1.

Сухой вечерний ветер гулял по равнинам, трепал парусину фургонов, старинных крытых повозок, кружил пыль, поднятую копытами фермерских лошадей и мулов, перемешивая ее с серо-голубым дымом, поднимавшимся от жаровен.

Ветер взъерошил траву, подкрался по земле к девушке, стоящей на невысоком холмике, и принялся играть ее иссиня-черными волосами, заставляя щуриться от своего пыльного дыхания.

Сирена Уолш поплотнее закуталась в шаль.

Ветер спускался с гор, как мягкое лавандовое облако. После знойного дня он казался прохладным и свежим, напоминая о приближающейся осени, хотя летние степные цветы еще тихонько покачивали головками под его дуновением.

Совсем скоро, через два или три дня, они достигнут Пайк-Пик, Сверкающей Горы испанских землепроходцев, названной так в честь первых увидевших ее белых. У ее подножия находится городок, где живут обычные люди; верующие, но не фанатики. Там она, слава богу, распрощается с этими едва ползущими повозками, с этими грубыми мужчинами, с женщинами, вечно опускающими глаза, и с их детьми, которые, похоже, совсем не умеют улыбаться.

Сирена откинула со лба темные волосы. Взгляд ее казался вызывающим, а серо-голубые глаза смотрели решительно. Она не принадлежала к секте мормонов. И она никогда не станет одной из них. Пусть им не нравится, что она не завязывает волосы и не покрывает голову, пусть им кажется непристойной ее независимость, пусть они поджимают губы, увидев ее яркое облегающее платье. Ей все равно.

Платье и вправду было узковато; она немного пополнела с тех пор, когда мать сшила его (Сирене тогда исполнилось шестнадцать). Тут уж ничего не поделаешь. Три года. Их уже не вернешь. Три года ушли безвозвратно. Даже не верится, что всего три года назад она жила в своем доме обычной человеческой жизнью. Кажется, прошла целая вечность.

Кто-то окликнул Сирену по имени. Услышав его, она резко повернула голову. Какая-то женщина стояла, скрестив на груди руки, и пристально глядела на девушку. Даже отсюда Сирена видела злобное, мстительное выражение, исказившее ее лицо.

Вторая жена старейшины Гриера, Беатриса, считала своим долгом спасти заблудшее создание, которое поручил ей муж, наставить его на путь истины. Она не понимала, почему Сирена не желает помогать готовить ужин для мужчин. Ей казалось, что девушка слишком высоко себя ценит, и, конечно, она не упускала случая намекнуть ей об этом.

Сирена же не понимала, как можно осуждать ее за то, что она нравится мужчинам. Ведь это происходило только потому, что она слишком отличалась от этих бесцветных, покорных женщин. Мужчины любили наблюдать за ней из-под широких полей черных шляп. Но ей даже в голову не приходило попробовать их завлекать.

Взять хотя бы старейшину Гриера, с каким-то нерешительным видом разливающего воду, чтобы напоить лошадей после дневного перехода. Как же он старается скрыть взгляд, притворяясь, что стирает пот со лба грязным платком! Даже предводитель каравана не может удержаться от искушения поглядеть на нее.

Похоже, сегодня на вечерней проповеди опять всплывет история об искусительнице Иезавели и ее печальном конце.

Беатриса еще раз окликнула ее раздраженным, резким голосом.

Сирена сделала вид, что не слышит. Она не просила, чтобы ее принимали в семью Гриера, когда отец с матерью три недели назад умерли от тифа. Наоборот, она наотрез отказалась от этого сомнительного гостеприимства.

Но собравшиеся старейшины не стали обращать внимания на ее возражения, заявив, что ей нужна поддержка и покровительство. Она ведь даже не умела править повозкой. Ей был необходим кто-то постарше и поопытнее, чтобы направить ее на путь истинный и уберечь душу от греха. Они доверили эту задачу старейшине Гриеру, точнее, он сам себе ее доверил, так как считался предводителем «святых». Сирене пришлось войти в его семью.

