События, послужившие основой этой книги, восстановлены по подробным дневниковым записям, которые я начиная с 1847 года вела изо дня в день, из недели в неделю, месяц за месяцем, и так в течение многих лет. Да и сейчас продолжаю вести – и не перестану до тех пор, пока Провидение не положит конец моим дням на этой земле.
       Естественно, я позволяла себе кое-какие поэтические вольности – сокращала, а то и вовсе убирала куски, которые казались мне утомительными, ненужными и представляющими интерес лишь для меня самой. Равным образом я воспользовалась правом любого романиста так или иначе расцвечивать сохранившийся материал, чтобы вдохнуть жизнь в свое повествование.
       В нем есть эпизоды и события, в которых я лично участия не принимала, и персонажи, с которыми я лично не знакома. В этой связи считаю своим долгом заверить читателя, что в таких случаях я предварительно самым тщательным образом опрашивала лиц, которым эти события и эти люди известны не понаслышке.
       Хотелось бы также выразить искреннюю признательность и восхищение трем выдающимся женщинам, чей пример вдохновил меня на создание этой хроники:
       Эмилии Бронте, Жорж Санд, Мэри Шелли.
       (подписано) Равена Уайлдинг О’Нил 24 июня 1875 года

      Равена Уайлдинг оказалась на своем первом балу в десятилетнем возрасте – честь, повергшая столь юную особу в трепетный ужас. Тем более что бал давали не где-нибудь, а во дворце, и пригласил ее не кто-нибудь, а лорд Чарлз Кларендон, вице-король Ирландии. Мать Равены, Ванесса, герцогиня Ольстерская, начала готовиться к событию за три месяца. Естественно, за нарядами она отправилась в Париж, этот всемирный центр моды, где купила себе и дочери одинаковые бальные платья из лионского шелка, украшенные искусственными цветами и отороченные белым кружевом и зеленой лентой.
      У европейской аристократии XIX века вошло в моду одевать девочек, едва им исполнится пять лет, в точности на манер матерей, так что гардероб Равены ничем не отличался от гардероба самой герцогини.
      – Знаешь, Роза, я и так ужасно неуклюжая, – жаловалась Равена, – а тут еще ноги как ватные. – Помяни мое слово, когда буду спускаться по лестнице в бальную залу, непременно споткнусь и упаду прямо под ноги вице-королю, и юбка окажется на голове.
      Роза – бойкая блондинка с курносым носиком и лукавыми голубыми глазами. Отец устроил ее к Уайлдингам два года назад, когда ей исполнилось пятнадцать. В тот год урожай картофеля погиб от какой-то заразы. «Хотя бы есть станешь три раза в день, и крыша над головой будет», – говорил он, отправляя дочь на новое место. И словно напророчил. На следующий год и он, и мать Розы умерли от какой-то неизвестной болезни, вызванной продолжительным голоданием.
      – Может быть, и так, – рассмеялась Роза, натягивая Равене через голову муслиновую юбку, – но даже в этом случае увидит-то он немного, а?
      Равена улыбнулась и одернула подол.
      – Это уж точно. Удивляюсь еще, как это мужчинам удается вытерпеть, пока их жены разденутся перед сном.
      – Мисс Равена! – Служанка притворилась донельзя возмущенной. – Девушка в вашем возрасте не должна говорить такие вещи.
      – А как насчет девушек в твоем возрасте, Роза? Думаешь, я не знаю, чем вы с Кевином занимались на прошлой неделе в сарае?
      Роза вспыхнула и прижала руки к щекам.
      – Нехорошо так говорить, мисс Равена. А ну как герцогиня услышит? Она ведь может подумать, что вы не шутите.
      – А я и не шучу. – В глазах у Равены плясали огоньки. Она обожала такие игры. – Но можешь быть спокойна, дорогая, ябедничать я не собираюсь. – Равена опустила глаза и критически оглядела свою туго стянутую фигуру. – Я чувствую себя египетской мумией из лондонского музея.
