4. ЮПИТЕР-5

Мост исчез сразу же, как прервалось соединение. Постоянные ультронные импульсы со спутников на сельсины и механизмы Моста конечно же, никогда не прекращались. И Мост непрестанно по тем же субэфирным каналам передавал информацию для постоянно бодрствующих глаз, машин и рук своих строителей на Юпитере-5. Но данный момент, главный ум, управлявший огромной конструкцией — прораб Моста — отключился. Гельмут аккуратно положил тяжелый шлем в нишу и потер виски, чувствуя, как кровь пульсирует под его пальцами. Затем он повернулся.

На него смотрел Диллон.

— Ну что, — спросил инженер. — В чем дело, Боб? Неужели так плохо?..

Какое-то мгновение Гельмут молчал. Неожиданный переход от сотрясаемой штормом поверхности Моста в спокойную, умиротворенную атмосферу рабочей «лачуги» на пятой луне Юпитера всегда оказывался шоком. Он так и не смог к нему привыкнуть, не говоря уже о том, чтобы это ему нравилось. И с каждым разом чувствовал себя хуже, а не лучше.

Он отключил разъемы пульта управления прораба и позволил им упорхнуть назад в пульт со своими, будто живыми, эластичными кабелями. Затем он поднялся из корзиноподобного кресла, осторожно передвигаясь на дрожащих ногах. Почему-то он чувствовал скрытые в собственном теле огромные тяжести и давления, которые только что покинул его управляющий разум. То, что здесь, на этаже руководителей, существовало тяготение такое же слабое, как и на большинстве обитаемых астероидов, лишь усиливало контраст, и соответственно, необходимость в осторожности при ходьбе.

Он подошел к большому иллюминатору и посмотрел наружу. Ничем не потревоженная, монотонная, без каких либо признаков атмосферы, поверхность Юпитера-5, выглядела по домашнему уютной после постоянно бушующей планеты. Но и здесь присутствовало сильное напоминание сей бесконечной борьбы. Через толстый кварц иллюминатора на Гельмута, с расстояния всего лишь в 112600 миль смотрел лик гигантской планеты; расстояние до которой вдвое меньше, чем от Земли до Луны. Его сфера занимала почти все «небо», за исключением линии у самого горизонта, где можно было разглядеть несколько звезд первой величины. Все остальное пространство кишело ядовитыми красками, полосами и кляксами постоянного, холодного волнения атмосферы Юпитера, там и тут покрытой чернеющими точками огромных — величиной с планету — теней, отбрасываемых другими лунами Юпитера, находившимися ближе к Солнцу, чем Юпитер-5.

Где-то там внизу, в шести тысячах миль под облаками, кипевшими на лице Гельмута, находился Мост. Мост имел высоту в тридцать миль, в ширину — одиннадцать и в длину — пятьдесят четыре мили. Но он был лишь иголкой, сложным и хрупким соединением кристаллов льда под мятущимися, сумасшедшими торнадо.

На Земле, даже на Западе, его можно было бы рассматривать как величайшее инженерное достижение во всей истории человечества. Если Земля только смогла бы выдержать его вес. Но на Юпитере Мост столь же ненадежен и сиюминутен, как снежинка.

— Боб? — донесся до него голос Диллона. — В чем дело? Ты, похоже, встревожен больше, чем обычно. Это серьезно?

Гельмут взглянул на него. Усталое, молодое лицо его руководителя, со впалыми щеками, обрамленное шапкой черных волос, уже начавших седеть на висках, горело любовью к Мосту и всепоглощающим пылом ответственности, которую он нес на своих плечах. Как всегда, это трогательно воздействовало на Гельмута и напоминало ему, что неумолимая вселенная, ко всему прочему, имела еще и один теплый уголок, где человеческие существа могли прижаться друг к другу.

