А Костнер знал: администратор не поймет.
      Когда Большой водрузили на место, механик уверенно кивнул: "Никаких неисправностей. Работает отлично. Никто с ним не шустрил"
      Но голубых глаз на выигрышных полосках больше не было.
      Костнер знал - они вернутся. Они еще подкинут ему выигрыш.
      Он подошел к автомату, играл снова, и снова, и снова. За ним поставили следить наблюдателей. Он выиграл снова. И снова. И снова. Толпа выросла до умопомрачительных размеров. Весть распространялась со скоростью беззвучных телеграфных сообщений - в оба конца улицы, по всему Лас-Вегасу, от центра до окраинных казино, где игра шла днем и ночью и не прекращалась ни на один день в году; толпы хлынули к отелю, к его казино, к болезненного вида человеку с усталыми карими глазами. Хлынули, словно лемминги, неудержимо, на запах удачи, их, как мускус, влекло потрескивание пронзающих Костнера электрических разрядов. А он выигрывал. Снова и снова. Тридцать восемь тысяч долларов. И три голубых глаза по-прежнему неотрывно смотрели на него. Ее возлюбленный выигрывал. Ее, Мегги, и ее Призовых Глазок.
      Наконец с Костнером решил поговорить сам Мистер Казино. Из делового центра Вегаса вызвали экспертов компании игральных автоматов, Большой остановили на четверть часа, а Костнера попросили зайти в главную контору отеля.
      Владелец был там. Лицо его показалось Костнеру знакомым, то ли по телевидению он его видел, то ли в газетах.
      - Мистер Костнер, меня зовут Джулес Хартсхорн.
      - Рад познакомиться.
      - Вы выигрываете, будто бусы нижете, и ожерелье выходит впечатляющее.
      - Я долго ждал этого.
      - Вы понимаете, что такое везение невозможно.
      - И все же приходится верить, мистер Хартсхорн.
      - Хм. Вот и мне. И все это происходит в моем казино. Но мы глубоко убеждены, что возможностей всего две, мистер Костнер: первая заключается в том, что в машине есть какая-то неисправность, которую мы не умеем обнаруживать; вторая - в том, что вы самый искусный мошенник, с которым нам здесь приходилось сталкиваться.
      - Я не мошенничал.
      - Вы же видите, мистер Костнер, я улыбаюсь. Наивность, с которой вы верите, что ваши слова меня убедят, не может не вызвать улыбки. Я был бы счастлив вежливо согласиться с вами и подтвердить: конечно же, вы не мошенничаете. Но никто не может выиграть тридцать восемь тысяч долларов, взяв подряд девятнадцать главных выигрышей на одном и том же игральном автомате. Даже с точки зрения математики нет никаких шансов, что подобное произойдет. Применительно к космосу столь же вероятным событием было бы столкновение трех невесть откуда взявшихся планет с нашим солнцем в течение ближайших двадцати минут. С примерно такой же вероятностью Пентагон, Пекин и Кремль - вся троица - нажали бы красную кнопку в одну и ту же микросекунду. Это невозможно, мистер Костнер. И надо же, чтобы невозможное случилось со мной!
      - Мне очень жаль.
      - Ну, положим, не очень…
      - Верно, не очень. Деньги мне пригодятся.
      - Для чего именно, мистер Костнер?
      - Я, честно говоря, пока не думал.
      - Понятно. Что ж, мистер Костнер, давайте-ка подойдем к делу так. Я не могу удержать вас от игры, и, если вы по-прежнему будете выигрывать, мне придется платить. И никакие небритые головорезы не будут подкарауливать вас в закоулке, чтобы прищучить и отнять деньги. Все чеки будут оплачены. Все, на что мне остается надеяться, мистер Костнер,- это на сопутствующую рекламу. Уже сейчас каждый игрок Вегаса находится в нашем казино и ждет, когда вы начнете бросать кругляши в ту машину. Это не возместит моих потерь - если вы продолжите в том же духе, как до сих пор, но помочь - поможет. Каждому игроку в городе хочется потереться рядом с удачей. Я прошу вас лишь об одном: посотруд-ничайте немного с нами.
      - При вашем-то великодушии речь, очевидно, идет о совершенном пустяке.
      - Шутить изволите…
      - Простите. Так что же от меня требуется?
      - Поспите часиков десять.
      - А вы тем временем снимете эту машинку и переберете по винтику?
      - Да.
      - Если я хочу выигрывать и дальше, с моей стороны было бы крайне глупо пойти на это. Вы замените какую-нибудь железку в механизм, и я не смогу выиграть, хоть каждый доллар из этих тридцати восьми кусков выложу.
      - У нас лицензия штата Невада, мистер Костнер.
      - Знаете, я и сам из хорошей семьи, а вы на меня посмотрите. Бродяга с тридцатью восемью тысячами долларов в кармане, и только.
      - Костнер, автомату ничего не сделают.
      - Тогда зачем снимать его на десять часов?
      - Чтобы как следует разобраться с ним в мастерской. Если дело в каком-нибудь скрытом дефекте вроде усталости металла или износа зубчатой передачи, то нам важно, чтобы такое не случилось на других машинах. А за дополнительное время новость разнесется по всему городу, и мы сможем попользоваться толпой. Часть туристов попадет в наши руки и возьмет на себя ущерб, который вы нанесли казино, ограбив его банк,- с помощью игрального автомата.
      - Я должен верить вам на слово.
      - Костнер, вы уедете, а отелю еще долго придется работать.
      - Недолго, если я не перестану выигрывать.
      - Один-ноль в вашу пользу,- в улыбке Хартсхорна сквозил упрек.
      - Так что вы меня не слишком убедили.
      - Других аргументов у меня нет. Если хотите вернуться к автомату, не смею вас задерживать.
      - А бандюги меня потом не тряхнут?
      - Простите, не понял?
      - Я сказал: а банд…
      - Колоритная у вас манера выражаться. На самом деле я понятия не имею, о чем вы толкуете.
      - Уж конечно, не имеете.
      - Надо бы вам бросить читать "Нэйшнл Энкуайрер"

