Глава девятая

Эстебан Роблес жил на Калле де ла Сангре, Кровавой улице, невзрачной, узкой, расположенной в студенческом квартале к югу от университета. Утро выдалось жарким, в бездонной синеве неба ярко светило солнце. Толстый твидовый пиджак я оставил в аэропорту, за стойкой «Ибериэн эйруэйз» поменял часть английских фунтов на испанские песеты.

Таксист нашел Калле де ла Сангре не без труда, изрядно поплутав по студенческому кварталу. Он без умолку тараторил о погоде, быках и Вьетнаме. Я говорил не на классическом испанском, а на его южноамериканском диалекте, поэтому сказал, что приехал из Венесуэлы. После этого мы обсудили Фиделя Кастро. Он хотел знать, действительно ли кубинские коммунисты пересажали в тюрьмы священников и изнасиловали всех монахинь. При этом у него раскраснелось лицо. Наверное, от похотливых мыслишек.

Роблеса я нашел на третьем этаже запущенного дома, благоухающего запахами стряпни. Комната его напоминала келью ученого-монаха: гора книг и газетных вырезок на столе, книги в углу, пепельница, полная окурков, четыре пустые бутылки из-под вина, тарелка с недоеденной фасолью с рисом, пролежанная койка у стены. Рисунок на линолеуме исчез за многолетними наслоениями грязи. Дверь мне открыл сам Роб-лес, молодой человек с фигурой матадора и бородатой физиономией завсегдатая маршей протеста. Я знал его как активного члена Федерации иберийских анархистов. В Испании анархистов не жаловали, так что мне пришлось убеждать Роблеса, что я не агент гражданской гвардии.

Может, мне не следовало этого делать. Если в он принял меня за сотрудника секретной полиции, то, скорее всего, согласился бы сотрудничать со мной. Я же сказал правду, чем поверг его в ужас. Взгляд его то и дело возвращался к двери. Он словно ждал, что она вот-вот распахнется и вошедшие стражи закона препроводят нас обоих в тюрьму.

— Что тебе нужно? — вновь и вновь спрашивал он. — Почему ты пришел ко мне?

— Я должен попасть в Турцию, — объяснял я.

— Я тебе не самолет. Это небезопасно. Ты должен уйти.

— Мне нужна ваша помощь.

— Моя помощь? — он уставился в пол. — Я не могу тебе помочь. Всюду полиция. И я не могу оставить тебя здесь. Нет места. Одна маленькая кровать, и я сам сплю на ней. Я не могу оставить тебя здесь.

— Я хочу выбраться из Испании.

— Я тоже. И многие другие. Я мог бы заработать в Америке кучу денег. Я мог бы стать парикмахером Джекки Кеннеди.

— Извините?

— Я бы укладывал ее волосы и сколотил бы на этом целое состояние.

— Я не думаю...

— Вместо этого я гнию в Мадриде, — он подергал бороду. — Я мог бы укладывать волосы Джекки Кеннеди и зарабатывать на этом хорошие деньги. Или Берд Джонсон. Ты парикмахер?

— Нет.

— Я не завтракал. Внизу есть кафе, туда ты идти не можешь. Тебя застрелят на улице, как собаку. Ты говоришь по-испански?

Мы с самого начала говорили по-испански. У меня возникли подозрения, что Роблес спятил.

— Есть еще кафе. Там меня знают. И не кормят в кредит.

В какой уж раз он посмотрел на дверь. Его страх начал передаваться мне. В любой момент могли зайти солдаты гражданской гвардии и перестрелять нас как парикмахеров.

— У меня нет денег, — признался Роблес.

Я дал ему испанские деньги и попросил принести завтрак для нас двоих. Он схватил банкноты, посмотрел на дверь, нервно закурил, сделал несколько затяжек, сбросил пепел на пол, упал на кушетку.

— Если я закажу завтрак на двоих, они подумают, что у меня кто-то есть.

— Скажите им, что у вас женщина.

