Автобусная поездка в Монреаль через Торонто оказалась, как я и предполагал, жутко утомительной. Как правило, я стараюсь не проводить в одном автобусе больше часа. Но это путешествие, особенно если учесть предшествующие ему три авиаперелета и моторизованный марш-бросок в компании Ежи Пжижешевского, оказалось наименее приятным из всех, пережитых мною ранее. Дороги в Канаде вообще-то неплохие, чего нельзя сказать про автобусные рессоры. Единственное преимущество торонтского автобуса состояло в том, что он доставил нас прямехонько в Монреаль, хотя я и не был на сто процентов уверен, что это давало нам какое-то преимущество.

Выйдя из нашего с позволения сказать отеля, я повернул налево и зашагал к центру города. Над Монреалем сгустилась ночь, но рю Сент-Катрин ярко освещалась уличными фонарями, а тротуары были запружены пешеходами. В атмосфере этого города ощущалось нечто ирреальное, и я поначалу не мог понять, что, но потом, пройдя несколько кварталов, догадался. Все тут выглядело очень по-американски — и супермаркеты, и парковки, и магазины с такими прямо скажем экзотическими названиями, как «Вулвортс» или «Рексолл драгз»6, но при этом абсолютно все надписи были на французском языке. Такое несоответствие придавало городскому пейзажу сходство с картинками-загадками из детских книжек на тему «Найдите в рисунке десять ошибок» и делало этот пейзаж не менее абсурдным, чем парад букингемских «мясоедов» перед Эйфелевой башней7.

Официально, разумеется, Монреаль считается двуязычным. Как, между прочим, и вся Канада, но за пределами провинции Квебек французский язык используют разве что в государственных документах. А здесь в Монреале, где франкоканадцы составляют по официальной статистике 65% городского населения — цифра очевидно занижена! — искрометная галльская речь явно доминировала. Некоторые вывески были только на французском, некоторые дублировались на английском, но в целом французский тут бесспорно считался главенствующим языком.

Я брел по улицам, и мои уши постепенно привыкали к звучанию иностранного языка. Квебекский французский отнюдь не является изуродованным вариантом языка Гюго и Наполеона, как может подумать коренной парижанин. Уроженец Корнуолла и его английский компатриот из Нортумберленда могут столкнуться с куда более серьезными трудностями при взаимном общении, чем монреалец и житель материковой Франции. Конечно, квебекцев отличает своеобразный акцент, как и характерные особенности интонаций и ритма речи, но всякий владеющий французским и обладающий чутким ухом, очень быстро сумеет привыкнуть к квебекскому говору.

Я вслушивался в звучащую вокруг меня речь и заставлял себя думать по-французски — если вы не умеете мыслить на иностранном языке, значит, вы еще не в полной мере им овладели! — и вдруг, когда я зашел в ночную забегаловку перехватить сэндвич с копченым мясом, а потом заскочил в соседний бар выпить бокал вина, произошла странная вещь.

Я вдруг обнаружил, что мне отнюдь не безразлична идея квебекской автономии.

Честно говоря, я давным-давно и думать забыл про эту идеологическую доктрину, пока тот болван в монреальском аэропорту не напомнил мне про нее. Некоторые политические движения становятся притчей во языцех только потому, что создают вокруг себя больше шума, чем другие. А Национальное движение Квебека в последнее время что-то приутихло. Несколько лет назад, когда его активисты закладывали бомбы в почтовые ящики, я был куда более последовательным их сторонником. (Если вы не находите своеобразной красоты во взорванных почтовых ящиках, то значит вы существо абсолютно бездуховное!). Но потом они утихомирились, да и в Нью-Йорке об НДК не было ни слуху ни духу, так что даже если мой интерес к ним и не совсем угас, то во всяком случае градус моего идеологического ража заметно понизился.

