5. ПРАЗДНИК УРОЖАЯ

Эскаргот провел ночь в лодке у берега залива Высокой Башни, а утром, помятый и раздраженный, позавтракал яичницей с жареным мясом в Городе у Высокой Башни. Никто там не слышал ни о каком Эбнере Хелстроме – ни один человек. Но гнома в мягкой шляпе с опущенными полями местные жители знали достаточно хорошо, чтобы всякий раз сворачивать в сторону, заслышав впереди постукивание посоха по дороге. Он жил, как сказали они, в каменном замке на горе Высокой Башни, но уехал примерно месяц назад, и с тех пор из труб замка ни разу не шел дым. А один старик в таверне сказал: «Если на свете есть такая штука, как удача, гном убрался отсюда навсегда».

Что же касается Леты, то никто вообще ничего о ней не слышал. С другой стороны, ведьм там было хоть пруд пруди, особенно в эту пору. Близился Хэллоуин, так ведь? Они заполоняли город по ночам, и ни один здравомыслящий человек не выходил из дома после наступления темноты.

Эскаргот ухмыльнулся. «Я бы не отказался столкнуться с одной-двумя ведьмами», – сказал он, понимая, впрочем, что отчасти это пустая похвальба. С одной стороны, он вообще не хотел ни с чем и ни с кем сталкиваться и мечтал об уютной гостиной, горящем камине и закрытых ставнями окнах. Но с другой стороны, ему не терпелось отправиться в путь и ехать под озаренным луной небом вниз по реке, к океану.

Через четыре дня он уже почти достиг цели и скакал легким галопом под моросящим дождиком между двух рукавов устья Ориэли. В слабом ветерке чувствовались запахи соли, морской пены, смолы, устричных раковин и затхлый, дымный запах осени. Дорогу запрудили пешие путники, громыхающие телеги и всадники: все спешили в Город-на-Побережье, на праздник урожая. Группы светлых эльфов, бешено работая веслами, неслись вниз по реке в длинных цилиндрических челноках, которые скользили по воде так легко и плавно, словно летели на полозьях по льду. Незадолго до заката, когда усталая лошадь преодолела длинный трудный подъем, Эскаргот увидел далеко внизу Город-на-Побережье и простирающуюся до самого горизонта серую гладь безбрежного океана.

Это был древний, обнесенный стеной город, который тянулся вдоль изогнутого берега залива подобием полумесяца. На западе стена выступала почти на сорок футов в залив в том месте, где воды Ориэли смешивались с солеными водами океана. Стена местами осыпалась, и на илистых отмелях лежали кучи камней и щебня. Несколько гномов с мастерками в руках ползали, словно жуки, по шатким подмостям, свисавшим со стены, а другие спускали им сверху ведра известкового раствора и камней, предназначенных для починки осыпавшегося волнолома.

С возвышенности, где стояла лошадь Эскаргота, открывшееся взору зрелище напоминало иллюстрацию из книги Дж. Смитерса – город, обнесенный крепостной стеной с многочисленными башенками, вдоль и поперек искрещенный улицами; волны, набегающие на открытый каменистый берег; длинные перистые облака, плывущие по вечернему небу. В заливе, качаясь на волнах, стоял на якоре корабль со свернутыми парусами. Было легко представить флотилию таких кораблей под черными флагами с эмблемой смерти, которые безлунной ночью палят из пушек по высокой городской стене, откуда им отвечают длинные орудия.

Главные улицы Города-на-Побережье расходились от центральной площади подобно спицам колеса, ныряя под арочные каменные мосты, запруженные народом, и выныривая из-под них. Клубы дыма поднимались над сотнями костров, на которых готовили пищу, и, даже находясь в миле от города, Эскаргот чувствовал запах жира и жареной колбасы и острый, пьянящий аромат темного эля в открытых бочках.

Эскаргот дернул поводья, но животное и не пришлось особо понукать. В считанные минуты они спустились с возвышенности, и город скрылся за следующим холмом, чуть пониже предыдущего. В скором времени взору Эскаргота были явлены мощные арочные ворота в стене, выложенной из обтесанного гранита. Он проехал в открытые ворота вместе с полудюжиной других путешественников – жителей Монмота и Города Пяти Монолитов – и через несколько мгновений влился в шумную толпу, текущую между рядами старых, покосившихся домиков, оглушенный криками уличных торговцев и кружащих в небе морских птиц.