      Поверх белых панталончиков, щедро украшенных вышивкой, кружевами и разноцветными лентами, на ней был надет кринолин из конского волоса и шерстяной пряжи. Кринолин покрывала пышная длинная, до пола, юбка, талию стягивал корсет. Далее – третья юбка, крепко накрахмаленная, и, наконец, муслиновая. И только потом – само бальное платье.
      Герцог с герцогиней появились в комнате в тот момент, когда Роза расчесывала Равене длинные темные волосы, которые отец так любил поглаживать.
      – Ты прямо как цыганка, – поддразнил он дочь. – Такие же черные волосы, фиалковые глаза и оливковая кожа. По-моему, ты унаследовала внешность от Великого Ши. Знаешь, ведь его дочь Эверио вышла некогда замуж за испанца?
      – Чепуха все это, не верь ни одному его слову, дитя мое, – рассмеялась герцогиня.
      – Верь не верь, а это правда. Это случилось во времена, когда Непобедимая Армада потерпела крушение в Ирландском море. Беднягу выбросило на берег полумертвым. Говорят, Эверио влюбилась в него с первого взгляда и возилась с ним, пока он окончательно не встал на ноги.
      – Прекрасная моя цыганочка, как говорит отец. – Ванесса О’Коннел Уайлдинг погладила дочь по волосам. – И ты действительно красавица, дитя мое.
      – Но до тебя мне далеко, мамочка. – Равена с обожанием посмотрела на мать своими огромными глазами.
      – Вы словно близняшки, – сказала Роза.
      Она была не права. Герцогиня – крупная женщина с властными манерами, да и каштановые волосы и матовая кожа у нее не такие, как у Равены. Но в том, что это мать и дочь, сомневаться не приходилось. Неуловимое сходство было заметно во всем, особенно в разрезе глаз.
      Равена прижала руки к плоской груди.
      – Ну уж тут-то нас точно не примешь за близняшек. – Она лукаво подмигнула матери. У герцогини была полная, налитая грудь, горделиво возвышавшаяся над корсетом.
      – Не надо умничать, юная леди, – притворно рассердилась герцогиня, грозя ей пальцем.
      – А я и не умничаю. Просто все слишком хорошо заметно. Просила же я Розу не напяливать на меня корсет.
      – Пора уже привыкать к нему, дорогая.
      – Никогда я, наверное, не привыкну так одеваться. А это все… – Равена ударила ладонью по пышным юбкам, – такая тяжесть, что на ногах едва стоишь. Мальчикам лучше, верно?
      – Н-да, – неопределенно протянула герцогиня. – Впрочем, не зря, наверное, говорят, что в нашем мире правят мужчины. А теперь поторапливайся, не то опоздаем. Как только будешь готова, зайди ко мне, у меня для тебя сюрприз.
      Когда отец с матерью вышли, Равена обернулась к служанке:
      – Скажи мне, Роза, почему считается, что мужчины лучше женщин?
      Роза беспомощно пожала плечами:
      – Так уж устроена жизнь, мисс Равена. Сильные командуют слабыми. Ведь так всегда было, разве нет? Мужчины больше и сильнее женщин.
      – Но не умнее, а это главное.
      – Ну как же не умнее, мисс Равена? – покачала головой Роза. – Знаете вы хоть одну женщину-врача? Или юриста? Или члена парламента?
      Глаза у Равены потемнели, из фиалковых превратились в лиловые, как бывало всегда, когда она злилась.
      – Да, но только потому, что мужчины разрешают нам лишь вязать, шить да играть на пианино. Они хотят превратить нас в рабов, держать в цепях, как англичане держат в цепях ирландцев. Так отец говорит, я слышала.
      При таком повороте разговора Роза поежилась.
      – Не говорите так, мисс Равена. Ну вот, теперь все в порядке. Идите к матушке. Что она там за сюрприз вам приготовила?
 
       …Как англичане держат в цепях ирландцев…
      Хорошо ему, хозяину, так страстно выступать в защиту ирландцев! Герцог Ольстерский! Сын богатого английского помещика, которому Корона даровала 21 тысячу акров земли!