. У нас честный бизнес. Я просто прошу вас об одолжении.
      - Ладно, мистер Хартсхорн. Я за трое суток не спал ни минуты. Десять часов пойдут мне на пользу.
      - Я попрошу управляющего подыскать вам спокойную комнату на верхнем этаже. Благодарю вас, мистер Костнер.
      - И не думайте больше ни о чем.
      - Боюсь, что это будет не слишком легко.- Хартсхорн прикуривал сигарету; Костнер повернулся, чтобы уйти.
      - Да, кстати, мистер Костнер…
      - Да? - Костнер полуобернулся к Хартсхорну.
      Ему с трудом удавалось сфокусировать зрение. В ушах звенело. Хартсхорн, казалось, мелькает где-то на пределе видимости, как далекая зарница по ту сторону прерии. Как воспоминания о том, что следовало забыть, из-за чего Костнер и перебрался по эту сторону прерии. Как сетование и мольба, что продолжали распирать клетки его мозга. Голос Мегги. Она еще там, внутри, говорит что-то…
       -  Тебя постараются не пустить ко мне.
      Он мог понять одно - ему обещаны десять часов сна. Внезапно они стали важнее денег, важнее желания забыть, важнее всего на свете. Хартсхорн продолжал болтать, говорил что-то, но слышать его Костнер не мог, будто отключил звук и видел лишь беззвучное движение резиновых губ Хартсхорна. Костнер помотал головой, пытаясь прийти в себя.
      С полдюжины Хартсхорнов то сливались в одного, то выходили друг из друга. И - голос Мегги.
       -  Здесь я неплохо устроена и одинока. Если сможешь прийти ко мне, я буду щедра. Прошу тебя, приди, прошу, скорее.
      - Мистер Костнер?
      Голос Хартсхорна словно просачивался сквозь слой ила, толстый, как рулон бархата. Костнер уже не пробовал вновь сфокусировать зрение. Отчаянно уставшие карие глаза принялись блуждать.
      - Вам известно, что это за автомат? - говорил Хартсхорн.- Странная с ним приключилась история недель шесть назад.
      - Какая же?
      - Да девушка скончалась, играя на нем. Дернула рукоятку, и тут с ней случился сердечный приступ, удар; так она и умерла на полу у автомата.
      Костнер немного помолчал. Ему отчаянно хотелось спросить Хартсхорна, какого цвета были глаза у той девушки, но он боялся, что ему ответят: голубые.
      Заговорил он, уже взявшись за ручку двери:
      - Напрашивается вывод, что с этим автоматом вы попали в полосу невезения.
      - Или что она может не сразу оборваться,- на сей раз улыбка Хартсхорна была какой-то загадочной.
      Костнер почувствовал, как сжались челюсти.
      - Вы имеете в виду, что и я могу умереть и это не было бы неудачей?
      Улыбка Хартсхорна превратилась в некий неизменный знак, навсегда запечатленный на лице: "Спите спокойно, мистер Костнер
       Во сне она явилась ему. Удлиненные округлые бедра и мягкий золотистый пушок на руках; голубые глаза, глубокие, как прошлое, мерцающие, словно подернутые лиловатой паутинкой; упругое тело - тело единственной, изначальной Женщины всех времен. К нему пришла Мегги.
      - Здравствуй, вот и кончились долгие мои странствования.
       -  Кто ты? - растерянно спросил Костнер.
       Он стоял на холодной равнине - или на плоскогорье? Ветер вихрился вокруг них - или только вокруг него? Она была совершенством, он видел ее ясно - или сквозь дымку? Голос ее был глубоким и звучным - или нежным и теплым, как ночной аромат жасмина?
      - Я Мегги. Я люблю тебя. Я дождалась тебя.
       -  У тебя голубые глаза.
       -  Да, это от любви.
       -  Ты очень красива.
      - Спасибо. Это от женского интереса.
