Мэттью Скаддер (№7) - На острие

— Значит, Джо Деркин, — сказал я. — Очень любезно с его стороны.

— Мне он понравился.

— Да, парень что надо, — заметил я.

Мы расположились в кафе на Пятьдесят седьмой улице, совсем недалеко от моей гостиницы. Обеденное время закончилось до того, как мы там появились, поэтому нам дали спокойно посидеть за кофе. Я попросил еще чашечку. Кофе Хольдтке остывал, но он не замечал этого.

— Господин Хольдтке, не уверен, что я именно тот человек, который вам нужен.

— Деркин говорил...

— Знаю, что он мог сказать. Думаю, что вы добьетесь большего от людей, которым платили прежде. Тем, у которых контора в Манси. Они могли бы поручить ваше дело сразу нескольким оперативникам, им удалось бы охватить его шире, чем это смогу сделать я.

— Вы утверждаете, что они способны поработать лучше, чем вы?

Я подумал над его словами:

— Нет. Но они смогут лучше преподнести свою работу. Они будут снабжать вас подробными отчетами, сообщая, что именно ими сделано, с кем они разговаривали и что выяснили. Они тщательно, статья за статьей, подсчитают расходы и учтут каждый час, отданный вашему делу.

Отпив кофе, я поставил чашечку и, наклонившись вперед, сказал:

— Господин Хольдтке, я вполне приличный детектив, но у меня нет никакого официального положения. Чтобы заниматься сыскной работой в этом штате, нужна лицензия, а у меня ее нет. Никогда не чувствовал, что смогу выдержать волокиту, чтобы ее получить. Я не составляю постатейных перечней расходов, не обращаю внимания на время, не представляю отчетов. У меня даже нет офиса. Вот почему, кстати, мы пьем кофе здесь. У меня, конечно, есть приобретенные с годами нюх и опыт, но я не уверен, что именно для этих качеств вы нашли бы применение.

— Деркин не упоминал, что у вас нет лицензии.

— Ну, так мог бы. Секрета в этом нет.

— Как вы думаете, почему он посоветовал обратиться именно к вам.

Наверное, у меня был приступ совестливости. А может, просто не хотелось браться за эту работу.

— Отчасти потому, что он надеялся получить вознаграждение за свою рекомендацию, — ответил я.

Лицо Хольдтке помрачнело:

— Об этом он тоже ничего не сказал.

— Меня это не удивляет.

— Не слишком-то этично, — заметил он. — Ведь так?

— Вы правы. Впрочем, с его стороны было вообще не очень-то этично кого-то рекомендовать. Но отдам ему должное: он не направил бы вас ко мне, если бы не думал, что я самый подходящий детектив. Вероятно, он считает, что вы не прогадаете, вложив в меня деньги, а я вас не подведу.

— Вы с этим согласны?

Я кивнул.

— Прежде всего должен вас предупредить, что скорее всего вы понапрасну потратите свои деньги.

— Потому что...

— Потому что она объявится сама или не объявится никогда.

Задумавшись над моими словами, он помолчал. Никто из нас не говорил о том, что его дочь, возможно, мертва, но избавиться от этой мысли мы оба не могли.

Затем он спросил:

— И сколько же я выброшу на ветер?

— Предположим, вы мне выдадите тысячу долларов.

— Это будет предоплата, задаток или что-то другое?

— Не знаю, как вы это назовете. Поденной таксы у меня нет, и я не хронометрирую свое время. Просто иду, куда надо, предпринимаю то, что мне представляется разумным. В нашей работе, правда, всегда надо сделать и несколько обязательных шагов. Для начала я займусь тем, что полагается в таких случаях, хотя, честно признаюсь, не верю, что это окажется полезным. Да, и вот еще что!.. Возможно, мне придется кое-куда съездить, а это, как вы понимаете, тоже стоит денег. Когда, на мой взгляд, от вашей тысячи ничего не останется, я попрошу вас опять субсидировать меня, а вы уж решите, намерены ли это сделать.

