Глава 1

Говорят, у каждой собаки есть свой день. Был ли согласен Траффлис с таким предположением – весьма сомнительно. Резвый кролик, соблазнительные мусорные свалки, тусовки со свободными собратьями на углах улиц для собак высшего класса – желанная, но неисполнимая мечта в их затворническом существовании. Траффлис, как и все прочие, с кем имел дело Юстас Баннет, вынужден был ходить по струнке. Если кто-то думал, что для удовлетворения жажды власти мистеру Баннету с лихвой хватало жены, брата, пивоваренного завода и городского совета, то он его недооценивал. Покойному, хотя и далеко не оплакиваемому Юстасу Баннету, был присущ самый закоренелый людской порок, о котором так справедливо сказал Эдмунд Барк: «Власть постепенно искореняет в душах людей все человеческие достоинства и добродетели». Увы! Траффлис влачил собачью жизнь в полном смысле этого слова. Даже непоколебимая преданность, свойственная его породе, порой едва выдерживала чрезмерные испытания, которые устраивал псу хозяин.

И все же Траффлис тоже поимел свой день. Стал ли он адекватной компенсацией за жизнь, в которой его то холили, то избивали плеткой, это мне неизвестно и остается за пределами моего воображения. Но, по крайней мере, все закончилось посмертной известностью. А посмертная слава – вне всякого сомнения – в списке лучших вещей следует сразу же за счастливой жизнью.

Траффлис удовлетворил амбицию всех попранных существ. Плутоватая мордашка этого фокстерьера появилась на первых полосах иллюстрированных газет Объединенного Королевства и смотрелась ничуть не хуже физиономии Гитлера, невротической бульдожьей челюсти Муссолини, плотно сжатых, словно запечатанных губ мистера Болдуина и неприкрытых прелестей банных красоток.

В смерти, как и при жизни, Траффлис и его хозяин оказались неотделимы. Рядом с собачьей мордой красовался и портрет Юстаса Баннета: недовольный рот, пенсне – единственное, что привлекало внимание к его холодным и самодовольным глазам, в целом выражение лица, создающее впечатление убожества его обладателя, наряду с высоким самомнением и скрытой безжалостностью. Что же касается заголовков…

Впрочем, мы забегаем вперед, как сказал маленький мальчик, когда заболел в канун Рождества.

Получив приглашение, Найджел Стрэнджвейс, естественно, не мог и представить, в какие зловещие обстоятельства оно его ввергнет. Будь то любая криминальная проблема, этого еще можно было бы ожидать, но приглашение пришло от Женского астбургского литературного общества, и в письме, которое впоследствии вошло в уголовное дело Баннета, говорилось следующее:

«Дорогой мистер Стрэнджвейс!

Как секретарь местного литературного общества (пусть и бедного, но зато своего), осмеливаюсь вас спросить: не соблаговолите ли вы нас посетить?

Мы изучили вашу небольшую, но восхитительную книгу о поэтах эпохи Каролингов и теперь жаждем удостоиться привилегии встретиться с ее автором. Желание воочию увидеть человека, способного просто говорить о сложном, – вполне простительная людская слабость, а потому надеемся, вы снисходительно отнесетесь к нашей просьбе.

Мне известно, как вы, писатели, заняты, но я почти уверена, что наш энтузиазм послужит вам достаточной компенсацией за потраченное время. Боюсь, мы не сможем выплатить вам гонорар, однако, полагаю, наши фонды позволят нам покрыть ваши издержки, если возникнет такая необходимость. Пожалуйста, посетите нас, если сможете. Нам подойдет любой день в июле.

Искренне ваша София Каммисон

P.S. Мы живем в середине округа Харди.

P.P.S. Мой муж встречался с вами в Оксфорде и будет весьма рад возобновить знакомство».

– О боже! – воскликнул Найджел, холодно взирая на письмо поверх чашки утреннего чая. – Вот что происходит из попыток подвизаться на литературном поприще. И почему я не остановился только на раскрытии преступлений?

– Ну так и что же проистекает из попыток заняться писательским промыслом? – поинтересовалась Джорджия с соседней кровати.

– О, ты здесь? Знаешь, никак не привыкну, проснувшись утром, видеть рядом женщину.

– Это зрелище все-таки лучше, чем, проснувшись, найти в своей спальне fer de lance [1], а именно так произошло, когда я…

– Ради бога, избавь меня от своих воспоминаний! Прибереги их для своей книги путешествий «Три тысячи миль через кусты на мотоцикле с коляской» или под любым другим названием, которое ты собираешься ей дать.

– Ты душка. Я так рада, что вышла за тебя замуж.

– Если так, сделай одолжение – поезжай вместо меня.

– Не понимаю, о чем таком ты толкуешь?

– Об этом, – ответил Найджел, протягивая письмо. – Какая-то отвратительная зануда желает, чтобы я отправился в Дорсет и обратился с речью к ее – будь оно неладно! – литературному обществу. Литературное общество – надо же! Не можешь ли ты меня заменить?

– Позволь глянуть. – Протянув руку, Джорджия взяла письмо.

– Обрати внимание на вычурность. У этой Софи, наверняка, вытаращенные глаза цвета поблекшей фиалки, а разговаривая, она брызжет слюной. Ее друзья говорят: «Бедняжка Софи! Она так артистична, знаете ли!» Распространенный тип девственницы, которая…

– Что за чушь насчет девственницы? Из ее постскриптума следует, что она замужем.

– О, до него я еще не дошел. Никогда не читаю постскриптумы… разве только если в них есть какая-то зацепка.

– Ну, тогда это тот самый постскриптум. В нем говорится, что они проживают в центре округа Харди.

– Это было ясно уже из обратного адреса на конверте.

– А в постпостскриптуме сообщается, что ее муж знал тебя в Оксфорде.

Найджел сел на кровати.

– А вот это, пожалуй, интересно.

– Ты помнишь его?

– Смутно… Любопытно, что эта шустрая перечница упомянула о нем лишь в постскриптуме, да и то во втором. Очевидно, ревнует его и немилосердно клюет, хотя своим приятельницам постоянно жалуется, что у Герберта нет души и он ее не понимает. Ее миссия – приобщить мужа к культуре и высшим духовным ценностям вкупе с прочей мурой. Но насколько я его помню, она взвалила на себя непосильную задачу. Впрочем, возможно, взяла над ним верх. Женам это всегда удается.

– Так уж и всегда?

– Увы, да.

– Не верю ни одному твоему слову. Даже готова с тобой поспорить: эта София Каммисон – настоящая интеллигентная женщина с такой же хорошей фигурой, как и ее чувство юмора. Письмо написано не без иронии и, по сути дела, не дает тебе возможности для отступления.

– Куда как убедительно! И ты думаешь, я поеду туда безо всякого гонорара – в лучшем случае мне оплатят дорогу, да и то под вопросом – только затем, чтобы выиграть у тебя в этом пари жалкий фунт?

– Не выиграть, а проиграть.

– Очень хорошо, это решает дело. Я отправлюсь туда лишь для того, чтобы доказать мою правоту. Пожалуй, будет интересно глянуть, во что превратился старина Каммисон.

– Ах, ничто человеческое тебе не чуждо, не так ли? Ты воплощенная в явь мечта редактора. – Джорджия сморщила носик.

– Сейчас, когда я смотрю на тебя в холодном свете утра, ты и в самом деле выглядишь как мартышка.

– Найджел, дорогой!

– Увы, не внешне! Литературное общество! «Ничто человеческое»! Ба!

На самом деле это абсурдное пари с Джорджией пробудило в Найджеле куда больший интерес, чем он сам предполагал, пока спорил с женой.

Когда поезд, пыхтя, пробирался сквозь сочный июльский ландшафт Дорсета, Найджел вновь извлек письмо миссис Каммисон. Теперь он почти смирился с необходимостью нанести этот визит, поскольку Джорджия, странная тяга которой к самым удаленным и неудобным для обитания частям земного шара снискала ей известность исследовательницы, отправилась скитаться по Гебридским островам. С таким же успехом он мог бы поехать в любое другое место и не встречаться с… этой странной женщиной Каммисон, в отношении которой Джорджия конечно же была не права, но желание поскорее покинуть опустевший дом подсказало и маршрут. Теперь, изучая письмо Софии Каммисон, Найджел представил ее себе одной из тех кошечек, у которых в мягких лапках скрываются острые коготки. Наверняка из того сорта женщин, которым необходимо что-нибудь возглавлять, если не литературное общество, то какой-нибудь комитет в честь Дня флага или Женскую консервативную лигу, Движение за эмансипацию, Общество по сохранению домашних ремесел – любой из бесчисленных видов деятельности, дающих праздным женщинам возможность вмешиваться в жизнь других людей. Ну, в него-то ей не удастся запустить свои коготки!

В должное время автобус-развалюха провез Найджела по крутой, узкой главной улице небольшого дорсетского городка и высадил у дома номер 3 на Паунд-стрит. Жилище выглядело прочным, величественным, хотя и не очень большим. В лучах вечернего солнца камень его стен отливал цветом абрикоса.

Медная табличка на двери гласила: «Герберт Каммисон FRCS». Конечно, Найджел тут же вспомнил, что Каммисон изучал медицину. Надо же, этот унылый, диковатый и циничный малый в силу никому не ведомой алхимии вдруг превратился в образчик профессиональной этики и терпения, необходимых для общения с больными. Но то что это тот самый Герберт Каммисон, который как-то ночью развесил на веревке во дворе все ночные горшки, какие только смог достать, сомнений не вызывало. «Tempora mutantur, – пробормотал Найджел, переступая порог, – et nos mutamur in illis» [2].

Облицованный камнем холл был темным и холодным. Служанка взяла у него чемодан и проводила в гостиную. Намерение Найджела с самого начала дать понять Софии Каммисон, что он не потерпит никакой чепухи, так и не осуществилось. Не заметив пары ступенек, ведущих в комнату, Найджел чуть не растянулся в присутствии хозяйки, а пока восстанавливал равновесие, моргая от сильного света, в ушах его раздался веселый голос:

– О, все в порядке! В первый раз это случается со всеми. Я постоянно говорю Грэйс, что надо предупреждать людей.

Найджел обменялся рукопожатиями с обладательницей голоса. Миссис Каммисон оказалась цветущим, хорошо сложенным созданием, розовощекой и голубоглазой, словно воплощенная картинка здоровья. Ей можно было дать любой возраст в пределах от двадцати пяти до тридцати пяти лет, и выглядела она как мечта художника викторианской эпохи для воплощения на холсте образа молочницы, не будь на ней шикарного платья и очков в роговой оправе, которые как-то не вязались с этим образом.

