– Вряд ли похороны такой уж подходящий повод для торжества, Роджер, – веско проговорил герцог.
      – Это как же понимать, сэр? – Роджер пристально посмотрел на тестя.
      – Очень просто. Мы только что похоронили Декларацию независимости и Конституцию страны.
      Капитан О’Нил был явно вне себя от ярости.
      – При всем уважении, сэр, – голос его от напряжения звучал как натянутая струна, – должен напомнить, что именно такого рода изменнические разговоры послужили причиной вашего изгнания из Ирландии.
      Не успел герцог и рта открыть для ответа, как Равена вскочила и отвесила мужу пощечину.
      – Да как ты смеешь так разговаривать с отцом, особенно после всего того, что он для нас сделал? И между прочим, мы в его доме.
      – Успокойся, Равена, – негромко сказал герцог. – У Роджера есть полное право отстаивать свое мнение. Впрочем, как и у меня. А по моему мнению, эта война – трагедия, не имеющая себе равных в истории этой великой страны, не только в ее прошлом и настоящем, но, наверное, и будущем. Если у нее вообще есть будущее. Во всяком случае, Америке понадобятся тысячи лет, чтобы залечить раны, нанесенные этой войной. Новый упадок Римской империи.
      – Не желаю я больше слышать эти пораженческие разговоры! Еду в штаб, надо выяснить, какие планы у Джеба. К ужину не ждите.
      После этой стычки Роджер стал в доме совершенно чужим. В начале мая он сделал герцогу нечто вроде официального заявления:
      – Сэр, военные обязанности не позволяют мне более уделять должное внимание хозяйству. Послезавтра президент Дэвис лично назначит нас с Джебом Стюартом на соответствующие должности в армии Конфедерации. И полагаю, вскоре мне придется принять участие в боевых действиях.
      Накануне этой торжественной церемонии за ужином собрались Роджер с Равеной, Джеб Стюарт со своей женой Флорой, а также герцог с герцогиней.
      – А ведь здорово они выглядят в этой серо-голубой форме, верно? – заметила Флора Стюарт.
      – Только относитесь к ней бережно, – криво ухмыльнулся герцог. – А то другой в обозримом будущем не предвидится.
      – Как вас понимать, сэр? – нахмурился Джеб Стюарт.
      – Чего же тут не понять? На Юге нет сколько-нибудь развитой промышленности. Пари готов держать, что эти серо-голубые мундиры были пошиты где-нибудь на Севере.
      – Ерунда, – фыркнул Роджер. – Вы, наверное, забыли про Англию и Францию. А ведь они всегда были на нашей стороне. Это главные потребители нашего хлопка. Только не говорите мне, что северяне блокируют наши порты. Да при первой же попытке вмешательства в торговые дела британский и французский флоты превратят американские военные суда в тлеющие головешки.
      – Ты действительно так думаешь, Роджер? – Герцог с легкой улыбкой отхлебнул глоток коньяка, которому всегда любил отдать должное после еды.
      – Разумеется.
      – От человека, так стойко приверженного Англии и ее политической доктрине, можно было бы ожидать большего понимания ее этической позиции. – Герцог тяжело вздохнул. – И Англия, и Франция давно отменили рабовладение в своих колониях и доминионах и осудили эту систему в мировом масштабе. И пусть их симпатии, в чем я не сомневаюсь, остаются на стороне Юга, ни та ни другая не окажут открытой поддержки, моральной и материальной, делу, из-за которого началась эта трагическая война. То есть сохранению и дальнейшему развитию самого института рабовладения. Нет, Роджер, тут ты заблуждаешься, и время это покажет. На самом деле Англия и Франция будут приветствовать морскую блокаду, ибо это даст им удобный повод отказать в помощи старым друзьям. Может быть, и найдется несколько смельчаков, которые на свой страх и риск и за баснословные деньги займутся поставками, но эти жалкие усилия никогда не получат открытой правительственной поддержки.
