ХАРЛАН ЭЛЛИСОН
      ПОЖИНАЯ БУРЮ
      перевод М. Гутова
      В школе Лэтроп, в городе Пэйнсвилле, что в штате Огайо, меня ежедневно лупили на игровой площадке. Если бы не это, книга, которую вы держите в руках, была бы другой. Возможно, это все равно была бы книга с моими рассказами, но это была бы другая книга, не столь болезненная для меня.
      Вы, конечно, заметили. Каждый рано или поздно осознает эту неизбежную истину. Ни один из наших взрослых поступков не продиктован исключительно взрослыми соображениями; всегда, - в зависимости от того, насколько глубоко в прошлое уходят корни человека, - в каждом поступке звучит эхо детства.
      Ваше поведение - либо зеркальное отражение поведения ваших родителей, либо протест против него. И во внешнем обличье партнеров, которые так возбуждают вас сегодня, нетнет да и мелькнет тень школьницы в короткой юбке или центрального нападающего баскетбольной команды, при виде которых замирало ваше сердечко в период полового созревания. Если вами восхищались и вас любили в подростковой команде, вам не ведома выворачивающая кишки робость от необходимости идти на вечеринку, где нет ни одного аутсайдера. Если вам с детства вбивали в голову религию, то скорее всего, даже если вы не принадлежите формально ни к какой церкви, вы все равно тащите за собой груз вины и греха.
      А может, круг замкнется и вы станете Иисусом, надо только хорошо разочароваться в мире.
      Никому не дано этого избежать.
      В детстве мы сеем ветер, взрослыми мы пожинаем бурю.
      Это правда как для вас, так и для меня. Я не лучше, не благороднее, не сильнее, не свободнее от прошлого. Такой же как вы.
      В Пэйнсвилле я был безнадежным изгоем.
      - Пошли, Харлан! - кричали мне дети через Хармондрайв. - Пошли поиграем у Леона!
      Я как жук вылезал из сплетения гигантских корней клена, где царили Лорна Дун, Лорд Джим (либо другие альтернативные миры, в которых мне сладостно было летать, поскольку свой я ненавидел), и бежал за стайкой мальчишек играть в доме Леона Миллера. Я был маленьким даже для своего возраста и не умел быстро бегать. Так вот, когда я добегал до ступенек парадного входа, все дети были уже внутри, обе двери - одна с сеточкой от мух, вторая стеклянная - были надежно заперты, все веселились и показывали мне язык. Как мне хотелось войти в эту прохладную темную комнату, где вскоре начнут играть в китайские шашки и палочки!.. Вместо этого я приходил в ярость. Я колотил ладонями по двери с сеточкой, пинал оконные рамы, при этом, однако, опасаясь гнева бабушки Леона, я старался не повредить ни сеточки, ни стекла.
      Натешившись со мной, они удалялись в глубь дома, а я возвращался к своим книгам, где я мог быть героем, где меня любили и где я мог за вечер передраться на дуэли с Атосом, Портосом и Арамисом.
      На школьном дворе в Лэтропе я котировался значительно ниже ДАртаньяна. Я был узаконенным боксерским мешком для повышающих боевое мастерство хулиганов, чьими именами я периодически называю отрицательных героев. В рассказах их ждет ужасный финал.
      Не стану объяснять причин. С отмщением я опоздал лет на тридцать. Достаточно того, что, когда они соберутся всей шайкой, набросятся на меня и кинут в грязь, я поднимусь как Хладнокровный Лук для последнего прыжка и вонжу зубы в руку одного из них. Мы упадем на землю, а остальные будут пинать меня, пока я не ослаблю хватку. Тогда я поднимусь снова, на этот раз медленнее, с ожесточенным тупым лицом, и нанесу удар ногой с разворота. Бывает, я наслаждаюсь при этом лексикой человека с разбитым носом. Они кинутся на меня и снова повергнут на землю. И так будет продолжаться до тех пор, пока я не потеряю сознания или пока мисс 0'Хара из третьего класса не выскочит и не разгонит их всех.
