ГЛАВА ПЕРВАЯ

Лейтенант Данбер на самом деле не был проглочен. Но это была первая мысль, пришедшая ему в голову.

Все вокруг было необъятным.

Огромное, безоблачное небо. Океан травы, перекатывающий свои волны. И ничего больше. Ничего, на чем мог бы задержаться взгляд. Ни дороги, ни следов колеи от большого тяжелого фургона, которые могли бы служить ориентиром. Только зыбкая паутина, пустое пространство.

Он был отдан на волю волн. Это заставило его сердце скакать в груди, биться незнакомо и глубоко.

Когда Данбер очнулся, он ощутил себя лежащим на твердой ровной поверхности. Лейтенант расчистил место среди травы, позволяя своему телу слиться со степью. Данбер попытался собраться с мыслями и найти определение своим ощущениям. Сердце прыгало. Он был напуган. Кровь стыла у него в жилах. Его мозг, натыкаясь на эти препятствия, действовал весьма странно. Слова постоянно вертелись в голове, но как только Данбер пытался составить предложение или фразу, которые могли бы описать то, что он чувствовал, мысли снова ускользали. Он не мог определить, насколько тяжело его положение.

На третий день, когда мысли перестали крутиться в голове, чей-то голос внятно произнес: «Это религиозно». И это словосочетание сразу показалось ему самым верным. Но лейтенант Данбер никогда не был верующим человеком, и поэтому, хотя слова и казались ему правильными, он никак не мог понять, что это значит и что ему нужно делать. Если бы мысли его не путались, Данбер мог бы найти этому объяснение. Но в грезах он перепрыгивал прямо через реальность.

А объяснение было простым. Лейтенант Данбер любил. Он был влюблен в эту дикую, но красивую страну и любил все, что с ней было связано. Это была та любовь, с которой люди мечтали всегда: самоотверженная и свободная от подозрений, благоговейная и бесконечная.

Данбера захлестнула волна любви, подняла его настроение, и от этого сердце снова забилось в груди. Возможно, именно поэтому мужественный лейтенант кавалерии подумал о религии.

Данбер бредил. Уголком глаза он заметил, как Тиммонс быстро наклоняет голову в сторону и плюет по тысяче раз в высокую траву, которая доходит бизону до живота. Это происходило так часто, что плевок выходил непрерывной струей, и человеку, сидящему на передке фургона, приходилось постоянно вытирать губы.

Данбер ничего не говорил, но непрекращающиеся плевки Тиммонса заставляли его внутренне отшатываться. Действия Тиммонса были безвредны, но тем не менее они раздражали, как это бывает всегда, когда наблюдаешь кого-нибудь ковыряющимся в носу.

Они сидели рядом друг с другом все утро. Но только потому, что ветер дул в нужном направлении. Хотя они и находились вместе, их ноги были вытянуты в разные стороны. Легкий, но холодный ветерок был прав, и лейтенант Данбер мог учуять Тиммонса. В его неполные тридцать лет он нюхал много смертей, но ни одна из них не была отвратительна, как эта. Смерть всегда или пряталась от него, или обходила его стороной, но ни одна из таких вещей не могла произойти с Тиммонсом. Когда струи воздуха перемещались, зловоние от него окутывало лейтенанта как грязное невидимое облако. И когда ветер дул в сторону Данбера, лейтенант соскальзывал с сиденья и взбирался на гору провианта, сваленного кучей на кровати в фургоне.

Иногда он сидел там часами. Иногда спрыгивал в высокую траву, отвязывал Киско и уходил вперед на милю-две.

Данбер обернулся и смотрел сейчас на Киско, бредущего позади фургона. Морда лошади довольно пряталась в мешке с кормом, оленья шкура отсвечивала в лучах солнца. Данбер улыбался, глядя на своего коня, и от чистого сердца желал, чтобы лошади могли жить так же долго, как люди. Если повезет, Киско сможет прожить еще десять-двенадцать лет. После него могут быть другие лошади, но это животное — единственное на всю жизнь. Киско никто не заменит, когда его не станет.

