Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Операция «Теребля» (№1) - Костры ночных Карпат

ModernLib.Net / Военная проза / Близнюк Семен / Костры ночных Карпат - Чтение (стр. 11)
Автор: Близнюк Семен
Жанр: Военная проза
Серия: Операция «Теребля»

 

 


— Я понимаю, понимаю, — как-то сразу ответил Величко. — Вам бы надо заиметь такого человека, который бывает часто среди военных или же работает в близкой к ним канцелярии, в худшем случае — в парикмахерской, в буфете… Сам я, скажу прямо, на это не гожусь, но подыскать вам человека по старому знакомству постараюсь.

Бродил Величко по городу, дошёл до самого моста, где с Красной скалы как-то сразу начинались горы, и завернул в маленькую улочку. Увидел мастерскую: в окошке торчала пара модных, на шнурках, сапог, высокие дамские «румунки» — немудрёный рекламный товар. Величко потоптавшись, перекинул палку в левую руку, толкнул дверь. Из-за низкого столика взглянул на посетителя согнутый вдвое человечек. Взглянул, и вдруг его узкие губы раздвинула улыбка:

— Вот это гость! Как будто неожиданно вошло в мою конурку доброе старое время. Это да!.. Садитесь, дорогой, садитесь.

Величко вскинул брови. Только теперь признал в кривом сапожнике старого знакомого по аграрной партии Ивана Лоньку. В одно время Лонька был будто коммунистом, а потом перешёл к ним, аграрникам. На митингах — даже перед одними хустскими рабочими — он страстно кричал, что надо бороться за права на землю, ибо благополучие всякого народа держится на крепких хозяйствах хлеборобов: будет крепок хлебороб — будет крепка страна… И Лоньку заметили—вскоре его избрали секретарём окружкома партии аграриев.

— Вы же тогда смелым человеком были, — напомнил Величко.

— Был, да весь вышел, — видите, приходится обувать чужие ноги. Молча… А землю псы прибрали к своим лапам. Скоро, слыхал, верховинских девушек вывезут в Мадьярщину — в весёлые дома. Вот так, родной земли — и той лишают. А вы-то как? Подбить косячки? Ну, это мы мигом!..

Рассказал Величко леснику про свою встречу с Лонькой. Подчеркнул: бывший коммунист. За рабочих даже пострадал: был на демонстрации, жандармы разгоняли их — и ему досталось, что до сих пор ходит с переломанным хребтом.

— Откуда вы знаете? — решил уточнить Федор.

— Говорил мне сам. Правда, трепаться он умеет — это за ним давно примечали.

Не было у Поповича другого знакомого, кто бы хорошо знал кривого сапожника. Присматривался издали к его посетителям — обыкновенные как будто горожане. Реже заходили верховинцы из окрестных сёл — те приносили разве что совсем безнадёжную, порванную обувку. Обыкновенные клиенты, обыкновенная «майстерня». И Лонька, казалось, не отлучался никуда: выйдет из мастерской и, согнувшись, ковыляет в дом.

Не только наивный старый «демократ», но и насторожённый руководитель группы не мог разгадать «операции прикрытия», разработанной хортистской контрразведкой для своего агента. Спектакль с «увечьем» Лоньки был предусмотрен заранее для реабилитации старого провокатора, который на названной демонстрации то был, только в иной роли — «умиротворителя», за что ему тогда перепало от самих демонстрантов.

И уж никак Попович не мог знать, что ещё в разгар зимы к кривому явился необычный гость — и не в мастерскую, а прямо в его дом. И не днём, а в глухую, метельную ночь. В комнаты, правда, не прошёл, остался с хозяином в тёплой прихожей-кухне. Сняв меховую шапку и опустив такой же воротник, прикрывавший полное лицо, майор Немеш — а это был он — грузно сел на табурет. Будучи в Хусте, Немеш решил разбудить «дремавшего» агента. Заговорил немилостивым голосом:

— Молчишь? И думаешь, будем тебе долго платить за молчание?

