ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

Несколько часов спустя после первого визита лейтенанта Данбера, Трепыхающаяся Птица и Десять Медведей вели строго конфиденциальный разговор. Он был кратким и прямо относился к делу.

Лейтенант Данбер понравился старому вождю. Десять Медведей отметил его взгляд, а старый индеец придавал большое значение тому, что он видит в глазах человека. Ему также понравились манеры лейтенанта. Он был скромный и учтивый, и Десять Медведей обратил внимание на эти его качества. Случай с сигаретой был поразительным. Как кто бы то ни было мог курить такой маленький предмет, не поддавалось логике, но от этого лейтенант ничуть не проигрывал в глазах вождя, и тот согласился с Трепыхающейся Птицей, что белый человек стоит изучения, хотя бы для проверки и развития их собственного разума.

Старый индеец мысленно одобрил идею Брыкающейся Птицы о преодолении языкового барьера. Но тут возникали условия. Трепыхающаяся Птица должен был бы навещать белого человека неофициально. Меткий Глаз попадал бы под его ответственность, и только под одну его. Здесь, в лагере, уже ходили разговоры о том, что белый человек каким-то образом мог иметь отношение к недостатку дичи. Никто не знал, как люди отнесутся к белому солдату, если он повторит свой визит в деревню. Они могут выступить против него. Вполне может случиться такое, что кто-нибудь убьет его.

Трепыхающаяся Птица принял эти условия, уверив Десять Медведей в том, что он сделает все возможное со своей стороны, чтобы осуществить их план незаметно для других.

Решив этот вопрос, они приступили к обсуждению более важной проблемы.

Бизоны запаздывали с приходом.

Все эти дни разведчики выезжали в разные стороны далеко в прерию, но даже на большом расстоянии от лагеря они смогли найти всего одного бизона. Это было старое, одинокое существо, разорванное на части большой стаей волков. Его обглоданный скелет едва ли стоил того, что его подобрали.

Нравы отряда ухудшались с уменьшением запасов продовольствия, и через несколько дней положение могло стать критическим. Они жили, питаясь мясом местных оленей, но эти ресурсы быстро подходили к концу. Если в ближайшее время бизоны так и не появятся, прогнозы на изобилующее пищей лето обернутся детским плачем.

Двое мужчин решили, что в дополнение к прежним надо будет выслать еще какое-то количество разведчиков, и танец был действительно необходим. Он должен будет состояться в течение недели.

Трепыхающаяся Птица займется необходимыми приготовлениями.

Это была странная неделя. Неделя, в течение которой время для шамана двигалось хаотично. Когда оно было ему крайне необходимо, часы пролетали, как секунды. Когда же он желал, чтобы время прошло побыстрее, оно тянулось медленно, и минута за минутой ползли со скоростью улитки. В попытке все уравновесить шаман просто вынужден был бороться.

В предстоящем танце было множество деталей, назначение которых — воздействовать на воображение присутствующих. На них строился весь танец. Он должен быть непринужденным, очень священным, и вся деревня должна была принять в нем участие. Планирование и назначение ответственных за каждую часть этого важного события отнимало у Брыкающейся Птицы все время.

Плюс ко всему, у него были определенные обязанности по отношению к двум его женам, он был отцом четверых детей и наставником недавно принятой дочери. В добавление к этому, никто не мог решить его обычных каждодневных проблем и сюрпризов, которые возникали постоянно: визиты к больным, импровизированные совещания с заходящими на минуту посетителями, а также выполнение его собственных обязанностей как лекаря.

Трепыхающаяся Птица был самым занятым из людей.

И было что-то еще, что постоянно давило на его концентрацию. Как пульсирующая, выматывающая головная боль, лейтенант Данбер терзал его мысли. Он присутствовал в мозгу шамана постоянно, и Трепыхающаяся Птица не мог сопротивляться этому. В эти дни настоящее и будущее одновременно оккупировало одно и то же место в его жизни. Это было насыщенное время.