— Здесь? В этом хлеву?

— Ну...

— Они меня знают, — он скорчил гримаску. — Они знают, что я не привожу к себе женщин. И ты напрасно пришел. Почему ты покинул Америку. Мейми Эйзенхауэр. Кто укладывает ей волосы?

— Не знаю.

— Из-за тебя столько хлопот. Как нам поесть? Никто не поверит, что ты женщина. У тебя слишком короткие волосы.

Я предложил ему поесть в кафе и принести еду для меня. Он вскочил, обнял меня.

— Ты гений, — вскричал он. — Ты нас спасаешь. Когда он ушел, я попытался запереть дверь. Но замок сломали и не удосужились починить. Я сел на кровать, прочитал плохонький перевод на испанский сборника трудов Кропоткина. Чувствовалось, что у Роблеса это настольная книга. Тут и там он что-то подчеркивал, но почему-то всякую ерунду, а не основополагающие цитаты.

Он вернулся со сладкими рогаликами и бумажным стаканчиком кофе. Пока я ел, рассказывал о том, что он слупил в кафе яичницу на четыре яйца с ветчиной, тарелку фасоли с рисом и персиками, запил все свежевыжатым соком. Я же давился рогаликами и запивал их отвратительным кофе.

— Я постараюсь найти вторую кровать, — добавил он. — Если не получится, ты сможешь лечь на полу. Мой дом — твой дом.

— Я надолго не задержусь.

— Но ты должен задержаться! На улицах небезопасно. Они застрелят тебя, как собаку, — он радостно улыбнулся. — Ты можешь оставаться, пока у тебя есть деньги.

— Ясно.

— У тебя много денег?

— Жалкие гроши.

Он опять посмотрел на дверь.

— С другой стороны, спать на полу не сахар. И находиться тут тебе нельзя. Каждый день приходят полицейские и бьют меня. Ты мне веришь?

— Конечно.

— Правда? Тебе следовало остаться в Америке. Что тебе от меня надо?

— Несколько часов покоя. Я хочу побыть в вашей комнате несколько часов, чтобы потом вы отвели меня к человеку, который поможет мне выбраться из Испании.

— Ты поедешь в Португалию?

— Нет. Во Францию.

— Ага. Так ты хочешь, чтобы я ушел?

— Да.

— Почему?

— Я хочу поспать.

— На моей кровати?

— Да.

— Это негигиенично.

Я достал из бумажника несколько испанских банкнот.

— Вы можете провести эти часы в кинотеатре.

Его как ветром сдуло. Я закрыл дверь, пожалел об отсутствии работающего замка. Подошел к окну, опустил жалюзи. Изрядно поломанные. Через дыру в жалюзи посмотрел в окно комнаты дома напротив. Довольно-таки полная девица с длинными черными волосами одевалась. Какое-то время я наблюдал за ней, потом вернулся к кровати Эстебана, открыл черный «дипломат». «Подарок судьбы», — подумал я. Идеальный набор для выживания, столь необходимый человеку в бегах. Чего в нем только не было: деньги, паспорта и документы, такие секретные, что я и представить себе не мог, что в них прописано.

Помимо невразумительной записки, которую ее автор запамятовал подписать, я нашел в «дипломате» толстый свитер с ярлыком лондонского магазина, пару нижнего белья, полушерстяные носки, безопасную бритву без лезвий, зубную щетку, жестянку с зубным порошком ливерпульской фирмы и японский шелковый галстук с вышитой яхтой. В конверте из плотной бумаги лежали три пачки денег, аккуратно перехваченные резинкой: двести английских фунтов, сто пятьдесят долларов США и чуть больше двух тысяч швейцарских франков. В другом конверте я обнаружил три паспорта. Американский, выданный Уильяму Алану Трайнору, британский, его владельца звали Р. Кеннет Лейден, и швейцарский, принадлежащий Хенри Бохму. В каждом имелась фотография высокого мужчины. На американский паспорт он фотографировался в очках, на два других — без оных.