У старейшины было три жены: стареющая Агата — скромная, с мягким, тихим голосом; Беатриса — с короткими русыми волосами и круглыми карими глазами, полными страха и злобы; и, наконец, Лесси — молоденькая девушка, светловолосая, голубоглазая. В ее взгляде не было и намека на мысль, но фигура уже вполне оформилась.

Сирена была младше Лесси на год или около того, одного возраста с первенцем старейшины. Но, несмотря на возраст, к ней относились как к взрослой женщине, и это настораживало Сирену, особенно когда старейшина разглядывал ее, склоняя над ней свою серебряную голову, и говорил елейным голосом о ее теле, касаясь руки влажными назойливыми пальцами.

Как только она примет их веру, сказал он однажды, она воссоединится с ним самим и с его семьей. Сирену примут в ее лоно и освятят этим союзом. Он будет целиком принадлежать ей, а она — ему.

Она проникнется божественной силой Господа в мужчине; цветок ее девственности будет сорван в пору юности и обретет покой в чистом храме ее женского достоинства.

В отличие от столь прекрасных слов и голоса, исполненного благоговения, во взгляде старейшины сквозила такая животная похоть, что Сирена вырвалась и убежала, вызвав у него приступ ярости.

С этого дня она сама себе готовила, сама мыла посуду и спала в своей повозке, крепко подоткнув под себя одеяло.

Сирене приходилось еще терпеть его общество, когда в жаркие дни он подъезжал верхом к ее повозке и приказывал явиться на субботнее собрание, где ее подолгу с притворной искренностью убеждали принять веру мормонов.

Сирена отказывалась менять убеждения, и по прошествии трех недель среди «святых» стало нарастать возмущение против того, что она не желает понять оказанной ей чести…

Вскоре Сирена начала всем назло делать такие вещи, которые не понравились бы старейшинам и их женам. Например, в жаркие дни она развязывала воротничок, расстегивала пуговицы на рукавах и закатывала их до локтей. Иногда по вечерам она надевала шелковое платье матери, туфли на высоких каблуках и садилась у повозки, положив руки на колени так, чтобы огонь отбрасывал причудливые кремовые тени на обнаженные плечи. Удивительно, как скучные кофточки женщин и лукавые взгляды мужчин превратили платье ее ласковой и скромной матери в нечто неприличное. Высоко зачесав волосы, спадающие каскадами сияющих локонов, Сирена становилась похожей на миниатюрный портрет матери, французской креолки, написанный еще в ту пору, когда та была новоорлеанской красавицей-невестой.

Только глазами и линией рта девушка отличалась от своей матери, чьи глаза были бархатно-карими. Сирена же унаследовала от отца светлые туманно-голубые глаза.

Девушку иногда забавляла мысль, что, если бы Фелиситэ Кревкер не влюбилась в простого ирландского работягу, плотника с отцовских поместий, и не вышла бы за него замуж вопреки запрету семьи, Сирена не оказалась бы сейчас посреди прерий.

Шон Уолш, ее отец, не в силах добиться уважения, которого жаждала душа, или богатства, которого заслуживала жена, не хотел надолго задерживаться на одном месте, зарабатывая гроши, и превратил в странников любимую женщину и единственную дочь. Но они никогда не роптали на судьбу.

Они верили человеку, сделавшему из их жизни насмешку, человеку, который любил напевать, чтобы скрасить однообразие пути длиной в многие мили.

Вспомнив об этом, Сирена почувствовала, как у нее защемило в груди.

Отец собирался найти все, к чему стремился, у подножия Сверкающей Горы, Пайк-Пик, в новом городе золотодобытчиков — Криппл-Крик.