      Слова герцога оказались пророческими. Выступая в защиту права южных штатов определять собственную судьбу (проблема рабства при этом даже не упоминалась), ни Англия, ни Франция в действительности не предпринимали сколько-нибудь серьезных попыток прорвать установленную Севером морскую блокаду и наладить поставку промышленных товаров, в которых Конфедерация испытывала столь острую нужду.
      С любой точки зрения, как любил подчеркивать герцог в разговорах с зятем, у северян на руках все козыри. Промышленность. Железные дороги. Флот. Земельные ресурсы. Деньги.
      Но один козырь все-таки был и у южан: превосходная армия. Большинство лучших офицеров армии Соединенных Штатов встали под знамена Юга. Да и вообще мировая история показывает, что лучшие солдаты – это вчерашние крестьяне и что воинская доблесть всегда идет об руку с аграрным хозяйством.
      А вот северянам едва ли не всех своих высших начальников пришлось рекрутировать с гражданской службы: Гранта, Макдауэлла, Макклеллана. Что касается первого, то он работал на какой-то незначительной должности у своего отца, занимавшегося разного рода поставками, причем даже это место ему пришлось оставить из-за беспробудного пьянства.
      А среди генералов-конфедератов были такие яркие личности, как Роберт И. Ли, бывший начальник академии в Вест-Пойнте, Т. Дж. Джексон, по прозвищу Каменная Стена, П.Г.Т. Борегар и, наконец, несравненный Джеб Стюарт – гордость Вест-Пойнта.
      К тому же у южан было и то преимущество, что они вели оборонительную войну. Боевой дух солдат был выше и мотивы глубже – они защищали родную землю. Север же выступал в роли агрессора, и поначалу зеленые новички, составлявшие большинство дивизий генерала Ирвина Макдауэлла, наступавших в июле 1862 года на Ричмонд, слабо представляли себе, за что, собственно, сражаются. Между тем захват столицы Конфедерации был первейшей целью высшего командования Севера.
      21 июля 1861 года «волонтеры» Макдауэлла столкнулись с превосходно обученными частями Борегара у речушки в тридцати милях к югу от Вашингтона и потерпели сокрушительное поражение. Это столкновение вошло в историю как битва при Бул-Ран. Отступая, северяне наткнулись на отряды Т. Дж. Джексона, стоявшие, как каменная стена. После этого началось беспорядочное бегство, прекратившееся только у ворот в столицу Соединенных Штатов. На какое-то время судьба Вашингтона повисла в воздухе.
      Так по иронии судьбы конфедераты уже в самом первом крупном сражении Гражданской войны почти достигли той самой цели, которую ставили перед собою как раз северяне. А именно: овладение опорными пунктами противника.
      После битвы при Бул-Ран конгресс распорядился резко усилить кавалерию союзной армии. Задача непростая, поскольку северяне были по преимуществу городскими жителями – фабричные рабочие и конторские служащие. Мало кто из них вообще садился на лошадь.
      В этих условиях люди с военным образованием и кавалерийской выучкой вроде Брайена О’Нила были просто подарком судьбы. Ему присвоили чин старшего лейтенанта и назначили инструктором Десятого конного полка, базировавшегося в Эльмайе, штат Нью-Йорк. Для Брайена это было страшным разочарованием.
      – Какого черта, сэр! – взорвался он, когда его начальник сообщил ему об этом решении. – Я пришел в армию, чтобы воевать, а не давать уроки верховой езды городским щеголям.
      – Сочувствую вам, лейтенант, – сказал капитан Вандербильд. – Но если вы обучите сотню этих ребят хоть четверти того, что умеете сами, для нашего дела это будет куда важнее, чем доблесть в открытом бою с мятежниками. А как только доведем этих неумех до ума, обещаю, у вас появится возможность скрестить оружие с противником.
      В течение двух лет после начала Гражданской войны кавалерия федералов находилась в обороне. И лишь через два года майор Брайен О’Нил вступил в свой первый бой.