      Но не избиения приводили меня в отчаяние. Хуже всего было возвращаться домой в изодранной и перепачканной кровью одежде. Видите ли, мои школьные годы почти совпали с Великой Депрессией, а богатой мою семью назвать было сложно. Мы не нищенствовали, нет, но, как и большинство семей Среднего Запада, жили очень трудно, и родители не имели возможности каждый раз покупать мне новую одежду.
      Возвращаясь домой, я избирал самый долгий путь, частенько просиживая до темноты в парке на углу Ментор-авеню и Линкольн-драйв. Мне было стыдно, я чувствовал себя виноватым. Когда наконец становилось совсем темно, я приходил домой, и моя мать, прекрасная женщина, которой достался непутевый ребенок, отмывала меня всякой химией и говорила (не каждый раз, но и одного было достаточно, чтобы оставить неизгладимое впечатление):
      - Что ты им сказал, что они так разозлились?
      Как я мог объяснить ей: мол, дело даже не в том, что я умный? Как я мог объяснить ей, что причина заключалась в том, что я - еврей, а их учили ненавидеть евреев. Как я мог ей объяснить, что мне проще ходить с поломанным носом и синяками, чем трусливо отрицать свою национальность? Несколько раз она приходила в школу и тоже слышала антисемитские высказывания; потом было только хуже. Поэтому я говорил ей, что начал первым. Я брал вину на себя. И приучил себя к пожизненному грузу вины.
      Теперь, в зрелом возрасте, моя реакция на обвинения в том, чего я не делал, стала патологической.
      Сейчас мне наплевать, порвал я сеточку от мух или разбил стекло. Нельзя придумать ничего страшнее того, что сделали с Джозефом К. в "Процессе" Кафки.
      Что снова возвращает меня к истории рождения этой книги и почему она именно такая. Начнем с начала.
      В 1971 году издатели этой книги - "Уокер и компани" выпустили мои рассказы в сборнике научно-фантастической прозы "Партнеры по чуду". Это была замечательная книга, но в силу низкого профессионализма тогдашнего художественного директора издательства цена была непомерно завышена.
      Не возникало сомнений, что издатель понесет страшные убытки.
      Я находился в Нью-Йорке, когда на прилавки попали первые экземпляры книги. Моим редактором в то время была Хелен ДАлессандро, очаровательная и талантливая женщина, она отвечала за "Партнеров по чуду" и чрезвычайно переживала за все излишества и недостатки книги на стадии выпуска ее в свет. Она позвонила мне в Лос-Анджелес, выяснила, что я в Нью-Йорке, разыскала меня и пригласила зайти в издательство. Ей как никому были известны все трудности, с которыми пришлось столкнуться при подготовке книги к печати: отвратительная компьютерная верстка (мне пришлось потратить полных девять дней на исправления), безумные расходы на типографию, из-за чего цена книги подпрыгнула с 5,95, что было еще приемлемо, до 8,95, дикий макет, что исключало все надежды на последующее переиздание... Она хотела, чтобы я увидел книгу.
      Хелен спустилась в фойе, чтобы провести меня в свой кабинет. Когда она меня увидела, я держал в руках "Партнеров по чуду". Дежурная вытащила книжку из пачки и положила на стол, в знак уважения к автору, который, как она знала, должен был скоро подъехать. Улыбка Хелен погасла, когда она увидела, с каким несчастным выражением я рассматриваю книгу, в два раза большую по размеру и по цене, чем ей следовало быть.
      Я поднял голову. Хелен попыталась снова улыбнуться, но уже не получилось.
      - О, - вот и все, что она сказала.
      Мы молча прошли в ее кабинет.
