– Или ты сама можешь выдумать хоть дюжину подходящих имен для него, когда вы проживете вместе подольше, – поспешила вставить тетушка Джулия, прежде чем Констанс пришлось бы что-то отвечать на недвусмысленный приказ Вира. Было ясно, что добросердечная пожилая дама, успевшая проникнуться симпатией к новобрачной маркизе, сильно огорчена тем, что ей случайно довелось услышать. – Впрочем, Вира, пожалуй, не стоит называть его домашними именами на людях, – добавила она, так что опять стало не совсем ясно, на чьей же она стороне.

– Но, Джулия, – предостерегающе заметил епископ, – ты не должна быть так строга к Виру. Иначе он может подумать, что впал у тебя в немилость, в то время как общеизвестно, что он всегда ходил в любимчиках.

– Вовсе нет, дядя: у тети Джулии в любимчиках всегда ходили девчонки, – ловко встрял Вир, – и ничего удивительного.

– Ну, во всяком случае, они никогда не выпускали лягушек в гостиной во время чаепития и не макали хвост кошки в чернильницу, – заметила тетя Джулия, погрозив маркизу пальцем.

– Протестую, тетя Джулия. – улыбнулся Вир, который был явно по-настоящему к ней привязан. – Это Эльфрида так жестоко обошлась с кошкой. Я только впустил это несчастное животное в вашу гостиную, полную гостей по случаю музыкального вечера.

– И все белое кружевное платье леди Монтескью оказалось заляпанным чернилами. Право, Гидеон, ужасно было с твоей стороны поступить так, – пожурила его тетя Джулия со смехом. – Леди Монтескью до сих пор не простила мне своего погубленного платья.

– Ну, леди Монтескью не простила бы и папе римскому, что он католик, – заметил епископ. – С другой стороны, кто я такой, чтобы судить женщину, которая жертвует так щедро на нужды англиканской церкви?

– В обмен на монумент ее распутному сыну, который скончался в сорокалетнем возрасте от невоздержанной жизни; – не преминула уточнить тетя Джулия. – Впрочем, допускаю, что если бы Господь благословил нас детьми и мы имели бы несчастье пережить их, то я бы чувствовала то же, что леди Монтескью.

– Ну как вы можете говорить так, тетя, – возразил Вир, – когда вы приняли такое большое участие в воспитании двух поколений Рошелей? За одно это вы заслуживаете быть причисленной к лику святых.

За этим заявлением маркиза последовал общий смех. Констанс же не без изумления смотрела на мужа. Ведь человек, за которого она только что вышла замуж, открывался с новой, совершенно неожиданной стороны.

Конечно, эти воспоминания о детстве Вира, рисовавшие его веселым и проказливым мальчишкой, были просто очаровательны, но душевная чувствительность взрослого Вира интересовала ее гораздо больше. Ей и прежде было известно, что он умеет быть очаровательным, когда хочет. Это она узнала еще пять с лишним месяцев назад, в Лондоне, когда пути их пересеклись впервые. Как и то, что он был способен на неподдельную, душевность, тщательно скрываемую от всех, кроме узкого круга близких.

В голове Констанс царила полная неразбериха, усугубляемая тем обстоятельством; что ее, свою жену, маркиз, очевидно, не собирался включать в число людей, которых он дарил своей привязанностью. Любовь в их браке не предполагалась. Он сам заявил, что это так.

Какая же она была дура, что приняла физическое влечение Вира за более глубокое чувство! Наверное, какой-то дефект психики, свойственный всем женщинам, заставляет их всякий раз верить, что мужчинами движут те же инстинкты, что и женщинами. Она не захотела признать очевидное, а именно, что чувства, которые он вызывал в ней и которые, казалось, испытывал сам, были всего лишь физиологической реакцией на ласки. Однако Вир был совершенно честен с ней, он даже сам говорил, что предпочитает возлюбленных с опытом. И неудивительно! Все эти замужние женщины и жрицы Афродиты, с которыми у него были связи прежде, уже давно усвоили важный урок: для Вира физическая близость не имела никакого или почти никакого отношения к любви. Они и не ожидали от него больше того, что он собирался дать. Наблюдая за ним сейчас, она размышляла, действительно ли эти женщины не испытывали никаких чувств во время физического акта любви, как он, очевидно, считал.

