– Сил моих больше нет! – сказал он себе в один из особо тоскливых дней. – Я должен переспать с этой шлюхой. И клянусь всеми святыми, она окажется в моей постели!
В голове у него созрел план. После обеда он обратился к капитану:
– Сэр, мне кажется, будет нелишним чем-нибудь занять женщин до конца плавания. Я уже несколько раз слышал, как они жаловались, что не знают, куда себя девать от безделья. А одна на днях даже бесстыдно флиртовала с матросами.
– Это не дело, – нахмурился Дюбуа. – Ладно, Дюма. Что ты предлагаешь?
– Для начала мы могли бы поручить им убираться в каютах офицеров. Кроме того, всегда найдется дело на кухне. Уж в этом-то они наверняка знают толк.
– Хорошо. Передаю это дело в твои руки, Дюма.
Весело мурлыча себе под нос, помощник заторопился к каюте, где жили невольницы, и постучал в дверь. Голос Андрии пригласил его войти.
Деловым тоном он рассказал женщинам о разговоре с капитаном.
– Начнем сегодня же. Каждая из вас будет отвечать за порядок в одной из офицерских кают. По-моему, работа нетрудная. – Он начал отдавать распоряжения: – Ли Су, ты займешься каютой капитана… – Распределив обязанности между всеми, Дюма повернулся к Андрии: – А ты, Сун Ин, займешься моей каютой. На сегодня все.
Женщины были только рады заняться хоть чем-нибудь, чтобы избавиться от скуки. После обеда они разошлись по своим рабочим местам. Андрия отправилась в каюту Дюма.
– Мистер Дюма, я готова начать уборку.
– Входи и закрой дверь, – распорядился первый помощник. Он лежал на койке и так углубился в книгу, что даже не поднял глаз.
Андрия молча стояла посреди каюты в ожидании распоряжений. Наконец, прервав затянувшееся молчание, она робко попросила:
– Мне будет легче прибираться, если вы на время выйдете из каюты.
Дюма оторвался от книги и одарил Андрию ослепительной улыбкой.
– Да у меня и в мыслях нет уходить отсюда, моя дорогая. – Он отложил книгу в сторону и встал. – Иди-ка сюда, Сун Ин.
– Меня зовут Андрия.
– О, что за чудное имя у прелестной розы… В таком случае я должен подойти сам.
Девушка поняла, что у помощника на уме, и быстро шагнула назад к двери. Дюма кошкой метнулся к Андрии и не дал ей повернуть дверную ручку. Девушка забилась, пытаясь вырваться, но француз был намного сильнее нее. Обхватив ее горло борцовским захватом, он заломил ей руку за спину и поволок к койке.
– Можешь на время забыть об уборке, змеиное отродье! Мы сейчас займемся более важным и неотложным делом.
Дюма завалил ее на матрас и задрал юбку. Девушка в отчаянии колотила его кулачками, пока он насильно раздвигал ей ноги и стаскивал с нее панталоны.
– Если ты меня изнасилуешь, капитан вздернет тебя на рее, идиот! – выкрикнула ему в лицо Андрия. – Ты что, забыл, какую кучу денег он отвалил за мою девственность? Если по твоей милости я лишусь невинности, он понесет убытки!
Дьявол! Одержимый желанием, Дюма напрочь забыл про эту маленькую деталь. Он был уверен, что сумел бы укротить гнев капитана, если бы дело касалось любой другой девки. Но эта – особое блюдо. Девственница!
– Ладно, держись обеими руками за свою чертову вишенку! Чтобы ободрать кошку, есть много разных способов, а не только самый известный.
Дюма стащил Андрию с койки и заставил встать на колени. Стоя перед ней, он расстегнул брюки и спустил их до щиколоток. Потом уселся на край койки, широко расставив ноги, и грубо схватил девушку за голову обеими руками.
– Может, ты никогда и не трахалась, красавица, но дело наверняка знаешь. Давай поспеши, а то у меня в глазах уже мутится.
