Глава 6

Ким Даккинен умерла в номере на семнадцатом этаже в «Гэлакси», новой высотной гостинице между Шестой авеню и одной из Пятидесятых. Номер снимал некий мистер Чарлз Оуэн Джоунс из Форт-Уэйна, штат Индиана, заплативший наличными вперед за сутки. Зарегистрировался он в воскресенье, в 9.15 вечера, а номер забронировал но телефону, за полчаса до этого. Предварительная проверка показала, что никакого мистера Джоунса в Форт-Уэйне не было и нет, а адрес, указанный им в регистрационной карточке, оказался фальшивым. Отсюда напрашивался вывод, что назвался он вымышленным именем.

Из номера мистер Джоунс никуда не звонил, никаких заказов не делал. Пробыв там несколько часов, ушел и даже не удосужился оставить ключ от комнаты. Мало того, он повесил на дверь табличку «ПРОСЬБА НЕ БЕСПОКОИТЬ», и обслуживающий персонал гостиницы свято выполнял эту просьбу вплоть до одиннадцати утра следующего дня, когда подошел срок перерегистрации. Горничная позвонила в номер по телефону, никто не ответил. Тогда она постучала в дверь и, снова не получив ответа, открыла ее служебным ключом.

Всю чудовищность сцены, представшей перед ее глазами, описать, по словам репортера из «Пост», было просто невозможно. На полу, у изножья разобранной постели, лежала обнаженная женщина. Ковер и постельное белье насквозь промокли от ее крови. Скончалась она от многочисленных, по оценке судмедэксперта, резаных и колотых ран, нанесенных предметом типа штыка или мачете. Убийца превратил ее лицо в «совершенно неузнаваемую кровавую маску». Но фотография, которую раздобыл предприимчивый репортер из «роскошных апартаментов мисс Даккинен на Меррей-Хилл», давала представление о том, с каким «материалом» пришлось работать убийце. Правда, там белокурые волосы Ким выглядели несколько иначе — спадали на плечи тяжелыми темными волнами, над лбом, словно тиара, красовалась всего одна коса. И глаза у нее были ясные и лучились весельем.

Идентифицировать личность полиции удалось по содержимому кошелька, найденного на месте преступления. Обнаруженная там сумма наличными уже на ранней стадии следствия позволяла исключить мысль об ограблении как мотиве для убийства.

Вот так.

Я отложил газету. И с удивлением заметил, что у меня дрожат руки. И все тело била мелкая, противная дрожь. Я поймал взгляд Эвелин и, когда она подошла, попросил принести двойное виски.

Она спросила:

— А стоит ли, Мэтт?

— А что?

— Но ведь ты вроде бросил пить. Что, хочешь начать снова?

Я задумался. Да какое ей, собственно, дело? И уже собрался было так и ответить, но вместо этого сказал:

— Возможно, ты права.

— Тогда еще кофе?

— Да, обязательно!

Я вернулся к статье. Предварительный осмотр позволил установить время убийства — около полуночи. Я пытался вспомнить, что делал в то время, когда он ее убивал. После собрания зашел к «Армстронгу», но вот когда оттуда вышел, не помнил. Спать лег довольно рано, было уже, наверное, около двенадцати, когда я забрался в постель. Вероятно, время убийства установлено лишь приблизительно, так что, должно быть, я уже спал, когда он начал полосовать ее ножом.

Я сидел и пил кофе и снова и снова перечитывал статью.

Из «Армстронга» пошел в церковь. Сел на скамью в заднем ряду и пытался собраться с мыслями. Перед глазами, сменяя друг друга, проносились видения. Эпизоды тех двух встреч с Ким переплетались с обрывками разговора с Чансом.

Я опустил пятьдесят долларов в ящик для пожертвований. Зажег свечу и долго смотрел на пламя, словно пытаясь различить в дрожащем язычке тайные образы.

Потом вернулся и снова уселся на скамью. И все еще сидел там, когда подошел молодой священник и тихим голосом, вежливо извиняясь, сообщил, что они закрываются. Я кивнул и поднялся.

— Вы, кажется, чем-то огорчены? — спросил он. — Могу ли я как-то помочь?

— Нет, не думаю.

— Я вас уже видел, вы к нам заходите время от времени. Знаете, иногда это помогает — просто поговорить с кем-нибудь.

Разве? А вслух я сказал:

— Я не католик, святой отец..