      Восемь тысяч помещиков владели тремя четвертями всей ирландской земли, и большинство из них – англичане, которые даже не видели своего неправедного богатства, оставив его на попечение алчных надсмотрщиков, управляющих да арендаторов. Видели они только результаты – муку, масло, жир, говядину, свинину да еще денежную мзду – все то, что отправляется в Англию для домашнего употребления и на экспорт. А безземельные ирландские крестьяне надрывали живот и умирали ради того, чтобы наполнить заграничную бездонную бочку соками своей родной земли, которая постепенно приходила в разор. Они едва концы с концами сводили, оставаясь на своей «национальной диете» – картошке да кислом молоке.
      Отец Розы был из числа того полумиллиона людей, которых в 1843 году оторвали от родных домов и собственного клочка земли, чтобы у англичан был скот пожирнее. Все им мало. И не возразишь – об этом позаботился закон против папистов 1691 года.
      Католикам – никаких гражданских прав. Католикам – никакого образования. Католикам запрещается отправлять службу в своих церквах. И еще соль на раны – все католики обязаны ежегодно платить десятину англиканской церкви. Католикам запрещается вступать в браки с протестантами и даже покупать у них землю. И если кому-нибудь – таких очень-очень мало – и удается заполучить крохотный надел, закон, написанный под английскую диктовку, велит делить все имущество между сыновьями. При этом если кто-нибудь из сыновей – протестант, так как иные от отчаяния переходили в англиканство, – все имущество достается ему.
      В 1847 году парламент принял Акт о бедных, лишающий всяких налоговых привилегий любого ирландского крестьянина, владеющего более чем четвертью акра земли. Очередной пример наглого вымогательства, направленного на то, чтобы выбить у ирландцев, все еще тянущихся к родному очагу, последнюю почву из-под ног.
      Беззастенчивые агенты по найму по собственному произволу выдают разрешение или отказывают жителям в праве возобновлять контракт на обработку им же принадлежащей земли, и, чтобы это право получить, почти всегда приходится давать солидную взятку.
      Как поется в песенке, популярной среди воинственно настроенной молодежи, Ирландия – это самый печальный край на всем белом свете.
      Люди тут всю жизнь обречены на рабский труд на полях. Вход в мир коммерции и промышленности, которым управляют по ту сторону пролива английские хозяева, им заказан.
      Лично против герцога Ольстерского Роза ничего не имела – он гораздо лучше своих отца или деда, кому как раз и пожаловал земли король Георг. Ни тот ни другой так ни разу и не удосужились пересечь пролив и хотя бы посмотреть на тех несчастных трудяг, которые по шестнадцать часов в сутки гнули спину, чтобы в хозяйских погребах было вволю еды и вина.
      Эдвард Ши Уайлдинг на них не походил. Он уволил всех этих управляющих, надсмотрщиков, агентов по найму и, поселившись в Ольстере, сам начал управлять своим имением. Произошло это двадцать лет назад. Спустя какое-то время он женился на ирландской девушке; Роза поймала себя на мысли, что вообще-то Ванессу О’Коннел типичной ирландкой не назовешь. Она – из знати, троюродная сестра великого ирландского патриота Даниела О’Коннела.
      О’Коннел: Великий Освободитель. Основатель Католического общества – первой организованной группы сопротивления английскому владычеству, Даниел О’Коннел стал первым католиком – мэром Дублина и первым католиком-ирландцем – членом нижней палаты английского парламента.
      Со временем герцог Ольстерский сделался больше ирландцем, чем англичанином. Вот и Равене говорит: «Ирландцы в цепях…» Хороший, справедливый по отношению к своим арендаторам и слугам хозяин, порядочный человек.
      Равена осторожно постучала в дверь материнской спальни.
      – Входи, дорогая, – послышался голос Ванессы. Отец тоже был здесь; он стоял за спиной жены, глядящейся в настольное зеркало.
      При виде дочери герцог расплылся в улыбке и раскинул руки:
      – Выглядишь потрясающе, дорогая. В этом чудесном платье ты совсем взрослая. И впрямь – юная леди.
