Олег Блоцкий
      Стрекозел
      I. СТАРИКИ
      Они вышли из щелистого, узкого проулка и в нерешительности остановились, внимательно присматриваясь к дувалу, за стенами которого укрылся взвод Стрекозова.
      - Бабаи, товарищ лейтенант, бабаи! - крикнул конопатый Абрамцев со стены и пальцем затыкал в сторону кишлака.
      Взвод зашевелился. Кое-где звякнуло оружие. Легкая зыбь всколыхнула солдат, сидящих группками на пересохшей земле.
      - Сколько? - спросил высокий крепкий лейтенант с биноклем на груди, упруго поднимаясь на ноги.
      - Двое, без оружия. Стоят как памятники, в нашу сторону зырят. Идти боятся.
      - Муха! - махнул взводный заместителю. - Пусть войдут.
      Тонкий юркий Мухамадиев мягко, по-кошачьи, скользнул к массивным грубым дверям, вмурованным в стену, и потянул на себя крупное железное кольцо. Черная кудлатая голова (сержант готовился к дембелю, а поэтому отращивал волосы) исчезла в проеме. Таджик отрывисто и даже, казалось, просяще крикнул что-то афганцам.
      Старики появились во внутреннем дворике прямоугольной формы, который спасало от зноя невысокое ветвистое дерево с широкими сочными листьями. Дверь за афганцами тут же захлопнулась. Они вздрогнули и оглянулись. Мухамадиев что-то ободряюще сказал, слегка улыбнулся, но при этом быстро и ловко провел руками по их просторным одеждам.
      - Пустые, - сказал он и отошел в сторону.
      Солдаты, из тех, кто сейчас не охранял взвод, все ближе подтягивались к афганцам, заходя за их спины. Полукольцо все туже охватывало стариков. Пауза становилась томительной, грозной. Афганцы растерянно осматривались по сторонам и покорно глядели на командира.
      - Все по местам, - приказал Стрекозов и запрокинул голову. - Эй, наверху, усилить наблюдение! Нечего сюда пялиться.
      Солдаты, лежащие на стенах, мгновенно исчезли. Лейтенант движением руки пригласил стариков и сержанта к плащ-палатке, расстеленной на земле.
      Разговор завязывался постепенно, как вода в котелке, нехотя закипающая на медленном огне.
      Стрекозов спрашивал, Мухамадиев переводил, старики бормотали односложно и монотонно.
      В кишлаке никого нет. Все спрятались - убежали в горы. Еще ночью. Люди знали, что на рассвете здесь будут шурави. Каравана тоже нет. Он за перевалом. Сегодня и завтра он здесь не пройдет. Но как только шурави уйдут, люди вернутся в кишлак, а караван двинется дальше.
      - Эти почему не ушли? Шпионят? - Стрекозов испытующе и недоверчиво оглядывал гостей.
      А те, ни на секунду не сводя с взводного темных потухших глаз, которые казались пустыми провалами под белыми кустистыми бровями, достали какие-то небольшие книжечки и все пытались сунуть их в руки Стрекозову.
      - Они старые. Но главное - их сыновья служат в армии у Кармаля. Офицеры, как и вы.
      Уловив знакомое слово "Кармаль", старики закачали чалмами, прикасаясь тонкими жилистыми пальцами к маскхалату Стрекозова.
      - Сахи аст, сахи. Баче э ма дар урду э Афганистон хидмат миконад.
      - Что они долдонят?
      - Клянутся, что сыновья в правительственной армии, "зеленые".
      - А кишлак духовский?
      - Духовский, - согласился Муха и моментально продолжил, предугадывая очередной вполне справедливый вопрос взводного, - но это ничего не значит. Стариков никто не трогает. Вот если бы их дети сюда пришли, тогда точно застрелили бы или кожу с живых содрали. А отец при чем? Он не виноват, что сын офицер. Вот и живут спокойно. Никто их не обижает.
      - Везде так? - не поверил Стрекозов.
      - Да, - уверенно сказал Мухамадиев и закусил припухшую, в трещинах нижнюю губу.
      Чувствовалось, что он полностью доверяет старикам и сейчас целиком на их стороне.