Третий конверт, запечатанный липкой лентой, хранил таинственные документы. Они, вероятно, являлись тем «товаром», который мне следовало доставить «по назначению». Я попытался подковырнуть ленту ногтем, в той же манере, как Джеймс Бонд открывал пачку сигарет. Из этого ничего не вышло, поэтому в тиши дублинского сортира просто сорвал ленту и просмотрел содержимое третьего конверта. Что там лежали за бумаги, я так и не понял. Сие осталось для меня тайной и в конуре Эстебана Роблеса.

Шесть фотокопий чертежей. Чего? Я не имел об этом ни малейшего понятия. Десяток листков, испещренных буквами и цифрами. Вероятно, кодированные записи. Еще листки, с какими-то графиками. Конфиденциальная информация, кем-то украденная и кому-то предназначающаяся. Украденная у кого? Кому предназначенная? И содержащая что?

Когда я впервые вскрыл конверт, меня это особо не волновало. Я убрал все в «дипломат», поймал такси и попросил отвезти меня в аэропорт Дублина. До утра рейсов на континент не предвиделось. Но я мог улететь в Лондон, а оттуда в Париж. В тот момент в Лондон меня не тянуло. По американскому паспорту я купил билет до Мадрида, расплатился долларами. Оставил «дипломат» в камере хранения и вернулся в город. В бюро находок на автовокзале сказал, что оставил в автобусе очки, и полюбопытствовал, не принесли ли их сюда. Мне принесли пять пар. Я, конечно, предпочел бы перемерить их все, чтобы найти те, в которых мог что-то видеть, но такое поведение могло вызвать подозрения. Поэтому я взял очки, похожие на те, в которых фотографировался Уильям Алан Трайнор на американский паспорт, поблагодарил служителя и отбыл.

В аэропорт я вернулся к самому вылету. Взял «дипломат» из камеры хранения, конверт с секретными документами сунул под рубашку, деньги положил в бумажник. Оба паспорта, вместе с паспортом Мустафы Али, засунул в карман, сделал себе прическу а-ля мистер Трайнор, надел очки. Их прежний обладатель страдал сильной миопией в сочетании с астигматизмом[13]. Я не проносил их и пяти минут, как у меня жутко разболелась голова.

Я бы предпочел воспользоваться другим паспортом, чтобы обойтись без очков, но логика подсказывала, что из Ирландии проще выехать Уильяму Алану Трайнору. Очки значительно изменяли мою внешность, а фотография Ивена Майкла Таннера красовалась во всех газетах. Кроме того, лишь на паспорте Трайнора имелась ирландская въездная виза. Высокий мужчина, несомненно, предъявлял именно этот паспорт, когда шесть недель тому назад прибыл в Ирландию.

Ничего не видя перед собой, я прошел паспортный контроль и таможенный досмотр, где меня даже не попросили раскрыть «дипломат». Полет в Мадрид прошел гладко, пилот отлично посадил самолет. Все объявления стюардесса «Эйр Лингас» произносила на двух языках, английском и гаэльском, подавали неплохой кофе. Очки я не снимал, но и глаз не открывал. Стоило мне куда-то посмотреть, как перед глазами все плыло, а голова начинала раскалываться от боли.

Миновав испанскую таможню и паспортный контроль, я выудил паспорт Р. Кеннета Лейдена и менял фунты на песеты уже по нему. Снял очки, надеясь, что больше носить мне их не придется, и направился к единственному человеку в Мадриде, который мог помочь мне добраться до Балыкезира.

В тот момент, еще не повстречавшись с Эстебаном Роблесом, я не знал, что он чокнулся.

Пакет с секретными документами не давал мне покоя. Если б я в них хоть чуточку разобрался, то понял бы, как с ними поступить. Я же не знал абсолютно ничего: от кого они поступили, кому предназначались, какие в них содержались сведения?

