ХАРЛАН ЭЛЛИСОН
      В КРАЮ УЕДИНЕННОМ
      Фантастический рассказ
      "В краю уединенном он стоял,
      И солнце было близкое и злое,
      А он стоял, распятый среди скал,
      Купаясь в звуках мира и покоя".
      Альфред, лорд Теннисон.
      Педерсон знал, что наступила ночь: смолкли арфосверчки. Золотистый ореол солнечного тепла, окружавший его весь день, растаял. Теперь он почувствовал холод тьмы. Он был слеп, но все же мог различать изменения теней, которые поселились там, где раньше жили его глаза.
      - Претри, - позвал он в тишине.
      "Претри, Претри..." - прокатилось в лунных долинах, убегая все дальше и дальше, к самому подножию небольшой горы.
      - Я здесь, старина Педерсон. Чего ты хочешь от меня?
      Ласковые интонации в голосе чужака звучали успокаивающе. Хотя Педерсон никогда не видел худого и невероятно древнего джилкита, он провел скрючеными артритом пальцами по безволосой каплеобразной голове, осторожно нащупал глубокие воронки впадин, в которых помещались глаза, курносый нос, тонкую, безгубую прорезь, являющуюся ртом.
      Педерсон знал это лицо так же хорошо, как свое собственное, со всеми морщинами, впадинами, выпуклостями. Он знал, что джилкит очень стар и никто из людей не смог бы выразить его возраст в человеческом летоисчислении.
      - Ты не слышал, Сумеречный Человек уже идет?
      Претри вздохнул, набрал побольше воздуха в легкие, и Педерсон услышал неизбежное пощелкивание костей, когда чужак присел на корточки возле надувного матраса старика.
      - Он идет, старина, только медленно, но идет. Имей терпение.
      - Терпение, - задумчиво хмыкнул Педерсон. - Терпения у меня хватает, Претри, как хватило на все прочее. У меня было достаточно времени на все это, но и терпение иссякает. Ты говоришь, он идет?
      - Идет, старина. Это только вопрос времени.
      - А голубые тени, Претри?
      - Они густые, как мех в лунных долинах. Ночь приближается.
      - Луны взошли?
      Воздух вырвался из широких, ритуально разрезанных ноздрей.
      - Этой ночью их только две, - ответил чужак. - Тейсефей и Теси стоят ниже горизонта. Так что ночь наступает быстро. Возможно, сегодняшней ночью, старина.
      - Возможно... - повторил Педерсон.
      - Имей же терпение.
      * * *
      Педерсон не всегда отличался терпением. В молодости, когда кровь бурлила в жилах, он повздорил со своим папашей пресви-баптистом и выбрал космос. Он не верил в Рай, Ад и аналогичные стражи Всеобщей Церкви. Не тогда. Позже, но не тогда.
      Он исчез в космосе и прожил хорошие годы.
      Он медленно старел той здоровой старостью, какая встречается у людей, всю жизнь проводивших в грязи и глухомани. И еще он видел смерть, видел людей, которые умирали верующими, и людей, которые умирали в безверии.
      Но со временем к нему пришло понимание, что он - один и как нибудь однажды Сумеречный Человек может прийти и к нему.
      Он всегда был один. Когда его поистрепало время и он больше не смог водить огромные корабли сквозь звездные пространства, он замкнулся в своем одиночестве.
      Он ушел и отыскал Джилку, дни на которой теплы, а ночи тихи, ибо его подкарауливала слепота, а слабость предупреждала о визите Сумеречного Человека.
      Слепота явилась следствием слишком большого числа стаканчиков вина и шотландского виски, слишком больших доз жесткой радиаци, слишком долгих лет, когда он, прищуриваясь, всматривался в беспредельность.
      Он стал слепцом, неспособным зарабатывать себе на еду. Так, в одиночестве, он отыскал Джилку, как птица отыскивает дерево, как умирающий от голода олень находит последний кусок коры, как вода утоляет жажду.
      Он отыскал место, где решил дождаться Сумеречного Человека, но это место оказалось тем же, где его отыскал джилкит Претри.
      * * *
      Они сидели рядом и молчали, и многое не было произнесено, но связывало их.
      - Претри?
      - Да, старина?
      - Я никогда не спрашивал, куда ты уйдешь отсюда. Я полагаю...
      Претри потянулся, его коготь со скрипом прошелся по крышке стола. Потом чужак вложил в руку Педерсона сосуд с вином, разбавленным водой.
      - Я знаю, что ты имеешь в виду, старина. Я пробыл с тобой около двух жатв. Я и сейчас здесь. Или тебя это не удовлетворяет?
      Две жатвы, эквивалент четырех лет по земному времяисчислению. Джилкит появился однажды на рассвете и стал прислуживаь слепому человеку. Педерсон никогда не спрашивал о причинах.
      Накануне он сражался с кофеваркой - он необычайно любил заваренный старомодным способом кофе и брезговал пользоваться кофейными брикетами - и возился с тепловым режимом плитки. А на следующий день в его распоряжении оказался нетребовательный, бескорыстный, человекоподобный слуга, с заботливостью и чувством собственного достоинства выполнявший любое его желание.
      Это были взаимовыгодные отношения: у него не было особых просьб к Претри, а чужак ничего не требовал взамен. И Педерсон был не в том положении, чтобы удивляться или вопрошать. Хотя порой он слышал сородичей Претри в высоком кустарнике возле ручья в сезон жатвы, джилкиты никогда не бродили вблизи его хижины. Теперь же все близилось к концу.