      В те времена Хелен делила редакторское пространство с Луиз Коул. Луиз Коул - самый хороший редактор, самый добрый человек и самая очаровательная женщина из всех, кого я знаю. Она редактировала "Унесенные ветром" Маргарет Митчелл, она же посоветовала Маргарет Митчелл изменить на "Унесенные ветром" первоначальное название книги "Упряжка для лошадей и мулов". Луиз обладает необычайной проницательностью и как никто умеет сочувствовать.
      Увидев меня, она улыбнулась, освободила стул от горы рукописей и промолвила:
      - Мне очень жаль, Харлан.
      Не скажу, чтобы это был самый счастливый день в моей жизни.
      Мы немного погоревали, после чего я некоторое время поработал в их кабинете, делая рекламу книге Генри Дюркена. К пяти часам я направился по переполненным редакторским коридорам к раздевалке, как вдруг меня окликнули. Подняв голову, я увидел Сэма Уокера.
      Президентом "Уокер и компани" был Самюэль С. Уокер-младший - высокий элегантный человек с прекрасными манерами и тихим голосом, слишком джентльмен, чтобы когдалибо стать полиграфическим хищником наподобие, например, издательства "Даблдэй". Нам не приходилось много общаться.
      Он жестом пригласил меня в кабинет, закрыл дверь и повернулся ко мне. Выражение его лица было серьезным и сосредоточенным.
      - Я хочу, чтобы вы знали: я не считаю вас ответственным за то, что произошло с книгой. В нашем деле стало модным обвинять писателя во всех огрехах, случающихся на завершающей стадии. Я хочу, чтобы вы знали: я понимаю, какие убытки мы понесем в связи с этой книгой, но вы к этому ни в коей мере не причастны. Я почту за честь сотрудничать с вами дальше, если вы поверите нам во второй раз.
      Он не спросил:
      - Что ты им сказал, что они так разозлились?
      Он не стал расспрашивать, почему моя одежда порвана, из носа бежит кровь и нет одного ботинка. Он сказал, что я ни в чем не виноват.
      Так взрослые просят прощения у десятилетнего мальчика, так государство прощает долги, так перезванивают из больницы и говорят, что они перепутали истории болезни и это другой человек умирает от рака. Вот самая добрая, самая чувствительная история в моей жизни, и она произошла в сфере, обычно не перегруженной вдумчивостью и добротой.
      Сэм Уокер и не подозревал, что означали для меня его слова, какое эхо моего детства на них отозвалось.
      Но благодаря трем минутам внимания я написал эту книгу, и, если она вам понравилась, благодарить надо не только меня, но и Сэма.
      Первоначально планировался сборник рассказов, ранее публиковавшихся в разных книгах много лет назад; к ним должны были добавиться три или четыре новых. Но со временем я начал сомневаться в правильности такого решения.
      В 1971 году "Макмиллан" выпустил "Один против завтрашнего дня", сборник рассказов, охватывающих период с 1956 по 1969 год. Несмотря на то что по всем рассказам проходила тема отчуждения, сборник задумывался как небольшая, узкая ретроспектива моего труда.
      Однако произошел редкий случай, когда я не переоценил себя, а мое это не раздулось до непомерных размеров. Я не учел, насколько популярны стали мои рассказы за три последних года. Поступившие в мой адрес письма обрадовали и огорчили меня. Читатели хвалили книгу и негодовали по поводу того, что я выпустил под новым названием .много раз издававшиеся рассказы.
      С тех пор я решил никогда более не включать в новый сборник старые рассказы.
      В книгу "На пути к забвению" планировалось включить рассказы из старых сборников: "Прикосновение бесконечности", "Земля чудес Эллисона", "Благородный наркоман" и еще дватри рассказа, вышедшие в антологиях других редакторов.
