попытку дать взятку. Но он, слава Богу, не судейский крючок, да и статьи такой нет — о попытке подкупа частного лица. Хотя, может, и есть, если хорошенько разобраться. У нас на что угодно найдется статья, верно? О том, что он ГРОПом руководит, я не знал. Зато мне было доподлинно известно, что он провернул на Уолл-стрите страшно выгодное дельце и, очевидно, решил, что старинные монеты — хорошее средство против инфляции. Он еще не расстался со своей коллекцией, Вес?

Брил тупо смотрел на меня.

— Да, я этих Сандовалей хорошо помню, — продолжал я, наслаждаясь его растерянностью. — И они, наверное, меня не забыли. Само собой, мы виделись, когда меня загребли, но они еще притащились, когда меня к судье вызвали. Им вовсе не обязательно было приходить. Я ходатайство протолкнул о смягчении обвинения, и оно стоило известных усилий, не скрою. Очень ему это не понравилось. Хорошо, кто-то вовремя шепнул ему, что если ради каждого жулика созывать суд присяжных, тогда прощай правосудие... Сандоваль, думаю, и сам сообразил, что уж лучше так, чем никак, все меньше уголовников будет на воле разгуливать. Вот они и притащились, чтобы посмотреть, как я признаю себя виновным и как меня отправят на фабрику номерных знаков. Кроме того, присутствовать на торжестве справедливости — это ведь замечательная реклама для его ГРОПа, да и личное удовлетворение получаешь. Как-никак он очень дорожил своими монетами. А мысль, что кто-то может нарушить святость его домашнего очага, вообще приводила его в неистовство.

— Берни...

— Она моложе его. Тогда ей лет сорок было, теперь, значит, сорок пять. Красивая женщина, ничего не скажешь, хотя подбородок выпячивала, чтобы придать себе решительный вид, не знаю зачем. Она не перекрасила волосы, Вес?

— Я не говорил тебе, как ее зовут.

— Не говорил, а жаль. Ее имя вертится у меня на языке — Карла? Нет. И не Марла...

— Дарла!..

Что-то заставило меня внимательно посмотреть на Элли. Она вся подалась вперед и о чем-то сосредоточенно думала.

— Точно, Дарла Сандоваль, — сказал я. — Тебе что-нибудь говорит это имя, Элли?

— Нет, ничего не говорит. По-моему, ты мне его раньше никогда не называл. А что?

— Просто так. Вес, почему бы тебе не позвонить Дарле?

— Мы условились, что она сама звонит мне.

— И все-таки позвони. Спроси, нужна ли ей шкатулка.

— Но у тебя же ее нет! — Он посмотрел на меня как всегда искоса. — Или есть? Ты меня совсем с толку сбил. Так у тебя она или нет?

— Нет.

— Я так и думал. Ты не верил, что шкатулка вообще существует. Значит, она осталась в квартире Флэксфорда. Ты ее хоть видел?

— Нет, не видел.

— А в столе смотрел? Там такое старинное бюро стоит. С поднимающейся столешницей?

— Бюро-то стоит, и я его как следует обшарил. Но никакой синей шкатулки не нашел.

— Вот дерьмо! — снова выругался Весли и не подумал на этот раз извиниться перед Элли. Мне показалось, что она даже не слушала его. Наверное, что-то другое занимало ее мысли. — Все понятно, шкатулка у них, — сказал он.

— У кого — у них?

— У тех, кто прикончил Флэксфорда. Ты никого не убивал и не уносил шкатулки. Значит, и первое, и второе сделал кто-то еще. И сделано это еще до того, как ты забрался в квартиру. Вот и вся история.

— Позвони Дарле.

— Какой смысл?

— Я знаю, где шкатулка, — спокойно ответил я. — Звони.

Глава 13

Волосы она не перекрасила, то есть осталась блондинкой, и вообще я не заметил, чтобы она сильно изменилась. Она была такая же стройная и элегантная; в движениях ее сквозила та же уверенность в себе; лицо выражало волю. Как и было условлено по телефону, мы с Весом прибыли в квартиру одного хорошего старинного дома в нескольких кварталах от того места, где меня арестовали несколько лет назад. Она открыла нам дверь, поздоровалась со мной, а Весли заметила, что его присутствие не обязательно.

— Все в порядке, Весли, ты иди, мы с мистером Роденбарром сами договоримся.

Она отсылала его, как хозяйка слугу. Не знаю, понравилось ему такое обращение или нет, но он безропотно повиновался. Она захлопнула дверь, едва он успел повернуться, и заперла ее — заперла вора-взломщика внутри квартиры, подумал я. Потом она одарила меня холодной, царственной улыбкой и спросила, не хочу ли я чего-нибудь выпить.

— Не откажусь от глотка виски, — сказал я, попросив разбавить немного содовой.

Пока она готовила выпить мне и себе, я думал об Элли. Для меня был неожиданностью ее отказ поехать вместе с нами к Дарле Сандоваль. Быстрый взгляд на часы, удивление тому, как незаметно пролетело время, несколько слов о той встрече, на которую она уже опаздывает, обещание встретиться позже в квартире Родни — и все: ее и след простыл. Мы встретимся после того, как состоится ее свидание, будут накормлены ее обе невероятные кошки и будет составлена очередная необыкновенная скульптурная композиция из цветного стекла... Цепочку разрозненных мыслей в голове прервала Дарла с двумя бокалами в руках. Янтарь в ее бокале был темнее, чем у меня. Она подняла его, словно собиралась сказать тост, но не нашла нужных слов и теперь уже выглядела не такой уверенной, как при первой нашей встрече.

— Итак... — сказала она.

Это вполне могло сойти за тост, и мы пригубили виски. Меня не удивило, что виски было превосходное.

— У вас здесь совсем недурно, — сказал я.

— Да? Это квартира моей подруги.

— Живете на прежнем месте — там, где мы познакомились?

— Да, там же. Ничего не изменилось. — Она вздохнула. — Я очень сожалею о случившемся, — сказала она виновато, почти огорченно. — Кто мог подумать, что вы из-за меня попадете в беду. Я полагала, что вам ничего не стоит проникнуть в квартиру. Помню, как искусно в тот вечер вы открыли наши замки.

— Да уж, это целое искусство — влезть в квартиру, когда хозяева дома.

— Неудачи бывают в любом деле. Во всяком случае, я была уверена, что вы прекрасно справитесь. Кроме того, вы единственный знакомый мне человек, кто мог это сделать. Имя ваше я, конечно, помнила. И вот однажды открываю наудачу телефонную книгу и вижу, что вы там есть.

— Да, я там есть, — кивнул я. — В целях экономии компания взимает дополнительную плату, если номер не значится в справочнике. Это против моих принципов — бросать деньги на ветер.

— Никак не предполагала, что Фрэн окажется в тот вечер дома. Он должен был быть на прогоне в Нижнем Манхэттене.

— На каком прогоне?

— На премьере одной экспериментальной пьесы. Его пригласили на спектакль и на вечеринку с участниками труппы. Мы с мужем тоже пошли на премьеру, и когда Фрэн не появился, я страшно перенервничала. Вы вот-вот начнете взламывать замки, а он неизвестно где — то ли отправился куда-нибудь еще, то ли остался дома, ничего не известно... Весли говорит, что это не вы его убили.

— Когда я попал в квартиру, он был уже мертв.

— Но ведь власти утверждают?..

В нескольких словах я рассказал, что произошло в квартире Флэксфорда. Она была потрясена упоминанием о том, как я откупился от полицейских. Как же так, ее муж борется против коррупции, а в это время легавые берут взятки у жуликов! Беда в том, что у нас законопослушные граждане не имеют даже элементарного представления о том, как работает вся наша система.

— Да, значит, его убили, — задумчиво сказала она. — И не похоже, что убийство случайное, правда? Нет, конечно, не случайное. Но вы успели обыскать бюро до прихода полиции? Я видела, как Фрэн клал шкатулку туда. Шкатулка темно-синего цвета и величиной с обычную книгу в твердом переплете. Может быть, немного больше — как словарь. Я сама видела, как он клал ее в бюро.

— Куда в бюро? Под верхнюю крышку?

— Нет, в один из нижних ящиков. В какой именно — не знаю.

— Не важно в какой. Я их все облазил.

— И тщательно?

— Тщательнее некуда. Если бы шкатулка была в бюро, я бы обязательно ее нашел.

— Тогда кто-то выкрал ее до вас. — Даже под слоем макияжа было видно, как Дарла побледнела. Она отпила еще виски и села на стул с узорчатым сиденьем. — Кто убил Фрэна, тот взял и шкатулку.

— Не думаю. Бюро было заперто, миссис Сандоваль. Мебельные запоры, конечно, детские игрушки, но все же требуют определенного умения.

— У убийцы мог быть ключ.

— Вытащил шкатулку и аккуратно запер за собой ящик? А через стенку — труп человека, которого он убил? Не верится. Напротив, он перевернул бы комнату вверх дном и бросил все как есть. — Мне вспомнилась моя собственная разгромленная квартира. — Кроме того, шкатулку все еще ищут, а зачем искать вещь, если она у тебя в руках? Два-три часа назад я был у себя дома. Квартира выглядит так, будто по ней прошли полчища гуннов во главе с Аттилой. Вы, надеюсь, не имеете к этому отношения?

— Как вы могли подумать?

— Мог. Так же, как вы могли нанять для этого какого-нибудь громилу. Нет, я не в претензии, пусть даже вы это сделали. Но тогда лучше прямо об этом сказать, чтобы нам не тратить время попусту. Она повторила, что не имеет касательства к налету. Я и раньше так не считал. Сейчас мои сомнения окончательно рассеялись. Более логично предположить, что это — дело рук того, что размозжил Флэксфорду голову.

— Я, кажется, знаю, где шкатулка.

— Где?

— Там же, где и была. В квартире Флэксфорда.

— Вы же там все смотрели!

— Я успел обыскать только бюро. Если бы не десант, свалившийся мне на голову, я бы нашел ее, вашу шкатулку. Что? Видели, как он клал ее в бюро? Это ни о чем не говорит. Он мог переложить ее куда угодно. Может быть, у него сейф в стене, а может быть, он сунул ее в тумбочку в спальне, даже в том же бюро спрятал, но не в ящик, а в какое-нибудь секретное отделение. В старой мебели полно таких тайников. Держу пари, шкатулка лежит на старом месте, но квартира теперь уже опечатана полицией.

— Что же нам делать?

В голове у меня зашевелилась одна мыслишка. «Пусть созревает, — подумал я, — а пока попробую еще кое-что спросить».

— Вам не кажется, что мне полезно знать, что там, в вашей шкатулке? Из-за чего весь сыр-бор?

— Это так важно?

— Важно для вас, важно для убийцы, значит, и для меня. Должно быть, что-нибудь ценное?

— То, что в шкатулке, имеет ценность только для меня.

— Он вас шантажировал?

Молчаливый кивок.

— Фотографии, что-нибудь в этом роде?

— Фотографии и магнитофонные записи. Некоторые фотографии он мне показал и проиграл часть пленки. — Она передернула плечами. — Я его никогда не любила, знала, что и он меня не любит. Но мне казалось, что нам хорошо вдвоем. — Она встала, подошла к окну. — У меня самое заурядное замужество, мистер Роденбарр, я подчинилась всем условностям. Но несколько лет назад я поняла, что некоторые из них мне чужды. Потом я встретила Фрэна, это было примерно полгода назад. Тогда-то и выяснилось, что мы... э-э... что у нас кое в чем совпадают вкусы. — Она повернулась ко мне. — Никогда не могла подумать, что он будет меня шантажировать.

— Что он от вас хотел? Денег?

— Нет, денег у меня нет. С трудом наскребла, чтобы заплатить Весли и вам. Нет, Фрэн хотел, чтобы я повлияла на мужа. Вы знаете, что Картер связан с движением «Граждане, озабоченные преступностью»?

— Знаю.

— Так вот, по инициативе ГРОПа начато одно расследование. Оно угрожает некоему Майклу Дебю. Не знаете такого? Он окружной прокурор то ли в Куинсе, то ли в Бруклине — вечно путаю.

— Флэксфорд хотел, чтобы вы отговорили мужа?

— Да. Не представляю, как бы я могла это сделать. Картер такой принципиальный!..

— А зачем это нужно было Флэксфорду?

— Не знаю. Никогда не понимала... как он вписывается в эту историю с Дебю. Мы с ним познакомились задолго до начала расследования. Трудно предположить, что у него был какой-то расчет, когда мы стали встречаться. Я знала, что он связан со сценой, был спонсором нескольких авангардных постановок вне Бродвея, вращается в театральных кругах. Там мы с ним и познакомились.

— И с Брилом тоже?

— Да. Брил не был знаком ни с Фрэном, ни с другими моими театральными друзьями... Поэтому я и решилась воспользоваться его услугами... А Фрэн, наверное, был связан с уголовным миром, только я об этом не знала.

— Очевидно, посредничал в разных махинациях. И устраивал этому Дебю разные темные делишки.

— Не знаю, что он устраивал Дебю, но мне он устроил крупную неприятность. — Она села на диванчик для двоих, из коробки на кофейном столике взяла сигарету и закурила. — Знаете, все же он не случайно пошел на связь со мной, — сказала она ровным голосом. — Он знал, кто такой Картер и что близкое знакомство со мной может пригодиться. Тем более если удастся меня скомпрометировать.

— Флэксфорд и ваш муж — они встречались?

— Встречались раза два или три, когда мне удавалось вытащить Картера на премьеру или на вечеринку. Муж увлечен своими монетами, а я люблю театр. Уверяю вас, это совсем недорогое удовольствие, если говорить о небольших труппах. Вы тешите свое тщеславие, видя свое имя в списке спонсоров, вы получаете возможность заглянуть за кулисы и польстить себе мыслью, что вы тоже причастны к творческому процессу. И все это всего за двести долларов. А каких людей там встречаешь!

Дарла отнесла пустые бокалы в кухню. Подозреваю, что она успела еще хлебнуть там из бутылки: когда она вернулась, черты ее лица смягчились, а движения стали увереннее.

Я спросил, когда Флэксфорд продемонстрировал ей содержимое шкатулки.

— Недели две назад. Тогда я только четвертый раз была у него дома. Обычно мы встречались здесь. Я вам неправду сказала. Это моя квартира. Уже несколько лет снимаю. Так удобнее...

— Да, это большое удобство — иметь вторую квартиру.

— Очень большое. — Она затянулась сигаретой. — Конечно, он приглашал меня к себе. Иначе как бы он сделал фото и записи на магнитофоне. А последний раз позвал, чтобы продемонстрировать свое «творчество» и выставить условия.

— Он хотел, чтобы вы уговорили мужа прекратить расследование деятельности Дебю.

— Да, я вам уже сказала.

— А вы не могли этого сделать?

— Чтобы Картер отказался от своей идеи? — Она рассмеялась. — Вы сами знаете, мистер Роденбарр, какой он, мой муж. Помните, как вы хотели всучить ему взятку?

— Еще бы не помнить!.. Но вы сказали Флэксфорду, что не можете повлиять на мужа?

— Естественно. И знаете, что он заявил? Что дает мне шанс самой решить проблему. Ради нашей дружбы. Ничтожество! — Она скрипнула зубами. — И еще добавил, что, если я не нажму на мужа, он сам придет к нему. С угрозой размножить фотографии и разослать всем знакомым и в прессу.

— Как бы реагировал на это Картер?