       -  Но почему ко мне? Почему ты выбрала меня? Ты та девушка, что… ну, та, которая занемогла… ты, которая…
      - Я Мегги. Я выбрала тебя, потому что нужна тебе. Тебе уже давно кто-то нужен.
       Тут перед Костнером стало разворачиваться - и развернулось - прошлое, он увидел, кем был. Он увидел свое одиночество. Он был одинок всегда. Ребенком, отпрыском добрых и благополучных родителей, не имевших ни малейшего понятия о том, что он из себя представляет, кем хочет быть, чем одарен. Он и сбежал еще подростком и с тех пор был в пути - один, всегда один. Годы и месяцы, дни и часы - и никого рядом. Случайные привязанности, основанные на пище, сексе или надуманном сходстве, но никого, кому можно бы оставаться верным и преданным, кому можно бы безраздельно принадлежать. Так было до Сюзи, а с ней он увидел свет. Ему открылись ароматы и благоухания весны, и в тот далекий день весна казалась вечной. Тогда он смеялся - смеялся от души, он знал, что с Сюзи наконец-то все будет хорошо. Он отдал ей всего себя, отдал всё - все надежды, тайные помыслы, болезненные сны,- и она приняла их, приняла его, всего как есть, и он впервые обнаружил, что значит иметь домашний очаг, иметь приют в чьем-то сердце. Обычные глупости и сантименты;
       у других они казались смешными, но тогда он полной грудью вдыхал чудо.
       Костнер долго был с ней, поддерживает, ее, помогал ее сыну от первого брака - брака, о котором Сюзи никогда не говорила. А потом пришел день, когда вернулся тот, а Сюзи будто всегда знала, что тот вернется. Угрюмая тварь с садистскими наклонностями, порочная по природе, но Сюзи была его женщиной, неизменно, и Костнер понял, что его использовали как временного заместителя, чтобы было кому оплачивать счета, пока странствующий тиран не вернется в домашнее гнездышко. Тогда она попросила его уйти. Он ушел, сломленный и опустошенный, лишившийся всего, чего можно молча и незаметно лишить мужчину, ушел даже без борьбы - и задор-то из него будто вымыло. Ушел и бродил по Западным штатам и в конце копире попал в Лас-Вегас, где достиг дна. И нашел Мегги. Нашел Мегги с голубыми глазами, нашел во сне.
      - Я хочу, чтобы ты был моим. Я люблю тебя.
       Ее искренность отзывалась в сознании Костнера. Это его женщина; наконец кто-то принадлежал только ему.
       -  Могу ли я ввериться тебе? Прежде не мог, никому и никогда, особенно женщинам. Но мне нужен кто-то, в самом деле нужен.
      - Я - навсегда. Навечно. Ты можешь ввериться мне.
       И она стала его женщиной. Ее тело говорило о любви и доверии, как ни одно из тех, что доводилось познать Костнеру прежде. Там, на открытой всем ветрам воображаемой равнине, она ответила его желанию, и он обладал ей так полно, как не доводилось ему прежде. Она воссоединилась с ним, приняла его, причастилась его крови, его мыслей, его разочарований, и он вышел очистившимся и восславленным.
       -  Да, я могу ввериться тебе, ты мне желанна, я твой,- шептал он ей, когда они лежали рядом в неясном и беззвучном нигде, во сне.- Я твой.
       Она улыбалась улыбкой женщины, что верит в своего мужчину, улыбкой избавления и надежды. И Костнер проснулся.
      Большой был снова водружен на место, толпу отогнали за ограждение из бархатных шнуров. Несколько человек уже сыграли на автомате, но выигрыша не было.
      Стоило Костнеру войти в казино, "наблюдатели" пришли в готовность. Пока он спал, они успели обшарить его одежду в поисках проволочек, "острог", "блесен" или "бумерангов". Ничего.