      Контракты были подписаны в ноябре 1970-го, и книге, собрать которую не составляло труда, надлежало оказаться в руках Хелен ДАлессандро не позднее чем через шесть месяцев. Но после сборника "Один против завтрашнего дня" стали приходить письма, и я начал тянуть время. Прошло несколько месяцев, потом лет. От "Уокера и компани" поступали вежливые запросы. Вначале от Хелен, потом, когда она покинула игровую площадку литературы и вышла замуж за блестящего поэта, преподавателя и писателя Энтони Хефта, от Луиз, от несказанного и неутомимого Ганса Штефана Сантессона, от Тима Селдес, от Генри Дюркена, от Дериды Брифонски, которая стала моим редактором после того, как Луиз потонула в других проектах, и наконец (хотя в круговороте сотрудников Уокера я мог пропустить одного или двух участников эстафеты) от миссис Эви Герр, моей сегодняшней опоры.
      Прошло уже четыре года после подписания первого контракта на сборник "На пути к забвению". Книга окончена.
      В ней нет рассказов, ранее публиковавшихся в моих сборниках, хотя есть несколько, вышедших в отдельных антологиях. Но это не в счет. На книге стоит мое имя. За малым исключением это продукт моих трудов, начиная с 1970 года. (Для тех, кто интересуется точной датой и местом написания конкретных рассказов, в конце каждого из них есть соответствующая информация.) Так что если и теперь станут приходить письма с.жалобами на то, что новые рассказы уже знакомы, то только от ярых фанатов Эллисона, скупающих поистине все журналы. Данные рассказы собраны из источников весьма между собой различных: "Пентхауз", "Краудэдди", "Гэлакси" и августовский номер 1962 года журнала "Фэнтези и научная фантастика". Один рассказ вообще ни разу не публиковался, хотя его планировалось включить в литературно-художественную историю шестидесятых годов, издаваемую в виде комиксов. Редактировать книгу должен был Мишель Шоке из "Нэшнл Лампун". (Если Мишель когда-либо закончит свой труд, не пропустите великолепные рисунки Лео и Дайэны Диллон. Кстати, рассказ, о котором идет речь, называется "Экосознание".)
      Я рад, что не поторопился, благодаря чему состав сборника стал иным. По многим причинам. Во-первых, большинство сборников, из которых я отобрал рассказы для публикации, сейчас переиздаются. Несколько издательств намерены в ближайшие годы выпустить в мягких обложках почти все мои старые книги, что, как я надеюсь, положит конец жалобам поклонников: мол, моих книг не увидишь на прилавках. Вовторых, теперь Сэм и Эви (и Луиз, и Хелен, и все прочие бесконечно терпеливые люди) получат вместо собранного по старым кускам урода новую книгу. И в-третьих, Харлан Эллисон, подписавший договор в 1970 году, уже не тот Харлан Эллисон, который пишет сегодня.
      Что снова возвращает меня на школьный двор Лэтропа, к созревшей буре.
      В 1970 году, когда я обдумывал замысел этой книги, я видел ее как сборник рассказов-предупреждений, повествующих о том, куда мы придем, если будем делать то, что делаем сейчас. Я только что вышел из периода социальных волнений и революций. Я не был одинок - сквозь него прошли мои друзья, моя страна, мой мир. В одно я верил, другое всеми фибрами души ненавидел. Я участвовал в митингах против войны во Вьетнаме, за что угодил в тюрьму и получил несколько переломов, я принимал участие в маршах мира и демонстрациях, я увидел всю глубину дикости и безумия, в которую может скатиться нормальный человек, - смерть и наркотики отняли у меня много друзей, я прошел сквозь интеллектуальный ад, после чего полтора года не мог писать, и... я устал.
      В сборник "Один против завтрашнего дня" я включил в качестве посвящения следующие слова:
      Книга посвящается памяти
      ЭВЕЛИНЫ ДЕЛЬ РЕЙ,
      дорогому другу, за ее смех и заботу...
      А также памяти
      ЭЛЛИСОН КРАУС,
      ДЖЕФРИ ГЛЕНА МИЛЛЕРА, УИЛЬФМА К. ШРОЙДЕРА, САНДРЫ ЛИ ШОЙЕР,
      четверым студентам университета штата Кент, бессмысленно убитым в завершающем акте отчуждения их общества.