Итак, он достиг места назначения. Дальше не было ничего, кроме моря, и хотя отчасти Эскаргота привлекла сюда неуловимая, переменчивая тайна океана, последний еще не стал целью его путешествия. Сначала он хотел увидеть праздник урожая, а потом посвятить месяц исследованию побережья. В самих названиях на географических картах чудилось нечто почти волшебное: Дроздовая бухта, мыс Ламантина, Изумрудный залив. Было бы жаль не увидеть все эти места своими глазами. После этого, вполне вероятно, у него останется еще достаточно золотых монет в кожаном мешочке, чтобы купить билет на шлюп, направляющийся к Океанским островам. А в тропиках, полагал Эскаргот, человек может обойтись и без денег.

Он двинулся к центральной части города, захваченный праздничным настроением ярмарки. Несмотря на прохладный вечер, почти во всех домах, стоявших вдоль улицы, окна были открыты, и люди высовывались наружу, приветственно кричали, махали руками и снова исчезали. Тротуары были тесно заставлены столами и стульями, а на ступеньках крылец вповалку спали люди. Эскарготу внезапно пришло в голову, что найти место в гостинице здесь практически невозможно. Еду и питье он уже нашел в изобилии, но было глупо надеяться, что в городе, наводненном приезжими, отыщется хоть одна свободная постель. Почему он не подумал об этом раньше? Эскарготу не особо хотелось спать на крыльце. И что делать с лошадью? Если бы он остановился в гостинице, то поставил бы животное в конюшню. Но если он просто привяжет лошадь к фонарному столбу и отойдет, то первый же прохожий сядет на нее и уедет прочь. Он продаст ее, вот что он сделает. Зачем ему лошадь? Он же достиг места назначения, верно? В конце концов, по побережью он может запросто путешествовать пешком.

Продать лошадь оказалось проще, чем Эскаргот предполагал. После того как он принял такое решение, ему потребовалось меньше пяти минут, чтобы найти покупателя – торговца гироскопами, который полторы недели добирался досюда из Стутона пешком, но не испытывал ни малейшего желания потратить еще полторы недели на обратную дорогу. К своему удивлению, Эскаргот почувствовал грусть при расставании с лошадью, но он уже зашел слишком далеко, чтобы останавливаться под влиянием сентиментальных чувств, и потому просто потрепал ее по холке, перебросил через плечо переметные сумки и передал поводья новому владельцу. Эскаргот обогатился на сумму, заставлявшую лишь пожалеть о деньгах, которые он сам прежде заплатил за животное, но обрел большую свободу действий, избавившись от части собственности.

– Скажите, а как вы обходитесь? – спросил он мужчину, снова снимая сумки с плеча. – Спите на тротуаре?

– Именно так я и обхожусь. И тротуар становится прежестким через несколько дней. Но мне нет выгоды тратиться на гостиницу. Я с таким же успехом мог бы остаться дома. Это ж не увеселительная прогулка.

– Конечно. Я сам не стал останавливаться в гостинице. Что вы скажете, если оставлю у вас свои пожитки? Я вернусь за ними сегодня вечером или завтра утром. За мной не пропадет.

Парень нахмурился, словно заподозрив Эскаргота в неких недобрых намерениях. Но вроде на это было не похоже. Все-таки человек отдавал ему свои сумки.

– А что в них?

– Только одежда, – сказал Эскаргот. – Посмотрите сами. Я просто не хочу болтаться по городу с ними. Я таскал с собой это барахло две недели и хочу хотя бы на вечер отделаться от него. Что вы скажете?

– Сколько?

– Серебряная полукрона.

– Лады, – сказал мужчина, протягивая руку. Эскаргот пожалел, что дал слишком много. Мужчина согласился более охотно, чем следовало. Но Эскаргот мог позволить себе такие траты. Зачем скупердяйничать? Надлежало проникнуться духом праздника. В конце концов он оставил сумки у мужчины и пошел прочь, взяв с собой лишь кожаный мешочек и экземпляр «Каменного великана». Он предпочитал всегда носить с собой какую-нибудь книгу, просто на всякий случай.