Найджел непроизвольно пробормотал:

– Выходит, Джорджия оказалась права.

– Джорджия… права? Это ваша жена, не так ли?

– Да. Но это длинная и дискредитирующая меня история.

– Так поведайте мне. Можете рассказать ее за чаем. Вы же еще не пили чай, верно? Извините, что не смогла встретить вас – Герберту после полудня понадобилась машина.

Найджел ел с аппетитом, как всегда, и миссис Каммисон взирала на него с неприкрытым удовлетворением, словно мать, наблюдающая за сыном, у которого вновь появился интерес к домашней пище. Спустя некоторое время она напомнила:

– Ну а как насчет дискредитирующей истории?

– Видите ли, – начал Найджел, осторожно подбирая слова, – все дело в вашем письме. По нему я… э… представил вас одной, а Джорджия – другой.

– Ваш рассказ не выглядит как длинная история.

– Вполне возможно. Это потому, что я опускаю… э… дискредитирующие детали.

– Могу себе представить…

– Искренне надеюсь, что – нет. Но серьезно, вы не соответствуете вашему письму.

Глаза Софии Каммисон блеснули. В тон ему она ответила:

– А вы не выглядите как знаменитый сыщик-любитель.

– О боже! – в смущении воскликнул Найджел. – Вы знаете об этом?

– Я читаю газеты. В прошлом году в них столько писали о вас в связи с чаткомбским делом. Именно тогда вы и встретили вашу жену, не так ли?

– Да. А как, по-вашему, следует выглядеть сыщику-любителю?

– Я вам скажу, только сначала поведайте, какой вы меня представляли.

– Ну, как говорят, сами напросились, себе на голову, – начал рассказывать Найджел.

Миссис Каммисон, откинув голову назад, от души смеялась во время его повествования. Ни один мужчина не может оставаться полностью равнодушным к женскому смеху, если она смеется над его идеями… даже если эти идеи не слишком серьезные.

Немного задетый, Найджел заявил:

– Зачем же вы тогда написали такое вводящее в заблуждение письмо? По вашей милости из-за него я проиграл целый фунт.

– Ох, да просто я думала, что к писателю надо обращаться именно таким образом. Решила: если он глупец, то это польстит его тщеславию, если нет – прочтет между строк.

– А поскольку я не прочел между строк, то следовательно?..

– О, я не это имела в виду… в самом деле не это! – воскликнула миссис Каммисон, густо покраснев, что придало ей вид глупышки, сбитой с толку.

«Но на самом деле она не глупа», – подумал Найджел. Уверенность этой женщины в себе сделала для нее необязательным учиться всяческим ухищрениям: у нее изощренный интеллект, но в сердце своем она искренна. Сообразительна – письмо тому доказательство – и способна на легкое озорство, подобно обезьянке. Возможно, хороший мим.

– А сейчас ваша очередь объяснить, – напомнил он.

– Ну, как полагаю, мое представление о детективе базируется на Шерлоке Холмсе, отце Брауне и Пуаро.

– Да, весьма сложный собирательный образ. Высокий и маленький, толстый и тощий…

– Не перебивайте! У него пронзительные глаза, которые видят вас насквозь. Он делает зловещие выводы из самых что ни на есть невинных замечаний. И конечно, крайне эксцентричен. Вы эксцентричны?

– Трудный вопрос: некоторые мои друзья считают, что я излишне эксцентричен, другие – что недостаточно.

– Мне вы кажетесь вполне ординарным.

Найджел, обычно гордившийся тем, что выглядит вполне обыденно, сейчас ощутил себя слегка задетым. Странно, но это безыскусное создание ухитрилось зацепить его за живое. Возможно, потому, что все сказанное ею предельно честно и просматривается насквозь. И тогда в порядке самозащиты от ее откровенности он принял игривый тон.

– А как насчет преступлений в здешних краях? Есть ли тут у вас премиленькие убийства, которые я мог бы с блеском раскрыть? Или хотя бы случай шантажа? Был бы премного обязан.

София Каммисон слегка замешкалась, но затем сказала:

– О нет, боюсь, что нет. У нас тут очень законопослушная община. Кстати, после собрания к нам зайдет мистер Баннет и кто-нибудь еще. Ему не терпится встретиться с вами. Надеюсь, вы не возражаете?

На самом деле Найджел возражал, и даже очень. Это одно из тех неудобств, с которыми авторы, однако, вынуждены мириться: после лекции, когда ты уже изнемогаешь от усталости, подходят люди и начинают тебя бомбардировать вопросами, мнениями, спорными идеями. Естественно, Найджел вежливо ответил, что это ему доставит удовольствие. А что еще ответишь?

Часом позже, переодеваясь к обеду, он мысленно вернулся к состоявшемуся разговору. Было в нем что-то такое, что его тревожило. Только что? Миссис Каммисон заявила, что детективы делают зловещие выводы из самых невинных оговорок. Но это верно, как верно и то, что детективу многое может сказать пауза или замешательство при ответе на вопрос. Вот! Наконец-то до него дошло! После его «игривого» вопроса насчет «преступлений в здешних краях» возникла слабая, ничем не оправданная пауза. А когда София ответила: «О нет, боюсь, что нет», ее голос прозвучал уж слишком нормально, так, будто она подражала своему нормальному тону. И тут же резко сменила тему разговора. Конечно, вполне возможно, что это ее естественная манера. Но Найджел свято верил: если кто-то намеренно меняет тему беседы, то зачастую между тем, о чем только что шла речь, и этим новым существует подсознательная связь. Но какую можно увидеть связь между преступлением и теми людьми, которые подойдут после собрания, если, разумеется, не считать криминалом досаждение измученному автору дурацкими вопросами? Один какой-то человек был упомянут по имени. Кто же именно? Ах, мистер Баннет. Возможно, родственник композитора Баннета, автора псалмов, которые так любят распевать хором в деревушках.

Потом случилось так, что имя таинственного мистера Баннета вновь всплыло за обедом, хотя и в контексте, весьма далеком от церковной музыки. Найджел твердо верил в правильность первых впечатлений. Он считал, что узнать о человеке в первые десять минут можно гораздо больше, чем в последующие десять дней, потому что тогда мысль еще не предвзята, а интуиция подобна гладкой восковой пластинке, способной воспроизвести четкий отпечаток. Поэтому, потягивая шерри и болтая о пустяках с миссис Каммисон, он зорко следил за ней и ее мужем. В смуглом, немногословном докторе Каммисоне было трудно узнать сорванца, с которым он учился десять лет назад. Непроницаемое лицо, тихий голос, две вертикальные складки над переносицей, указывающие на тревогу или озабоченность. Во всех движениях вкрадчивость, как у кошки, и нежные, очень чувственные руки – руки хирурга. Казалось, ножом, вилкой и бокалом они орудовали сами по себе и могли бы продолжить эту работу даже в случае сна или смерти их владельца. За время обеда Найджел лишь один раз увидел улыбку Герберта Каммисона – она предназначалась жене, когда в разговоре наступило краткое затишье. В ней сочетались теплота и сочувствие.

Взаимоотношения этих двоих людей, очевидно, были наилучшими. Никаких раздражительных замечаний одного в адрес другого с намеками на собственное превосходство, что так характерно для плохо подобранных семейных пар, когда они оказываются среди посторонних людей. Ни какого соперничества в попытках привлечь к себе внимание гостя. Найджел праздно размышлял, чего это ради София Каммисон с ее темными волосами и яркой кожей одета в такие безжизненные пастельные тона, вместо того чтобы носить что-нибудь бросающееся в глаза, когда и всплыло опять имя Банкета. Каммисон спросил, что Найджел предпочитает: виски или пиво. Он выбрал пиво. А пока крутил в пальцах бутылку, увидел на ней этикетку: «Пивоваренный завод Баннета. Майден-Эстбери. Дорсет».

– Это как-то связано с человеком, с которым я встречаюсь вечером? – спросил Найджел и внезапно ощутил за столом какую-то напряженность.

– Да, он владеет местной пивоварней, – настороженно, тщательно подбирая слова, ответила миссис Каммисон, а затем быстро, без запинки продолжила, обращаясь к мужу: – Мистер Баннет пожелал встретиться с мистером Стрэнджвейсом, поэтому я пригласила его и еще несколько человек заглянуть к нам после собрания.

– О, – произнес Герберт Каммисон, – я понимаю.

На первый взгляд этот разговор мог показаться вполне обычным, но Найджел почувствовал в тоне миссис Каммисон как бы указание: «Не выказывай удивления, Герберт. Предоставь мне управиться с этим». А ответ ее мужа прозвучал как неохотное согласие.

– Ну, – провозгласил Каммисон своим обычным мрачным тоном, – за удачу! – Он поднял бокал и погрозил пальцем Найджелу – жест, внезапно перекинувший мостик между Оксфордом и Майден-Эстбери, – и добавил: – Я вот беспокоюсь, не пьем ли мы сейчас беднягу Траффлиса.

– Пьем… Траффлиса? – в изумлении переспросил Найджел.

– Герберт! – возмутилась миссис Каммисон. – Не будь столь вульгарным! В любом случае, то пиво еще не дозрело.

– Я бы не возражал. Это лишь добавило бы крепости.

– Да о чем таком вы толкуете? Какой-то старый дорсетский рецепт пива?

– Не совсем так, – пояснил Каммисон. – Две недели назад в один из чанов упал Траффлис – собака Юстаса Баннета. Счастливое избавление для отвратительной маленькой зверюшки – я бы так назвал это происшествие. Но Баннет делает из этого черт-те что.

– «Счастливое избавление»?

– Да, – отчеканил Каммисон. – Я подозреваю у Юстаса Баннета наличие садистских наклонностей. Среди прочих «достоинств».

– Герберт! – воскликнула жена. Причем в ее восклицании слышалось нечто большее, чем упрек шокированной женщины.

Герберт мрачно отозвался:

– Ну, возможно, «подозреваю» не совсем верное слово. Мы все знаем…

– Вы не возражаете против вопросов в ваш адрес? – поспешно перебила мужа София, обратившись к Найджелу.

Тот поморщился.

– Боюсь, это часть нашей сделки, – ответил Найджел.