      - В каждом кишлаке люди такие есть. Если все ушли, кроме некоторых, значит, их родственники в армии, ХАДе или Царандое. Поэтому они и не боятся нас, не прячутся. Помните, две недели назад мы на войну в Рабат ходили? Перед ним кишлачок был? Помните старого афганца - бобо, возле дувала с кувшином молока? Подходи, пей.
      - Помню.
      Старик в грязной чалме с коричневым лицом, изъеденным морщинами, сидел, подвернув под себя ноги, у самого входа в кишлак. Перед афганцем на небольшом выцветшем и застиранном куске ткани лежали две лепешки, рядом высился широкогорлый кувшин, возле него огромная, как таз, голубоватая пиала.
      Боевые машины пехоты одна за другой скрывались в теснинах вымершего кишлака. Жирные желтые клубы пыли дымились и расползались мелкой взвесью, висели над землей, напоминая покачивающуюся непроницаемую ткань. А старик все так же был недвижим. Его порошило пылью, и людям, сидевшим на раскаленной броне, казалось, что он мертв.
      - А если разведчики?
      Стрекозов склонил голову набок, искоса покалывая темно-зелеными глазами пришельцев. Ладонью взъерошил коротенький упругий ежик на голове и задумался.
      Лейтенант, выкованный на примерах бескомпромиссной, незатухающей классовой борьбы, никак не мог сейчас взять в толк, отчего эти старики до сих пор живы. Ему было совершенно непонятно, как могут спокойно ходить по деревне люди, дети которых, в сущности, выступают против остальных односельчан. В этой их спокойной жизни видел взводный главный подвох для себя и своих подчиненных. Если бы высохшие, с шершавыми лицами старики сказали Стрекозову, что их бьют и преследуют, что их дома сожгли, им нечего есть, он, может, и поверил бы. А так?
      Нет, было во всем этом что-то противоестественное, настораживающее и отпугивающее.
      Сержант, правая рука Стрекозова, прекрасно понял сомнения, которые сейчас назойливо грызут командира.
      Мухамадиев сузил чернющие глаза, щелкнул языком в знак упрямого несогласия с мыслями лейтенанта и покачал головой.
      - Это не разведка. Обыкновенные люди. Думают, мы поверим, поэтому и пришли. У них наверняка фотографии сыновей есть, - предположил сержант и, не дожидаясь ответа командира, что-то сказал собеседникам.
      Старики развернули тоненькие книжечки. Там, среди прочих бумажек, в самом деле оказались фотографии.
      Стрекозов держал в руках два небольших жестких кусочка картона. На них - черноусые, черноглазые, чернобровые, черноволосые мужчины в военной форме с гордо поднятыми головами.
      Фото были небольшими, на документы. Но даже в этих неполных изображениях ощущались сила и уверенность в себе.
      Старики, непрестанно переводя глаза с фотографий на Стрекозова, заговорили, перебивая друг друга.
      Таджик качал головой, цокал языком и всплескивал руками.
      - Это вот - капитан, - упирал он палец в одну из фотографий. - Служит в Кандагаре. Командир роты. Недавно ранили. В ногу. Домой не приезжал нельзя. Весь отпуск у родных в Кабуле был. Отец ездил к нему. Один раз.
      Старик, нос которого походил на сморщенный вялый огурец, уловив слова "Кандагар" и "Кабул", радостно вспыхнул, морщинки заходили, наползая одна на другую, вздохнул глубоко и собрался вновь длинно говорить, но Мухамадиев остановил его движением руки и взглянул на соседа. Тот, перебирая оранжевые четки и неспешно пропуская крупные зерна меж узловатыми натруженными пальцами, поглядывал на фотографию, точно желал лишний раз убедиться, что мужчина с крупными звездами на плечах - его сын, безостановочно и вроде бы совершенно равнодушно бормотал под нос, словно молитву творил.
      - Сын в Кабуле служит. Командир батальона. В Советском Союзе учился. Сейчас в спецбригаде. Тоже давно дома не был. Что делать - война, - развел руками и тяжело вздохнул, подобно старику, Мухамадиев.