* * *

      Ну а капитану Роджеру О’Нилу так долго своего первого боевого крещения ждать не пришлось. В июне, возглавляя вместе с Джебом Стюартом конный отряд, он уничтожил аванпост противника у Фоллинг-Уотер, после чего Джеб был произведен в полковники, а Роджер заслужил майорское звание.
      Оба были и при Бул-Ран, и в тот самый момент, когда яростное сражение достигло своей кульминации, Стюарт предпринял молниеносную кавалерийскую атаку, которая впоследствии сделалась его визитной карточкой. Врубившись в строй знаменитых зуавов, считавшихся элитными частями армии северян, Стюарт обрушился на фланг противника, полностью расстроил его и превратил армию в охваченную паникой толпу, что и привело к беспорядочному отступлению до самого Вашингтона.
      Два месяца спустя Джеб Стюарт получил звезду бригадного генерала, а Роджера повысили до подполковника.
      В тот вечер офицерские казармы содрогались от громогласного застолья, а песни продолжались до самого рассвета. Под аккомпанемент Джо Суини, наигрывавшего, как всегда, на своем банджо, Джеб и Роджер распевали дуэтом.
      В первые два года войны Конфедерация торжествовала одну победу за другой. Предсказания насчет того, что установленная северянами морская блокада просто задушит Юг, оправдывались слабо. Оружие, боеприпасы и продовольствие текли из Мексики, а затем доставлялись в войска по Миссисипи. Пока адмирал Бьюкенен удерживал бухту Мобил, путь северянам к Мексиканскому заливу был заказан. Свою долю добычи приносили и отряды Джеба Стюарта, как вихрь налетавшие на тылы северян, приводившие солдат противника в немалое смятение, нарушавшие коммуникации, поджигавшие склады, занимавшиеся мародерством.
      Дважды Джеб, которому неизменно сопутствовал Роджер, бил во главе дивизий Северной Виргинии части армии «Потомак», которой командовал теперь генерал Джордж Макклеллан. В какой-то момент последний подступил почти к самому Ричмонду, и в июле 1862 года близкое падение столицы конфедератов казалось неизбежным.
      Однако Стюарт во главе двух с половиной тысяч всадников захватил в плен сотни солдат противника вместе с лошадьми и мулами, и Макклеллан вынужден был остановить наступление.
      А в августе того же года конные отряды Стюарта ударили в тыл армии генерала Поупа; его успел выручить Макклеллан, оправившись после тяжелого поражения у Ричмонда.
      Однако же это был очередной удар по противнику, понесшему тяжелые людские потери. Помимо того, Стюарт захватил немало трофеев, в том числе предмет особой гордости молодого генерала – личные вещи Поупа и секретную переписку.
      Джеб и Роджер удостоились личного поздравления генерала Ли и президента Дэвиса.
      – Да вы хоть понимаете, что происходит? – возбужденно говорил Роберт Ли, поворачиваясь к Джексону Каменная Стена, отбросившему войска Макклеллана назад, к реке Раппаханнок. – Линкольн приказал западной группировке армии Макклеллана усилить Поупа. Стало быть, все, что нам нужно, – это чтобы Лонгстрит ударил с северо-запада во фланг Поупу, пока к нему не подойдет Макклеллан.
      И вновь армия «Потомак» была отброшена через Бул-Ран почти к самому Вашингтону.
      И вновь, к вящему неудовольствию многих южан, включая горячие головы вроде Стюарта и Роджера О’Нила, Джексон Каменная Стена не воспользовался плодами победы.
      – Поймите меня правильно, Джеб, – говорил Роджер. – Ли – превосходный стратег, но, видит Бог, как полевой командир вы стоите их с Джексоном, вместе взятых. Окажись вы на месте Джексона – и по улицам Вашингтона уже не янки бы расхаживали, а наши.
      – Знаете, в чем вся беда? – мрачно заметил Стюарт. – Ли не хочет победы или, во всяком случае, поражения Союза, которому он в свое время присягнул на верность. Ему нужно только одно – чтобы правительство признало независимость Виргинии и других штатов Конфедерации.