      Не сдержав довольной улыбки, Равена подбежала к отцу и крепко прижалась к нему.
      – Опять дразнишься, папочка?
      – Да нет, я серьезно. Даже и не думал, что ты такая высокая.
      – Это все каблуки.
      – Никакие не каблуки – просто чудо. Золушка на балу.
      – Надеюсь, в тыкву в полночь не превращусь, – хихикнула Равена.
      Герцогиня круто повернулась на вращающемся стуле.
      – А Золушка и не превращалась в тыкву. Не помни ей платье, милый.
      – Ладно, в таком случае помну твое. – Герцог со смехом наклонился и обнял жену.
      Равена от души любила родителей. Она считала их самой красивой парой в мире. Отец – высокий, широкоплечий смуглолицый мужчина весьма приятной наружности. У него черные глаза – которые становятся совсем узкими, когда он смотрит на кого-то с неудовольствием. Они достались ему в наследство от Великого Ши, Черного Ирландца.
      Шесть поколений назад род Ши жил в Ирландии; один из его представителей сражался под знаменами Рыжего Хью О’Нила, когда в 1599 году ирландцы одержали свою последнюю крупную победу над англичанами. Но после того как О’Нил в конце концов капитулировал перед королем Яковом Первым, Ши был отправлен в английскую тюрьму. Говорили, что в Ирландии не найдется тюремных стен, достаточно крепких, чтобы удержать его. Ирландская почва для Ши – то же самое, что волосы для Самсона. Оторванный от Ирландии, с ее красотами, звуками, запахами, этот человек как-то поник. Может, он стал мудрее, но лишился того огня, что поддерживал его в непрестанных и неравных сражениях с врагом. Но Ольстер – Ольстер остался в его крови.
      Освобожденный по амнистии из тюрьмы – но только после того, как он принял клятву на верность Короне, – Ши женился на англичанке, дочери английского лорда, с которой познакомился на организованной Комитетом протестантов демонстрации за справедливое отношение к Ирландии. В результате этого брака на свет появились трое детей. И теперь, когда сменилось не одно поколение, герцог обнаружил, что одна из дочерей Ши была его прапрапрабабушкой.
 
      Герцогиня открыла шкатулку с драгоценностями и извлекла ожерелье, серьги и браслет. Все из чистого золота. Ожерелье особенно нравилось Равене – оно было сделано в виде цепочки из разноцветных драгоценных камней, перемежающихся золотыми листиками. Серьги свисали почти до самых плеч.
      – А это тебе, Равена. – Герцогиня указала на лежавшую на туалетном столике коробочку в белой бумаге. – Можешь открыть.
      Затаив дыхание, девочка сорвала обертку, и глаза ее расширились от восторга. Шкатулка была в точности такая же, как у матери.
      – Ну давай же, хватит глазеть, – подтолкнул ее отец.
      Дрожащими руками, с бешено колотящимся сердцем девочка медленно, растягивая удовольствие, откинула крышку. Точно. Именно это она и ожидала увидеть.
      В точности такое же ожерелье. И серьги. И браслет. Только размером поменьше – под возраст и под рост обладательницы.
      – О, мамочка, какая красота! – Равена кинулась в объятия Ванессе, расцеловала ее и снова повернулась к отцу: – И тебе тоже спасибо, папочка. Вы оба такие добрые. Я люблю вас.
      Отец обнял ее и прижал лицом к своему светлому камзолу.
      – Надеюсь, все будут любить тебя так же, как любят родители.
      Герцогиня придирчиво оглядела дочь:
      – Когда она вырастет и станет женщиной, молодые люди, если я хоть что-нибудь в этом понимаю, будут с ног сбиваться, лишь бы завоевать расположение и угодить нашей маленькой Равене.
 
      Бальные торжества и вообще атмосфера во дворце вице-короля оказались вовсе не такими страшными, как представлялось Равене. Из экипажа ей помог выйти молодой человек – таких красавцев она в жизни не видывала – в зеленой ливрее с золотыми галунами, алом жилете, белых бриджах и шелковых чулках.
      – Это генерал? – шепотом спросила она у отца.