— Это не имеет значения. И если вас что-то тревожит...

— Просто плохие новости, святой отец. Неожиданная смерть друга.

— О, это всегда очень трудно пережить!..

Я уже начал было опасаться, что он станет читать мне проповедь о Божьем промысле, но он молчал и, похоже, ждал, что я скажу ему что-то еще. Наконец я вышел из церкви и какое-то время стоял на тротуаре, соображая, что же делать дальше.

Было около половины седьмого. Собрание начнется только через два часа. Можно, конечно, прийти и пораньше, посидеть, попить кофейку и поболтать с людьми. Но я всегда этого избегал.

Говорят, что тем, кто бросил пить, нельзя терпеть голод. Сегодня я почти ничего не ел, не считая хот-дога в парке. При одной только мысли о еде меня едва не вывернуло наизнанку.

Я пошел в гостиницу. Буквально на каждом шагу попадались или бар, или лавка, торгующая спиртным. Я поднялся к себе в номер и просидел там до собрания.

Я пришел на собрание за несколько минут до начала. Человек шесть приветствовали меня по имени. Я налил кофе и сел.

Выступавший вкратце изложил историю своей пьяной жизни, а большую часть времени посвятил описаниям несчастий, свалившихся на его уже трезвую голову. Брак распался, младшего сына переехал пьяный водитель, сам он долго был безработным и перенес несколько приступов тяжелейшей депрессии.

— Но я все равно не пью, — заявил он. — Когда я первый раз пришел сюда, люди тут говорили, что нет ничего хуже, чем пить. Что от этого вся жизнь идет наперекосяк. И еще говорили, что программа лечения составлена так, что пить нельзя, пусть хоть задница у тебя отвалится, но ни-ни. И вот что мне иногда кажется... Что я сижу трезвым просто из чистого идиотского упрямства. Ничего... Как бы оно там ни складывалось, надо потерпеть...

В перерыве мне захотелось уйти. Вместо этого я налил еще кофе и взял несколько больших печений. И вдруг вспомнил, как Ким говорила, что она жуткая сладкоежка. «Могу есть что угодно и хоть когда-нибудь прибавила бы унцию. Ну разве это не счастье?»

Я ел печенье. Для меня это было все равно что жевать солому, но я все равно ел, а потом запил кофе.

Началось обсуждение, и одна дама долго и бессвязно рассказывала о своих взаимоотношениях с каким-то мужчиной. Она надоела всем до чертиков — каждый день долдонила одно и то же. И я отключился.

Я сидел и твердил про себя: я Мэтт, и я алкоголик. Прошлой ночью убили мою знакомую. Она наняла меня, чтобы я спас ее от гибели. А дело кончилось тем, что я убедил ее, что она в безопасности, и Ким поверила. А убийца обманул меня, заговорил зубы, а я клюнул на его удочку, и вот теперь Ким мертва, и ей уже ничем не поможешь. И это грызет меня, и я не знаю, что теперь делать... И на каждом углу каждой улицы в этом городе — по бару и по одному винному магазину на каждый квартал. И выпивка не вернет ее к жизни, и трезвее от нее я не стану, но какого, собственно, черта? Какого черта я должен мучиться? Почему?..

Я твердил себе: я Мэтт, и я алкоголик, и мы тупеем на этих дурацких собраниях, без конца говорим одни и те же глупости, а тем временем там, на улице, все эти звери убивают друг друга! Мы говорим: «Не пейте», «Как это важно — быть трезвым» и еще: «Потихоньку, постепенно»... И пока мы бубним об этом, как какие-то безмозглые зомби, мир подходит к роковой черте.

Я подумал: «Мое имя Мэтт, и я алкоголик. И мне нужна помощь».

Но когда очередь дошла до меня, сказал:

— Мое имя Мэтт. Спасибо за внимание. Я очень ценю эти собрания. И думаю, что пока просто послушаю.

Сразу после молитвы я ушел. Не стал заходить ни в «Кобб корнер», ни к «Армстронгу», а вместо этого дошел до своей гостиницы, миновал ее и прошагал еще полквартала до одной забегаловки, «Джой Фэррел», на углу Пятьдесят восьмой.

Народу там было немного. Из музыкального автомата доносился голос Тони Беннета. Бармена я не знал.