      Костнер направился прямо к Большому и стал его рассматривать. Хартсхорн был уже там.
      - Выглядите вы усталым,- мягко заметил он, глядя в утомленные карие глаза.
      - Немного есть,- Костнер попытался улыбнуться; не вышло.- Забавный я видел сон.
      - Да?
      - Ну… о девушке…- он решил не договаривать. Хартсхорн понимающе улыбнулся. Соболезнующе, сочувственно, понимающе:
      - Девушек в этом городе тьма. С вашим-то выигрышем найдете какую-нибудь без всякого труда.
      Костнер кивнул и опустил в прорезь первый серебряный доллар. Дернул рукоятку. Барабан завертелся со скоростью, о которой Костнеру и слышать не приходилось, и вдруг все косо понеслось - когда он почувствовал, что желудок опалило огнем, когда голова рухнула на тощую шею, глаза выжгло изнутри. Раздался леденящий душу вой - вой измученного металла, экспресса, вспарывающего воздух своим стремительным движением, вой сотни зверьков, заживо выпотрошенных и разорванных в куски, невероятной боли, ночных ветров, срывающих вершины с нагромождений лавы. И еще - плач и причитания голоса, что уносился отсюда в слепящей вспышке света, безудержно стеная:
       "Свободна! Свободна! Небо ли, Ад ли, неважно! Свободна!"
      Вопль души, освобожденной из вечной тюрьмы, джинна, выпущенного из запечатанного сосуда. И в унылый беззвучный миг вне времени Костнер увидел, как барабаны зафиксировались, и в последний раз заметил результат - один, два, три. Голубых глаза.
      Но получить по своим чекам ему было не суждено.
      Толпа вскрикнула в один голос: Костнер стал клониться и упал лицом вниз. Одинокий и в смерти.
       Большой сняли. Слишком многих игроков раздражало само его присутствие в казино - он приносил несчастье. Вот его и сняли и вернули компании-изготовителю с точным пред!шсанием: подлежит переплавке. Не попади он в руки мастера, который готов был сбросить его в печь^ никто бы и не обратил внимания на последние показания Большого.
       -  Смотри, до чего чуднб,- сказал мастер рабочему, ткнув пальцем в три стеклянных окошка.
       -  Никогда не видел выигрышных полосок такого типа,- согласился рабочий.- Три глаза. Должно быть, старая модель.
       -  Что ж, всех старых уловок не упомнишь,- сказал мастер, опуская краном автомат на ленту ведущего в печь конвейера.
       -  Да, надо же, три глаза. Три карих глаза.- Он включил рубильник, и автомат отправился по ленте в ванну расплавленного металла, в пылающую адским пламенем печь.
       Три карих глаза.
       Три карих глаза, что выглядели такими усталыми, такими загнанными, такими обманутыми. Всех старых уловок не упомнишь.
 
      

Речь идет об игре в блекджек, похожей на "двадцать одно"; в отличие от последнего, при равенстве очков выигрывает игрок, а не банкомет, и по очкам "картинки" дороже "фосок" В игорном доме банкометом всегда является крупье.
 
      

Четвертак - двадцатипятицентовая монета; упоминаемые далее никель и дайм - монеты в пять и десять центов.
 
      

Бандит (однорукий) - распространенное в США с 20-х годов прозвище игральных автоматов, работающих от разменной монеты.
 
      

Индейское племя.
 
      

Американский писатель (1905-1970).
 
      

Свинья (итал.).
 
      

Островерхий монашеский капюшон, клобук.
 
      

Преддверие ада.
 
      

Исторически - Духов день. Трещотками отпугивают духов.
 
      

Сваренные без скорлупы.
 
      

Карточная игра.
 
      

Журнал с детективными сюжетами.
 

This file was created

with BookDesigner program

bookdesigner@the-ebook.org

04.10.2008