— Наверное, нет опыта, — быстро схитрил Лонька. — Не могу нащупать ни одного тёпленького. Нужен ваш совет…

Майор, закурив, несколько сбавил резкий тон:

— Мы тебя считаем весьма перспективным и важным сотрудником, поэтому пустячных заданий ты не получал. У тебя прекрасная «визитная карточка»— бывший коммунист, потом секретарь Хустского окружкома аграрной партии, ущемлённый венграми, и вот — превратившийся в полупролетария…

— Ну, какой я пролетарий — у меня мастерская, красивый дом.

— Я говорю — «полу». Ремесленники разве не тянутся к русским?

— Оно то так…

— Вот! С этого и надо исходить. Пойми, чтобы проникнуть в подполье, надо искать дорогу к Советам.

— Понимаю. Теперь понимаю…— рот у Лоньки остался открытым.

— Начинай немедленно. Мне нужна сейчас шумная акция. Иначе… твой красивый домик вместе с мастерской могут исчезнуть так же, как они появились — и не «по наследству». Тогда тебя отправим уже как настоящего «пролетария» к ним в компанию… в Бац. Лонька вздрогнул, но майор хрипло рассмеялся:

— Пошутил я, пошутил. Ты человек наш. Да и жена у тебя — мадьярка. Всё должно быть хорошо.

Кривой сапожник заводил крамольный разговор почти со всеми клиентами. Но ничего пока не получалось. Одни, исчезая, больше не появлялись, другие почему-то угрюмо молчали, не поддерживая темы начатой беседы. И вот, наконец, случай подсунул ему обиженного новой властью старосту. Лонька просто задрожал от радости, когда Величко, выслушав его жалобы на то, что теперь, мол, нет даже друзей, кто бы помог вырваться отсюда, уйти за границу, — вдруг тихо сказал:

— Почему же? Доброму человеку всегда можно помочь…

Встреча Лоньки с лесником состоялась в мастерской. Хотя Голубь отрекомендовался просто проводником, заинтересованным в деньгах, хитрый агент уже почуял след. А когда Голубь предложил в порядке подготовки «подарка для русских» разузнать фамилии высших командиров гарнизона, Лонька понял: может сигнализировать самому шефу Немешу. Но прежде надо было втянуть «голубчика» в игру и попытаться разузнать, с кем он имеет связи, кого переводит через перевал. Кривой сказал:

— Когда получу сведения, я привезу их в Вучковое сам. Ведь тут время установить трудно, чего же вам без толку сниматься с работы да приезжать в Хуст? Будет с чем — приеду, привезу…

Попович согласился.

Лонька приехал в Вучковое дня через четыре. Сойдя с автобуса, спросил у ребятишек, где проживает портной Лой. И, прижав под мышкой какой-то длинный свёрток, направился за ними: дети с любопытством провели кривого до самого порога.

А вечером Иван привёл Поповича. Натопили отдельную комнату. Лонька и лесник беседовали допоздна, и кривой выведал все. Интригуя данными из сфер, к которым группа Голубя даже не подступала, он снова ввёл лесника в обман и продлил игру:

— Короче говоря, такой материал привезти с собой сюда, на неизвестную квартиру, я просто не решился.

Сделаем так: в пятницу… или нет, в субботу я буду ехать автобусом из Хуста в Воловое. Вы сядете в Вучковом…

В условленный день Попович ждал на остановке. Протиснулся в автобус, но Лоньки там не было. Федор забеспокоился. В кармане был пакет со сведениями от Кикины и других разведчиков. «Сверхсекретный» материал Лоньки, полученный в автобусе, надо было так же, на ходу, передать за границу, и Федор собрался ехать сразу в Торунь. Теперь сошёл в Воловом. Разные мысли тревожили Голубя, пока возвращался назад, в Вучковое: «Сапожник, возможно, опоздал на автобус… Ну, а если схватили жандармы? Ведь достать секретные данные из штаба — это всё-таки не шутка…»

С этими сомнениями прождал все воскресенье. Вечером, не выдержав, поделился ими с Лоем-младшим.

— А вы его хорошо проверили, этого сапожника? — спросил в упор Иван,

— Да вроде бы свой.

— Может быть, под вывеской сапожника сидит их «детектив».