Почему-то Констанс сомневалась в этом. Может быть, с некоторыми мужчинами такое и возможно, но не с Вирой. Вир был мужчиной, которого любая женщина полюбила бы с легкостью. Уж Констанс точно оказалась уязвимой для его чар. Вспоминая дурацкие фантазии, которым она предавалась, когда жила в Лэндфорд-Парке, нельзя было не признать, что он сумел похитить ее сердце с самого начала, злодей. А она? Она позволила себе отдаться чувству, которое неизбежно приводит к тому, что женщина клянется в верности мужчине во время свадебной церемонии. Боже правый, как же глупо она себя вела! И ведь он не говорил ничего такого, что могло бы ввести ее в заблуждение и убедить, будто он рассматривает их союз не как брак по расчету. И все равно она позволяла себе тешиться мечтами. Вряд ли она скоро простит себе такую глупость. Несомненно, она получила по заслугам за то, что отбросила обычную практичность, но это ее ни капельки не утешило.

Даже когда ей стало ясно, что никаких чувств он к ней не испытывает да и женился-то из своеобразного понятия о чести, это ничего не изменило. Она понимала, что все равно любит его, безумно и беззаветно. Она была совершенно уверена, что не сможет заставить себя разлюбить его.

С другой стороны, сказала она себе строго, когда, пожелав епископу и его жене доброй ночи, они с Виром пошли к ожидающей их карете, она может избавить его от затруднений, которые испытывает муж, вынужденный терпеть докучливые заботы нелюбимой жены. Ему совершенно не обязательно знать, какие чувства она испытывает к нему. Скрыть свои чувства будет нетрудно. Ведь он в конце концов собирался отвезти ее в какую-то тихую гавань, там оставить одну и приступить к осуществлению своих мстительных планов. Так она по крайней мере поняла из обрывка разговора, который случайно услышала.

Право, нехорошо это было с его стороны. Просто бессовестно. Она-то рассчитывала, что ей позволят принять посильное участие в разоблачении Блейдсдейла. Имела на это право. Ведь Блейдсдейл, в конце концов, сделал то, что ни один мужчина не посмел сделать! Он ударил ее! Будь он проклят за это. И будь он проклят за то, что решил, будто сможет тиранить ее, не говоря уже о состоянии и человеческом достоинстве, либо выдав ее силком замуж за человека, который был ей противен, либо подвергнув всем ужасам заключения в лечебнице для душевнобольных, – и все потому, что она была женщиной! Да, больше ее не удивляло, что мать ушла от такого мужа. Было поразительно, почему она терпела Блейдсдейла так долго. А теперь Вир, человек, за которого она только что вышла замуж, собирался обращаться с ней похожим образом – как с обузой, которую следует устранить на время, пока он будет заниматься более важными делами, к которым допускают только мужчин.

Черт бы его побрал! Честно говоря, она считала, что он лучше. А впрочем, что ей помешает заняться этим делом самой? Ведь она никак не зависит от Вира, он только защитил ее своим именем, и все. И пожалуй, эта защита не так-то ей была нужна, подумала она вдруг, припомнив, что было написано в прощальном письме ее матери.

Боже правый! В последние несколько дней произошло столько волнующих событий, что она совершенно забыла про мистера Малкома Эндерхарта! И вдруг она поняла, что хотела бы задать этому господину целый ряд вопросов. Например, кто был ее настоящим отцом? И почему из всех своих воздыхателей мать ее выбрала именно Блейдсдейла в качестве официального отца для своего не рожденного еще ребенка? Почему она терпела целых десять лет, прежде чем уйти из ненавистного дома? И наконец, Констанс было бы очень интересно узнать, почему такой человек, как Блейдсдейл, позволил своей жене жить отдельно от него в Уэлсе, никак не пытаясь вмешаться в ее жизнь?