— Трудно сказать. Одно ясно: он не допустил бы, чтобы эта порнография попала кому-нибудь на глаза. Супруга Картера Сандоваля — низкая развратница? Нет, это невозможно! Как невозможна стала бы и наша дальнейшая совместная жизнь. Не знаю конкретно, как бы он поступил. Возможно, выкинул бы и какой-нибудь драматический номер. Например, оставил записку с подробным изложением дела Дебю — Флэксфорда, а потом выпрыгнул из окна.

— Может быть, он мог попытаться убить Флэксфорда?

— Кто, Картер? Никогда в жизни!

— Но он бы расценил этот акт не как убийство. Она сощурила глаза.

— Не могу себе этого вообразить. Кроме того, он же был со мной в театре.

— Весь вечер?

— Дайте вспомнить... Мы пообедали, потом поехали в Нижний Манхэттен...

— Вы все время были вместе?

Она заколебалась.

— В тот вечер перед началом спектакля показывали небольшую экспериментальную работу Гулливера Шейна, предназначенную для сцены в зале. Не думаю, что вы знакомы с его творчеством.

— Не знаком. А Картер?

— Что — Картер?

— Он не был на этой экспериментальной пьесе, угадал?

Она кивнула:

— Он высадил меня у театра, а сам поехал искать, куда поставить машину. Представление начиналось в половине девятого. В фойе я еще успела выкурить сигарету. Значит, мы подъехали к театру в восемь двадцать. Он никак не мог найти место для парковки. Было одно, около пожарного гидранта — в Нижнем Манхэттене на это смотрят сквозь пальцы. Но он такой добросовестный, просто противно.

— То есть он опоздал к началу?

— Если вы не заняли свое место до того, как гаснет свет, то вам приходится сидеть в заднем ряду. Да, во время показа пьесы Шейна его рядом со мной не было. Но он говорил, что видел почти всю. А в девять часов, самое позднее, в четверть десятого, он уже сидел рядом со мной. Так что у него просто не было времени слетать в Верхний Манхэттен, убить человека и спокойно вернуться назад. Или я не права?

— Я ничего не говорю.

— И вообще Картер не знал о Фрэне. Фрэн еще не был у него, это абсолютно точно. Он дал мне срок — до конца недели... Кроме того, Картер не стал бы колотить по голове чем попало. Он наверняка стрелял бы из револьвера.

— Она все еще у него, эта пушка?

— Да. Ужасная штука, правда?

— Вам она кажется ужасной. А каково человеку, на которого наставлен такой ствол?.. Ну, хорошо. Допустим, что Картер не планировал убийство заранее. Допустим, они встретились в городе. Флэксфорд показал ему фотографии, и Картер действовал под влиянием минуты. Револьвера у него с собой не было...

Я умолк, ибо это выходило за границы вероятного. Мало того, что такое поведение совсем не в духе Сандоваля. По такой абсурдной логике Флэксфорду зачем-то понадобилось настаивать на встрече в поздний час и надеть для этой цели халат. И еще. Если уж такой человек, как Картер Сандоваль, и совершит убийство в приступе слепого гнева, во что почти невозможно поверить, то, опомнившись, он незамедлительно сдастся в руки полиции, чтобы понести заслуженное наказание.

— Бред собачий, Картер никого не убивал.

— Я тоже так думаю. Это совершенно невероятно.

— Хорошо, вернемся к шкатулке, — сказал я. — Мы должны ее разыскать. Вам нужно заполучить фотографии и пленки. А я хочу узнать, что еще спрятано в шкатулке, помимо фотографий и пленок.

— Вы думаете, там еще что-нибудь есть?

— Должно быть. Кроме вас и вашего мужа, карточки и записи никому больше не нужны. Вы оба не причастны ни к убийству, ни к налету на мое жилище. Следовательно, в шкатулке находится что-то такое, чем интересуется третье лицо. Мы скорее выйдем на охотника, если узнаем, за чем он охотится.

Она начала было что-то говорить, но я остановил ее. В голове у меня начала наклевываться новая идея. Я взял бокал с виски, но не стал пить и поставил его обратно. На сегодня хватит, Бернард. Впереди у тебя работа.

— Деньги, — сказал я.

— В шкатулке?

— В шкатулке тоже могут быть деньги. Но я не о том. Вы хотели заплатить мне четыре тысячи долларов. Они у вас есть?

— Есть.

— Дома?

— Представьте себе, здесь. А что?

— Еще можете достать?

— Могла бы. Две-три тысячи через несколько дней.

— Нет, откладывать нельзя. Ваши четыре и мои пять — получается девять. Вас не удивляет, как я оперирую в уме такими суммами? Девять тысяч долларов — это неплохо. Десять тысяч еще лучше. Не могли бы вы раздобыть в ближайшие два часа еще тысчонку? Если хорошенько подумать?

— Кажется, могла бы. Дайте сообразить, к кому обратиться... Да, могу занять тысячу. Но зачем?

Я достал из своего матерчатого чемоданчика книги. Гиббона отдал Дарле Сандоваль, а Барбару Тахман и пособие по пчеловодству оставил себе.

— Примерно через каждые тридцать страниц, — говорил я, перелистывая боевик, — вы находите две склеенные страницы, разъединяете их... — я сопроводил слова делом, — ...и обнаруживаете сотенную бумажку.

— Где вы достали такие книги?

— На Четвертой авеню. Только «Выстрелы в августе» присланы клубом «Лучшая книга месяца». А вы думали, я их украл? Нет, это моя заначка на черный день. Деньги, может, и краденые, зато книги на кровные куплены. Их и драли, и трясли, но секрета они не выдали. Беритесь за работу. Вдвоем мы быстрее вытащим деньги.

— И что мы с ними будем делать?

— Объясняю. Мы складываем ваши пять тысяч с моими пятью тысячами и получаем десять тысяч. Потом мы платим эти десять тысяч, чтобы попасть в квартиру покойного Дж. Фрэнсиса Флэксфорда. Попасть, несмотря на привратника, несмотря на опечатанную дверь, несмотря ни на что. И мы сделаем это в наилучшем виде — с полицейским эскортом.

Глава 14

Я сидел в кресле, откинувшись на спинку, и смотрел, как Рэй Киршман пересчитывает сотенные. Операцию эту он проделывал молча, но шевелил при этом губами, так что я мог следить за счетом.

— Десять тысяч, — сказал он в конце концов. — Все верно. Как в аптеке.

— Ты ошибся, Рэй, там десять двести, — возразил я. — Видно, слиплись бумажки. Недопустимая небрежность с моей стороны. Отложи две сотни, ладно?

— Господи Иисусе!.. — пробурчал он, но выложил две банкноты на кофейный столик, а остальные десять кусков свернул в аккуратную, тугую трубку. — Это же дикость — согласиться на такую хреноту. Дикость и паскудство!..

— И самые легкие деньги в твоей жизни, Рэй.

— Рисковое это для меня дельце, Берни, очень рисковое.

— Чего в нем рискового? Тебе понадобилось еще разок осмотреть квартиру потерпевшего, вот и все. Тебе и Лорену. У вас на это все права есть. Разве не вы первыми отреагировали на сигнал? Разве не вы застукали преступника?

— Хватит, слышишь?

— У тебя появилось ощущение, что ты чего-то недоглядел. Ты получаешь у начальства ордер или разрешение — не знаю, как это у вас там делается, берешь у смотрителя ключи, и все — вы с Лореном в квартире Флэксфорда.

— Так ведь не с Лореном...

— Какая разница? Вместо одного сухощавого малого в синей форме с тобой будет другой сухощавый малый в такой же форме. Полицейские, они все на одно лицо, верно я говорю?

— Господи Иисусе!..

— Если сомневаешься, выкладывай деньги...

Рэй окинул меня хмурым взглядом. Мы сидели в квартире, снимаемой Дарлой Сандоваль; только сейчас я пил не виски, а растворимый кофе, а сама Дарла была на кухне. Нас разделяли две закрытые двери, но обе — с открытыми вентиляционными отверстиями. Поскольку половина из десяти тысяч принадлежала ей, я подумал, что она имеет полное право слышать о ходе наших с Рэем переговоров. Я также счел, что им лучше не встречаться. Не знаю, интересовало его, в чью квартиру я его затащил, или не интересовало, в любом случае он держал свое любопытство при себе. Если не считать расхожей реплики: «А у тебя тут ничего, Роденбарр», — можно было бы подумать, что мы с ним в одной из многих закусочных «Недика» — за порцией горячих сосисок.

— Не знаю, не знаю... — тянул он. — Преступник, находящийся в розыске, бежавший убийца...

— Сколько раз тебе говорить: не убивал я никого! Разве только время.

— Говорить-то говорил...

— Неужели ты думаешь, что это я — Флэксфорда? Скажи честно.

— Нет у меня определенного мнения, Берни. Убитый он или помер от насморка — все равно тебя ищут как лицо, которое обвиняется в убийстве. — Рэй нахмурился, вспомнив злополучный эпизод. — Если ты этого не делал, на кой хрен кинулся на меня, как помешанный?

— Это я сдуру, Рэй. Сдрейфил.

— Понятное дело, сдрейфил.

— Если бы я раньше знал, что Флэксфорд лежит мертвый в спальне, я бы так не струхнул. А тут точно обухом по голове, как и Лорена.

— Когда Лорена точно обухом по голове, у него обморок случается. Закатит шары — и бряк на пол. Никому никакого вреда.

— В следующий раз я тоже брякнусь в обморок.

— Скажет тоже, в следующий раз...

— Мне там одну вещь надо найти. Она и подскажет, кто настоящий киллер. Ведь я-то знаю, что я никого не убивал. А когда я распутаю, как говорится, тайну преступления, то поделюсь этой тайной и с тобой. Только подумай, на тебя как на героя будут смотреть. В газетах знаешь, какие шапки будут? «Не довольствуясь заключениями экспертов, проницательный страж порядка самостоятельно докапывается до истины». Да после всего этого ты запросто получишь право щеголять при исполнении в штатском!

— Держи карман, в штатском! Тебя послушать, мне только повышение и светит. А когда своей головой кумекаю, получается, что сам себе передний хвост прищемляю.

— Не прищемишь! Будет в целости и сохранности твое хозяйство, и повышение получишь, и десять кусков.

— Каких десять? — Он метнул на меня взгляд оскорбленной невинности. Это был ответ на мое замечание, сопровождаемое понимающей ухмылкой. — Я же должен с Лореном поделиться, забыл, что ли? Ровно пополам. Мы с ним одинаково рискуем. Ты его звезду нацепишь и дубинку возьмешь. Не говоря уж о пушке на заднице. Нет, брат, если эта хренота вдруг сорвется, нам с ним вместе ответ держать. Выходит, и гонорар пополам.

— Это ясно.

Он пристально поглядел на меня и похлопал по солидному свертку, лежавшему рядом с ним на диване.

— Это тридцать восьмой, большой рост, — сказал он. — Такой размер заказывал?

— Такой.

— Лорен малость помельче тебя будет. Поэтому я взял новый комплект. Может, сразу и померяешь для верности?

Я развернул сверток, скинул с себя сорочку и штаны и облачился в темно-синюю полицейскую пару и форменную рубашку. Фуражку мне потом одолжит Лорен.

Когда я оделся, Рэй принялся за придирчивый осмотр. Он ходил вокруг меня, одергивая здесь, поправляя там, отступал назад, прищуривался. Наконец, он пожал плечами.

— Не знаю. Не очень-то ты похож на нью-йоркского Фюнеса.

— Все равно. Главное — не опозорить честь мундира.

— Вообще-то неплохо сидит. Видно, конечно, что не по заказу сшита. Но ведь и на Лорене которая — тоже не по заказу.

Я на секунду представил себе Лорена.

— Да, непохоже, чтобы на него шили. — Я провел рукой по брюкам, разглаживая несуществующие складки. — Сойдет?

— Да, — согласился он. — Вроде сойдет...

Как только за Рэем захлопнулась входная дверь, из кухни вышла Дарла. Она окинула меня взглядом с головы до ног и вздернула брови.

— Ну и как?

— Никогда не подумаешь, что вы не полицейский. Полюбуйтесь на себя. На двери в спальне есть зеркало.

Я бы не сильно удивился, если бы в спальне было зеркало и на потолке. (Впрочем, не знаю, может быть, и удивился.) Зайдя в спальню, я взглянул на свое отражение и решил, что вид у меня вполне впечатляющий. Дарла была права.

— Вы отдали ему все наши деньги. Это разумно?

— Во всяком случае, неизбежно. Когда подкупаешь полицейского, никаких тебе авансов и окончательных расчетов. Полицейский любит получать всю сумму и вперед. Иначе он не работает, не то что мы.

— Он зайдет за вами сегодня?

Я кивнул.

— Да, в два сто. На нормальном человеческом языке это значит — в девять вечера. Мой приятель перешел на полицейский жаргон, как только увидел меня в форме.

— Будете ждать его здесь?

Я покачал головой.

— Нет, сначала съезжу в Нижний Манхэттен, на квартиру, где я сейчас живу. Мне не хотелось приглашать его туда. Он не знает, где я остановился, — и слава Богу. Зачем усложнять положение? Оно и без того сложное.

— А если он не придет — что тогда?

— Придет как миленький!.. Минута в минуту явится, чтобы ничего не сорвалось. И Лорена с собой приведет. Мне только останется взять у Лорена фуражку, звезду и все его снаряжение — дубинку, пистолет, наручники. Он устроится здесь на диване с астрологическим журналом, а мы с Рэем отправимся совершать противоправное действие. Когда мы вернемся обратно, Рэй и Лорен преспокойно отправятся по домам. Конец — делу венец.

— И все-таки, что ему помешает просто присвоить деньги?

— Честность помешает, — сказал я и, видя ее расширившиеся от удивления глаза, добавил: — Разные люди, и честные по-разному. Если такой травленый волк, как Рэй, договаривается о чем-нибудь, он свое слово держит твердо. Слышали, как он вскинулся, когда я засомневался насчет его дележа с Лореном? Он по-настоящему обиделся... Что вы смеетесь?

— Ох, я подумала о Картере! Он бы сейчас ни одного слова из нашего разговора не понял.

— Он по-другому честный, по-своему.

— Что верно, то верно... Бернард, мне, кажется, не повредит еще порция виски. Вам тоже принести?

— Спасибо, мне достаточно.

— Вы в этом уверены?

— На все сто процентов.

— Может быть, еще кофе?

Я покачал головой. Дарла пришла из кухни с бокалом в руке. Устроившись на диване, она отпила глоток, поставила его на кофейный столик и заметила две сотенные бумажки, оставленные Рэем.

— Это, кажется, ваши, — сказала она.

— Кто-то из нас обсчитался, миссис Сандоваль.

— Зови меня просто Дарла.

— Хорошо, пусть будет просто. Поделим пополам, Дарла?

Она сочла, что это справедливо, и подала одну бумажку мне.

— Говоришь, он честный, этот твой Рэй? Но он не хотел отдавать лишние двести долларов.

— Ясно, не хотел. Прямо затрясся весь, когда я его подловил.

— И правда, — разные люди, и честны по-разному.

— Еще бы не правда!

Мне было пора переодеваться в свое, пора упаковывать форму и ехать на Бетью-стрит, но не хотелось никуда двигаться. Хорошо было сидеть вот так в кресле и смотреть, как она тянет виски.

— Бернард, я вот что подумала. Зачем тебе мотаться туда и обратно? Потом это все-таки рискованно — так много быть на людях.

— Я в оба конца на такси.