При виде налившегося кровью огромного детородного органа Андрия почувствовала непреодолимое отвращение. Она упиралась изо всех сил, но Дюма неумолимо пригибал ее голову все ниже и ниже, заставляя исполнить свою мерзкую прихоть.
Увидев, как губы девушки смыкаются вокруг его вздыбившейся плоти, Дюма хрипло простонал в предвкушении желанного наслаждения…
Матросы занимались своим обычным делом – драили палубу, отскабливали облупившуюся краску, сращивали внакрой линь. День выдался на удивление тихий, и солнце золотыми зайчиками весело играло на гребнях невысоких волн. И вдруг царившую вокруг безмятежность разорвал дикий вопль. Был он таким пронзительным, исполненным такой муки, что все буквально окаменели.
Крик все длился, уже напоминая предсмертный вой, от которого мороз пробирал по коже. Некоторые матросы испуганно осенили себя крестным знамением.
– Спаси и сохрани, пресвятая Дева Мария! – побледнев, громко выдохнул боцман.
Его слова, казалось, прогнали колдовские чары, люди вокруг задвигались, зашумели и, побросав все дела, устремились туда, откуда несся ужасный крик.
Второй помощник Клесо добежал до каюты Дюма раньше всех. Следом спешил капитан. Едва они распахнули дверь, как вой прекратился. Оба безмолвно застыли на пороге с выражением неподдельного ужаса на лицах.
– Что там такое, капитан? – спросил стоявший за спиной Дюбуа матрос.
– Где Дюма? – раздался другой голос.
Сгоравшие от любопытства матросы толпились около входа в каюту первого помощника, пытаясь заглянуть внутрь через спины капитана и Клесо.
– А ну разойдись! – крикнул Дюбуа, отступая в сторону, чтобы пропустить Андрию.
Лицо девушки напоминало посмертную маску, глаза невидяще смотрели перед собой. Мужчины молча расступились, и она в гробовой тишине ушла, двигаясь, как сомнамбула. Рот ее был густо испачкан кровью, а из уголка губ на подбородок стекала тонкая алая струйка.
За годы своей службы капитан Дюбуа был свидетелем многих страшных вещей, от которых волосы вставали дыбом и кровь стыла в жилах. Но все это бледнело в сравнении с тем, что сейчас открылось его взору.
– Клесо, проследите, чтобы тело приготовили к погребению. Чем раньше это произойдет, тем лучше. Если понадоблюсь, я буду у себя.
По дороге он заглянул в каюту к женщинам, чтобы узнать, что с Андрией. Девушка, скрестив ноги, сидела на койке, совершенно безучастная ко всему происходящему вокруг. Остальные женщины суетились вокруг, кудахтая как озабоченные наседки.
– Что ты с ней сделал? – сердито бросила ему в лицо Ли.
– Да ничего. Она споткнулась и со всего маху ударилась головой о лебедку. Вот рот себе и разбила. Могло быть и хуже.
Дюбуа устало повернулся и, волоча ноги, поплелся в свою каюту. Там он сел за письменный стол и раскрыл вахтенный журнал. Взял ручку, обмакнул в чернильницу и в нерешительности застыл, держа перо над чистой страницей.
Если он добросовестно и подробно запишет все, что произошло с Дюма, то, едва они пришвартуются в Сан-Франциско, полиция заберет у него Андрию. А это будет означать, что он потеряет все деньги, которые заплатил за нее. Что касается морали, то он глубоко сожалел об ужасной участи, постигшей первого помощника. Правда, он сочувствовал и Андрии. Дюма попытался развратить девушку самым скотским образом и довел ее до умопомрачения. Точно, это и было временной потерей рассудка. И вполне может статься, что когда она придет в себя, то ничего не будет помнить о пережитом ужасе.
«На борту этого судна я и судья, и присяжные, и палач. Таким образом, по рассмотрении дела я признаю девицу Андрию невиновной в убийстве Алексиса Дюма».