      – Боюсь разочаровать тебя, родная, – рассмеялся герцог, – но это всего лишь лакей.
      Дворецкий, застывший в ожидании на верхней ступеньке красивой лестницы, ведущей в бальную залу, был не менее элегантен. Он откашлялся и провозгласил:
      – Герцог и герцогиня Ольстерские с дочерью, леди Равеной О’Коннел Уайлдинг.
      Став между дочерью и женой, герцог неторопливо повел их наверх.
      Затаив дыхание, Равена двигалась за родителями вдоль вереницы гостей. Сплошь незнакомые лица, даже не лица, а пятна какие-то. Кроме лорда Кларендона. «Мадам», «Сэр», поклоны, реверансы, улыбки, от которых начинают болеть мышцы лица.
      Впрочем, в светских делах Равена Уайлдинг была не такой уж простушкой. Как себя вести, она знала – недаром, едва научившись ходить, наблюдала с верхней площадки лестницы за роскошными приемами, которые устраивали ее родители. Красивые мужчины, блестящие женщины – высшая каста. Но этот бал – нечто особенное. Здесь она не зрительница, а участница, но дело не только в этом.
      На отце было традиционное для людей его круга одеяние. Цилиндр, фрак, под ним белый жилет. Рубашка с кружевными манжетами, шелковый галстук.
      Многие мужчины были одеты так же. Но на большинстве – яркие костюмы, вполне достойные соперничать с женскими нарядами. Карминовые, ярко-красные, зеленые, лиловые, бледно-голубые цвета – обладатели этих форменных одежд были похожи на петухов, собравшихся потанцевать. Черные шелковые чулки. Короткие, до колен, панталоны. Равене казалось, что она при дворе французского короля Людовика Пятнадцатого.
      Все вокруг так и мелькает в цветном калейдоскопе.
      – Это государственные служащие, – пояснил отец. – У них так принято – нечто вроде формы. Вон тот малый в оранжевом – гофмейстер. Нет, префект. Гофмейстеры носят красное.
      Подошел лорд Кларендон и обнял Равену за плечи:
      – Самая красивая здесь девушка. Мой кандидат на звание королевы бала.
      – Благодарю вас, милорд, – вспыхнула Равена.
      Лорд Кларендон, крупный мужчина с бакенбардами, был, наверное, самым популярным у местной публики в череде вице-королей. Подобно герцогу Ольстерскому, графу Тайрону и другим вельможам, принявшим на себя груз ответственности, налагаемой большими земельными владениями, наместник британской короны жил среди ирландцев уже многие годы. Все эти люди куда лучше понимали и куда больше уважали местные традиции, чем соотечественники-помещики, оставшиеся в Англии. Они были здесь выразителями тех особенностей английского самосознания, на которые как на козырную карту рассчитывали в борьбе за независимость воинственные ирландские националисты наподобие Дана О’Коннела, Уилла Смита О’Брайена, Джона Митчела и Джона Блейка Диллона.
      – Хочу тебя кое с кем познакомить, дорогая, – улыбнулся лорд Кларендон. – Если точнее, то их двое.
      Он повел девочку в противоположный конец зала.
      – Я бы пригласил тебя потанцевать, Равена, но, полагаю, ты предпочтешь кого-нибудь помоложе.
      – Ах, что вы, сэр, я с удовольствием потанцую с вами, – робко запротестовала Равена.
      – Ну разумеется, разумеется. Ага, вот они. – Лорд Кларендон подвел Равену к двум молодым людям в красных мундирах и темных панталонах. На ногах у них были кожаные башмаки – тоже форменные.
      На вид Равена дала юношам лет по тринадцать-четырнадцать. На самом деле им было двенадцать, просто из-за высокого роста они выглядели взрослее.
      Это были близнецы, похожие друг на друга как две капли воды, отличающиеся разве что цветом волос. Равена, хоть дамам это и не пристало, разглядывала их с откровенным любопытством. У одного волосы были вьющиеся и темные, почти как у нее самой. У другого – копна золотистых кудрей. Во всем остальном, как уже говорилось, они были словно отлиты в одной и той же форме. Одинаковые пронзительно-зеленые глаза. Одинаковые, с аристократическим изгибом, брови и орлиные носы. Одинаковая линия скул.