Присутствие Стоящей С Кулаком ничуть не облегчало ему жизнь. Она была ключом к выполнению его плана, и Трепыхающаяся Птица не мог посмотреть на нее без того, чтобы не подумать о Метком Глазе. При взгляде на женщину, его мысли неизбежно возвращались к его заданию. Но он должен был следить за ней. Было важно решить эту проблему в нужное время и в нужном месте.

Она быстро выздоравливала. Двигалась она уже гораздо легче. Рана почти не беспокоила ее и женщина довольно быстро возвращалась к нормальному ритму жизни в о хижине. Уже полюбившаяся детям, она работала так с долго и трудно, как любой в лагере. Оставаясь наедине с собой, она замыкалась. Этого не понимал никто. Фактически это всегда присутствовало в ее характере.

Иногда, после долго наблюдения, Трепыхающаяся Птица украдкой тяжело вздыхал. В эти моменты он предпочел бы не задавать себе вопросов, одним и главным из которых был следующий: «А принадлежала ли когда-нибудь Стоящая С Кулаком по-настоящему их племени?» Он не мог подобрать ответ, и любой из ответов ничем не смог бы помочь ему. Только две вещи имели значение. Она была здесь и он нуждался в ней.

Ко дню ритуального танца ему так и не представилось подходящего случая поговорить с женщиной так, как он хотел. В это утро Трепыхающаяся Птица проснулся с сознанием того, что сегодня он должен приступить к осуществлению своего плана, если он хочет, чтобы план вообще когда-нибудь осуществился.

Он послал трех молодых индейцев в Форт Сэдрик. Сам он был слишком занят, чтобы отправиться лично. Пока их не было, он постарался найти способ поговорить с Стоящей С Кулаком.

Индеец выбрал время для трудной работы. Вся его семья ушла к реке ранним утром, оставив Собранную В Кулак освежевывать тушу недавно убитого оленя.

Трепыхающаяся Птица наблюдал за женщиной из хижины. За все это время она ни разу не подняла головы. Нож скользил в ее руках, срезая шкуру с такой же легкостью, с какой нежное мясо исчезало с костей. Он дождался, когда она прервется хоть на минуту. Женщина подняла глаза, чтобы взглянуть на группу ребятишек, играющих металлическими наконечниками прямо перед хижиной.

— Стоящая С Кулаком, — позвал он ее мягко, высовываясь наполовину из входа в хижину.

Она перевела на него взгляд своих широко раскрытых глаз и ничего не ответила.

— Я хочу поговорить с тобой, — сказал мужчина, исчезая в темноте вигвама.

Женщина последовала за ним.

Внутри царила атмосфера напряженности. Трепыхающаяся Птица собирался сказать ей такие вещи, которые она наверняка нс хотела бы услышать. Это делало его задачу нелегкой.

Стоя напротив лекаря, Стоящая С Кулаком почувствовала какое-то предзнаменование еще до того, как начались вопросы. Она не сделала ничего дурного, но ее жизнь стала день ото дня напоминать одни сплошные загадки и предположения. Стоящая С Кулаком никогда не знала, откуда и какого именно удара ей ждать. После смерти своего мужа она не надеялась на хорошие изменения. Женщина почувствовала утешение в мужчине, стоящем перед ней. Он был уважаем всеми и каждым в отдельности, и он принял ее, как родную. Если и был кто-то, кому она могла довериться, то только Трепыхающейся Птице.

— Но сейчас он, казалось, нервничал.

— Садись, — предложил он ей, и они вдвоем опустились на пол. — Как твоя рана? — начал он, заглядывая ей в глаза.

— Она заживает, — ответила Стоящая С Кулаком, и их глаза встретились.

— Боли уже нет? — спросил мужчина.

— Нет.

— Скоро силы окончательно вернутся к тебе.