Золото… как оно его изменило… Он продал все, что у них было, заложил оставшиеся украшения жены, даже унизился до того, чтобы пойти на поклон к грозным креольским родственникам. Он начал новую жизнь с киркой в руках, не погнушавшись присоединиться к этой бродячей секте, когда обнаружил, что ему не хватит денег, чтобы оплатить дорогу жене и дочери. Жаль, что он не стал ждать еще немного, чтобы заработать летом необходимые деньги. Тогда они бы уже добрались до места, мать с отцом не отравились бы зараженной водой. Но нет, Шон Уолш был слишком нетерпелив, чтобы чего-то ждать, он не представлял жизни без движения…

С севера донесся шум проходящего поезда. Сирена представила, как паровоз выпускает клубы дыма, застилающие освещенные окна. А внутри вагонов мужчины и женщины смеются, едят, пьют или, может быть, готовятся ко сну. Среди них наверняка есть и торговцы, и банкиры, и владельцы рудников, люди, уже заработавшие состояние на серебряной лихорадке в Колорадо. Теперь они возвращаются в Денвер или, ободренные удачей, едут в Криппл-Крик, чтобы попытаться стать еще богаче. А вместе с ними едут жены и дочери — одетые по последней моде Парижа и Нью-Йорка, избалованные, обласканные и усыпанные тысячами маленьких сокровищ женщины.

При мысли об этом быстром поезде Сирену охватило беспокойное нетерпение. Каким бы малоприятным ей это ни казалось, но она не могла не признать, что унаследовала от отца не только глаза. Ей так же, как и ему, не терпелось обрести богатство и уважение в Криппл-Крике.

Какая-то женщина вышла из скрытой сумерками повозки и неуклюже направилась к Сирене, спотыкаясь на каждом шагу. Девушка узнала Лесси, третью жену старейшины Гриера.

Глядя на нее, Сирена горько усмехнулась. Лесси оставалась еще совсем ребенком, и Сирене казалось чудовищным, что все остальные, и особенно эта злобная Беатриса, так над ней издевались. Лесси, с ее бесхитростным взглядом и ничего не выражающей улыбкой, была такой услужливой, такой робкой, что с ней обращались скорее как с прислугой, а не как с женой старейшины.

Много раз Сирена заступалась за нее — отправляла с поручением кого-нибудь из одиннадцати детей старейшины или предлагала Беатрисе самой сходить за водой, разжечь костер и вымыть посуду.

Она полюбила Лесси, но только ее одну и никого больше, а меньше всех — старейшину Гриера. Он не позволял никому обсуждать его семью, и Сирена не сомневалась, что он со злобой наблюдал, с каким презрением она переводила взгляд серо-голубых глаз с него самого на его хрупкую, слишком покорную жену.

— Сирена, пойдем в повозку, а то ужин остынет. — Глаза Лесси выражали беспокойство, почти страх.

— Я не голодна, а если мне захочется есть, у меня осталось несколько сухарей от завтрака. Иди одна. Я не пойду.

Сирена говорила медленно, в тишине ее голос звучал очень мелодично.

— Пожалуйста, Сирена. Беатриса разозлится на тебя и на меня тоже. Старейшина хочет, чтобы ты поужинала с нами. Пожалуйста, пойдем, Сирена.

При всей ее наивности, Лесси иногда просто поражала своей догадливостью. Действительно, это старейшина хотел, чтобы она пришла, а вовсе не Беатриса.

Он считал, что вся семья обязательно должна была собираться на вечернюю молитву, не важно, хочешь ты есть или нет, болен ты или здоров, — тебе следовало явиться, а если кто-нибудь не приходил, его отправляли спать без ужина или, как это случалось с Сиреной, оставляли есть в одиночестве. Сирена вообще всегда ела одна.

— В этом нет смысла, — сказала она, пожимая плечами. — А потом, я могу точно так же помолиться где-нибудь одна.

— Но ведь старейшина этого не увидит, как же он узнает?

— А это вообще не его дело. Кем он себя возомнил, Богом, что ли?

— Я не знаю, Сирена.

Увидев испуг в нежно-голубых глазах Лесси, Сирена вздохнула.

— Не волнуйся. Это все, в конце концов, не так важно. Я потерплю еще несколько дней.

— Пойдем?

— Ладно, пошли. — Сирена взяла Лесси под руку, и они направились к мерцающим огонькам жаровни.