Закончив эту мысленную тираду, Дюбуа склонился над вахтенным журналом и твердым почерком вывел: «Сегодня первый помощник капитана Алексис Дюма скоропостижно скончался от апоплексического удара. Сегодня же погребен в море по христианскому обряду…»
Глава 8
В Сан-Франциско, на Пасифик-стрит, и десять лет спустя после знаменитой калифорнийской золотой лихорадки 1849 года подпольные дельцы продолжали безнаказанно проворачивать свои темные делишки…
Эта улица, известная еще под названием Шикарный проспект, представляла собой бесконечную череду винных лавок, танцевальных залов, забегаловок, пивных и салунов, в которых желающие могли насладиться низкопробными развлечениями всех сортов. На Пасифик-стрит постоянных борделей не было, поэтому во всех названных местах приторговывали девочками. Можно сказать, весь этот район города был одним огромным публичным домом.
Капитан Дюбуа трижды бывал в Сан-Франциско и успел за это время основательно изучить город. Каждый раз он привозил один и тот же груз – французских шлюх, надерганных из домов терпимости Парижа или Марселя. Многие приезжали со своими сутенерами, или «макинтошами», как их называли здесь, в Сан-Франциско.
Одна из его подопечных, восхитительная брюнетка по имени Генриетта Д’Арси, утверждала, что в конце первого года работы на побережье сумела положить в банк ни много ни мало пятьдесят тысяч долларов. Еще через год она открыла на Портсмут-сквер роскошный публичный дом, известный его завсегдатаям как «Париж». Заведение это было одним из немногих, где обслуживали богачей, сколотивших баснословные состояния на спекуляциях.
В этот самый «Париж» Дюбуа и привез Андрию и Ли. Женщин поразила роскошная отделка дома в стиле рококо. Под высокими потолками сверкали хрустальные люстры. Стены украшало множество зеркал и картин, на которых были изображены обнаженные женщины в сладострастных позах. В глубине главного зала на помосте играл оркестр, к удовольствию тех, кто решил потанцевать. Пары в вечерних туалетах упоенно кружились по натертому до блеска тиковому паркету.
Генриетта одевала своих «девочек» по самой последней моде – в платья, привезенные прямо из Франции. От многоцветья шелка, бархата, гипюра, крепа и тарлатана рябило в глазах. Шелковое нижнее белье было со вкусом отделано тонкими кружевами. Замысловатые прически девушек украшали либо гирлянды из жемчужин и драгоценных камней, либо сеточки из тонкой золотой нити.
Мужчины во фраках и ослепительно белых галстуках являли разительный контраст с золотоискателями в заляпанных грязью стоптанных сапогах и нестираных рубахах и штанах, которые зарабатывали свое состояние, горбатясь на приисках всего несколько лет назад. Горькая ирония судьбы – зарождающаяся аристократия Сан-Франциско состояла главным образом из потаскух и грубых, неотесанных, невежественных работяг.
В те годы про это даже сложили песенку, которую распевали на каждом углу:
Рудокоп приехал первым, Шлюха приплыла второй. Они друг с дружкой полежали, И на свет появился местный герой.
За игровыми столами яблоку негде было упасть. Крупье в своей традиционной форме – белая манишка, черный фрак, белые перчатки – мастерски вели азартное действо. Андрия в изумлении глазела на рассыпанные по столам груды золотых и серебряных монет вперемежку с мешочками с золотым песком и самородками.
Дюбуа, откровенно забавляясь ее реакцией, с усмешкой заметил:
– Не такое уж и плохое место для работы, верно?
– О нет, – покачала головой Андрия. – Мне никогда не сравниться с этими разодетыми в пух и прах леди.
Капитан рассмеялся:
– Здешние дамы и шлюхи с Пасифик-стрит – на деле, считай, родные сестры. Разница только в цене. Пошли. Генриетта ждет нас.
Их сопровождал слуга, одетый в ливрею, достойную дворецкого из старого аристократического английского дома. Поднявшись на второй этаж, он повел их по длинному, покрытому толстым ковром коридору. Стены украшали богато расшитые гобелены, на которых были изображены сцены более чем фривольного содержания. Изящные масляные лампы, вставленные в бра, отбрасывали вокруг уютный розоватый свет. На этаже было по меньшей мере двадцать спален, по десять на каждой стороне коридора. В них вели тяжелые резные дубовые двери.