— Достаточно серьезно, — ответил он, с трудом подыскивая слова, превозмогая какую-то замороженность речи, вызванную в нем Юпитером. — Но насколько я смог разглядеть — ничего фатального. На поверхности — сильные вспышки водородного вулканизма, особенно на северо-западном конце. Похоже, что произошел еще один сильнейший взрыв под хребтами. Я увидел что-то похожее на последнюю из серии огнепадов.

Пока Гельмут рассказывал, слово за высекаемым словом, лицо Диллона расслабилось. — Ага. Значит, это всего лишь летящий осколок.

— Я почти уверен, что именно так и было. Давление ветра усилилось. В следующем месяце Пятно и ЮТТ должны пройти рядом друг с другом, не так ли? Я еще не проверял, но, кажется, уже почувствовал перемены в штормах.

— Значит, осколок вырвало и пробросило сквозь конец Моста. И большой кусок?

Гельмут пожал плечами. — Конец скручен влево и палуба разорвана в клочья. Естественно, леса сорваны тоже. Довольно значительный кусок. Ладно, Чэрити — по меньшей мере мили две в поперечнике.

Диллон вздохнул. Он тоже подошел к иллюминатору и посмотрел наружу. Гельмуту не нужно было обладать телепатией, чтобы понять куда он смотрит. Там, снаружи, над каменистой пустыней Юпитера-5 плюс 112600 миль пространства, Южная Тропическая Турбулентность мчалась навстречу Красному Пятну и вскоре должна была настичь его. Когда завихряющаяся воронка ЮТТ — достаточно огромная, чтобы засосать три таких планеты как Земля и превратить их в ледышки, пройдет планетарный остров изо льда с примесью натрия, названный Красным Пятном, Пятно проследует за ней еще несколько тысяч миль, одновременно поднимаясь ближе к краю атмосферы.

Затем Пятно снова погрузится, дрейфуя назад к невообразимой струе сжатой жидкости, которой оно обязано своим существованием. Струе, питаемой неизвестно какими силами разогретого, каменистого 22000-мильного ядра, зажатого там, внизу, почти 16000 милями вечного льда. И во время этого прохождения, штормы на Юпитере станут особенно яростными. И поэтому Мост пришлось разместить в самом «тишайшем» месте планеты, во многом благодаря неравномерному распределению нескольких «постоянных» тектонических плит.

Но «постоянных» ли? Кавычки, которые в мыслях Гельмут постоянно ставил вокруг этого слова, имели на то вескую причину. Он знал, но все-таки не мог четко припомнить ее. Это снова сказывалось проклятая психообработка, добавлявшая еще одно из тысяч незначительных несоответствий, способствовавших возрастанию нервного напряжения.

Гельмут наблюдал за Диллоном с определенной долей сочувствия, смешанной с мягкой завистью. Неудачное имя, данное при рождении Чэрити Диллону, выдавало в нем сына-наследника, единственного мальчика в семье Правоверных, одной из тех, что существовали еще до нынешнего их возвеличения. Он являлся одним из сотен экспертов, привлеченных правительством к планированию Моста. Как и Гельмут, он «болел» за Мост — но по другим причинам. Среди строителей широко распространилось мнение, что Диллону, единственному среди них, не была проведена психообработка. Но возможности проверить это не существовало никакой.

Гельмут подошел назад к иллюминатору, мягко опустив свою руку на плечо Диллона. Вместе они уставились на струящиеся краски — соломенно желтые, кирпично красные, розовые, оранжевые, коричневые, даже голубые и зеленые, которые Юпитер отбрасывал на поверхности сглаженной поверхности своего ближайшего спутника. На Юпитере-5 даже тени имели цвета.

Диллон не шевельнулся. Наконец он сказал:

— Ты доволен, Боб?

— Доволен? — пораженно спросил Гельмут. — Нет. Это напугало меня до чертиков. И ты это знаешь. Я просто рад, что не разорвало весь Мост.