Лейтенант продолжал наблюдать за животным, когда малюсенькая «оленья шкурка» вдруг подняла свои янтарные глаза и оторвалась от кормушки, будто хотела проверить, где хозяин. Удовлетворенная тем, что Данбер на месте и смотрит на нее, повернулась к холщовому мешку с зерном и снова захрустела.

Данбер выпрямился на сиденье и сунул руку в складки одежды, доставая сложенный лист бумаги. Этот листок был армейским бланком, и в нем содержался приказ ему, Данберу. Он сильно волновался из-за этого листка. Отогнав от себя тьму, Данбер почти невидящими глазами еще раз прочитал содержание этого документа. Он уже знал наизусть то, что было написано в приказе, потому что не менее полдюжины раз доставал его за все время пути с того момента, как оставил Форт Хэйс. Но ничего из того, что он знал, не могло помочь ему.

Его имя дважды было написано неверно. Майор, который подписал приказ и от которого несло спиртным, неловко протянул руку и задел рукавом свою подпись. Чернила еще не успели высохнуть, и в итоге подпись на официальном документе была смазана так, что невозможно было ее разобрать. В приказе не была проставлена дата, и лейтенант Данбер поставил ее сам, пока они тащились по тропе. Но он написал се карандашом, а основной текст был написан чернилами. В довершение всего, перо майора царапало бланк приказа. Лейтенант подписал эту бумагу. Но она была не похожа на военный приказ. Скорее, это выглядело как хлам, старая макулатура.

Данбер смотрел на листок, напоминающий ему о том, как все должно быть, и это беспокоило его еще больше. Он вспоминал странный разговор с дышащим перегаром майором.

В его стремлении получить назначение Данбер пошел с железнодорожной станции прямо в штаб.

Майор был первым и единственным человеком, с которым он говорил с того момента, как прибыл и до того времени, когда позже вечером этого же дня он залезал в фургон, чтобы занять место рядом с вонючим Тиммонсом.

Красные, налитые кровью глаза майора смотрели на него долгое время. Когда он наконец заговорил, тон его был полон сарказма:

— Индейский воин, да?

Лейтенант Данбер никогда не видел индейцев, тем более не воевал с ними.

— Не сейчас, сэр. Но думаю, мог бы им быть. Я умею драться.

— Боец, да?

Данбер ничего не ответил. Они молча смотрели друг на друга. Казалось, прошло немало времени, прежде чем майор наконец начал писать. Он писал неистово, потея от бешенства и собственного невежества. Пот ручьями стекал у него по вискам. Данбер видел большие жирные пятна на форменной фуражке, которая была надета на почти лысую голову. Сальные полоски, напоминающие волосы, прилепились к скулам. Это был тот тип человека, с которым у лейтенанта Данбера было связано представление как о чем-то нездоровым.

Майор оторвался от листка и перестал скрипеть пером только один раз. Он отхаркнул кусок мокроты и сплюнул его в безобразное ведро, стоящее сбоку от стола. В этот момент лейтенант Данбер захотел от всей души, чтобы их встреча поскорей закончилась. Все, что касалось майора, заставляло его чувствовать слабость и приступы тошноты.

Лейтенант Данбер подсознательно почувствовал, что майора связывала с нормальным психическим состоянием тонкая нить, и она наконец лопнула за десять минут до того, как Данбер вошел в помещение штаба. Майор тихо сидел за своим столом, руки были сложены прямо перед ним. Он сидел, не думая ни о чем, позабыв все свои прожитые годы. Это была вялая, бессильная жизнь, поддерживаемая жалкими подаяниями, которые получает тот, кто служит покорно, но остается незамеченным. Все прошедшие годы, годы холостяцкой жизни, все годы борьбы с пьянством исчезли как по волшебству. Горькое, угнетенное существование майора Фамброга было вытеснено близким и приятным событием: он мог быть коронованным королем Форта Хэйс незадолго до ужина.