— Ну, гадать не будем, — раздражённо ответил Попович. — Утром сядь в автобус, съезди в Хуст и разузнай, в чём дело. Найдёшь его легко: от моста через Рику первая улочка налево. Правда, осторожность тебе не помешает.

Лой ехал в Хуст с молодым учителем Эрнестом Шутяком. Это было неплохим прикрытием, поэтому Иван не отставал от своего попутчика, пока тот ходил по канцеляриям. Наконец, направился к сапожной мастерской. Увидев разведчика, Лонька растерялся и начал выгораживать себя:

— Был же я в автобусе! Федор, видно, меня не заметил. Я сам переживал — такой материал..

— Где же письмо? Давайте сюда…

— Это письмо — не кусочек кожи, держать его в своей мастерской я не могу, — увиливал сапожник.

— Всё же интересно, куда вы его дели?

— Куда, куда! Отдал назад десятнику, от которого его и получил. Чего же мне ставить капрала под удар? Он хороший человек. Правда, любит выпить… Да, деньги Попович не передавал?

— Я не могу поехать домой без письма, — настаивал Иван.

Кривой назначил встречу у железнодорожного вокзала. Там же Иван договорился встретиться с учителем, чтобы коротать вместе и обратную дорогу — в Вучковое. Теперь, идя к вокзалу, придумывал, как объяснить учителю свои дела с Лонькой. Решил сказать так: «Горькая нынче брынза и у мастеров. Отец пошил сапожнику костюм — на калеку ведь готовое не купишь, ну, а классный мастер не возьмётся шить… Теперь, чтобы разделаться с долгом, тот вынужден идти и трясти своих должников. Один вроде надёжный — живёт здесь, у вокзала…»

Но говорить с учителем на эту тему не пришлось. Они сели в зале ожидания. Шутяк углубился в газету, а Иван посматривал в окно — наблюдал за улицей, по которой должен был явиться сапожник. Минуты казались для него часами. Но вот и кривой — он прикатил на велосипеде. Лой вышел навстречу. Лонька кивнул на штабеля дров — надо, мол, им спрятаться от любопытных глаз. Иван пошёл за ним. Кривой оглянулся, сунул в его карман тоненькое письмо и поспешил прочь. Когда Иван выбрался на площадь, ему дорогу преградили двое. Один приказал:

— Руки вверх!

Не дав даже опомниться, втолкнули в автомобиль. Лой бросил взгляд на тротуар — поискал учителя. Но рядом с машиной заметил кривого. Предатель довольно ухмылялся.

Ивана отвезли на жандармскую станцию.

— Кому ты нёс письмо? — заорал хортист. — Что в нём написано? Не знаешь?

Письмо лежало на столе, но никто его не распечатывал. Значит, это была обыкновенная «приманка». Иван смолчал. Тогда начали бить.

— Кто с тобой работал? Не скажешь — сразу же отправим на тот свет без суда и следствия!

От ударов в голову потерял сознание…

Утром проснулся в камере— в наручниках, прикованный цепью к железной кровати. Рядом, согнувшись за столиком, спал его попутчик…

Жандармы почему-то присмирели. Учителя сразу отпустили, а в камеру привели Величко. Но на допрос их не вызывали. С Ивана даже сняли кандалы. По всему было видно: что-то у них случилось…

…Федор шёл на лесосеку в урочище Мохнатый. Его остановил военный патруль: идти прежней дорогой теперь запрещалось. Лесник, обойдя гору, спустился в ущелье с другой стороны. Он успел заметить: вдоль ручья солдаты копали траншеи, работала бетономешалка… Однако на этот раз волновало Голубя другое: с чем приедет Иван Дой? Под вечер автобус должен был возвращаться, и связной надумал встретить парня на остановке, чтобы сразу же поехать к перевалу. Будет письмо от Лоньки или нет — больше не мог отстрачивать ни одного дня. Хотелось поскорее встретиться с Орловым, попросить совета.