И тут Констанс осенило с внезапной потрясающей ясностью: у первой леди Блейдсдейл должно было быть нечто такое, что служило ей защитой и вынуждало графа держаться от жены на безопасном расстоянии. Более того, покойная графиня, хорошо знавшая, на что способен Блейдсдейл из одной злобы, явно намеревалась передать это нечто своей дочери, чтобы гарантировать безопасность Констанс. Ей надо обязательно пробраться в Лондон и найти стряпчего матери, с которым следовало связаться, если она окажется в «отчаянном положении». Мать особо подчеркнула этот момент. Уж; верно,; нынешние обстоятельства были достаточно отчаянными,, чтобы, обратиться за помощью, к мистеру Эндерхарту.

Едва опомнившись после этого неожиданного озарения, Констанс так и подскочила на сиденье.

– Вир, – сказала она, вглядываясь в пейзаж за окном кареты, – мы ехали сюда не этой дорогой. Собственно говоря, мы, если я не ошибаюсь, едем в прямо противоположном направлении.

– Ты не ошибаешься, – подтвердил Вир, который с интересом ждал, когда же его молодая жена, уже довольно продолжительное время погруженная в собственные мысли, заметит наконец этот немаловажный факт. Они выехали из Эксетера уже добрых двадцать минут назад и теперь ехали по проселочной дороге, бежавшей вдоль реки.

– Но почему? – требовательно спросила она, пытаясь разглядеть выражение его лица в сумраке кареты. – Куда ты везешь меня? Очевидно, что не в охотничий домик. Но надеюсь, ты не собираешься укрыть меня где-нибудь здесь, уж не знаю даже, где именно это «здесь»?

– Нет, я не собираюсь прятать тебя ни среди холмов, тянущихся вдоль реки Экс, ни в охотничьем домике, – ответил Вир, который сам был не уверен, что решение, принятое им, было в данных обстоятельствах самое правильное. – Ни то ни другое нам не подойдет. Мне пришло в голову, что тебе было бы приятно провести медовый месяц в привычной для тебя обстановке.

– Так мы едем в Лондон! – воскликнула Констанс радостно, с трудом веря, что ее проблема так удачно разрешилась сама собой. – Вир, так ты везешь меня домой! Нет, ты у меня самый заботливый из мужей!

– Я на твоем месте не торопился бы с выводами, – заметил маркиз, криво усмехнувшись. – Мы проведем в Лондоне день, от силы два, и я устрою тебя в другом месте. А пока мне придется настоятельно просить тебя ни под каким-видом не пытаться навестить твою тетю Софи и вообще избегать мест, где ты обыкновенно бывала. Будь уверена, граф ждет, что ты именно там и появишься.

– Но какое это может теперь иметь значение; Вир? – спросила Констанс, сердце у которой так и упало. – Ведь я замужняя женщина. Блейдсдейл ничего не сможет мне сделать.

– Он может похитить тебя и потребовать за тебя выкуп или сделать что-нибудь похуже, – заявил Вир недвусмысленно. – Он ведь уже устроил несчастный случай для одной маркизы де Вир. Можешь быть уверена, что этот человек без колебаний устранит и еще одну маркизу, если это покажется ему целесообразным.

Констанс помертвела. Многое ей вдруг стало ясно.

– То есть ты хочешь сказать, что он, возможно, намерен использовать меня как оружие против тебя? – спросила она без обиняков.

– Я совершенно уверен в этом. Вот почему ты будешь сидеть в полной изоляции в городском доме герцога Албемарла во время нашего пребывания в Лондоне. – Рука его легла ей на плечо, и он притянул ее к себе. – Не так бы мне хотелось начинать нашу совместную жизнь, дитя. Но это единственный способ обеспечить твою безопасность. Блейдсдейлу не придет в голову искать тебя в доме герцога. Да и не осмелится он зайти так далеко в открытую из опасения вызвать гнев старика. Пока он потерял наш след и пусть себе прочесывает дороги Сомерсетшира. Полагаю в высшей степени маловероятным, что ему придет в голову, будто мы решили путешествовать не по суше.