      - С тобой мне было легче. Я благодарен тебе, Претри.
      Старик чувствовал, что надо сказать это искренне, без приукрашиваний. Ласковое ворчание - признательность.
      - Педерсон, старина, это я благодарен тебе за позволение остаться с тобой, - мягко сказал джилкит.
      Холодные капельки коснулись щеки Педерсона. Сперва он подумал, чо это дождь, но продолжения не последовало, и он спросил:
      - Что это было?
      Джилкит шевельнулся - Педерсон воспринял это как признак смущения - и ответил:
      - Это слезы, старина, слезы моих глаз на тело твое.
      - Претри, погляди... - Педерсон замолчал.
      Он попытался успокоить свои чувства, понимая, что "погляди" было неудачным словом. Он запнулся, в нем трепетали эмоции, которые, как он считал, давно уже отмерли.
      - Тебе не следует расстраиваться, Претри. Я пожил хорошую жизнь, и Сумеречный Человек меня не страшит.
      Его голос звучал добро, вот только связки с возрастом стали пошаливать.
      - Мой народ не знает печали, Педерсон. Мы знаем лагодарность, товарищество, красоту, но не печаль. Это серьезный недостаток, как ты объяснял мне, но мы не тоскуем по тьме и забвению. Мои слезы - это благодарность за твою доброту.
      - Доброту?
      - За позволение остаться с тобой.
      Старик молчал, ожидая. Он не понимал. Чужак сам отыскал его, присутствие Претри облегчило его жизнь в последние годы, он был благодарен и достаточно мудр, чтобы хранить молчание.
      Они сидели, думая каждый о своем, и Педерсон мысленно отделял пшеницу достижений от плевел жизненных потерь. Он воскрешал дни одиночества на огромных кораблях и то, как он поначалу смеялся при мысли о религии своего отца, как смеялся над словами отца об одиночестве.
      - Нет человека, который мог бы идти по дороге без товарища, Уилл, - сказал отец.
      Тогда он смеялся, хвастаясь, что он - одиночка, но теперь, ощущая неописуемую теплоту от присутствия чужака здесь, рядом с ним, он понял правду.
      Слова отца были верны. Хорошо иметь друга, особенно когда приближается Сумеречный Человек. Странно, что он знал это и воспринимал с такой спокойной уверенностью, но так оно и было. Он знал и безмятежно ждал.
      Немного погодя с высоких Голубых Гор спустился холод, и Претри достал лечебную шаль. Он укутал худые плечи старика, ласково касаясь их, и снова подогнул свои ноги с тремя суставами.
      - Не знаю, Претри, - задумчиво произнес Педерсон. Это не было ответом, но не было и вопросом. - Я просто не знаю. Или же это - плата за все остальное? Время, пространство, люди, которых я знал, одиночки, которые умирали, умирающие, которые никогда не были одинокими.
      - Всем людям знакома эта боль, старина, - философски заметил Претри и сделал глубокий вдох.
      - Я никогда не думал, что в ком-то нуждаюсь. Я многому научился.
      - Одиночка никогда не знает этого, - ответил чужак.
      Педерсон слегка подучил его, и Прери разговаривал с ним по-английски. Эо была одна из многих странностей, касавшихся джилкитов, но Педерсон не стал задавать вопросов. В этом секторе пространства побывало множество миссионеров и космонавтов.
      - Каждый в ком-то нуждается, - заметил Педерсон.
      - У тебя будет возможность проверить это, - с нажимом сказал Претри, потом добавил: - Может, ты это узнаешь. Внезапно чужак напрягся, его коготь коснулся руки старика. Он пришел, Педерсон, старина.
      Трепет предвкушения и дрожь, близкая к испугу, сопутствовали этому. Седые волосы Педерсона поднялись и, несмотря на тепло шали, он почувствовал холод.
      - Он пришел?
      - Он здесь.
      Они оба осознавали это, потому что Педерсон чувствовал это через осознание сидевшего рядом джилкита, он научился воспринимть настроение чужака, но и Претри столь же глубоко погружался в его собственные.
      - Сумеречный Человек, - тихо произнес Педерсон в ночном воздухе, и лунные долины не отозвались. - Я готов.
      Он вытянул левую руку для рукопожатия. Сосуд с вином, который был в другой руке, он отставил. Незаметно возникло ощущение тяжести. Это было так, словно кто-то подал ему руку в ответ. Тогда, подумав, что он уже собирается уходить один, он сказал:
      - Прощай, Претри, друг мой.
      Но слова чужака, сидевшего рядом, оказались неожиданными. Голос джилкита донесся до него как сквозь мягко опускающийся плотный туман:
      - Мы пойдем вместе, дружище Педерсон. Сумеречный Человек приходит ко всем народам. Как же можешь ты оставить меня одного? Ведь каждый нуждается в ком-то еще. Я здесь, Сумеречный Человек. Я не один.
      Удивительно, но Педерсон знал, что клешня джилкита протянута к нему, и схватил ее. Потом закрыл слепые глаза.
      После долгого перерыва звук арфосверчков прозвучал немного выше, а на пороге перед хижиной было молчание мира.
      Ночь дошла до края уединенного, ночь, но не тьма.