Ему помешали — после обеда вызвали в лесную управу. Во дворе стояла незнакомая легковая машина. Поповичу бросилось в глаза, что номера военные. По спине невольно пробежал холодок, но здоровань не съёжился. Из канцелярии навстречу вышли двое в штатском. Объяснили, что в его обходе зарублен медведь. Браконьер задержан жандармерией. Надо поехать в Воловое — оформить протокол.

Но уже в машине лесник понял: тут что-то не то. Заехали во двор жандармской станции. Его втолкнули в кабинет. Из-за стола поднялся грузный, как откормленный индюк, венгерский майор:

— Ну, большевистский голубок, попался?!

Резким ударом в печень Немеш сбил лесника с ног. Два жандарма его подхватили, но на какое-то мгновение он потерял сознание. Ледяная вода обожгла лицо, и вновь открыл глаза.

— Где Лой? Где главарь? — бесился хортист. — Всех расстреляем, всех!

Пытки и допросы продолжались. А тем временем в воспалённом сознании Голубя рождался дерзкий план…

Свет керосиновой лампы вяло падал на стол, за которым восседал тот же грузный Немеш. Рядом за маленьким столиком сидели два писаря. По углам стояли четыре жандарма. Немеш встал из-за стола и зашагал по комнате. Писари ловили каждое слово начальника. Допрос затянулся, и майор был утомлён…

Попович незаметно развязал ботинок, подвинулся поближе к столу. Всё произошло в мгновение ока. Улучив момент, он схватил с ноги ботинок и метнул им в лампу. Тут же бросился к двери и выскочил во двор. Пока жандармы спохватились, Федор уже перемахнул через тонкий дощатый забор. Вслед раздались выстрелы и крики:

— Ай мег! Стой!

Но лесника и след простыл. Немеш орал на подчинённых:

— Отдам под суд! Посажу на решётку! Всех до одного!

Беззвёздная ночь и глухой лес — враги жандармов.

И всё же Попович решил уйти подальше от Волового. Ломило спину, ныли побитые ребра. Ледяные ветви били по лицу. А он шёл и шёл…

Был последний день марта. Последний день группы.


МАЙ41-ГО — МАЙ 45-ГО

Товарищи Голубя шли по кругам хортистского ада. Всех их свезли в Ужгород, и с каждым в отдельности «работал» майор Немеш. Абверовская выучка сказалась на практике: он решил затеять хитрую игру, чтобы выловить и «золотую рыбку» — Иосифа Лоя и попытаться выполнить главную заповедь своего наставника: «Ваши операции по изъятию местной большевистской агентуры дадут эффект в том случае, если таким способом получите данные о действующей по ту сторону Карпат советской контрразведке». Взяв дальний прицел на Лоя-старшего, Немеш и поставил под особый надзор Лоя-младшего…

Только через несколько недель Иван в бане увидел отца. От него узнал, что Поповичу удалось бежать.

Видимо, этот дерзкий, неожиданный побег путал очень многое в задуманной Немешем игре. А вскоре развернулись такие события, которые смешали его карты.

Гитлеровцы начали против Советского Союза вероломную войну. Следом за «наставниками» поспешили на восток хортисты. Кровавый почерк эсэсовских провокаторов, устроивших известную всему миру акцию — нападение на радиостанцию в Гляйвице, — что привело формально к войне с Польшей, обнаружил себя и на этот раз подлой провокацией: 26 июня 1941 года на словацкий город Кошице, находившийся под «опекой» Хорти, обрушились бомбы. В Будапеште было немедленно объявлено, что самолёты русских напали на мирные города Венгрии: Кошице, Ужгород, Мукачево… Только спустя годы станут известны подробности этой злодейской инсценировки абверовцев и их венгерских соавторов. Станет известно, как разрабатывали эту провокацию гитлеровский военный атташе в Будапеште Фюттерер вместе с шефом Немеша по нилашистской партии, начальником оперативного отдела генштаба Деже Ласло. И как было приказано перекрашенным фашистским самолётам сбросить несколько бомб на ближайшие к Карпатам города, чтобы дать Венгрии повод включиться в агрессию.

Когда Хорти послал за «добычей» свои первые «ударные войска» — части 8-го кошицкого корпуса генерала Сомбатхеи, Немеш понял: игра ни к чему.

