– Извини, что я накричал на тебя, когда вернулся, – сказал он, когда кончил рассказывать о своих злоключениях. – Я был здорово потрясен.

– Конечно. Все-таки, лучше бы ты мне сказал. Кому-нибудь следовало вызвать полицию.

– Бесполезно. Я даже не запомнил номер. Все случилось слишком быстро.

– Кто-нибудь в кафе мог запомнить.

Вилкинс пожал плечами. Даже в тот момент он не послал проклятие вслед парню из «Турина». В некотором смысле там не было никакого парня, а была просто… просто какая-то физическая сила, похожая на силу тяготения или холод, или на манеру вещей пропадать ко всем чертям, если не быть настороже. Он проделал в картофельном пюре небольшие щели, чтобы подливка могла стекать к краям тарелки подобно кипящей лаве, вытекающей из вулкана, и внимательно следил за тем, чтобы она не вытекла вся. Вилкинс отправил в рот полную вилку, взял свиную отбивную, держа ее за косточку, и обгрыз оставшееся мясо.

– Ничего страшного, – произнес он. – Всего несколько долларов…

– Что тебе нужно было сделать, когда ты добрался до дома и надел другие брюки, так это поехать на 17-ю улицу. Твои штаны, скорей всего, валяются где-нибудь на обочине.

– Самое первое, что сделаю утром, – пообещал он, оттягивая поиски, хотя до наступления темноты оставалась еще пара часов.

Но потом Вилкинс вдруг понял, что Молли права. Конечно, именно это он и должен был сделать. У него была слишком забита голова. Мужчина не любит вспоминать о затруднениях такого рода, во всяком случае, не так скоро. Теперь, когда он сидел в безопасности на своей кухне и поглощал вкусный обед, мир был достаточно далеко, чтобы позволить ему попытку философского отношения к происшедшему. Теперь Вилкинс мог порассуждать об этом, рассказать все Молли. В этом не было позора. Черт возьми, ведь было смешно. Если бы он видел все это из окна кафе, то тоже смеялся бы над собой. Он ничуть не пострадал. Если не считать того, что исчезли его изобретательские брюки.

Внезапно насытившись, он отодвинул тарелку и встал.

– Посидим, поговорим? – спросила Молли.

– Не сегодня. Мне еще нужно кое-что сделать до наступления темноты.

– Тогда я сварю кофе и принесу в гараж.

Он улыбнулся и подмигнул ей, потом нагнулся и поцеловал в щеку:

– Возьми фильтр. И свари в той большой немецкой пивной кружке, что на целую кварту, хорошо? Хочу чтобы хватило. Нет ничего вкуснее, чем кофе с молоком и сахаром через час после того, как он остынет. Молоко образует на поверхности что-то вроде гало. Проявление броуновского движения.

Молли с сомнением взглянула на него, и Вилкинс опять подмигнул ей, прежде чем направиться к задней двери. – Я просто съезжу в Билдерз-центр, – сказал он уже на пороге. – Пока не закрыто. Оставь мне кофе на скамейке, если не возражаешь.

Выйдя, он тут же обошел вокруг дома, сел в машину и отправился к 17-ой улице.

Вилкинс медленно ехал на восток, не обращая внимания на автомобили, сердито перестраивающиеся в соседние ряды, чтобы обогнать его. Кто-то что-то крикнул, и Вилкинс буркнул в окно: «Хорошо!», хотя не имел ни малейшего представления, что было сказано.