Я мог бы их уничтожить, но мысль эта мне не показалась: вдруг они действительно представляли собой немалую ценность. Я мог бы отослать их правительству Ирландии, разумеется, анонимно. Ирландцы заочно поблагодарили бы меня. Как истинный патриот, я мог бы передать их в американское посольство.

Однако я чувствовал себя в долгу перед моим таинственным благодетелем, высоким мужчиной в очках, подстреленным ирландской полицией. Он обеспечил меня тремя паспортами, благодаря которым я выбрался из Ирландии и ушел от преследователей, которые рано или поздно заловили бы меня. Он снабдил меня деньгами, с помощью которых я мог добраться до Балыкезира. Мои личные средства подходили к концу, так что его фунты, доллары и франки пришлись весьма кстати.

От него мне остались носки и белье, которые я надел. Я чувствовал себя обязанным завершить его миссию. Но кем он был? На чьей действовал стороне?

Несомненно, не на ирландской. Следовательно, на стороне врагов Ирландии. Но на кого он мог шпионить в Ирландии? Какой ценной информацией могли располагать ирландцы? Кому она могла понадобиться? Кто его работодатели? Англичане? Русские? ЦРУ? Не зная, что в документах, ответа я найти не мог.

Слава Богу, никто не знал, что они у меня. Я мог уничтожить их, куда-то послать и выйти из игры. Если только...

Ужасная мысль пронзила меня.

А вдруг высокий человек успел кому-то сообщить, как он поступил с документами? Он мог послать телеграмму или отправить письмо своим боссам. «Меня преследуют, но я посылаю „товар“ с Таннером, нашим агентом».

Получатели быстро сообразят, что Таннер не их агент и с ним надо кончать. И что потом?

Я понял, что влип в нехорошую историю.

Посмотрел на три моих паспорта. Если высокий сообщил обо мне, эти паспорта опасны. Его работодатели знали фамилии, которыми он пользовался: Трайнор, Лейден и Бохм. Если, к примеру, он был югославским шпионом, я не мог перейти по ним югославскую границу. То есть я опять балансировал на тонкой проволоке. Если в я знал, на какую страну он работает, я бы обошел ее стороной. Но я не знал. Может, он был испанским шпионом, хотя я не очень-то представлял себе, за какими секретами мог отправиться испанский шпион в Ирландию.

Я так и не смог придумать ничего путного. Сдался, убрал все в «дипломат», закрыл его, вытянулся на койке Эстебана. Болела голова, желудок крутило от страха и плохого кофе. Я проделал расслабляющие упражнения, потом дыхательные и мало-помалу пришел в себя.

Эстебан еще не вернулся, когда я поднялся. Засунул «дипломат» под его койку и вышел из комнаты. В книжном магазине неподалеку от университета купил карманный атлас и наметил маршрут к французской границе. Зашел в кафе, выпил стакан терпкого красного вина. Вновь пролистал атлас, определился, как мне попасть в Турцию. Испания, Франция, Италия, Югославия. Четыре границы, на каждой из которой меня ждали приключения. Но я не сомневался, что доберусь до цели.

Эстебан ждал меня. Подбежал, крепко обнял.

— Ты ушел, — в голосе слышался упрек. — Я вернулся, а ты ушел, не дождавшись меня.

— Решил подышать свежим воздухом.

— Этот воздух пропитан миазмами фашизма. И на улицах опасно. Не следовало тебе выходить. Я боялся, что с тобой что-то случилось.

— Ничего.

— Понятно, — он подергал бороду. — Здесь тебе грозит опасность. Нам обоим грозит опасность. Мы должны уехать.

— Мы?

— Вдвоем! — он взмахнул руками. — Мы уедем во Францию. Сегодня же доберемся до границы. Ночью перейдем ее. Кто нас увидит?

— Кто?

— Никто! — он хлопнул в ладоши. — Я знаю, что нам делать, друг мой. Подходишь к границе, говоришь с нужными людьми... — он щелкнул пальцами, — и дело в шляпе. Не успеешь моргнуть, как мы во Франции, и граница позади. Я поеду в Париж. Только представь себе: я — в Париже. Я стану самым знаменитым парижским парикмахером!