Но Ивана Лоя уже по традиции продолжали держать в одиночке или же отдельно от других участников группы — и в будапештских тюрьмах: Конти… Маргиткэрут… Здесь судьба его свела со старым коммунистом из села Нелипена Полибачием — Павлом Вичевичем. И все более уверенным, спокойным становился у Ивана шаг, когда их выводили на прогулку вокруг тюремной виселицы…

Весной сорок второго в тюрьме Вац над группой началось судилище. Одного за другим вызвали в зал суда Василия Кикину, Ивана Юрика, Федора Хмиля, Василия Шегуту, Юрия Плиску… Вызвали отца и сына Лоев. И все они немало удивились, когда на заседание военного трибунала ввели в качестве свидетеля Федора Поповича…

Голубь, вырвавшись из рук воловских жандармов, укрывался в горах у знакомых. Домой дал знать о себе, что жив. Добрые люди выходили его после побоев, и он благополучно перешёл границу. Когда описал внешность офицера, который его допрашивал, Львов переглянулся с Орловым и сказал:

— Немеш… Этот нилашист… Но, выходит, даже «скрещённые стрелы» может такой богатырь, как вы, разнять и разбросать!

Голубь опустил голову:

— Зато они успели распотрошить группу. Не пойму, почему же случился провал?

— Попробуем выяснить.

— Разрешите, товарищ майор, пойти самому. Верю — мне удастся… Ведь у меня там столько знакомых, столько Друзей, что я мог бы скрываться всю жизнь…

— Нет, тебе нельзя.

— Тут бы узнать, за какую ниточку эти «стрелы» дёрнули. Есть у меня одно подозрение, вот и хотелось бы проверить…

Лесник хотел не только разузнать обстоятельства провала разведгруппы, но и изучить, можно ли через друзей организовать побег арестованных, чтобы переправить их в Советский Союз. Но его планы не сбылись. На Турку упали фашистские бомбы. Погранпункт ушёл с фронтом. Федор уже из Самбора вернулся в Закарпатье. Он осознавал: нет ему больше ходу через перевал, своих там не найдёт. Все лето и осень жил на полонинах. Наступили холода. В середине января 42-го года спустился в село, зашёл к шурину. Его вместе с Чепарой и взяли. А пока шло следствие, Голубь по иронии судьбы попал на суд свидетелем.

Лишь теперь увидел он предателя: Лонька, угождая трибуналу, лил грязь на всех — кого знал и не знал. Федор, сжав от гнева огромные кулаки, стал клеймить предателя позором. Он защищал товарищей, как мог.

Группу обвинили в измене королевству, в подрыве интересов государства и вынесли суровый приговор. Разве что тем, кто просто пособлял разведчикам, срок наказания решили ограничить временем, отсиженным в тюрьме до суда: под жандармский надзор отпустили Федора Хмиля, Василия Шегуту, Юрия Плиску. Наиболее активный из рядовых бойцов незримого фронта Василий Кикина получил 6 лет.

Ещё целый год длилось следствие по делу Голубя — Федора Поповича. Кроме обвинения в сборе информации военного характера и её передаче советским пограничникам, Голубя назвали одним из главных создателей группы. Военный трибунал, заседавший там же, в крепости Вац, осудил Поповича к восьми годам каторги.

Для патриотов наступили самые длинные дни и ночи.

Первым вырвался на волю старик Лой, который отсидел два с половиной года. Ещё через полгода вернулся Иван. Они должны были отмечаться в местной жандармерии. Но уже летом старика взяли в рабочий лагерь. Забрать туда и сына не успели — скрылся.

Фронт приближался к венгерской границе. На острове Вац, как и в других тюрьмах, сортировали узников. Тех, кто ещё держался на ногах, отправляли строить оборонительные объекты в Германии. В числе тех, кого постигла эта горькая участь, оказались Кикина и Юрик: оба они погибли на каторге.

Федору Поповичу немного повезло. Он попал в окрестности города Весйрема, где в срочном порядке строился военный аэродром. Вскоре отсюда узников решили перебросить в глубь Германии. Накануне отправки Попович вновь совершил побег. Добрался до Карпат. В родных лесах дождался прихода Советской Армии.