Он принужденно рассмеялся:

— Не очень-то деловой подход.

— Знаю. Боюсь, я вообще не деловой человек.

— И все же вы внушаете мне доверие. Тысяча долларов... Полагаю, ваши личные расходы не войдут в эту сумму?

Я отрицательно покачал головой.

— Не думаю, что мне предстоят большие траты. И обычно я предпочитаю покрывать их сам, чтобы потом не приходилось отчитываться.

— Может быть, стоило бы поместить объявления в газетах, в колонках частных извещений? Или подать их в виде рекламы. С фотографией и обещанием вознаграждения. Конечно, мы бы оплатили их отдельно, не из вашей тысячи. Я знаю, что публикация подобных объявлений обходится дорого.

Мне не понравилась эта идея.

— Паула уже вышла из того возраста, когда ее фотографию целесообразно было бы поместить на молочных пакетах или среди объявлений о распродаже колготок, — сказал я. — Не думаю, что публикации в газетах вообще помогут нам. Вы только привлечете к себе внимание мошенников и охотников за вознаграждением, а от них больше хлопот, чем проку.

— Не могу избавиться от мысли, что у нее амнезия. Если она увидит свою фотографию в газете... А вдруг кто-то еще ее узнает?!

— Это не исключено, — сказал я, — но лучше пока отказаться от этой затеи.

* * *

На прощание он вручил мне чек на тысячу долларов, пару снимков дочери и листок с ее последним адресом.

Он перечислил мне названия ресторанов, где она работала. Кроме того, Хольдтке, оставил мне обе программки, заверив, что их у него еще много. Я записал его адрес и номера телефонов в Манси.

— Звоните в любое время, — несколько раз повторил он перед уходом.

Я сказал ему, что, вероятно, не стану звонить, пока не обнаружу что-нибудь конкретное.

Он заплатил за кофе и оставил официантке доллар. Уже в дверях Хольдтке произнес:

— Знаете, у меня появилось ощущение, что я приехал сюда не напрасно. Думаю, я сделал верный шаг: вы кажетесь честным и прямым человеком. Я это ценю.

У входа в кафе мастак по игре в три листика охмурял зевак, советуя не сводить глаз с красной масти, а сам то и дело озирался, опасаясь полиции.

— Я читал об этой игре, — заметил Хольдтке.

— Это не игра, — ответил я, — а чистой воды надувательство, наглое мошенничество. Выиграть у них невозможно.

— Именно так и было написано. И все же люди надеются, что им повезет.

— Знаю, — сказал я. — Это трудно понять.

* * *

После его ухода я зашел в копировальную мастерскую и заказал сотню отпечатков фотографии девушки. Затем вернулся в гостиницу и на обратную сторону каждого снимка шлепнул штамп с моим именем и телефоном...

Жилой дом из красного кирпича, где до исчезновения жила Паула Хольдтке, находился на Пятьдесят четвертой улице, неподалеку от Девятой авеню. Я отправился туда сразу после пяти; на улицах было полно возвращавшихся домой служащих. В вестибюле я насчитал более пятидесяти кнопок звонков, а рядом увидел отдельный звонок с табличкой «ДОМОУПРАВ». Прежде чем позвонить, я просмотрел список жильцов; имени Паулы Хольдтке там не было.

Домоуправом оказалась высокая, довольно худая женщина. Лоб ее был широковат, а подбородок казался чересчур узким, отчего лицо ее напоминало клин. Она была в цветастом домашнем платье, в руке дымилась сигарета. Как следует рассмотрев меня, женщина сказала:

— Простите, но сейчас у меня нет свободных мест. Если в ближайшие пару недель ничего подходящего не найдете, позвоните мне.

— А сколько вы берете за комнату?

— Сто двадцать в неделю, включая плату за электричество, но у нас есть комнаты и получше, они обходятся дороже. Формально в нашем доме жильцам не разрешается готовить в номерах, но если вы поставите у себя маленькую плитку, никто не будет против. В каждой комнате есть холодильник. Он совсем крошечный, но для молока места хватит.