– Кабинет хозяйки, – с легким поклоном сообщил слуга, останавливаясь у двери в самом конце коридора. На его осторожный стук ответил требовательный женский голос, приглашающий войти.
«Кабинет» – неподходящее слово для этой великолепной комнаты», – промелькнуло в голове у Андрии. Мебель в стиле ампир, пол устилали персидские ковры. В камине, сложенном из массивных камней, весело потрескивал огонь. Генриетта Д’Арси поднялась с одного из огромных кресел, что стояли у камина, и пошла им навстречу, чтобы поздороваться с Дюбуа.
Это была красивая, ухоженная женщина с темными волосами, собранными в тугой узел на затылке. Глубоко посаженные глаза загадочно мерцали на ее смуглом лице, поражавшем тонкостью черт. Ростом она была почти с Дюбуа. Черное бархатное платье с глубоким декольте сидело на ней как влитое, подчеркивая красоту обнаженных, слегка припудренных плеч и полной, тяжелой груди.
Со страстной улыбкой она горячо стиснула Дюбуа в объятиях.
– Рене, дорогой, мы так давно не виделись!
Они поцеловались и нежно обнялись.
– Добывал пополнение для твоего утонченного собрания куртизанок. На этот раз я привез тебе настоящую жемчужину. Такую ты никогда не видела и, уверен, не увидишь.
Он перешел на французский и, продолжая говорить, подтолкнул Андрию вперед. Генриетта со сложенными под грудью руками молча слушала, пристально разглядывая девушку. Время от времени она согласно кивала и вставляла несколько слов. Когда капитан замолчал, женщина оглядела Андрию со всех сторон и сказала по-английски:
– Ее красота необыкновенно изысканна. Если и ее формы столь же совершенны, тогда она действительно находка. Но пока на ней это отрепье, мне трудно что-либо сказать.
– Поверь мне, я видел Андрию без одежды, ее тело совершенно.
– Что? Ты, Рене, видел ее а ля натюр и еще смеешь утверждать, что она невинна? – рассмеялась Генриетта.
– Да, и могу присягнуть перед каким хочешь судом, что это так. – Он понизил голос и украдкой посмотрел на Андрию: – Эта девственница готова стоять насмерть за свою честь. Но мы поговорим об этом позднее и наедине.
Как Дюбуа и предполагал, когда девушка пришла в себя после кошмарного происшествия, то ничего не помнила о случившемся с ней в каюте Дюма.
Генриетта повернулась к слуге:
– Отведи новеньких куда положено, и пусть служанки сразу же начнут приводить их в порядок. – Она сморщила припудренный носик: – Терпеть не могу вшей и прочую нечисть!
– Могу заверить тебя, что женщины чистые. За кого ты меня принимаешь, Генриетта! Я имею дело только с товаром высшего качества.
– Признаю, что была не права, Рене.
Когда служитель увел новых обитательниц заведения, Дюбуа рассказал ей о том, что случилось на борту «Мартиники».
Ему редко доводилось видеть Генриетту в смятении, но сейчас она явно утратила душевное равновесие.
– Боже мой, бедный Дюма! Знаешь, он был неплохим малым, правда, когда напивался, то приставал к моим девочкам со всякими гадостями. – Она поджала губы: – Здесь я такого не допущу… А эта невзрачная простушка – неужели она ее мать? Ну, не с такой же физиономией!
– А какая тебе разница? – ухмыльнулся Дюбуа и пожал плечами. – В этом есть свои преимущества, между прочим. Отличное подтверждение того, что девица и вправду девственница.
Генриетта, соглашаясь, задумчиво покивала головой.
– В этом есть смысл. Да, это сильный аргумент. Послушай, Рене, а сколько ты заплатил за нее в Макао? Я добавлю пятьдесят процентов комиссионных.
