ХАРЛАН ЭЛЛИСОН
      ЯСНОГЛАЗЫЙ
      Ступни без пальцев. Мягкие ступни, поросшие мехом. Шаги звучали тихо, меховые подошвы мягко ступали по холодным чернильно-черным коридорам того места. Места, ставшего обиталищем Ясноглазого еще раньше, чем время сделалось чем-то более или менее реальным. Раньше, чем другие места получили названия. Просто - темное, затененное место что-то вроде кляксы под небом вечной ночи. В том небе не мерцала ни одна подобная ледяному осколку безумная звезда - непроглядная ночь и сама по себе несла достаточно холодного безумия.
      Ночь была знакома Ясноглазому. Но и день был ему известен... Знал он едва ли не все на свете. Червей. Кротов. Гниющие стволы деревьев. Яичные белки. Музыку. Просто какие-то случайные звуки. Звуки движения рыб в подводных глубинах. Солнечные вспышки. Как грубая одежда царапает кожу. Рыскающих по тундре псов. Как с возрастом седеют и выпадают волосы. Ход часового механизма. Мороженое. Восковые печати на пергаментных рукописях: Траву и листья. Металл и древесину.
      Верх и низ. Проще говоря: почти все, что здесь, - и почти все, что там. Все это Ясноглазый знал.
      Потому теперь его еле слышная шелестящая поступь и раздавалась в безмолвных и мрачных - хоть кое-где и светящихся - коридорах. Именно потому он и решил наконец отправиться в предназначенное ему долгое путешествие.
      У громадных деревянных ворот спал, свернувшись клубком, гигантский зловонный крысюк по кличке Томас. Стоило появиться Ясноглазому, как крысюк заворочался. Потом приподнял вытянутую, будто у борзой, морду - и в его багровых глазах засветилась лукавая осмысленность. Страшная голова застыла - а потом зверь медленно встал на лапы. Хвост, словно кусок провода, со свистом рассекая воздух, вовсю хлестал по уложенному вручную булыжнику, наполняя безмолвную ночь шлепками и шорохом.
      - Пора, - прошептал Ясноглазый. - Ко мне, Томас.
      Громадный серый зверь протрусил к Ясноглазому и прильнул к ноге хозяина. Потом осторожно обнюхал полную старых черепов сетку - и усы его мигом взметнулись вверх, будто удивленные ресницы.
      Соскребая налипшую грязь и заледеневшие комки невесть какой дряни, Ясноглазый с трудом растворил огромные деревянные ворота. Тяжелое железное кольцо гулко звякнуло, стоило Ясноглазому, открыв створку, его отпустить. Потом Ясноглазый оседлал гигантского крысюка - и без всяких команд и понуканий зверь по кличке
      Томас уверенно протопал за ворота, оставив позади единственный дом, какой Ясноглазый когда-либо знал. Тот дом, который ему уже не суждено было увидеть снова. Земля лежала во мгле.
      Странные и жутковатые знамения заставили Ясноглазого покинуть это место. Не склонный поначалу верить их действительному значению, Ясноглазый какое-то время продолжал следовать привычному шаблону своей жизни. Жизни, прожитой в одиночестве. Но, в конце концов, когда угрожающая смесь кроваво-красного и серого окрасила не бо, он понял, что произошло. Теперь его долг состоял в том, чтобы добраться до места, которого он никогда не видел - о котором многие столетия назад лишь слышал от других, ушедших. Именно ему предназначалось сделать то, что должно быть сделано. Все остальные давным-давно мертвы - они умерли задолго до того, как Христос занял место Вараввы на кресте. Куда именно Ясноглазому следовало добраться, он не знал и сам - ибо места этого еще не существовало, когда остальные покинули мир. Но добраться туда следовало - хоть Ясноглазый никогда там и не бывал. Он оказался последним в роду (названия его раса не имела)Так, тысячелетия проводя в своем обиталище, Ясноглазый лишь смутно представлял себе, что именно от него потребуется. Так или иначе, смысл знамений он понял - знамения ворвались в ночь именно затем, чтобы он их увидел. Вызов прозвучал - и Ясноглазый должен был идти.
      Сколько ему предстоит идти, Ясноглазый не ведал. А туман, казалось, покрывал весь мир мягкой и влажной пеленой, суля не слишком большую удачу Ясноглазому ему и его ушедшим сородичам - их общей миссии.