— Даже на такси рискованно.

— Да нет, не очень.

— А то мог бы здесь до вечера остаться.

— Мне надо чемодан забросить к себе.

— А-а...

— Надо повидать одного человека. И еще заскочить в два места.

— Понимаю.

Наши взгляды встретились. Чего-чего, а присутствия духа у этой дамы хватало. И не только присутствия духа, но и чего-то еще.

— Ты очень эффектно выглядишь в форме.

— Да?

— Очень эффектно! Жаль, что я не увижу тебя в полном снаряжении. С дубинкой, с револьвером, с наручниками.

— И так можешь представить меня со всеми причиндалами.

— Еще не могу. — Кончиком языка она медленно облизнула губы. — Костюм — великая вещь. Иногда мне кажется, что именно это и привлекает меня в театре. Нет, я имею в виду не то, что исполнители носят на сцене. Когда актер входит в роль, он словно надевает новый костюм.

— Ты сама, случаем, не играешь, Дарла?

— О нет! Я просто дилетантка, любительница. Я ведь, кажется, тебе говорила... А почему ты спрашиваешь?

— У тебя так удивительно звучит голос.

Дарла опять облизнула губы.

— Да, костюм — великая вещь. — Она снова окинула взглядом форму на мне. — По-моему, я тебе говорила, что сначала подчинялась условностям.

— Говорила, да.

— Условностям в половой жизни.

— Да.

— Но в последние годы выяснилось, что это не так. Я, кажется, и это тебе говорила.

— М-м, кажется, говорила.

— Да нет, конечно, сказала.

— Да, сказала.

Она поднялась с места и встала так, чтобы я мог оценить ее фигуру.

— Знаешь, если бы ты был в форме... да еще с наручниками и дубинкой, ты был бы неотразим.

— М-м...

— Мы придумали бы что-нибудь экстраординарное. Если у людей есть воображение, они всегда найдут, что можно сделать с наручниками и дубинкой.

— Я думаю.

— И друг с другом.

— Тем более.

— Впрочем, если ты придерживаешься условностей...

— Не очень.

— Я так и думала, что не очень. Как ты считаешь, я привлекательна?

— Еще как!

— Надеюсь, ты это не из вежливости.

— Не из вежливости.

— Это хорошо... Правда, я старше тебя. Тебя это не смущает?

— Почему это должно меня смущать?

— Не знаю. Значит, не смущает?

— Нет.

Она задумчиво кивнула.

— Сейчас не очень подходящее время, — сказала она.

— И у меня нет с собой ни наручников, ни дубинки.

— Да, ни того, ни другого... Однако это не мешает тебе поцеловать меня, так, в порядке опыта.

Я подошел к ней. Поцелуй был волнующий. Она обняла меня за шею. Через несколько секунд мои руки соскользнули вниз. Я взял ее за ягодицы и крепко сжал. Она издала какой-то нечленораздельный звук и вся затрепетала. Наконец мы оторвались друг от друга.

— Берни, когда все это кончится...

— Да, обязательно.

— Форма не так уж и важна. И причиндалы тоже.

— Но с ними было бы забавнее.

— Уверена, что забавнее. — Она снова облизнула губы. — Мне нужно сполоснуться. А ты тем временем переоденься. Или так и поедешь, в форме?

— Нет, все-таки переоденусь.

Через несколько минут я снова был в своем, штатском. Потом из ванной вышла и она. Розовость от горячей воды уже сошла с ее лица, губы были искусно подкрашены. Я напялил свой дурацкий парик и кепку. Она дала мне ключи от входной двери в дом и от квартиры. Я не стал напоминать, что могу прекрасно обойтись и без них.

— Бернард, я хотела спросить тебя о двухстах долларах. Ну, тех, которые хотел утаить полицейский.

— Что именно?

— Как ты думаешь, он поделился бы ими со своим напарником?

Вопрос застал меня врасплох. Подумав, я сказал, что не знаю.

— Вопрос на засыпку, правда? — улыбнулась она.

— Отличный вопросец.

Я прибыл на квартиру Рода до прихода Элли. От нечего делать я решил еще раз примерить форму. Переодевшись, я обратил внимание на свою обувь.

Разве полицейские носят мокасины? Обычно они ходят в черных тупоносых башмаках со шнуровкой, иногда надевают черные полуботинки, но чтобы модные мокасины... Я подумал, подумал и пришел к заключению, что сойдет и так. Никто не будет смотреть мне на ноги.

Когда Элли увидела меня в новом одеянии, ее охватил неудержимый приступ смеха, что отнюдь не подняло у меня настроения.

— Какой из тебя полицейский? — воскликнула она. — Ты же мошенник!

— Одно не исключает другого, — хмуро возразил я.

— Но ты нисколько не похож на стража порядка, Берни!..

— Теперешние стражи порядка сами на себя не похожи, — стал объяснять я. — Старая гвардия вроде Рэя — вот кто настоящие стражи порядка. А молодое поколение — куда оно годится? Возьми, к примеру, напарника Рэя — ну какой он полицейский? Одно название. То дубинку выронит, колени себе обобьет, то начнет расспрашивать взломщика, под каким знаком зодиака он родился, то потеряет сознание при виде трупа. Да я на полицейского больше него похож! Мне и нужно-то только швейцара провести. Кроме того, я не один буду, а с Рэем. Разговоры будет он вести.

— Надеюсь. Не ты же.

— Тебе не нравится затея?

— Нравится, но... Ты серьезно рассчитываешь, что она там? Я имею в виду шкатулку?

— Если шкатулка была у Флэксфорда, она и сейчас должна быть там. Кажется, я догадываюсь, кто разгромил мою квартиру. Думаю, что люди Дебю. — Скорее всего те двое, подумал я, которые входили в мой дом позавчера ночью. Я стоял на углу и смотрел на свои освещенные окна, а они тем временем шуровали у меня. — Он окружной прокурор то ли в Бруклине, то ли в Куинсе и был связан с Флэксфордом.

— Думаешь, Флэксфорд и его шантажировал?

— Вряд ли. Скорее всего он устраивал для Дебю разные темные делишки. Когда Картер Сандоваль начал копать под Дебю, Флэксфорд взял в оборот миссис Сандоваль, чтобы та остановила супруга. Дебю, очевидно, беспокоило, что в квартире Флэксфорда могло быть что-то, что указывало на его махинации. Возможно, он и не знал о синей шкатулке или о чем-нибудь в этом роде, — только то, что компромат был у Флэксфорда и что он не должен попасть в чужие руки. Поэтому Дебю посылает двух громил, и те переворачивают мою квартиру вверх дном. Раз он это сделал, значит, никакой шкатулки у него нет. Ее нет ни у кого.

— А как насчет убийцы?

— Что насчет убийцы?

— Допустим, в тот вечер к Флэксфорду кто-то приходил. Кто-то из его знакомцев. Может быть, кто-то, кого он тоже шантажировал. Мы ведь не знаем, сколько народа у него на крючке. А улики против них хранились у него в этой шкатулке...

— Говори, говори, это любопытная версия...

Она пожала плечами.

— Так вот, допустим, к нему является человек, которого он шантажировал. Этот человек требует доказательств. Флэксфорд что-то там ему показывает. Боясь разоблачения, тот убивает шантажиста, забирает шкатулку и сматывается, как и положено вору.

— И убийце.

— Точно. Через несколько минут приходишь ты — просто удивительно, что вы не столкнулись на лестничной площадке! Тем временем соседи, слышавшие громкие голоса и шум, вызывают полицию. Ничего не подозревая, ты рыщешь по ящикам. Но тут в квартиру входят двое в форме и накрывают тебя.

— Да, накрывают, — грустно подтвердил я.

— А твой Дебю по-прежнему считает, что шкатулка либо в квартире Флэксфорда, либо у тебя. Он же ничего не знает об Иксе.

— О ком?

— О неизвестном. Так по телевизору называют непойманного убийцу.

— Мне не нравится, когда меня вставляют в алгебраическое уравнение.

— Ладно, называй убившего как хочешь, не в этом суть... Пусть твой Дебю думает, что шкатулка у тебя, это не значит, что ее не может быть у какого-нибудь третьего лица. Отсюда вывод: если ты не находишь шкатулку у Флэксфорда, очень может быть, что ее там уже и не было.

Я почувствовал глухое раздражение, похожее, наверное, на то, которое испытывали итальянцы несколько веков назад, когда Галилей начал талдычить свое.

— Шкатулка находится в квартире Флэксфорда. Все, точка! — сказал я и про себя добавил: «Земля плоская, тяжелые предметы падают быстрее легких, и вообще хватит каркать, дура!»

— Вполне вероятно, Берни, но...

— Убийца мог запаниковать и выскочить из квартиры без шкатулки. Может быть, Флэксфорд вообще ее ему не показывал.

— Может быть...

— Может быть, шкатулка хранится в сейфе за бронированными дверями какого-нибудь банка.

— Может быть...

— Может быть, Майк Дебю сам укокошил Флэксфорда и захватил шкатулку. А потом Дарла Сандоваль и Весли Брил устроили обыск в моей квартире.

— Берни, неужели ты думаешь?..

— Нет, не думаю. Может быть, Брил прикончил Флэксфорда, потому что его стала подводить память. А шкатулку отдал Картеру Сандовалю под его коллекцию монет. Этого я тоже не думаю. Сейчас я скажу, что я думаю. Я думаю, что шкатулка находится в квартире Флэксфорда.

— Потому что тебе хочется, чтобы она там была.

— Совершенно верно, потому что мне хочется, чтобы она там была. Потому что у меня гениальная интуиция! Я действую исключительно по наитию.

— Отсюда, конечно, и фантастические успехи, достигнутые тобой в жизни.

К этой минуте мы оба уже наловчились кричать друг на друга, не повышая голоса. В дальнем уголке сознания, том, который не участвовал в перебранке, шевелилось удивление: из-за чего, собственно, разгорелась эта дурацкая ссора? Правда, что касается меня, то сказывалось возбуждение на сексуальной почве. Дарла порядком меня взбудоражила, и зуд в крови еще не угас.

В конце концов перепалка стихла — так же неожиданно и беспричинно, как и вспыхнула. Мы просто заглянули в глаза друг другу, и все было кончено.

— Сейчас сварю кофе, — сказала она, — если только не хочешь выпить.

— Перед работой не пью.

— Но у тебя же будут ключи, — возразила она. — И ты же пойдешь не один, а с уполномоченным представителем власти.

— Все равно с моей стороны это взлом.

— Тебе, значит, один кофе? Это правильно... Он зайдет за тобой к ней? Так и поедешь в город, в форме?

— Еще не знаю. Честно говоря, мне здорово надоело снимать и надевать эту поганую форму. Хотя мало ли что может случиться. При моем-то теперешнем везении. Попадется по пути какой-нибудь фраер, придется выяснять отношения с напавшим на него бандитом.

— Или гнаться за вором-взломщиком!

— Да, или гнаться за взломщиком. Но без фуражки это как-то несподручно. Нет, пожалуй, все-таки переоденусь.

— После того, как ты снимешь форму, — спросила она, — тебе обязательно сразу же надевать штатское?

— А?

Она улыбнулась, не сводя с меня глаз.

— А-а... — ответил я и стал расстегивать мой мундир.

Глава 15

Я опередил их всего на несколько минут. Едва я успел — который раз на дню! — влезть в форму, как зазвенел звонок. Я открыл дверь и впустил Рэя и Лорена в квартиру Дарлы. Вошедший первым хмурый, раздраженный Рэй ткнул большим пальцем через плечо на своего неуверенно озирающегося напарника:

— Берни, он меня достанет!.. Может, ты вдолбишь в его дурацкую башку, почему ему нельзя идти с нами?!

Лорен стоял, уставившись на мои плетеные мокасины, но не потому, что он против такой обуви, а просто потому, что его взгляд остановился именно на них.

— Я просто считаю, что тоже должен идти. Вдруг что-нибудь случится — что тогда?

— Ничего не случится, — сказал Рэй. — Мы с Берни наведаемся в одно местечко. Прямо оттуда приедем сюда, и Берни вернет тебе твои вещички. Потом мы с тобой топаем домой и пересчитываем денежки. Журнальчики захватил?

— Я книгу принес.

— Вот и чудненько! Садись сюда и читай свою книжечку. Хороший диванчик, удобный. Я сам на нем сидел. Ты когда-нибудь получал столько денег за чтение?

Лорен тяжело дышал. Вдох — выдох, вдох — выдох.

— А вдруг что-нибудь случится? Вдруг этот Близнец выкинет какой-нибудь номер, а мы с тобой на разных концах города. Что тогда будет?

— Квартира Флэксфорда — на Восточной стороне. Эта тоже, — заметил я.

И тот, и другой пропустили мое уточнение мимо ушей. Лорен ударился в перечисление всякого рода неожиданностей, которые могут помешать нам осуществить свой план, начав с банальных дорожно-транспортных происшествий и кончив внезапным объявлением воздушной тревоги. Рэй возразил, что два настоящих полицейских и один переодетый в полицейского — это явный перебор, что обычно патрулируют по двое, так что настоящий и ряженый в самый раз.

— Не-е, не нравится мне это, — твердил Лорен. — Совсем не нравится, если хотите знать.

— Ежели ты пойдешь, то у вас с Берни на двоих одна пушка, и одна звезда, и так далее. Даже фуражка одна, черт бы тебя побрал!

— Вот-вот, сами уходите, а я сиди тут без оружия и без звезды! Как же так, Рэй?

— Ты останешься в пустой запертой квартире, Лорен. Зачем тебе оружие. Будешь отстреливаться от тараканов?

— Какие тараканы? — вмешался я. — Дом высшей категории.

— Вот видишь, — сказал Рэй. — Нету тут тараканов.

— При чем тут тараканы?

— Я думал, это их ты боишься.

— Не нравится мне это, Рэй.

— Ну вот что, хватит валять дурочку! Давай Берни свои причиндалы, а сам на диван. Берни, может, этой заднице принять для храбрости?

— Очень полезно.

— А тут у тебя есть что выпить?

Я пошел на кухню и принес бутылку, бокал, льда.

— Нет, пожалуй, не стоит, — сказал Лорен. — Я ведь при исполнении.

— Господи Иисусе! — простонал Рэй.

— Я оставлю, может, надумаешь, — сказал я.

Лорен кивнул.

Я нацепил ремень с кобурой, проверил, хорошо ли она застегнута. Не дай Бог, пистолет вывалится, неудобно будет перед людьми. «Страшная, однако, игрушка!» — подумал я, почувствовав под рукой холодок стали.

— Эта штуковина на целую тонну потянет, — сказал я.

— Что, пушка? Нет, к ней привыкаешь.

— Как бы не перекосило всего при ходьбе от такой тяжести.

— Ничего, не успеешь оглянуться, как привык. Потом без нее вроде как голый.

Я взял у Лорена черную, отливающую зловещим блеском дубинку со свинчаткой и в порядке пробы шмякнул ею себя по ладони. Древесина была гладкая, хорошо отполированная. Рэй показал, как прикрепить дубинку к поясу, чтобы она не болталась и не колотилась о колено. После этого я прицепил звезду, нахлобучил фуражку и пошел в спальню — посмотреть на себя в зеркало на двери.

В этот раз показалось, что я действительно выгляжу на все сто.