Он подошел к столу, который стоял между двумя кушетками. На нем лежал серебряный поднос с хрустальным графином, полным рубинового портвейна, и тремя хрустальными бокалами на высоких тонких ножках.
– Не возражаешь? – спросил Дюбуа, наполнив до краев два бокала и предлагая один из них Генриетте.
Она подошла к креслу у камина и села.
– Присядь, Рене, радость моя, и расслабься. – Она призывно похлопала ладонью по сиденью рядом с собой. – Доверь мне свои нечестивые планы в отношении девочки. Я сразу хочу поставить тебя в известность, что цена у меня твердая и я ее не изменю, какой бы красотой ни обладало очередное милое создание.
Он положил ей руку на колено.
– Моя высокомерная Генриетта, уж не думаешь ли ты, что я в состоянии потребовать ростовщические проценты с той, которая мне так дорога? – Он поднес к губам ее руку и поцеловал ладонь. – Мы же любим друг друга, верно? Если бы ты согласилась, я женился бы на тебе и увез далеко-далеко.
Генриетта от всего сердца рассмеялась – настолько несуразным было это предложение. Дюбуа не удержался и присоединился к ней.
– Рене, неужели ты увезешь меня вот от этого? – Она небрежно повела рукой вокруг. – И куда же ты меня заберешь? Неужто на свой жалкий корабль? Ха! Причина жениться на мне у тебя одна – запустить свои жадные лапы в мои деньги. Я, между прочим, женщина богатая, а ты, Рене, нищий.
– Нищий, куда тут денешься, – согласился капитан.
Ему нравилось пикироваться с Генриеттой. Она мгновенно могла преобразиться или в дикую кошку, или в веселую шалунью. Голова у нее работала что надо, и уж если она чего-то хотела, то вцеплялась в желаемое мертвой хваткой. Их игривые пререкания распаляли желание в них обоих, ожидающих того неизбежного момента, когда она проведет его в свой будуар. Рене Дюбуа оставался единственным клиентом Генриетты. Она не брала в расчет Калеба Каллагана, большого либерала и крупного дельца, которому лишь хотелось произвести впечатление на своих приятелей – таких же богачей, как и он сам. Все они занимались поставками сахара и ананасов с Гавайских островов. Каллаган отвалил десять тысяч долларов наличными за право наслаждаться ее прелестями.
– Итак, сколько же ты хочешь за крошку Андрию?
Рене с задумчивым видом погладил свою эспаньолку:
– Дай подумать.
Генриетта, продолжая мило улыбаться, начала прикидывать. Если Каллаган за нее без раздумий выложил десять тысяч, то сколько же он заплатит за прелести молоденькой девственницы? Пятнадцать тысяч? Да нет, это просто ничтожная сумма! Двадцать, а то и все двадцать пять тысяч долларов!
Рене, поставив бокал на стол, положил руки ей на плечи.
– А что ты скажешь, если я предложу продать девчонку прямо сейчас, с ходу?
– Да ты спятил! Она может принести мне целое состояние!
– Любая собственность в конце концов обесценивается, – напомнил ей капитан. – Особенно та, что из плоти и крови. Конечно, ты получишь за девчонку неплохие деньги, пустив с молотка ее девственность. Но в следующий раз она уже не будет девственницей, верно? И что ты будешь продавать тогда? Она, конечно, сохранит свою красоту, и мужчины не будут жалеть денег, чтобы обладать ею, но с каждым разом вкус новизны притупляется. Могу дать голову на отсечение, что через пару месяцев она будет приносить тебе столько же, сколько любая из твоих шлюх. Они же у тебя все милашки. Вот и подумай, дорогая, сколько заплатит какой-нибудь богач за право стать первым и единственным мужчиной, наслаждающимся прелестями юной красавицы.
Генриетта лихорадочно соображала. Если Калеб Каллаган отвалит двадцать или двадцать пять тысяч за то, чтобы попробовать девственницу, сколько же он заплатит за возможность забавляться с ней у себя дома? Он же мормон. У него уже есть две жены, и обе, между прочим, изрядные потаскухи. Он вполне может позволить себе третью. Ходят слухи, что Каллаган несметно богат.