После обеда они направились в городской зал – пыльное, старомодное, унылое место, пахнущее лаком и стылым чаем, или, как вообразил Найджел, центр всех наиболее склочных и бестолковых действ Майден-Эстбери, от дешевых распродаж до дознаний. Так сказать, интеллигенция городка там уже собралась. Найджел бы представлен туго затянутой женщине агрессивного вида, которая в своем облачении вполне могла бы олицетворять богиню Общественного Благоденствия («Это мисс Меллорс, наш президент»), после чего последовал у нее в кильватере к помосту.

Богиня Общественного Благоденствия тяжело на него дыхнула, извлекла флакон одеколона, щедро полила себя и пробасила:

– Рада, что вы пришли. Удачного вам начала! Волнуетесь?

– Скорее, парализован, – откликнулся Найджел. – Однако надеюсь обрести в себе силы, после того как нагрузился великолепным пойлом вашего мистера Баннета. Хорошая, бодрящая влага, не так ли?

– В самом деле? «Хорошая» – слово, которое мне не подобает использовать применительно к пиву. Я вице-президент Общества Голубой ленты. Наша цель – запретить все спиртные напитки, наступить, так сказать, ногой на шею алкоголя.

– Ох, – только и нашелся что сказать Найджел, осознавая – все, на что наступит нога мисс Меллорс, имеет весьма малый шанс выжить. Он повозился со своими бумажками и начал рассматривать аудиторию.

Превалирующая часть лиц выглядела так, что Найджел не на шутку забеспокоился: а будет ли удобоварима для них лекция о поэтах послевоенного периода? Хотя теперь уже было поздно что-либо менять. Первый ряд занимали – рассматривая слева направо – две леди с огромными слуховыми трубками, похожими на рога изобилия; мальчишка, сосущий леденец и выглядевший мятежником (а как же иначе, рассудил Найджел, если его сюда насильно затащили?); сельского вида женщина – предположительно его мамаша, которая явно чувствовала бы себя более комфортно, если бы здесь обсуждались цены на крупный рогатый скот, а не трескучие рифмы; старый джентльмен, заранее уже поднесший согнутую ладонь к уху, и две монашки. Далее три стула оставались пустыми, а на последнем восседал, излучая сияние, помощник священника.

– Разве… э… все эти люди – члены литературного общества? – робко спросил он у мисс Меллорс.

– О нет. Мы объявили, что лекция проводится для широкой публики. По окончании всем обещаны кофе и сандвичи.

«Ясно, – подумал Найджел, – вот почему и кворум. Однако она могла бы изложить мне все это в более тактичной манере. «Хлеба и зрелищ» – как говорили в древнем Риме. Причем я здесь, разумеется, в качестве «зрелища».

– Конечно, сюда допущены только респектабельные люди, – подсластила пилюлю мисс Меллорс.

– Ну разумеется.

Когда мисс Меллорс встала, чтобы представить его (отнюдь не в нескольких словах и подобранных не совсем удачно), Найджел продолжил изучение аудитории. Его внимание привлек джентльмен в третьем ряду, холодно разглядывающий лектора через стеклышки пенсне. Найджел внезапно ощутил к нему сильную неприязнь: его круглое лицо и маленький недовольный рот удивительно сочетались со скаредностью, аскетизмом и невежественностью, отражающимися в глазах. Не отрывая пристального взгляда от Найджела, этот человек что-то сказал увядшей, жалкой на вид женщине, презрительно скривив при этом рот. Та повернулась к нему и ответила, не поднимая глаз, выражая полную покорность, словно она была его собакой. Позади них, на некотором расстоянии, сидели знакомые люди: как всегда сдержанный, без тени улыбки Герберт и его жена, лукаво улыбающаяся Найджелу. Справа от них устроился молодой человек с бакенбардами в запятнанном твидовом пиджаке и рубашке хаки. Он явно пытался отстраниться от всего происходящего. Презрительная складка его губ Найджелу кого-то смутно напомнила. Но вот кого? Рядом с ним другой молодой человек, по-видимому, уже спал. «Несомненно представитель местной прессы», – решил Найджел.

Мисс Меллорс, погоняя себя в хвост и гриву, добралась до заключительной части речи и заговорила совершенно другим тоном, который, очевидно, приберегала для разглагольствований в особых случаях, дабы продемонстрировать свой интеллект. Найджел предпочел бы ее нормальный, неисковерканный бас.

– …И я уверена, нынешним вечером все мы чувствуем себя привилегированными, удостоившись чести увидеть столь выдающегося автора. Нам хорошо известно и другое поприще мистера Стрэнджвейса. Нет сомнения, что, будучи выдающимся сыщиком, сегодня он даст нам ключ к пониманию современной поэзии, а я знаю, что большинство из нас в этом нуждаются. – («Ха! Ха! Слушайте! Слушайте!» – неожиданно проревел старый джентльмен, с ладонью, поднесенной к уху.) – Ну, вы явились сюда не затем, чтобы любоваться мною, поэтому без лишних слов я хочу попросить мистера Стрэнджвейса прочитать нам его замечательную лекцию. Итак, мистер Стрэнджвейс!

Найджел встал и осчастливил присутствующих своей лекцией…

Когда с этим было покончено и собравшиеся расправились с кофе и сандвичами, мисс Меллорс предложила задавать вопросы.

Какой-то джентльмен с белыми усами внезапно встал и разразился филиппикой против якобы большевистских тенденций молодых поэтов. Свою речь он закончил на вопросительной ноте, умудрившись при этом ни о чем не спросить. Поэтому Найджел счел возможным отделаться таким же ответом – мол, многое из сказанного оратором действительно имеет место.

Затем встала довольно хорошенькая молодая женщина, покраснела и заявила, что, как ей кажется, в современной поэзии нет музыки.

Найджел процитировал несколько пассажей, чтобы доказать обратное.

Другая, менее привлекательная особа, с выступающими вперед зубами и теософистским блеском в глазах, поинтересовалась:

– А как насчет музыки сфер?

В чисто грамматическом смысле это был первый вопрос, но так как Найджел не знал на него ответа, он предпочел отмолчаться. Во время возникшей неприятной паузы его выручил молодой человек в рубашке хаки.

– Каково ваше мнение о сюрреализме? – свирепо спросил он.

Найджел высказал свое мнение о сюрреализме на языке, понятном аудитории, но заслуживающем осуждения с точки зрения цензуры. Молодой человек предпринял попытку вступить с ним в жаркую полемику, но тут же был осажден негодующим взглядом мисс Меллорс и резким подъемом со стула того самого джентльмена, к которому Найджел ощутил антипатию с первого взгляда.

– Мистер Баннет, – представила его мисс Меллорс.

«Так это и есть мистер Баннет, – подумал Найджел. – Я мог бы и догадаться».

Все головы повернулись к местному пивовару, который, приладив на носу пенсне, сухо кашлянул и произнес потрескивающим голосом:

– Не думаю, что с пользой для себя мы должны заниматься разбором сюрреализма. Мы можем и не быть экспертами в вопросах искусства, – его маленький рот скривился в сторону последнего спикера, – но мы в состоянии распознать невменяемость, когда ее видим.

– Верно! Верно! – воскликнул мужчина с белыми усами.

Мистер Баннет снял пенсне и, указав им на Найджела, продолжил:

– Сэр, вы сказали, что современные поэты склонны к отображению правды и исследованию реальности. Боюсь, в силу этого результаты их труда оставляют желать лучшего. У меня иная точка зрения. Можете думать обо мне, как о старом чудаке, но я читаю моего Теннисона, моего Броунинга, моего… э… Шекспира и не хочу реальности в поэзии. Ее вполне достаточно в повседневной жизни. Если я захочу реальности, то загляну в гроссбух мясника.

Мистер Баннет сделал многозначительную паузу. Увядшая женщина, рядом с ним, захихикала, что послужило сигналом для вежливого смеха остальной аудитории.

– Нет, сэр. – Неожиданно голос мистера Банкета стал пронзительным. – Я жду от поэта красоты, я хочу, чтобы он помог мне забыть уродства и мытарства этого мира и увел меня в сказочный сад.

– Я уверен, сэр, – ответил Найджел самым что ни на есть вежливым тоном, явно переигрывая, – ни один современный поэт ни за что не пожелает повести такого, как вы, в райские кущи.

На миг воцарилась тревожная тишина – аудитория пыталась вникнуть в точное значение его слов. Затем молчание стало холодным, как арктическая ночь, нарушаемое единственным звуком, который вполне мог оказаться посапыванием представителя местной прессы.

– Очевидно, то, что я не пожелал подмазаться к мистеру Баннету, пришлось не по вкусу вашим согражданам, – заметил Найджел, возвращаясь вместе с миссис Каммисон к ней домой.

– Это так, – ровно проговорила она, – ведь он здесь высокоуважаемая персона… как они говорят. – Затем внезапно захихикала, погрозила воображаемым пенсне Найджелу и скрипуче, почти в точности подражая одной из интонаций мистера Баннета, произнесла: – «Я прошу поэта повести меня в сказочный сад». – И, помолчав, нормальным голосом добавила: – Сказочный сад, сад, где обитают феи. Возможно, это не так уж и нелепо? Феи ведь злобные сверхъестественные существа, не так ли?

Найджел смешался и, решив не отвечать на вопрос, который ему не понравился, сказал шутливым тоном:

– А вы на диво замечательный мим.

– Да, так мне все говорят. Вам бы следовало глянуть на эту улицу в лунном свете – здесь такие премилые тени. Хотя полная луна уже пошла на убыль.

Что за странную смесь прямоты и таинственности являет собой эта женщина? Ее замечание о луне и тенях напомнило Найджелу одну из мелодий Брамса, и он тихо начал ее напевать.

Он все еще мурлыкал ее, когда они остановились у парадной двери, и София Каммисон, взяв его за руку, попросила:

– Найджел, не гладьте больше мистера Баннета против шерстки, если можете.

На сей раз ее голос прозвучал нейтрально и невыразительно. Да и в самих словах миссис Каммисон, казалось, не было ничего такого, чем можно было бы объяснить легкую дрожь, пробежавшую по спине Найджела. Но у него было такое ощущение, будто сам дух Страха намеренно коснулся его своим леденящим перстом.

Пятью минутами позже удобную, хотя и не прибранную гостиную миссис Каммисон наполнили люди. Мисс Меллорс заняла большую часть дивана. Найджел был представлен Юстасу Баннету, затем патетически выглядевшей женщине – его жене, потом молодому человеку в рубашке хаки, Габриэлю Сорну, и еще нескольким людям, чьи имена он не запомнил.