      Это было не личное – общее несчастье солдат по обе стороны баррикады. Синдром Каина – Авеля. Брат против брата. Брат убивает брата.
      В битвах семи дней Джеб Стюарт противостоял своему тестю, генералу Филиппу Джорджу Куку, командовавшему у Макклеллана кавалерией.
      Одна из его золовок была замужем за главным хирургом армии конфедератов, а другая – за одним из генералов федеральных войск.
      26 октября 1862 года Макклеллан, вновь возглавивший армию «Потомак», предпринял очередное вторжение в Виргинию. Лонгстрит остановил его, и Линкольн заменил Макклеллана на генерала Амброза Бернсайда, которому было приказано атаковать Ричмонд. Это оказалось одним из самых неудачных решений, принятых президентом за все годы войны.
      С фанатичной решимостью, граничившей с безумием, Бернсайд обрушился с фронта на армию генерала Ли, окопавшуюся на высотах под Фредериксбергом. И хотя противник значительно превосходил их числом – сто тринадцать тысяч штыков против семидесяти пяти тысяч, – ветераны-конфедераты одержали в этой кровавой мясорубке, равной которой не знала до того история войн, победу.
      Шесть раз отважные пехотинцы армии северян ходили в атаку чистым полем против опустошительного огня артиллерии и батальонов противника. Голубые и серые мундиры, цвета федералов и конфедератов, – все смешалось в кучу. Сверкали штыки. Трепетали вымпелы на остроконечных пиках. И шесть раз атакующих отбрасывали назад, и перед каменными стенами, защищавшими оборонительные рубежи у Мэри-Хайтс, оставались тысячи трупов.
      В самый разгар боя Ли проговорил со слезами на глазах:
      – Может, это даже и хорошо, что война такое ужасное дело, а то, глядишь, и во вкус войти недолго.
      Когда все кончилось и подсчитали потери, выяснилось, что северяне оставили на поле битвы тринадцать тысяч солдат и офицеров, южане – пять с половиной.
      Фредериксберг, ужасы которого столь красочно описывали военные корреспонденты, произвел такое гнетущее впечатление и на Севере, и на Юге, что в высших кругах Ричмонда и Вашингтона начали поговаривать о необходимости скорейшего достижения согласия, иначе и в армии, и среди гражданского населения могут начаться бунты.
      Незадолго до Рождества 1862 года Линкольн обронил в разговоре с ближайшими помощниками:
      – Мы на грани национальной катастрофы.
      А участникам пышного новогоднего бала, устроенного в особняке Джефферсона Дэвиса, будущее, напротив, виделось в радужных тонах.
      Даже герцог Ольстерский вынужден был признать, что его пессимистические прогнозы касательно неизбежного развала Конфедерации оказались необоснованными. И оружия, и продовольствия, и одежды хватало. Боевой дух по сравнению с началом войны даже поднялся. Ричмонд по-прежнему оставался жизнерадостным, процветающим городом, ни в чем не испытывающим недостатка.
      Правда, приходилось считаться с начавшейся инфляцией. Одно яйцо стоило доллар, фунт кофе – пять. Но в «Равене», как и на других плантациях, жизнь текла спокойно и безоблачно.
      Мужчины ушли на фронт, и на плечи женщин легла вся ответственность за ведение хозяйства в условиях военного времени. Постановлением правительства, принятым сразу после объявления войны, хлопковые плантации превращались, по сути, в фермерские хозяйства. Здесь вовсю шили, ткали, красили – в общем, происходило возрождение старинных домашних ремесел. Женщины трудились в коптильнях и бесплатно раздавали пищу солдатам на марше. Равена, ее мать вместе с Джесси Фарнсворт и другими знатными дамами Ричмонда пять дней в неделю работали в госпиталях, оказывая помощь раненым. А помимо того, давали званые вечера и устраивали танцы для фронтовиков, находившихся в отпуске либо на излечении после ранения.