Но тут произошла чудесная метаморфоза. Я осушил бокал красного, молча провозгласив тост за Quebec Libre8. Потом повторил заказ и стал с любопытством разглядывать своих единомышленников, заполнивших этот монреальский бар. Двести лет британского ига ничуть не повлияли на их привычки. За эти два века сменилось не одно поколение, но мои ночные собутыльники не только не забыли французского языка, они даже выглядели как французы. Несомненно: Канадская Конфедерация должна быть расчленена! Несомненно: эти люди заслуживают свободы! Несомненно…

Я вышел из бара, так и не заказав третьего бокала. И, наверное, правильно сделал. Зажигательные призывы к гражданам Квебека уже роились в моем мозгу, так что после третьего бокала красного сухого эти лозунги заплясали бы и у меня на языке. А ведь мне не было позволено находиться в этой проклятой стране, и цель моего нынешнего пребывания здесь ни имела никакого отношения к героической борьбе за освобождение Квебека, так что я меньше всего хотел привлечь к себе внимание монреальской общественности.

Чем ближе я подходил к центральной части города, тем с большим успехом я мог противостоять песням сладкоголосых сирен. В самом сердце делового квартала пленительная аура французской культуры ощущалась в наименьшей степени. Все постройки тут были новехонькими, в современном стиле, и самым старым домам можно было дать лет пять от силы. Узкие параллелепипеды небоскребов из стали и стекла убегали в небо, кинотеатры и стриптиз-клубы, рестораны и бары скорее напоминали Бродвей, чем бульвар Капуцинов. Я съел очередной сэндвич с копченым мясом — это что-то вроде пастрами — и выпил бессчетное количество чашечек кофе.

По крайней мере тут было прохладно, куда прохладнее, чем в Нью-Йорке. Монреаль по-прежнему не вызывал у меня никаких нежных чувств, но я по-прежнему не мог поверить, что их хваленая Всемирная выставка стоит мессы, и мне даже думать не хотел о предстоящей разведывательной миссии в кубинском павильоне. Но с другой стороны, в Монреале не наблюдалось ни уличных беспорядков, ни убийственной загрязненности воздуха, и меня от моего домовладельца — как и от целого Нью-Йорка — отделяли четыреста миль. И, хвала Господу, тут было прохладно!

Хотелось надеяться, что температура такой и останется. Потому что наш так называемый гостиничный номер не был оборудован кондиционером.

Когда я вернулся в «отель», солнце уже взошло, но Минна еще не проснулась. Она целиком завладела двуспальной кроватью, расположившись на ней наискосок. Мне пришлось ее подвинуть, чтобы вытянуться рядом. Она даже не шевельнулась во сне. Я лежал на спине, закрыв глаза, и мысленно выполнял курс йоговских упражнений на расслабление отдельных групп мышц, а потом попытался отключить мозг, стараясь не думать ни о чем, что куда труднее, чем кажется. Так я пролежал минут двадцать. Когда я, зевнув, потянулся и встал с кровати, мое тело уже не ощущало усталости. Я взял новую смену белья и поднялся по лестнице в ванную комнату. Душа я там не обнаружил — только чумазую выщербленную ванну. Сначала я ее тщательно вымыл, потом наполнил водой и приступил к омовению тела.

Вернувшись в наш «номер», я разбудил Минну и отправил умываться. Она вернулась через десять минут, торопясь попасть на выставку до закрытия. Но я уверил ее, что выставка сегодня еще даже не открывалась.

Мы позавтракали и, поймав такси, отправились на выставку. «Экспо» занимала два островка на реке Святого Лаврентия. Мы приобрели недельный билет-"вездеход", на входе нам его проштамповали, после чего мы прошли через турникет и сели на так называемый «Экспо-экспресс», который и повез нас непосредственно к выставочным павильонам. Этот поезд был полностью автоматическим и народу в него набилось, как в вагон нью-йоркского метро в час пик.