До вечера Эскаргот гулял по городу, наслаждаясь мыслью, что у него нет никакой конкретной цели и что на любом перекрестке он волен повернуть направо или налево, как душа пожелает. Пешком человек может проходить по шесть миль в день, если путешествует не спеша, здесь останавливаясь, чтобы вздремнуть часок на солнышке, там благодушествуя за кружкой эля. Верхом получится быстрее, разумеется. Но он запросто сможет проехать мимо чудесной, залитой солнцем полянки и не испытает особого желания спешиться и открыть книгу. Какая разница, будет ли он в своем путешествии по побережью неторопливо проходить по шесть миль в день или пробегать рысью по двадцать? Пока Эскаргот не видел никакой разницы. Он всерьез взялся за проблему времени, вот что он сделал. И здесь, на улицах Города-на-Побережье, где он мог ничего не делать – или, вернее, мог делать все, что захочет, – он впервые исполнился уверенности, что взял время за горло.

Конечно, в последние несколько недель Эскарготу приходилось тяжело. И если бы ему дали возможность вернуть все – дом, жену, Энни, Твомбли, рыболовную сеть и лесы, по-прежнему спрятанные под бревном на берегу реки, – он бы за нее ухватился. По крайней мере, изъявил бы желание вернуть хотя бы часть перечисленного. Впрочем, новые рыболовные снасти он всегда может купить. Сразу за Городом-на-Побережье в море выдавался скалистый риф – Эскаргот увидел его двумя часами раньше, когда останавливался на возвышенности над городом; и там наверняка полно разных удивительных заводей и протоков. Кто знает, какие рыбы там водятся? А что касается Энни… она уже осталась в прошлом.

Перед Эскарготом тянулась длинная широкая улица, полная пляшущих людей. Трио гномов трубило в длинные рожки, и эльф в островерхой шляпе пиликал на огромной скрипке, которая издавала ураган звуков, высоких и низких. Вся улица ходила ходуном под зажигательную мелодию, и даже высокие дома, казалось, покачивались и приплясывали в такт. Солнце спускалось все быстрее к стене волнолома, отступая под натиском вечера, и залитая оранжево-красным светом заката улица, казалось, полыхала ярким пламенем. Когда музыка стихала, с моря доносились протяжные стоны туманных горнов, далеких и одиноких, которые словно хотели напомнить участникам праздника о чем-то таком, что они изо всех сил стараются забыть. А потом ураган звуков вновь заглушал тихие вздохи туманных горнов, и улица вновь пускалась в пляс.

На дальнем перекрестке, уже частично затянутом туманной пеленой, дюжина огромных деревянных кукол прыгала во главе веселой шумной процессии. Ярко раскрашенные куклы хитро улыбались, раскланивались, кружились и высоко подпрыгивали, заглядывая в окна второго этажа и на балконы. Эскаргот вместе с танцорами отступил на тротуар, пропуская процессию, и завороженно смотрел на щелкающие деревянные челюсти, хлопающие уши и вращающиеся глаза кукол. Внутри них находились гномы и эльфы, которые бешено манипулировали деревянными конечностями и давили на надутые рыбьи пузыри, верещавшие пронзительными нечеловеческими голосами бесконечные тирады, совершенно дикие и невнятные, но казавшиеся исполненными некоего глубокого и зловещего смысла сейчас, когда бледный туман раннего вечера медленно обволакивал город. Эскаргот пошел вслед за процессией, хлопая в ладоши, притопывая и ухая, и почти сразу оказался посреди танцующей толпы, в которой четыре музыканта продолжали трубить в рожки и пиликать на скрипке как сумасшедшие. Все вокруг плясали, и через полминуты Эскаргот обнаружил, что пляшет вместе со всеми, меняя партнерш одну за другой, подхваченный вихрем музыки, ослепленный яркими огнями, оглушенный треском шутих.