      И Ясноглазого вдруг охватила страшная необъяснимая тоска. -Скорбь, которую ни постичь, ни одолеть - о которой он даже не решался задумываться. Пылающий взор его пронзал туман, пока Томас спокойно вышагивал к месту назначения Ясноглазого.
      Гигантский крысюк беспечно выскочил из тумана. Они наконец вырвались из спускавшихся откуда-то сверху округлых водянистых масс. Затем по обеим сторонам выросли черные скалы; мерцающие точечки алмазного блеска играли на камнях - и Ясноглазый понял, что они оказались в пещерах. Но куда лежит их путь - вглубь или к поверхности, - он не знал. Быть может, они выходили из глубоко потаенного в земных недрах края к этим не столь потаенным пещерам? Должны ли они выбраться на какую-то другую поверхность?
      Где-то вдалеке засиял пульсирующий свет, и Ясноглазый пришпорил Томаса. Тусклый поначалу свет становился все ярче, добавились желто-оранжевые оттенки - а потом донеслись глухие угрожающие удары будто бы громовых раскатов. Когда Ясноглазый верхом на Томасе обогнул изгиб коридора, каменный пол пещеры вдруг оборвался и на пути оказалась яма кипящего камня. Котел лавы, что рвала твердую породу, шипел и булькал с бешеным неистовством.
      Свет на мгновение ослепил Ясноглазого, а жар был просто удушающим. Резкая сернистая вонь ударила в ноздри - и наезднику пришлось отвернуться.
      А гигантский крысюк, выгнув спину, отскочил назад напоминая в этот момент скорее гусеницу, чем грызуна, - и Ясноглазый мигом оказался на полу пещеры. Сетка с черепами отлетела куда-то в сторону. Затем Ясноглазый встал и погладил испуганного зверя - уже после того, как Томас, дрожа от страха и пятясь, все же вернулся к хозяину. Трясясь мелкой дрожью, гигантский крысюк притих.
      Ясноглазый подобрал черепа. Все они снова были на месте - если не считать одного, что, прокатившись по каменному полу, с негромким шипением исчез в каменном котле. Крысюк обнюхал стены - одну, затем другую - и пристроился у дальней. Ясноглазый внимательно рассматривал провал в каменном полу. Яма шла от стены к стене - а конца ей не было видно. Томас клацал зубами.
      Ясноглазый отвел взгляд от бушующего котла и посмотрел в полные страха глаза животного. "Ну что, Томас?" спросил он. Жуткая морда крысюка лишь слегка дернулась - и он еще тесне.е прижался к стене. Его обращенный на хозяина взгляд выражал мольбу. Ясноглазый опять подошел к зверю, наклонился и погладил густую ровную шерсть. Затем коснулся стены. Странно - стена оказалась совсем не горячая. Даже прохладная.
      Выходит, крысюк чуял.
      Ясноглазый встал и зашагал обратно по коридору. Примерно в полумиле от огненного котла он обнаружил боковой коридор. Даже не оборачиваясь, он знал, что Томас молча следует позади. Указывая животному путь, Ясноглазый направился по боковому коридору. Сама Земля не могла удержать Ясноглазого от исполнения того, что должно быть исполнено.
      Они долго следовали по коридору - пока стены не стали постепенно сходиться, а неровный пол - приближаться к усеянному сталактитами потолку. Ясноглазый спешился и пошел рядом с крысюком. Откуда-то снизу время от времени доносился странный негромкий гул. Всякий раз, как Земля погрохатывала, Томас заметно вздрагивал. Проход становился все уже и уже и вскоре Ясноглазый вынужден был вначале пригнуться, а затем опуститься на четвереньки и поползти. Томас скользил позади, больше страшась отстать, чем пробиваться вперед - в неведомое.
      Но вот до них донесся тихий шелест чистого прохладного воздуха.
      Коридор, по мере их продвижения, освещали лишь сияющие глазницы Ясноглазого.
      И вдруг устье пещеры раскрылось во тьму, в холод - в тот мир, которого Ясноглазый никогда не видел - который его далекие предки покинули многие тысячелетия назад.