–А мы решили путешествовать не по суше, Вир? – осведомилась Констанс, выпрямляясь на сиденье и стараясь разглядеть лицо маркиза в темноте.

– Именно, – подтвердил Вир, и тут карета как раз остановилась. Не дожидаясь, пока грум спустится с запяток, он открыл дверцу и ловко выбрался наружу. – Смотри сама. – Он протянул руку, чтобы помочь ей выбраться.

Констанс, поплотнее запахнув ротонду, так как дул холодный свежий ветер, немало удивилась, обнаружив, что они стоят на краю пирса, судя по виду, заброшенного. Волны, плещущие о каменные сваи, несли с собой запахи соленой воды и гниющего дерева. Ночь была безлунной, и в темноте нельзя было разглядеть почти ничего, кроме мола, который уходил куда-то вперед и был чуть различим на фоне черной блестящей поверхности воды. Даже звезды были всего лишь бледными точками, холодно поблескивающими на черной тверди. Невольно она содрогнулась.

Странно! Констанс прожила всю свою жизнь на острове, однако ни разу не путешествовала по морю. Ближе всего подходила к воде во время прогулок вдоль доков в верхнем течении Темзы. И сейчас она не могла бы сказать, какие именно чувства вызывает у нее перспектива отправиться в открытое море. Уж точно, когда ей мечталось о всяких приключениях, которые бы внесли разнообразие в ее слишком размеренную жизнь, она и вообразить себе не могла, что окажется вовлечена в череду событий, которые приведут к тайному и поспешному бегству не с кем иным, как с маркизом де Виром, а теперь, похоже, ей придется еще и пуститься в морское путешествие!

Она даже не сразу заметила, что Вир вынырнул откуда-то из темноты и встал рядом с ней.

– Черт возьми, ты вся дрожишь.

Теплый плащ лег ей на плечи, это вывело ее из задумчивости, и она сообразила, что Вир успел отправить Джона Викерса. Она осталась наедине с Виром, который всматривался в ее лицо при бледном свете потайного фонаря, из тех, какие используют моряки. Внезапно он поставил фонарь на одну из свай.

– Мне очень жаль, что я не могу устроить тебе путешествие в более комфортабельных условиях, – сказал он, взяв ее руки в свои. – Если б было побольше времени, тебя бы ожидала здесь удобная барка. Но нам придется обойтись тем, что есть. К счастью, плыть не далеко.

– Со мной все в порядке, правда, – поспешила Констанс уверить его, так как он начал быстро растирать ее холодные руки. Право, он был престранным созданием, этот маркиз, подумалось ей невольно. Если б она не уверилась в том прежде, то вполне могла бы сейчас по глупости решить, что он вовсе не так безразличен к ней, как старался показать. Но впрочем, наверное, он со всякой другой женщиной обращался бы с той же учтивостью, просто потому что был джентльменом в полном смысле этого слова. – Ничего со мной не случится, если я немного померзну, – добавила она жизнерадостно. – Не такое уж я хрупкое создание, можешь мне поверить.

Вира, который наклонился, чтобы заглянуть ей в лицо, это заявление, похоже, не успокоило. В неверном свете фонаря лицо девушки казалось осунувшимся и побелевшим от холода. Он мысленно выругался. Увы, придется ей испытать на себе всю силу стихий и в условиях, далеко не роскошных, но у него в распоряжении было только одно транспортное средство. Впрочем, как он мог предугадать, что ему понадобится шлюпка, пригодная для новобрачной?

Сердясь на себя, он поднял сундук с одеждой, некогда принадлежавшей покойной маркизе, и, держа фонарь в другой руке, повел Констанс по причалу.