      Наступила пауза. Афганцы достали кругленькие металлические коробочки, раскрыли и протянули Стрекозову. Лейтенант отрицательно покачал головой. Когда насвай поплыл в его сторону, Мухамадиев, покосившись на взводного, положил правую руку на сердце и тоже отказался. Старики бросили по щепотки зеленого порошка в рот, задвигали впалыми щеками, укладывая набухшую массу под язык.
      - Сейчас на чай приглашать начнут, - предположил сержант.
      И угадал. Старики наперегонки закудахтали, посасывая вязкую терпкую жижицу.
      - Чое нон бухури?! Чое нон бухури?!
      Стрекозов и сам понял, что это означает. Однако не удержался, ухмыльнулся и хлопнул сержанта по спине.
      - Все ты, Муха, знаешь!
      - А как же? - расцвел таджик и задвигал плечами, разминая затекшую спину. - Что здесь, что дома - одинаково. Законы есть законы.
      От прежней настороженности и холодного выжидания оставалась жалкая тающая льдинка, которая вот-вот должна была исчезнуть вовсе.
      - Чайку бы хорошо, - мечтательно протянул пулеметчик Клеткин, крепкий, ширококостный детина, который таскал во взводе пулемет.
      - И пожрать не мешало! - поддержал закадычного дружка маленький Гена Сироткин по кличке "Метр с каской".
      - Было бы неплохо.
      - Пора точить!
      - В самый раз.
      - Точно. Похавать - это четко.
      Заволновались хором солдаты. Несмотря на приказание взводного, они потихоньку стянулись к лейтенанту, прислушиваясь к беседе. Любопытство брало верх над осторожностью и опасением быть наказанными.
      - Чего тебе жрать, Сироткин? - удивился Стрекозов. - Мечешь за десятерых, а такой же шкет. Только продукты зря переводишь.
      - У меня все в ум идет, - глубокомысленно заметил Гена.
      - Ну, если в ум, тогда другое дело, - согласился взводный.
      - Который между ног, - добавил Клеткин.
      Засмеялись, и громче всех - Сироткин.
      - Товарищ лейтенант! - со стены свесился Абрамцев. Каска наползла ему на глаза, и он мотал головой, как лошадь в жаркий день, отгоняющая настырных мух. - Стреляют! В демеевском кишлаке бой!
      В небольшом, тесном дворике разом наступила тишина.
      Стало слышно, как где-то далеко частят автоматные очереди и, словно новогодние хлопушки, разрываются гранаты.
      Стрекозов бросился к радиостанции.
      - Все нормально. Нет. Помощи не надо. Сиди на месте. Приказываю, сквозь треск отрезал Демеев. - Надо будет - дам сигнал. Конец связи! капитан резко прервал разговор.
      Недоумевающий Стрекозов стоял на стене дувала и старался в бинокль рассмотреть соседний кишлак. Тягучая, как вязкий кисель, густая зелень, кажущаяся в этот час расплавленной, и серые стены скрывали происходящее. Но окончательно заглушить звук не могли. Сухо трещали автоматные выстрелы, взрывались гранаты, и вдобавок ко всему из груди кишлака поползли черные прерывистые ленты дыма. Лазоревый небосвод заволакивала нахальная копоть.
      Возле Стрекозова стояли солдаты, прикладывая козырьками ладони ко лбам, и быстро перебрасывались короткими фразами, стараясь угадать, что же происходит у Демеева.
      Взводный спустился вниз. Старики переминались с ноги на ногу, словно земля жгла их босые ступни, и, не оставляя сержанта в покое ни на секунду, что-то лопотали, вздымая руки кверху. Наверное, призывали в свидетели самого Аллаха.
      - Нет там никого. Никто нападать не будет. Не знают, почему стрельба, талдычил одно и то же Мухамадиев, непрестанно прикусывая зубами нижнюю губу.
      В демеевском кишлаке что-то с силой рвануло. Солдаты наверху, забывшие об опасности, подались вперед. Стрекозов, выматерившись, взлетел на стену, расталкивая подчиненных.