Наступила ночь. Ужин закончился. Женщины вытерли покрасневшие руки, сняли фартуки и убрали их в сундуки. Потом они расчесали волосы и старательно спрятали их под капоры. Детей умыли, причесали, мальчикам пригладили волосы, намочив их водой, девочкам снова заплели косы и убрали их под капоры точно так же, как и у матерей. Женщины надели пелерины и шали, мужчины взяли пальто и Библии.

Все стали собираться к центру лагеря из повозок, поставленных кольцом.

День подошел к концу. Наступило время проповеди. Сирена оторвалась от книги, которую читала при свете маленькой лампады. Сквозь небольшую щель в парусине она увидела, как собираются мормоны. Покачав головой, девушка вновь принялась за чтение.

Через некоторое время к ее фургону кто-то приблизился. Сирена вскочила. Увидев, как чья-то рука откинула парусиновый полог, она схватила халат, чтобы накинуть его поверх нижней рубашки, в которой оставалась по вечерам у себя в повозке. Она не успела продеть руки в рукава и лишь закуталась в него, когда в повозке появился старейшина Гриер.

Какое-то время он стоял, осматривая фургон, находящиеся внутри его предметы обстановки, искусно сшитые одеяла, кровать, покрытую тонкой белой простыней. Все эти вещи принадлежали когда-то матери Сирены. Его взгляд блуждал по беспорядочной массе волос девушки, он пожирал глазами ее нежную кожу, залитую краской смущения, смотрел, как под халатом вздымается грудь, на какое-то мгновение его почти бесцветные глаза встретились с ее глазами, и старейшина Гриер, судорожно сглотнув, тут же отвернулся.

— Ты идешь на проповедь? — сурово спросил он.

— Нет.

— Тебе нездоровится?

— Я… У меня болит голова, — ответила Сирена.

Ее мало заботило, верит ей старейшина или нет. На самом деле она просто не могла выслушивать очередное наставление, как ей следовало жить дальше.

— Жаль. Я думаю, несколько хороших советов тебе не повредят.

— Может быть, завтра.

— Да, как всегда, завтра. А между прочим, сегодня я собирался говорить о священной миссии, которую мы на себя приняли, о том, какой большой праздник будет, когда мы наконец доберемся до Солт-Лейк-Сити, до земли обетованной, сорок лет назад открытой «святыми».

За последние двадцать лет никто не пытался пройти такой тяжелый путь во имя Господа. Как бы мне хотелось, чтобы ты осознала всю значимость этого путешествия. Как бы я хотел, чтобы ты стала одной из нас, стала частью нашего союза.

— Вы очень добры ко мне, но, по-моему, я должна сохранить веру моих предков.

— Ты высокомерна, исполнена глупой гордыни, ты презираешь моих людей.

Сирена замерла, когда старейшина шагнул к ней. Его глаза сверкали.

— Нет, — сказала она, облизнув губы. — Нет. Просто у меня есть право верить по-своему, так же как и у вас — хранить свою веру.

— Я не понимаю, о чем ты говоришь. Ты даже не представляешь, чем пренебрегаешь в неведении. Когда-нибудь ты пожалеешь о том, что отвергла из-за своего упрямства. Если ты настолько глупа, что не желаешь принять золотую чашу божественного спасения, тогда, возможно, нужно прибегнуть к силе. Я буду молиться о тебе.

— Что вы имеете в виду? — спросила Сирена ледяным голосом. Ее напугали его слова, а еще больше — выражение торжества, которое она разглядела в глазах старейшины, перед тем как он горестно склонил голову.

— Сейчас мне некогда с тобой разговаривать. Я должен идти на проповедь. Мы поговорим об этом после, когда я как следует все обдумаю.

Повернувшись, старейшина покинул фургон.

Прошло немало времени, прежде чем Сирена вернулась к своей книге, и было уже совсем поздно, когда она наконец задула лампу и легла спать.

Среди ночи Сирену разбудил какой-то шум. Задрожав всем телом от страха, она села на кровати. Ветер трепал парусину. Где-то вдали жалобно выл койот. Рядом с повозкой послышались шаги. Сирена замерла.