— Я уже и сейчас сильнее, чем прежде. Я много работаю.

Она играла комочками грязи на белы ступнях, скатывая их в маленькие шарики, в то время как Трепыхающаяся Птица старался подобрать нужные слова. Он не любил торопиться, но и не хотел быть прерванным, а кто-либо мог войти в любой момент.

Неожиданно она посмотрела на него, и шаман был поражен грустью, которая отпечатком лежала на ее лице.

— Ты несчастлива здесь, — заметил он.

— Нет, — она покачала головой, — я рада быть с вами.

Стоящая С Кулаком продолжала скатывать грязь в шарики, водя пальцами по ступням.

— Я грущу по моему мужу.

Трепыхающаяся Птица на какое-то время задумался, а женщина начала скатывать следующий комок грязи.

— Его уже нет, — сказал лекарь, — но ты здесь, с нами. Время не стоит на месте, и ты движешься вместе с ним, даже если это не приносит тебе счастья. Такое бывает.

— Да, — согласилась она, сжав губы, — но меня мало интересует, что со мной будет.

Со своего места, сидя лицом ко входу, Трепыхающаяся Птица заметил несколько теней, промелькнувших перед его хижиной, и продолжил:

— Приближаются белые, — неожиданно выговорил он. — Множество белых будет проходить через нашу страну каждый год.

По спине Стоящей С Кулаком пробежал холодок. Ее плечи передернулись. Глаза потемнели, а руки непроизвольно сжались в кулаки:

— Я не хочу идти с ними.

Индеец улыбнулся.

— Нет, — сказал он, — ты не пойдешь. Среди нас нет такого воина, которые не постарается удержать тебя от этого…

Услышав эти слова поддержки, женщина с темно-каштановыми волосами наклонилась вперед с любопытством.

— … Но они придут, — продолжал говорить мужчина. — Они странная, незнакомая раса со своими привычками, обычаями и верой. Трудно сказать, что должны будем делать мы. Люди говорят, их много, и это беспокоит меня. Если они придут подобно тому, как поток несет свои воды, мы должны будет остановить их. И тогда мы потеряем много лучших наших воинов, мужчин, каким был твой муж. Тогда здесь будет намного больше вдов с печальными лицами.

Чем ближе подходил Трепыхающаяся Птица к главной цели своего разговора, тем ниже опускала голову Стоящая С Кулаком, размышляя над его словами.

— Есть один белый человек, тот, который принес тебя домой. Я виделся с ним. Я был у него в хижине, что находится вниз по реке, я пил его кофе и говорил с ним. Конечно, он незнакомый, чужой для нас и имеет свои странности. Но я наблюдал за ним и думаю, у него в груди бьется доброе сердце…

Женщина подняла голову и быстро взглянула на шамана.

— Этот бледнолицый — солдат. Может быть, он пользуется большим влиянием у белях…

Трепыхающаяся Птица остановился Обыкновенный воробей нашел дорогу в вигвам через открытый полог и впорхнул в хижину. Осознавая, что здесь ему грозит опасность попасть в ловушку, молоденькая птичка забила крыльями, мечась от одной стены к другой. Брыкающая Птица наблюдал, как воробей поднялся выше, приблизившись к дыре, через которую выходит дым от костра, а потом неожиданно вырвался на свободу, исчезнув в этом отверстии.

Теперь лекарь смотрел на Собранную В Кулак. Она не обратила внимания на это вторжение и продолжала смотреть на свои руки, сложенные на коленях. Шаман задумался, пытаясь уловить потерянную нить своего монолога. Не успел он начать, как вдруг снова услышал мягкие хлопки маленьких крыльев.