      Что, впервые взглянув на этот мир, почувствовал Ясноглазый, никакому описанию не поддается. Хотя... ...почувствовал он какой-то озноб - и вовсе не от леденящего ночного ветра.
      Мир вокруг лежал в шелестящей тиши. Небеса были так черны, что неуютно там казалось даже звездам. Испуганные, одинокие и отчужденные от Вселенной, которую они населяли, эти серебряные крапинки рассыпались в ночи, будто меловая пыль. А Ясноглазый по-прежнему гнал Томаса в неизвестность, - гнал, не тревожась и не оглядываясь. Деревня, которую они миновали, уже скрылась за горизонтом - а Ясноглазый так и не понял, что они ее проехали.
      Ветер не донес до него никаких окликов- И никто не подошел к темным окнам взглянуть на проезжающего на гигантском крысюке Ясноглазого. Он приближался, удалялся - и все происходило в какой-то момент времени, который запросто мог быть и вечностью, и ничем. Лишь призрак в полном влажного тумана безмолвии. А Томас, величаво вышагивающий по деревенским проулкам, двигался вперед по воле хозяина - и только. На неизбежном пути Ясноглазого продолжали возникать препоны.
      Когда они оказались уже далеко на равнинах, невесть откуда вдруг налетел ветер. Кружа и вздымая вихри, он примчался с северо-запада и ударил Ясноглазому в спину. А вместе с леденящим ветром донеслись и незнакомые, гулкие в этой пустоте завывания диких псов. Ясноглазый огляделся, а у Томаса от страха на загривке вздыбилась шерсть. Ясноглазый потрепал округлое подрагивающее ухо крысюка, и тот немного успокоился.
      А потом совсем внезапно, так как вой доносился откуда-то издалека, на них набросились дикие звери. Целая свора брызжущих пеной дворняг с багровыми глазищами.
      На некоторых еще оставались ошейники с позвякивающими бляхами. Забитая грязью шерсть тварей стояла дыбом. Слишком широкие ноздри - словно псам, не приспособленным от рождения добывать себе пропитание, пришлось быстро этому учиться. Да, это были домашние псы, выброшенные на улицу, обреченные выжить или сдохнуть. Или жрать друг друга.
      Несколько вырвавшихся вперед зверюг прыгнули - и по высоким ровным траекториям опустились прямо на спину Томасу - почти Ясноглазому на колени. Желтые клыки клацали и скреблись, будто кость по бетону. Безумие так и выплескивалось из тварей вместе с пеной, зловещим шипением и судорожным царапаньем когтей. Томас подался назад - а Ясноглазый, сумев не потерять равновесия, спрыгнул - и сеткой с черепами, будто булавой, принялся отражать первую бешеную атаку. Один здоровенный доберман собрался было запустить клыки в брюхо Томасу, но громадный крысюк стремительно и свирепо мотнул мордой, словно секирой, - и разодрал бурого зверя от челюсти до брюха. Жалобно скулящий, окровавленный, тот отлетел в сторону.
      И вдруг из мрака появилась вся стая. Десятки псов осторожно сгрудились вокруг своего сородича, что валялся во влажной и все еще подрагивающей куче собственных внутренностей.
      Негромким свистом Ясноглазый подозвал Томаса. Теперь они стояли бок о бок против этой орды - и тут Ясноглазый призвал к себе способность, которую его раса уже несчетные столетия не имела нужды использовать.
      Огромные белые глазницы засияли - кипящие, лучащиеся, подобные полным лавы глубоким котлам - а изо рта Ясноглазого вырвался жуткий гортанный стон. Стон безумного страдания, стон дикого страха - призыв к тем богам, что обратились в прах задолго до того, как Земля начала втягивать в себя влагу из бесчувственного космоса; задолго до того, как охладилась Луна и как закон всемирного тяготения расставил по своим местам планеты Солнечной системы.
      Невероятно напрягаясь, словно набирая обороты подобно какому-то громадному механизму, Ясноглазый сосредоточился на этом звуке - как бы главной нити всех своих чувств - выдал заряд чистой силы - и направил на псов.
      Где-то в самой глубине его существа словно нажали некую клавишу, что отворяла путь чистому страху как оружию, - и теперь эта эмоция, нестерпимо сверкавшая, расходившаяся ослепительным веером, выплеснулась на свору! Ошеломляющая, немыслимая в своей мощи волна откровенного всесокрушающего ужаса! Страшная, неведомая сила впервые за многие столетия оказалась выпущена на волю. Ясноглазый лишь помыслил устрашить псов - и воздух тут же наполнился омерзительным зловонием страха.