Герберт Каммисон занялся напитками, наливая их с заметной ловкостью и поднося каждый бокал к свету, словно пробирку.

– Виски, шерри, коктейль или томатный сок? – обратился он с ничего не выражающим лицом к мисс Меллорс.

– О, вы невозможный человек, – шумно засмеялась она. – Все время пытаетесь заставить меня нарушить обет воздержания.

Очевидно, у своих сограждан доктор ходил в фаворитах.

– Миссис Баннет?

Та слегка вздрогнула и, едва дыша, произнесла:

– Ох, вы ко мне? Пожалуйста, немного шерри, – затем извиняюще оглянулась на своего мужа.

– А ты уверена, что не предпочитаешь воды со льдом, Эмили? – отозвался скрипучим голосом Юстас Баннет, позвякивая связкой ключей в кармане.

На мгновение повисла неловкая пауза. Но почти тут же доктор Каммисон заявил непреклонным тоном:

– Здесь нет воды со льдом.

Эмили Баннет, поймав взгляд Найджела, болезненно вспыхнула и сказала:

– Нет, дорогой, я думаю, что мне хочется шерри.

Найджел заметил, как слегка напряглись лицевые мускулы Баннета. Интересно, задумался он, с каких пор миссис Баннет осмеливается перечить мужу? Не было сомнения, что позже она за это заплатит. И вдруг он ощутил, что проникается все большей и большей антипатией к пивовару.

Немного погодя разговор стал общим. Затем Габриэль Сорн подошел к Найджелу и заговорил о сюрреализме. Говорил он убедительно, так что вскоре и другие стали его слушать. Но когда Сорн это обнаружил, его довольно наивный энтузиазм неожиданно иссяк. Скривив рот и с выражением наигранного цинизма Сорн изрек:

– Конечно, преимущество этого метода в том, что сознательно вы не отвечаете за то, что создаете, а следовательно, не открыты для критики.

– А вы сейчас не предаете свои убеждения? – мягко спросил Найджел.

Молодой человек бросил на него испуганный, почти уважительный взгляд, затем сделал изрядный глоток виски – он нагружался им довольно основательно – и воскликнул:

– Да, и уже не в первый раз! Я их всю жизнь предаю. Знаете ли вы, что я пивной бард?

Юстас Баннет снял пенсне и открыл было рот, но Сорн его опередил:

– Вы еще не видели некоторые из моих… случайных виршей, назовем их так. Например, такие:

Тут вмешался Юстас Баннет, произнеся холодно-учтивым голосом:

– Мистер Сорн выполняет для нас некоторую рекламную работу, мистер Стрэнджвейс, среди прочих своих… э… обязанностей.

– Ну, что ж, это определенно привлекает к вам публику, – откликнулся Найджел. – Я за все, что делает поэзию популярной. Дайте обычному человеку привыкнуть к стихам, как таковым, – будь они на рекламных щитах, в фильмах, да где угодно – и это предоставит ему шанс захотеть прочесть более серьезные работы.

– Я не согласен, – возразил Сорн. – Поэзия никогда не сможет стать снова средством общения. Она должна апеллировать к небольшому кругу высокообразованных, чувственных людей. Я…

– Габриэль, – перебил его мистер Баннет, – мы не можем тебе позволить и дальше монополизировать нашего выдающегося гостя. Отойди от него и поговори с миссис Каммисон!

Кулаки Сорна сжались. На мгновение Найджел испугался, что, возможно, последует сцена. Но затем плечи молодого человека поникли, он пнул, как мальчишка, каминную решетку и отошел. Мистер Баннет явно не одобрял попытку своего работника выдвинуться на передний план. Широко расставив короткие ноги перед камином, он сделал странное движение руками, словно разглаживал невидимую промокашку на воображаемом столе, и сообщил:

– У меня есть небольшая проблема для вас, мистер Стрэнджвейс… скорее по детективной части, нежели по литературной.

У Найджела создалось впечатление, что все находящиеся в комнате словно бы застыли, что напомнило ему детскую игру «Замри». Мистер Баннет явно владел аудиторией, когда того хотел.

– Да, – продолжил он. – Я уверен, что это вас заинтересует. Две недели назад… точнее, второго числа сего месяца, мой фокстерьер Траффлис исчез. Позже, когда мои люди чистили давильный чан, его нашли. Плоть, конечно, вся рассосалась, но мы идентифицировали его по металлической табличке на ошейнике. – И Юстас Баннет выразительно помолчал.

– Но а я-то тут с какого боку? – спросил Найджел.

– Как я понимаю, вас интересуют преступления, – совершенно серьезно ответил пивовар, чеканя каждое слово, – а у меня нет ни малейшего сомнения, что собака была убита намеренно.

Чуть было ожившие гости вновь замерли. Найджел заметил, что доктор Каммисон застыл с бутылкой над стаканом.

– Но, – наконец нашелся Найджел, – ведь куда более вероятно, что собака упала в чан случайно, например погнавшись за крысой… – «А эта крыса сидела на чане», – зачем-то подумал он, представив себе эту бредовую картинку.

Мистер Баннет осуждающе простер руку:

– Если позволите, я изложу вам факты. Траффлис сопровождал меня на пивоваренный завод каждое утро. Для него в моем офисе стояла корзинка, и он сидел на цепи, прикрепленной к ножке стула. В то утро я на несколько минут вышел. А когда вернулся, обнаружил, что собака исчезла. Траффлис не выскользнул из ошейника – кто-то отстегнул защелку крепкой стальной цепи.

– Ну даже если это так, надеюсь, вы не подозреваете одного из ваших работников в намеренной краже собаки с тем, чтобы бросить ее в чан? Несомненно, кто-то в шутку спустил его с цепи, а пес, вырвавшись, встретил свою смерть совершенно случайно.

– Края чана, в котором его нашли, мистер Стрэнджвейс, высотой в шесть футов, а Траффлис был уже стар и далеко не резв. – «Не удивительно, – подумал Найджел, – после стольких лет жизни на привязи». – Я опросил всех моих работников, но ни на одного не смог возложить вину. – Голос Юстаса Банкета внезапно стал глохнуть. Его губы едва шевелились, когда он добавил: – Я очень хочу найти того, кто это сделал.

– Вы так любили Траффлиса?

– Он был моей собственностью, мистер Стрэнджвейс.

Собравшиеся молча переваривали услышанное.

– А по мне, уж больно много шума из-за какой-то собаки, – неожиданно произнесла мисс Меллорс. – Почему же вы не обратились в полицию по горячим следам?

– Я обращался, – холодно ответил мистер Баннет. – Они заявили, что не в состоянии предпринять какие-либо действия. Вот почему я и прошу это сделать мистера Стрэнджвейса.

Найджел исподтишка себя ущипнул. Нет, как бы все это ни выглядело невероятным, он не спал.

– Вы хотите, чтобы я произвел дознание? – уточнил он. – Но все в целом является, – он чуть было не сказал: «полнейшим фарсом», однако, вспомнив просьбу Софии больше не задевать мистера Баннета, смягчил концовку фразы: – из ряда вон выходящим.

Мистер Баннет вроде бы улыбнулся, но одними глазами, потому что его рот остался при этом плотно сжатым, как у брюзги.

– Я и представить себе не мог, будто нечто «из ряда вон выходящее», как вы изволили только что выразиться, может оказаться препятствием для того, кто провозглашает себя поклонником современных мэтров поэзии. Я готов предоставить вам все возможности для опроса моего штата работников и полную свободу в проведении осмотра всех помещений. Моя маленькая проблема поможет вам скоротать время, пока не подвернется настоящее дело об убийстве.

Просьба мистера Банкета была настолько необычной, что Найджел испытал сильное искушение согласиться. Но нет, уж слишком ему был неприятен этот высохший, мстительный тип с его маниакальной жаждой тирании.

– Боюсь, сэр, я на самом деле не смогу…

– Бога ради, соглашайтесь! Ни у кого из нас не будет ни минуты покоя, пока вся эта чертовщина не выяснится! – неожиданно перебил его Габриэль Сорн.

Найджел уловил нотки искренней мольбы в его вымученном крике.

– Ну тогда хорошо, – согласился он. – Я возьмусь за это дело. Но уверяю вас, мистер Баннет, я абсолютно убежден, это чистая случайность.

– Буду счастлив, если вам и меня удастся в этом убедить, – ответил пивовар. – А сейчас дайте мне прикинуть. Меня не будет на заводе до завтрашнего утра. Если соблаговолите пожаловать ко времени чая, то я вас встречу и организую, чтобы вам все показали. Не знаю, примете ли вы вознаграждение за такую работу, но полагаю, что нет, хотя…

– Двадцать пять гиней задатка и пять гиней сверх моей обычной минимальной таксы в день.

Мистер Баннет с недоверием уставился на Найджела, однако лицо того было деловым и вполне серьезным.

– Мистер Стрэнджвейс, это малость… Я имею в виду, что подумывал о небольшом гонораре, скажем…

– Я не могу удовольствоваться меньшим, мистер Баннет.

– О… э… ну хорошо.

Найджел впервые увидел во взгляде Юстаса Баннета сожаление и разочарование.

Глава 2

Найджел проснулся от немилосердного щебета бесчисленных ласточек и долгих ударов монастырских часов, гулко провозгласивших «восемь». Он подошел к окну и выглянул наружу. Внизу, уходя вдаль, простирались крыши домов из серой замшелой черепицы. Их коньки поднимались под разными углами подобно волнам застывшего серо-зеленого моря. Несомненно, архитекторы – создатели этих домов – даже не слышали о планировке городов, однако, повинуясь чистому инстинкту, ухитрились сделать так, что каждое строение удачно вписалось в общую картину. Яркий солнечный свет благодатно изливался на городок, тогда как лесистые холмы поодаль были завешаны дымкой, что обещало знойный полдень.

Найджел попытался догадаться, где находится пивоваренный заводик. Вон та кирпичная труба, должно быть, возвышается над ним. Трудно было в ярком солнечном свете принимать всерьез как мистера Баннета, так и предложенную им фантастическую проблему. Прошлой ночью Найджел отправился в постель убежденным, что пивовар – один из самых мерзких и вместе с тем опасных типов из тех, кого он до сих пор встречал. Но сейчас Найджел приписал это довольно истерическое суждение влиянию литературного общества Майден-Эстбери, выбившему его из колеи.