Ей нечего бояться, убеждала она себя. Просто у кого-то бессонница, или кто-то вышел по нужде. И все-таки ее охватило беспокойство. Сирене казалось, что поблизости кто-то крадется. По ночам в этих местах становилось холодно. Сирена продрогла. Она откинула назад волосы, распущенные перед сном.

В сумраке ночи, освещенном неполной луной, она могла различить предметы вокруг себя: мебель, плотницкий ящик отца, старый сундук матери, открытую деревянную коробку с медными горшками и мисками, оловянными тарелками, чашками и другой посудой, которой она ежедневно пользовалась.

Послышался слабый, приглушенный шум шагов, затем парусина, закрывавшая вход в фургон, всколыхнулась.

— Кто это? Кто здесь?

Вопрос остался без ответа. Повозка слегка накренилась. На парусине появилась неясная тень мужчины.

— Кто здесь? Отвечайте, не то я закричу!

— Нет-нет, не надо, — услышала в ответ Сирена. — Подожди минуту. — Полы парусины приподнялись, и в повозку шагнул старейшина Гриер.

— Что вам нужно? — Страх немного отступил, но не прошел совсем.

Старейшина выпрямился и приблизился к постели.

— Я пришел спасти тебя, милая Сирена.

— Спасти меня?

— Именно, уберечь от зла и несчастий грешного мира. Я хочу взять тебя в жены, дорогая Сирена. Я молился и получил ответ. Я беру тебя, чтобы слиться с тобой в божественном единении.

Не переставая говорить, он подходил все ближе и ближе, а Сирена отодвигалась на край постели, высвобождаясь из-под одеяла.

— Я же сказала, что не хочу менять веру. Я не могу, как вы, верить вашим пророкам!

— Да, и это меня очень огорчает. Но ты еще так молода, и к тому же ты женщина. Что ты можешь знать об этом? Тебе нужен пастырь, и поэтому я здесь.

Его низкий дрожащий голос звучал грубо, почти жестоко.

— Может, мы поговорим об этом завтра? — Сирена понимала, чем все это ей грозит. Старейшина отличался поистине волчьей ненасытностью. Он часто подзывал среди дня какую-нибудь из своих жен и направлялся вместе с ней в одну из повозок. Это вызывало множество ехидных замечаний и разговоров среди его паствы, из которой многие поклялись хранить целомудрие еще в детстве.

— Завтра? — Старейшина сделал судорожный глоток. — Завтра будет слишком поздно!

Он бросился на девушку, навалившись всей тяжестью на ее нежное тело. Руки грубо скользили по бедрам, он прижался бородатым лицом к груди. Она попыталась вырваться, сдавленно крикнула. От Гриера несло потом, и Сирена, собравшись с силами, оттолкнула его.

Неожиданный отпор ошеломил старейшину. Воспользовавшись моментом, Сирена соскочила с кровати. Гриер бросился за ней с неистовым ревом, хватая грубыми руками ее ночную рубашку. От сильного рывка девушка споткнулась и повалилась на старейшину. Он тут же подмял ее под себя и прижал к полу. Исторгнув торжествующий хрип, он коленом раздвинул ей ноги и обрушился на девушку всей тяжестью своего тела.

Охваченная ужасом, Сирена закричала от боли и унижения. Его влажный, заросший щетиной рот скользил по щекам, искал ее губы, чтобы заставить замолчать.

К горлу девушки подступала тошнота, она отчаянно извивалась, пытаясь освободиться. Гриер крепко зажал одну ее руку, но другую ей удалось вырвать, и она со всей силы ударила его в нос.

От боли он упал на спину и застонал, почувствовав, что из носа потекла кровь.

На мгновение Сирене показалось, что он оставит ее в покое, но она ошибалась. Гриер размахнулся и отвесил ей сильную пощечину.

Пока Сирена приходила в себя, он дрожащими руками дернул воротничок рубашки, оборвав пуговицы и обнажив грудь девушки.