— Я пью черный кофе.

— Тогда холодильник вам, наверное, не понадобится. Впрочем, это неважно. Все равно свободных комнат нет и в ближайшее время, вероятно, не будет.

— А у Паулы Хольдтке была плитка?

— Она работала официанткой и скорее всего питалась на работе. Знаете, я сначала подумала, что вы полицейский, но потом поняла, что ошиблась. Пару недель назад ко мне заходил легавый, а совсем недавно заглянул мужчина, назвавшийся ее отцом. У него приятное лицо, а волосы рыжие, седина почти не заметна... Что же случилось с Паулой?

— Как раз это я и пытаюсь выяснить.

— Не хотите ли зайти? Полицейскому, правда, я рассказала все, что знала, потом примерно то же самое сообщила ее отцу, но, наверное, у вас есть еще какие-то вопросы? Ведь так?..

Я спустился вслед за ней по длинному лестничному пролету. Мы остановились внизу, у стола, заваленного конвертами.

— Здесь жильцы разбирают почту, — сказала женщина. — Почтальон не раскладывает письма по ящикам, а просто оставляет корреспонденцию здесь. Хотите верьте — хотите нет, но так надежнее. В соседних домах почтовые ящики находятся в вестибюле, а туда часто вламываются бродяги. Они ищут чеки пособий по бедности, заодно воруют и письма... Прямо, пожалуйста. Последняя дверь налево — моя.

Ее комната была небольшой, но очень аккуратной. Ничего лишнего: только кушетка, стул с прямой спинкой кресло, небольшой кленовый письменный стол с откидной доской и комод, на котором стоял телевизор. На полу, покрытом линолеумом «под кирпич», лежал овальный коврик с кистями.

Я опустился на стул, а она принялась листать толстенный гроссбух. Через пару минут она нашла нужную запись и сказала:

— Смотрите: в последний раз мы виделись, когда Паула принесла квартплату. Это было шестого июля, понедельник. Как обычно, она заплатила сто тридцать пять долларов. У нее была чудесная, чуть побольше обычной, комнатка прямо над моей. В следующий понедельник она у меня не появилась, хотя обычно вовремя платила за жилье. Поэтому в среду я попыталась найти ее сама. Я всегда жду до среды, а потом обхожу тех, кто задолжал. Если кто-то просрочит два дня с оплатой, это не беда: я никого из дома не выбрасываю, а просто напоминаю, что пора заплатить. Знаете, есть люди, которые ни за что не заплатят, если им не напомнить.

Так вот, я постучала в ее дверь, но мне никто не открыл. На обратном пути, возвращаясь к себе, я снова к ней заглянула; Паулы по-прежнему не было. На следующее утро, а это уже был четверг, я снова попыталась достучаться до нее, а поскольку она не отозвалась, воспользовалась своим ключом.

Тут она нахмурилась.

— Не пойму, почему я так поступила. Я знала, что девушка по утрам обычно бывала дома, хотя и не всегда, конечно. Вроде бы беспокоиться не было оснований: квартплату она задерживала всего на три дня... Ах, да, припоминаю! Паула несколько дней не забирала письма — это показалось мне странным. Подумайте сами: письма, а тут еще и квартплата... Одним словом, я решила открыть ее комнату.

— Что же вы обнаружили?

— Слава Богу, не то, чего опасалась. Знаете, как противно вламываться к людям! Думаю, вы меня понимаете. Когда человек живет один в меблированной комнате, то, открывая его дверь, боишься увидеть самое худшее. На этот раз, к счастью, все обошлось: ее комната была пуста.

— Как — совершенно пуста?

— Нет, конечно. Мебель, естественно, стояла где положено. И еще она оставила постельное белье. Мои жильцы пользуются своим постельным бельем. Когда-то давно я его выдавала, но вот уже лет пятнадцать не делаю этого. Одеяло, простыни, наволочки Паулы были на кровати. Однако в шкафу оказалось пусто. Ничего не было и в холодильнике. Мне стало ясно, что она съехала.