Посмотрев вверх, он увидел воробья, который снова залетел в хижину, на этот раз через дымоход. Трепыхающаяся Птица проследил взглядом его полет — птичка камнем метнулась к полу, сделала грациозный разворот и тихо опустилась на каштановые волосы. Женщина не пошевелилась, а воробей начал чистить клювом перышки. Он делал это так естественно, будто сидел в своем гнезде на ветке высокого дерева. Стоящая С Кулаком провела рукой по волосам и воробей, как ребенок, прыгающий через веревку, приподнялся на фут в воздух, выжидая, пока рука пройдет у него под лапками, и снова опустился на голову женщины. Стоящая С Кулаком терпеливо сидела, пока крошечный гость распушал свои крылья и перья на грудке. Потом он вспорхнул и направился прямо ко входу в хижину. Он исчез в мгновение ока.

Какое-то время Трепыхающаяся Птица хотел сделать определенное заключение, касающееся смысла и значения этого появления воробья и роли Стоящей С Кулаком в этом представлении. У него не было времени предпринять свою обычную в таких случаях прогулку и обдумывать случившееся. Однако он почувствовал успокоение от того, что увидел.

До того, как он снова заговорил, женщина подняла голову.

— Что ты хочешь от меня? — спросила она.

— Я хочу слушать, что говорит белый солдат. Но мои уши не могут понять его слов.

Наконец-то он сделал это. Лицо Стоящей С Кулаком омрачилось.

— Я боюсь его, — сказала она.

— Сотни белых солдат придут сюда на сотнях лошадей и с сотнями винтовок… вот чего нужно бояться. А сейчас он один. Нас же много, и это наша земля.

Она понимала, что Трепыхающаяся Птица прав, но его правота не помогала ей почувствовать себя в безопасности. Стоящая С Кулаком неловко переменила позу:

— Я не помню языка белых людей, — заметила женщина нехотя. — Я — Команча.

Шаман кивнул:

— Да, ты одна из дакотов. Я не прошу тебя становиться кем-то еще. Я прошу лишь подавить свой страх и подумать о нашем племени. Встреться с белым человеком. Постарайся найти с ним общий язык, вспомни язык белых людей, и когда ты сделаешь это, мы втроем проведем переговоры, которые будут на благо всех людей. Я думал об этом очень долгое время.

Он замолчал, и вся хижина погрузилась в тишину вместе с ним.

Женщина огляделась вокруг, скользя взглядом по предметам, находящимся внутри. Она будто прощалась со всем этим на долгое время. Когда она вновь увидит эти места?

Стоящая С Кулаком никуда не собиралась уходить, но в своих мыслях она предпринимала еще один шаг, посвящая его тому, кого так сильно любила.

— Когда я его увижу? — спросила она.

Безмолвие снова воцарилось в хижине.

Трепыхающаяся Птица поднялся на ноги:

— Найди тихое место, — напутствовал он ее, — подальше от нашего лагеря. Сядь там и оставайся столько времени, сколько потребуется. Постарайся вспомнить слова своего старого языка.

Подбородок женщины упирался ей в грудь, когда Трепыхающаяся Птица шел вместе с ней к выходу.

— Отбрось свой страх, и ты сделаешь полезную вещь, — бросил он си вслед.

Женщина уже повернулась к нему спиной и вышла из хижины.

Шаман не знал, услышала ли она последний из его советов. Стоящая С Кулаком не обернулась и сейчас она уже шла прочь от хижины.

Стоящая С Кулаком сделала все так, как ее просили.

С пустым кувшином для воды, висевшим у нее на бедре, она спустилась к реке по главной тропе. Время близилось к полудню, и утренние передвижения, во время которых набирали воду для хозяйственных нужд и для лошадей, занимались стиркой и купанием детей, уже почти прекратились. Она шла медленно, осматриваясь и выискивая такую тропу, по которой редко ходили и которая могла бы привести ее к месту уединения. Ее сердце учащенно забилось, когда она наткнулась на поросший травой участок, который находился в стороне от главной тропы. Женщина пробежала через расщелины и оставила реку в сотнях ярдов позади себя.