У Генриетты загорелись глаза, и тоном, не терпящим возражений, она сказала:
– Мы попросим за девицу двести тысяч долларов!
Дюбуа, уже привыкший к тому, что в Сан-Франциско может быть всякое, тем не менее ахнул.
– А не слишком ли? Кто, скажи на милость, даже в этом Содоме отдаст двести тысяч монет за женщину, пускай даже девственницу? Да это просто нелепица!
Француженка обвила рукой шею капитана и, ласково перебирая пальцами густые волосы у него на затылке, чмокнула в подбородок.
– Дорогой, предоставь все твоей малышке. – Она одарила его хитрой улыбкой: – Если я сумею провернуть эту сделку, то будет только справедливо разделить прибыль из расчета восемьдесят процентов мне, а двадцать тебе. Что скажешь?
Дюбуа притворился, что раздумывает над ее предложением, хотя на самом деле уже принял решение. Сорок тысяч долларов превосходили его самые смелые ожидания.
– Ну, Генриетта, одно слово – мягко стелешь, да жестко спать, – заметил он, отнюдь так не думая. – Я слишком хорошо знаю, чем заканчиваются все поединки с тобой. Пусть будет по-твоему. Двадцать процентов меня устроят.
Генриетта рассмеялась низким, хрипловатым смехом и спустила с плеч платье, открыв великолепные груди, все еще высокие и крепкие, с сосками, похожими на две перезрелые земляники.
– Тогда, может быть, мы скрепим нашу сделку под одеялом? – застенчиво потупив глаза, прошептала она.
Дюбуа положил руки ей на плечи, склонился к соскам и принялся легонько покусывать их. Генриетта прогнулась назад и застонала от наслаждения. Капитан опустил платье еще ниже, и оно скользнуло на пол к ее ногам. Под платьем ничего не было, кроме двух подвязок из черных кружев. Ловко отправив их следом за платьем, Дюбуа начал страстно целовать роскошное тело женщины.
– Рене! – воскликнула Генриетта. – Я хочу твою прелесть! – Ее рука скользнула вниз. – Боже, какая сила, Рене! Я…
Договорить она не смогла, потому что капитан Дюбуа подчинился желанию дамы и дал ей то, о чем она так просила.
Глава 9
Первая неделя в Сан-Франциско стала для Андрии и Ли огромной радостью. Их поселили в лучшие апартаменты из двух комнат неподалеку от кабинета мадам. Внутреннее убранство комнат поражало чрезмерной чувственностью, которая, однако, не переходила в вульгарность. Атласная обивка мягкой мебели была присобрана по краям, образуя кокетливые оборочки, балдахин над кроватью Андрии напоминал взбитые сливки на свадебном торте, который Андрия видела на картинке в какой-то книжке. Все было выдержано в белом и нежно-розовом тонах.
– Именно таким я и представляла себе будуар французской куртизанки, – заметила Андрия. – Я даже начинаю чувствовать себя француженкой!
Она надменно вздернула головку и, покачивая бедрами, плавно прошлась по комнате.
– Замечательно! – сказал кто-то по-французски у нее за спиной.
Андрия, не знавшая, что выступает перед публикой, стремительно повернулась к двери и в растерянности прижала руку ко рту.
В комнату величественно вплыла Генриетта Д’Арси, за которой следовала целая свита служанок, нагруженных охапками шелкового и атласного нижнего белья, всевозможных платьев и другими предметами женского туалета.
Генриетта поражала воображение ярко-алым свободного покроя пеньюаром с широкими рукавами. Андрия уже неоднократно видела Генриетту, и та всегда была одета в алое, белое или черное.
Генриетта так объяснила ей свое пристрастие к этим цветам: – «Белый – это чистота, рождение и юность. Алый – годы, отданные чувствам, когда по жилам бежит горячая кровь. Ну а черный – тут она раскинула руки в стороны и опустила голову, – означает старость, тело, увядшее, как цветок осенью. Смерть».