Ну, а как сложилась жизнь Косули — Иосифа Дмитриевича Лоя?

С первых дней войны он оказался с теми, кто грудью встал на защиту Советской Родины. Бои у стен Днепропетровска, Волоколамское шоссе, сражения под Ржевом — вот первые записи в его фронтовом списке. В начале сорок третьего к боевой медали «За оборону Москвы» прибавилась вторая награда: командир орудия, зенитчик Лой сбил два «юнкерса». Взрывная волна присыпала солдата землёй. Чудом спасся и получил орден Отечественной войны II степени. Кстати, награда значилась под номером 297. Потом Иосиф был серьёзно ранен и долгие месяцы лечился в госпитале. Когда стал в строй — направили его на учёбу в Сталинградское танковое училище. Разве можно не сказать о том, что Иосиф Лой — первый закарпатец, который стал танкистом Советской Армии? Волевой командир тридцатичетверки младший лейтенант Лой бывал в жестоких схватках. В боях рождался опыт. Ну, а мужества танкисту было не занимать: характер закалялся ещё на крутых и опасных тропах, которыми Косуля ходил в родных Карпатах.

Боевая машина Иосифа Лоя первой ворвалась на улицы польского городка Ченстохова, и здесь ему вручили орден Красного Знамени.

Много лет спустя красные следопыты—школьники Вучкового — прочитают в «Красной звезде» рассказ ветерана войны. В этой статье будет упоминаться имя их односельчанина танкиста Лоя. Дети прибегут с газетой к лесничему Иосифу Дмитриевичу, и он, сдерживая волнение, прочитает строки:

«Словно вчера это было: вижу, экипаж нашей тридцатичетверки у переправы через Вислу.

— Вперёд, вперёд, сынки! — машет своей неизменной тростью генерал Павел Семёнович Рыбалко. И мы, слитые воедино с могучей машиной, рвёмся вперёд.

Потом был тот памятный бой, где я понял, что мы, парни из разных концов страны, слиты не только со своим танком, но и крепко спаяны между собой.

На колонну автомобилей, следовавших за нашей танковой ротой, напали притаившиеся в роще фашисты.

— Братишки! Помощь нужна, — барабаня по броне рукояткой пистолета, крикнул пехотный лейтенант.

Я убрал обороты двигателя, чтобы танк не так качало на выбоинах дороги, а младший лейтенант Лой один за другим расстрелял из пушки три вражеских бронетранспортёра. Едва успели поздравить со снайперской стрельбой командира, как наш танк с борта прошила фашистская болванка. Машину охватило пламя, однако никто из нас не поспешил спасаться. Каждый думал о боевых товарищах. Только когда помогли выбраться радисту, отстреливаясь, укрылись в сырой воронке.

Потом были перегороженные бетонными стенами улицы Берлина, стремительный марш на помощь восставшей против фашистской тирании Праге…»

Напишет эти строчки И. А. Румянцев, Герой Социалистического Труда, слесарь-лекальщик одного из новосибирских заводов, в огненные годы — механик-водитель того самого танка, которым командовал Лой. Прочитав его рассказ, Иосиф Дмитриевич поспешит на почту, чтобы пригласить в гости боевого друга, с которым он потерял связь сразу после войны.

Но всё это будет много лет спустя. А в конце сорок пятого Иосиф вернулся в родное Закарпатье и узнал о том, что пережили и перенесли его отец, брат и все товарищи по разведгруппе. Теперь они строили в Карпатах счастливую новую жизнь. Иосиф Лой стал рядом. Он сменил форму офицера на форменную одежду лесничего и навсегда связал свою судьбу с карпатскими лесами…

Уже многие годы руководит Иосиф Дмитриевич Вучковским лесничеством. В усадьбе порядок, как в танковых частях. И молодой плодовый сад, и пасека, и кролеферма — забота лесничего. Ну, а знаменитые вучковские леса — это особый разговор. В хозяйстве почти восемь тысяч гектаров насаждений и наибольшая в районе насыщенность охотничьей фауной. Есть здесь и питомники, и дендрарий, и форелевое хозяйство. А вучковское школьное лесничество! Оно — лучшее в области. Им тоже бессменно руководит Лой. Он — заслуженный лесовод УССР, неоднократный участник выставок в Киеве и Москве.