Майор закончил писать и взял листок в руки.

— Твое назначение. Отправляешься в Форт Сэдрик под командованием капитана Каргилла.

Лейтенант Данбер уставился на грязную форму майора.

— Да, сэр. Как я доберусь туда?

— Ты думаешь, я не знаю? — Тон майора был резок.

— Нет, сэр. Это то, чего я не знаю.

Майор откинулся на стуле, засунул обе руки в ширинку и самодовольно улыбнулся:

— Я в хорошем настроении и пропускаю мимо ушей твои слова. Фургон загружен товарами, присланными недавно. Найди крестьянина, который называет себя Тиммонсом, и езжай с ним. — Он ткнул пальцем в листок бумаги, который лейтенант Данбер держал в руках. — Моя печать гарантирует тебе безопасное продвижение на сто пятьдесят миль.

С самого начала своей карьеры Данбер хорошо усвоил, что не следует задавать офицерам вопросы, касающиеся их приказов. Он отдал честь и коротко произнес: «Есть, сэр!», повернулся на каблуках и вышел. Он нашел Тиммонса, бросился на станцию забрать из конюшни Киско и оставил Форт Хэйс в течении получаса.

Сейчас, когда он смотрел на листок с приказом после сотни миль, оставленных позади, он думал о том, что все будет нормально. Все выйдет как надо.

Данбер почувствовал, как фургон стал замедлять движение. Тиммонс пристально смотрел на что-то, скрытое высокой травой близко от того места, где они решили сделать привал.

— Посмотри вон там, — Тиммонс кивнул головой в ту сторону.

Что-то белое лежало в траве не далее, чем в двадцати футах от фургона, и оба мужчины соскочили с повозки, чтобы подойти поближе.

Это был человеческий скелет, кости четко выделялись на траве своей белизной, череп уставился пустыми глазницами в небо.

Лейтенант Данбер опустился на колени рядом с костями. Трава проросла сквозь ребра и кости грудной клетки. А стрелы, около двух десятков, торчали наружу вверх как иглы из диванной подушки. Данбер выдернул одну из земли и, повертев в руках, осмотрел ее со всех сторон

Когда лейтенант провел пальцами вдоль стрелы, Тиммонс хихикнул ему через плечо:

— Кто-то вернулся на восток и бродит здесь… Почему он не пишет?

В тот вечер дождь лил как из ведра. Но ливень вдруг ослабел, как это обычно бывает с летними грозами. Кажется, погода меняется и скачет, как ни в какое другое время года. Два путешественника удобно устроились и уснули под уютным, закрытым со всех сторон фургоном.

Прошел четвертый день, который ничем не отличался от предыдущих. Никаких происшествий. Прошел пятый день, шестой… Лейтенант Данбер был разочарован. В степи не было бизонов. Он не заметил ни одного животного. Тиммонс сказал, что большие стада иногда исчезают все сразу. Они покидают степь вместе. И еще он сказал, что не стоит беспокоиться из-за этого, потому что если бы бизоны и попались вдруг им на глаза, они могли бы быть тощими, как саранча

Путешественники также не встретили ни одного индейца, и Тиммонс не мог найти этому объяснения. Он сказал, что если они когда-либо и увидят еще одного индейца, то это будет очень скоро, но что намного лучше для них сейчас не быть преследуемыми ворами и нищими.

К седьмому дню Данбер уже слушал Тиммонса только наполовину

Когда они плелись последние мили, лейтенант все больше и больше думал о том как он прибудет на свой пост.

Капитан Каргилл покусывал губы и теребил что-то языком внутри рта, его глаза останавливались в одной точке, когда он концентрировался на чем-то. Луч прозрения на его лице сменился недовольным взглядом.

— Еще один потерян, — вслух пробормотал он. — Проклятие!