      Какие красивые мальчики, подумала она.
      При виде вице-короля оба разом подобрались.
      – Молодые люди, это мисс Равена О’Коннел Уайлдинг, дочь герцога Ольстерского. Равена, позволь познакомить тебя с Роджером и Брайеном О’Нил, сыновьями графа Тайрона. Полагаю, нынешним летом вам всем придется много времени проводить вместе. Ваши отцы изъявили согласие участвовать в работе специального комитета, который будет заниматься распределением продовольствия и одежды в соответствии с Актом о бедных, только что принятым в парламенте.
      – Мисс Уайлдинг. – Роджер, златокудрый, отвесил ей вежливый поклон.
      – Равена – какое необычное имя. – Брайен, темноволосый, решительно оглядел ее с головы до ног.
      – Прошу извинить, – сказал вице-король, – по-моему, меня разыскивает леди Кларендон. Может, удастся затеряться в толпе. – С этими словами он поспешно удалился.
      – А что, чудесное имя, Брайен, – укоризненно заметил Роджер.
      – Испанское, – пояснила Равена.
      – Точно. Только увидел тебя, как сразу подумал: вот испанская милашка, – произнес Брайен на деревенский манер.
      – У нас это имя в роду, – рассмеялась Равена. – Мой прапрапрадед – может, одно или два «пра» я упустила – служил в Непобедимой Армаде, потерпевшей крушение в Ирландском море. Его вынесло на берег без сознания, и его нашла дочь Великого Ши – мой отец происходит из гэльского королевского рода. Она выходила его, и они поженились.
      У Брайена в глазах заплясали огоньки.
      – Итак, у вас в жилах течет горячая испанская кровь, мисс Равена?
      – Брайен! – Брат бросил на него испепеляющий взгляд. – Что у тебя за манеры?
      – Извини, милашка, он прав. Я просто неотесанный мужлан. Видишь ли, братишке вместе с его собственными хорошими манерами достались и мои. Он у нас настоящий денди. Родился на полчаса раньше меня, так что номер первый достался ему.
      У Роджера сжались кулаки. Он с такой откровенной ненавистью посмотрел на брата, что Равене даже страшно стало. Да, эти двое не очень-то любят друг друга, подумала она.
      – У вас потрясающая форма, – сказала Равена, меняя тему. – Вы из какой школы?
      – Дублинская королевская кавалерийская академия, – сказал Роджер. – Второй класс. А вы учитесь в школе?
      Равена почувствовала, что снова краснеет.
      – Нет, у меня домашние учителя. Но когда исполнится четырнадцать, пойду в старшие классы. Сейчас мне двенадцать, – приврала она.
      – Ну как же, ври больше, двенадцать, – насмешливо фыркнул Брайен. – Смех да и только. Это нам с Роджером по двенадцать, а ты рядом с нами ребенок.
      Равена надменно вздернула подбородок и сморщила нос:
      – Не могу не согласиться, Брайен, вы действительно неотесанный мужлан. Не пригласите меня потанцевать, Роджер?
      Тот поклонился и предложил ей руку:
      – Почту за честь.
      Глядя, как эти двое входят в круг пар, кружащихся под звуки вальса Штрауса, Брайен снова презрительно фыркнул.
      – Посмотрим, какова ты будешь через пару-тройку лет, – негромко пробурчал он, не спуская с Равены глаз, до тех пор пока она не исчезла из виду где-то в районе возвышения, на котором играл оркестр.

* * *

      Итак, с самой первой встречи отношения в этом треугольнике установились на долгие годы вперед.
      Роджер, златокудрый, всегда был вежлив и предупредителен – настоящий джентльмен в полном смысле этого слова.