— А в Мадриде вы тоже работаете парикмахером?

Он нахмурился.

— Кому охота быть парикмахером в Мадриде? Джекки Кеннеди приедет в Мадрид, чтобы уложить волосы? Или Кристи Килер? Или Нина Хрущева? Или...

— Вы бывали во Франции?

— Никогда!

— На границе с Францией?

— Никогда!

— Но вы там кого-то знаете?

— Ни души! — от полноты чувств он опять бросился обнимать меня. Пахло от него, как от Мустафы.

— Ну, не знаю. Не уверен, что это удачный план. Путешествовать вдвоем опасно.

— Опасно? Для нас опасно другое — разделиться.

— Почему? — он всплеснул руками. — Почему нет?

— Эстебан...

Он отвернулся от меня, подошел к окну.

— Ее нет. В доме напротив живет женщина, очень толстая. Иногда ее можно увидеть.

— Я знаю.

— Случается, она приводит мужчину, и тогда я наблюдаю за ними. Разных мужчин. Я собирался понаблюдать за ней этим вечером. Грустно, не правда ли? Этим вечером я окажусь во Франции и никогда больше не увижу эту толстушку. Как думаешь, она — шлюха?

— Нет. Возможно. Не знаю. Какая раз...

— Может, она поедет с нами во Францию. Я уложу ей волосы, и она станет знаменитой.

Я полез под кровать за «дипломатом». Удрать, скорее удрать от этого психа. «Дипломат» исчез.

— Эстебан...

— Ты это ищешь? — он протянул мне «дипломат». Я открыл его, проверил, все ли на месте. Вроде бы да.

— Видишь ли, разделяться нам очень опасно, — продолжил он. — Каждый день в четыре часа сюда приходит гражданская гвардия, проверить, на месте ли я. Они меня не бьют, это я выдумал, но приходят каждый день. Я поднадзорный.

— Могу в это поверить.

— Но они не считают меня опасным. Понимаете? Они заходят лишь с тем, чтобы узнать, с кем я виделся, какие получил письма, газеты, журналы. Я всегда им все рассказываю. С этими фашистскими свиньями иначе нельзя. Им надо говорить все. Все. Иначе они решат, что ты опасен.

Если они думали, что этот грязный псих не опасен, они знали его гораздо хуже, чем я.

— Когда они придут сегодня, мне придется рассказать им о тебе. О фамилиях, на которые выданы паспорта, о колонках цифр и каких-то значках в бумагах, о...

— Нет.

— Деваться некуда, друг мой. Теперь ты понимаешь, почему мы должны вместе уехать во Францию? Если мы разделимся, полиция все о тебе узнает. А так под защитой темноты мы сможем прошмыгнуть через границу, и я стану знаменитым. Мы что братья, ты и я. Ближе, чем братья. Единоутробные близнецы. Ты согласен?

Ростом я был выше Эстебана, крупнее. Подумал о том, чтобы вышибить из него дух и удрать. Но в последнее время я слишком часто пользовался этим приемом. Не мог он срабатывать вечно. Рано или поздно удача могла отвернуться от меня. А тут еще вспомнилось расхожее мнение о том, что сумасшедшие обладают нечеловеческой силой. Все могло кончиться тем, что Эстебан размазал бы меня по полу.

— Когда здесь появится гвардия?

— Через несколько часов. Как хорошо, что ты пришел ко мне. Из всего Мадрида выбрал Эстебана Роблеса. Это же перст судьбы.

Из всего Мадрида я выбрал Эстебана Роблеса. Из всей кучки заговорщиков, принадлежащих к карликовым партиям и движениям, выбрал Иуду, агента секретной полиции. И теперь должен везти этого психа во Францию.

— Если вам так хотелось во Францию, почему вы не уехали туда?

— У меня нет денег, брат мой.

— Если я дам вам деньги...