      Список неполон. Существует много других имен. Их число будет расти.
      Среди писем, поступивших после выхода книги, было вот это, которое я привожу дословно:
      10 июня 1971
      1554 Колумбия-драйв
      Декатор, Джорджия 30032.
      Дорогой мистер Эллисон,
      в посвящении к книге "Один против завтрашнего дня" вы упоминаете "четверых студентов университета штата Кент, бессмысленно убитых..." Прошу вас принять к сведению, что эти хулиганы являлись прокоммунистически настроенными радикалами, революционерами, и анархистами, они заслужили расстрела, будь он произведен в тюрьме либо национальной гвардией.
      Ваше посвящение портит не плохую в остальном работу. Тем не менее я рад возможности исправить ваше мышление.
      Искренне ваш
      Джеймс Р. Чэмберс
      Я получаю очень много писем и не могу ответить на большинство из них. Если бы я это делал, у меня не оставалось бы времени на рассказы, которые, собственно, и являются причиной писем ко мне. Некоторые письма откровенный бред.
      Их я выбрасываю и забываю. Другие - рассудительные, забавные, поддерживающие или по-разумному критичные - я читаю, принимаю во внимание и отвечаю на них формальным письмом, которое вынужден был придумать просто, чтобы выжить.
      Время от времени приходят письма, от которых я теряюсь. Одним из них стало письмо мистера Чэмберса. Я легко узнавал заимствованные патриотические фразы, я животным инстинктом чувствовал его фальшь - не зря я отдал десять, а может быть, и больше лет студенческому движению. Но пересмотр дела об убийстве студентов Генеральным прокурором штата Кент меня бы убедил. Нельзя пропустить такое письмо, бросив на ходу: "Ну и сволочь!" Тут есть о чем задуматься. Оно не безграмотно, не злобно, оно не от простолюдина, оно не написано на туалетной бумаге. Это простая, вежливая, откровенная попытка исправить то, что автор считает неправильным мышлением. Такие письма игнорировать нельзя. Так пишет обыкновенный человек о необыкновенных событиях, при этом он изначально убежден в своей правоте. Чэмберс на самом деле верит, что бедные невинные детишки были оружием коммунистов и заслуживают смерти.
      Вот это и страшно.
      Так приближается забвение. Так пожинают бурю после пяти лет промывания мозгов и истерии Никсона и Агню. Это апокрифический пример зауми, за которую с самоубийственной яростью цепляется Простой Человек нашего времени.
      Я не собираюсь распространяться о мерзости Простого Человека и даже не стану бичевать тупость, которую обычно связывают с простотой. Я лишь замечу, что Эллисон, который верил в революционное движение молодых, отчаявшихся и сердитых в шестидесятые, - это не Эллисон семидесятых.
      Я уже видел, как студенты с готовностью погрузились в приятную апатию пятидесятых (с одновременной тотемизацией банальностей и манеризмов Охоты на ведьм), я долго перечитывал письмо Чэмберса, и я чувствую всю его фальшь.
      Нет, сегодняшний Эллисон ближе к избитому, перемазанному мальчугану в Лэтропе. Подписывая договор на эту книгу, я был готов трубить в рог, я был готов бросить вызов истэблишменту, бороться за лучшие условия жизни для всех. Но прошло четыре года, уже появился "Приход темного века" Вакки если вы еще не прочли его, вам следует немедленно достать эту книгу, ибо в ней сыграны финальные ноты реквиема по Обществу, Каким Мы Его Знаем... так что мне незачем напрягаться.
      Нет сомнения в том, что мы скользим к разрушению.
      Уотергейт, энергетический кризис, апартеид, священные войны, продажность, подозрительность, апатия, коррупция, фанатизм, расизм, испражнения тупости - ничто-из перечисленного не было бы таким ужасным пророчеством нашей гибели, не обладай мы при этом уникальной способностью уничтожать себя эффективно и быстро. Огромные динозавры царствовали на планете почти сто тридцать миллионов лет, но у них не было установок глубокого бурения, пестицидов, загрязнения среды, химических удобрений, дефолиантов, демагогов, термоядерных боеголовок, нераспадающейся пластмассы, Пентагона, Кремля, Генерального штаба Народной Армии, Рональда Рейгана, Ричарда Никсона и ФБР.