— Не пойму, почему все-таки она бросила постельное белье?..

— Может быть, она нашла комнату в доме, где в квартплату включают стоимость белья? А может, она уехала из города надолго и не смогла забрать все. Впрочем, девушка могла просто о нем забыть. Вы же не забираете с собой простыни и одеяла, уезжая из мотеля, если вы не вор! Живя в меблирашках, люди привыкают к этому.

Я спросил:

— Вы говорите, она служила официанткой?

— Да, так она зарабатывала на жизнь. Вообще-то она была актрисой. А может, только мечтала ею стать? Большинство моих жильцов пробуют силы в шоу-бизнесе. Я имею в виду тех, кто помоложе. Но у меня живут и несколько стариков, они получают пенсии и пособия — этого им хватает. Вы не поверите, но одна жиличка платит за комнату всего семнадцать долларов тридцать центов в неделю, а у нее одна из лучших комнат в доме! Когда я по средам карабкаюсь к ней на шестой этаж за квартплатой, то, скажу вам, мне иногда кажется, что овчинка не стоит выделки...

— Вы не знаете, где Паула работала перед тем, как уйти?

— Я вообще не уверена, что она в то время работала. Не помню, говорила ли она мне об этом. Вряд ли. Знаете, я стараюсь с ними не сближаться. День прошел — и ладно. Жильцы ведь приходят и уходят. Только старики остаются со мной, пока их Господь не призовет, а молодежь день здесь — день там. Одни возвращаются домой, к родителям, другие подсоберут деньжат и перебираются на приличную, настоящую квартиру, третьи заводят семьи или просто с кем-то сходятся. Да мало ли что с ними может произойти!

— А Паула долго у вас прожила?

— Года три, пожалуй. Да, на этой неделе будет ровно три года, как она появилась. Помню, об этом спрашивал ее отец, когда заходил. Но раз прошло уже два месяца с тех пор, как она съехала, то полных трех лет не наберется. И все же она жила у меня дольше многих других, исключая, конечно, стариков, для которых квартплата заморожена. Мало кто прожил здесь столько же.

— Расскажите мне о ней.

— А что вас интересует?

— Не знаю точно. Ну, например, с кем она дружила? Как проводила свободное время? Вы — женщина наблюдательная, многое могли подметить.

— Так-то оно так, наблюдательная, да на многое закрываю глаза. Вам понятно?

— Думаю, да.

— Я сдаю пятьдесят четыре комнаты. Иногда девушки сбрасываются и вдвоем снимают комнату побольше. Сейчас у меня шестьдесят шесть жильцов. Я требую от них не так много: вести себя тихо, держаться прилично и платить за квартиру в срок. Но меня не касается то, как они зарабатывают деньги.

— Не была ли Паула мошенницей?

— У меня нет оснований так думать и подозревать ее в этом, хотя клясться на Библии я бы не стала. Одно скажу: по меньшей мере четверо из моих жильцов зарабатывают на хлеб подобным образом. Впрочем, их может быть и больше. Однако я не представляю, кто эти люди. Я только вижу, что женщина встает рано утром и отправляется на работу. Откуда же мне знать, чем она занимается? Она может разносить подносы в ресторане или обслуживать клиентов в массажном кабинете — или как там еще называются эти заведения. У меня правило: жильцы не должны принимать гостей в своих комнатах. За этим я строго слежу. Но то, чем они занимаются вне дома, — их личное дело.

— Вы никогда не встречали кого-либо из приятелей девушки..

— Она здесь с ними не появлялась. Это не разрешается. Я не дура: догадываюсь, конечно, что некоторые тайком проводят к себе гостей. Однако никто этим не злоупотребляет, зная, что я этого не потерплю. Если же у нее были подруга или приятель в моем доме, то я об этом ничего не слышала.

— Значит, нового адреса она не оставила?

— Нет. После того как Паула в последний раз внесла деньги за комнату, я больше ее не видела.

— А что вы делали с ее корреспонденцией?