Грозный полицейский вид придавали, разумеется, форменная фуражка и большая бляха на груди. Кобура с пистолетом на одном боку, дубинка на другом и «браслеты» тоже, как говорится, не портили общего впечатления. Внушительные вещи и человека заставляют держаться внушительнее. Я почувствовал себя увереннее в своей новой роли. Вытащив еще раз дубинку, я повертел ею в воздухе и привесил обратно. Мне пришла даже мысль попрактиковаться в выхватывании пистолета из кобуры, однако по зрелом размышлении идея была отвергнута из опасения отстрелить себе пальцы на ноге. Достаточно и того, что я ухитрился пришпилить звезду не к телу, а куда положено.

Словом, я настолько вошел в роль, что, вернувшись в гостиную, был готов гаркнуть: «А ну, проходи!», — одним взмахом руки остановить уличное движение или закусить на халяву в какой-нибудь забегаловке. От Рэя не ускользнула перемена во мне. Он оглядел меня с головы до пят и обратно и коротко кинул:

— Нормально!

Даже Лорену пришлось согласиться:

— Ну, факт! Они же прирожденные притворщики.

— Кто, взломщики?

— Да нет, Близнецы.

В машине Рэй начал объяснять:

— Разрешение на осмотр квартиры имеется. Сейчас она опечатана, но мы сломаем печать и поставим свою, когда будем уходить. Все это будет записано в журнале. Так что комар носа не подточит.

— Это принятая процедура?

— Самая что ни на есть нормальная. Печать, она для чего? Чтобы знали, что посторонним вход воспрещен. Конечно, кто захочет взломать дверь, тому она не помеха. Но народ знает, что это карается. А официально мы уже не первые. Эту квартиру до нас несколько раз открывали и потом опять опечатывали. Я сам видел несколько подписей.

— Вот как! И кто же это был?

— Как обычно. Фотографы, например, были. Оно, конечно, и фотографы, и спецы из лаборатории первыми свое дело сделали. Но, может быть, у фотографов что-то там не получилось. Вот и пришли второй раз. Или какой-нибудь заднице из окружной прокуратуры понадобились дополнительные снимки. К примеру, других комнат. У них ведь как? Любую хреновину готовы окрестить «вещественным доказательством» — и под нос присяжным... Потом сам помощник прокурора заглядывал. Решил, видите ли, самолично побывать на месте преступления. Ну, еще пара жеребцов из Городского управления пожаловала, из отдела убийств. Дело с самого начала проходит как окружное, а не городское, и мы им его хрен отдадим. Но посмотреть они имеют право. В расчете, что, может, происшествие имеет касательство к какому-нибудь их собственному следствию. С той же, видать, целью приезжали из чужой окружной прокуратуры, из-за реки притащились...

— Когда это было?

— Не знаю, какая разница?

— Откуда конкретно? Из Бруклина или Куинса?

— Из Бруклина.

— Кто там окружной прокурор?

— Прокурором в округе... Вот, черт, забыл фамилию!

— Не Майкл Дебю?

— Точно, Дебю. А что?

— Когда его люди были там?

— В промежутке между убийством и сегодняшним вечером. В чем дело, может, скажешь? — Рэй так пристально на меня посмотрел, что едва не зацепил стоявший у тротуара автомобиль. — Паркуются посреди улицы, поганцы! Ты что, связан с этим Дебю, Берни?

— Кажется, Флэксфорд был связан.

— Каким образом?

Я задумался. Если бы в точности знать, когда совершен налет на мою квартиру и когда Дебю велел обыскать квартиру Флэксфорда... И что тогда? Ровным счетом ничего. Сначала Восточная Шестьдесят седьмая, а уж потом авеню Западной стороны — этот факт подкрепил бы мою версию, но он ничего не доказывал, как ничего не доказывал и не помогал моей версии обратный порядок обысков. Как ни крути, единственная постоянная величина во всех этих раскладках — сама шкатулка. Разыщу я ее или нет — вот что важно.

— Хорошо бы знать, кто приходил от Дебю на квартиру и когда, — ответил я Рэю. — Это может пригодиться.

— Такие вещи всегда записываются.

— Ты мог бы это узнать?

— Не сию минуту. А потом — с нашим удовольствием.

— В любом случае она там.

— Чего?

— Ничего.

Швейцар в доме на Восточной Шестьдесят седьмой был тот же самый. Он не узнал меня, и я опять подумал, что надо бы сделать ему подарок на Рождество. Он так же открыл перед нами дверь, как дважды открывал ее передо мной. Рэй перебросился с ним несколькими словами, а тот за это время остановил двоих вошедших в парадное и спросил, к кому они идут. Очевидно, он получил нагоняй за то, что проморгал меня, хорошо, что не уволили. Я был рад за него. На меня он даже не смотрел. Парень в форме, пришел с мистером Киршманом — эка невидаль!

Вместе с нами в кабине лифта оказался молодой человек, одетый священником. «Вероятно, он действительно священник, — подумал я, — но еще меньше похож на духовное лицо, чем я на полицейского. Почему я должен ему верить?» Потом мне пришло в голову, что повседневная одежда священнослужителя — прекрасный маскарад для взломщика. Не всякий привратник решится остановить. Конечно, на окраине и в пригороде им не попользуешься, там главное — быть как можно незаметнее, но фешенебельные кварталы — это другой коленкор. А на окраине идеальный наряд — почтового служащего. Народ там, естественно, знает своих почтальонов, но всегда можно выдать себя за разносчика посылок или срочных депеш...

— Что задумался, Берни?

— О нашем деле думаю, — ответил я.

Мы сошли на третьем этаже, а человек, одетый священником, поехал выше. Рэй сломал печати на двери в квартиру Флэксфорда и полез в карман за ключами, а я тем временем ткнул пальцем в кнопку звонка. За дверью зазвенело. Рэй удивленно взглянул на меня.

— Это для порядка, — объяснил я.

— Квартира же опечатана. Кто там может быть?

— Кто знает.

— Ты что, свихнулся?

— В каждом деле свой порядок, — еще раз объяснил я. — У меня свой.

— Господи Иисусе!.. — буркнул Рэй. Вытащив связку ключей, он сунул один из них в замок. Я сразу понял, что ключ не подойдет, и верно, он не подошел. Рэй вставил другой ключ. — Для тебя это, должно быть, чудно — открывать дверь ключами! — хохотнул Рэй.

Всего час назад у меня были ключи в квартиру Дарлы, сейчас у нас ключи от квартиры Флэксфорда. Единственное место, куда меня вынудили на этих днях вломиться без ключей, была моя собственная квартира.

— Когда последний раз входил в эту дверь, в комнате был взломщик, — сказал Рэй.

— Когда я входил последний раз, в спальне был труп, — отозвался я.

— Будем надеяться, что прошлое не повторится. — Рэй повернул ключ на пол-оборота по часовой стрелке и толкнул дверь. Буркнув что-то, он вошел в прихожую и включил свет. Потом обернулся и поманил меня, но я стоял в раздумье. — Заходи, — сказал он. — Чего ждешь?

— Дверь была не заперта, — сказал я.

— Как не заперта? А что я сейчас делал — разве не отпирал ее?

— Ты отодвинул только пружинную защелку. Для этого надо повернуть ключ всего на пол-оборота. Но кроме защелки, у таких замков есть еще засов, ригель называется. Чтобы отодвинуть ригель в исходное положение, надо сделать ключом полтора оборота.

— Ну и что из этого?

— А то, что человек, который выходил из квартиры последним, не потрудился запереть дверь ключом. Он просто ее захлопнул.

— Какое это имеет значение? Может, ключ был у его напарника, а напарник уже подошел к лифту, вот он и махнул рукой. Может, он вообще не собирался запирать дверь ключом. Масса людей вообще не запирают свои двери на этот... как его — ригель.

— Знаю. Это облегчает мне жизнь.

— Который последним вышел... Во-первых, это не его квартира, во-вторых, он все равно должен был ее опечатать. На кой хрен ему заботиться о каком-то ригеле! Не вижу смысла.

— Правильно, — сказал я, копаясь в памяти и стараясь поймать юркую, ускользающую мысль. — А я ведь запирал тогда...

— О чем ты?

— Войдя тот раз сюда, я закрыл дверь и повернул эту ручку, видишь? Когда ее поворачиваешь, ригель входит в отверстие запорной коробки. Так запирается дверь с внутренней стороны.

— Что из этого следует?

— Потом пришли вы с Лореном. Ключи вы взяли у швейцара. Вам пришлось повернуть ключ на один полный оборот, чтобы отодвинуть ригель, и еще на пол-оборота — открыть защелку.

— Пусть будет так, как ты говоришь. — Рэй начал терять терпение. — Я охотно тебе верю, Берни. Потому как сам никогда не замечал, сколько раз я поворачиваю ключ, особенно когда не знаешь, в какую задницу попадешь за дверью, как в тот раз.

Наговорил с три короба, а на кой хрен — неизвестно. Умничаешь ты, парень! Я думал, тебе надо попасть в эту квартиру, а ты стоишь как истукан и талдычишь про какие-то ригели...

— Ты абсолютно прав, — сказал я, вошел в прихожую и закрыл за собой дверь. Потом повернул ручку, задвинув ригель в запорную коробку.

В квартире ничего не изменилось. Если допустить причастность к этому делу Майкла Дебю, то сюда он прислал гораздо более деликатную публику, нежели команда громил, орудовавшая у меня. Посещение квартиры Флэксфорда было санкционировано и отражено в официальных документах, тогда как налет на мое жилище был частной и никому не ведомой инициативой. В результате книги, принадлежавшие Флэксфорду, по-прежнему стояли на полках, а его одежда висела и лежала в шкафах. Никто не вспарывал мягкую мебель, не отворачивал ковры, не сбрасывал картины со стен.

Какая чудовищная несправедливость! Флэксфорд, отправившийся в те места, что уготованы шантажистам и мошенникам, теперь уже никогда не раскроет эти книги, не наденет эти пиджаки, вообще не войдет в эти комнаты, где все в ажуре и словно бы ждет его прихода. Со мной же обращаются, как с последним преступником. Даже вход в собственный дом мне заказан.

Я попытался отделаться от неприятных мыслей и сосредоточиться на поисках. Начал я со спальни. Линии, прочерченные на ковре (каком, я так и не понял), указывали на положение тела. Флэксфорд лежал слева у изножья кровати; его раскинутые ноги почти доставали до двери. Там, где была голова, виднелись темно-багровые пятна. Такие же пятна были и на разобранной постели.

— Это кровь? — спросил я. Рэй кивнул. — Но кровь вроде бы красная.

— Темнеет, когда подсохнет.

— Да-да. Когда его ударили, он, наверное, упал на постель, а потом сполз на пол.

— Похоже на то.

— В газетах писали, его убили тяжелой пепельницей. Интересно, где она?

— А разве не лампой? Ты уверен насчет пепельницы?

— Так в газетах было.

— Много они знают, которые в газетах. В любом разе ее уже арестовали. Орудие убийства просто так не должно валяться. Орудие убийства — его в лаборатории вдоль и поперек прощупывают, сотню раз фотографируют, а после — под замок. — Рэй откашлялся. — Ежели оно и было бы тут, это орудие, я бы не дал тебе даже притронуться к нему. Вещественные доказательства, Берни, должны быть в целости и сохранности.

— Да нет, я просто поинтересовался, куда она делась, эта пепельница?

— И я просто так, для твоего сведения.

Обойдя кровать, я подошел к тому месту на стене, где в тяжелой золоченой раме висела писанная маслом картина, изображающая полуразрушенный амбар. Я понимал, что если за картиной есть тайник, то с момента убийства его обшарила по меньше мере добрая дюжина гавриков. И тем не менее я легонько ее сдвинул. Под картиной была голая стена.

— Странно! — сказал я. — По-моему, у него должен быть сейф. Такие люди, как он, часто держат деньги дома. Или просто они валяются где попало.

— Какие деньги, Берни? Все, что имел, он вкладывал в театральные дела. А с театров какой навар? Единственный доход — с продажи билетов. Но кто же кассу ночью домой тащит? Ее прямехонько в банк, в ночной депозитарий. Кроме того, он все больше с мелкими труппами имел дело. От них вообще одни убытки.

«Стоит ли заводить об этом речь!» — подумал я и тут же сказал:

— Он с разным народом сталкивался. Якшался и с уголовным элементом, и с большими политиками знакомство водил. Он был чем-то вроде посредника между махинаторами, вдобавок не брезгал вымогательством и шантажом.

— Я думал, ты не был с ним знаком.

— Я и не был знаком.

— Тогда откуда тебе все это известно?

— Оттуда. А разве в вашем Управлении нет на него досье? На человека, ведущего двойную жизнь, всегда есть досье. Ничего об этом не слышал?

— Нет, не слышал. Да вряд ли кто и заглядывал в картотеки. Убийца нам известен, на кой хрен забивать себе голову? И без того дело верняк.

— Угу, верняк, — тупо повторил я.

— Послушай, Берни, если бы ты сказал, что мы ищем?..

— Мы ничего не ищем. Это я ищу.

— Что?

— Сам узнаю, когда найду.

— А вдруг я найду?

Я ничего не ответил и осторожно переступил через линии на ковре, словно там еще лежало мертвое тело или по крайней мере витал дух погибшего. Выйдя из спальни, я прошел по коридору и заглянул в ванную комнату. Она была непомерно велика для сравнительно небольшой квартиры. Это позволило предположить, что с течением времени просторные помещения каждого этажа были поделены на маленькие для удобства сдачи жильцам. Сама ванна была как реликт минувшей эпохи — массивная, на четырех гнутых ножках, она представляла собой разительный контраст с модерновыми умывальником и туалетом. Я включил кран над раковиной, спустил воду из бачка и огляделся. Подняв брови, Рэй таращил на меня глаза.

— Просто вспоминаю, как это было, — пояснил я. — Если б Лорен не повернул не в ту сторону после того, как спустил за собой, мы бы все трое благополучно смылись.

— Факт. И неизвестно, сколько времени покойник тут пролежал бы до того, как его хватились.

— Да уж несколько дней точно.

— И ты бы сухим из воды вышел... Чего смотришь?

Я постоял на пороге ванной еще с полминуты, еще раз посмотрел в сторону спальни и пошел в гостиную. Может, заглянуть в платяной шкаф? Нет, не в его духе мастерить там тайник.

Оставалось бюро.

Я подошел к нему и начал обстукивать со всех сторон. Дарла Сандоваль видела, что Флэксфорд вытащил шкатулку из ящика и положил ее туда обратно после того, как продемонстрировал содержимое. Между моментом убийства и моим приходом бюро, видимо, не отпирали. Да, я уже обыскивал его, но в старой мебели полным-полно секретных ящичков, отделений, полочек. Мне с самого начала было сказано искать в бюро, этим я и занимался, когда нагрянули Рэй и Лорен, этим я собирался заняться еще раз сейчас.

Достав отмычки, я сказал Рэю:

— Присядь, мне тут потребуется некоторое время.

Мне потребовался почти час. Я поочередно выдвигал ящик за ящиком, осматривал со всех сторон, перевертывал вверх дном и чуть ли не выворачивал наизнанку. Потом я поднял крышку и, покопавшись внутри, нашел больше секретных отделений, чем рекламных надписей на коробке с «корнфлексом». Все они были пусты за исключением одного. В этом отделении я наткнулся на стопку сохранившихся с викторианских времен порнографических брошюр, в свое время, очевидно, припрятанных каким-нибудь любителем викторианской клубнички. Несколько брошюрок я отдал Рэю, который уже жаловался, что на книжных полках у Флэксфорда нет ничего более занимательного, чем «Становление Голландской республики» Джона Л. Мотли в двух томах.