Они направлялись к дворцу на главной площади; процессия увеличивалась с каждой минутой и тянулась почти до самого берега. Из домов выходили люди со снопами пшеничных колосьев, перевязанными красными лентами. По параллельной улице с грохотом двигался огромный рог изобилия, то показываясь на перекрестках, то исчезая за домами. В его обращенном кверху зеве размещалась причудливая композиция из тыкв, кабачков и огородных пугал, сплетенных из кукурузных листьев, – все они крепились между ножками перевернутых сломанных стульев и столов, беспорядочно нагроможденных вокруг гигантских напольных часов, торчавших из этой груды хлама. Угасающее солнце отражалось на треснувшем стекле циферблата, и Эскарготу казалось, будто стрелки часов бешено вращаются, словно отсчитывая годы за минуты.

Шумная процессия вошла под арочный мост, сложенный из обтесанного камня, и на пять минут рог изобилия исчез из вида. Когда же он снова показался, в пляшущей за ним толпе Эскаргот увидел Лету. Он не мог обознаться.

Он начал протискиваться к тротуару, подскакивая на цыпочках и вытягивая шею, чтобы рассмотреть получше. Огромных размеров женщина в украшенной перьями шляпе схватила его за руки и закружилась с ним в танце. Эскаргот вырвался, наткнулся на трио пляшущих дудочников и чуть не упал. «Эй, поосторожней!» – крикнул один из них, запрыгав на одной ноге и схватившись за носок ботинка. Выскочив на крохотный свободный пятачок тротуара, Эскаргот прокричал извинения в пустоту, а потом бросился в узкий мощенный булыжником переулок и принялся проталкиваться сквозь плотную, судорожно шевелящуюся толпу людей, ритмично дувших в бумажные флейты.

Солнце уже почти скрылось за горизонтом. Через пять минут Эскарготу останется положиться лишь на факельный свет, и тогда поиски Леты в толпе станут делом чрезвычайно трудным.

Впереди по извилистой дороге медленно полз в гору рог изобилия, по обеим сторонам которого шли десятки людей в больших двусторонних масках, изображавших румяные младенческие лица; они все кружились, словно волчки, попеременно являя взору то зловещую ухмылку, то плаксивую гримасу, и среди них спотыкаясь шагала Лета, которая растерянно озиралась по сторонам, словно заблудившись. Эскаргот закричал и помахал ей рукой. Но она не обернулась. Она не могла услышать его в таком шуме. Девушка свернула вправо и на мгновение исчезла за покачивающимся рогом изобилия, а потом снова появилась, чтобы тотчас устремиться в темный переулок – бегом, словно спасаясь от преследования. Эскаргот бросился за ней. Она не могла убегать от него. Ведь она даже не знала, что он здесь.

Свернув в темный переулок, Эскаргот пошел медленнее. Он слышал шаги впереди, шарканье ног по булыжной мостовой. Но солнце уже село, и все вокруг затянуло пеленой морского тумана. В спешке и в желании увидеть ее Эскаргот забыл, что Лета не совсем та, кем кажется. И тут он вспомнил, как она явилась ему на мельнице в виде огромного черного кота, а на рассвете обернулась сгорбленной слепой старухой. А изорванный том Смитерса – это он тоже вспомнил. «Нашим жизненным путям, – рассудил Эскаргот в неожиданном приступе смелости, – похоже, суждено пересечься. Так пусть уж они пересекутся сейчас, пока я преследователь, а не преследуемый».

Переулок, изгибаясь, спускался со склона холма, мимо бесконечных заросших кустарником задних двориков, и вечер быстро превращался в ночь. Туман сгущался. Эскаргот замедлил шаг, потом остановился и прислушался. Вместо твердых быстрых шагов Леты теперь впереди раздавалось приглушенное мерное шарканье, словно кто-то медленно и устало брел по переулку – на сей раз ему навстречу. Эскаргот попятился, с трудом подавляя желание развернуться и броситься наутек. «Я доведу дело до конца, подумал он. – Будь что будет, но я сражусь с этими дьяволами, чтобы получить возможность спокойно жить своей жизнью. Нельзя допустить, чтобы они выпрыгивали из-за каждого угла на моем пути».

Туман перед ним завихрился и рассеялся, словно от дуновения неощутимого ветерка, и из него выступила сгорбленная ведьма, которая неумолимо приближалась к Эскарготу, медленно шаркая ногами, тяжело опираясь на клюку и крутя головой из стороны в сторону; казалось, она знает, что кто-то стоит поблизости и наблюдает за ней. Эскаргот прижался спиной к забору и затаил дыхание.

