ПРИМЕЧАНИЕ АВТОРА

«… В то время, как Веганская цивилизации подвергалась странному упадку влияния, в то же время находясь в зените политической и военной мощи, культура, которой предстояло прийти ей на смену, начала наконец-то разворачиваться. Читатель должен однако помнить, что тогда никто еще не слышал о Земле. И светило планетной системы — Солнце — представляла собой всего лишь ничем не примечательную звездочку спектрального класса G2 в секторе Дракона. Возможно — правда, весьма маловероятно — что Вега знала о создании на Земле средств для космических полетов еще до тех событий, которые мы только что рассмотрели здесь. Тем не менее, это оказались всего лишь внутрисистемные, межпланетные перелеты. Вплоть до упомянутого периода, Земля не принимала никакого участия в Галактической истории. Однако, Земле неизбежно предстояло сделать два исключительно важных открытия, которые могли вывести ее на звездную сцену. Можно быть совершенно уверенным — если бы Вега, имела информацию, что именно Земле суждено стать ее наследницей, она приложила бы все свое огромное могущество для предотвращения подобного развития событий. Но Вега не предприняла никаких действий, и это свидетельствует о том, что там не имели ни малейшего представления о происходивших на Земле событиях…»

Акреф-Моналес. "Млечный Путь.

Пять культурологических портретов"

КНИГА ПЕРВАЯ

ПРЕЛЮДИЯ. ВАШИНГТОН

По стенам, слева и справа от него, едва лишь заметно, метались тени, подобно неясным фигурам, быстро появлявшимся и исчезавшим в невидимых дверях. Несмотря на ужасную усталость, все же это действовало на нервы. Ему даже захотелось попросить доктора Корси, чтобы тот погасил огонь. Тем не менее, он продолжал смотреть в скачущее оранжевое пламя, чувствуя, как тепло обтягивает кожу на щеках и вокруг глаз, пропитывает грудь. Корси слегка пошевелился рядом, но как показалось сенатору Вэгонеру, его собственный вес, похоже, все время увеличивался с тех пор, как он расположился на диване. Несмотря на свои сорок восемь лет, он чувствовал себя опустошенным, сонным, старым и тяжелым, как камень. Всего лишь еще один плохой день в долгой веренице плохих дней. Хорошие дни в Вашингтоне остались далеко в прошлом, будто во сне.

Несмотря на свое возрастное превосходство в двадцать лет, сидящий рядом Корси чувствовал себя легко и беспокойно, как быстрый хамелеон. В прошлом он являлся Директором Бюро Стандартов, опять-таки в прошлом — Директором Всемирной Организации Здравоохранения а в настоящем — главой Американской Ассоциации за Развитие Науки (обычно упоминаемой в Вашингтоне как «левацкая ААРН»).

— Мне кажется, ты понимаешь, чем рискуешь, видясь со мной, — еле слышно прошептал Корси. — Я вообще бы не приехал в Вашингтон, если бы не считал, что того требуют интересы ААРН. Во всяком случае — после той трепки, которую мне собственноручно задал Мак-Хайнери. Теперь, когда я больше не работаю на правительство, более всего моя жизнь похожа на жизнь в аквариуме. За стеклом, на котором обозначено «Пиранья». Да ты и так все знаешь.

— Знаю, — согласился сенатор.

Тени прыгнули вперед и снова отступили.

— Я заметил хвост, пока добирался к тебе сюда. Парни Мак-Хайнери уже давно пытаются собрать на меня компромат. Но я должен с тобой поговорить, Сеппи. Я попытался как можно лучше разобраться во всем, что удалось раздобыть в архивах комиссии с тех пор, как стал ее председателем. Но у меня, как у не-ученого есть свои, присущие мне ограничения. И я не хотел задавать слишком откровенные вопросы своим парням. Это верный путь к утечке информации. Возможно, прямо в лапы Мак-Хайнери.

— Вот тебе и современное определение правительственного эксперта, — угрюмо заметил Корси. — Человек, которому ты даже не осмелишься задать важный вопрос.

— Или который даст такой ответ, какой, по его мнению, ты хочешь услышать, — тяжело вздохнул Вэгонер. — Я тоже столкнулся с этим. Работа на правительство — вовсе не такой уж и сахар. Даже для сенатора. Не думай, что мне ни разу не хотелось снова оказаться на Аляске. В Кодьяке у меня — домик, где я мог бы НАСЛАЖДАТЬСЯ огнем в камине, не думая о том, что отбрасываемые им тени, могут иметь при себе записные книжки. Но хватит горевать об этом. Я дрался за свое кресло и теперь постараюсь максимально использовать свои способности.