— Ты уверен в этом? — тихо спросил Диллон.

Гельмут убрал руку с плеча Диллона и вернулся в свое кресло у центрального пульта. — У тебя нет никакого права тыкать меня иголкой, если я не могу тебе в чем-то помочь, — проговорил он еще тише, чем Диллон. — Я работаю на Юпитере ежедневно, по четыре часа. Конечно не на самой планете, ведь мы не можем сохранить жизнь человеку там, внизу, хотя бы на долю секунды. Но мои глаза, уши и мой разум — там, на Мосту. Ежедневно, четыре часа. Юпитер — неприятное место. Мне он не нравится. И я не хочу притворяться, что это не так.

Каждый день по четыре часа, долгие годы в такой обстановке — что ж, человеческий разум инстинктивно пытается адаптироваться, даже к немыслимому. Иногда пытаюсь представить себе, как бы повел себя, окажись я снова в Чикаго. А иногда мне ничего не припомнить о нем, кроме каких-то общностей. Иногда даже кажется, что такого места и вовсе нет на Земле. И как там вообще что-то может быть, если вся остальная Вселенная — вроде Юпитера или даже хуже?

— Понимаю, — вздохнул Диллон. — Я уже несколько раз пытался объяснить тебе, что это не слишком разумное состояние ума.

— Я знаю. Но ничего не могу поделать с тем, как я это чувствую. Насколько я вообще себя понимаю — это даже не мое собственное состояние ума. Хотя какая-то его часть, твердящая «Мост ДОЛЖЕН стоять», скорее всего является той, что подверглась психообработке. Нет, я не думаю, что Мост простоит долго. Ему это не по силам. Он — ошибка. Но я НЕ ХОЧУ, чтобы он рухнул. И что в какой-то из дней Юпитер его сметет — на это у меня еще хватает разумения.

Он вытер вспотевшую ладонь о контрольный пульт, переключив все клавиши в положение «Выключено» со звуком, похожим на падение пригоршни камешков на стекло. — Вот так, Чэрити! И я работаю ежедневно, по четыре часа, на Мосту. И в один из таких дней, Юпитер уничтожит Мост. Он разлетится в гуще штормов на множество мелких осколков. И мой разум будет там, руководящий какой-то бесполезной работой. И он так же улетит вместе с моими механическими глазами, ушами и руками, все еще пытаясь адаптироваться к немыслимому, исчезая в гуще ветров, пламени, дождя, тьмы, давления и холода…

— Боб, ты намеренно пытаешься заставить себя потерять самообладание. Прекрати сейчас же. Я сказал — прекрати!

Гельмут пожал плечами, опустив дрожащую руку на край пульта, чтобы поддержать себя. — Не на докричать. Со мной все в порядке, Чэрити. Я ведь здесь, не так ли? Именно здесь, на Юпитере-5, в безопасности. В полной безопасности. Мост находится в ста двадцати двух тысячах шестистах милях отсюда и я никогда, даже на дюйм, не смогу приблизиться к нему. Но когда придет день и Юпитер сметет Мост, как пушинку… Чэрити, иногда мне представляется, как ты отправляешь мое тело назад туда, в тот уютный уголок, откуда оно явилось, а в то же время, моя душа все проваливается и проваливается сквозь миллионы кубических миль отравы… Хорошо, Чэрити, я буду вести себя как надо. Я не буду думать вслух об этом. Но не жди от меня, что я забуду. Я постоянно думаю об этом. Ты знаешь, что мне не отделаться от этого.

— Я понимаю, — ответил Чэрити с чувством, похожим на пыл. — Понимаю, Боб. Я только пытаюсь помочь тебе увидеть проблему такой, какова она на самом деле. Мост в действительности не так уж и ужасен. Он не стоит и единственного кошмара.