Минна, прижав личико к оконному стеклу, то и дело восхищенно ойкала. Мы миновали Хабитат — новый концептуальный проект городской застройки, представляющий собой хаотично нагроможденные друг на дружку небольшие железобетонные кубы. Добравшись до середины реки, экспресс сделал остановку на острове Иль-де-Сент-Элен, потом переполз на остров Иль-де-Нотр-Дам, где мы и вышли из вагончика.

На Нотр-Даме размещалось большинство национальных павильонов, в том числе и кубинский. Я установил сей факт, сверившись с картой выставки, которую приобрел за доллар у турникета на входе. Сойдя с поезда, мы спустились вниз по длинной деревянной лесенке и присели отдохнуть на скамейку. Пока я изучал карту, Минна глазела по сторонам и тыкала пальчиком в павильоны. Рассмотрев карту вдоль и поперек, я выбросил ее за ненадобностью в урну. Что-либо понять из нее оказалось невозможно. Территория выставки была поделена на четыре сектора, каждому из которых соответствовала отдельная карта-раскладушка со множеством мелких чисел, обозначавших каждый объект, но при этом легенда, где расшифровывались эти числа, находилась на обратной стороне других карт, и все было настолько запутано, что я так и не смог понять, где находились мы, не говоря уж о каких-то конкретных павильонах. Избавившись от карты-головоломки, я попытался самолично произвести рекогносцировку местности, но так и не сумел определить, где мы находимся и где этот чертов павильон Кубы. Хотя теперь это уже не имело значения.

Колоссальные масштабы «Экспо» меня просто потрясли — к такому я не был готов. Вокруг, тесня друг друга, беспорядочно громоздились гигантские ярко раскрашенные постройки, состязающиеся в архитектурных излишествах: треугольники и сферы, дворцы и шатры, большинство которых очень точно передавали заявленную тему выставки, подчеркивая полную несовместимость «человека» и «его мира». Колоссальные павильоны напоминали застывших в доисторическом пейзаже динозавров. А внизу, у их подножия, копошились более мелкие обитатели речного островка, не столь внушительные с виду, но куда лучше приспособленные к борьбе за выживание — бутики и сувенирные лавчонки, киоски с хот-догами и прохладительными напитками, где весело журчали долларовые ручейки, в то время как выставочные исполины принимали посетителей бесплатно.

Над головой с жужжанием носились синие вагончики монорельсовой дороги, в небе порхали вертолеты, прогулочные катера бороздили воды каналов. Мимо нас проехал велорикша: сидящий сзади возница яростно крутил педали, а его пассажирка, престарелая дама, развалилась в кресле и обмахивалась сложенной картой «Экспо». Умница — она, похоже, нашла применение этой бесполезной штуке.

Людей вокруг была тьма-тьмущая. Посетители выставки или терпеливо выстаивали длинные очереди к самым большим павильонам или нервной трусцой перебегали от одной достопримечательности к другой. Все они покупали хот-доги и гамбургеры, лимонад, и сигареты, картонные пропеллеры на палочке, бумажные колпаки с именами (очевидно, их счастливых обладателей), вымпелы и прочую дребедень, которую никто в здравом уме и трезвой памяти никогда бы не стал покупать. Люди щеголяли в футболках и полотняных слаксах, шортах-бермудах, купальниках и мини-юбках. В руках у них были фотоаппараты, зонтики, фотоаппараты, младенцы, фотоаппараты, пластиковые пакеты и фотоаппараты... Наверное, Господь любит посетителей выставок — иначе бы он не создал их легион. В среднем монреальскую выставку посещало четверть миллиона человек в день, и по крайней мере столько же продефилировало перед нашей скамейкой менее чем за десять минут.

— А тут прохладно, — сказал я.

— Но на солнце становится жарковато, — возразила Минна.

— Но все же тут прохладнее, чем в Нью-Йорке.

— Да, прохладнее.