— Это уже кое-что! — сказал он. — Но могли бы человеческим языком написать, что он делает с этой бабой. А то пока разберешься, всякий интерес пропадает.

Что до меня, то я приступил к хирургическому вскрытию бюро — начал вынимать из тумб внутренние панели. Мне было жаль портить вещь, я знал, что ни за что не поставлю панели назад как следует, но не настолько, чтобы проливать слезы. Наконец я понял, что дальнейшие поиски не имеют смысла. Может быть, в бюро и остались не исследованные мной уголки, но класть туда что-либо — дело хлопотное до невозможности.

Я с ненавистью смотрел на старую развалюху, и мне хотелось вымыть руки. Я представил себе текущую воду, и меня сразу же потянуло в туалет. Изображая там Ниагарский водопад, я разглядывал выложенный плитками пол в ванной. Плитка была старинная, кафельная, размером дюйм на дюйм, в основном белая, но кое-где и бледно-голубая, образующая некий геометрический узор. Внезапно я поймал себя на том, что у меня вот-вот поедет крыша. Я спустил воду, сполоснул руки и за неимением полотенца вытер их о синие форменные штаны. Потом я вытащил дубинку и энергично хлопнул ею по ладони.

Выйдя из ванной, я повернул не направо, а, следуя маршруту Лорена, налево, в спальню. Там я быстро обыскал платяной шкаф. Как и следовало ожидать, там ничего не было, кроме одежды. Я уже собирался уйти, как вдруг краешком глаза заметил какой-то клочок, застрявший между спинкой кровати и стеной. Опустившись на одно колено, я внимательно осмотрел находку, поразмышлял, и то, к каким выводам я пришел, совпадало с некоторыми моими догадками. Не притронувшись к клочку, я пошел в гостиную.

Я уже задвигал в бюро последний ящик, когда Рэй спросил:

— Эй, что это такое — «совокупляться»?

— Это значит «трахаться».

— Так я и подумал. Нет чтобы так и написать.

— Другие времена — другие песни.

— Бред собачий!

Я не стал отрывать Рэя от непристойностей вековой давности. Походив взад-вперед по комнате, я плюхнулся в темно-зеленое кресло, в котором сидел в тот раз перед тем, как приняться за бюро, подвинул под ноги валик, сделал глубокий вдох и попытался снова проникнуться атмосферой квартиры.

"Тебя зовут Дж. Фрэнсис Флэксфорд, — внушал я себе. — На тебе хороший халат, ты удобно устроился в кресле. Вообще-то ты должен быть в театре, но тебе не хочется двигаться. На столике перед тобой выпивка, на коленях — раскрытая книга, во рту дорогая сигара, и ты..."

— Странно! — вырвалось у меня.

— Что странно?

— Тут стояла хрустальная пепельница.

— Этой пепельницей его и кокнули. Ее потом нашли в спальне, — я же говорил тебе! — и забрали как вещественное доказательство.

— Да нет, здесь стояла другая пепельница! На этом вот столике. Думаю, она пара к той, которая является орудием убийства. Зачем им обе пепельницы?

— Почем я знаю.

— Твои коллеги, по-моему, перестарались.

— Берни, нам скоро надо двигать.

— Догадываюсь.

— А ты так и не нашел, чего искал.

— Кое-что я все-таки нашел.

— В бюро?

— Нет, в спальне.

— И что же это?

Я заколебался. Рэй не настаивал на ответе.

— Все равно это не то, что ты искал. Сам-то ты точно знаешь, что искать? Может, я видел это?

— Маловероятно.

— Очень даже вероятно.

— Это синяя шкатулка, — сказал я. — Шкатулка, обтянутая синей кожей.

— Большая? Маленькая?

— Какая разница, Рэй? Либо ты ее видел, либо нет.

— Скажешь тоже! Шкатулка может быть с сигаретную коробку, а может и с дорожный кофр.

— Примерно вот такая. — Я показал руками, потом вспомнил слова Дарлы: — Размером с книгу в твердом переплете. Или побольше — со словарь... О, Господи!

— Что еще?

— Ничего, — сказал я. — Кроме того, что я последний идиот!..

Через три минуты шкатулка была найдена. Еще пять минут ушло на то, чтобы убедиться, что все другие переплетенные в кожу тома — именно книги, а не что-либо другое. Это был аккуратный деревянный ларец, выполненный в форме книги — «Происхождение видов» Дарвина. В раскрытом виде шкатулка представляла собой не книгу, а ящичек, в котором хранят запонки, заколки для галстуков и прочую мелочь. Однако закрытая, запертая и поставленная на полку, она ничем не отличалась от настоящих книг.

Гунны, разорившие мою квартиру, определенно нашли бы шкатулку. Тряся книги, они увидели бы, что одна не раскрывается, — и дело с концом. Здесь с книгами обошлись по-джентльменски.

— Ну что, откроем?

Я сидел в зеленом кресле со шкатулкой в руках. Рэй стоял позади меня. Я обернулся и многозначительно посмотрел на него:

— Читай свои книжки, а я займусь этой.

— Свои так свои, — сказал Рэй и, усевшись, взялся за брошюры. Я не сводил с него взгляда. Он поднял на меня глаза и снова углубился в разгадку словесной вязи допотопной порнухи.

— Я сейчас, — сказал я. — Естество требует.

Не заходя в туалет, я прошел прямо в спальню, держа шкатулку. Независимо от их формы, домашние ларцы бывают не так просты, как кажется. В иные так же трудно проникнуть, как в надравшуюся нимфоманку. В моей шкатулке оказался комбинационный замочек, спрятанный под кожаным язычком. Он открывался набором определенного трехзначного числа с помощью трех колесиков с десятью делениями. Установишь, к примеру, 777, и милости просим! Такие замочки отмыкают зубилом.

Но я хотел, чтобы шкатулка выглядела нетронутой, как девственница, да и особенно спешить мне было некуда. Я повертел колесики, подцепил здесь, нажал там, и через несколько минут замочек поддался. Я заглянул внутрь и вывалил содержимое шкатулки. Карманы у полицейского френча вместительные и не оттопыривались.

Опорожнив ларец, я отодвинул кровать от стены, совсем немного, дюйма на полтора-два. Небольшой прямоугольник был на месте. Я подковырнул его дубинкой, осторожно взял за края большим и указательным пальцами и положил в заветную шкатулку.

Затем опустил крышку и запер ее на замочек.

На обратном пути в гостиную я помог истории повториться: зашел в туалет и с шумом спустил воду. В гостиной Рэй оторвал глаза от книжки.

— Пронесло со страху?

— Вроде того.

— Мне и самому не по себе. Что скажешь, если мы тронемся?

— Я готов. Шкатулку потом открою.

— Я думал, тебе не терпится заглянуть в нее.

— Ничего, потерплю. Давай сматываться отсюда. А то Лорен нас ждет не дождется. Дадим и ему возможность увидеть, что люди прячут. Я уже догадываюсь, что там внутри.

— И надеешься этим доказать, что не убивал?

— Надеюсь. Кроме того, надеюсь установить личность настоящего убийцы.

Мы последний раз оглядели квартиру: все должно остаться в полном порядке. Внутренние поломки в старинном красавце бюро не были заметны. Нетронутыми, стройными рядами стояли на полках книги. Киршман прилепил на дверь печать, поставил дату и время, расписался. Потом, ухмыльнувшись, взглянул на меня и повернул ключ на полный оборот.

С поворотом ключа последний кирпич лег в здание моей версии.

Глава 16

Когда мы добрались до гнездышка для любовных свиданий Дарлы Сандоваль, Лорен представлял собой жалкое зрелище.

Я отпер замок своим ключом, мы вошли и ударили его со всего размаха дверью. Кто бы мог подумать, что бедняга выберет себе такое место! Он даже застонал от боли. Войдя, Рэй накинулся на своего напарника:

— Тебе что было сказано? Сидеть на диване. А ты?

— Я не знал, что это вы, Рэй.

— Прятаться под дверью... Господи Иисусе!

— Я струхнул, Рэй. Вас долго не было, и я начал беспокоиться.

— Да вот Берни закопался. Искал какую-то шкатулку там, где ее не было. Потеха! Бюро чуть ли не по косточкам разобрал. А она, эта шкатулка, на книжной полке стояла. На положенном то есть месте. Шкатулка по виду — она книга и есть.

— «Похищенное письмо», — буркнул Лорен.

— Чего-чего?

— Это рассказ такой, — вмешался я. — У Эдгара Аллана По. Но ты не точен, Лорен. Если книгу прячешь на книжной полке, то это по рассказу. А мы имеем дело со шкатулкой, сделанной в виде книги.

— По мне это одно и то же. — Мое возражение пришлось Лорену явно не по душе. Пока мы разбирались с ларцем и Эдгаром По, Рэй сходил на кухню налить себе выпить. Вернувшись, он отхлебнул пару добрых глотков и заявил, что пора открывать шкатулку.

— А мне пора получить назад мой пистолет, — сказал Лорен. — И дубинку, и фуражку, и все остальное. Я против тебя лично ничего не имею, Берни, но не годится, когда все это на штатском.

— Я тебя понимаю, Лорен.

— Вдобавок без них чувствуешь себя вроде как раздетым. А пистолет мы вообще обязаны постоянно иметь при себе. Преступный элемент не разбирает, когда у тебя дежурство, а когда нет. Вот инструкция и требует.

Я вспомнил о не находившихся на дежурстве полицейских, которые чуть не перестреляли друг друга в ходе разгоревшейся дискуссии о сравнительных достоинствах бейсбольных команд, но решил не поднимать эту тему. Во избежание спора с неприятными последствиями.

— Открывай свою шкатулку, — напомнил Рэй.

— Нет, сначала пусть отдаст мои вещи! — запротестовал Лорен.

— Господи Иисусе!..

Я повертел шкатулку в руках.

— Как ни странно, — начал я, — этот ящичек не стоит особого внимания.

Рэй удивленно уставился на меня:

— Этот ящичек стоил тебе десять тысяч долларов, парень! А теперь он не стоит особого внимания? Кроме того, ты говорил, что благодаря ему с тебя снимается обвинение. Как это может произойти, я, честно говоря, не пойму, хоть ты тресни. Ладно, чтоб не усложнять, я готов поверить, что ты не убивал Флэксфорда. Но у тебя же нет никаких доказательств, нет ни на цент, не то что на десять штук.

— Со стороны, пожалуй, так оно и выглядит, — признал я.

— Конечно, ежели доказательства в шкатулке...

— Шкатулка — это мои личные дела, — продолжал я. — Считай, что я хотел оказать услугу одному другу. Главное для меня было — попасть в квартиру. Понимаешь, Рэй, я это не сразу усек. Сначала я и сам думал, что главное — это шкатулка. Только потом, когда мы с тобой пришли туда, я сообразил, что нужно искать.

— Этот Близнец нарочно нам мозги пудрит! — пробурчал Лорен. Он, видно, ждал, что я выкину какой-нибудь фокус. Открою, скажем, шкатулку, а оттуда — белый кролик. — Ну и что же ты обнаружил?

— Прежде всего я обнаружил, что дверь не была заперта как надо. Ригель стоял не в рабочем положении.

— Господи Иисусе! — вздохнул Рэй. — Я же тебе сказал, что это кто-нибудь из нашего брата просто захлопнул дверь, и все. Не запер на ключ, понимаешь? Но какое это имеет значение?

— Никакого. Имеет значение другое: когда я входил в квартиру Флэксфорда, ригель находился в рабочем состоянии, то есть в запорной раме. Я это хорошо помню, потому что одну пружинную защелку я бы вмиг отодвинул. Но замок там хороший, настоящий «рэбсон», вот мне и пришлось повернуть цилиндр на полтора оборота. Правда, это не заняло много времени. Я, к вашему сведению, выдающийся специалист в данной области...

— Господи, что он плетет?..

— ...Тем не менее мне надо было сперва отодвинуть ригель, а потом уж пружинную защелку. Что я и сделал.

— Ну?

— Следовательно, дверь была заперта полностью. А это значит одно из двух. Либо убийца нашел ключ и, выйдя из квартиры, где находился труп, не поленился запереть за собой дверь, либо Флэксфорд заперся сам. Повернул ручку, и все. Сомнительно, чтобы киллер тратил время на замок, да и как к нему мог попасть ключ?

Я видел, что они не пропускают ни одного моего слова, силясь понять, куда я клоню. Наконец Рэй медленно произнес:

— Ты хочешь сказать, что Флэксфорд сам заперся изнутри?

— Именно это и хочу сказать.

— Берни, ты же сам себе яму роешь! Если он заперся, значит, он был живой, когда ты пришел?!

— Абсолютно верно.

— Вот и получается, что это ты его пришил, царство ему небесное.

— А вот это неверно. — Я постукал дубинкой по ладони. — Почему я так смело рассуждаю, Рэй? Потому что я твердо знаю, что Бернард Г. Роденбарр не убивал Дж. Фрэнсиса Флэксфорда. В этом мое огромное преимущество перед всеми вами. Зная, что он был тогда живой, я прямо выхожу на убийцу.

— И кто же это?

— Яснее ясного, — сказал я и ткнул дубинкой в сторону Лорена. — Конечно, Лорен. Кто же еще?

Рука Лорена поползла к тому месту, где обычно носят револьвер. Но оружие было у меня. Поймав мой взгляд, он опустил руку.

— Ты с ума сошел! — проговорил он.

— Не думаю.

— Вот-вот, у них натура такая, у этих Близнецов! Обольют ни с того ни с сего грязью, а ты отмывайся. Нет, Рэй, его в участок надо. Давай наручники, а то сбежит, как в прошлый раз.

Рэй помолчал, потом сказал, обращаясь ко мне:

— Может, это только твои догадки, Берни? Чтобы нам мозги запудрить.

— Нет, Рэй, думаю, так оно и было.

— Хорошо, я не против послушать твою версию. Готов изложить?

— Рэй, неужели ты будешь слушать этого психа?..

— Заткнись! — как отрезал Рэй и добавил: — Ну давай, Берни, рассказывай. Послушаем интереса ради.

— Собственно говоря, все довольно просто. В тот вечер Дж. Фрэнсис Флэксфорд должен был пойти в театр. Вот я и подумал, что это самое удобное время навестить его квартиру. У меня была полная информация о Флэксфорде. И мой источник сообщил, что его наверняка не будет дома. Итак, он собирается провести вечер в городе. Сейчас он начнет одеваться, но пока еще ходит в халате. Вдруг с ним что-то случается. Не знаю, что именно, может быть, сердечный приступ. Может, внезапно голова закружилась или еще что-нибудь в этом роде. Так или иначе он теряет сознание. Падая, он опрокидывает лампу с тумбочки или натыкается на что-нибудь; шум слышит кто-то из соседей и звонит в полицию. Не имеет значения, как все это происходило. Важно помнить, что Флэксфорд находился в запертой изнутри квартире, в своей спальне в бессознательном состоянии. В этот момент являюсь я.

— Чего он мелет? — сказал Лорен.

— Пусть говорит. — Голос у Рэя был ровный, бесстрастный. — А ты, Берни, ближе к делу, хватит ходить вокруг да около.

— Хорошо, буду ближе. Я вошел в квартиру и сразу же взялся за работу. Из гостиной я вообще не выходил, обыскивая бюро, где должна была находиться шкатулка. Мой информатор не знал, что она под книгу сделана. Тут вы меня и застукали. Потом, как ты помнишь, мы поговорили по душам, достигли финансового соглашения и уже собирались уходить, как Лорену понадобилось в туалет.