Продолжая обдумывать фразы, которыми стоит поведать об этом сборище Джорджии, он спустился вниз завтракать.

– Надеюсь, вы вполне оправились? – приветствовала его миссис Каммисон.

– Оправился? Ох да, благодарю вас. Ритуал оказался не столь уж плох, как я предполагал. Но давайте начистоту – будет ли оправданным… мое пребывание здесь еще в течение нескольких дней? Я легко мог бы…

– Оставайся столько, сколько пожелаешь, – перебил его Герберт Каммисон. – Но неужели ты серьезно собираешься взяться за это смехотворное дело с Траффлисом?

– Ну, смахивает на то, что я дал себя вовлечь в эту чушь. Должно быть, здорово выпил прошлым вечером. Хотя мне всегда хотелось поглядеть на пивоварню. «Простые удовольствия, – как сказал Оскар Уайльд, – это последнее прибежище сложных натур». А что может быть проще удовольствия, чем видеть, как вытянулась физиономия вашего мистера Баннета, когда я сообщил ему о размерах моего вознаграждения?

– Да, он здорово не любит раскошеливаться. Оборудование пивоварни давно устарело, но мистер Баннет слишком старомоден, а точнее, больно уж скуп, чтобы его заменить. Но послушай, Найджел, что ты намерен сделать, если выяснишь, что кто-то и впрямь повинен в гибели Траффлиса?

– Ну, доложу Баннету, как положено… По-моему, это довольно скверное шоу – швырять безобидную зверюшку в чан из-за нелюбви к его хозяину.

– Погоди минуту! Возможно, сейчас ты уже отдаешь себе отчет – а может, еще и нет, – что Баннет до мозга костей мстительный субъект. Ни один человек, знающий цену деньгам, не согласится выплатить из ряда вон выходящее вознаграждение, которое ты заломил… просто, чтобы доказать дикое подозрение… Если он, конечно, в здравом уме. Говорю тебе со всей серьезностью: Баннет не вполне вменяемый. Как и другие не пользующиеся любовью личности, но обладающие почти неограниченной властью. Он страдает ярко выраженной манией преследования. И в то же время осознает, что выставляет себя дураком… Отсюда его желание найти жертву только крепнет.

– Да, я все это вижу, ну и что с того?

– А ты знаешь, что сотворит Баннет с любым, на кого тебе, допустим, удастся возложить вину?

– Выгонит с работы, наверное.

– Это будет всего лишь прологом, – мрачно заверил доктор. – Он пустится во все тяжкие, чтобы сжить бедолагу со свету. Первым делом сделает так, что тот не сможет найти хоть какую-нибудь работу. И если ты думаешь, что он позволит этому малому всего лишь скорбеть о содеянном, то ты сильно ошибаешься.

– Проклятье! – запротестовал Найджел. – Как мне проглотить такое? Это уж слишком мелодраматично… – И вдруг он увидел выражение нетерпения на лице Каммисона.

– Ты знаешь так же хорошо, как и я, что люди с жаждой власти и манией преследования живут в мире мелодрамы. Я могу порассказать тебе такие вещи о Баннете…

– Никаких ужасов за завтраком… пожалуйста, – перебила мужа София обманчиво нейтральным голосом.

Однако этого оказалось достаточно, чтобы разрядить атмосферу. Лицо Герберта снова стало непроницаемым, и он заговорил более легким тоном:

– В любом случае пообещай мне, если тебе случится найти злоумышленника, ты ничего не предпримешь, пока не поговоришь со мной.

– О'кей. Это довольно разумно. Я всегда смогу всучить Баннету обратно его чек, если ты убедишь меня, что язык следует держать за зубами.

– За мной дело не станет, Найджел. – Герберт, казалось, был готов приступить к делу немедленно, но взгляд его жены, перехваченный Найджелом, заставил доктора умолкнуть.

Опустив взгляд в чашку, Найджел попытался для себя истолковать ее взгляд: в нем присутствовала мольба… и нечто вроде паники тоже. Ох, ну да ладно! Однако его память была слишком цепкой, чтобы пустить такое на самотек.

Он принялся расспрашивать Герберта о его работе в Майден-Эстбери. Специалист в области хирургии, Каммисон предпочел заняться общей практикой. Его презрение к врачам, практикующим на Харлей-стрит, было очевидным.

– Все они – сплошной глянец, показуха и снобизм, – в сердцах охарактеризовал он своих коллег. – Все что требуется для того, чтобы оказаться там, это хороший портной, заносчивый швейцар и достаточно крепкие нервы, дабы заставлять людей выкладывать сотню гиней за совет, который любой другой врач даст всего лишь за две. Рэкетиры во фраках. Единственное, что можно сказать в их пользу, – это то, что они грабят богатых.

Когда Каммисон заговорил о своей работе, которую выполнял без колебаний, самодовольства и ложной скромности, на его смуглом невыразительном лице появилось выражение, близкое к энтузиазму или даже фанатизму. А когда обрушился на социальные условия в промышленных районах, где работал вначале, упомянул недоедание детей и циничные методы, с помощью которых некоторые работодатели пытаются обойти законы о безопасности труда, его глаза, казалось, были устремлены в будущее.

– И совсем необязательно отправляться в индустриальные области, чтобы выявить подобное. Например, в нашем городе… – Каммисон вдруг резко оборвал фразу, затем заключил: – За цену, равную нескольким линкорам, мы смогли бы обеспечить здоровье нации. У нас для этого есть знания, умение и материальные ресурсы, но власть предержащие используют все это для уничтожения конкурентов и обеспечения своих прибылей.

После завтрака доктор Каммисон отправился по вызовам, а Найджел пошел прогуляться по городку. Вернувшись в середине дня, он нашел свою хозяйку сидящей в маленьком садике позади дома. Найджел принес стул и сел рядом с ней.

– Ваш муж – замечательный человек. Он, должно быть, делает здесь много хорошего.

– Да, думаю, это так. Однако больше выступает против сложившегося порядка вещей.

Найджел ожидал, что она разовьет эту тему, но миссис Каммисон больше ничего не сказала.

Он изучал ее красивое, искреннее лицо, очки в роговой оправе, которые заставляли ее выглядеть так, словно она разыгрывает какую-то роль в импровизированной шараде, маленькие умелые руки, занятые вязанием детского свитерка. Обескураживающее создание, пришел к выводу Найджел и, откинувшись на спинку стула, тихо спросил:

– Почему вы боитесь мистера Баннета?

Ловкие руки на мгновение остановились, затем возобновили вязание. Не поворачивая головы, миссис Каммисон ответила:

– Это слишком длинная история.

Найджел вспомнил, что точно так же сказал вчера за чаем о своей истории – длинной, не говорящей в его пользу, – и небрежно поинтересовался:

– Не слишком дискредитирующая… надеюсь?

– Вполне возможно, что некоторые сочли бы ее дискредитирующей, – согласилась София Каммисон с обезоруживающей прямотой и, взглянув на него, добавила: – Вы бы не сочли.

Найджел ощутил себя одновременно и польщенным, и виноватым.

– Вы должны простить меня, – произнес он. – Я неисправим в своей инквизиторской привычке совать нос в чужие дела.

Небольшой летний бриз зашелестел в кустах роз и обмел загон тенями нависающей над ним листвы. Найджел продолжил:

– Извините, что опять завожу волынку насчет Баннета, но я никак не могу вообразить его владельцем пивоварни. Как он, например, ухитряется удерживать своих работников, что они не разбегаются?

– О, это Джо.

– Джо?

– Его младший брат. Он менеджер штата работников. Они все за него горой и все для него сделают. Джо выступает в роли буфера между персоналом и Юстасом. Он пытается заставить Юстаса модернизировать оборудование и так далее, но тот ужасно консервативен.

– Думаю, Юстас готов поставить крест на любом предложении лишь потому, что оно исходит не от него.

– Да, это похоже на правду.

Найджел вновь подсознательно отметил настороженную нотку в ее голосе.

– Мне бы хотелось встретиться с Джо.

– Он только что уехал в отпуск. У него в Поулхемптоне судно с каютой. По-моему, на этот раз он собрался в круиз вдоль побережья к мысу Лизард. Я бы тоже была не против такого отдыха.

– Моторная яхта?

– Нет! Джо их презирает. У него нет даже движка на всякий случай. Утверждает, что уважающий себя матрос, настоящий морской волк, не нуждается в двигателе. Мы тщетно убеждаем его, что это очень опасно… Я имею в виду выходить в море без двигателя.

– Судя по вашим словам, ему следовало бы стать моряком.

– Он бы с радостью. Но, полагаю, еще в молодости брат заставил его работать на пивоварне.

– Выходит, Юстас держит Джо у себя под каблуком?

Миссис Каммисон задумалась, потом ответила:

– Да, боюсь, в какой-то степени это так. Джо ко всем относится по-приятельски, пользуется популярностью… ну и смелости ему не занимать, когда речь идет о физической опасности. Но в моральном плане, как мне кажется, он слабак. Мы его очень любим.

«Весьма откровенное заявление, но рассказано не все», – подумал Найджел и нашел, что ему все больше и больше нравится София Каммисон.

Ровно в четыре по местному времени, вышагивая по-страусиному, с озабоченным видом на лице, он миновал главные ворота пивоварни. Слева от него был огромный кирпичный торец с несколькими окнами, проделанными высоко на неравном расстоянии друг от друга и с неплотными рамами, через которые то здесь, то там просачивался пар. Знакомый запах солода, казалось, пропитал тут весь воздух. Дальше находилась приподнятая платформа и задом поданный к ней грузовик, в который люди закатывали бочонки. Взобравшись на эту платформу, позади которой виднелась контора с большим плакатом: «За всеми справками обращаться сюда», Найджел увидел справа от себя длинный туннель. По туннелю по направлению к нему катились бочки, двигаясь солидно и даже величаво, словно на демонстрации. Найджел даже подавил желание поприветствовать их, сняв шляпу. Залюбовавшись ими, он даже не сразу услышал окрик мастера:

– Посторонитесь, сэр!

Найджел поднял глаза туда, куда указывал этот человек, и конвульсивно отскочил в сторону. Огромная клеть быстро спускалась на то место, где он только что стоял, кружась на конце цепи.

Мастер подмигнул:

– Вредное для здоровья местечко, сэр. На днях цепочка оборвалась.

– И внизу кто-то был?

– Скорее рядом. Старого Джорджа сбило с ног. Повредил плечо, был весь в крови, хорошо, что ему не в голову угодило.