      Бедные динозавры, сколько они упустили! Не будь они так отсталы в культурном отношении, могли бы сгинуть за какиенибудь три тысячи лет.
      Если вам кажется, что мне еще что-то надо, выбросьте эту мысль. Я прочел слищком много лекций в колледжах. Я видел слишком много залов, переполненных детьми родителей, чья жизненная позиция весьма проста: "Пусть мои дети получат образование, которого у меня не было". Я насмотрелся на этих детишек, выбирающих между Чосероми Саклингом... и мне уже не интересно. Вы слишком все затянули, ребята. Вы ерзали, суетились, вы возвели на пьедестал лицемеров и убили мечтателей, и вот теперь вам наливают в бак только пять галлонов.
      Из страшного времени огня и крови я вынес истину: все реформаторы есть чистой воды шуты гороховые, они кричат против ветра, бьют себя в грудь и ни на что при этом не влияют. На каждого Ганди, Надера, Бертрана Рассела или Торо всегда найдется сотня тысяч Никсонов, чтобы задушить свободу слова и радость жизни. (Мое разочарование в этой области проявляется в рассказе "Молчащий в геенне", который я включил в этот сборник.)
      Что же касается будущего, я всегда вспоминаю фразу Альбера Камю: "Истинное благородство в отношении будущего состоит в том, чтобы все отдавать настоящему".
      А настоящее калечится вездесущей философией "У меня все в- порядке, Джек", что на английском языке рабочего класса означает: пошел ты, парень, я свое оторвал. Это ваше будущее, а вам, похоже, по-королевски на него наплевать.
      Так что Эллисон, пишущий эти строки, пожестче и покруче, чем тот, который сопровождал Кинга в марте 1965-го. У него меньше надежд и иллюзий. Сегодняшний Эллисон - это поздняя копия паренька из Пэйнсвилля, который перестал биться с ветряными мельницами лицемерия и тупости и отправился посмотреть остальной мир.
      Случись мне издать эту книгу в 1970-м, как задумывалось изначально, в ней были бы призывы к революции и вызов будущему. Но прошло четыре года, страной правит Никсон, я вижу, как вы протираете штаны и бормочете об импичменте, я десять лет ждал, чтобы вы осознали, насколько неправедна война во Вьетнаме, я наблюдал, как вы толчетесь в университетах и на рабочих местах, символизируя собой бескрылость среднего класса, и гонитесь за целями-двойняшками: "счастьем" и "безопасностью".
      Ну и дурни же вы. Счастливые, безопасные трупы.
      Вы приближаетесь к забвению, и знаете это, и ничего не хотите сделать, чтобы спасти себя.
      Лично я выполнил свой литературный долг. Теперь я просто сяду в сторонке и буду надрываться от хохота, глядя, как вы, словно динозавры, погружаетесь в болото. Я буду смеяться, корчить рожи и шевелить ушами, любуясь вашими судорогами. Каким образом? Сочиняя свои рассказы. Так я сохраняю свое умственное здоровье. Можете спасаться в религии, наркотиках, войне или бутербродах с жабами - мне все равно.
      Я здесь, отсюда я наблюдаю за вами, высмеиваю и говорю:
      -Вот так выглядит завтра, придурки.
      И если иногда вы слышите мои рыдания, то это потому, что меня вы тоже убили, сволочи.
      Я застрял на этом вращающемся шарике рядом с вами, я не хочу уходить, вы убили меня, и я негодую. Все что я могу делать, - это сочинять свои маленькие рассказы о завтрашнем дне и смеяться, глядя, как буря поднимает грязь на школьной площадке Лэтропа и из пыльной тучи образуется дьявол.