Рядом никого не было, но она внимательно прислушалась — вдруг кто-нибудь направляется сюда и она услышит его шаги. Не услышав ничего подозрительного, она спрятала обременявший се кувшин в куст, который со временем мог вырасти в вишневое дерево, а затем скользнула в хорошо укрытую от посторонних глаз старую расщелину, как раз в тот момент, когда на берегу реки послышались голоса.

Она торопливо пробиралась сквозь запутанные заросли, свисающие над тропой, и вздохнула свободно только тогда, когда через несколько ярдов узенькая тропинка превратилась в хорошо протоптанную дорожку. Теперь шаг се был легок, и вскоре голоса на главное тропе замерли вдали.

Утро было прекрасным. Легкий ветерок раскачивал ивы, и их гибкие и тонкие ветви танцевали свой утренний вальс. Небо над головой было необычной, чистой голубизны, и единственными звуками, раздающимися в звенящей тишине начинающегося дня, были шуршание кролика или ящерицы, вспугнутых ее шагами. Этот день, казалось, был создан для наслаждения и радости, но в сердце Стоящей С Кулаком не было этих чувств. Душа ее окаменела от долгих дней, проведенных в тоске, от горечи.

Она замедлила темп и дала волю ненависти.

Часть ее была направлена против белого солдата. Она ненавидела его за то, что он пришел на эти земли, за то, что он был солдатом и вообще за то, что он родился. Стоящая С Кулаком ненавидела и Брыкающуюся Птицу за то, что он попросил ее об этом и за то, что знал — она не сможет отказать. Она ненавидела Великий Дух за его жестокость. Великий Дух разбил ее сердце. Но этого ему было недостаточно.

— Почему ты продолжаешь причинять мне боль? — спрашивала она его. — Я уже мертва.

Постепенно ее голова стала остывать. Но горечь не проходила. Она превратилась во что-то холодное и хрупкое.

Вспомнить язык белых. Вспомнить язык белых.

Она осознала, что устала быть жертвой, и это разозлило ее.

«Ты хочешь, чтобы я говорила, как бледнолицые», — думала она на языке дакотов. — «Ты думаешь, мне стоит делать это? Тогда я вспомню его. И если кроме меня этого никто не может, я буду самой лучшей из никого. Я буду никем, чтобы вспомнить».

Когда ее мокасины мягко ступили на поросшую травой едва заметную тропку, она начала возвращаться назад, пытаясь найти место, с которого можно начать. Место, где она могла бы вспомнить давно забытые слова.

Но все было напрасно. Несмотря на то, что она сильно напрягала свою память, в ее мыслях не возникало ни единого слова, и несколько минут она испытывала ужасное разочарование — весь язык другой расы крутился на кончике ее языка. Вместо того, чтобы рассеяться, мгла ее прошлого стала еще гуще, как опустившийся густой туман.

Женщина была унесена временем в те дни, когда она подошла к маленькому просвету, который открылся в реке на милю вверх по течению от деревни. Это был вид редкой красоты. Террасы, покрытые травой, были затенены блестящими коробочками хлопка с трех сторон и образовывали естественный экран. Река была широкой и мелкой, усеянной полосками песка, на которых рос камыш. Раньше она была бы безумно рада, найдя такое место. Стоящая С Кулаком всегда была восприимчива к красоте.

Однако сегодня она ничего не замечала. Желая только одного — отдыха, она тяжело опустилась перед зарослями хлопка и легла на спину. Женщина скрестила ноги по обычаю индейцев и изменила позу, чтобы дать прохладному воздуху с реки возможность играть вокруг ее бедер. Наконец она закрыла глаза и погрузилась в воспоминания.

Но ничего вспомнить она так и не смогла. Стоящая С Кулаком стиснула зубы. Она подняла руки и провела ладонями по своим уставшим глазам.

Когда она прикрыла глаза руками, неожиданно возник какой-то образ.