— О, вовсе не Мост заставляет меня орать, когда я просыпаюсь, — горько улыбнулся Гельмут. — Я еще не настолько им одержим. Именно когда я бодрствую, то боюсь, что Мост будет сметен. А когда сплю — сплю со страхом за самого себя.

— Это разумный страх. Ты также нормален, как и все мы, — яростно и серьезно настаивал Диллон. — Послушай, Боб. Мост — не монстр. Это путь, который мы выбрали для изучения поведения материалов в специфических условиях давления, температуры и тяготения. Да и сам Юпитер — вовсе не Ад. Это просто набор условий. А Мост — лаборатория, которую мы построили для работы в этих условиях.

— Он никуда не ведет. Это мост в никуда.

— На Юпитере не так уж и много МЕСТ, — ответил Диллон, полностью пропустив мимо ушей значение, вложенное Гельмутом в свои слова. — Мы соорудили Мост на острове в одном из морей, потому что нужен был твердый лед, на котором мы могли бы водрузить его основание. Мы могли бы оставить кессоны дрейфовать в самой жидкости, если бы нам не требовалась фиксированная точка, с которой можно проводить измерения скоростей штормов и прочего.

— Все это я знаю, — произнес Гельмут.

— Но Боб, ты не проявляешь никаких признаков понимания. Например, почему Мост должен ВЕСТИ куда-то? По сути говоря то он и не мост вовсе. Мы просто назвали его так, потому что при его строительстве мы использовали кое-какие инженерные принципы мостостроения. В действительности, он больше похоже на передвижной кран — или навесную железную дорогу для очень тяжелых условий. Он никуда не ведет, потому что нет какого-либо интересующего нас места, куда его вести. Мы просто протягиваем его как можно дальше, чтобы перекрыть как можно большую территорию и увеличить его стабильность. Не зачем стараться перекрыть расстояние между какими-то точками. Нет никакой нужды в его чрезмерном упрочнении. Он ведь не пересекает какой-то пролив, скажем между Дувром и Кале. Это мост знаний. Вот что гораздо важнее. Почему ты не можешь этого понять?

— Это-то понять как раз я могу. Я говорил именно об этом, — произнес Гельмут, пытаясь совладать со своим нетерпением. — В настоящий момент у меня в наличии ничуть не меньше разумной сообразительности, чем у среднего ребенка. Просто я пытаюсь объяснить, что встреча колоссальность другой колоссальностью, именно здесь, это для дураков. Это игра, которую Юпитер всегда выиграет без малейших усилий. Что если бы инженеры, построившие мост Дувр-Кале, ограничились бы в использовании только лишь ветками ракиты в качестве строительного материала? Конечно, они все же исхитрились бы и построили мост. И соорудили бы его достаточно крепким, чтобы выдержать легкое движение по нему в погожий день. Но чтобы осталось от него после первого же зимнего шторма, прошедшего по каналу из Северного Моря? Идиотичен сам подход!

— Хорошо, — примирительно произнес Диллон. — Тут ты прав. Вот сейчас ты ведешь себя вполне разумно. Ты можешь предложить какой-либо иной, лучший подход? Должны ли мы отбросить Юпитер вообще, потому что он слишком велик для нас?

— Нет, — ответил Гельмут. — Или, может быть — да. Я не знаю. У меня нет простого ответа. Я лишь знаю, что это — не ответ. Это всего лишь пустая отговорка.

Диллон улыбнулся.

— Ты в депрессии, что не удивительно. Выспись, Боб, если сможешь. И, может быть, найдешь ответ. А тем временем — что ж, ты должен прекратить постоянно об этом думать. Поверхность Юпитера ничуть не менее опасна, чем скажем, поверхность Юпитера-5, за исключением степени. Если бы ты вышел из этого здания без одежды, то умер бы также быстро, как и на Юпитере. Попытайся таким образом взглянуть на все.

Гельмут, знавший, что впереди его ожидает еще одна ночь кошмаров, произнес:

— Именно так я теперь на все и смотрю.