Звук рвущейся ткани как будто пронзил ей мозг, истребил страх и заставил ее окончательно осознать то, что сейчас происходило. Сирена вырвалась из потных рук Гриера, вскочила с колен и вцепилась ему в лицо с яростью дикой кошки. Он отпрянул от нее, закрывая лицо руками, а она тем временем освободилась от сорочки, повисшей на спине словно капюшон. Сирена на четвереньках стала карабкаться к выходу. Старейшина опять бросился следом, пытаясь ухватить ее за ногу. Чтобы хоть как-нибудь защититься, она попыталась схватить первый попавшийся под руку предмет. Девушке удалось отскочить в сторону, но старейшина вцепился ей в ногу и, прыгнув вперед, дернул за волосы.

Когда он толкнул ее, пытаясь повалить на пол, она нащупала ручку сковородки. Схватив ее обеими руками, Сирена выдернула сковороду из коробки и замахнулась, чтобы ударить старейшину по голове. Выругавшись, он дернул ее за руку и вырвал сковородку, а потом одной рукой обхватил Сирену за талию, другой же принялся расстегивать пояс своих брюк.

Позвать на помощь? Однако она бы просто не успела воспользоваться ничьей помощью. А потом Гриер навалился на нее с такой тяжестью, что у нее, наверное, не хватило бы сил закричать. Кроме того, женский плач здесь приходилось слышать не так уж редко.

Старейшина опять толкнул Сирену, и тут она нащупала какой-то предмет с деревянной ручкой.

Для ножа ее оружие было слишком легким. Ей попалась вилка с тремя зубьями. Недолго думая, Сирена, собрав все оставшиеся силы, вонзила острые металлические зубья в сдавившую ее руку.

Почувствовав, как хватка сразу ослабла, она судорожно выдохнула и отскочила в сторону, хотя старейшина при этом все же успел ударить ее по бедру. В ответ она почти бессознательно ткнула вилкой ему в грудь. Он застонал и попытался схватить ее за руку, но она отпрянула от него, встала на колени и стала выбираться из повозки.

Сирене уже удалось выпростать наружу одну ногу, когда Гриер схватил ее за плечи. Стиснув зубы, она рванулась вперед, уцепившись за парусиновый полог, чтобы не упасть. Но он не дал ей уйти, крепко сжав руку.

Старейшина запутался в спущенных штанах и, споткнувшись, упал.

Их полуобнаженные тела сплелись в клубок, когда они вывалились из повозки и некоторое время лежали на земле, оглушенные.

Ночную тишину прорезал пронзительный вопль, истеричный крик, исполненный бессознательного страха, смешанного с яростью. Услышав его, Сирена обернулась и увидела Беатрису, стоявшую неподалеку. Вцепившись одной рукой во фланелевый капот, а в другой держа фонарь, она смотрела на их нагие окровавленные тела. Это она так исступленно кричала. Ее голос стал постепенно затихать, переходя в беспокойное бормотание.

Свет от фонаря падал на землю, отбрасывая желто-оранжевые тени на повозки, из которых выскакивали мужчины.

Сирена почувствовала невыносимую тяжесть в груди. Она попыталась освободиться от лежащего на ней человека. Старейшина глубоко вздохнул и встал на колено. Он посмотрел вокруг, затем, неожиданно осознав, что произошло, вздрогнул. В его глазах появилась злоба, он обернулся к Беатрисе.

— Замолчи, женщина, — сказал Гриер, пытаясь подняться, — подай мне брюки.

Позади него Сирена дрожащими руками подбирала обрывки ночной рубашки, по-прежнему сжимая в руке вилку. Увидев приближающихся людей, она бросилась было к повозке, чтобы чем-нибудь прикрыться.

— Нет, останься, — сказал старейшина. Он крепко держал ее, пытаясь одной рукой натянуть кальсоны.

— Пусти меня, — взмолилась Сирена. Она попробовала разжать сжимавшие ее тело пальцы, но ей это не удалось. Старейшина, казалось, с каждой минутой становился все сильнее. Его взгляд сделался почти безумным.