Я оглядел витрину за стойкой. И заказал первое попавшееся на глаза виски — «Эли Тайм». Я заказал его неразбавленным и еще стакан воды, запить. Бармен поставил виски на стойку передо мной.

Я взял стаканчик и начал разглядывать содержимое. Интересно, что я ожидал там увидеть?

Итак, я посмотрел, а потом выпил.

Глава 7

Ничего особенного. Сперва я даже не почувствовал вкуса, затем немного заболела голова и слегка затошнило.

Что ж, это и понятно. Просто организм отвык. Ведь я держался целую неделю. Когда это последний раз удавалось удержаться от выпивки целую неделю?

Я не помнил. Возможно, лет в пятнадцать. Или в двадцать. Точно не скажу.

Я стоял, опершись о стойку локтем, поставив одну ногу на перекладину табурета, и пытался разобраться в своих ощущениях. Нет, сейчас вроде бы получше, чем несколько минут назад. С другой стороны, я никак не мог понять... Странно...

— Повторить?

Я уже собрался было кивнуть, но спохватился и отрицательно покачал головой.

— Не сейчас, — ответил я. — Вы не разменяете мне доллар? Мне надо позвонить.

Бармен разменял и указал на кабинку платного телефона. Я плотно прикрыл за собой дверь, достал записную книжку и ручку. Несколько двадцатицентовиков ушло на то, чтобы выяснить, кто занимается делом Ким Даккинен, еще пара — на его поиски, и пот, наконец, я набрал номер участка в Мидтаун-Норт. Попросил позвать детектива Деркина, и чей-то голос ответил:

— Погодите минутку, — а потом: — Джой? Это тебя.

После паузы в трубке раздался уже другой голос:

— Джой Деркин, слушаю вас!

Я сказал:

— Деркин, это Скаддер. Хотел узнать, арестован ли кто-нибудь по делу об убийстве Ким Даккинен.

— Простите, не разобрал вашего имени...

— Это Мэттью Скаддер, и не волнуйтесь, я не пытаюсь получить у вас информацию. Я хочу ее дать. Если вы еще не арестовали этого сутенера, я могу подсказать, где его искать.

В трубке настало молчание. Затем он сказал:

— Мы никого не арестовывали.

— У нее был сутенер.

— Это нам известно.

— Вы знаете его имя?

— Послушайте, мистер Скаддер...

— Имя ее сутенера — Чанс. Возможно, имя, а может, и фамилия или кличка. Во всяком случае, в общей картотеке такой не значится.

— Откуда вам известно, что есть и чего нет в нашей картотеке?

— Я бывший полицейский. Послушайте, Деркин, мне вообще много чего известно, и я хотел бы поговорить с вами. Вы сперва послушайте, а уж потом можете задавать какие угодно вопросы.

— Хорошо.

И я рассказал ему все, что знал о Чансе. Дал полное описание внешности, добавив описание автомобиля и его номер. Сказал, что он пасет минимум четырех девушек и что одна из них, Соня Хендрикс, известна по прозвищу Санни, и описал ее.

— В пятницу вечером он привез Хендрикс по адресу: Центральный парк, Западная, дом 444. Возможно, она живет там, но скорее всего там была организована вечеринка в честь победы боксера Кида Баскомба. Чанса что-то связывает с этим Баскомбом, и возможно, что некто, проживающий в этом доме, и устроил в честь него вечеринку.

Деркин хотел было что-то сказать, но я перебил его.

— В пятницу вечером Чанс узнал, что эта девушка, Даккинен, хочет порвать с ним. В субботу днем он пришел к ней домой, на Восточную Тридцать восьмую, и сказал, что не возражает. И просил освободить квартиру к концу месяца. Это была его квартира. Он ее оплачивал, он же поселил там Даккинен.

— Минутку, — сказал Деркин, и я услышал, как он шелестит бумагами. — Официально эта квартира была снята на имя некоего Дэвида Голдмана. И телефон также зарегистрирован на его имя.

— Вы нашли этого Дэвида Голдмана?

— Пока нет.

— И никогда не найдете. Или же этот Голдман окажется адвокатом или посредником в делах Чанса, и тот действует под его прикрытием. И потом, сам Чанс похож на кого угодно, только не на Дэвида Голдмана.

— Вы вроде бы говорили, он черный?

— Вот именно!

— Вы с ним встречались?