Обочина была усыпана мусором: консервными банками, бутылками и использованными салфетками. Раньше он никогда этого не замечал, вернее, никогда не смотрел туда. Вид был угнетающий. Поиск вдруг потряс его своей безнадежностью. Его брюки, наверное, висели на ветке дерева где-нибудь в горах Санта-Аны. Полиция могла бы послать на поиски своих лучших парней – ничего бы из этого не вышло. Вилкинс медленно переехал через железнодорожные пути, нарочно пропустив зеленый светофор на этой стороне тоннеля, и ему пришлось остановиться и долго ждать, пока не погаснет красный свет. Зазвенел звонок, и пассажирский поезд из Ампрекса промчался мимо за его спиной, сотрясая автомобиль и заслонив заднее стекло пролетающей со свистом сталью. Неожиданно Вилкинс ощутил себя изолированным и отрезанным от мира, как будто он сорвался с якоря, и он решил на следующем углу развернуться и поехать домой. В этих тщетных поисках не было никакой пользы.

Но именно тогда он увидел брюки, валяющиеся, как дохлая собака, в тусклом бетонном полумраке перед поездом. Когда затих шум поезда и зажегся зеленый свет, он быстро поехал вперед, свернул на боковую дорогу и припарковался на стоянке возле уже закрытой ремонтной мастерской.

Выбравшись из машины, Вилкинс подернул свои выходные брюки и крупными шагами пошел по пешеходной дорожке, а машины неслись мимо, и водителям не было никакого дела до Вилкинса и его цели.

Брюки являли собой живую рану, безнадежно разодравшись после того, как они отполировали асфальт трех кварталов. Кошелек и ключи исчезли.

Вилкинс вытряхнул брюки. Одна штанина висела на ниточке, выражаясь литературным языком. Задняя часть совершенно исчезла. То, что осталось, было покрыто засохшей грязью. Какое-то мгновение Вилкинс готов был выбросить их, главным образом, от злости.

Тем не менее, он не сделал этого.

Выбросит ли моряк парус, в клочья изорванный штормом? Нет, не выбросит. Он устало возьмет иголку с ниткой, вот что он сделает. Кого волнует, как будет выглядеть парус, когда работа закончится? Если он ловит ветер и удерживает его…

– Новая метла метет чисто, – стоически сказал себе Вилкинс, – зато старая каждый закоулок знает.

Он положил брюки в машину. Когда через пять минут Вилкинс приехал домой, на скамейке стояла кружка с еще дымящимся кофе. Он повесил брюки на спинку скамейки, подул на кофе и, громко вздыхая, сделал большой глоток.

Полная луна стояла высоко. Значит, будет видно, и ему не придется путаться, разматывая провод длиной в сто футов и вешая аварийный фонарь на авокадо. А еще он был уверен, что лунный свет привлечет томатных червяков. Может быть, его гипотеза выглядела ненаучно, но это не означало, что она неверна. Он очень тщательно изучал этих тварей и узнал их привычки.

Вилкинс поставил на землю ящик из пеностирола, в котором были покрытые льдом эфирные кролики, и открыл маленькую записную книжку в матерчатой обложке, достав карандаш, засунутый внутрь корешка. Ему нужно было проверить все очень тщательно. Если он привяжет покрытых льдом кроликов слишком рано или слишком поздно, то все окончится провалом, в стратосферу поднимется пустая сеть. В разных местах двора температура воздуха колебалась, колебалась очень мало, но это было существенно. А между стеблями было понижение температуры, обусловленное фотосинтезом, которое почти компенсировалось потоком остаточного тепла, поднимающегося от земли, нагретой солнцем. Он трижды проделал все вычисления на бумаге, а потом еще раз с помощью карманного калькулятора.

И, разумеется, не было возможности вычислить точный момент, когда червяки предпримут попытку пересечь сети. Это была переменная, которую он мог определить только приблизительно. Но это отнюдь не исключало необходимость точного согласования всех параметров. Все моменты в этом деле были жизненно важны.

Тщательно привязывая эфирных кроликов проволокой к сетям, Вилкинс размышлял о том, что, возможно, в лунном свете тоже нет энергии, он представляет собой что-то вроде отраженного тепла, что-то такое, что даже его приборы не могут уловить. Червяки могли чувствовать это, чем бы оно ни было, эту неуловимую силу, которой невозможно сопротивляться, и которая, вероятно, вызывает приливы и отливы. Ладно, не хватало ему сейчас беспокоиться еще и об этом! Совершенно ясно, что это не та задача, которую можно решить, имея карманный калькулятор.