— Что ж, весьма похвально, — заявил Корси, забирая из руки Вэгонера бокал с бренди и пополняя почти нетронутое янтарное озерцо в нем. Над его руками, скручиваясь тяжелыми, пахучими кольцами, поднялись пары.

— Когда я впервые услышал, что Объединенная Комиссия Конгресса по Космическим Полетам будет находиться под руководством свежеиспеченного сенатора, который до своего избрания занимался исключительно рекламным бизнесом…

— Ну, будь снисходительнее, — произнес Вэгонер, шутливо нахмурившись. — Юридическими консультациями по рекламной информации.

— Как тебе больше нравится, Блисс. И все же я выругался. Я знал, что этого никогда бы не случилось, изъяви кто-то из сенаторов со стажем желание занять председательское кресло. И сам по себе факт, что никто из них не соблаговолил, оказался, по моему мнению, лучшим обвинительным актом нынешнему Конгрессу. Каждое произнесенное мною здесь слово записано. И, конечно, будет использовано против тебя. Рано или поздно. Со мной уже так поступали и слава Богу, что хоть с ЭТИМ ясно. Но на твой счет я ошибся. Ты проделал чертовски хорошую работу. Ты выучился, как по волшебству. И если ты хочешь перерезать себе горло как политику, испрашивая у меня совета — клянусь Господом, я тебе его дам.

Корси вложил бокал в руку Вэгонера с чем-то большим, чем шутливая ярость. — Но только тебе, и никому другому, — добавил он. — Я не собираюсь рассказывать правительственным чиновникам, каков наилучший способ просеивания песка. Если только меня не попросит ААРН.

— Я знаю, что ты бы так не поступил, Сеппи. И отсюда часть твоих неприятностей. И потому — спасибо. — Сенатор отвлеченно покрутил бокал с бренди. — Хорошо, тогда скажи мне вот что: почему возникли проблемы с космическими полетами?

— Вояки, — просто ответил Корси.

— Да, но это не все. Во всяком случае не по большому счету. Естественно, Армейская Космическая Служба пропитана завистью взяточничеством и полным закостенением мозгов. Но в те дни, когда одновременно более полудюжины правительственных служб работали над космическими полетами все было еще хуже. Метеорологическое бюро, Флот, твое Бюро, ВВС и так далее. Я просматривал кое-какие документы того времени. Программу по запуску спутников Земли Ричард Симингтон объявил еще в 1944 году. Но в действительности, мы не смогли запустить пилотируемый корабль до 1962 года. И то лишь после передачи всех полномочий армии. Они даже не смогли перенести эту чертову штуковину со своих кульманов. Каждый контр-адмирал настаивал на том, чтобы в чертежи стартовой площадки непременно вносилась парковка для его собственного любимой лимузина. По крайней мере сейчас мы ИМЕЕМ космические полеты.

— Но сейчас происходят и вещи гораздо худшие. Будь космические полеты по-прежнему — лишь предположением, мы могли бы попробовать вывести их из под армейского контроля. Возможно, удалось бы наладить какие-нибудь торговые перевозки. Скажем, для людей, предпочитающих отправляться некомфортабельным образом в места, где жить невозможно, только потому, что это ужасно дорого. — Он тяжко усмехнулся. — Нечто вроде охоты на лис в Англии сто лет тому назад. Не Оскар ли Уайльд дал ей определение «преследование несъедобного невыразимым?»

— Не слишком ли рано делать подобные выводы? — спросил Корси.

— Сейчас, в дев тысячи тринадцатом году? Не думаю. Но, если я слишком тороплюсь, используя именно этот аргумент, можно привести и другие. Почему за последние пятнадцать лет не состоялось ни одной крупной исследовательской экспедиции? Когда открыли десятую планету — Прозерпину — я уж подумал, что какой-нибудь университет или фонд проявят интерес к отправке туда экспедиции. У планеты — прекрасная большая луна, способная стать отличной базой, а в ее небе практически не видно солнца, и нечему испортить фотопластинки. Солнце там — всего лишь еще один астрономический объект нулевой звездной величины. И так далее. Подобные вещи раньше служили хлебом и вином для частных исследователей. Имей мы миллионера с жаждой к исследованием, вроде старика Хэйл например, или сильного организатора, стремящегося к известности — вроде Берда — мы давно получили бы станцию Прозерпина Два. И все же космос мертв. Мертв с той поры, как мы создали станцию на Титане. А это было еще в 1981 году. Почему?