      Брайен, темноволосый, – буян, невежа, неукротимый задира, – совершенно не умел прилично вести себя в обществе. Все лето он, казалось Равене, с каким-то садистским удовольствием всячески задирал и преследовал ее; доходило даже до того, что, разыгравшись, таскал за волосы и швырял на землю. Тогда Равена этого не понимала, но Брайен вел себя отвратительно не только ради того, чтобы позлить ее, но и пытаясь произвести впечатление. Особенно это касалось его совершенно немыслимой речи.
      Вот он смеется, забавляется вовсю, а мгновение спустя становится мрачен и задумчив.
      Когда Равена как-то спросила, откуда эти необъяснимые перепады в настроении, он серьезно ответил:
      – Я – ирландец. Мой предок – Рыжий Хью О’Нил, первый граф Тайрон, ты у нас не одна королевской крови. Мы – странный народ и любим предаваться темным мечтаниям.
 
      Поднимаясь некоторое время спустя в дамскую комнату, расположенную на втором этаже резиденции вице-короля, Равена увидела Брайена, приникшего ухом к соседней двери. Заметив ее, он прижал палец к губам:
      – Тихо, у них там сэр Чарлз Тревельян, канцлер английского казначейства. Гнусная, доложу тебе, личность.
      Равена заглянула в узкую щель между косяком и неплотно прикрытой дверью.
      – Это как раз он сейчас говорит, – пояснил Брайен.
      Сэр Чарлз был высоким мужчиной с пышными усами, в мундире бригадира драгунского полка.
      – Я лично против этого Акта о бедных. Он только поощряет лентяев и бездельников.
      – Сэр Чарлз, – вежливо возразил герцог Ольстерский, – неплохо бы вам поездить по сельским районам, особенно на западе. Возьмите хоть Голуэй – да это же просто сплошное кладбище. Люди там мрут как мухи. Их хоронят в общих могилах. Куда ни глянь, мужчины и женщины на себе волокут покойников.
      Высокий широкоплечий мужчина с темными волосами и грубым, словно из известняка вырубленным лицом поддержал герцога:
      – Да, сэр Чарлз, это надо увидеть своими глазами.
      – Это мой отец, – прошептал Брайен.
      – В прошлый четверг мне встретился мужчина, он буквально полз вдоль дороги. Настоящий скелет. Я остановил экипаж и спросил, не могу ли чем-нибудь помочь ему. Он поблагодарил и сказал, что добирается до католической церкви в полумиле отсюда, чтобы умереть на освященной земле.
      – Полно, дружище. – Сэр Чарлз поднял брови. – Не хотите же вы сказать, что посадили его к себе в экипаж?
      – Именно так я и поступил.
      Сэр Чарлз недоверчиво покачал головой:
      – Считайте, что вам крупно повезло, сэр, если не заразились какой-нибудь мерзостью от этого существа.
      – Существа? – В разговор вступил мужчина, чья фигура и изборожденное морщинами лицо выдавали многолетние страдания. – Так, стало быть, вы к нам относитесь, сэр Чарлз? Что-то в этом роде я читал на прошлой неделе в передовице «Таймс». Как же там говорилось? «Нам остается только радоваться, что вскоре на берегах Шаннона останется так же мало ирландцев, как краснокожих на берегах Гудзона». Такова и ваша позиция, сэр?
      – Что это, интересно, за старикан? Этого англичашки он, во всяком случае, не боится, – прошептал Брайен.
      – Да он и людей поважнее сэра Чарлза не боится, – снисходительно бросила Равена.
      – А тебе откуда знать, малявка?
      – Оттуда. Он мне четвероюродный дядя. Даниел О’Коннел. Тот самый.
      Брайен резко повернулся к ней. Глаза у него округлились, рот широко открылся от изумления:
      – Как ты сказала? Тот самыйДаниел О’Коннел? Перестань меня разыгрывать.
      Но сэр Чарлз сразу же подтвердил слова Равены.
      – Господин О’Коннел, подобную бездушную и дерзкую позицию я, естественно, не разделяю. – Сэр Чарлз извлек небольшую золотую табакерку, высыпал на ладонь горстку ароматного табака, ловко клюнул своим длинным носом и откашлялся. – Тем не менее нельзя, на мой взгляд, не видеть в картофельном голоде и эпидемиях, уносящих ежегодно сотни тысяч жизней, некоего божественного промысла.