Но о лесных делах Иосифа Лоя знают многие. А все эти годы мало кто знал о Лое — советском зенитчике и танкисте, а тем более о Лое как бойце незримого фронта. А когда стало известно о его разведгруппе, он скромно ответил: «Да что я, вот другие — те даже по тюрьмам сидели. Напишите о них!»

Таков Иосиф Дмитриевич Лой — коммунист, патриот, человек.

С лесом связал свою жизнь и его брат Иван. Мы встретились с ним в Ужгороде. Иван Дмитриевич многие годы трудится в объединении «Закарпатлес». Он — старший экономист. В советские годы, как и брат, получил специальное образование. Иван Дмитриевич поведал нам многое о деятельности группы.

…Так же весело бежит с перевала к полноводной Тисе неутомимая Рика. И стоит на берегу новая хата Федора Поповича. За его плечами — и борьба на незримом фронте, и тяжкие испытания, и радостные годы новой жизни. Почти полвека отдал лесу Федор Иванович. Ушёл на заслуженный отдых, однако с родным лесом не может расстаться. Ходит туда с внуком, учит его разгадывать лесные тайны. А сын его работает преподавателем медучилища в Межгорье. Кстати, помещается оно в том же самом здании, где когда-то была жандармерия и откуда совершил побег Федор Попович — советский разведчик Голубь.

Не изменил карпатскому лесу и Федор Хмиль. Живёт он по-прежнему в присёлке Лопушном. Крытая дранкой хата стоит там же, у истоков Рики. После войны Хмиль многие годы работал лесником. Теперь он на пенсии.

Своим закарпатским друзьям часто пишет старший лейтенант Орлов — А. М. Панкратенков. Он верит, что все они соберутся вместе в тех местах, где прошла их тревожная молодость.

…Тропы смельчаков. В трудные годы хортистского режима вели они через нехоженные чащи, через безлесые полонинские вершины, через фашистские кордоны в Страну Советов. Уже выросли новые леса на берегах Рики, на крутых склонах у «Морского ока». А от бывших хортистских нор, от пресловутой линии Арпада остались только развалины.

Неумолчна песня могучих лесов Межгорщины. Прислушайтесь…

Это песня о подвиге горстки патриотов, которые в страшные ночи первыми пробивались к рассвету.


ВМЕСТО ЭПИЛОГА

Узнав из газеты о группе Лоя — Поповича, постучался к нам седой железнодорожник.

— Понимаете, — смущаясь, сказал он, — прочитал я в газете про то, как нашли Панкратенкова и его помощников, и решил приехать… Дело в том, что я хорошо знал Александра Максимовича. Служил с ним на границе, и, естественно, хотелось бы теперь повидаться… А может быть, напишете о хлопцах, с которыми работал в те времена я. Знали меня тогда как лейтенанта Максимова — и железнодорожник положил на стол старую фотокарточку, с которой глядел на нас молодой офицер с двумя кубиками в петлицах. — Юхновец моя фамилия, Лев Андреевич, работаю машинистом тепловоза в Чопе, а история, которая связала мою судьбу с Закарпатьем, такая…

* * *

— Держи опачину! Слышь, держи, кудрявый черт, кому я говорю! — жилистый, гибкий гуцул Колачук подскочил к рулевому и поддержал сзади скользкий тяжёлый ствол — невидимая в седых бурунах лопасть загремела, плот дёрнуло, начало разворачивать к крутым скалам. Микола взял «кермо» на себя — вздулись буграми мышцы на руках, согнулась от напряжения спина. Рулевой спохватился, тоже потянул весло изо всех сил — и вот медленно, нехотя отпустила река плот, вынесла бокорашей на стремнину притока Белой Тисы — злого, колючего Щауля.