— Уже хорошо.

— Правда тут красиво, Ивен!

— Пожалуй, да.

Она слезла со скамейки и в восторге всплеснула ручками.

— Я так рада, что мы все-таки попали сюда! С чего начнем осмотр? Не хочешь прокатиться на монорельсовой дороге? В какой павильон пойдем сначала? Я хочу пить!

Я выполнил все ее желания. Мы покатались на монорельсовой дороге и на катере, который назывался «гидрокатом». Мы посетили столько павильонов, что ни один из нас не смог потом точно все их перечислить, пропустив те, у которых собрались особенно длинные очереди — конечно, там были самые интересные экспозиции; мы осмотрели тьму экспонатов, большинство из которых прославляли грандиозные экономические достижения и могучий индустриальный потенциал той или иной страны. Достижения и потенциал порой и впрямь поражали. Я увидел по крайней мере два десятка образцов лучших в мире кофейных зерен, которые, как уверяли сопроводительные таблички, произрастали только и исключительно в данной стране, при том, что все кофейные зерна в двадцати павильонах выглядели совершенно одинаково (возможно, это объясняется каким-то моим скрытым дефектом зрения). Как и изделия из полированного дерева. В каждом из африканских павильонов мы увидели не меньше двух десятков сортов полированной древесины — к неописуемому восторгу Минны.

К полудню жара в Монреале была под стать нью-йоркской. Мы пообедали в павильоне Алжира — симпатичном здании с вымощенным глазурованной плиткой полом и тканными коврами на стенах. Ресторанчик располагался в застекленном патио. Мы заказали кускус с ягнятиной — объедение, хоть и дороговато.

В павильоне Ямайки мы отведали банановых чипсов — с виду это были самые обыкновенные картофельные чипсы, а на вкус — как чипсы с беконом. В павильоне Уганды я выпил чашку угандийского кофе («угандийский кофе — лучший в мире!»), который ничем не отличался от самого обычного кофе. Выйдя из павильона Маврикия, мы увидели, как из «гидроката» выпал мальчишка. Спасатель прыгнул вслед за ним и затащил обратно на катер.

Около трех пополудни мы наконец набрели на павильон Кубы.

Думаю, мы несколько раз прошли мимо него, просто не заметив. Перед входом в павильон вытянулась короткая очередь. Мы встали в хвост и стали ждать. Служитель в униформе запускал посетителей группками человек по двадцать. Наконец настал и наш черед.

Кубинская экспозиция сильно отличалась от всех прочих на выставке. Это сразу бросалось в глаза. В то время как народы мира хвастались своими успехами в азартной игре в догонялки с западной цивилизацией, кубинцы хвастались тем, что до основания разрушили существовавшие ранее социальные устои. Стены павильона украшали увеличенные фотографии, изображавшие сцены кубинской революции: расстрельные команды с автоматами Калашникова, марширующих рубщиков сахарного тростника с мачете. Но простых «барбудос» затмевал вездесущий образ лично товарища Фиделя, смахивающий одновременно на проповедующего Христа и стервятника. Иллюминированная карта мира на одной из стен зримо изображала триумфальное шествие мировой революции по странам и континентам со времени окончания второй мировой войны до наших дней. Еще одна стена была испещрена революционными лозунгами и цитатами из речей Фиделя. В целом экспозиция производила, прямо скажем, незабываемое впечатление.

Но что особенно способствовало созданию в павильоне Кубы ауры какого-то сюрреалистического безумия, так это переходившие из зала в зал толпы посетителей. В основном это были преуспевающие представители современной американской буржуазии — в цветастых шортах-бермудах и с неизменными фотоаппаратами, они бродили по павильону, глазея на фотографическую летопись кубинской революции, тыкая пальцами, кивая, улыбаясь, комментируя, фотографируя, в общем реагируя на оголтелую кубинскую пропаганду с точно таким же видом, с каким они реагировали на угандийский кофе, ямайские банановые чипсы и греческие статуи, глотая и переваривая увиденное, при этом не сбавляя шаг и оставаясь абсолютно равнодушными к увиденному.