Опустошив ящик со льдом, Вилкинс тяжело поднялся на ноги, наконец-то выпрямившись. Он застонал от привычной ломоты и стреляющей боли в пояснице. Молли умеет готовить, надо отдать ей должное. В ближайшее время он сбросит пару фунтов. Вдруг он подумал, что в холодильнике, пожалуй, больше нет замороженных отбивных, но потом Вилкинс решил, что Молли хочет приготовить их ему на завтрак. Это было бы неплохо – отбивная с яичницей и тост.

Вечером Молли еще раз пришла в гараж, чтобы опять увещевать его, но Вилкинс ясно дал понять, что по горло занят своим делом и не собирается устраивать перерыв. Она с любопытством оглядела гараж и ушла в дом; через несколько часов свет наверху погас.

Теперь дом был погружен в темноту. Только в гостиной горели два подсвечника. Через окно за ними был виден фонарь, горящий над входом.

Небо было звездное. В безбрежном пространстве как река раскинулся Млечный Путь. Внезапно Вилкинсу стало жаль томатных червяков, которые ничего не знали об эфире. Подталкиваемые природой и летящей луной, из ночи в ночь они медленно ползали, вынюхивая помидоры. В некотором роде они были его братьями. Для томатных червяков это был жестокий мир, и Вилкинс переживал, что ему приходится убивать их.

Он принес садовый стульчик и сел на него, с удовольствием давая ногам отдых. Он разглядывал растения. Было тихо, не было даже случайного ветерка. Когда поползут толстые червяки, то ветки будут сгибаться и качаться под их тяжестью. Вилкинсу нужно быть бдительным. Ему не придется спать. Он был уверен, что может доверить эфирным кроликам выполнить эту работу: поймать червяков и унести их в глубины пространства; но Вилкинс должен увидеть все сам, как астроном, который должен дождаться солнечного затмения.

Неожиданно Вилкинс опять проголодался. Вот ведь что вышло из рассуждений о свиных отбивных. Ему вспомнился помидор, почти невидимый в глубине зарослей. Вилкинс стал размышлять о том, сколько человек можно накормить таким Парнем, и вдруг его пронзила мысль, что сам он вряд ли достоин есть такой помидор. Пожалуй, он найдет Боба Доджа и отдаст помидор ему. «Вот, – скажет он, неожиданно нагрянув к Доджу в кабинку в кафе. – Ешьте на здоровье». И он вручит Доджу помидор, и Боб все поймет и возьмет его.

Вилкинс поднялся со стула и всмотрелся в заросли. Лед все еще был крепким. Но и червяки пока не явились. Было слишком рано. Он нашел маленькую гроздь Ранней Красавицы – крошечные плоды, которые еще не совсем поспели и никуда не годились. Он небрежно сорвал несколько штук и пошел назад к стулу, высасывая внутренность одного из них, как будто это был грейпфрукт «Конкорд». Разобрав горьковатый вкус, он выбросил шкурку.

«Зеленые», – громко сказал он, жалея, что нет соли, и удивился звуку собственного голоса. Потом пояснил самому себе: «Однако, полезные. Витамин С». Он немного чувствовал себя охотником, съедающим добычу в глубине леса, или рыбаком, который ест на завтрак свой улов.

Вилкинс слышал, как они идут. В неподвижном воздухе он отчетливо слышал шелест листьев, трущихся о стебли, и даже – он мог бы поклясться – чавканье крошечных челюстей, в пятнистому лунном свете перемалывающих растительность в отвратительное зеленое месиво. Это было целое нашествие – их, должно быть, были сотни. Несомненно, что полная луна и невиданный приз вытащили червяков в беспримерное путешествие. Наверное, сегодня здесь были все томатные черви округа.