КНИГА ВТОРАЯ

ИНТЕРМЕЦЦО: ВАШИНГТОН

Доклад подкомиссии Финансового Комитета Конгресса США о расследовании, связанном с Проектом Юпитер, представлял собой массивный документ. Особенно в неоткорректированном, стенографированном виде, в котором его срочно представили Вэгонеру. В печатной форме, которая будет готова только через две недели, доклад был бы гораздо менее внушительным, но наверняка и менее удобочитаемым. Кроме того, в некоторых местах в него бы внесли изменения, вызванные повторным осторожным обдумыванием семи авторов доклада. Вэгонеру же требовалось ознакомиться с их мнением в свежей — «только для коллег» — версии.

Это вовсе не означало, что печатная версия имела бы большее количество копий. Даже на стенографированном документе стояла печать «Совершенно секретно». Уже многие годы ничто уже не удивляло Вэгонера в том, что касалось правительственной системы секретности. Но сейчас он не смог подавить в себе угрюмой усмешки. Конечно же все касавшееся Моста шло под грифом «Совершенно секретно». Но будь доклад подкомиссии подготовлен годом раньше, в стране о нем могли бы услышать все. А избранные места просто опубликовали бы в газетах. На вскидку ему пришли на ум имена по меньшей мере десяти сенаторов, членов сенатской оппозиции и из них — двое или трое внутри его собственной партии, которые постарались бы сделать весьма вероятным то, чтобы этот доклад предотвратил его переизбрание. Или опубликовать любые его места, которые могли бы послужить этой цели. К несчастью для них, когда подошел срок выборов, доклад оказался закончен лишь на треть. И Аляска снова послала Вэгонера в Вашингтон с весьма приятным большинством голосов.

И по мере того, как он переворачивал его жесткие, официального формата, страницы, вдыхая дымный запах копировальных чернил, ему стало ясно, что сам доклад все равно стал бы весьма бедным материалом для кампании по его отзыву. Большая его часть была в высшей степени технична, и совершенно очевидно, написана советниками, а не самим сенаторами, занимавшимися расследованием. Быть может, на публику это и произвело бы впечатление, но она не смогла, да и не захотела бы ознакомиться с подобным проявлением эрудиции. Ведь это было всего лишь шоу. Почти все технические проблемы дискуссии по Мосту сводились к ничего не значащим общностям. В большинстве подобных случаев Вэгонер умел мысленно отыскать пропавший факт, невежество или утаивание чего-то, приводивших стройную цепочку логических рассуждений во взвешенное состояние.

Сенаторам не удалось найти никаких сколько-нибудь серьезных возражений против работы над Мостом. Они помнили, что налогоплательщики готовы потратить деньги на строительство Моста на Юпитере — если так можно было выразиться, ведь кто-то другой (например — сам Вэгонер) решал это за них, не запутывая их референдумом по данному вопросу. И сенаторам от оппозиции пришлось согласиться с тем, что его необходимо построить, хотя и как можно более экономно. Собственно, так он и строился.

Конечно же, следовало ожидать, что найдутся какие-то маленькие нарушения, и люди, проводившие расследование, их обнаружили. Один из капитанов грузового космолета продавал строителям на Ганимеде мыло по невозможным ценам в кооперации с управляющим складом. Но это — ничто иное, как обычное финансовое преступление для проекта такого размера, как Мост. Вэгонеру немного понравилась изобретательность капитана — или это было клерк склада? — в обнаружении вещи, весьма необходимой на Ганимеде и в то же время достаточно маленькой и легкой, но стоящей того, чтобы ее провозить контрабандой. Все строители Моста большую часть своего заработка автоматически переводили в банки на Земле, даже не видя его. Было очень немного чего-то стоящего продажи или покупки на лунах Юпитера.