— Возвращала почтальону с пометкой: «Уехала, не оставив адреса». Вообще-то она получала мало писем. В основном приходили телефонные счета да рекламный мусор, который бросают каждому.

— Какие у вас были отношения?

— Пожалуй, нормальные. Она девушка спокойная, вежливая, чистоплотная. Деньги за комнату отдавала в срок. Все это время у меня не было с ней никаких проблем.

Она полистала гроссбух.

— Как-то Паула заплатила сразу за две недели, а однажды пропустила чуть ли не месяц, но потом каждый понедельник вносила дополнительно по пятьдесят долларов, пока не рассчиталась со мной. Если человек прожил у меня какое-то время и я вижу, что он аккуратный и порядочный, то я иду ему навстречу. Конечно, это не должно превращаться в привычку, но иногда людей надо поддерживать: у каждого бывают трудные времена.

— Как вы думаете, почему она съехала, ничего не сказав вам.

— Не знаю, — ответила она.

— И нет никаких догадок?

— Бывает, иногда на них будто что-то накатывает. Они могут прямо посреди ночи собраться и исчезнуть, проскользнув за дверь с чемоданами. Правда, в таких случаях они «забывают» заплатить мне как минимум за неделю. Паула же ничего не была должна. Я даже не знаю точно, когда она ушла. Могу только предположить, что в понедельник она внесла деньги, а днем позже выехала. Она дней десять не попадалась мне на глаза после того, как принесла квартплату.

— Как-то странно, что она съехала, не сказав вам ни слова.

— Может быть, было уже поздно, когда она выходила, и она не захотела меня тревожить. Или, наоборот, чересчур рано. Кроме того, я могла выйти из дома. Знаете, я часто хожу в кино. Больше всего люблю смотреть фильмы в будни, примерно в середине недели, после полудня. В это время в зале почти пусто, и так приятно посидеть перед большим экраном. Я подумывала купить себе видик, чтобы смотреть фильмы дома, в своей комнате, в любое время. Да и прокат обошелся бы всего в два-три доллара за день, но этот крошечный экран... Это все равно что молиться дома перед иконой, а не в храме.

Глава 3

Той ночью примерно за час, стучась в каждую дверь, я обошел весь дом с верхнего по нижний этаж. Но многих жильцов не застал. Беседы с шестью или семью соседями Паулы ничего мне не дали. Лишь одна квартирантка смогла опознать Паулу по фотографии, но и она не имела ни малейшего представления о том, что девушка отказалась от комнаты и съехала.

Решив наконец, что сегодня пора заканчивать, я собрался уходить, но напоследок снова заглянул к хозяйке. Она не спала: по телеку показывали детектив с продолжением — «Под угрозой». Женщина была настолько увлечена сюжетом, что мне пришлось подождать, пока не начнется реклама.

— Отличный фильм! — сказала она, отключая звук. — Интрига закручена так, что соображать надо быстро, а то потеряешь нить.

Я спросил, в какой комнате жила Паула.

— Думаю, в двенадцатой. — Она посмотрела вверх. — Да, точно, в двенадцатой. Этажом выше.

— Наверное, эта комната уже занята?

Она рассмеялась:

— Разве я вам не говорила, что сейчас у меня нет свободных комнат? Думаю, прошло не больше суток после того, как я узнала, что Паула съехала, и комнату снова заняли. Позвольте, я опять загляну в свою книгу. Видите. Прайс въехала в двенадцатый номер восемнадцатого июля. А когда Паула ушла?..

— Я точно не знаю. Это вы обнаружили шестнадцатого, что она съехала.

— Так вот: комната Паулы снова была сдана восемнадцатого числа, а может, даже семнадцатого. Свободные комнаты я сдаю практически сразу же: у меня и сейчас очередь в полдюжины из тех, кто хочет здесь поселиться.

— Вы сказали, новую квартирантку зовут Прайс?

— Да, Джорджия Прайс. Она танцовщица. В прошлом году, знаете ли, танцовщицы тоже шли чуть ли не косяком.