Констанс для большей уверенности старалась держаться поближе к Виру, она не очень-то представляла, что сейчас увидит. Уж конечно, не развалину, которую и лодкой-то назвать трудно, привязанную к причалу. В утлой лодчонке лежали два весла, а на дне поблескивала, надо полагать, вода, и вообще трудно было представить, что подобное суденышко может иметь отношение к маркизу де Виру. А потому ее охватило едва ли не отчаяние, когда она увидела, как Вир пристраивает сундук с одеждой на нос, сам легко ступает в эту лодку, а затем поворачивается и протягивает руку ей. Глубоко вздохнув, она подошла поближе к краю причала и со всей грацией, на которую была способна в тяжелом плаще и в широких юбках, шагнула в это утлое суденышко. Только когда она уселась на скамейку на носу, ей пришло в голову задуматься, что же это за судно, на котором ей предстоит отправиться в свадебное путешествие.

Несомненно, ее должно было бы несколько успокоить то, с какой легкостью Вир, отвязав лодку, оттолкнулся от причала и как ловко затем, вставив весла в уключины, он стал выводить лодку в море. Стало ясно, что в этом деле Вир отнюдь не новичок. Тем не менее, прошло не так мало времени, прежде чем Констанс, привыкнув наконец к ритмичным движениям весел и мягкому покачиванию моря, почувствовала, что ее напряженные мышцы медленно расслабляются.

Для того чтобы не думать о черных бездонных просторах кругом, она обратила свои мысли на человека, сидевшего с ней в лодке. Даже в темноте, которую еле-еле рассеивал бледный свет звезд, нельзя было не заметить, какая в нем произошла перемена. И правда, видя как он сильно и ловко загребает воду веслами, она поняла, что он совершенно не напряжен и что она еще ни разу не видела его таким. Постепенно она сообразила, что он сейчас в своей стихии. – Трудно объяснить почему, но в душе Констанс разлилась теплая радость при этом открытии: она сумела обнаружить что-то особое и очень личное в этом непростом человеке, за которого вышла замуж. Вир любил море. Любовь эта, надо полагать, возникла в нем с детства. Ведь его отец был моряком, и довольно известным. Более того, море давало ему передышку от того, что постоянно преследовало его, – собственно, от необходимости быть тем маркизом де Вирой, образ которого он сам создал. Здесь, вдали от суши, он мог быть просто Гидеоном Рошелем.

Констанс невольно подумалось: допускал ли он хоть кого-то внутрь своего мира – сестер, например? Или деда? Почему-то казалось, что не допускал. И ее кольнула мысль, что он ведет очень одинокую жизнь. Но ведь он был маркиз де Вир. Возможно, он и не нуждался ни в ком, кто бы заполнил пустоту его жизни.

У Констанс эта мысль вызвала большое сомнение. Как бы ни дорожила она собственной независимостью, все же очень хорошо при этом понимала, что не может жить совершенно сама по себе. Как ни обожала она часами просиживать над своими драгоценными книгами, как бы высоко ни ценила уединение и неприкосновенность личной жизни, все же испытывала потребность в человеческом обществе, в любви и в смехе. В ее жизни всегда был кто-нибудь – ее мать и друг ее матери, тетя Софи и полковник, ну и Милли тоже. Она не могла представить себе жизнь без кого-то рядом, без человека, которому бы могла поверять всякие мелкие тайны, да и крупные тоже, с кем можно было бы поговорить о смешных повседневных происшествиях, – одним словом, без кого-то, с кем она могла бы быть самой собой. Требовать от нее отказаться от такого общения было бы слишком. Интересно, а Вир, сознательно лишивший себя этих маленьких человеческих контактов, не слишком ли много от себя потребовал?

Наверняка, думала она, это ему дорого далось – постоянно изображать непроницаемую отчужденность от мира. Человек не может жить местью единой – по крайней мере, человек, желающий сохранить человеческое в себе. Больше всего на свете ей хотелось бы пробить брешь в этой непроницаемой стене, которую он воздвиг вокруг себя. Если она не сможет научить его любить себя, то, возможно, сумеет хотя бы заставить его посмеяться над этим, как тогда, в охотничьем домике. Сможет ли она довольствоваться малым?