А лед таял недостаточно быстро. Он просчитался.

Вилкинс заставил себя подняться со стула и побрел по траве к помидорам. Он не мог увидеть червяков – их окраска была отличным камуфляжем, позволяющим им сойти за движущиеся пятна лунного света и тени, но Вилкинс слышал, как они ползут в Ранней Красавице.

Пригнувшись к земле, он легонько подул на кубики льда на внешних углах сетки. Если бы только он мог их поторопить. Когда температура льда повысится хотя бы на два градуса, ночной воздух начнет по-настоящему действовать на них. Они растают быстро, стоит только начать. Вилкинс вскользь подумал о том, чтобы сходить в гараж за пропановой горелкой, но сейчас он не мог даже на минуту оставить помидор один на один с червяками. Вилкинс продолжал дуть. Маленькие ручейки воды сбегали по стенкам. Обрадовавшись, он стал дуть сильнее.

Вилкинс смутно понял, что упал на колени.

Наверное, он перестарался, когда дул, или, может быть, стоял, наклонившись, так долго, что кровь прилила к голове. Так или иначе, но ему было плохо, и Вилкинс потянул за воротник, чтобы расстегнуть рубашку. Он опять слышал их, теперь совсем рядом собой.

«Червяки», – громко вскрикнул Вилкинс и взял в обе руки кусок обвязанного бечевками льда, чтобы растопить его. И не выпустил его даже тогда, когда потерял равновесие и тяжело упал, ударившись плечом, но лед таял все еще недостаточно быстро, а руки коченели и стали болеть.

Шелест пиршества червяков звучал в его ушах свистом, который смешивался с гулом бушующей крови, как будто две реки из шума сливались в один глубокий поток. Казалось, что воздух стал холодным, остужая пот сбегающий по лбу. Сердце колотилось в груди, как мотыга, с силой долбящая землю.

Вилкинс встал на четвереньки и пополз к Лучшему Парню.

Он видел их.

Один червяк прополз уже половину тонкого ствола, а еще двое плелись по стеблям сбоку. Хотя он задыхался от боли, спазм в груди помог ему наклониться ниже. Теперь он не мог увидеть в физиономиях червяков ничего человеческого или похожего на морды млекопитающих так же, как не смог увидеть за сверкающим в ветровом стекле солнцем водителя в сбившем его и сбежавшим «Турине».

Он заставил себя протянуть руку и взять одного червяка. Червяк цеплялся за стебель до тех пор, пока Вилкинс не потянул его, как следует, и тогда, после ожесточенной борьбы, он стал энергично извиваться в ладони Вилкинса, прежде чем тот успел его отбросить. В испуге, внезапно сменившемся совсем другим чувством, Вилкинс схватил следующего слишком сильно, и червяк как-то отвратительно лопнул в кулаке, корчась в пальцах даже тогда, когда его внутренности брызнули и испачкали большой палец Вилкинса.

Он бросил взгляд на ближайший кусок льда, но не увидел его; может быть, они, наконец-то, растаяли.

«Просто немного дольше», – сказал себе Вилкинс, часто и поверхностно дыша. Руки окоченели, но он хватал все, что могло быть червяком, и отбрасывал за спину. Тяжелое дыхание заглушало чавканье пирующих червяков, пот жег глаза, но Вилкинс не позволял себе остановиться.

Когда Вилкинс дотронулся до одного червяка, его руку пронзила боль, и он почти поверил в то, что это существо каким-то образом нанесло ему ответный удар, но в этот момент его грудь разорвалась надвое.

Он попытался встать, но опрокинулся навзничь.