Тем не менее, значительных же нарушений, не оказалось и в помине. Ни одна сталелитейная компания на продала металлических креплений ниже установленного стандарта, потому что на Мосту не было ничего металлического. Юпитериане могли бы сделать неплохой бизнес на продаже Мосту субстандартного льда-4. Но как все знали, Юпитериан не существовало, и поэтому Мост имел весь нужный ему лед по цене, необходимой лишь для его вырезки. Офис Вэгонера относился весьма строго к всему, что касалось меньших контрактов, связанных с переформированными лунными жилищами, к снабжению топливом для грузовиков, к оборудованию. И проверял не только свои собственные сделки, но и субконтракты Армейской Космослужбы, так же связанные с Мостом.

Что же касается Чэрити Диллона и его прораба — они проводили жесткую эффективную политику. Частично из-за того, что таковы были их натуры. И еще — из-за интенсивной психообработки, которой они подверглись, прежде, чем отправились в систему Юпитера. Оказалось невозможно найти ничего бесполезно в том, чем они руководили. И если иногда они и бывали повинны в неадекватном инженерном решении, ни один инженер извне не мог бы заметить этого.

Наибольшая же потеря денег, которую все же понес Юпитерианский Проект, сопровождалась такой кровавой бойней, что он попал — в мыслях некоторых сенаторов — в категорию военных проектов. Когда убивают солдата во время военных действий против врага, никто не спрашивает, сколько денег стоила правительству потеря снаряжения в результате его гибели. В части доклада, касавшейся размещения основания Моста, благоговейно упоминался героизм погибших двухсот тридцати одного космонавта. И ничего не говорилось о стоимости девяти специально построенных космических буксиров, которые теперь дрейфовали в виде одних лишь силуэтов, раздавленные, словно множество плоских жестяных контуров под давлением в шесть миллионов фунтов на квадратный дюйм, где-то у нижней границы Юпитерианской атмосферы. Они дрейфовали, а между ними и глазами живущих, были восемь тысяч миль вечно грохочущих ядов.

Герои ли эти люди? Они были рядовыми и офицерами Армейской Космической Службы. Они погибли выполняя то, что им приказали. Вэгонер не мог вспомнить, назвали ли тех, кто остался в живых после этой операции, героями. О, их то уж точно наградили. Армии нравилось, когда ее люди носили как можно больше «фруктового салата» на своей груди, сколь возможно его было навесить. Неплохая реклама, да и «связь с общественностью». Но в докладе о них ничего не упоминалось.

Одно было ясно. Те, кто погиб — погибли из-за Вэгонера. По крайней мере, в общих чертах, он знал, что многие из них погибнут, но все же пошел вперед. Он знал, что впереди может оказаться еще хуже. И тем не менее, он собирался продолжать, так как считал, что — в перспективе — игра стоила того. Он достаточно хорошо понимал, что цель не может оправдывать средства. Но если не существовало НИКАКИХ других средств, а цель являлась необходимостью…

Но время от времени он все же задумывался о Достоевском и его Великом Инквизиторе. Стоит ли Тысячелетие того, если его можно приблизить смертными муками даже единственного ребенка? То, что Вэгонер предвидел и планировал, никоим образом не являлось Тысячелетием. И хотя дети у «Дж. Пфицнер и Сыновья» не подвергались ни пыткам, ни даже какому-то вреду, по крайней мере, переживаемое ими не являлось чем-то нормальным для детей. И еще оставались двести тридцать один человек, замороженные где-то там, в бездонном аду Юпитера. Люди, вынужденные повиноваться приказам, еще с меньшей безнадежностью, чем дети.

Вэгонер не был рожден, чтобы стать генералом.

Доклад восхвалял героизм погибших. Вэгонер перелистывал одну за другой тяжелые страницы, ища какого-нибудь намека сенаторов-следователей на цель, которой послужили эти смерти. Но там ничего не было, кроме обычных фраз типа: «за свою страну», «в целях мира», «для будущего».