В удрученном состоянии капитан взглянул сначала на одну стену своей сырой комнаты, потом на другую. В ней абсолютно не на что было смотреть. Помещение было похоже на тюремную камеру.

— Комната, — подумал он с сарказмом. — Чертова конура.

Каждый использовал это выражение хотя бы месяц, даже капитан. Некоторые еще дольше. Он говорил это без стыда прямо перед своими подчиненными. А они не стеснялись в выражениях перед ним. Это не было в порядке вещей, шло не изнутри, не от злобы. Просто это была маленькая отдушина, добрая шутка в кругу друзей. Это место действительно было проклятым. И это было плохое время.

Капитан Каргилл позволил своим рукам свободно упасть вдоль тела. Он сидел один в своей тусклой проклятой конуре и слушал. Снаружи было тихо, и сердце Каргилла тоже стучало тихо. При нормальных, обычных условиях воздух снаружи мог быть заполнен звуками шагов, голосов людей, идущих на смену дежурному. Но никто не дежурил уже много дней. Даже обычные работы по Форту были заброшены. И капитан ничего не мог с этим поделать. Именно это его унижало.

Он слышал ужасающую тишину этого места и знал, что больше не может ждать. Сегодня он вынужден будет принять меры, которых он так опасался. Даже если это будет означать позор. Или окончательное разрушение его карьеры. Или самое худшее.

Он вытолкнул слово «худшее» из своих мыслей и тяжело поднялся на ноги. Идя к дверям, он с минуту в рассеянности теребил пуговицу на мундире. Пуговица оторвалась, оставив на мундире кусок нити, и покатилась по полу. Каргилл не собирался искать ее. Все равно ему нечем было бы ее пришить.

Когда капитан вышел на улицу под слепящие лучи солнца, он представил один единственный раз: фургон из Форта Хэйс благополучно добрался и стоит сейчас здесь, во дворе.

Но фургона не было. Только гнетущая пустота, это больное место на земле, которое не заслуживало даже названия.

Форт Сэдрик.

Капитан Каргилл, стоя на пороге, оглянулся и посмотрел на свою дерновую, покрытую плесенью каморку. Он стоял с непокрытой головой, немытый уже две недели, и имел в запасе один-единственный шанс.

Легкий кораль неподалеку пустовал, но еще недавно он был пристанищем для пятидесяти лошадей. За два с половиной месяца кони были украдены, возвращены на место и снова угнаны. Дакоты всегда помогали каждый себе и друг другу.

Глаза капитана скользнули по степи и остановились на ветхом строении прямо через дорогу. Кроме этого, его собственная, богом проклятая конура была единственным предметом, попадающимся на глаза в Форте Сэдрик.

Это была поганая работа с самого начала. Никто не умел работать с дерном, и, когда соорудили эти хижины и они простояли две недели, большая часть крыши завалилась. Одна из стен осела так сильно, что казалось невозможным то, что она все еще держится. В любой момент все сооружение могло рухнуть.

«Наплевать», — подумал капитан Каргилл, подавляя зевок.

Склад продовольствия был пуст. Он пустовал сейчас, ожидая лучших времен. Его содержимое составляли остатки черствых крекеров и то, что люди капитана могли подстрелить в прерии. Большей частью это были кролики и мелкая птица. Капитан желал от всей души, чтобы скорее вернулись бизоны. Сейчас даже вкус их почек неотступно преследовал капитана, вставая комком в горле. Каргилл скривил губы и поборол неожиданно навернувшиеся на глаза слезы.

Им всем нечего было есть.

Капитан прошел через двор пятьдесят ярдов по голой земле к краю отвесного берега, на котором располагался Форт Сэдрик, и посмотрел вниз, на широкую реку, бесшумно несущую свои воды в ста футах под ним.

Многослойное разнообразие дряни составляло ее берега, и даже без помощи недавно призванных на службу солдат тяжелый запах отходов человека доносился до ноздрей капитана. Человеческие отбросы, смешанные с чем-то еще, гнили внизу.