Некоторое время он молча смотрел в огонь.

— Кроме того, — произнес он наконец, — существует еще и вопрос изобретательства в рассматриваемой области. Оно прекратилось, Сеппи. Замерло полностью.

— Вроде бы мне припоминается один недавний доклад парней с Титана…

— По ксенобактериологии. Естественно. Но это не имеет отношения к космическим полетам, Сеппи. Космические полеты сделали такие работы доступными. Но их результаты вовсе не влияют на сам способ космических полетов. Они не улучшают его, не делают более привлекательным. Даже ученые не заинтересованы в этом. НИКТО больше не интересуется. Вот почему прекратились всякие нововведения.

— Например, мы по-прежнему используем ионные ракеты с атомными реакторами. Четко отработанный принцип. И существует тысяча его различных мелких вариантов. Но сам принцип описан Каплингом еще в 1954! Подумай об этом, Сеппи. Хоть бы один, единственный новый, базовый проект двигателя за ПЯТЬДЕСЯТ лет! А как насчет конструкций корпуса? Они по-прежнему основаны на работах фон Брауна — еще более ранних, чем работы Каплинга. Неужели нет ничего лучше корпуса, напоминающего каркас из сцепленных луковиц? Или этих снабженных двигателями планеров, используемых, как паромы-грузовики? И я не смог отыскать ничего лучшего в архивах комиссии.

— А ты уверен, что сможешь отличить незначительное изменение от значительного?

— Сам посуди, — угрюмо ответил Вэгонер. — Новейшим шедевром конструкторской мысли в области ракетостроения являются новые противоперегрузочные кресла на эллиптических пружинах, сопротивляющихся подобно листовой рессоре при перегрузке, и как спиральная пружина — противодействуя ей. По свидетельству испытателей в таком кресле чувствуешь себя как в авоське, набитой недозрелыми помидорами. Но их творцы намерены вскорости ликвидировать эти недостатки. Думаю, помидорные. Совершенно секретно.

— Что ж, еще одна «совершенно секретная» штучка, о которой мне не положено знать, — вздохнул Корси. — По счастью, забыть об этом не составит никакого труда.

— Хорошо, давай обратимся к другому. Мы разработали новый тип бутылки для хранения воды на кораблях. Она изготавливается из алюминиевой фольги и может сплющиваться от своего основания наподобие тюбика для зубной пасты, таким образом подавая воду в рот пьющего.

— Но пластиковая мембрана, сжимаемая давлением воздуха удобнее и весит меньше…

— Ну конечно же! Но трубка из фольги уже принята как стандарт для рационов в виде паст. Единственная новизна в том, что предложено использовать ее и для хранения воды. Это поступило к нам от лоббиста «Кан-Ам Металлз», при поддержке пары сенаторов с Северо-запада Тихоокеанского побережья. Можешь предположить что мы с ним сделали.

— Пожалуй, начинаю понимать, куда ты клонишь.

— Что ж, тогда я закончу как можно быстрее, — заявил Вэгонер. — Все дело в том, что разваливается существующая сейчас структура космических полетов. Она устарела, чрезмерно перегружена, ни на что не годна. Вся сфера деятельности — в полном стазисе. Нет. Даже хуже — откатывается вспять. Сейчас наши корабли должны быть куда как стремительнее и совершеннее, способны нести большее количество груза. Мы должны были уже покончить с различием между кораблями, совершающими посадки на планеты и теми, что только перелетают от одной планеты к другой.

Весь вопрос в ИСПОЛЬЗОВАНИИ планет для чего-нибудь — чего-то, кроме исследований, что имело бы отношении к созданию поселений. Но напротив — этого больше никто не обсуждает. И наши шансы на создание поселений с каждым годом все меньше и меньше. Ассигнования постоянно урезаются. Становиться все труднее и труднее убедить Конгресс, что космические полеты на что-то пригодны. Практически невозможно убедить Конгресс в том, что фундаментальные исследования в конце концов приносят прибыль. Конгрессмены переизбираются каждые два года, сенаторы — каждые шесть лет. Вот примерно тот срок, в пределах которого они готовы заглянуть в будущее. Предположим, мы попытались бы объяснить им те фундаментальные исследования, которые мы проводим? Да мы просто не сможем. Все засекречено.