В тумане послышался дробный топот, словно толпа людей бежала по переулку, направляясь к ним. Эскаргот отступил в тень навеса над задней дверью дома и нашарил левой рукой дверную ручку. Дверь оказалась незапертой. В случае чего он потихоньку проскользнет в дом и запрется изнутри. Безусловно, хозяева вышвырнут его за порог, приняв за пьяного гуляку, но лучше уж это, чем… чем что? Он не имел ни малейшего желания выяснять это.

Старуха прошаркала мимо, явно спеша, часто постукивая палкой по булыжной мостовой. Длинная бахрома ее шали вяло трепыхалась подобием мокрой паутины, костлявое лицо ведьмы подергивалось от нетерпения. Крики и топот стали громче, в тумане замерцали факельные огни. Потом из тумана выбежал дядюшка Хелстром, за которым гналась целая орава людей, размахивающих факелами, вилами и веревками, свернутыми в кольца. В зубах гном сжимал зажженную трубку, набитую, несомненно, хрупкими косточками человечков-невеличек.

Дядюшка Хелстром спасается от погони! События принимали интересный поворот. Но затем стало ясно, что гнома никто не преследует. Наоборот, он сам возглавлял погоню за старухой. Люди окружили ведьму, злобно рыча, крича и толкаясь. Она успела испустить возмущенный хриплый вопль, но они тотчас набросились на нее, повалили на землю и связали, а потом подняли и положили на плечи двум мужчинам, которые, по приказу гнома, двинулись впереди оравы вверх по переулку, к шумной оживленной улице. Старухина клюка со стуком упала на мостовую и разлетелась на щепки, растоптанная сотней ног. Эскаргот пошел следом за толпой, преисполненный удивления и недоумения.

Рог изобилия вывезли на широкую площадь. Над ней возвышался дворец, серые каменные стены которого терялись в висящем над землей тумане. Повсюду прыгали и мерцали тысячи факельных огней, и улицы, расходившиеся от площади, словно спицы от ступицы колеса, были запружены толпами, медленно продвигавшимися вперед и приплясывавшими на ходу в такт музыке, на удивление ритмичной и мелодичной для плода совместного творчества сотен разрозненных музыкантов. Энергично работая локтями, Эскаргот выбирался из переулка вслед за оравой, перед которой расступалась толпа. Вне всяких сомнений, они направлялись к центру площади, и Эскаргот начал понимать зачем. Ему это совсем не понравилось.

Из тени, сгустившейся под стенами дворца, выступили четыре деревянные куклы, чуть раньше возглавлявшие праздничное шествие. Одна из них явно изображала гнома с трясущейся козлиной бороденкой и заткнутым за пояс топором. Другая представляла собой эльфа – тощего, широко ухмыляющегося, в остроконечном матерчатом колпаке. Третья имела обличье веселого долговязого факельщика с корзинкой фруктов за спиной, а четвертая – мужчины в кожаных ботинках, куртке лавочника и в очках. Позади них прыгал гоблин с пылающими волосами из початков кукурузы, который низко кланялся собравшимся на площади, открывая и закрывая глаза.

Первые четыре куклы взяли длинные факелы, горевшие на стене дворца, и расхлябанной походкой направились к рогу изобилия, оказавшемуся при ближайшем рассмотрении конструкцией почти прямолинейных очертаний – все соединенные встык под разными углами бруски закручивались подобием причудливой винтовой лестницы, ведущей к зеву, набитому странным осенним хламом. Факелы опрокинулись, проливая горящее масло на сухое хрупкое дерево. Кукла-гоблин запустила руку в груду предметов, сильно тряхнула большой деревянный стул, сооруженный из толстых веток, – и десятки тыкв посыпались на мостовую, раскалываясь и рассыпая по площади леденцы и мелкие монетки. Толпа радостно завопила, заволновалась. На боковой стенке рога изобилия отворился люк, и оттуда бесконечным потоком хлынули тыквы, набитые леденцами и монетками, и эльфийские ракеты, которые ослепительно вспыхивали при ударе о землю, выбрасывая в ночь снопы разноцветных искр.