      Над кронами деревьев заплясали блеклые, едва угадываемые лепестки пламени, которые, казалось, надували огромный черный пузырь.
      - Локтионов! - заорал Стрекозов.
      Но догадливый радист уже сам выходил на Демеева.
      - Зубец, Зубец! Я Откос! Как слышишь, прием?! Не отвечают, товарищ лейтенант! Молчат! Зубец! Зубец! Я Откос!
      Стрекозов скатился вниз, скользнул ненавидящим взглядом. Старики съежились, пытаясь укрыться за сержантом, и виновато опустили головы.
      - Нет никого? Мирные жители?! В горы ушли? У-у-у, суки!
      - Они правду говорят, - запротестовал Мухамадиев.
      - Иди ты! - двинулся на него Стрекозов, но остановился и завыл, вздирая подбородок.
      - Стано-о-овись!
      В считанные секунды солдаты, похватав все свое снаряжение, сгрудились возле командира.
      - Проверить оружие и амуницию!
      Через мгновение:
      - Автоматы?!
      - Есть! - проревел взвод, ударяя руками по оружию.
      - Магазины?!
      - Есть!
      - Эр-дэ?
      - Есть!
      - За мной бегом марш! Дистанция три метра! Построение колонны прежнее!
      И Стрекозов, упрямо пригнув голову, рванулся вперед, так и не взглянув на притихших понурых стариков.
      2.СТРЕКОЗОВ
      Еще совсем недавно зеленым лейтенантом, летом, когда все соединение, включая и приблудных дворняг - Духа с Басмачом, искало спасения от зноя под кондиционерами в модулях или тени палаток, Стрекозов, заложив руки за спину, хрипло ревел на неширокой площадке земли, заменяющей в бригаде плац: "Раз-раз! Раз-два-три! Левой! Левой!" А взвод гремел тяжелыми, кажущимися с непривычки пудовыми сапогами, проклиная сумасшедшего лейтенанта, немыслимую жару и едкую пыль, походившую на сухой цемент, плотным серым полотнищем застилавшим все вокруг.
      В то время жизнь в бригаде делилась на две половины - "война" и сплошная "расслабуха" после. А все, начиная с солдат и заканчивая комбригом, напоминали веселую вольницу анархистов, щеголявшую в трофейных американских или западногерманских куртках, китайских зеленых кепках с необъятными козырьками, в крепких, со множеством карманов, штанах, а нередко и джинсах. Поэтому поведение Стрекозова, напялившего на свой взвод хабэ, которое долго без дела прело на складе, было более чем смешным и вызывающим.
      Лейтенанта откровенно считали ненормальным, законченным продуктом типичного армейско-училищного идиотизма с его непременными номерами военных билетов, выведенными хлоркой на внутренней стороне формы, яркими бляхами и настолько начищенными яловыми сапогами, что с первого взгляда они казались хромовыми.
      Взводные - лейтенанты, отдыхающие после предыдущей четырехлетней училищной дуристики, открыто смеялись над Стрекозовым. Кто-то из них и дал ему нынешнюю кличку - Стрекозел.
      Подчиненным Стрекозла уже давно было не до смеха, и они попытались устроить командиру "темную", накинув вечером в одной из палаток на его голову одеяло. Но не тут-то было. Моментально выяснилось, что отличная спортивная фигура Стрекозова не следствие упражнений с гантельками перед зеркалом, а результат многолетних занятий боксом. Взводный расшвырял "мстителей" в стороны, как щенят, и очень долго не выпускал их из палатки, смещая челюсти и проверяя на прочность ребра и грудные клетки.
      Против первобытной физической силы особенно не попрешь, и солдаты забились в норы - зализывать раны и решать, что все-таки делать с чрезвычайно ретивым на службе и очень агрессивным в быту лейтенантом. Вывод был прост, а по тем временам и нравам, какие царили в бригаде, - очень даже приемлемым.
      В один из вечеров, когда толпа, как обычно, собралась за палатками покурить "дури", потащиться и поболтать о своих насущных солдатских делах, было подробно оговорено, как на ближайших боевых лейтеху "замочить", а выражаясь человеческим, нормальным языком, - застрелить.