И наконец, Сеппи. Возможно, это лишь говорит мое собственное невежество. Даже если и так, мне с ним и жить. Я считаю, что к настоящему времени у нас должен иметься хоть какой-то, хотя бы слабый, ключик к МЕЖЗВЕЗДНОМУ двигателю. У нас должна быть хотя бы модель — не имеет значения, сколь неуклюжая. Пусть столь же неуклюжая, как ракетка, запускаемая Четвертого Июля в сравнении с двигателем Каплинга. Чтобы хоть был виден принцип. Но у нас и этого нет. Я думаю, мы просто отказались от звезд. Никто из тех, с кем я говорил, не считает, что мы их вообще когда-нибудь достигнем.

Корси встал и легким шагом подошел к окну. Остановился, став спиной к сенатору, словно пытаясь рассмотреть пустынную улицу сквозь плотные, не пропускающие света, шторы.

Для привыкших к пламени глаз Вэгонера он представлялся не более, чем тенью. Неожиданно сенатор подумал, возможно уже в двадцатый раз за последние полгода, что Корси, наверное, даже рад выбраться из всей этой каши, несмотря на приклеенный ему теперь ярлык неблагонадежного. И затем, наверное, тоже в двадцатый раз, Вэгонеру вспомнились бесконечные проверочные слушания. Океаны фальшивых свидетельств и слухов. Свидетелей без лиц и имен. Шумиха в прессе, когда обнаружилось, что еще в колледже, Корси жил в одной комнате с человеком, в прошлом являвшимся членом МСРЛ [Молодежная Социалистическая Рабочая Лига]. Обвинение в сенатском комитете одним из наемных конгрессменов Мак-Хайнери. Снова слушания, бесконечные огневой вал поношений и ненависти. Письма, начинавшиеся «Дорогой доктор Корсетс, Вы — задница» и подписанные «Настоящий Американец». Уйти от всего именно таким образом оказалось еще хуже, чем просто переносить все это, невзирая, насколько стоически большинство твоих друзей-ученых впоследствии сохраняли с тобой дружеские отношения.

— Должно быть не я первый говорю тебе подобные слова, — обернувшись, произнес физик. — Блисс, я тоже не думаю, что мы когда-нибудь достигнем звезд. И я не так уж и консерватор, как большинство ученых. Мы просто живем не достаточно долго, чтобы стать расой, путешествующей меж звезд. Смертный человек, ограниченный скоростями ниже скорости света так же не приспособлен к межзвездным путешествиям, как мотылек — к пересечению Атлантики. Конечно, мне жаль, но я действительно верю в это.

Вэгонер кивнул и отложил эту речь в сторону. Вообще он ожидал услышать даже меньше, чем сообщил ему Корси.

— Но, — произнес Корси, забирая свой бокал со стола, — но нет ничего невозможно в том, чтобы усовершенствовать МЕЖПЛАНЕТНЫЕ перелеты. Я согласен с тобой, что и они приходят сейчас в упадок. Я подозревал что дела обстоят именно так. И твое появление здесь сегодня вечером подтвердило мою догадку.

— Так почему же это происходит? — спросил Вэгонер.

— Потому что научный метод более не действует.

— ЧТО! Прости меня, Сеппи, но это все равно что услышать от епископа будто христианство стало не жизнеспособным. Что ты хочешь этим сказать?

Корси грустно улыбнулся.

— Может быть я чересчур драматизирую. Но все действительно так. В существующих условиях научный метод является тупиком. Он зависит от свободы доступа к информации. А мы намеренно покончили с ней. В моем бюро, когда оно еще являлось моим, мы редко знали, кто именно работал над данным проектом в какое-то определенное время. Мы редко знали, имеется ли еще кто-нибудь, дублирующий эту работу. И мы никогда не знали, не дублируется ли данная работа в каком-нибудь другом отделе. Все, в чем мы могли быть уверены, так только в том, что множество людей, работавших по сходной тематике, штамповали на своих результатах гриф «СЕКРЕТНО». Потому что такой путь считался наилегчайшим, способным не только предотвратить попадание работ в руки русских, но и держать вне всяких подозрений своих работников. На случай, если вдруг правительству придет в голову идея проверки. Как можно применить научный метод к проблеме, когда запрещено ознакомиться со всеми данными по ней?