      Псов - выпучивших глаза, поджавших хвосты, скулящих и трясущихся уносило прочь тугой волной дикого ужаса.
      А потом - так, словно сама ночь уже не могла вместить в себя всю необъятность вибрирующего звука ужаса - который все ширился и рос, ища себе выхода в каком-то ином измерении, в каком-то более широком диапазоне слышимости, - все искал, искал его - а не найдя, скользнул во тьму - и исчез.
      Ясноглазый стоял, охваченный неудержимой дрожью - казалось, каждую жилку его тела трясет жестокая судорога. Шишковидная железа так и пульсировала. А внутричерепной нарост - присутствие которого в человеческом мозгу означало бы мгновенную смерть - нарост, что полностью повелевал согласованными мыслительными процессами Ясноглазого и увеличивался впятеро, стоило ему сосредоточиться - так, что левый висок вздувался от напора, нарост этот теперь сжался, спал, всосался обратно в серое вещество мозга, втянулся в глиому. Понемногу, постепенно, пока жуткий огонь, исходивший из глаз, снова смягчался, к Ясноглазому стало возвращаться самообладание.
      - Много же тысячелетий миновало с тех пор, как это последний раз потребовалось, - лишь прошептал он и ненадолго задумался о тех силах, которыми обладала его раса - о многих силах, давным-давно преданных забвению.
      Теперь, когда все было кончено, гигантский крысюк пристроился на боку и принялся зализывать мех там, где зияла рана, - там, куда одна из бешеных тварей все-таки успела запустить клыки и вырвать клок мяса.
      Ясноглазый подошел к крысюку.
      - Что за несчастные существа! Ведь они совсем одиноки!
      А Томас методично продолжал зализывать раны.
      Несколько суток спустя, все приближаясь и приближаясь к месту назначения, они вышли к берегу большой реки.
      Когда-то здесь неслись бурные воды, разгоняющиеся в сокрушительный, полный звуков и красок поток; теперь же река вяло проталкивалась к морю, с трудом пробиваясь по собственному руслу и застаиваясь в заломах. Заломы были из трупов.
      Чудовищно раздутые, белые, как опарыши, тела, давно потерявшие человеческий облик, заполняли всю реку от берега до берега. Неисчислимые тысячи тел, нагроможденные бесконечными кучами, переплетенные и приплюснутые друг к другу так, что реку запросто можно было перейти по верхнему слою безбородых мужских лиц, белых женских грудей и животов, скрюченных детских ручонок. Все трупы словно долго вымачивали в кипятке.
      Так оно, впрочем, и было.
      И вверх, и вниз по течению - насколько позволяли видеть изгибы реки жуткая картина не менялась. Никакого движения. Только трупы слегка покачивались от хилого напора воды. А смрадная вода едва просачивалась сквозь груды плотно наваленных тел. И все же река еле слышно журчала и булькала, лаская гниющее мясо в отвратительной пародии на себя же, - как журчала и булькала она некогда, омывая и полируя гальку и валуны.
      Именно это и казалось самым жутким в реке мертвецов - то, что течение - пусть хилое и затрудненное продолжалось вопреки всему. Продолжалось с самого зарождения мира. Ибо мир никуда не делся. И он был безразличен к происходящему.
      Ясноглазый молча смотрел на мертвую реку. У подножия небольшого.откоса, где кончалась береговая линия, тела валялись беспорядочными грудами. Тогда Ясноглазый втянул в себя воздух - напряженно, с усилием, - и дрожь вновь охватила его. Когда дрожь еще усилилась, во влажно-гниющем русле реки началось какое-то шевеление. Тела вдруг задвигались. Заворочались, будто под напором непрестанного и все усиливающегося потока- А потом - одно за другим - стали отлепляться друг от друга и выстраиваться рядами. По всей длине реки тела как бы сами собой поднимались, перекатывались - и понемногу двигались. Потом откуда-то издалека, где их размеренного перемещения уже не увидеть, донесся рев высвободившейся из заломов воды - она хлынула вперед, вырвавшись из-за стен некогда человеческой плоти.