Пристальным взглядом Каргилл обводил главный склон утеса, когда вдруг двое человек появились у одной из двадцати спящих дыр, высеченных на склоне, как рябь на лице переболевшего оспой. Грязная пара стояла, мигая от яркого солнечного света. Они угрюмо уставились на капитана, но сделали вид, что не замечают его. То же самое сделал и Каргилл. Солдаты нырнули обратно в свои норы, будто взгляд капитана заставил их сделать это, оставив командира одиноко стоять на вершине утеса.

Он думал о маленькой делегации, состоящей из его солдат, которая была послана к нему в хижину из дерна восемь дней назад. Их появление было естественно. И оно действительно было необходимо. Но капитан решил пойти против их предложения. Он все еще надеялся, что фургон будет. Он чувствовал, что это его долг — надеяться на прибытие фургона.

За прошедшие восемь дней никто не сказал ему ни единого слова. Исключая вечерние вылазки на охоту, люди оставались поблизости от своих землянок, не общались друг с другом и вообще их появления на поверхности были очень редки.

Капитан Каргилл направился обратно к своей проклятой конуре, но остановился на полдороги. Он стоял посреди двора, уставившись на носки своих облупленных ботинок. После нескольких минут, потребовавшихся на принятие решения, он пробормотал: «Сейчас» и бросился назад по тропе, которой шел сюда. Теперь в его шагах было больше упругости, чем когда он достиг края скалы.

Три раза он, наклонившись к дыре, позвал капрала Гэста, прежде чем внизу перед одной из дыр что-то зашевелилось. Появились костлявые плечи, на которые был надет жакет без рукав, а затем кверху поднялось мрачное лицо. Внезапно солдата парализовал приступ кашля, и Каргилл терпеливо дожидался, когда кашель пройдет и он сможет говорить.

— Сбор всего личного состава перед моей проклятой конурой через пять минут. Собрать всех, даже тех, кто приступил к дежурству.

Солдат тупо дотронулся кончиками пальцев до виска, что должно было означать отдание чести, и исчез в дыре.

Через двадцать минут все население Форта Сэдрик собралось на открытом месте прямо у командирской халупы. Люди были больше похожи на банду отвратительных преступников, чем на солдат, которыми они являлись.

Их было восемнадцать. Всего восемнадцать из тех пятидесяти восьми, которые пришли сюда. Тридцать три человека ушли за холмы, надеясь, что их что-то ждет в прерии. Каргилл послал конный патруль из семи солдат за самой большой группой дезертиров. Может быть, эти семеро погибли, а может, дезертировали и они. Но никто из этих сорока человек не вернулся.

Остались только вот эти несчастные восемнадцать.

Капитан Каргилл прочистил горло:

— Я горжусь вами, горжусь тем, что вы остались, — начал он.

Маленькая кучка зомби ничего не сказала.

— Соберите ваше оружие и все остальное, что вы хотите взять с собой. Как только будете готовы, мы отправимся обратно в Форт Хэйс.

Все восемнадцать человек, опьяненные его словами, бросились врассыпную еще до того, как он закончил предложение. Они устремились каждый к своей спальной норе, будто боялись, что капитан передумает, если они не поторопятся.

На все сборы ушло меньше пятнадцати минут. Капитан Каргилл и его призрачная команда быстро зашагали по степи в восточном направлении. Им предстояло преодолеть сто пятьдесят миль до Форта Хэйс.

Когда люди покинули это место, памятью о потерявшей надежду армии остались лишь неподвижность и безмолвие. Спустя пять минут одинокий волк появился на противоположном берегу реки и остановился, принюхиваясь, подставляя нос ветру, дующему прямо в его сторону. Решив, что это мертвое место лучше оставить, он рысью припустился прочь.