А есть еще и когорта ученых, работающих сейчас только на правительство. Те несколько первоклассных ученых, работающих у нас, просто изведены режимом секретности. И постоянным подозрением, сконцентрированным на них именно потому, что они ЯВЛЯЮТСЯ доминирующими в своих областях. Отсюда, практически все что может просочиться от них, может иметь особую ценность. И поэтому у них уходят годы на решение того, что обычно представляло собой весьма простые проблемы. Что же касается остальных… Что ж, наш персонал в бюро Стандартов практически почти полностью состоял из ученых-третьеразрядников. Кое-кто из них действительно — весьма упорные и терпеливые люди. Но они недостаточно храбры и еще в меньшей степени обладали воображением. Практически все свое время они проводили, механически следуя рецептам «поваренной книги» — рутине научного метода. И все меньше, с каждым годом, могли выдать что-то ценное.

— Все то, что ты сказал, можно отнести и к проводящимся сейчас исследованиям по проблеме космических полетов. Даже без изменений в знаках препинания, — подтвердил Вэгонер. — Но Сеппи, если научный метод всегда являлся разумным подходом, значит он и сейчас должен быть таковым. Он должен действовать для всех, даже для третьеразрядных исследователей. Так почему же он неожиданно стал плохим сейчас, спустя века неоспоримого успеха?

— Временной разрыв, — угрюмо пробормотал Корси, — имеет первостепенное значение. Помни Блисс, что научный метод НЕ — закон природы. Его не существует в природе. Он есть только в наших головах. Вкратце — это образ мышления о разных вещах. Способ просеивания свидетельств. И ему — рано или поздно — предстояло устареть. Так же как еще раньше устарели сориты, парадигмы и силлогизмы. Научный метод отлично действует, когда имеются тысячи очевидных фактов, рассыпанных вокруг для обозрения, фактов столь же очевидных и соизмеримых, как например, скорость падения камня. Или каков порядок расположения цветов в радуге. Но чем неуловимее становятся обнаруживаемые факты, тем больше они отступают в области невидимого, неощутимого, невзвешиваемого, субмикроскопического. Они становятся абстракциями. И соответственно, дороже и длительнее становится исследование их научным методом.

И когда достигается уровень, при котором ОДНО только исследование требует выделения миллионов долларов на ОДИН ЭКСПЕРИМЕНТ, такие эксперименты могут оплачиваться только правительством. А правительство наилучшим образом может воспользоваться лишь третьеразрядными исследователями. Которые не способны отойти от инструкций в поваренной книге с помощью внутреннего озарения, необходимого для создания фундаментальных открытий. И как результат — то, что ты видишь: стерильность, застой, загнивание.

— Так что же остается? — воскликнул Вэгонер. — Что мы теперь будем делать? Я достаточно хорошо тебя знаю и подозреваю, что ты вовсе не собираешься отказываться от надежды.

— Нет, — ответил Корси, — я не сдался, но я совершенно не в состоянии изменить ситуацию, которую ты мне изложил. И кроме того — теперь я нахожусь вовне. Что, наверное, и хорошо для меня. Он задумался на секунду и затем неожиданно спросил: — Нет никакой надежды на то, что правительство полностью снимет завесу секретности?

— Никакой, — ответил Вэгонер. — Боюсь, что хотя бы частично. Во всяком случае, не теперь.

Корси сел и подался вперед, опустив локти на узловатые колени и уставившись в угасающие угли. — Тогда у меня есть два небольших совета, Блисс. На самом деле, они — две стороны одной медали. Прежде всего, начни с отбрасывания этого многомиллионодолларового, типа Манхэттенского проекта, подхода. Мы не столь уж жизненно нуждаемся в новейшем, более точном измерении электронного резонанса еще на одну десятую, сколь в новых путях, новых категориях знаний. Колоссальные исследовательские проекты — покойники. Сейчас необходима чистая работа мозгами.

— Со стороны МОЕГО персонала?

— Да с чьей угодно. Теперь другая половина моих рекомендаций. Оказавшись на твоем месте, я пошел бы к шарлатанам.

Вэгонер подождал. Все это Корси выложил для эффекта. Он любил драму в малых дозах. Через мгновение он все объяснит.