      Пока Ясноглазого не отпускала дрожь, его хрупкое тело так и сочилось силой - глаза, казалось, источают пульсирующие токи страшной энергии. Наконец .река трупов вырвалась из заломов, поток снова стал- свободен.
      Вода неслась громадной пенной волной - все дальше и дальше по руслу вдоль заваленных трупами берегов. Вырвалась из глубокого каньона слева от Ясноглазого будто дикий зверь, которого долго держали под запором, а потом вдруг выпустили на волю. Река булькала и бурлила - кидалась вперед мимо стоявшего на берегу Ясноглазого - и уносилась вдаль, скрываясь в извиве русла.
      Ясноглазый чувствовал, как дрожь проходит. А река становилась все полноводнее и с каждой секундой текла все ровнее. Она равнодушно погребала гнилые и вздутые человеческие останки, что погружались теперь в темные мутные глубины.
      Глаза дрожащего существа, глаза гигантского крысюка, глаза безразличного дня освобождались наконец от жуткого зрелища распада и смерти.
      Все эмоции одна за другой стирались теперь с лица Ясноглазого исчезали с той же быстротой, с какой река хоронила свою скорбную добычу. С лица пропадали следы страшной тоски - той тоски, распознать которую не было дано ,ни одному человеческому существу.
      Наконец Ясноглазый повернулся и вместе с крысижом направился вверх по течению реки. Навстречу утру.
      Само Солнце помрачнело, когда над ними пролетали истекающие кровью птицы. Громадные, бесформенные, несколько угловатые тучи птиц - всех видов и размеров. Летели они безмолвно. Пересекая широкое серое чело неба, они почти затмили Солнце - и летели все дальше - в никуда. Вдруг сделалось холодно, будто в склепе. Летели птицы, впрочем, на восток. Но не к теплу, влекомые инстинктом или ведомой им целью, - а просто куда-нибудь - в никуда. Пока не слабели, не гибли - и не падали. Какая там манна! Просто дерьмо! Полуживые отбросы, что падали сотнями вонючих комков из отчаянно бьющих крылами стай.
      Многие падали, уже едва-едва подрагивая крыльями словно сделались слишком слабы, чтобы сражаться с воздушными потоками. Словно вещество их крошечных примитивных мозгов оказалось разжижено - стало студнем, неведомой силой раздавлено в гнойную муть, дождем капающую у них из глаз.. Жизнь как будто больше их не заботила - и еще меньше заботил их этот отчаянный и бессмысленный полет на восток - в никуда... ...и они истекали кровью.
      Настоящий дождь больной и обесцвеченной птичьей крови. Моросящий дождь. Капли падали и на Ясноглазого, и на жесткую шкуру крысюка, и на деревья, и на безмолвно-недвижную темную землю.
      Только ровное и мертвое беззвучие миллионов крыльев - все машущих и машущих...
      Ясноглазый вдруг всем телом вздрогнул - и отвернулся от жуткого зрелища птичьих стай. Почувствовал, что больше не может на это смотреть - и не способен справиться с этим подобно тому, как справился со сворой диких псов или с рекой трупов. Тогда он стал искать отдушину в собственных видениях.
      И вот что Ясноглазый увидел...
      В самом сердце того места, где ему пришлось так долго прожить, он спал, ощущая вокруг себя еле заметное изменение токов воздуха. Куда менее различимое, чем жужжание автоматики, от которого слегка вибрировали стены, - но и не столь тонкое, как смена пространственной ориентации. Скорее похоже на некий мягкий "сдвиг" частичек всего-всего вокруг Ясноглазого. На краткое мгновение все-все как бы вышло из ритма - до странности невнятно и неопределенно - и Ясноглазый тут же проснулся. Происходило нечто, предустановленное расой Ясноглазого тысячелетия тому назад. При этом странному самовозбуждению тех самых частичек следовало произойти лишь по завершении неких событий.
      Происшедший "сдвиг" пробрал ознобом все существо Ясноглазого и заставил его насторожиться. Хотел бы он умереть раньше, чем это наступит! Но вот - теперь это на самом деле случилось - и Ясноглазый ждал следующей фазы.
      Она не заставила себя долго ждать. Вновь видение.