— Пожалуй, проверю, дома ли она. — Уходя, протянул хозяйке снимок. — Вдруг вы что-то еще вспомните. Мой номер на обороте.

Едва взглянув на фотографию, она сказала:

— Вылитая Паула! Очень похожа. А ваша фамилия — Скаддер? Подождите минуточку — вот моя визитка.

«Флоренс Эддерлинг, — было написано на карточке. — Сдача комнат».

— Зовите меня просто Фло, — произнесла она. — Или Флоренс. Неважно.

* * *

Джорджии Прайс в комнате не оказалось. И я, теперь уже окончательно решив, что сегодня пора остановиться, вышел на улицу. Неподалеку, в кулинарии, купил бутерброд и съел его по дороге на собрание.

На следующее утро я отнес чек Уоррена Хольдтке в банк и часть денег взял наличными. Причем сотню — купюрами по одному доллару. Их я положил в правый карман брюк — на тот случай, если придется снова подать какому-нибудь попрошайке.

Иногда я от них отделываюсь, но порой запускаю руку в карман и даю-таки доллар особенно настойчивым.

Эта привычка появилась у меня давно. Дело в том, что несколько лет назад я оставил службу в полиции, бросил жену и сыновей, а жить перебрался в гостиницу. Примерно тогда же я стал откладывать десятую часть заработка, предназначая эти деньги тому молитвенному дому, который подвернется первым. Так уж вышло, что все чаще и чаше я проводил время в храмах. Не знаю, что я там искал, не уверен, нашел ли что, но почему-то мне казалось вполне нормальным отдавать десять процентов заработка за то, что я там получал. Что бы это ни было!

Став трезвенником, какое-то время я продолжал жертвовать свою «десятину» церкви, но у меня вдруг пропало чувство, что это правильно. И я завязал. Но ощущение, что уж теперь-то я все делаю верно, почему-то не появилось. Сначала я хотел отдавать эти деньги обществу «Анонимных алкоголиков». Однако выяснилось, что там в средствах особенно не нуждаются. Просто на собрании пускают кружку по кругу, чтобы покрыть свои расходы на его проведение, и самое большее, что от вас требуется, это положить в нее доллар.

Тогда-то я и решил раздавать деньги людям, которые просят на улицах. Я почему-то испытывал неловкость, сберегая «десятину» лично для себя. А разве не лучший способ отделаться от денег — поделиться ими с нуждающимися?

Уверен, кое-кто из побирушек тратил мои подачки на выпивку или наркотики. А почему бы и нет? Каждый расходует деньги на то, в чем больше всего нуждается. Поначалу я пытался сортировать нищих, но быстро бросил это занятие. С одной стороны, мне показалось, что я слишком много на себя беру, да к тому же это смахивало на работу — своего рода мгновенное расследование. С другой стороны, я не мог не вспомнить о том, что когда отдавал деньги церкви, меня мало заботило, как их израсходуют. От щедрот своих я был бы готов, пожалуй, согласиться даже на вклад в приобретение «кадиллака» для монсеньора. Так почему же теперь меня должно смущать то, что мои деньги могут пойти на оплату «порше» торговца наркотиками?..

* * *

Продолжая ощущать прилив щедрости, я добрался до северной части Мидтауна, где вручил пятьдесят долларов Джо Деркину.

Я заранее уведомил его о своем приходе, и он ждал меня в обшей комнате. Мы не виделись год, а то и дольше, но он изменился мало. Пожалуй, прибавил пару фунтов, что вполне мог пережить. Постоянные выпивки уже оставили след на его лице, что, впрочем, еще не было веской причиной для того, чтобы совсем бросить выпивать. Ну кто, скажите, перестает пить из-за двух-трех лопнувших сосудиков и слегка лилового румянца?

Он сказал:

— Я как раз думал о том, нашел ли тебя торговец «хондами». У него еще какая-то немецкая фамилия, но я ее не запомнил.

— Хольдтке. И не «хондами», а «субару».

— Действительно, Мэтт, разница очень существенная. Ну да ладно. Как ты поживаешь?

— Неплохо.