Итак, грандиозный план по расширению границ и устройству Фортов на этой дикой земле был завершен заброшенностью самого удаленного армейского поста. Армия могла бы считать это единственным препятствием, отсрочкой экспансии, которая неминуемо должна была случиться до того, как гражданская война наберет обороты.

Действующая армия должна быть укреплена целым рядом Фортов. Армия, конечно, обратила бы на это внимание, но сейчас летопись форта Сэдрик подошла к мрачной остановке. Потерянная часть в истории Форта и единственная, которая могла бы претендовать хоть на какую-то славу, была только готова начаться.

Для лейтенанта Данбера день сменился ночью стремительно. Он думал о Форте Сэдрик, когда его веки стали слипаться. Лейтенант смотрел полузакрытыми глазами на деревянные, величиной с фут, перекладины фургона над головой. Ему было интересно узнать о капитане Каргилле и его людях в Форте, о расположении Форта. Данбера интересовало, что нравилось новому начальнику, и тысячи других вещей, мысли о которых возникали в его голове.

Это был тот день, когда он хотел бы наконец достичь места своего назначения, чтобы реализовать свою давнюю мечту — служить в действующей армии.

Он отбросил одеяло и высунулся из-под навеса фургона. В утреннем трепещущем свете Данбер натянул свои ботинки и огляделся вокруг в нетерпении.

— Тиммонс, — прошептал он, наклонясь и почти свесившись под фургон.

Крестьянин спал глубоким сном. Лейтенант слегка подтолкнул его носком ботинка.

— Тиммонс, — снова позвал он.

— Да, что? — взревел Тиммонс, тревожно выпрямившись.

— Давай трогаться. Поехали.

Колонна под предводительством капитана Каргилла уверенно продвигалась вперед. Они прошли десять миль до наступления темноты.

С каждой пройденной милей было заметно, как рос их душевный подъем. Люди пели гордые песни от чистого сердца, довольные тем, что отвоевывают у прерии милю за милей. Звуки голосов поднимали дух капитана Каргилла и его бойцов. Пение солдат придало ему твердую решимость. Армия могла приговорить его к расстрелу, если бы захотела, а он еще мог бы выкурить свою последнюю сигарету с улыбкой. Он выбрал правильное решение. Никто не мог отговорить его от этого.

И пока капитан тяжелой поступью шагал через зеленые пространства прерии, он чувствовал долго не проходящее удовлетворение от своей роли командира. Он снова мыслил как командир. Он хотел настоящего марша, и чтобы он был предводителем целого отряда всадников.

— Я бы прямо сейчас хотел иметь фланги, — размышлял капитан вслух. — Если бы они тянулись на целую милю к северу и к югу…

Он на самом деле посмотрел на юг, когда мысль о флангах возникла в его мозгу.

Каргилл отвернулся, не подозревая, что если бы южный фланг на самом деле существовал и занимал милю, они бы в этот самый момент могли обнаружить нечто интересное.

Они обнаружили бы двух путешественников, которые возились у фургона, стоящего в неглубоком овраге. Одного из них преследовал отвратительный запах, а другой, немного долговязый молодой человек, был в военной форме.

Но флангов у капитана Каргилла не было, и потому он ничего не заметил.

Его отряд, построенный в колонну, успешно продвигался вперед на восток к Форту Хэйс, распевая песни.

А молодой лейтенант и его напарник после короткой остановки снова тряслись в фургоне, сокращая расстояние до Форта Сэдрик.

ГЛАВА ВТОРАЯ

На второй день пути люди капитана Каргилла подстрелили жирную бизониху из небольшого, всего около дюжины голов, стада. Они растянули пиршество на несколько часов, как это делают индейцы, чтобы утолить голод и насладиться изумительным мясом. Солдаты настаивали на поджаривании пластинки вырезки для своего капитана, и глаза командира заблестели от радости, когда он погрузил свои зубы в этот кусок и позволил нежному мясу растаять во рту.