      Воздух вокруг Ясноглазого сделался совсем мутным, напоминая облако сгущающихся ртутных паров. И вот из этой странной туманности выкристаллизовался облик последнего из Хранителей. (Был это некий внешний образ - или сама реальность - или какое-то мозговое явление? Этого Ясноглазый толком не знал, ибо не был специально подготовленным адептом, а оказался лишь последним из своего рода - и многое из того, что знала и умела его раса, так и осталось для него загадкой.)
      Хранитель же был адептом пятой ступени и, разумеется, последним из посвященных в расе Ясноглазого. Носил он пурпурно-синие одеяния - цвета и различия какого-то могущественного Дома, которые Ясноглазый распознать не сумел. Заметил только, что мантия гостя несколько укорочена по отношению к тогдашним - безмерно давним - канонам. Поднятый клобук Хранителя открывал суровое, полное мрачной скорби лицо. Чувства, разумеется, не были выражены столь откровенно, ибо все Хранители лишь исполняли свои обязанности, но Ясноглазый почему-то не сомневался, что как раз этот адепт голосовал против решения уйти. И все же именно ему выпало передать Ясноглазому наставления.
      Непривычно для их расы обутый, Хранитель молча стоял в нежно-расплесканной голубизне и снежно-белой воздушности спальни Ясноглазого. Дав Ясноглазому время окончательно пробудиться ото сна, Хранитель заговорил:
      - Того, что ты перед собой видишь, нет уже множество столетий. И я последний из нашей расы - не считая, разумеется, тебя. Передо мной поставили задачу и дали этот "сдвиг" моего существа. Мне предписано передать тебе, что именно от тебя потребуется. Итак, если соответствующие знамения заставят мой "сдвиг" предстать перед тобой - молю, чтобы этого никогда не случилось, - то ты должен идти в город тех, с шерстью на голове - тех, что пришли вслед за нами - тех, что унаследовали Землю - в город людей. Ты должен идти в их город, набрав мешок черепов нашей расы. Что с ними делать, ты узнаешь в свое время.
      Помни, Ясноглазый, - мы уходим добровольно. Хотя кое-кто из нас - и я в том числе - не столь добровольно, как остальные. Как большинство. И все же именно такое решение представляется единственно верным. Те, что придут за нами, - Люди - получат свой шанс под звездами. Другого подарка к их дню рождения мы предложить не можем. Любой другой дар и для них, и для нас смысла не имеет. Они должны попытаться использовать предоставленный шанс поэтому мы и ушли туда, где теперь обитаешь ты. Но к тому времени, как я тебе явлюсь если это вообще случится - никого из нас уже не останется. Таков единственный путь - грустный, но неизбежный. И ты, последний из нас, проделаешь остаток пути. А теперь я кое-что тебе покажу, Хранитель поднес руки к лицу - и они, словно обретая прозрачность, засияли внутренним светом. Зримой энергией. Лицо Хранителя буквально пылало пламенем, пока он вызывал нужное Ясноглазому видение.
      Наконец оно возникло из ярко-багровых силовых линий прямо в воздухе рядом с Хранителем. Видение ужаса и разрушения. Всесокрушающее пламя порождение человеческих рук - пламя немыслимого адского могущества. Словно гигантский паук, грозный в своей ужасающей силе, дьявольский огонь разрушения стирал и размывал видение... Когда оно наконец исчезло, Ясноглазый упал навзничь, до глубины души потрясенный увиденным.
      - Если то, что я показал, когда-нибудь произойдет, перед тобой предстанет "сдвиг" моего существа. И если однажды ты услышишь меня, как слышишь сейчас, то иди в город с мешком черепов нашей расы. И ни в чем не сомневайся. Ибо если я явлюсь тебе, это будет значить, что все было зря - и те из нас, кто был менее чист в своих побуждениях, окажутся правы.
      Мерцающее вещество - нечто, как бы врастающее само в себя, колеблющийся и словно трепещущий воздух - трепет, что сопровождал перемену, - и вдруг Хранитель исчез. Ясноглазый встал и взял из склепа черепа. А потом...
      Ступни без пальцев. Мягкие ступни, поросшие мехом. Шаги звучали тихо, меховые подошвы мягко ступали по холодным чернильно-черным коридорам. Того места, что стало обиталищем Ясноглазого еще раньше, чем время сделалось чем-то более или менее реальным. Он шел сквозь тьму - прочь.