— Выглядишь хорошо. Беспорочное существование, а?..

— Моя тайна.

— Рано встаешь? Много клетчатки в твоей диете?

— Ну да — иногда иду в парк и там грызу кору.

— Как и я. Просто не в силах удержаться.

Он пригладил ладонью волосы. Темно-каштановые, почти черные, они в этом не нуждались, поскольку выглядели так, словно он только что причесался.

— Знаешь, мне приятно тебя видеть, — вдруг сказал он.

— Мне тоже, Джо.

Мы пожали друг другу руки. Чуть раньше я взял в руку две двадцатки и десятку, и во время рукопожатия они просто соскользнули с моей ладони в его. Исчезнув на мгновение в кармане, его рука появилась вновь уже пустой. Затем он сказал:

— Ваша встреча, похоже, оказалась выгодной для тебя?

— Не уверен пока, — ответил я. — Хотя я получил от него кое-какие деньги. Пришлось постучаться в несколько дверей. Не знаю, выйдет ли из этого что-нибудь путное.

— Хорошо уже то, что ты успокоил его душу. Ведь он делает все, что может, не так ли? К тому же ты его не оберешь.

— Нет.

— Я взял у него фотографию и поручил ребятам проверить в морге. С июня там лежит несколько неопознанных белых женщин. Но ни одна на нее не похожа.

— Я был уверен, что ты это сделаешь.

— Так-то оно так, но это пока все, что я предпринял. Думаю, полиции тут делать нечего.

— Знаю.

— Поэтому я и отправил его к тебе.

— Я так и понял.

— Мне было приятно тебе помочь. Что-нибудь уже удалось выяснить?

— Еще рановато говорить о результатах. Впрочем, я узнал, что она съехала со своей квартиры. Просто собрала вещички и смылась.

— Ну, что же, неплохо для начала, — сказал он. — Больше шансов, что она жива.

— Согласен. И все-таки концы с концами не сходятся. Ты говоришь, что морг проверил. А как насчет больниц?

— Ты думаешь, кома?

— Не исключено.

— Когда родители разговаривали с ней в последний раз? В июне? Для комы это перебор.

— Она может затянуться на годы.

— Да, верно.

— Квартплату в последний раз она внесла шестого июля. Так что, выходит, прошло два месяца и несколько дней.

— Все равно многовато.

— Для человека в коме это как одно мгновение. Он посмотрел на меня. В его светло-серых глазах промелькнуло что-то похожее на сдержанное веселье.

— Мгновение! — усмехнулся он. — Сначала она выезжает из дома, а затем въезжает в больницу. И все это — за одно мгновение!

— Но могло же случиться и так, — сказал я, — что она переехала и в тот же или, например, на следующий день попала в аварию. Никаких документов при ней не оказалось: пока она была без сознания, какой-то гражданин с обостренным чувством общественного долга украл у нее сумочку. Вполне возможно, что она сейчас лежит где-нибудь в больнице под придуманным врачами именем. Она не успела сообщить родителям о переезде, потому что с ней произошел несчастный случай. Не утверждаю, что именно так обстоят дела, но это действительно могло произойти.

— Допускаю. Значит, будешь проверять больницы?

— У меня мелькала мысль зайти в одну по соседству.

— Но несчастье могло случиться с ней в любом районе!

— Знаю.

— Она могла оказаться где угодно, поэтому следует справиться во всех городских больницах.

— И я так думаю.

Он бросил на меня взгляд.

— У тебя есть ее снимки? Это было бы очень кстати. Смотри-ка, да тут еще номер твоего телефона! Наверное, ты не рассердишься, если я раздам несколько штук коллегам и попрошу их присмотреться к безымянным больным?

— Ты бы очень мне помог.

— Конечно. А ты, однако, многого хочешь, заплатив один лишь плащ!

«Плащ» на полицейском жаргоне — это сто долларов. «Шляпа» означает двадцать пять, а «фунт стерлингов» — пять баксов. Эти словечки вошли в обиход давным-давно, когда одежда стоила дешевле, чем сейчас, а британский фунт весил куда больше.