Удача сопутствовала маленькой группе людей, и около полудня на четвертый день пути они нагнали большую дозорную армейскую часть. Командир дозорной части, выслушав историю их тяжелых испытаний и видя состояние людей Каргилла, сразу же проникся к ним симпатией. С полудюжиной лошадей и фургоном для больных, полученными от майора, колонна бойцов под командованием капитана Каргилла без особых затруднений прибыла в Форт Хэйс четырьмя днями позже.

Иногда случается так, что те вещи, которых мы боимся больше всего, причиняют нам мало вреда. Так вышло и с капитаном Каргиллом. Он не был арестован за то, что оставил Форт Сэдрик. Об этом не было сказано ни слова. Его люди, которые несколько дней назад были опасно близки к тому, чтобы свергнуть его, рассказывали историю о своих лишениях в Форте Сэдрик, и солдаты все как один оказались не в состоянии отнять у капитана Каргилла его лидерство, в котором они были полностью уверены. Человеку, которому они давали показания (капитан при этом не присутствовал), они сказали:

— Никто из нас не хотел бы пройти через это.

Они имели в виду положение капитана Каргилла в тот момент.

Пограничная армия с ее силами и моралью, обтрепанными до точки разрыва, слушала все эти свидетельства с радостью.

Два шага были предприняты немедленно. Комендант поста передал историю конца Форта Сэдрик генералу Тайду в местный штаб, расположенный в Сант-Луисе. Он закончил свой рапорт рекомендацией оставить навсегда Форт Сэдрик, по крайней мере до получения дальнейших сведений. Генерал Тайд был склонен искренне согласиться, и в течение нескольких дней Форт Сэдрик перестал существовать для правительства Соединенных Штатов. Он просто стал не нужен.

Второй шаг касался капитана Каргилла. Во-первых, ему был дан статус героя. Во-вторых, вскоре он получил медаль за храбрость, а затем и звание майора.

«Победный ужин» от его имени был организован в офицерской столовой. Во время этого ужина, после огромного количества съеденного и выпитого, Каргилл услышал от друга коротенькую смешную историю, которая давала больше всего пищи для разговоров. Это случилось до его триумфального прибытия.

Старый майор Фамброг, руководитель среднего уровня с непомерными сексуальными аппетитами, совсем выжил из ума. Однажды вечером он встал в центре учебного плаца, бессвязно бормоча о своем королевстве и требуя снова и снова свою корону. Бедный парень был отправлен на восток всего несколько дней назад.

Когда капитан слушал детали этого странного происшествия, у него не возникало и мысли, что печальная депортация майора также унесла с собой все следы лейтенанта Данбера.

Официально молодой человек существовал только в протухших тайниках мозга помешанного майора Фамборга.

Каргилл также с иронией воспринял, что фургон, груженный провизией, был наконец отправлен этим несчастным майором на границу в Форд Сэдрик. Они, должно быть, разминулись в пути.

Капитан Каргилл и его знакомый хорошо посмеялись, когда представили ездока, приближающегося к ужасному месту и интересующегося тем, что произошло там, на той земле. Они далеко зашли в своих предположениях о том, что будет делать возничий; и решили, что если у него хватит сообразительности, то он сможет дойти до западной границы, по дороге распродавая провиант в различных торгующих частях, которых немало на сто пути.

Каргилл, наполовину опьяневший, направился к своему жилищу ранним утром, и его голова давила на подушку с прекрасной мыслью о Форте Сэдрик, который теперь был всего лишь воспоминанием.

Выходило так, что только у одного человека на земле осталось представление о местонахождении и даже просто существовании лейтенанта Данбера. Этим человеком был бедно одетый холостяк, который ходил за лошадьми и не имел отношения к армии, который значил очень мало для кого бы то ни было.

Тиммонс.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Единственным признаком жизни был обтрепанный кусок брезента, бьющийся на ветру прямо в дверном проеме разрушенного склада продовольствия. Поздним вечером снова поднялся сильный ветер, и единственное, что двигалось здесь — лоскут брезента.