— Я неумен. Я художник, великий художник, но неумен. Что я знаю о переходе границы? Каким способом пробираются через нее под спасительным покровом темноты? Я ничего не знаю. Но ты укажешь мне путь и, подкупив, кого следует...

— Я могу дать вам деньги.

— Но мы нужны друг другу, брат мой!

«Может, — подумал я, он и принесет пользу. Все-таки он говорит по-испански, как принято в Испании. Для испанца это естественно, но очень может пригодиться. Нет, — пришла в голову другая мысль, — пользы от него не будет. Он будет только мешать и путаться под ногами, но придется брать его с собой. Этот псих впился в меня как клещ».

— Мы поедем?

— Да.

— Сейчас?

— Сейчас.

Он подошел к окну.

— Она еще не вернулась. Подождем ее? Эта толстая шлюха с радостью согласится поехать с нами в Париж.

— Нет.

— Нет?

— Нет.

— Ты не любишь толстушек? Я вот...

— Мы поедем вместе. Вдвоем, Эстебан. Только ты и я. И больше никто.

В его глазах стояла грусть.

— У меня не было женщины. Никогда, никогда, никогда. Один раз я нашел женщину, которая согласилась пойти со мной. Меня обманули. Ты понимаешь, что я хочу сказать? Я думал, это симпатичная американка, а когда мы поднялись в мою комнату, выяснилось, что это marica из Нью-Йорка. Педик. Конечно, лучше что-то, чем ничего, но, когда настраиваешься на женщину... Так ты не хочешь дожидаться этой толстой...

— Мы найдем женщин в Париже, Эстебан.

— Ага! Ты — мой брат. Ты мне больше чем брат. Ты...

Ему не хватило слов, и от избытка чувств он вновь заключил меня в жаркие объятия.

Глава десятая

Прежде чем мы уехали из Мадрида, я отвел Эстебана в парикмахерскую, где его побрили. Он сопротивлялся, как мог, но я нашел веский аргумент, указав ему, что французы бород не носят. Без бороды он напоминал, скорее, не анархиста, а потерявшегося ребенка. Затем я заставил его подстричься и подстригся сам, чтобы моя прическа больше напоминала прическу высокого мужчины, запечатленную в паспорте, а не Ивена Таннера, фотоснимки которого появились и в испанских газетах. После чего с Эстебаном в одной руке и «дипломатом» в другой я отбыл из столицы Испании.

На поезде мы доехали до Сарагосы, на автобусе — до Лериды. Еще один автобус доставил нас в Сорт, маленький городок в двадцати милях от границы. В Сарагосе я ненадолго оставил Эстебана в ресторане, а сам прошелся по магазинам и потратил немного денег. Когда я вернулся, он еще ел. В автобусе — спал. Автобус до Сорта не отапливался, мы продрогли, потому что солнце село, а по салону гулял холодный ветер. Я дал Эстебану свитер высокого мужчины, и он вновь заснул. Мне же оставалось лишь пожалеть об оставленном в аэропорту ирландском твидовом пиджаке. Не сообразил я и запастись фляжкой бренди.

В Сорте я растолкал Эстебана, и мы вышли из автобуса. Он закурил, выпустил мне в лицо струю дыма. Он обкуривал меня всю дорогу от Мадрида, так что я начал злиться.

— Мы во Франции?

— Нет.

— Где же мы?

— В городке, который называется Сорт.

— В Испании?

— Да.

— Никогда о нем не слышал.

Мы заглянули в каждое из четырех кафе городка. Везде выпили бренди. Третье из четырех произвело впечатление самого убогого, поэтому мы туда и вернулись. Эстебана шатало. Наряду с прочими его талантами, он совершенно не умел пить.

Мы сели в грязную, темную кабинку. Он громко заговорил о прелестях жизни в Париже, о необходимости избавиться от фашистской вони. Заткнуть ему рот я мог, выбрав любой из двух вариантов: то ли каким-то чудом заставить его протрезветь, то ли напоить до потери сознания. Я попросил официантку принести бутылку бренди и начал вливать в него рюмку за рюмкой. Наконец, голова Эстебана упала на грудь, глаза закатились, он обмяк и отключился.