Я заметил:

— На твоем месте я был бы более внимательным: ты пока получил только пару шляп.

— Иисусе!.. — произнес он. — Какая же ты все-таки дешевка! Неужели никто тебе это не говорил?

* * *

Скоро выяснилось, что в больницах ее нет. Во всяком случае, в пяти округах города. Я, впрочем, и не очень надеялся найти ее там, но проверить все же следовало.

Мне сообщил об этом Деркин. К тому времени я и сам изрядно потопал по тротуарам. Несколько раз заходил в дом Флоренс Эддерлинг, где снова обходил этажи и снова беседовал с жильцами, если те оказывались на месте. В доме снимали комнаты не только женщины, но и мужчины, причем не одни старики, но и молодые люди, не сплошь ньюйоркцы, но и приезжие. И все же основная масса квартирантов госпожи Эддерлинг имела много общего с Паулой Хольдтке: это были молоденькие, недавно приехавшие в город девушки с большими ожиданиями и пустыми кошельками.

Лишь немногие из них знали Паулу по имени, хотя почти все узнавали ее на фотографии. Или думали, что узнают. Как и Паула Хольдтке, большую часть времени они проводили вне дома, а когда бывали там, то сидели по своим комнатушкам за закрытыми дверями.

— Я думала, что жизнь у нас здесь будет, как в фильмах сороковых годов, — поделилась со мной одна девушка. — Остроумная хозяйка и молодые актрисы, которые по вечерам собираются в гостиной поболтать о прическах, ухажерах и пробах в кино. Но все оказалось не так. Гостиная, правда, когда-то здесь была, но ее давно перегородили, превратив в две отдельные комнаты, так что в ней давно уже никто не собирается. Конечно, кое-кому из жильцов я киваю и улыбаюсь, однако как следует никого из них не знаю. Ту девушку — Паулу?.. — я встречала довольно часто, но никогда не слышала ее имени. Даже не подозревала, что она здесь больше не живет.

* * *

Продолжая поиски, несколько дней спустя, утром, я отправился в контору Актерской гильдии. Там мне быстро удалось выяснить, что Паула Хольдтке в гильдии не состояла. Проверявший списки молодой человек осведомился, не могла ли она входить в какую-либо другую организацию, например Американскую федерацию артистов радио и телевидения или Гильдию работников сцены. Я ответил, что ничего об этом не слышал, и он был настолько любезен, что сам позвонил туда. Однако в их списках ее фамилии не было.

— Возможно, она выступала под другим именем, — предположил он. — Правда, и ее настоящая фамилия вполне приемлема. Если напечатать ее, то она будет смотреться неплохо. Тут дело в другом: большинство людей при чтении либо исказят эту фамилию, либо затруднятся при ее произношении. Вы не думаете, что она могла назваться Паулой Холден или как-то иначе, более броско?

— Она не сообщала родителям ни о чем подобном.

— Как правило, о таких решениях не торопятся извещать родителей, особенно если те сильно связаны со своими родовыми корнями. А это случается нередко.

— Пожалуй, вы правы. Однако в двух спектаклях, где была занята, она выступала под собственным именем.

— Могу я взглянуть? — Он взял у меня обе программки. — А это, наверное, поможет. Да вот и она, Паула Холь-д-тке. Я правильно произношу ее фамилию?

— Да.

— Прекрасно! Не могу представить, как еще можно произнести это имя, но какая-то неуверенность все-таки сохраняется. Она могла написать фамилию чуть иначе. Например, х-о-л-т-к-и. Впрочем, это тоже режет глаз, не правда ли? Давайте посмотрим дальше. "Паула Хольдтке окончила по классу театра Боллстейтский колледж, — ох, бедняжка! — где выступила в «Цветущем персиковом дереве» и в «Саде Грегори». «Цветущее персиковое дерево» написал Одетс, но что такое «Сад Грегори»? Догадываюсь, студенческая работа! Вот и все, что нам сообщают о Пауле Хольдтке.