– Ну, полагаю, после этого у вас теперь новая цепь и новый крепеж?

– Как бы не так! Починили старую – вот и все! Когда мистер Джо вернется, хотя бы…

В этот момент внимание мастера что-то отвлекло, и, бросив последний взгляд на бочки, соскальзывающие на конвейер, Найджел прошел в контору.

– Мистер Баннет? – переспросил клерк. – Не думаю, что он в производственных помещениях. Сейчас справлюсь.

– Он сказал, что организует для меня показ всего, что здесь есть, после полудня. Возможно, мистер Сорн в курсе?

Клерк снял трубку местного телефона и пустился в оживленный разговор с кем-то на другом конце провода. Наконец сообщил:

– Босса нет, сэр, а мистер Сорн сейчас сюда спустится.

Не выказав никакого заметного намерения вернуться к прерванной работе, клерк принялся потчевать Найджел а последними сведениями о ставках и лошадях, полученными им из первоисточника – скаковой конюшни.

Вскоре появился и Габриэль Сорн, выглядевший на удивление деловито в белой куртке, вроде той, что носят рефери. Он повел Найджела через множество проходов и вращающихся дверей, последняя из которых открылась в такой адский гвалт и грохот, которого Найджел никогда в жизни не слышал.

– Цех розлива бутылок! – прокричал Сорн ему в ухо.

Бутылки двигались со всех сторон. Марширующие степенно по конвейерам, поворачивающиеся на углах, дергающиеся под разливающей и закупоривающей аппаратурой, они казались одушевленными совсем не меньше, чем неряшливые девушки, которые с угрюмым видом чисто механическими движениями обеспечивали подачу бутылок к машинам. На мгновение Найджел подумал об этих армиях бутылок как о стеклянных богах, а о девушках как о жрицах, выполняющих бесконечный незамысловатый ритуал священнодействия. Потом, совершенно оглушенный ревом механизмов и звоном стекла, дал себя увести.

Поднявшись по крутой лестнице, они попали в некое подобие центрального поста на высоте десяти футов над полом. Там Найджел был представлен высокому, тощему, унылого вида мужчине с удивительно густыми черными бровями.

– Мистер Барнес, наш главный пивовар.

– Рад встретиться с вами, сэр.

– Думаю, мы можем позволить себе выпить по чашке чаю, перед тем как я поведу вас через преисподню, – сказал Сорн, вручив Найджелу чашку чаю и тарелку с сухим печеньем.

Мистер Барнес поскреб подбородок, налил себе стакан пива, придирчиво разглядел его с мрачным любопытством, словно никогда не видел этого напитка прежде, и, смакуя, отпил глоток.

– М-м, это пиво выйдет отличным, – мечтательно произнес он и внезапно залпом осушил то, что осталось в стакане.

– Меня поражает, как ты можешь пить это варево в четыре часа дня, – заметил Сорн.

– Никогда не был в восторге от чая. Яд – вот что он такое. Дубит ваши потроха на манер кожи. Действие танина, одним словом.

– Шуточки! – прокомментировал Сорн.

Найджел глянул в окно центрального поста. Двое мужчин сидели внизу на бочке, праздно болтая. Найджел вспомнил словоохотливость мастера и клерка.

– Сейчас что, время перерыва или перекур? – поинтересовался он. – Кое-кто из ваших ребят явно не перетруждается.

Мистер Барнес поднес палец к носу:

– Кот из дома…

– Старина Кувшинное Рыло сегодня еще не появлялся, – счел нужным пояснить Сорн. – Вы увидите, как все набросятся на работу, как только он начнет тут рыскать.

Найджел заметил, что в пивоварне Сорн выглядит совсем иным человеком. Прошлым вечером он был ершистым, самонадеянным, готовым спорить, преисполненным сознанием собственной значимости на поэтическом поприще; здесь же, казалось, был в своей тарелке, стал проще и доступнее в обращении, но, возможно, менее интересным. Вероятно, поэт-сюрреалист и пивовар сосуществовали в нем поврозь в отдельных апартаментах его внутреннего «я» и последний был куда более заинтересован в своей работе, нежели первый пытался это скрыть.

– Я-то ожидал, что Баннет будет здесь, чтобы получить от него дополнительную информацию в связи с Траффлисом, – проговорил Найджел.

– Возможно, он вскоре объявится, – пообещал Сорн тоном, в котором звучала надежда на обратное.

– Не будет же он весь день мотаться где-то на стороне… чего ради? – предположил мистер Барнес.

– Нет, не будет. А если и так, то что? Или ты любишь, когда он мотается здесь? Не гневи бога, мистер главный пивовар! – В голосе Габриэля прозвучало явное раздражение.

– Это верно, – отозвался мистер Барнес жалким тоном, разрываясь, без сомнения, между чувством лояльности к своему работодателю и облегчением от того, что его нет.

– Шнырять повсюду – одна из самых отвратительных привычек старины Банкета, – продолжил между тем Сорн. – Ему непременно нужно стоять за спинами рабочих. Вероятно, он надел бы шлепанцы, чтобы лучше подкрадываться, да только здесь такой шум, что в них нет необходимости.

– Полегче, мистер Сорн! Тебе не следует так говорить, – одернул его главный пивовар, выразительно приподняв черные брови.

Нижняя губа Сорна драчливо выпятилась. Найджел вновь озаботился сходством этого молодого человека с кем-то… Но с кем?

– Да, ну а как насчет Эда Парсонса? – агрессивно набросился на главного пивовара Сорн.

– Ну, – начал мямлить мистер Барнес, – видишь ли, он в тот день вроде бы малость был не в себе. Да так оно и было… ему нездоровилось…

– Дудки! – Сорн повернулся к Найджелу. – Эд Парсонс был старшим над грузчиками. Однажды он был при деле, а Баннет подкрался и встал позади него. Эд знал, что он здесь, но не осмеливался оглянуться, а Баннет просто стоял уставясь на Эда своими глазками-бусинками, как у рептилии, и ничего не говорил. Через некоторое время Эд просто не выдержал. Ему стало плохо, его вытошнило, и он сломался. Вот кто такой твой Баннет. – Голос Сорна почти сорвался на крик.

– Нет смысла лезть в бутылку, вороша старое, мистер Сорн, – произнес главный пивовар. – Спящий пес пусть себе лежит – вот что я тебе скажу. Кстати, возможно, в скором времени мы окажемся под новым хозяином.

– Это еще что? Что за чертовщину ты тут несешь? – резко воскликнул Сорн.

– Слушок дошел до моих ушей, – загадочно ответил мистер Барнес. – Не стану говорить от кого, но узнал, что грядет слияние. Большая фирма из центрального графства – название я запамятовал – желает купить Баннета с потрохами.

– А ты и уши развесил, – безразличным тоном произнес Габриэль Сорн, но Найджел заметил, что при этом его лицо исказилось как от боли. Молодой человек даже судорожно сглотнул, перед тем как сказал: – Ну, мистер Стрэнджвейс, если вы готовы, мы можем продолжить осмотр.

Найджела снабдили длинной белой курткой, ибо в турне по пивоварне можно было запросто испачкать одежду, и притом основательно.

Они покинули мистера Барнеса, налившего себе с глубокомысленным видом еще один стакан пива, и спустились по лестнице из его «орлиного гнезда». Прошли по проходу, поднялись по другой лестнице и оказались на платформе рядом с двумя емкостями. Одной, похожей на огромное корыто, и другой – медной сферой, весьма смахивающей на аэростат для исследования стратосферы. Сорн указал на последнюю.

– Давильный чан, – изрек он. – Экстракт солода и хмель кипятятся в нем под давлением. Сейчас мы чертовски заняты. Сегодня было три отдельных кипячения. Процесс занимает почти два с половиной часа. Этот медный чан установлен лишь недавно – гордость нашей пивоварни. Джо выдержал нелегкую битву с Юстасом, чтобы его установить. – Потом Сорн повернулся к огромному «корыту». – А это старый открытый чан. Здесь больше пустых затрат – например, испарение. Тот самый, где встретил свою смерть Траффлис.

Итак, сейчас Найджел находился на «месте преступления». Он смог заглянуть в открытый чан, лишь встав на мыски. Разумеется, пес в летах да со степенными привычками не мог в него запрыгнуть.

– Скоро процесс закончится. В пять часов давильный чан начнут чистить.

Найджел удивился, как кто-то сможет проникнуть внутрь этой медной сферы, но затем заметил довольно высоко в ее боку люк.

Габриэль Сорн повел его по другим производственным помещениям, посвящая в технические детали, в которые Найджел даже не пытался вникнуть. Он не был технарем по натуре, а потому чудеса техники его интересовали гораздо меньше, чем странные, не связанные между собой мелочи, такие, например, как огромные хлопья пены, похожие на шерстяные клубки, разбросанные по полу, едкие, – бьющие в нос запахи солода, ячменя, дрожжей, масла и один бог знает чего еще, жуткие побеленные своды подвалов под пивоварней с сотнями бочек, лежащих бок о бок на песчаном полу… Две из них временами злобно шипели на остальных. Там же в некоем подобии алькова Сорн обратил его внимание на ржавую железную калитку.

– За этой калиткой – колодец. Его вырыли вскоре после того, как построили пивоварню. Вода из городского водопровода мало подходит для пива. Химический состав воды в нашем деле имеет огромное значение.

Сорн бросил в колодец камень.

– Один, два, три, – сосчитал Найджел, прежде чем услышал всплеск, и подумал: «Славное место, чтобы от кого-либо избавиться».

Эта мысль посещала его не раз во время экскурсии. Пивоваренный завод, казалось, был настоящим искушением для личности, склонной к убийству. Например, в чаны для бракованного пива месяцами не заглядывали – прекрасный способ схоронить тело. Или емкости для ферментации. Сорн перелез через перила лестницы на огромную круглую деревянную платформу и знаком предложил Найджелу последовать его примеру.

– Под нашими ногами одна из емкостей для ферментации. Если сдвинете крышку и соскользнете туда, вас не станет через тридцать секунд. Здесь полно углекислого газа.

Найджел дал понять, что верит Сорну на слово.

Трубы, трубки, трубочки… Создавалось впечатление, что пивоварня в целом состоит из труб, как человеческое тело из сосудов: трубопроводы извивались под всевозможными углами, исчезали в потолке, путались под ногами – и все были заполнены струящимся пенным пивом.

«Премиленькое место», – констатировал про себя Найджел.