— Да. Он не любит тусовки, но есть два-три места, которые посещает постоянно. — Я продиктовал список. — Узнать, где он живет, мне не удалось. Держит в секрете свой адрес, насколько я понял.

— Это не проблема, — заметил Деркин. — У нас есть справочная служба. К тому же вы ведь сами дали мне его номер или забыли? Найдем адрес по этому номеру.

— Думаю, это просто телефон для связи.

— Но ведь у них должен быть его домашний телефон!

— Возможно.

— А вы сомневаетесь?

— Мне кажется, он из тех, кто тщательно заметает следы, — сказал я.

— Тогда каким же образом вы его отыскали? И вообще какое отношение вы имеете ко всему этому, а, Скаддер?

Мне захотелось повесить трубку. Я выложил ему все сведения, которыми располагал, но отвечать на его вопросы — это уж слишком! Но найти меня куда как проще, чем Чанса, и стоит мне повесить трубку, как Деркин незамедлительно этим займется.

— В пятницу вечером мы с ним виделись. Мисс Даккинен попросила меня быть ее посредником.

— Посредником? В чем?

— Просила заступиться за нее. Передать, что хочет соскочить с крючка. Сама она боялась сказать ему об этом.

— И вы с ним поговорили?

— Да.

— А вы, часом, сами не сутенер, а, Скаддер? Небось, захотели, чтобы она перебралась в ваше стойло?

Я еще крепче сжал пальцами трубку.

— Нет, у меня в этой жизни есть занятия получше, Деркин! А чего это вы вдруг заинтересовались? Свою мамочку захотели пристроить, что ли?

— Да что это вы себе позволяете!

— Не смейте распускать свой поганый язык, вот что! Вам преподносят все, как на блюдечке, готовеньким, а вместо благодарности — хамство! Мне вообще не следовало вам звонить!

Он молчал.

После паузы я сказал:

— Ким Даккинен — приятельница одной моей знакомой. Желаете знать обо мне больше, спросите у полицейского по имени Гузик. Он меня знает. Он до сих пор работает в Мидтаун-Норт?

— Так вы — друг Гузика?

— Не скажу, чтобы мы так уж обожали друг друга, но он может подтвердить, что человек я честный. Я сказал Чансу, что она хочет от него уйти. А потом той же ночью кто-то ее убил. Вы по-прежнему считаете, что убийство произошло в полночь?

— Да, но это приблизительно. Ее обнаружили часов двенадцать спустя. И потом, положение, в котором находилось тело... Так что медэксперт не слишком уверен.

— Плохо.

— Лично мне больше всего жаль ту маленькую горничную. Девчонка из Эквадора. Думаю, что попала в Штаты нелегально, едва говорит по-английски, и надо же вляпаться в такое с самого начала! — Он фыркнул. — Может, желаете взглянуть на тело, подтвердить личность убитой? А там, глядишь, и еще чего вспомните.

— Разве вы не проводили опознания?

— Проводили, — ответил он. — Идентифицировали по отпечаткам пальцев. Пару лет назад на Лонг-Айленде ее как-то арестовали. За приставание к прохожим с непристойными намерениями. Просидела пятнадцать дней. С тех пор ее ни разу не задерживали.

— После этого она работала на дому, — сказал я. — А потом Чанс снял для нее квартиру на Тридцать восьмой.

— Типично нью-йоркская одиссея, — заметил он. — Что-нибудь еще добавите, Скаддер? И как мне с вами связаться, если возникнет необходимость?

Добавить мне было нечего. Я продиктовал ему свой адрес и телефон. Мы обменялись еще несколькими «любезностями», после чего я повесил трубку. И телефон тут же зазвонил. Оказывается, я должен был доплатить сорок пять центов за разговор, продлившийся больше положенных трех минут. Я разменял еще доллар, опустил монетки в щель и, вернувшись в бар, заказал порцию «Эли Тайм», неразбавленное, и стакан воды.

Осушив стаканчик, почувствовал, как внутри немного отпустило.

На этих собраниях они почему-то твердят, что пьяным становишься после первой же рюмки. Стоит выпить одну — и словно открывается некий клапан, и ты ощущаешь неукротимое желание выпить еще и еще, и выпиваешь еще и еще, и в результате напиваешься в стельку. Но тогда, возможно, я вовсе никакой и не алкоголик, потому как ничего подобного со мной не произошло. Я выпил уже две и чувствую себя гораздо лучше, и продолжать мне совсем не хочется.