— Конечно же я не имею ввиду настоящих шарлатанов, — продолжил Корси. — Но тебе самому придется провести черту. Тебе нужны работающие где-то на грани, ученые в общем-то неплохой репутации. Просто их идеи не находят поддержки среди коллег. Что-то вроде атома Крехора, или теории старика Эренхафта о магнитных течениях, или космогонии Милна. И самому же придется искать плодотворную идею. Высматривай отбросы и после этого определяй, заслуживает ли идея того, чтобы ее ПОЛНОСТЬЮ отбросить. И — не принимай на веру первое попавшееся мнение «эксперта».

— Другими словами — просеивание отбросов.

— А что, можешь предложить другое? — спросил Корси. — Естественно, это — возможность ничтожна. Но теперь ты не можешь обратиться к действительно что-то значащим ученым. Слишком поздно. Теперь тебе придется использовать игроков, чудаков, неудачников.

— И с чего начать?

— О, — воскликнул Корси, — а как насчет гравитации? Я не знаю какой-либо иной темы, привлекающей столь большое количество самых идиотских предположений. И все же приемлемые теории гравитации не имеют для нас никакого практической пользы. Их нельзя заставить работать, скажем, чтобы запустить космических корабль. Мы не можем манипулировать тяготением, как полем. У нас даже нет общепризнанной системы уравнений для него. И мы не сможем найти эту систему, вбухивая целые состояния и годы в подобный проект. Закон уменьшающихся результатов полностью загубил такой подход.

Вэгонер встал.

— Немного же ты мне оставил, — мрачно промолвил он.

— Немного, — согласился Корси. — Только то, с чего ты начал. И все же больше, чем осталось у большинства из нас, Блисс.

Вэгонер слегка улыбнулся ему и они пожали друг другу руки. Когда Вэгонер уходил, он заметил, как силуэт Корси обрисовался на фоне пламени, спиной к двери, с опущенными плечами. И пока он смотрел на него, невдалеке послышался выстрел, и эхо его отразилось от стен посольства, находившегося через улицу напротив. Не совсем привычный звук для Вашингтона. Но и не столь уж необычный. Наверняка один из тысяч анонимных снайперов города стрелял либо в контрагента, либо в полисмена, либо в тень.

Корси никак не прореагировал. И сенатор тихо затворил за собой дверь.

За ним следили всю дорогу до его собственных апартаментов, но в этот раз он едва ли обратил на это внимание. Он думал о бессмертном человека, который летел от звезды к звезде быстрее света.

1. НЬЮ-ЙОРК

Оказалось, что этот парад знаменитостей, людей, пользующихся известностью, и просто «больших денег», прошедших через приемную «Дж. Пфицнер и Сыновья» наблюдать весьма приятно. В течении тех полутора часов, пока полковник Пейдж Рассел щелкал каблуками, он узнал следующих святых «масс медиа»: Сенатора Блисса Вэгонера (демократа от штата Аляска), председателя Объединенной Комиссии Конгресса по Космическим Полетам. Доктора Джузеппе Корси, президента Американской Ассоциации по Развитию Науки и в прошлом — Директора Всемирной Организации Здравоохранения. И Фрэнсиса Ксавьера Мак-Хайнери, наследного руководителя ФБР.

Кроме этого, он узрел еще и определенное количество и других знаменитостей меньшего калибра, но чей род занятий для фирму, производящей биологическую продукцию, в равной степени являлся неподходящим объектом для игр в угадайку. Он беспокойно поерзал.

В данный момент, девушка, сидевшая за столом, разговаривала с семизвездным генералом [воинское звание в армии США, соответствующее генералу армии]. Это звание считается пожалуй, наивысшим, которого может достичь человек на военной службе. Генерал оказался настолько поглощен беседой, что совершенно не заметил приветствия Пейджа. Затем он быстро прошел внутрь. Позади стола открылась одна из двух вращающихся дверей с врезанными в них зеркальными вставками, и Пейдж уловил мимолетный взгляд коренастого, темноволосого человека приятной наружности в консервативном костюме.

— Генерал Хоорсфилд, рад вас видеть. Входите.

Дверь закрылась, не оставив никакого другого занятия Пейджу, кроме как глазеть на лозунг, написанный над входом по-немецки черными буквами:

WIDER DEN TOD IST KEIN KRAUTLEIN GEWACHSEN!