— Дальше!..

— Дальше, по словам Лорена, он пошел в туалет, а когда вышел, то по ошибке повернул налево и попал в спальню. Якобы обнаружив там труп Флэксфорда, он бегом вернулся в гостиную, где мы его ждали, и поднял тревогу. Потом весь переменился в лице, позеленел и хлопнулся в обморок.

— Это мы с тобой оба видали, Берни. Век не забуду, как ты сшиб меня с ног и дал деру.

Я пропустил его слова мимо ушей.

— На самом же деле Лорен увидел Флэксфорда, как только вышел из гостиной. Коридор-то короткий. Если пойти в сторону ванной, то, не доходя до ее двери, увидишь ковер в спальне и линии, прочерченные мелом. Тогда, натурально, никаких линий не было, а было человеческое тело, раскинувшееся на кровати. Оно, как магнитом, притягивает Лорена, он проходит мимо ванной и заглядываете спальню.

— Ну, и?..

— Заглядывает, входит. Проходит несколько минут. И вдруг тело, то есть Флэксфорд, начинает шевелиться. Я не знаю, что подумал Лорен, когда увидел неподвижно лежащего человека. Может, даже за мертвого принял. И вдруг этот человек оживает, начинает двигаться, открывает глаза. Лорен действует машинально. Он выхватывает дубинку и наносит несколько ударов по голове.

— Брехня! — Голос у Лорена дрожал, но, может быть, не от страха, а от возмущения и гнева. — Он не в своем уме, Рэй! С какой стати мне бить его по голове?

— Из-за денег.

— Каких еще денег?

— Тех самых, которыми ты набивал себе карманы, когда Флэксфорд заморгал своими глазенками. Деньги около него валялись. Весь пол был усыпан бумажками. — Я обратился к Рэю: — Флэксфорд был тот еще тип. Допускаю, что он мог посредничать между властями и уголовным миром или собирать дань для рэкетиров — да мало ли чем он мог заниматься! Многогранная, словом, личность. У такого человека приличный счет в банке, а то и собственный сейф в бронированном хранилище. Но он обязательно должен иметь деньги при себе. Законные у него операции или незаконные, махинатору без наличности никак нельзя. Я всего-навсего мелкий взломщик и то раздобыл сегодня десять тысяч.

Я не счел нужным уточнять, что мне принадлежит только половина этой суммы, и продолжал:

— Никто не обратил внимания, что в квартире пострадавшего нет денег. Ни в тумбочке, ни в шкафу, ни в этом окаянном бюро — нигде. Сколько народу прочесывало место преступления, я сегодня все бюро перетряхнул, никому ни доллара не попалось. Чего там только не было! Но наличности никто не нашел.

— Раз денег не нашли, значит, их взял Лорен?

— Бред сумасшедшего!

— Нет, не бред, — возразил я. — Не могу сказать, от чего Флэксфорд почувствовал себя плохо — от приступа, от падения или еще от чего, — но сознание он потерял внезапно. По моей версии незадолго до этого у него был посетитель, он принес ему деньги, которые Флэксфорд должен был передать третьему лицу. Сумма была достаточно крупная, и Флэксфорд до поездки в театр решает пересчитать деньги. Он берет их в спальню, начинает считать, и тут с ним обморок. Потом входит Лорен, видит бесчувственного человека, а на полу — куча сотенных.

— Ну, это твои догадки!

— Не просто догадки, Рэй. Ты бы видел, в каком состоянии была моя квартира. Каждый ящик перевернули, каждую книгу перетрясли, в каждую щелочку залезли. Ты такого шмона в жизни не видел, Рэй! Ясно, что не из-за шкатулки старались. Кто-то знал, что в этот вечер у Флэксфорда на руках была крупная сумма. Знал тот, кто принес ему эти деньги. Может быть, это был сам Майкл Дебю или кто-то, связанный с ним, и деньги предназначались для подкупа тех, кто вел расследование в окружной прокуратуре. Или же, наоборот, деньги принесли для передачи Дебю. Отсюда следует, что убийцей тот, первый посетитель быть не мог — не говоря уже о состоянии замков, о чем я уже рассказывал. После ухода посетителя — назовем его для удобства Дебю — Флэксфорд был жив, и у него были деньги. Потом произошло убийство, и деньги исчезли. Сумма была значительная, так что Дебю не захотелось расставаться с ней, и он начал охоту за деньгами. Сумма, повторяю, была настолько значительная, что ради нее Лорен решился на убийство.

— Рэй, он же псих, форменный псих!

— Неизвестно, кто тут псих, Лорен, — откликнулся Рэй.

— Рэй, ты шутишь...

— Какие уж тут шутки... А денежки ты всегда любил.

— Неужели ты поверишь этому вранью?

— Всегда брал, когда на лапу давали. Я поначалу диву давался: зеленый еще, необученный, а гребет за милую душу! Новенькие обычно не сразу начинают хапать. Только потом, когда разберутся, что к чему, когда поймут, что у нас все хапают, — так уж наша система устроена. Тогда у них аппетит и появляется. А у тебя жадность, видать, вперед тебя родилась. Еще жизни не узнал, а уже жадюгой стал. Ты и сейчас ни хрена не смыслишь и ни хрена не умеешь, кроме как звезды в небе да бабки считать. Господи Иисусе, попадется же такой сукин сын!

— Рэй, погоди, ты же знаешь, что я никого не убивал.

— Это еще неизвестно.

— Да к тому же дубинкой? Что ты, Рэй!

Я был рад, что Лорен сам заговорил о дубинке, и звучно шлепнул ею по ладони.

— Хороша дубинка — гладкая, блестящая!

Можно подумать, что ты ею никого ни разу не ударил.

— Ни разу и не ударил.

— Да, не ударял, и не ронял ее на асфальт, и не стукался ею об стену. И вообще не брал с собой два дня назад. — Нарочито театральным жестом я наставил на него дубинку. — Новая она у тебя, дубинка, совершенно новая, верно я говорю, Лорен? Старую ты куда-то дел, потому что вся оббита была. Помнишь, как любил ею вертеть? Как часто она у тебя падала? Вся поверхность в царапинах и щербинах была, а на конце даже трещины пошли. Ты прекрасно знал, что в эти трещины могла попасть кровь, мог забиться волос или кусочек кожи. Сколько ни скреби палку, лабораторный анализ все равно показал бы, что ею обрабатывали Флэксфорда. Улики налицо, поэтому ты был вынужден расстаться со старой дубинкой.

Лорен раскрыл было рот, но промолчал. Рэй взял дубинку у меня из рук.

— Похоже, и правда новенькая, — сказал он.

— Рэй...

— Очень даже новенькая, Лорен. И совсем не та, с которой ты ходил. Когда ты ее взял?

— Неделю или две назад.

— До убийства?

— Да, до взлома...

— Чем тебе не понравилась старая дубинка?

— Ничем. Просто мне показалось, что у этой рукоятка удобнее.

— А куда дел старую?

— Сунул куда-то.

— Сможешь ее найти в случае чего?

— Наверное, смогу. Хотя, знаешь, я, кажется, на заднем дворе ее оставил. Соседские ребятишки, может, подобрали. Я, конечно, поищу...

И они некоторое время смотрели друг на друга, словно продолжая разговор, не обращая на меня ни малейшего внимания. Потом Лорен опустил глаза. На нем были, кстати, черные тупоносые, до блеска начищенные башмаки. В таких куда удобнее нести дежурство, чем в моих плетеных мокасинах.

— Теперь насчет сортира, — сказал Рэй. — Мы слышали, как он спустил воду, и потом сразу же вернулся в гостиную. Как он успел сделать все то, о чем ты говоришь?

— Он спустил воду на обратном пути, понимаешь? Сначала пошел в спальню, не заходя в уборную, а воду спустил, когда возвращался.

— Для понта?

— Факт.

— Угу, похоже, что все сходится... Да, еще насчет пепельницы. Ведь Флэксфорда прикончили пепельницей.

— Да, той, что была в гостиной.

— Откуда ты знаешь?

— Помнишь, я спросил тебя про пепельницу? Она тогда стояла на столике рядом с креслом, в котором я сидел. Сегодня ее там не было. Сначала я подумал, что она составляет пару с той, которая считается орудием убийства, и что ее тоже прихватили ребята из лаборатории. На самом же деле существует только одна пепельница. Когда я пришел туда, она стояла в гостиной на столике... А когда прибыли лабораторщики, ее нашли в спальне.

— И как она туда попала? Лорен отнес?

— Факт. Как было дело? Лорен возвращается в гостиную и устраивает спектакль с обмороком.

Очень странный, кстати сказать, обморок. Такая замедленная реакция просто неестественна. Хотя, если он раньше не видел мертвецов...

— Да нет, видал нескольких.

— Пусть видел, но, может, этот был первый на его совести. Допускаю, что у него поджилки затряслись. Тем не менее он сумел дойти до гостиной и только здесь, перед нашими глазами, хлопнулся на пол. Изобразил, как теряют сознание. Через минуту я был уже за дверью. А потом и ты за мной, как только опомнился.

— Что дальше?

— Едва ты выскочил из квартиры, твой приятель хватает со столика пепельницу, несется в спальню и шмякает Флэксфорда по голове. Не исключено, что тот был только оглушен дубинкой, но с равной вероятностью он мог быть уже и мертвым. Так или иначе, Лорену, видимо, захотелось, чтобы в деле фигурировало приемлемое орудие убийства. Я лично считаю, что бедняга Флэксфорд еще дышал, однако после пары хороших ударов увесистым куском хрусталя отдал Богу душу. К этому времени твой подручный окончательно пришел в себя и кинулся следом за тобой. Правда, до этого он подобрал оставшиеся в спальне денежки. Так и получилось, что он оказался дома и с хорошим барышом, а я в розыске по обвинению в убийстве.

Не берусь утверждать, когда именно Рэй понял, что я говорю правду, но в ходе моего затянувшегося монолога исчезли его последние сомнения. Мне было слышно, как он отстегнул кобуру, чтобы выхватить, если понадобится, пистолет. Лорен тоже заметил движение Рэя, он даже хотел вскочить с дивана, но передумал.

— Сколько заграбастал, Лорен? — спросил Рэй.

Тот молчал. Рэй задал тот же вопрос мне.

— Скажет, никуда не денется, — ответил я. — По моей прикидке — больше двадцати тысяч, может, даже вдвое больше. Я уже говорил, кус, должно быть, хороший, иначе Дебю не лез бы из кожи вон. Само собой, Лорен не знал, сколько там, пока не пересчитал бабки дома. Но он видел, что много, что игра стоит свеч.

Наступило томительное молчание, потом Лорен выдавил:

— Я думал, он уже мертвый.

Мы с Рэем выжидательно смотрели на него.

— Он лежал как труп. Я думал, что наверняка его этот парень пришил. Нет, не знаю, что я думал. Я сразу кинулся подбирать деньги. Как автомат какой. Не знаю, что на меня нашло. Потом он вдруг открывает глаза и начинает приподниматься... Я-то думал, что он мертвый, понимаешь, а он глаза открывает...

— Поэтому ты вернулся с пепельницей и этой пепельницей... Чтобы окончательно убедиться, да?

— Боже мой!.. — вырвалось у Лорена.

— Ну и сколько же подобрал в итоге? Двадцать кусков?

— Пятьдесят.

— Пятьдесят тысяч американских долларов... Ничего себе! — Рэй негромко присвистнул. — Теперь понятно, почему ты сегодня упирался! На кой хрен рисковать из-за десяти кусков, когда у тебя в заначке все пятьдесят? Да еще эти десять надо поделить поровну на двоих, а полсотни кусков все твои, до последнего цента!

— Половина твоя, Рэй. Ей-богу, я и не думал зажимать.

— Ишь ты какой умный!

— Рэй, я ждал удобного случая, чтобы все тебе объяснить. Правда, Рэй, я и не думал скрывать...

— Само собой, не думал.

— Рэй, считай, что полсотни тысяч чистыми — твои. Господи, тут убийца, а мы разговорами занимаемся! Взять его, и дело в шляпе. Кто он такой в конце концов? Уголовник, рецидивист, мать его за ногу! При таком раскладе, Рэй...

— Вижу я твой расклад — свалить все на Берни. — Рэй поскреб подбородок. — Но что будет, когда он даст показания? Да за тебя так возьмутся, что белый свет с овчинку покажется. В два счета расколешься.

— Рэй, так ведь его можно... при попытке к бегству... того. Один раз он уже убег, верно? Опасная он личность, точно тебе говорю. Послушай, Рэй, может, желаешь, чтоб тебе больше отломилось?..

Рэй с размаху ударил его ладонью по лицу. Лорен схватился за щеку и замер от неожиданности. Звук оплеухи гулко раскатился по квартире.

— У тебя есть право молчать, — привычным менторским тоном начал Рэй. — У тебя есть право... К чертовой матери! Берни, засвидетельствуешь в случае чего, что я напомнил этому подонку про его права?

— Ну а как же!

— Я хочу, чтобы арест по всей форме был, понял? Никогда не любил этого сукина сына. Но все думал: должен же он понимать, что есть чистая игра, а есть грязная. Одно дело — попользоваться при случае, другое — убивать из-за паршивых бабок. Знаешь что, Берни? Было бы желательно иметь неопровержимую улику. Какой-нибудь верняк, против которого не попрешь. Вроде дубинки с кровью убитого. Только где она, эта его дубинка? Бьюсь об заклад, сжег он ее.

— Найдем такую улику. Сотенная, испачканная кровью, сгодится?

— Где ж ее, такую, взять? — Рэй посмотрел на Лорена: — Куда бабки спрятал, морда?

— Плюнь, без него обойдемся.

— Каким таким манером?

— Видишь ли, у меня такое впечатление, что он не пятьдесят тысяч прихватил, а только сорок девять девятьсот.

— Не понял.

Я достал заветную шкатулку.

— Я пока что не открывал коробочку. Набора не знаю. Однако, как говорится, дело мастера боится. Я, пожалуй, сумею отомкнуть этот замочек. Мало того, я, кажется, знаю, что в этой коробочке. Мне кажется, мы найдем там сотенную бумажку, и не пустую, а со следами крови да еще с отпечатками пальцев. Очень может быть, что эти отпечатки принадлежат Флэксфорду. Разве он не мог пораниться до прихода Лорена? Ну, уронил лампу и порезал руку. Однако я нутром чую... что это отпечатки пальчиков нашего приятеля Лорена.

— Ты все это как факт знаешь или тебе только кажется, что знаешь?

— Хорошо, назови это интуитивным знанием.

— Чего гадать? Давай открывай свою шкатулку, — сказал Рэй и, когда я отпер ее, восхитился: — Вот это да! Красотища! Когда же ты это подстроил? А-а, понятно, когда в сортир потопал! И воду спустил, как Лорен, будто и вправду что высидел. И сотенная была в спальне? Чудеса в решете! Сколько народу смотрело — и не видели!

— Она, полагаю, в шкатулке была.

— Как же, как же... Видно, мне ни в жизнь не узнать, что там было, в голубой коробочке. И знаешь что? Мне на это наплевать с самого высокого небоскреба. Мне нравится то, что в ней сейчас. Классные получились отпечатки, ничего не скажешь. Ставлю сто против одного, что это твои пальчики, Лорен, и кровь нужной группы. — Рэй тяжело вздохнул: — Да, судя по всему, ты в большой заднице, парень.