      – Рад, что ты сделалась такой патриоткой, – похвалил жену Роджер, которому накануне Рождества дали отпуск. – Генерал Ли называет тебя, твою мать и миссис Фарнсворт самыми сознательными из женщин Ричмонда, работающих на войну.
      – Я работаю не на войну, Роджер. Я работаю на мир. Я стараюсь сделать все от меня зависящее, лишь бы вернуть мир и покой в сердца людей, пострадавших на войне. А ведь большинство из них еще совсем мальчики.
      – Это герои. И они заслуживают не жалости, а гордости.
      Равена промолчала. Нет смысла объяснять Роджеру, что если уж и лежит в основе ее поведения патриотизм, то это патриотизм человечности. Любовь к ближним обоего пола.
       Нет человека, который был бы как Остров, сам по себе,писал Джон Донн. Каждый человек есть часть Материка… Я един со всем Человечеством.
      По какой-то ассоциации Равене вспомнилась Ирландия, и в горле ее встал комок.
      – Что-нибудь не так? – спросил Роджер.
      – Ничего. – Равена выдавила из себя улыбку. – Абсолютно ничего. Я рада, что ты дома, Роджер, и что ты жив и здоров.
      – Это правда?
      – Иначе бы я не говорила.
      Он потянулся обнять ее.
      – Все это время я надеялся, что отношения у нас наладятся.
      – Может быть. – Равена подставила ему щеку для поцелуя. – Дай мне немного времени, Роджер. Не торопи.
      – Как скажешь.
      Через два дня, в сочельник, Равена впервые за последний год легла с ним в одну постель. Для этого у нее были и свои причины, так что оправданий себе она не искала. Рейнолдс ушел на фронт вскоре после начала войны, а он был последним мужчиной, с которым она занималась любовью. Давно это было. Слишком давно для женщины с таким сексуальным аппетитом. Ну и разумеется, она чувствовала себя обязанной по отношению к мужу. Солдат, рискующий жизнью ради торжества дела, в которое он верит. Достойный мужчина. Храбрый воин. Несомненно, он заслуживает тепла и ласки. Она его жена.
      С того, самого первого раза, послужившего прелюдией к их совместной жизни, не было им так хорошо друг с другом.
      – Разлука смягчает сердца, – прошептал Роджер ей на ухо.
      «Воздержание горячит кровь», – подумала про себя Равена, но вслух ничего не сказала.
      Приподнявшись на локте, Роджер посмотрел ей прямо в глаза.
      – Чудесно было бы, если бы нынче ночью ты понесла, верно?
      – Чудесно, – искренне откликнулась Равена.
      – Вот это настоящий рождественский подарок, – засмеялся Роджер.
      Через неделю они были на президентском балу в честь Нового года.
      – Новый год – новое начало для Конфедерации, – провозгласил президент Дэвис первый в ряду бесчисленных тостов под шампанское, завезенное из заморских краев.
      А в сотне миль к северу, в Вашингтоне, шампанского не пили. Нечего было праздновать.
      В Белом доме президент Авраам Линкольн просматривал последний вариант документа, который ему предстояло вынести на суд народа Соединенных Штатов в новогоднюю ночь.
      Прокламация об освобождении.
       …При свидетелях подписываю и скрепляю печатью Соединенных Штатов…
       Президент Авраам Линкольн.
 
      В ту же самую ночь военный корреспондент Джулия Уорд Хау, описавшая некогда отступление Бернсайда после поражения при Фредериксберге, засмотрелась на мерцающие вдали, словно звезды на черном небе, огни военного лагеря. Потом она вернулась к себе в палатку и сочинила вдохновенное стихотворение, призванное поднять боевой дух северян:
      Труба Его трубит, назад пути уж нет. Предстанем в Судный день Пред Ним держать ответ. Не дрогнет же наш дух, И пусть разит рука. Бог с нами – на века.
      Впоследствии эти строки обрели бессмертие под названием «Боевой гимн Республики».

Глава 9