Если бы над халупой капитана Каргилла не было надписи, Данбер никогда бы не поверил, что это то самое место, куда он назначен. Но надпись четко выделялась на необструганной балке: «форт Сэдрик».

Мужчины в молчании опустились на сиденье фургона, уставясь на жалкие руины. Выходит, это и был конечный пункт их пути.

Лейтенант Данбер еще на что-то надеялся, и потому осторожно переступил порог дома Каргилла. Секундой позже он появился снаружи и взглянул на Тиммонса, который все еще сидел в фургоне.

— Это не то, что ты ожидал увидеть, — прокричал ему Тиммонс.

Лейтенант ничего не ответил. Он дошел до развалюхи, откинул болтающийся кусок брезента и, наклонившись, вошел внутрь.

Смотреть там было не на что, и очень скоро он уже возвращался к фургону.

Тиммонс не сводил с него взгляда, качая головой.

— Можешь разгружать, — серьезно сказал Данбер, обращаясь к Тиммонсу.

— Зачем, лейтенант?

— Потому что мы прибыли.

Тиммонс скорчился на сиденьи:

— Но здесь никого и ничего нет, — и его голос перешел на карканье.

Лейтенант Данбер осмотрел место своей службы.

— Да. В данный момент нет.

Тишина окружала их и стояла между ними. Тишина несла с собой напряжение. Руки Данбера висели вдоль его тела, пока Тиммонс перебирал вожжи упряжки. Он плевался через борт фургона. «Всеобщее бегство или… плен», — думал Тиммонс, свирепо посматривая на лейтенанта. Судя по выражению его лица, он больше не собирался принимать участия в этой бессмысленной работе. «Лучшее, что мы можем сделать, это развернуть фургон на сто восемьдесят градусов и отправиться обратно».

Но у лейтенанта Данбера не было мысли возвращаться. Он хотел выяснить, что произошло в Форте Сэдрик. Может быть, все дезертировали, а может быть, все они были мертвы. Возможно, были выжившие всего в часе пути отсюда, борющиеся за свою жизнь, чтобы достичь Форта.

И была еще одна веская причина для того, чтобы он остался. Что-то свыше подсказывало ему, что имеет смысл нести вахту в этом месте. Это тот случай, когда человек хочет чего-нибудь так сильно, что цена и условия не берутся в расчет. Лейтенант хотел больше всего в жизни служить на границе. И сейчас он был здесь. Для него было не важно, на что теперь похож Форт Сэдрик и что с ним произошло. Сердце Данбера было отдано этому месту.

Глаза лейтенанта не выдавали его чувств, а голос был ровным и бесстрастным.

— Это мой пост, а в фургоне — провиант для этого поста, — сказал он Тиммонсу.

Они снова уставились друг на друга. Губы Тиммонса растянулись в улыбке. Он засмеялся:

— Ты что, мальчик, рехнулся?

Тиммонс, имея немалый опыт, показал этим вопросом, что лейтенант был щенком по сравнению с ним, что, судя по всему, никогда не был в бою, никогда не был на западе, и что прожил слишком мало для того, чтобы знать все. «Ты что, мальчик, рехнулся?». Голос звучал по-доброму, будто слова слетали с губ родного отца.

Тиммонс даже не подозревал, как он был не прав.

Данбер не был щенком. Он был спокойным и обязательным, и в свои годы он был хорошеньким. Но он не был щенком.

Он видел бой почти всю свою жизнь. И он был удачлив в бою, потому что владел редкой отличительной чертой. У него было врожденное шестое чувство, которое подсказывало ему, когда надо проявить стойкость. Когда он попадал в критическую ситуацию, что-то неуловимое ударяло в его мозгу и лейтенант Данбер становился безумной, смертоносной машиной, которую невозможно было остановить. Но только до того момента, пока этого требовали обстоятельства. Когда оставалось только нажать кнопку, Данбер делал это первым.