— В чем дело, брат Гриер? Что здесь происходит? — Говоривший, как и все другие столпившиеся вокруг мужчины, устремил взгляд на девушку рядом с Гриером. Стоявший на земле фонарь, казалось, заливал все ее тело какой-то невиданной золотой краской.

— Распутство, вот что это такое, — спокойно ответил старейшина. — Эта женщина притворилась больной и позвала меня поддержать ее в недуге. Когда я вошел, она бросилась ко мне, срывая одежду. Я приказал ей прикрыться, но она отказалась.

— Нет, — прошептала Сирена. От ужаса и страха ее голос сделался тише ветра. — Это неправда.

Пальцы старейшины до боли сжали ей руку.

— Это правда. Она предложила мне себя за деньги, а когда я с презрением отверг ее домогательства, она так разозлилась, что набросилась на меня.

— С вилкой? — послышался полный удивления голос, когда он показал рану на груди.

— Если бы ей попалось что-нибудь другое, она бы меня убила.

Сирена в отчаянии поводила головой из стороны в сторону, собираясь что-то сказать, но в эту минуту из тени выступила Беатриса. Она прижимала к груди шерстяные брюки мужа, лицо ее подергивалось от злости.

— Шлюха, — прошипела она, — предложить такое порядочному мужчине. Иезавель!

Смерив Сирену презрительным взглядом, она протянула брюки мужу.

Переминаясь с ноги на ногу, один из мужчин проговорил:

— Такой поступок не должен остаться безнаказанным, даже если она не принадлежит к нашей общине. Она может оказаться опасной для нас.

Беатриса, то ли намеренно, то ли случайно, встала перед Сиреной, закрывая ее от взглядов мужчин. Девушка наверняка бы отблагодарила ее за это, если бы та не вцепилась ей в плечи, удерживая ее, пока муж одевался.

— Она под моей защитой, — сказал старейшина, натягивая помочи. — Я обещаю вам, что она будет наказана, пока не смирит свой дух. Я сам займусь ею.

Беатриса выпрямилась и вскинула подбородок.

— Ты? Мой муж? Пусть лучше ее накажут по закону. Ты слишком порядочный, слишком благородный, чтобы помогать ей.

Старейшина бросил на жену строгий взгляд.

— Я за нее отвечаю. Я в ответе за ее грехи.

— Если это так, — медленно проговорила Беатриса, — тогда наказать нужно тебя. Нет, пусть лучше ее накажет община. Это дело каждого из нас. Если она снова так поступит, от этого можем пострадать мы все.

— Замолчи, женщина! — крикнул старейшина, но было уже поздно.

— Да, — подхватил кто-то, — она уже обманула тебя, заманив к себе ночью. Она может обмануть тебя опять, если ты возьмешься за это один.

Сирена понимала, что у нее мало надежд, и все же крикнула:

— Все случилось совсем не так. Он лжет! Вы должны мне поверить.

Мужчины взглянули на нее и тут же отвернулись.

— Нам надо специально собраться и обсудить ее преступление, — сказал один из них.

— Преступление?! Я не совершала преступления!

С таким же успехом она могла бы и промолчать. Ее слова остались без внимания.

— Молчи, вавилонская блудница! — прошипела Беатриса, сильно встряхнув Сирену. — Или тебе мало, что ты хотела ввергнуть в пучину греха бессмертную душу моего мужа? Как смеешь ты теперь отрицать это?!

Поначалу Сирене казалось, что Беатриса все поняла, ведь ее повозка стояла совсем рядом с фургоном старейшины, и, если бы Сирена действительно позвала ее мужа, она бы это услышала. Девушка решила, что жена Гриера говорила так лишь из ревности, но она ошибалась. Беатриса просто не могла поверить, что ее муж был способен на такое.

Поскольку Сирена наотрез отказалась принимать веру мормонов, вопрос о браке больше не поднимался. Единственно приемлемым объяснением для Беатрисы и для всех остальных оставались деньги. Она действительно считала Сирену падшей женщиной.

За это преступление ее и собирались судить.

2.

Послышался звон колокола, призывавший всех членов общины собраться вместе. С решением не следовало тянуть, нельзя тратить столь драгоценное время на такое ничтожное дело. Утро караван должен встретить в пути.