Но она сразу поняла, что не сможет. Душа ее зачахнет и умрет в браке без любви, как то было с ее матерью. Разница только в том, что она любит Вира и готова сражаться за обладание тем, что ее мать никогда бы не смогла получить в браке с графом Блейдсдейлом. И чтобы получить свое, первое, что она должна сделать, это исправить то зло, которое совершила, вынудив маркиза жениться на себе. Чтобы завоевать его любовь, она должна найти способ освободить его от обязательств по отношению к ней. Решение проблемы наверняка ожидало ее в Лондоне.

– Констанс, фонарь, – прервал ее размышления маркиз. – Держи его высоко. Открой и закрой заслонку три раза. Осторожнее, девочка, не урони его за борт! Без фонаря нам трудно будет понять, куда плыть.

Констанс, которая терялась в догадках, как он вообще понимает, куда плыть, с убогим ли светом этого фонаря или без него, послушно сделала все точно так, как он приказал.

– Молодец, – похвалил ее Вир, пытавшийся не дать лодке свернуть с курса. – А теперь смотри как следует вперед.

– Но я ничего не вижу, – сказала Констанс, извернувшаяся на скамейке, чтобы вглядываться в темноту прямо по курсу. – И я понятия не имею, что должна увидеть.

– Поймешь, когда увидишь. Вон! – сказал он с удовлетворением в голосе. – Прямо перед нами, чуть к правому борту. Ну Рот! Добрался-таки за два дня. Должно быть, все паруса порвал, висельник.

Констанс, которой тоже удалось различить вдали три вспышки света, могла только гадать, что бы такое могли означать последние слова.

– Но два дня? – сказала она, вглядываясь в его лицо в темноте. – Ты что, был не уверен, что лодка ждет нас?

– Корабль, девочка моя, – поправил ее Вир весело. – А точнее говоря, шхуна. И у меня были все основания надеяться, что Рот не подведет. Он вообще старается не вызывать моего неудовольствия.

Вир не счел нужным более распространяться об этом Роте. И Констанс, которая замерзла и устала, не нашла в себе сил расспросить его подробнее. Она удовольствовалась тем, что стала смотреть на восходящую луну, которая, как большая оранжевая тыква, появилась над горизонтом.

И потому она очень удивилась и даже вздрогнула, когда силуэт высокой кормы корабля появился из темноты прямо перед ней.

– Эй, на борту!

После зычного оклика Вира на борту судна началась суета.

– Капитан! Это его светлость, точно он, – прокричал какой-то человек, перевесившийся через фальшборт, чтобы разглядеть лодочку, качавшуюся на волнах.

– И с ним кто-то еще, – крикнул другой. – Святители! Да это леди!

– Посторонись, Бриггс, – коротко приказал незнакомый голос. – Дай мне посмотреть.

Голова, сидевшая на очень широких плечах, высунулась из-за фальшборта.

– Вижу, вы добрались благополучно, милорд, – заметила голова, после чего широкоплечий незнакомец, которому она принадлежала, щеголевато отсалютовал Виру. – Даже чуть раньше, чем ожидалось. Похоже, вы должны мне шиллинг. К счастью, я тоже прибыл заранее.

– Действительно, к счастью, – отозвался маркиз чрезвычайно сухо. – Надо еще посмотреть, целы ли мачты, после того как ты гнал судно из-за дурацкого пари. Я с тебя шкуру спущу, Рот, если окажется, что рангоут поврежден из-за твоего безрассудства.

– Успокойтесь, милорд. Ваша красавица в полном порядке, точно как тогда, когда вы видели ее в последний раз. Кстати о красавицах, я вижу, что вы привезли с собой гостью. Капитан Калеб Рот к вашим услугам, мадам. Надеюсь, мне позволено будет первому приветствовать вас на борту.

– Тебе позволено будет приготовить и спустить люльку, капитан Рот, – сказал Вир и добавил значительно: – Для моей жены.

Констанс, которая разглядывала корму теперь уже в ярком свете луны, почти не обратила внимания на то, что вслед за этим заявлением Вира на борту шхуны воцарилось гробовое молчание. Она почувствовала, что внутри ее все задрожало странной дрожью, когда разобрала буквы на транце.

Шхуна была «Ласточкой», и маркиз и маркиза де Вир вернулись на ее борт.