– Ну что ж, милочка, сегодня твой дебют. И предупреждаю: никакого театрального подражания! Надо же, «французская куртизанка»!
– Я никого не хотела обидеть, – покраснела Андрия.
– Ничуть в этом не сомневаюсь! – рассмеялась Генриетта и, подойдя к девушке, приобняла ее за плечи. – Просто женщине не следует выступать в несвойственной ей роли. Вот я – французская куртизанка и, как всякая куртизанка, порочна. Такой я была и тогда, когда приехала в Америку. Ты же, милая девочка, экзотический цветок с Востока, чистый и утонченный. Поэтому тебе предназначена роль скромницы. Руки сложить перед собой, взгляд потупить. Говорить, только если к тебе обратятся. – Генриетта бросила долгий, оценивающий взгляд на Ли: – А как быть с тобой, мамочка? – В ее голосе прозвучала неприкрытая насмешка. – Сделать из тебя гордую родительницу этой восхитительной дочки? Дай-ка мне подумать… Пожалуй, твоя полнота и невзрачность сойдут для матери. Но зубы, Господи Боже мой, эти зубы! Надо пригласить доктора Лукаса, чтобы он хоть что-нибудь с ними сделал. – Она повернулась к служанкам: – Ну ладно, девочки, займитесь пока Андрией.
Следующие два часа стали для Андрии истинным мучением. Как всякая нормальная женщина, она знала, что значит быть хорошо одетой, но мадам Д’Арси своей придирчивостью просто сводила с ума.
Одного только нижнего белья Андрия перемерила не менее десятка вариантов, пока наконец Генриетта не остановила свой выбор на белом лифчике и шелковых кружевных панталонах.
– Соблазнительно, но скромно и со вкусом, – удовлетворенно кивнула она.
Выбор подходящего платья дался Андрии еще тяжелее. Девушка перемерила дюжину, прежде чем взыскательная мадам улыбнулась и захлопала в ладоши:
– В самую точку!
Оглядев себя в зеркало, Андрия вынуждена была признать, что платье действительно великолепно – из лионского белого шелка с набивными крупными розами, отделанное по подолу, вороту и рукавам белым кружевом.
– Теперь прическа. Что ты надумала, Хизер?
– Может быть, шиньон с сеточкой?
– Нет, слишком вычурно, – нахмурилась Генриетта.
– А если широкая заколка-пряжка и шелковая лента?
– Вот это другое дело! Только вместо ленты букетик фиалок или анютиных глазок.
Еще час ушел на прическу, и наконец мадам Д’Арси с удовлетворенным вздохом подвела итог:
– Время потрачено не зря, верно, мамочка?
Ли сияла от восторга:
– Она просто очаровательна!
– Очаровательна, – кивнула Генриетта. – Красива. Невинна. Но эта скромность и непорочность обещают в будущем никем еще не открытую чувственность. Прекрасно! – воскликнула она по-французски. – Думаю, наши гости будут весьма довольны, милочка.
Сердце Андрии сжалось. С того самого дня, когда она была выставлена на продажу в Макао и ее купил капитан Дюбуа, девушка понимала, чем все это кончится. При всей своей бьющей в глаза роскоши, при всей пышности апартаментов, при всех этих безупречно одетых красивых женщинах «Париж» оставался тем, чем и был, – самым настоящим борделем, который посещали богатые, но дурно воспитанные мужчины, причисляющие себя к местной аристократии. Андрия набрала в грудь воздуха и заставила себя задать главный вопрос:
– Мадам Д’Арси, я начну работать сегодня вечером? Внизу, вместе с остальными девушками? И буду с мужчиной? – Покраснев, она потупилась.
Генриетта рассмеялась и обняла девушку за плечи:
– Значит, мы приготовились немножко схитрить, а? Неужели ты думаешь, что твою девственность я продам за такую ничтожную цену?
– Не понимаю.
– Мое дорогое дитя, ты владеешь богатством, которого в Сан-Франциско нет ни у одной женщины старше двенадцати лет, – ты целенькая.