В считанные мгновения пламя охватило всю огромную конструкцию рога изобилия. Деревянный гоблин выпрямился и обвел площадь странно мерцающими стеклянными глазами. Похоже, он увидел слепую ведьму, – связанную, безмолвную, вознесенную над толпой, словно жертвенное животное. Он наклонился, выхватил старуху из рук радостно вопящих людей и усадил на огромный стул, будто тряпичную куклу. Она повернула голову и уставилась пустыми глазами на огонь. Эскаргот протиснулся между свистящими и улюлюкающими мужчинами и оказался прямо перед погребальным костром. Языки пламени ползли вверх, и скоро подол пыльного балахона ведьмы начал дымиться и тлеть. На лице старухи плясали жуткие багровые отблески, и на один кошмарный миг Эскарготу показалось, что мутно-белая пелена слепоты спала с ее глаз и она посмотрела на него зрячим взором, полным безысходного отчаяния и тоски.

Эскаргот вздрогнул и попятился. Смитерс не лгал. Не лгал ни единым словом. Все было здесь: огромные неуклюжие куклы; факельные огни; странное колдовское пение рожков и флейт в тумане; полыхающие снопы пшеницы; озаренные светом огня лица тысяч людей, наблюдающих за происходящим со смешанным чувством удивления и страха. Смитерс видел все это – все, кроме одного последнего, непостижимого и ужасного момента: очертания ведьмы в мареве раскаленного воздуха вдруг задрожали, расплылись на мгновение, а потом снова стали отчетливыми, и Эскаргот увидел в кольце огня Лету, связанную и беспомощную, которая смотрела на него умоляющим взглядом.

Эскаргот прыгнул вперед. Он не успел ни о чем подумать – просто прыгнул вперед, схватился за окованное железом колесо телеги и полез наверх, к полыхающему костру. Мощная волна жара накатила на него, и он на миг потерял равновесие. Кто-то вцепился ему в ногу; он оглянулся и ударил мужчину пяткой в лицо, а потом вырвался и подлез под рог изобилия, уже объятый пламенем снизу. Эскаргот рванулся вперед и, нашарив ногой опору, подтянулся и забросил один локоть на край конструкции, всего в десяти дюймах от передних ножек стула. Прямо над ним болталась нога – нога Леты. Он дотянулся до нее и поймал за щиколотку, бессвязно крича что-то в бушующее пламя, а потом рывком подтянулся повыше, пытаясь ухватиться за ногу девушки покрепче, но тут кто-то набросился на него сзади. Обернувшись, Эскаргот увидел прямо перед собой сморщенное очкастое лицо куклы-лавочника, изнутри которой послышался бесплотный голос, провопивший:» Отпусти! Отпусти сейчас же!»

Кто-то сидел внутри куклы и орал на него. Эскаргот вцепился в лодыжку девушки мертвой хваткой. Если они стащат его отсюда, то стащат вместе с Летой. Они разобьются о мостовую, но лучше уж разбиться, чем позволить Лете сгореть заживо.» Тащи!» – крикнул он кукле в лицо, а потом вдруг почувствовал, что летит вниз, сжимая в руке лишь тлеющий башмак.

Эскаргот рухнул в толпу орущих, размахивающих руками людей и несколько мгновений лежал неподвижно, придавленный к земле торсом куклы. Он слышал, как гном изрыгает проклятия и колотит кулаками в стены своей временной тюрьмы. Над головой Эскаргота полыхал рог изобилия. В ослепительном свете он не мог рассмотреть, кто сидит на стуле, но когда обугленные передние ножки последнего сползли в горящую груду хлама, ему показалось, что на стуле вообще нет ничего, кроме полупрозрачного накачанного воздухом пузыря, охваченного огнем. Потом веревки, связывавшие ведьму, упали на сиденье – и стул оказался совершенно пуст.

Внезапно Эскаргот получил возможность двигаться. Он вскочил на ноги, надеясь остаться незамеченным в общей свалке, но увидел прямо над собой наклоненное лицо куклы-гоблина с обгоревшими лохмотьями вместо волос. Кукла потянулась к его горлу руками, сделанными, похоже, из скрепленных проволокой человеческих костей, и на долю секунды, которая ему потребовалась, чтобы оправиться от нового потрясения и дать деру, Эскаргот увидел в разинутом рту гоблина ухмыляющуюся физиономию дядюшки Хелстрома.