      – Позвольте уточнить: число умерших приближается к миллиону, и конца этому не видно, – заметил О’Коннел.
      – Пусть так. В общем, я хочу сказать, что за последнее время ирландская проблема утратила свое чисто земное измерение. А если так, то разве не следует отсюда, что и решение ее надлежит отдать в руки Провидения?
      Наступило гнетущее молчание, которое нарушил лорд Кларендон:
      – Клянусь честью, более бесчеловечного заявления касательно ирландских дел мне в жизни слышать не приходилось. Не думаю, что во всей Европе найдется еще хоть одно правительство, которое бы вот так же либо закрывало глаза на то, что происходит в западной Ирландии, либо даже проводило политику хладнокровного и систематического истребления целого народа.
      – Не мелите вздор, Кларендон! – взорвался дородный лысый мужчина, говоривший с оксфордским акцентом. – Мы же толкуем не о людях – о дикарях. Или по крайней мере о тех, кого цивилизация и не коснулась. Не примите, разумеется, на свой счет, господа. – Говоривший чинно поклонился герцогу и графу. – Люди вашего ранга и воспитания так же далеки от ирландских мужланов, как мы, англичане, от этих мерзких валлийцев или американцы от негров. В конце концов в ваших жилах течет английская кровь. А я говорю о дикарях, о фанатиках, которых всячески подначивают нечестивцы священники.
      – Сукин сын! – Не успела Равена и глазом моргнуть, как Брайен распахнул дверь и ворвался в комнату.
      Собравшиеся дружно повернулись к нему.
      – Что-что вы сказали, молодой человек? – холодно переспросил сэр Чарлз.
      Граф Тайрон посмотрел на сына с каким-то безумным отчаянием во взгляде; это чувство все чаще охватывало его по мере того, как Брайен становился старше.
      – В чем дело? Как ты смеешь сюда врываться?
      Брайен изо всех сил впечатал кулак в ладонь.
      – А почему ты позволяешь этой жирной английской свинье говорить с собою как с лакеем? Ты – О’Нил. Да Рыжий Хью в гробу бы перевернулся, доведись ему услышать этот разговор!
      У графа вся кровь отхлынула от лица. Он побелел как мел. От сильной пощечины мальчик свалился на пол. Из уголка рта у него сочилась струйка крови.
      Граф склонился над сыном и негромко сказал:
      – Это тебе за то, что ты позволил себе поступить подобным образом в присутствии лорда Кларендона и остальных господ. Мальчишка! Дурак! Романтик! – повысив голос, с презрением продолжал он. – Рыжий О’Нил, как вам это нравится? В нашем роду целые поколения были британскими подданными и верными последователями англиканской церкви. А теперь вставай и извинись перед сэром Чарлзом.
      «А иди ты к черту!» – вертелось на языке у мальчика.
 
      Но в последний раз, когда он позволил себе повысить голос на отца, его выпороли так, что он несколько недель не мог сесть на лошадь, а это – наказание похуже, чем порка. Брайен О’Нил будто родился в седле. Больше того, он чувствовал себя словно частью лошади. Любимцем его был Рыжий, черный арабский скакун с белой звездой посреди лба. На нем он объездил чуть не всю Ирландию. Изумрудные холмы Керри. Могучие скалы Моэра, возвышающиеся над грозной Атлантикой. Плодородные долины Шаннона и Ли, поля Ленстера и Килкенни, простирающиеся почти до самого Дублина. Пшеница на них – почти в человеческий рост. Настоящий рай.
      Здесь никогда не бывает слишком холодно или слишком жарко. Снега почти нет. Даже в августе зной к вечеру спадает. Но больше всего Брайену с его склонностью к туманным мечтаниям нравилась зима. Тогда он седлал своего любимца и неторопливо ехал вдоль унылого берега, подставляя лицо пронизывающему ветру, вглядываясь в океан, вслушиваясь в рев волн, накатывающих на береговую полосу.