Глава 17

— Фантастика! — восхитилась Элли. — Ты сам же и раскрыл убийство! Невероятно!

— Сам, — сказал я скромно.

— Потрясающе! — Элли поджала под себя ноги. На ней были тот же белый комбинезон и ковбойка, в которых она была в то утро, когда опрокинула цветок, и выглядела она, как всегда, привлекательно. — Ума не приложу, как тебе удалось все это распутать.

— Я же тебе изложил все по порядку. Главное — найти решающее звено. В данном случае сообразить, что изначально ригель находился в рабочем положении. Сперва я думал, что Флэксфорд, уходя, запер за собой дверь. Но, как оказалось, он был дома. Из сопоставления этих двух фактов вытекало два вероятных следствия. Либо у убийцы был ключ, либо Флэксфорд заперся изнутри. Выходило, что он был жив, когда я пришел. А раз так, остается только один человек, который мог совершить убийство.

— Лорен!

— Да, Лорен. И он сделал это из-за денег. Обыски показали, что денег в квартире нет. Но все говорило о том, что они должны быть.

— И ты узнал все это, когда вы с Рэем открывали квартиру Флэксфорда?

— Да нет, основное я уже знал. Я только сделал вид, будто меня осенило лишь по прибытии на место. Так ему легче было следить за ходом моих рассуждений.

— И такое везение — найти сотенную купюру на полу!

Я промолчал. Да, это было везение, редкое везение! Однако я не настолько наивен, чтобы полагаться на удачу. Везение надо подготавливать. В бумажнике у меня сейчас лежала сотенная бумажка, одна из двух, которые мы поделили с Дарлой, и эта бумажка была немного запачкана кровью. Если бы в спальне не обнаружилась улика, эти сто долларов должны были заменить ее в глазах Рэя. Мне нужно было отвлечь его внимание от содержимого шкатулки, а что может быть эффектнее окровавленных денег? Окровавленными деньгами размахивают на суде адвокаты. Я это знал из детективов Эрла С. Гарднера о Перри Мэйсоне. Может быть, именно поэтому я заметил банкнот, оставленный по недосмотру Лореном. Раз повезло, тем лучше, моя сотенная целее будет. Уж я найду, на что ее потратить.

Элли вышла в кухню за кофе. Я закинул ноги на столик. Я был весь разбит и одновременно взвинчен до предела. Сейчас следовало бы задать храпака и не просыпаться целую неделю, но я опасался, что из-за перевозбуждения такой же срок не сомкну глаз...

Было уже поздно, почти половина второго. Как только Рэй с Лореном ушли, я набрал домашний номер Дарлы, как мы и условились, два звонка, и положил трубку. Через несколько минут она перезвонила, и я доложил, что шкатулка найдена и что фото и пленки у меня.

— О негативах не волнуйся, — сказал я. — Все снимки сделаны «поляроидом». Кстати, у того, кто снимал, прекрасное чувство композиции.

— А-а... ты посмотрел карточки!

— Я должен знать, что на них. На ощупь могу и ошибиться.

— Я не в претензии, — сказала она. — Просто интересуюсь, как они, по-твоему, — занятны?

— Вообще-то да.

— Я так и думала, что они тебе понравятся. А пленки прослушал?

— Нет и не собираюсь. Должна же быть какая-то тайна в наших отношениях.

— Вот как! У нас будут отношения?

— Я думаю, почему бы и нет. Камин тут у тебя действует? Или просто так существует — для декорации?

— Действует. Но у меня никогда не было отношений в камине.

— Нет, он мне для другого. Хочу сжечь снимки и пленки. Они ведь наполовину мои, не правда ли? Я весь свой финансовый запас на них израсходовал. Теперь от них надо избавиться, и поскорее.

— А не оставить ли их в качестве забавных сувениров?

— Ни в коем случае! — возразил я. — Это чересчур опасно. Все равно, что держать в доме заряженный револьвер. Вероятная польза от этих картинок и звукозаписи ничтожно мала, а прямой риск — огромен. Я их немедленно уничтожу. Ах да!.. Можешь мне поверить, я так и сделаю. Шантаж не в моем вкусе, если хочешь знать.

— Я полностью доверяю тебе, Бернард.

— И еще. Я все еще в форме. Я подумал, может, оставить ее здесь? Чтобы не тащить с собой.

— Ты это хорошо придумал.

— Только не смейся, у меня еще и наручники остались, и дубинка. Парень, которому они принадлежат, очень спешил. Да и не понадобятся они ему больше. Я их тоже оставлю, не возражаешь?

— Замечательно! Слушай, если бы не было так поздно...

— Нет, уже поздно. Кроме того, у меня куча дел. Но я буду звонить, Дарла.

— Звони. Это будет замечательно!

После разговора с Дарлой я нашел номер гостиницы «Камберленд» и позвонил Весли Брилу. Ему я сообщил, что дело закрыто, папка перевязана тесемочкой и сдается в архив.

— Ты там никаким краем не фигурировал, — сказал я. — Убийство раскрыто, обвинение против меня рассыпалось, а вы с миссис С. вообще нигде не упоминаетесь. Так что не волнуйся.

— Что греха таить, побаивался. Как же тебе удалось все распутать?

— Повезло. Слушай, у тебя есть минута? Хотел задать тебе несколько вопросов.

Весли добросовестно ответил на все мои вопросы. Мы поболтали еще немного, договорились, что хорошо бы встретиться на этих днях и выпить, только, конечно, не в «Пандоре», и на этом расстались. Потом я разыскал в телефонной книге номер Родни Харта. На шестнадцатом гудке отозвалась информационная служба, и общительная девица объяснила, как я могу с ним связаться. Родни Харт по-прежнему находился в Сент-Луисе. Меня быстро соединили с его номером в гостинице, но к телефону никто не подошел. Похоже, спектакль еще не кончился.

Переодевшись в свое, я отнес форму и дубинку с наручниками в шкаф. Там я наткнулся на любопытное снаряжение самой Дарлы, часть которого красовалась на снимках, но разглядывать его мне было некогда. В комнате я быстро просмотрел фотографии, все, кроме одной, бросил в камин и разжег огонь. Туда же я добавил магнитофонные кассеты, от которых пошла вонь. Когда все сгорело, я разгреб золу, включил кондиционер и вышел из квартиры.

Я взял такси и долго объяснял водителю, как проехать на Бетьюн-стрит.

Приехав на место, я вылез из машины и задрал голову. Света на четвертом этаже не было. В парадном я осмотрел домофон. Таблички с указанием имени под кнопкой 4-Ф тоже не было. Я нажал кнопку, никто не откликнулся. Тогда я открыл входную дверь подручными средствами и поднялся на этаж.

Замки в квартире 4-Ф были плевые, и дело у меня там было недолгое. Минут через десять я уже вышел, запер за собой дверь и поднялся на следующий этаж, в квартиру Рода, где меня ждала Элли.

... И вот мы сидим с ней в комнате, потягиваем кофе с виски и ведем разговор.

— Ты, значит, чист, как стеклышко, верно? Полицейским даже не нужно тебя допрашивать.

— Нет, допрос они все равно снимут, вопрос — когда, — объяснил я. — Все зависит от того, какую тактику выберет Рэй. Конечно, ему хочется упрятать Лорена за решетку с лишением права полицейской службы. С другой стороны, он побаивается полномасштабного расследования и схватки в суде. Скорее всего они выработают компромисс, я так думаю. Лорен признает себя виновным, найдутся смягчающие обстоятельства. Я удивлюсь, если ему дадут больше года.

— Всего год — за убийство?!

— Убийство еще надо доказать. А доказать невозможно, если не привлечь к материалам следствия неосторожных воров-взломщиков, берущих взятки полицейских, продажных прокуроров и других высокопоставленных политиканов. Поэтому система заинтересована поставить на деле крест. Вдобавок у Лорена пятьдесят тысяч молчаливых аргументов в его пользу.

— Пятьдесят тысяч?.. Я понимаю, долларов. Что же теперь будет с этими деньгами?

— Хороший вопрос. По-моему, эти денежки принадлежат Дебю. Однако как он собирается их истребовать, у меня нет ни малейшего представления. Конечно, никто не допустит, чтобы они остались у Лорена, но и не думаю, чтобы Рэй сумел наложить лапу на всю сумму. Я и сам не возражал бы ими попользоваться. Мне много не надо, я не жадный, но хотелось бы остаться при своих. Эта заварушка стоила мне целого состояния. Тысячный аванс я подарил Рэю. Потом громилы из окружной прокуратуры нанесли ущерб моей квартире и вещам на несколько тысяч. И в довершение всего пришлось выложить еще пять штук тому же Рэю, чтобы доказать, что я не верблюд. В итоге получается серьезный отрицательный баланс.

— И у тебя нет никакой возможности получить хоть бы небольшую часть этих пятидесяти тысяч?

— Ни малейшей! Полицейские со взломщиками не делятся. Я единственный человек в мире, которого к этим пятидесяти кускам на пушечный выстрел не подпустят. Придется поскорее где-нибудь разжиться. А то впору ложись да помирай.

— Берни, ты, кажется, забыл, чем кончилось твое последнее дело?

— То было заказное воровство. Отныне я работаю только на себя.

— Берни, ты неисправим!

— Очень точная формулировка. Я не поддаюсь перевоспитанию.

Элли поставила чашку, придвинулась ко мне, положила головку на плечо. Я с удовольствием вдыхал запах ее духов.

— И что самое удивительное, — сказала она, — в шкатулке ничего не было.

— Угу.

— Интересно, куда делись фотографии?

— Может, никаких фотографий вообще не было. Не исключено, что он только угрожал миссис Сандоваль. К тому же, чтобы сделать снимки, нужен кто-нибудь третий, а никакое третье лицо в этой истории не выплыло.

— Все верно. Но ты сам говорил, что он показывал ей карточки?

— Так мне казалось. Но я допускаю, что он ей только шкатулку показывал и настолько убедительно говорил, что бедной миссис Сандоваль черт-те что почудилось. Разве такого не может быть?

— Может быть.

— Вот и получается, что снимков и магнитофонных записей, возможно, вообще не существовало. Впрочем, вопрос этот чисто теоретический. Если они и были, то все вышли.

— Как это — вышли?

— Вместе с дымом, в трубу — так я полагаю.

— Потрясающе!

— Это уж точно.

— И самое потрясающее, что все разъяснилось. Полиции теперь не за что сажать тебя в тюрьму, правда?

— Мне могут предъявить кое-какие малозначительные обвинения. Например, «сопротивление аресту» или «незаконное вторжение в чужое жилище». Но я обговорю все это с Рэем, думаю, они замнут дело для ясности. Какой им интерес поднимать шум? Что-что, а мои свидетельские показания им совсем не в дугу.

— Это разумно.

— Угу. — Я обнял ее и слегка сжал пальцами плечо. — Не волнуйся, все в полном порядке, — сказал я. — Мне удалось не впутать тебя в эту историю. Никому даже в голову не придет, что ты имела к ней отношение.

Наступило гробовое молчание. Я чувствовал, как напряглось все ее тело. Не снимая ладони с ее плеча, я другой рукой достал из кармана книжку, найденную в квартире 4-Ф, и раскрыл на заложенной странице.

— «Четыре года назад развелась с мужем, — начал читать я. — Пошла работать. Но работа оказалась неинтересной, и я бросила. Получаю сейчас пособие по безработице. Немного малюю и мастерю украшения. Последнее время увлеклась вот композициями из цветного стекла. Нет, меня не интересуют поделки, какие купишь в любой лавке. Я экспериментирую со свободными формами. Сама придумываю фигуры, обязательно объемные, трехмерные. Беда в том, что я этому не училась и не знаю, настоящее это у меня или просто хобби. Если хобби, лучше бросить. Терпеть не могу увлечений! Хочется найти настоящее дело, найти свое призвание. Но вот пока не нашла. По крайней мере мне так кажется...».

— Вот зараза! — сказала Элли. — Где ты взял текст?

— В твоей квартире.

— Вдвойне зараза!

— Всего два марша ниже. Четвертый этаж, с фасада. Заглянул по пути сюда. Подумал, может, твои кошки проголодались, но ни Эстер, ни Хамана не было дома.

— Эстер и Мордехай.

— Будем спорить об именах, когда кошек нет? По-моему, глупо. — Я постучал по книжной обложке. — «Два, если морем». Та самая пьеска, с которой совершает турне наш общий друг. Монолог, который я прочитал, произносит одно действующее лицо по имени Рут Хайтауэр.

— Откуда ты все это узнал?

— Весли Брил объяснил мне, в какой пьесе действует Рут Хайтауэр. Но прежде мне надо было додуматься до такого вопроса. Ты заметила, как он удивился, когда я назвал тебя Рут Хайтауэр? Там, в гостинице, когда я вас знакомил? Сначала я подумал, что это какое-нибудь забавное совпадение. Но тут ты проявила подозрительную прыть. Назвала свое настоящее имя и перевела разговор на другую тему. И еще вчера вечером странно себя повела, когда я к Питеру Алану Мартину в гости шел. Хохмы ради я начал импровизировать в духе «Скачки Пола Ревира» — помнишь? «Один, если сушей, если морем — два, и Рут Хайтауэр у окна...» Нес — что Бог на душу положит, а ты вся затрепыхалась. Подумала, что я обо всем догадался. Ну, а сегодня утром призналась: я не Рут, а Элли.

— Это ни о чем не говорит. Я просто вошла в роль, и мне понадобилось время, чтобы снова стать самой собой.

— Не так все просто.

— Ах, не усложняй, пожалуйста!

— Ах, не упрощай! Я понимаю, что ты вошла в роль, тебе это раз плюнуть, ты же актриса. Как я с самого начала не догадался? И потом, когда ты наводила справки насчет Брила. Точно знала, куда звонить. Сначала Девятый канал, затем Академия в Голливуде, а потом и эта ГАК. Я слыхом не слыхивал об этой Гильдии актеров кино. Решил бы, что ГАК — это что-то связанное с кораблями. И разговоры вела по-свойски, как будто ты сама из актерской братии. Вообще во всей этой истории — сплошь театральная публика. Помимо операций с недвижимостью, Флэксфорд спонсировал постановки, хотя доход ему шел из других, сомнительных источников. Род — актер и любил распространяться о том, как ему повезло с квартирой, потому что домовладелец питает слабость к актерам. Дарла Сандоваль без ума от атмосферы театра. На ее увлечении и сыграл Флэксфорд. Благодаря театральным знакомствам она вышла на Брила и поручила ему привлечь меня. Ты тоже актриса и знакома с Родом по сцене.

— Верно.

— Погоди, это только начало, самое интересное впереди. На одной из театральных тусовок ты познакомилась с Флэксфордом, и тот свел тебя с Дарлой. Там, где она живет, в городе, ты с ней не встречалась, иначе знала бы ее фамилию. Только потом, у Брила, ты поняла, что миссис Сандоваль, о которой мы с ним говорим, и есть та самая Дарла. Тогда ты срочно вспомнила, что у тебя деловая встреча и ты не можешь ехать к ней. При вашем свидании могло бы выплыть наружу, что ты не просто очаровательная крошка, забежавшая к знакомому полить цветы.

— Что ты имеешь в виду?

— Сама прекрасно знаешь, что я имею в виду, дорогуша. — Я погладил Элли волосы и улыбнулся ей. — В шкатулке ведь кое-что было.

— Как?

Я достал ту, единственную, фотографию из порнушной пачки и показал ее Элли. Она быстро бросила взгляд на карточку, вздрогнула и отвернулась.