А так как языка он не знал, то перевел эту строку по системе как «если-бы-это-был-английский». Результат получился следующий: «Жирная лягушка обжирается коровьим салатом из шинкованной капусты». Похоже, это не соответствовало тому немногому, что он знал из съестных привычек обоих животных. И совсем уже не являлось подходящим указанием для сотрудников.

Конечно же, Пейдж всегда мог обратить внимание на секретаршу. Но спустя полтора часа он уже проник почти в самые бездны этого экстаза. Девочка в общем-то была хорошенькой, но едва ли чем-то выдающимся, даже для космонавта, только что вернувшегося на Землю. Может быть, если бы кто-нибудь и снял с нее эти эльфоподобные очки в черной оправе и распустил узел волос на голове, то пожалуй, она и подошла бы. По крайней мере — при свете лампы с китовым жиром в иглу. Скажем, на время ужасной пурги.

Довольно странно, что сейчас он подумал об этом. Такая большая фирма, как «Пфицнер» могла бы подобрать самых лощеных секретарш. Правда, сам «Пфицнер», по сравнению с родительской корпорацией «А. О. Ле-Февр ет Сье», являлся достаточно маленькой картофелиной. И конечно же, деятельность «Консолидэйтед Варфэйр Сервис» Ле-Февра куда значительней «Пфицнера». Как наверняка и «Пикок Кэмера» и «Кемикэлз». «Пфицнер», фармацевтическое подразделение картеля, являлся весьма свежим приобретением, купленным после некоторых весьма выдающихся обходных маневров вокруг антитрестовских законов с помощью поправок о разнообразии.

Так или иначе, но Пейдж уже прошел стадию «мягкого» раздражения из-за долгой задержки. Ведь он пришел сюда по просьбе этих людей, сделав им маленькое одолжение, о котором они его попросили. И в то же время, попутно он наслаждался своим отпуском. Неожиданно, он резко встал и направился к столу.

— Извините меня, мисс, — сказал он, — но мне кажется, что вы чертовски невежливы. Я начинаю думать, что вы просто делаете из меня дурака. Вам вот это нужно или нет?

Он расстегнул правый нагрудный карман и вытащил из него три маленьких плиофильмовых пакетика, приваренных к пластиковым почтовым этикеткам. Каждый из пакетиков содержал в себе немного — с чайную ложку — грязи. Эти этикетки адресовались «Дж. Пфицнер и Сыновья, подразделение А.О. Ле-Февр ет Сье, Бронкс 153, ВПО 249920, Земля». И на каждой карточке была наклеена 25-долларовая марка ракетной почты, оплаченные «Пфицнером», но все еще не погашенные.

— Я полностью с вами согласна, полковник Рассел — ответила девушка, совершенно серьезно посмотрев на него. Вблизи она выглядела еще менее очаровательно, чем на расстоянии. Но у нее был дерзкий и хорошенький носик. А модный, пурпурный с отблеском, цвет помады больше подходил ей, чем большинству «звездочек», которых можно было увидеть в эти дни по 3-М видео.

— Просто вы оказались у нас здесь в неудачный день. Естественно, нам нужны пробы. Они очень важны, иначе мы не попросили бы доставить их сюда.

— Так почему же я не могу кому-нибудь передать их?

— Вы можете передать их мне, — вежливо предложила девушка. — Обещаю вам, что должным образом переправлю их, куда следует.

Пейдж покачал головой.

— Только не после этой нервотрепки. Я сделал все так, как меня попросила ваша фирма. И я здесь, чтобы увидеть результаты. Я забирал эту почву во всех моих точках где останавливался. Даже тогда, когда это оказывалось весьма неудобно. И множество таких же пакетиков я отправил по почте. Это лишь последние три из серии. Вы вообще-то представляете откуда доставлены эти крошки грязи?

— Извините пожалуйста, это совсем прошло мимо моего понимания. У нас сегодня очень тяжелый день.

— Два из них — с Ганимеда. А этот, последний — с Юпитера-5. Я набрал его в тени «лачуги» группы Моста. Обычная температура на обоих спутниках примерно двести градусов ниже нуля по Фаренгейту. Не пробовали когда-нибудь отколоть ледорубом хоть что-то от почвы при такой температуре — да еще в космическом скафандре? Но я все же достал для вас почву. А теперь я хочу понять, для чего эта грязь нужна «Пфицнеру».