Предводители секты и старейшина Гриер сидели на широкой доске, положенной поперек двух верстаков. Перед ними лежала Библия — Ветхий завет, позади находился зажженный фонарь. Вокруг висело еще несколько фонарей, освещавших пространство между стоявшими кругом повозками.

Сирене позволили кое-как одеться. Беатриса настояла на этом и даже дала ей свое платье, причесаться Сирена уже не успевала, у нее не оставалось времени и на то, чтобы надеть чулки и туфли. Нельзя заставлять старейшин ждать. Ей пришлось стоять перед ними бледной, с растрепанными волосами, пока остальные собирались вокруг, шушукаясь и показывая на нее пальцами.

Прошло целых пятнадцать минут, прежде чем пришли наконец все члены общины. Сирена стояла, выпрямившись и устремив взгляд в темноту. Ее абсолютно не волновало, о чем шептались и хихикали мормоны, и поэтому она не желала смотреть, в их сторону. Она знала, что старейшина Гриер здесь, понимала, что за его спокойным властным взглядом пряталось с трудом сдерживаемое вожделение, однако она не подавала виду, что ей об этом известно. Только гордая, независимая поза помогла девушке сдержаться и не убежать от этого унизительного, несправедливого суда.

Один из судей прокашлялся.

— Ты, Сирена Уолш, обвиняешься в том, что совершила грех, предложив себя мужчине за деньги. Это серьезное обвинение. Ты понимаешь?

— Да, — ответила Сирена и повысила голос, услышав нарастающий шум: — Это ложное обвинение. Я не приглашала старейшину к себе в повозку, он вошел, когда я спала.

— Ложь! — закричала Беатриса, сидевшая там, где находились другие жены и дети старейшины: Агата с поджатыми губами и высоко поднятой головой, за ней Лесси, с глазами, полными слез, нервно теребившая подол платья.

Старейшина поднял руку, призывая всех к тишине.

— Зачем мне было это делать, дитя мое? — проговорил он спокойным голосом, грустно посмотрев на Сирену.

— Вы сказали, что меня нужно спасти. — Сирена поглядела ему прямо в глаза. — Вам, наверное, казалось, если вы ляжете со мною, то мне придется стать вашей женой, и это будет для меня большой честью. Вы заявили, что такой союз является священным, что бы молились обо мне и пришли ко мне в повозку, услышав ответ на вашу молитву.

— Богохульство. Это богохульство! — закричал один из старейшин, покраснев от гнева.

— Порождение Ехидны! — воскликнула Беатриса. Крепко сжав руки, Сирена обернулась к ней.

— Можете считать мои слова богохульством, но я лишь повторяю то, что услышала от старейшины.

— Ты лжешь, лжешь! — продолжала кричать Беатриса. Ее глаза пылали ненавистью.

— Тихо! — крикнул один из старейшин, стукнув кулаком по доске. — Замолчите все.

Когда голоса стихли, он повернулся к сидящему рядом Гриеру.

— Мы выслушали эту девушку, брат Гриер. Теперь мы хотим узнать, что скажешь нам ты, и выяснить наконец, как было дело.

Серебряные волосы старейшины блестели при свете фонаря.

— Подобные измышления огорчают меня, глубоко огорчают. Но, как бы то ни было, думаю, мое доброе имя не опорочат и более серьезные обвинения, чем эти отчаянные нападки девушки, напуганной чудовищным преступлением, которое она совершила. И хотя я серьезно озабочен состоянием ее души, я уверен, что искупление еще возможно. Ей следует смирить плоть и изгнать из головы преступные мысли. Очистившись от скверны, она должна занять, достойное место среди нас. Она сама упоминала о возможности стать моей женой. Наверное, это именно то, чего она желает, несмотря на то что ей якобы не хочется стать одной из нас. Если Богу угодно, чтобы путь ее спасения проходил через меня, я готов. Я приму это как священный долг и буду рад видеть, что она рассталась с греховными помыслами и приняла покров благодати.