– Но мне казалось… то есть я хочу сказать, разве капитан Дюбуа привез меня сюда не для того, чтобы… – Она запнулась, пытаясь облечь свою мысль в слова.
– Дитя мое, ты исключительно удачливая девушка. Я тебе все сейчас объясню. Нет, ты не будешь продавать себя ночь за ночью разным мужчинам. Благодаря мадам Д’Арси сегодня ты проведешь ночь только с одним мужчиной. Очень богатым, но не слишком привлекательным. Тебя поселят в роскошном доме со слугами, которые будут рады выполнить любое твое распоряжение…
– Что вы такое говорите? – нахмурилась совсем сбитая с толку Андрия.
Генриетта улыбнулась и посмотрела на Ли:
– Ты и твоя мать обретете покровительство одного из трех самых богатых людей в Сан-Франциско, да что там – во всей Калифорнии!
Все сказанное Генриеттой испугало Андрию гораздо больше, чем перспектива работать на первом этаже, как другие девушки.
– Значит, мы будем проданы второй раз?
– Ну что ж, моя дорогая, слово сказано. Да, вас продадут тому, кто даст самую большую цену. Но это будет не так мерзко, как в Макао, где вы попали в грязные лапы этого негодяя Мендеса. Как я уже говорила, ты станешь содержанкой богатого и влиятельного человека. Если бы ты опросила всех женщин Сан-Франциско или любого другого города, то, готова держать пари, больше половины из них с радостью поменялись бы с тобой местами, моя прелесть. И заметь, не только незамужние.
Руки Андрии покрылись мурашками, и девушка зябко обхватила себя за плечи. Только воспоминания о Люке удерживали ее от того, чтобы покончить с собой. Все последние дни она явственно ощущала присутствие своего возлюбленного – ее нежного ангела-хранителя. Даже сейчас она слышала его тихий голос: «Будь храброй, любимая. Я здесь, я рядом, и ничего плохого с тобой не случится, если веришь в нашу любовь!»
Мадам Д’Арси взяла ее за руку.
– Моя дорогая, я провожу тебя в отдельный кабинет, где ты и встретишься со своим суженым. – Она рассмеялась: – Если бы меня кто-нибудь сейчас слышал, решил бы, что я сваха. Надо же – суженый! Хотя в какой-то степени это и есть сватовство.
Генриетта поманила Ли:
– Теперь разберемся с тобой, мамочка. Думаю, подойдет что-нибудь длинное и свободное. Естественно, черное, чтобы скрыть полноту. Отлично, девочки, поторопитесь!
Четверть часа спустя Генриетта провела Андрию и Ли в комнату, очень похожую на ее кабинет. Вот только обстановка явно указывала на присутствие мужчины. Картины на стенах были подобраны по сюжетам, подчеркивающим мужские пристрастия, – перестрелка, взвившиеся на дыбы дикие лошади, нападающие на поезд индейцы. В воздухе стоял явственный запах кожи, табака и виски. Вдоль одной из стен располагался бар. У стойки сидели двое мужчин, а третий выполнял обязанности бармена. Когда женщины вошли, все трое повернулись к двери.
Взгляд Андрии сразу приковал мужчина за стойкой – громадного роста с бычьей шеей. Хотя прожитые годы покрыли его лицо глубокими морщинами, а багровые щеки говорили о пристрастии к выпивке и о беспутном образе жизни, сходство было поразительным. Глаза, подбородок, высокие скулы, орлиный нос… Еще до того, как мадам Д’Арси представила его, Андрия точно знала, кто перед ней!
– Дитя мое, это Калеб Каллаган.
Отец Люка!
Андрии вдруг стало трудно дышать, и она невольно схватилась рукой за горло. Потом ее тело словно растворилось в воздухе, и Андрия потеряла сознание.
Откуда-то издалека, как сквозь вату, пробивались далекие возбужденные голоса:
– Она очень много пережила! – Голос мадам Д’Арси.
– Кажись, она просто хворая. На черта мне сдалась больная девка!