Преодолев немыслимую тяжесть, Вилкинс смог приподнять голову, и когда она вновь упала на траву, на его лице была улыбка: он был уверен, что видел трепещущие края сеток, потому что эфирные кролики, освобожденные, наконец ото льда, боролись с весом сеток, растений и червяков, пытаясь зацепиться за материю пространства, боролись недостаточно сильно, как Вилкинс вынужден был отметить, но, тем не менее, отважно продолжали тянуть, пока не стало ясно, что их усилий явно недостаточно, но и даже после этого они все тянули…

Вилкинс не потерял сознание. Просто он не мог пошевелиться. Но прохлада исчезла, ей на смену пришел теплый воздух, и ему было удобно лежать в траве, смотреть на небо и слушать свое сердце. Вилкинс знал, что случившееся с ним было, вероятно, сердечным приступом, но он слышал, что люди ошибаются, принимая за сердечный приступ простой спазм от слишком большой дозы кофеина. Наверное, это произошло из-за большой кружки кофе. Придется с этим делом покончить. Размышления о кофе привели его к мысли о Молли, спящей наверху. Вилкинс был рад, что Молли не знает, что он здесь, лежит совсем один на росистой траве.

Внутри и снаружи летнего ночного воздуха. Дыхание, вот что было самым главным. Вилкинс сосредоточился на этом. Ничего больше не интересовало его. Если можешь дышать, значит, ты в порядке, а он чувствовал, что может дышать вечно.

Когда верхние листья оливкового дерева, принадлежащего соседу, зажглись золотом от лучей проснувшегося солнца, Вилкинс обнаружил, что может двигаться. Он осторожно, медленно сел, и ничего страшного не произошло. Утренний ветерок был приятно прохладным, и вороны перекрикивались, рассевшись по крышам.

Вилкинс раздвинул стебли и заглянул в тенистую глубину.

Лучший Парень исчез. Длинный клочок оранжевой кожуры, болтающийся, как лопнувший шарик, на нелепой толстой ножке, – вот и все, что от него осталось. Эфирные кролики, потерявшие, наверное, эффективную конфигурацию от сильного напряжения ночью, безразлично лежали по краям запачканных садовой землей сеток, на которых валялась парочка раздавленных червяков и горсть опавших листьев авокадо.

Вилкинс был совсем один во дворе – Молли будет спать еще не меньше часа – поэтому он позволил себе заплакать. Всхлипывания сотрясали его как икота, а слезы текли по лицу точно так же, как несколькими часами раньше тек пот, и слезы оставляли на его выходных брюках темные пятна.

Потом он поднялся и пошел к парадному входу, все еще двигаясь медленно и осторожно, так как ощущал себя очень хрупким и слабым.

На дорожке лежала газета. Вилкинс с трудом поднял ее, решив взглянуть на страницу со спортивными новостями. Он был так занят вчера вечером, что пропустил конец бейсбольного матча. Наверное, «Ангелы» хорошо поработали, чтобы расчистить себе путь на первое место. Они были на подъеме, и Вилкинсу хотелось верить, что им по-прежнему везло.

Он повернулся и вошел в тихий дом. Ему не хотелось варить кофе, и он просто медленно бродил из комнаты в комнату, рассматривая вещи и обращая внимание на всякие пустяки, начиная с яркого утреннего солнца, падающего в окно прямо по горизонтали, и кончая знакомыми названиями книг на полках.

Увидев в ванной комнате свои изобретательские брюки, лежащие в тазу поверх грязного белья, Вилкинс ощутил легкое удивление и поднял их.

Неудивительно, что было уже поздно, когда Молли выключила в спальне свет. Она зашила и залатала на старых брюках все страшные дыры и теперь явно собиралась их постирать. Первым желанием Вилкинса было сразу же одеть их… нет, он не сделает этого. Он позволит Молли поступить с ними по-своему, так, как хочется ей; пусть она сама отдаст ему брюки. Он оденет их завтра или, может быть, послезавтра.

Утро опять было наполнено неуловимым волшебством.

Тук-тук.

Кто там?

Самоа.

Вилкинс бросил брюки назад на груду белья, медленно и осторожно пошел на кухню и открыл холодильник. Он приготовит ей завтрак.