— Вот тут слева — Дарла, — сказал я. — А это ты.

— Боже...

— Остальные я сжег. Вместе с пленками. Не сердись на меня, Элли. Я догадался, что ты была связана с Флэксфордом. Не знаю, правда, как вы познакомились: в театре или потому, что он хозяин этого дома. Тот самый легендарный домовладелец, питающий слабость к актерам.

— Да, он нашел мне эту квартиру. Я не сразу сообразила, что это его дом.

— Не знаю и не желаю знать, на что он тебя поймал. Но держал в руках крепенько. Заставил сойтись с Дарлой. А в тот вечер ты была у него. Когда его убили.

— Это неправда!

— Правда, Элли, правда. Рэй Киршман купился на мою байку. Ну, насчет того, что Флэксфорд сам заперся в квартире. Но мне-то зачем покупаться, если я сам ее сочинил? Да, ты была в квартире Флэксфорда. У тебя есть ключ от его квартиры — и не за тем, чтобы поливать цветы. Ты часто спала с Дж. Фрэнсисом Флэксфордом, и он дал тебе ключи.

В тот вечер ты тоже была с ним. Поэтому в голове у тебя все перепуталось. Газеты сообщили, что Флэксфорд был в халате. Ты же утверждала, что его нашли голым. Тебе показалось, что ты слышала это по радио. А показалось потому, что он действительно был голым, когда ты уходила. — Я отхлебнул кофе. — У меня даже мелькнула мысль, что, может, ты была в квартире, когда я шуровал в бюро. Услышав, что кто-то пришел, ты могла запросто спрятаться, допустим, в стенном шкафу, а потом потихоньку уйти. После того как удрал я и за мной — оба полицейских. Я допускал такую вероятность — в противном случае, как ты узнала, кто я такой и что я делаю в квартире Рода? Потом, однако, я решил: нет, ты ушла до моего прихода. Но все равно оставалось еще много неясного. Каким образом ты объявилась в этой квартире? Вы с Родом живете в одном доме, и в этом же доме я ищу убежища — трудно даже вообразить такое стечение обстоятельств. И откуда ты узнала, что я прячусь здесь? И вообще кто я? Понятно, что ты позвонила Роду, попросила попользоваться его квартирой, понятно, что он сказал, где взять ключи. Но как ты догадалась все это сделать?

— К чертям собачьим!..

— Элли, я сделал все, чтобы не впутывать тебя. Полиция не знает о твоем существовании и никогда ничего не заподозрит. Но я хочу представить себе полную картину случившегося.

— Ты знаешь почти все.

— «Почти» меня не устраивает. Мне надо знать все.

— К чему? — Элли отодвинулась от меня, отвернулась. — Ты все равно вернешься к своей жизни, а я к своей. Могу хоть сейчас уйти. Кофейник на кухне полный, и бутылку виски только что откупорили. Не пропадешь.

— Я же сказал, Элли, что хочу знать все — от начала и до конца. Прежде всяких уходов.

Она посмотрела на меня. В ее сине-зеленых глазах был вызов.

— Я даже не знаю, с чего начать. Ведь большая часть этой скверной истории тебе известна. Да, в тот вечер я была у него, не буду скрывать. Он хотел, чтобы я пошла с ним на премьеру.

— Сандовали тоже собирались там быть.

— Это не имеет значения. Мы встречались с ней как-то в городе, раза два даже болтали. Еще до того, как он устроил... м-м... фотосеанс. Правда, фамилии ее я не знала. Но я многих знаю только по имени.

— Продолжай, я слушаю.

— Я приехала к нему, и он велел мне раздеваться... Берни, он ужасный человек — лживый, жестокий! Я не хотела спать с ним. И с Дарлой тоже не хотела. Он был... Я бы его убила, если б была способна на это. Так вышло, что я решилась на один шаг, не такой отчаянный, но все же...

— Что же ты сделала?

— Мы были... мы были в постели, и вдруг ему стало плохо. Сердечный приступ или что-то в этом роде. Он охнул и опрокинулся навзничь. Я подумала: все, он умер, — и мне стало страшно. Но вместе с тем я почувствовала огромное облегчение.

— Нет, он был жив. Ты это знала?

— Да, — кивнула она, — сердце у него билось. Я пощупала пульс. Потом услышала, что он дышит. Я понимала, что должна вызвать «скорую», должна позвать на помощь. И тут я поймала себя на мысли, что желаю ему смерти. Мне даже досадно стало, что он еще дышит и сердце бьется. Будто он опять обманул меня... Мне хотелось его убить, придушить подушкой, пока он был без чувств! Но я не могла...

— И ты бросила его в таком состоянии?

— Да, я просто... Да, бросила его как есть. Быстро оделась. В шкафу были кое-какие мои вещи — побросала их в сумку и убежала. Решила: не стану вызывать «скорую», пусть будет так, как будет. Пусть судьба распорядится, жить ему или умереть.

— Куда ты поехала?

— Домой. Сюда, этажом ниже.

— Когда это было?

— Точно не знаю. Примерно в семь или половине восьмого.

— Так рано?

— Не так уж рано. Начало спектакля в восемь тридцать, а мы еще не начинали одеваться.

— Хорошо, — сказал я, прикинув время. — Итак, в семь или половине восьмого Флэксфорд лежал в кровати голый и без сознания. Потом он очнулся, встал, надел халат. Увидел, что тебя нет. А где были деньги?

— Какие деньги?

— Пятьдесят тысяч долларов, которые подобрал Лорен.

— Никаких денег я не видела. Понятия не имею, откуда он их взял?

— И ты заперла дверь, когда уходила.

Элли заколебалась, потом кивнула.

— Я не хотела, чтобы кто-нибудь вошел и спас его. Я не могла его убить, но у меня хватило духа приблизить его смерть. Наверное, это ужасно с моей стороны, Берни! Правда, ужасно?

Я оставил ее вопрос без ответа.

— Очевидно, к твоему приходу деньги у него уже были, — рассуждал я вслух. — В принципе не играет особой роли, поступили они от Дебю или же ему предназначались... Итак, он приходит в себя, видит, что ты ушла и забрала свои вещи... Тут же проверяет, не прихватила ли ты пятьдесят тысяч. Деньги оказываются на месте. Он берет их, чтобы пересчитать, садится на кровать, и в этот момент у него закружилась голова. Он пытается встать, нечаянно опрокидывает лампу, может быть, даже вскрикивает и опять падает на кровать. Это могло случиться в любое время между твоим уходом и моим приходом. Пока я обыскивал бюро, он оставался без сознания или уже уснул. В таком состоянии его и застал Лорен. Этот парень таких денег в жизни не видел и кидается их собирать. От шума Флэксфорд приходит в себя. Застигнутый врасплох, Лорен, ничего не соображая, обрушивает на него свою дубинку. Третий раз за вечер Флэксфорд закрывает глаза, теперь уже навсегда. После нашего с Рэем па-де-де Лорен кончает его пепельницей.

— О Боже!..

— Не понимаю только, каким образом ты снова появляешься на сцене. Откуда ты узнала, что я в этой квартире?

— Я видела, как ты входил в наш дом.

— Но как? Не могла же ты гнаться за мной с Шестьдесят седьмой улицы! Ты была уже дома. Конечно, твое окно выходит на улицу, и в принципе ты могла бы видеть, как я вхожу сюда. Но ты же меня не знала.

— Знала, Берни. Я видела тебя там, на Шестьдесят седьмой.

— Что-о?

— Я побыла какое-то время дома, но потом начала беспокоиться. Если Флэксфорд умер, значит, умер, и дело с концом. А если нет? Если еще живой, мучается, надо же помочь человеку! Вот и помчалась туда на такси. Приехала, а что делать — не знаю. Звонить ему не хочу и «скорую» вызывать не хочу. Хожу взад-вперед по улице перед домом. Ключи у меня есть, и привратник меня знает, но подняться к нему боюсь. Если Фрэн жив, он из меня котлету сделает за то, что я убежала и его бросила. С другой стороны, входить в квартиру, где мертвец, страшно... Господи, измучилась вся!..

— И тут увидела, как я вхожу в дом. Но откуда ты узнала, что я — это я?

— Нет, увидела потом, когда ты выбежал из дома. Мчался как угорелый, чуть не сшиб меня с ног. Потом полицейский выбежал, за тобой погнался. Привратник сказал, что это взломщик, который залез в квартиру мистера Флэксфорда.

— Дальше что было?

— Через несколько минут спустился еще один полицейский. Он и сказал, что ты убил Фрэна. Подробностей я не слышала, так как жутко перепугалась и поехала домой. Думала, вот-вот явится полиция и меня обвинят в его смерти. Меня стала бить нервная дрожь, хотя я ничего и не сделала. Потом выглянула в окно и обмерла от страха — вижу, ты входишь в парадное. Кто ты, что — я ведь ничего не знала, но почему-то не сомневалась, что ты пришел расправиться со мной.

— С какой стати мне расправляться с тобой?

— Откуда я знала? Но что тебе еще делать в нашем доме? Заперлась на все замки, стою, дрожу как осиновый лист, слышу, как ты идешь по лестнице. Ну, думаю, — все, конец! А ты мимо проходишь, на пятый этаж поднимаешься. Ошибся, думаю, сейчас спустится, и тогда... Пять минут проходит, десять — я ничего не понимаю. Выскочила, на лестницу и — наверх. У одной двери прислушалась — ничего, все тихо. Зато в другой квартире шаги услышала. Зачем ты пришел, что делаешь — неизвестно. Знаю только, что Рода нет в городе. Ну, вернулась я к себе, наглоталась секонала и вырубилась. А утром получаю газеты — и все разъясняется.

— Тогда ты позвонила Роду и договорилась насчет ключа?

— Оказалось, что он тебя знает. Я сказала, что познакомилась с одним парнем, его зовут Берни Роденбарр, говорю, по-моему, ты упоминал это имя. А он — не помню, кажется, не упоминал, но да, есть такой, Берни Роденбарр, мы с ним несколько раз за покером встречались. Тогда я сообразила, почему ты выбрал эту квартиру. — Элли остановилась, перевела дыхание. — Не знаю, как я решилась заглянуть сюда. Я не знала, убил ли ты Фрэна, подумала, что он умер еще до того, как ты пришел, умер из-за того, что не получил вовремя медицинской помощи, а это была уже моя вина. Когда стали писать о пепельнице, я подумала, что, может быть, все-таки это ты убил Фрэна. Потом я пришла сюда, ты меня заинтересовал — это, наверное, было заметно, — и меня потянуло к тебе. Я понимала, что завязла в этой истории больше, чем хотела, но была вынуждена продолжать играть роль. И имя настоящее тебе не сказала и где живу не сказала, потому что боялась, что если за тобой охотится полиция, то мне лучше держаться в стороне от всего этого и чтобы ты не знал, кто я.

— А потом ты испугалась, что я поймаю тебя на вранье, и потому сказала, что ты Элли Кристофер, а не Рут Хайтауэр.

— Не в том дело, — покачала она головой. — Ты звал меня Рут, и это было невыносимо. Особенно когда мы были в постели. В самые сладкие минуты ты шептал: «Рут, Рут!» — и мне казалось, что меня нет с тобой. Это было ужасно! Потом я подумала, что ты все равно узнаешь, кто я на самом деле. Я уже знала, что ты никого не убивал. Мне с самого начала не верилось, что ты убийца.

— Ну, конечно, твоя хваленая интуиция! А я с самого начала подозревал, что ты каким-то образом замешана в том, что произошло. Конечно, чутье — прекрасная вещь, но чтобы так на него полагаться... На одном чутье роли не вытянешь.

— Независимо ни от чего ты рано или поздно узнал бы мое настоящее имя и чем я занимаюсь. Если бы, конечно, я не исчезла в один прекрасный день. Но я не хотела исчезать, понимаешь? Кроме того, все произошло так быстро...

— Да, быстро.

— Ну вот, теперь ты все знаешь. И еще я выдала себя, когда чуть не вошла в другую квартиру, правда?

— Я и без этого догадался бы, что к чему.

— Я знаю. — Она отвела глаза в сторону, я, кажется, тоже. Было почти физически ощутимо наступившее глубокое молчание. Потом она заговорила: — Ну, что ж, все в конце концов образовалось... Ты не находишь?

— За исключением финансового вопроса — да. Ты не фигурируешь в полицейских протоколах. Дарла тоже. Я не числюсь в розыске по обвинению в убийстве. Я бы сказал, что все устроилось наилучшим образом.

— За одним исключением. Ты теперь презираешь меня.

— Презираю? О чем ты говоришь? — Искренне удивился я. — Пусть ты появилась в этой квартире из любопытства и желания обезопасить себя. Зато потом ты мне здорово помогла. Допустим, меньше, чем если бы сразу же открылась. Но ведь только дурачье доверчиво. Кто в наше время строит даже личные отношения на полном доверии? Нет, серьезно, я к тебе не в претензии. С какой стати тебе откровенничать с тем, кто, может быть, человека убил, а уж с уголовником — это точно. Еще раз говорю: ты мне здорово помогла. Без тебя я не сумел бы выбраться из дерьма, в которое попал. Скорее всего, даже и не пытался бы. Нанял бы адвоката и постарался через Рэя сговориться с полицией. Нет, надо быть круглым идиотом, чтобы презирать тебя.

— Ох, Берни!..

— А если уж быть честным до конца, — сказал я, — ты мне даже нравишься. Ты, правда, немного с завихрениями, но все нормальные люди с завихрениями.

— Но у меня была связь с Флэксфордом!

— Ну и что?

— И ты видел ту противную фотографию...

— Ну и что?

— Тебя это не смущает?

— Не в том смысле, в каком ты думаешь.

— В каком же?

— А в том смысле, что будоражит, возбуждает... Неужели не понимаешь?

— А-а...

— Вот именно.

— Ох, Берни!..

Я взял ее за подбородок и приник губами к ее рту. Когда я оторвался, она вздохнула, устроилась поудобнее в моих объятиях и сказала, как забавно все получилось.

— Что же теперь будет? — Это, видимо, ее интересовало.

— Как было, так и будет, малыш, — объяснил я. — Ты будешь играть на сцене, а я обкрадывать квартиры. Люди не меняются. И твоя профессия, и моя не самые благородные. И все же мы их не бросим. И, конечно же, мы будем видеться, и посмотрим, как оно пойдет.

— Прекрасно!

Кроме того, я увижусь с Дарлой, думал я, и постараюсь изобрести способ избавить ее супруга от коллекции старинных монет, но так, чтобы она не догадалась. Вероятно, я все-таки решусь привести в порядок мою квартиру, и соседи, может быть, не будут особенно вникать в то, чем я занимаюсь, ввиду того, что я буду заниматься этим на Восточной стороне, а им, момзерам, так и надо. Думаю, что время от времени буду сидеть за покером, болеть за любимую бейсбольную команду, а в случае нужды — ходить на дело. Жизнь, как видите, далеко не идеальная, но у кого она идеальная, позвольте спросить? В каждом из нас куча недостатков, мы несовершенны, так же как и этот мир, и самое большее, что мы можем сделать, — это жить. А это самое лучшее на свете.

Кое-какими из этих бессмертных мыслей я поделился с Элли. Мы сидели обнявшись, и нам было уютно, тепло и хорошо, но через некоторое время началось что-то другое.

— Пойдем ляжем, — сказала она.

— Ты это замечательно придумала, — отозвался я. И пошел посмотреть, заперта ли дверь.

1

Любовь втроем (фр.).