У меня внезапно возникло странное ощущение, что группки посетителей выходят из последнего зала кубинского павильона и оказываются во внутреннем дворике, там их встречает взвод кубинских «барбудос» в комбинезонах цвета хаки и ведет к кирпичной стенке. Женщины тут же начинают жаловаться на уставшие ноги, детишки канючить и просить хот-дог, а мужчины щелкать затворами своих фотоаппаратов, а в это время бородатые герои кубинской революции спокойно установят пулемет и длинной очередью покосят их всех. А потом во внутренний дворик заведут следующую группу из двадцати человек, потом еще одну и…

Я встряхнул головой, чтобы отогнать идиотские мысли. Шеф, решил я, послал меня на самую опасную охоту в истории человечества. Павильон Кубы был гнездом подрывной пропаганды — это уж точно. И тот, кто спланировал эту экспозицию, счел бы себя оскорбленным, если бы о его детище отозвались как-то иначе. Кубинский павильон славил кубинскую революцию, но сколь бы глубокое эмоциональное воздействие эта экспозиция ни оказывала на посетителей, с таким же успехом можно было бы проповедовать аэродинамику страусам.

Судя по дошедшим до Шефа слухам, кубинский павильон служил «крышей» для какой-то весьма секретной спецоперации. Но каким образом — я понять, убей Бог, не мог. В этом было не больше смысла, чем в использовании борделя в качестве «крыши» для подпольной торговли порнографическими открытками. Народу тут всегда полно, служителей не видно... Да этот павильон едва ли стал бы менее подходящим местом для секретного планирования диверсионных операций, имей он стеклянные стены.

Я задумчиво ходил по залам, и в какой-то момент ручка Минны незаметно выскользнула из моей ладони. Я остановился как вкопанный и стал озираться по сторонам, ища ее в толпе. Я пропустил несколько групп посетителей, надеясь, что Минна просто отстала, но она так и не появилась. Тогда я решил, что она убежала вперед, пока я читал на стене очередной образчик цветистой революционной пропаганды. Ну что ж, Минна не виновата, что ей стало скучно. Я двинулся за толпой к выходу и вышел на солнцепек.

Девочки нигде не было.

Я несколько раз позвал ее и пару раз обошел вокруг павильона. Все тщетно. Я бросился против течения толпы туристов, вбежал в павильон, но и там ее не нашел. Минут пять я потратил на поиски служителя и, найдя его, спросил, не видел ли он маленькую девочку с белокурыми волосами.

— No hablo ingles9, — ответил тот хмуро.

Не поверив ему, я повторил вопрос на испанском. Он равнодушно пожал плечами и поспешил удалиться. Выбежав наружу, я проинспектировал все тележки с хот-догами и все сувенирные киоски справа от павильона. Минны нигде не было. Я опять вернулся к павильону и устремился прямиком к ресторану, надеясь, что она могла увязаться туда с группой голодных посетителей. Официант меня не впустил, мотивируя отказ отсутствием свободных столиков. Я посвятил его в суть дела, но он фальшиво улыбнулся и заверил меня, что за весь день не видел тут никакой белокурой девочки. Я оттолкнул его и, бросившись в зал, стал искать Минну. Не нашел.

Выйдя за территорию павильона, я снова встал в очередь. Пришлось ждать минут пятнадцать, прежде чем охранник впустил меня внутрь. Я прошел весь маршрут с начала и до конца, ища Минну повсюду. Но там не оказалось ни служебного коридорчика, куда она могла бы случайно забрести, ни укромного уголка, где могла бы от меня спрятаться. Я опять вышел из павильона и трижды обошел его вокруг. Мои поиски не дали никакого результата.

Минна пропала.