«Кудрявый черт» — приземистый, широкоплечий Иван Мартыш исподлобья поглядел на Колачука — ждал от него взбучки. Но Микола весело помахал рукой скале, мимо которой проскочили, скалил белые зубы. Только потом толкнул Ивана:

— Это тебе не сопилочки вырезывать, друг!

Третий бокораш, Олекса Приймак, жилистый, как Микола, только покрупнее да пошире в плечах, даже не оглянулся. Он стоял впереди, всматриваясь в рыжую после дождей воду — его дело было тонкое, штурманское — следить за порогами. Когда плот успокоился и поплыл, покачиваясь на тихой воде, у низкого берега, Олекса закурил. Он был в их компании своего рода судьёй, и сейчас Иван, в поисках защиты от Миколиных подначек, кинул Приймаку:

— Ну ты скажи — все равно проскочил бы, я знаю ту проклятую яму у скалы — чего он цепляется?

— Не проскочил бы, — Олекса упрямо мотнул головой, — никак не проскочил бы… Тут всегда двоим надо опачину держать. Микола это знает; потому и цепляется, что свою вину чувствует — зазевался, про Ксеню в тот момент подумал, а ему вторым керманичем обязательно выходило стать. Его-то как старые бокораши учили? Привяжут ремнями к опачине — попробуй не удержи: выбросит с бокора в реку…

Они были всегда неразлучными, трое молодых плотогонов из села на Раховщине — Богдана. Возможно, потому, что родились в один год, а, может, потому, что в одно время начали выводить овец в горы, вместе мёрзли в морозные ночи на майских полонинах, дышали одним дымом у костров — и в одно утро дед Степан — вожак плотогонов-бокорашей Богдана, поставил их к могучей опачине — широкому веслу на носу плота-бокора…

Олекса помнит, как однажды случилось ему встретиться у горного ключа с хозяином Карпат, вернее, с хозяйкой — бурой медведицей. Не знал, что за кустами ждут её медвежата. Хорошо—Микола оказался рядом. Схватил жердь и ткнул её медведице в пасть — сломала она жердь, как хворостинку — но Олекса успел перепрыгнуть в тот момент через ручей, полезть на скалу, а Микола за ним… Ушли от хозяйки.

Потом появятся у них воспоминания о поединках с жандармами. Хотя бы о том, как Иван увёл их после стычки со штрейкбрехерами в горы, разыскал в лесу «турий язык» — папоротник, прикладывал широкие листья к ранам на шее Миколы, накрепко перевязывал, а Олексу укрыл в дедовой колыбе под Соколовым камнем у села Луг — только он, Иван, знал дорогу к тому куреню, зажатому скалами.

В ту весну до Богдана, спрятавшегося в зелёном ущелье Белой Тисы, докатилось эхо забастовки на лесохимзаводе в Великом Бычкове, прозванном за революционные традиции «Малым Харьковом» — самом нижнем гуцульском посёлке. Рассказывали, что коммунистам, возглавлявшим стачечный комитет, удалось выстоять против хозяев — добиться сокращения рабочей недели и повышения зарплаты. Но как только народ успокоился и работа пошла своим чередом, их по одному забрали жандармы.

В Богдане и Рахове забастовки вспыхнули одновременно. В лесной дирекции, конечно, понимали, что это не случайно: лесорубы солидаризуются с рабочими Великого Бычкова, конторы были спешно закрыты на замки, хозяева помалкивали, ответа не давали.

У моста через Тису, на раховской площади, где собрались рабочие, шли толки-пересуды. Колачука отозвал в сторону знакомый механик с местной лесопилки.

— Дело есть, — сказал, протягивая кисет с табаком. — Закуривай, закуривай, чтобы на нас хозяйские ищейки не обращали внимания. Шныряют среди людей!

Колачук затянулся и закашлялся. А механик продолжал:

— Дело, значит, такое. Хлопцы вы крепкие и надёжные, — так что положиться на вас можно. Надо собрать дружину, установить возле лесопилки рабочие посты — не пустить штрейкбрехеров. Прошёл слух — везут швабов из Усть-Чёрного…

Колачук откашлялся, сипло спросил:

— Когда они появятся?

— Наверное, сегодня же в ночь. Днём ведь побоятся пригонять машину…


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12