Я встал, с бутылкой направился к стойке бара. Ко мне подошел крупный мужчина, усатый, с грустным взглядом.

— Ваш приятель наговорил много лишнего. В присутствии незнакомцев такие мысли держат при себе.

— Мой приятель болен, — ответил я.

— А-а-а.

— У него не все в порядке с головой, и он должен лечиться. Его надо положить в больницу.

— В Сорте больницы нет.

— Тогда мы не можем оставаться в Сорте, потому что его необходимо отвезти в больницу.

— Больница есть в Барселоне. Отличная, современная больница, где вашему приятелю обязательно помогут.

— Мы не можем ехать в барселонскую больницу. Есть только одна больница, где моего приятеля смогут вылечить.

— В Мадриде?

— В Париже.

— В Париже, — повторил он.

Я налил ему и себе бренди. Он поблагодарил меня, сказал, что сразу почувствовал во мне джентльмена. Я ответил, что мне приятно выпить в обществе достойных людей.

— Париж далеко, — осторожно заметил он.

— Далеко, — согласился я.

— И нужны документы, чтобы пересечь границу.

— У моего приятеля документов нет.

— Его могут ждать неприятности.

— Это так, — вздохнул я. — Его могут ждать большие неприятности.

— Его не пропустят во Францию.

— Достойные люди, достойные люди доброй воли понимают друг друга, понимают, сколь сложна жизнь. И потом, не зря же говорят, что нет ничего невозможного.

— В ваших словах есть сермяжная правда.

— Так говорят люди более мудрые, чем я.

— Мудр тот человек, который слушает и запоминает слова других мудрых людей.

— Ваш отзыв обо мне — для меня большая честь, сеньор.

— Для меня большая честь — выпить с вами, сеньор.

Мы выпили еще по рюмке бренди. Он знаком предложил следовать за ним. Мы сели за столик рядом с кабинкой, где спал Эстебан.

— Зовите меня Мануэль, — представился мужчина. — А как мне называть вас?

— Энрике.

— Приятно познакомиться с вами, Энрике.

— И я рад, что наши пути пересеклись.

— Возможно, среди моих знакомых найдутся люди, которые смогут помочь вашему несчастному приятелю. Прожив всю жизнь в одном городе, много кого знаешь.

— Я буду глубоко вам признателен за помощь.

— Вы подождете здесь?

— Подожду.

Он остановился у стойки, что-то сказал бармену. Затем исчез в ночи. Я заказал чашку кофе, плеснул в него бренди. Когда Эстебан открыл глаза, я дал ему рюмку бренди. Он вновь заснул.

Мануэль вернулся, когда я еще пил кофе. Его сопровождали двое мужчин. Они остановились у стойки, заговорили на непонятном мне языке. Как мне показалось, на баскском. Этот язык невозможно выучить и понять, не родившись среди басков. Грамматика его чуть ли не сложнее, чем у языка индейцев хопи. Мне стало не по себе. Обычно я понимал речь других.

Мануэль оставил своих спутников у стойки, подошел к нашему столику.

— Я посоветовался с друзьями. Они думают, что вам можно помочь.

— Да вознаградит Господь их доброту.

— Идти надо этой ночью.

— Мы готовы.

Он с сомнением посмотрел на Эстебана.

— И он тоже готов?

— Да.

— Тогда пошли.

С трудом мне удалось поставить Эстебана на ноги. Его качало из стороны в сторону, он честил фашизм и состояние парикмахерского бизнеса в Мадриде. Мануэль повернулся к своим друзьям, что дожидались у стойки, покрутил пальцем у виска, указал на Эстебана и выразительно пожал плечами. Он подхватил Эстебана под руку с одной стороны, я — с другой, и мы вывели его из кафе.