Жар в одном из цехов был ужасен. После посещения бойлерной Найджел пожелал, чтобы и в нем самом забулькало охлажденное пиво. Он вытер пот со лба.

– Желаете охладиться? – поинтересовался Сорн. – Следуйте за мной.

Они поднялись, а потом спустились по лестницам, которым здесь было несть числа, прошли через помещение со штабелями мешков, вместимостью по полтора центнера каждый, и, наконец, остановились перед весьма внушительной на вид дверью. Прежде чем ее открыть, Сорн нажал сбоку какую-то кнопку.

– Звонок тревоги, – объяснил он. – Один малый закрыл здесь себя по ошибке. Правда, ухитрился остаться в живых, потому что все время бегал взад-вперед. Но после этого Баннету пришлось установить сигнализацию.

Когда прочная дверь отворилась, Найджел быстро понял почему. Они оказались в холодильной камере. Холод не бил в лицо при входе, так как не было тяги воздуха, но через несколько секунд возникало ощущение, будто мороз проникает до костей. Тут возвышались белые, чудовищные по размерам, покрытые инеем морозильные цистерны. Сорн захлопнул за ними дверь, и тишина после оглушающего рева работающих механизмов, в котором они до сих пор пребывали, обрушилась на барабанные перепонки Найджела подобно шоку. Он поймал себя на том, что начал говорить шепотом, словно стоял на вершине заснеженного пика, где громкие звуки посреди векового молчания были сродни святотатству. Сорн объяснял, как регулируется температура, а Найджел, который чувствовал себя уже сытым по горло научными выкладками, праздно водил пальцем по покрытому инеем желобку ближней к двери цистерне. И вдруг наткнулся на небольшой твердый предмет у основания выемки. Небольшая ложбинка была заполнена инеем. Глаз Найджела подсознательно отметил это, как и предмет, лежавший сверху, поверхность которого была лишь слегка заиндевелой. Почти машинально он взял эту штуковину и положил в карман, где ей предстояло пролежать забытой несколько дней, добавив тем самым к гротескной проблеме, которая уже ожидала Найджела снаружи холодильной камеры, дополнительных трудностей.

Сорн, очевидно, привык выступать в роли гида. Названия, цифры, сравнения обильно сыпались с его языка почти бездумно. Но у Найджела создалось впечатление, что при этом машинальном потоке слов голова его занята совсем другим. Однажды или дважды он с удивлением заметил в глазах молодого человека странный взгляд. Страха, что ли? Может, боли? Или это было выражение более сложной борьбы эмоций? Внезапно Найджел задумался: уж не Сорн ли убил собаку Баннета? Он произнес:

– Ну, сдается мне, пора заняться делом, дабы отработать мой гонорар.

– Что? Ах да, Траффлис, – рассеянно проговорил Габриэль.

– С другой стороны, я не смогу много сделать, пока мистер Баннет не сообщит побольше фактов.

– Нет, конечно. Если желаете, я могу показать вам… э… место, где обычно находился пес, – предложил Сорн, открывая прочную дверь и пропуская Найджела. – Давайте поднимемся в кабинет Баннета. Возможно, он уже появился.

Но им не удалось подняться к Баннету. Пока Сорн запирал дверь морозильной камеры, до их слуха донеслись какие-то приглушенные крики. До Найджела дошло, что рев машин немного поутих, перейдя во вполне приемлемый для человеческого уха гул. Он автоматически глянул на свои часы. Три минуты шестого – почти конец рабочего дня.

Неожиданно какой-то мужчина с диким взглядом ринулся к Сорну и, запыхавшись, что-то ему сказал. Найджел успел разобрать лишь два последних слова: «давильный чан». И мужчина снова заторопился прочь уже вместе с Сорном, следующим за ним по пятам. Найджел поспешил за ними.

Несколькими секундами позже он уже снова карабкался на платформу, где находились чаны. Мистер Барнес был уже там и чертыхался, адресуясь к небольшой кучке людей внизу, пытающихся тоже забраться на платформу. Рядом с главным пивоваром стоял человек, чей грязно-голубой комбинезон, казалось, усугублял бледность его лица. Люк давильного чана был открыт. Мистер Барнес указал на него судорожным движением указательного пальца. Сорн поднялся и заглянул вовнутрь. Найджел увидел, как он напрягся и отпрянул, словно собирался упасть в обморок. Ему помогли спуститься, и Найджел занял его место.

Внутри медного чана было темно, но не настолько, чтобы не различить, что на него скалится наполовину развалившийся скелет, но на этот раз отнюдь не собаки. То, что осталось от человека, было облачено в намокшие лохмотья обеденного пиджака и накрахмаленной манишки.

Найджел оторвал взгляд от неприятного зрелища и спрыгнул обратно на платформу. Мистер Барнес и чистильщик чана уставились на него с беспомощным выражением глаз, свойственным людям, столкнувшимся с чем-то ужасным.

– Вы уже позвонили в полицию и врачу? – спросил Найджел, хотя, пока это говорил, уже понял, что если врач кому-то и нужен, то уж никак не тому, от кого там, в чане, остались одни кости.

– Да, сэр, – ответил главный пивовар. – Я вот сказал Перси…

– Поймите же, мы должны достать его! Мы не можем… – Сорн был весьма близок к истерике.

Найджел схватил его за плечи и сильно встряхнул.

– Возьмите себя в руки! – приказал он.

Сорн вымученно провел ладонью по лбу, затем вперил в Найджела странный взгляд; его тело вновь напряглось. Выговаривая слова с нарочитой серьезностью, как подвыпивший человек, он прошептал:

– Вы знаете, кто это там?

– Нет, – ответил Найджел, – но, возможно, окажемся в состоянии выяснить.

Мгновение он пребывал в нерешительности, но затем, пробормотав себе под нос: «Нет смысла дожидаться полиции», велел чистильщику достать электрический фонарь и поискать внутри чана любые предметы, возможно там находящиеся.

– Только не трогайте… э… тела, но, если что-то окажется в карманах, достаньте. И наденьте перчатки, перед тем как спуститесь. Ни к чему увеличивать количество отпечатков снаружи чана.

– Отпечатки пальцев? – уточнил мистер Барнес, в сомнении почесывая подбородок. – Вы это к тому, что здесь что-то вроде убийства?

– Никто не залезет в люк по чистой случайности, и никому не придет в голову покончить с собой столь фантастическим способом, – раздраженно заметил Найджел.

– Это верно, – согласился мистер Барнес. А немного погодя спросил: – Должен ли я послать человека заглянуть в слив?

– В слив? – недоуменно произнес Найджел.

– Вот именно, где сток в канализацию. Ведь любые мелкие предметы могут проскользнуть в дренажную трубу, когда сливается отстой.

– Верно. Нет, пока обождите. – Найджелу пришло в голову, что поиски улик в отстойнике лучше производить под его непосредственным наблюдением.

В это время чистильщик залез в чан и оттуда донесся глухой протяжный звук. Обычно летаргический мистер Барнес ринулся к люку с неожиданной живостью. Чистильщик передал ему какой-то предмет.

– Гляньте-ка сюда, мистер Барнес, – это часы хозяина… они были прикреплены к его жилетке, – проговорил он хриплым шепотом, но его слова достигли ушей всех, стоявших внизу, и были встречены отрывистыми тихими возгласами.

– Хозяина?

– Сам хозяин!

– Он там!

– Нашли его часы.

– Кто-то засунул хозяина в давильный чан.

– Ого, неужто запихнул? Вот это да!

Найджел изучал лица собравшихся. Главный пивовар казался ошеломленным, его мозги с трудом усваивали происходящее. Габриэль Сорн выглядел, как если бы производил расчеты, от которых зависела его жизнь.

Чистильщик вылез из люка, моргая от яркого света, затем извлек из глубоких карманов комбинезона вечную ручку, пенсне, стеклышки в котором отсутствовали, немного мелочи и электрический фонарь. Найджел заставил его разложить эти вещи в ряд на полу.

Мистер Барнес протянул было руку к пенсне, но тут же отдернул, словно это была собака неизвестного нрава.

– Очки мистера Банкета, готов поклясться, – проговорил он. – И ручка его тоже… «Вотермен». Это доказывает, что там он…

– Боюсь, будет не так просто доказать, что вы правы, – возразил Найджел. Он понял, что многие из окружающих в глубоком шоке. А для такого нервного типа, как Сорн, все это вообще может плохо кончиться. Поэтому начал говорить монотонным, лишенным эмоций голосом лектора: – Для идентификации личности необходимо…

Но охваченной смятением аудитории слушать его не пришлось.

В этот момент раздался топот, и вскоре к ним приблизились здоровенный бледнолицый полицейский инспектор, сержант, и, к удивлению Найджела, доктор Каммисон.

Инспектор грузно вскарабкался на платформу, с раздражением и подозрением взирая на небольшую группу столпившихся людей. Найджел почему-то знал, что инспектор собирается задать вопрос: «Ну, в чем, собственно, дело?» И точно, спросил слово в слово. Но поскольку, видимо, никто не был готов вразумительно ответить на такой, казалось бы, простой вопрос, Найджелу пришлось это взять на себя.

– Тело в чане.

Инспектор полыхнул на него негодующим взглядом, затем, обескураженный выражением серьезности на его лице, произнес:

– Тело, хм? Ну, тогда по порядку. – Он извлек блокнот и громким, вызывающим голосом задал вопрос: – Кто нашел?

Чистильщик судорожно сглотнул и ответил:

– Я, сэр.

– Как зовут?

Инспектор записал его имя и адрес, затем то же самое проделал с Сорном и главным пивоваром. После чего с особой подозрительностью во взгляде повернулся к Найджелу:

– А вас как зовут, сэр?

– Найджел Стрэнджвейс.

– Один из работающих?

– Нет, я…

– Так я и думал. А могу я спросить, что у вас тут за дела?

Раздраженный напыщенным, агрессивным тоном этого человека, Найджел торжественно сообщил:

– Ну, я здесь для того, чтобы повидать одного человека в связи с делом об одной собаке. – Но поскольку нижняя челюсть инспектора отвисла, а лицо его залила краска гнева, не удержался и добавил: – Говоря словами поэта, видимо, «этим человеком был тот, кто умер».

Глава 3

– Вы пришли, чтобы повидать кого-то насчет собаки? – уточнил инспектор, когда к нему вернулся дар речи. – Вы что, ждете, будто я приму это всерьез, дав вам возможность позабавиться на мой счет?