      Ночная тьма была знакома Ясноглазому. Но и день был ему известен...
      Истекающие кровью птицы давно улетели. Ясноглазый двигался сутки напролет - все дальше и дальше. Пришлось ему миновать край содрогавшихся гор, что подбрасывали громадные плиты и швыряли их прочь - будто эпилептики, трясущиеся и рвущие на себе одежды. Горы дрожали, раскалываясь и грохоча, - казалось, сама земля взбесилась от страшных мелодий разрушения, которых она не писала.
      Попалась Ясноглазому и равнина мертвой травы засохшей, заваленной бесчисленными грудами дохлых насекомых, что сбились в кучи в месте своего последнего пристанища. Равнина мертвой травы походила теперь на выцветший гобелен с нанесенными на него крапинками груд дохлых насекомых и въедливым кисло-сладким запахом муравьиной кислоты, что висел в воздухе этой безветренной и безмолвной пустыни подобно выдоху безумного гиганта. И еще как будто еле слышные звуки рыданий..?
      Наконец Ясноглазый добрался до города.
      Томас туда не пошел. Извилистые струйки дыма, неустанно карабкавшиеся в черное небо. Страшный треск ломающегося железа. Грохот рушащейся на пустынные улицы каменной кладки. И смрад склепа. Нет, Томас туда не пошел.
      Но Ясноглазый должен был идти. Туда - в эпицентр всемирной катастрофы. Туда, откуда все и пошло.
      Повсюду валялись трупы, упирая молочно-белые глаза в то будущее, что никогда не придет. И каждый мертвец беззвучно вопрошал: за что? Ясноглазый брел, ощущая внутри себя нарастающую пульсацию хаоса. Вот. Вот к чему все пришло.
      Вот ради чего ушла вся его раса. Ради того, чтобы эти, с шерстью на голове, назвавшиеся Людьми, смогли править Землей. Какой же жалкой оставили они эту Землю! Какой жалкой! Какой дохлой и грязной! Вот и конец их мира гибель. Прах и смерть.
      Дальше по улице - женщина - даже мертвая молит о снисхождении.
      Дальше - где прежде был парк - старик - нелепо скорчился в безуспешной попытке спастись.
      Дальше - мимо городских строений. Фасады сорваны так, будто их начисто соскребли ногтями. Отовсюду торчат обугленные, пятнистые ручонки детей. Крохотные ладошки.
      Дальше - к другому месту. Нисколько не похожему на то, откуда Ясноглазый пришел. К месту его последнего назначения. Никаких особых примет. Просто к некоему месту. Этого было вполне достаточно.
      И вот тогда - там - Ясноглазый рухнул на колени и зарыдал. Слез этих никто не видел с тех пор, как люди вышли из пещер. Слез этих не знал и сам Ясноглазый. Он рыдал- Оплакивал уже ставшие призраками существа с шерстью на голове - оплакивал людей. Оплакивал человечество. Каждого человека. И все человечество, что так нелепо и безвозвратно покончило с собой. Стоя на коленях, Ясноглазый скорбел о тех, что жили здесь - и навсегда ушли, оставив его наедине с ночьюНаедине с безмолвием и вечностью- Один на один с грядущим. И плач его звучал музыкой, которую уже некому было услышать.
      Потом Ясноглазый аккуратно разложил черепа. Прямо в мягком белом пепле. Бесчувственная, умирающая Земля приняла тягостное завещание.
      Ясноглазый был последним из расы, обрекшей себя на вымирание, а его на жизнь в непроглядной тьме. И все - ради спасительной и печальной надежды, что раса, пришедшая ей на смену, сумеет лучше распорядиться этим миром. Но вот и они ушли - все до единого - ушли, забрав с собой мир и грязная сделка! - оставив взамен склеп.
      Оставив и Ясноглазого - в одиночестве.
      Бессмысленно уничтоженной оказалась не только раса людей, но и его раса - столетия обратились в грязь и алмазы в их безымянных могилах. Их уход был бесполезен. Все - от начала и до конца - все впустую.
      И Ясноглазый - вовсе не человек - остался на планете последним. Хранитель безмолвного кладбища - безответное надгробие дурости и абсурду. Памятник, исполненный безгласного величия.