Мужчины последовали за нами. Пройдя полмили, мы завернули в маленькую, на одну комнату, хижину. Приятель Мануэля, тот, что пониже, с длинными бакенбардами и в холщовых брюках, зажег свечи. Второй открутил крышку с фляжки сладкого вина и пустил ее по кругу. Эстебану я пить не дал. Решил, что ему пора трезветь.

Мануэль представил нас друг другу. Низкорослого с бакенбардами звали Пабло, второго, толстого, потного, лысеющего — Висенте. Я остался Энрике, а Эстебан — Эстебаном.

— Как я понимаю, вы хотите попасть во Францию? — обратился ко мне Висенте.

— Да, в Париж.

— Я уложу волосы Бриджит Бардо, — вставил Эстебан.

— Но границу перейти непросто.

— Нам об этом известно.

Пабло что-то сказал на баскском. Висенте ответил, а потом они вновь перешли на испанский.

— У вас есть веская причина для перехода границы. Как я понимаю, вы везете его в больницу?

— Совершенно верно.

— Когда ставится такая благородная цель, закон может и прогнуться. Но вы должны понимать, друг мой, какие нынче опасные времена. Многие пытаются переправить контрабанду через границу.

Я промолчал. Мануэль что-то вставил на баскском.

Незнание языка приводило меня в ярость. Но я выучить его не смог. И лишь удивлялся тому, как его учили сами баски.

— Видите ли, — продолжил Висенте, — мы должны просмотреть ваши вещи, чтобы знать наверняка, что вы не контрабандисты.

— Пожалуйста.

— Потому что мы помогаем только тем, кто не преследует личной выгоды.

Я положил «дипломат» на сколоченный из досок стол, раскрыл. Пабло и Висенте занялись содержимым «дипломата», Мануэль держался рядом с Эстебаном. Бумаги и одежда не вызвали ни малейшего интереса. Потому что все свое внимание они сосредоточили на моих сарагосских покупках.

— А что это такое? — спросил Висенте.

— Парикмахерские принадлежности.

Эстебан рванулся ко мне.

— Для моего салона! — он крепко обнял меня. — Ты мой друг, мой брат. Что ты мне купил?

— То, что тебе потребуется, Эстебан.

— Брат мой!

Пабло рылся в мешочке с дешевой косметикой, пластмассовыми расческами, ножницами, бигудями. Уважающий себя парикмахер всем этим пользоваться бы не стал. Он взял жестянку с пудрой, открыл ее, понюхал, посмотрел на меня. Его брови вопросительно поднялись.

— Это пудра для лица, — пояснил я.

Висенте облизал палец, сунул в пудру, вновь облизал, улыбнулся, что-то сказал на баскском Мануэлю и Пабло. Те радостно засмеялись.

— Может, вам оставить ее здесь, — предложил Висенте.

— Нам она понадобится.

— Разве вы не можете купить пудру в Париже? Там она лучшего качества. Французы знамениты своей косметикой.

— Это особая пудра.

— Я понимаю.

— Нам она просто необходима.

— Пудра для лица практически без запаха. Пудра для лица со сладким вкусом, в котором чувствуется горечь. Удивительная, знаете ли, пудра.

— С ее помощью мой друг добивается потрясающих результатов.

Баски загоготали. Эстебан изумленно таращился на них.

Он не мог понять причины веселья. Подумаешь, жестянка с пудрой.

Висенте положил жестянку в «дипломат». Я его закрыл, и тяжелая рука Висенте легла мне на плечо.

— Мы вам поможем. И я думаю, вы поступаете мудро, беря с собой эту пудру. В Париже вы ее если и найдете, то с большим трудом.

— Вы правы.

— Для большинства сортов пудры достаточно подушечки, но эта требует и шприц, не так ли?

Я промолчал.

— Мы переправим вас через границу, Энрике, но выезжать надо немедленно.

— Это хорошо.

— И я понесу ваш чемодан.

Я воззрился на него.