Вопрос был далеко не риторическим – в это мгновение инспектор выглядел по-настоящему опасным. Найджел разозлился на себя, что поддался искушению подковырнуть полицейского чина при исполнении им служебных обязанностей.

– Нет, я говорю совершенно серьезно. Хотя, конечно, мне не следовало излагать дело подобным образом. – И Найджел вкратце поведал о миссии, на которую его подбил Баннет.

– Мистер Стрэнджвейс – частный сыскной агент. Он ассистировал полиции в нескольких случаях. Его дядя – помощник верховного комиссара, – объяснил доктор Каммисон, наблюдавший за происходящим с едва заметным подергиванием мышц на обычно невозмутимом лице.

– Очень хорошо, – холодно констатировал инспектор. – Нам лучше приступить к работе. Меня зовут Тайлер, между прочим, а это сержант Толлворти. Кто покойник?

Тело еще не идентифицировано – так по крайней мере я могу утверждать, – сообщил Найджел. – Но в чане найдены некоторые вещи, которые мистер Барнес идентифицировал как принадлежащие мистеру Юстасу Баннету. Они вот здесь.

При упоминании Банкета у сержанта Толлворти вырвалось восклицание вроде «Храни нас господь!», и даже инспектор выглядел слегка потрясенным. Однако вскоре он оправился.

– Эти вещи не следовало трогать, – заявил инспектор, осуждающе глядя на Найджела. – Кто их извлек?

– Чистильщик, – быстро ответил Найджел. – Но за это я несу ответственность.

Инспектор быстро повернулся к чистильщику и обратился к нему громким, задиристым голосом, который явно приберегал для представителей рабочего класса:

– Ты доставал, хм? Опиши их точное местоположение!

Чистильщик нервно облизал губы и начал:

– Ну, сэр, они были… значит, так. Цепочка часов прикреплена к пуговице жилета, часы – на конце цепочки. Деньги – в кармане брюк, а фонарик – в кармане пиджака. Вечная ручка колпачком была зацеплена за внутренний карман. Очки я вытащил вот за эту штуковину, что цепляется за ухо, – вот на этой стороне головы, сэр, видите?

– И это все что ты нашел?

– Да, сэр!

– Уверен, точно?

– Чего? Вы о…

– Обыщи его, сержант!

Инспектор Тайлер не желал ничего слушать. Чистильщику пришлось подчиниться и подвергнуться капитальному осмотру, как личному, так и по части содержимого карманов.

– А теперь, – произнес инспектор, когда с обыском было покончено, – дай-ка мне фонарь. Я сам гляну, что там, внутри чана.

Небольшая группа на платформе стояла тихо и неподвижно, пока он с трудом залезал в люк. Всех удивило, что инспектор сразу полез внутрь, не удосужившись сначала хотя бы мельком глянуть через люк на жуткие останки, находящиеся на дне. Потом послышалось шарканье его ног внутри. Затем – тишина. Казалось, он там находится бесконечно долго. Сорн нервно теребил пальцы. Наконец в люке появилось лицо инспектора – бледнее, чем было, с капельками пота на лбу под козырьком фуражки. Рассчитанными, громоздкими движениями он выбрался наружу, немного постоял, отряхивая униформу, наконец повернулся к главному пивовару.

– Гм. Это вентиляционное отверстие, или выводная труба, ну, словом, куда выходит, как это называется?

– Отстойник, – подсказал мистер Барнес. – Если вы хотите улики, то…

– Толлворти, возьми кого-нибудь, кто покажет тебе эту кучу отходов, и основательно в ней покопайся. Ну, а сейчас, кто тут за главного?

– Так сказать… похоже, что я, – доложил мистер Барнес, – раз уж хозяин… того, и мистер Джо в отпуске…

– Очень хорошо. Мне вскоре понадобится помещение для допроса свидетелей. Что скажете? Кабинет Баннета подойдет?

– Ох, хозяин никогда на такое не согласился бы! – воскликнул мистер Барнес в явном шоке от одной этой мысли. Влияние Юстаса Баннета умирало с трудом.

Инспектор оставил его протест без внимания.

– Если хотите провести предварительное обследование, доктор, то вам лучше сделать это сейчас. Хотя я не представляю, какая с того будет польза. Уж больно мало осталось для осмотра, – добавил инспектор мрачно. – Только ничего не двигайте, сэр, пожалуйста. Наш фотограф будет через минуту.

Доктор Каммисон на момент смешался, словно хотел что-то сказать, но затем передумал и скрылся в люке.

– А теперь, когда вы видели мистера Баннета в последний раз? – задал общий вопрос Тайлер.

– Сегодня его здесь не было, – сообщил главный пивовар.

– Вы уверены?

– Почти наверняка. Клерк в справочной скажет вам, что его здесь не было. Будь хозяин поблизости, уж мы бы это знали, не сомневайтесь.

– Мистер Баннет никогда не был тем, чье присутствие осталось бы незамеченным, – добавил Габриэль Сорн.

Инспектор обратил на него полыхающий подозрением взгляд и, казалось, вечность созерцал таким образом. Сорн не слишком хорошо выдержал это испытание.

– В какое время утром приходят работники?

– Самые первые – в пять часов.

– Мне понадобятся эти люди. Они на работе?

– Нет. К этому времени, должно быть, нет.

– Ну тогда пошлите за ними, пожалуйста.

Главный пивовар спустился по лестнице, и было слышно, как он говорит кому-то внизу, чтобы, бога ради, послали за таким-то и таким-то и доставили в темпе на пивоварню – ноги в руки!

Дабы инспектор не отождествил из слов мистера Барнеса себя с самим Господом, Найджел поспешил сказать:

– Прошлым вечером мистер Баннет был на вечеринке У Каммисонов. Ушел вместе с женой между одиннадцатью и пятнадцатью минутами двенадцатого. Это хоть какая-то зацепка для начала. Мне он сказал, что утром не собирается быть на пивоварне, но намерен встретиться со мной во время перерыва на чай.

Маленькие светло-голубые глаза инспектора оценивающе оглядели Найджела.

– Вы удивились, что мистер Баннет не выполнил своего обещания?

– Нет. Я думал, он вот-вот появится. Мистер Сорн был так добр, что начал показывать мне завод.

– И мистер Баннет не оставил вам сообщения?

– Нет, насколько мне известно.

– Гм, весьма странно. – От инспектора исходила такая подозрительность, что казалось, подобно темному туману, она пропитала все вокруг и проникала до мозга костей во всех, кто его слушал.

Найджел охарактеризовал его про себя как человека амбициозного, чьи амбиции удовлетворялись недостаточно быстро, что и делало его столь невыносимым.

– Первым делом, – продолжал между тем инспектор, – надлежит установить личность и зафиксировать время смерти со всей доступной нам точностью.

– Но это обещает вылиться в далеко не сиюминутную работенку, – сухо вклинился в разговор Герберт Каммисон, выбираясь из чана. – Вся плоть выварилась, так что мы не можем прибегнуть к помощи родимых пятен. Нижняя челюсть и часть мелких костей отстали. Несомненно, мы их все отыщем, но некоторое время уйдет на воссоздание скелета. К счастью, одежда удержала большую часть костей вместе. Если есть какая-то врожденная их деформация или залеченные места, я их найду, когда сделаю подробное исследование, и это, возможно, станет для вас зацепкой. На данный момент могу лишь сказать следующее: останки, по-видимому, того же роста и комплекции, как у Баннета, одежда вроде тоже его, цвет волос похожий. Как вы заметили, тело попало на паропровод внутри давильного чана. Одного жара этой трубы достаточно, чтобы сжечь всю плоть, соприкоснувшуюся с ней. Между прочим, то, что тело попало на трубопровод, предотвратило падение его на дно чана во время спуска содержимого, а посему дренажную трубу не заблокировало, слив был осуществлен без помех. Кстати, а где зубы?

– Зубы? Ах, я это тоже заметил, – медленно произнес инспектор.

– У Баннета, я знаю, были целиком искусственные зубы, как верхние, так и нижние. Верхняя челюсть и отставшая от черепа нижняя – там, внутри чана, но обе без зубов. Надо найти эти зубы. Они могут стать лучшим способом идентификации.

– Я займусь этим, сэр, – пообещал инспектор и спросил в свою очередь, как бы напоминая: – А сейчас что скажете о времени смерти?

– Ничем не могу помочь. Посмертное вскрытие здесь тоже ничего не даст. Внутренних органов для осмотра попросту нет, так что… Все что могу сказать – тело, должно быть, находилось в этом чане часов шесть, по меньшей мере, чтобы дойти до такого состояния.

Инспектор повернулся к мистеру Барнесу:

– Они открывают этот люк, прежде чем запустить в него всякую там муру – ячмень и прочее – по утрам?

– Нет.

– И в какое время начинается процесс кипячения?

– В восемь утра.

– Что означает – насколько мы можем сказать в настоящее время, – если это тело мистера Баннета, то его поместили туда между одиннадцатью пятнадцатью прошлого вечера и восемью часами нынешнего утра. – Осознав, что его внимательно слушают, инспектор пришел в более хорошее настроение. – Мистер Барнес, я хочу узнать имя и адрес вашего ночного сторожа… Благодарю вас. Сейчас для вас тут пока нет больше работы, доктор Каммисон. Я вот думаю, не будете ли вы возражать насчет того, чтобы позвонить вдове… миссис Баннет? Вы их лечащий семейный врач, поэтому это будет выглядеть вполне естественно. Только не пугайте славную леди. Просто поинтересуйтесь, когда ее муж покинул дом нынешним утром. Можете использовать предлог, мол, мистер Стрэнджвейс беспокоится, почему мистер Баннет не сдержал обещания… или что-нибудь еще.

– Что ж, хорошо, – согласился Каммисон.

– Один момент, доктор, – произнес Тайлер, – прежде чем вы уйдете. Не кажется ли вам это похожим на самоубийство или инцидент? Вряд ли стоит об этом спрашивать, но все-таки…

– Об инциденте не может быть и речи, – отрезал Каммисон. – Самоубийство? Это означало бы, что несчастный малый забрался в чан, закрыл люк, что нельзя сделать изнутри, затем улегся и стал ждать, когда сварится заживо. Если же люк оставался бы открытым, это кто-нибудь заметил бы еще до загрузки чана. То же самое можно сказать, если бы он запрыгнул внутрь в течение дня, после того, как процесс кипячения начался: люк остался бы открытым, о чем было бы доложено сразу же по обнаружении.