Именно из этого темного укрытия и раздались выстрелы, и в сером небе стали видны красные и оранжевые взрывы пороха. Страх охватил Аню. Она ожидала атаки, какой-то попытки остановить экипаж Равеля, но такого коварного нападения из засады она предусмотреть не могла.

С воплем ярости она бросилась вперед. Всего лишь через секунду после нее Марсель, Самсон и Илайджа сделали то же самое.

Фаэтон не остановился, а скорее стал двигаться еще быстрее. Однако щелканья кнута не было слышно. Лошади просто панически бежали, никем не управляемые. Из гущи кустов показались трое мужчин. Они приникли к своим лошадям, как люди, не привыкшие к седлу, и ногами колотили по бокам лошадей, чтобы заставить их бежать за быстро удаляющимся экипажем. Они либо не заметили Аню и скачущих рядом с ней мужчин, либо решили не обращать на них внимания. Это было их ошибкой.

Находившийся рядом с Аней Самсон выстрелил. В руках у него был не пистолет, а двуствольное охотничье ружье, заряженное пулями весом в унцию. Оно пророкотало, как пушка, и громовое эхо выстрела прокатилось по окрестностям. Один из всадников, вскинув руки, вылетел из седла, как будто кто-то ударил его в спину огромным кулаком. Двое остальных оглянулись через плечо. Один из них выстрелил из пистолета. Пуля просвистела мимо. Илайджа, разъяренно выругавшись, выстрелил из своего ружья. Мужчина с пистолетом свалился с лошади, запутавшись при этом ногой в стремени. Лошадь заржала и попятилась, стараясь освободиться. Он рывком высвободил ногу и оказался в канаве. Третий всадник приник к лошади и только бросал через плечо взгляды, полные дикого страха. Как только деревья слегка расступились, он свернул с дороги и поскакал по вспаханному полю.

Марсель, скакавший верхом с ловкостью жокея, рванулся вперед. Он был все ближе и ближе к фаэтону, затем пролетел мимо него и вырвался вперед, пытаясь ухватить лошадей за упряжь.

Они увидели, как ему удалось сдержать лошадей. Фаэтон замедлил бег. К этому времени Аня поравнялась с кучерским сиденьем. Равель стоял на полу экипажа на одном колене, держась рукой за скамью. Он потерял шляпу, когда бросился в сторону, чтобы избежать пули, проделавшей дыру размером с кулак в кожаной обшивке экипажа как раз в том месте, где он сидел. Сам Равель был невредим и уже управлял лошадьми. Когда фаэтон остановился, он снова сел на сиденье. Аня и все остальные натянули поводья своих лошадей.

Аня не могла говорить. Она бросила взгляд на Марселя. За годы службы он научился сразу понимать, чего она хочет. Он повернулся к Равелю и сказал:

– С вами все в порядке, мсье?

– Как видишь, – коротко ответил Равель. – Скажи своей хозяйке, которая любит совать свой нос в чужие дела, чтобы она отправлялась домой, пока ей не причинили вреда!

– Ах, мсье Дюральд, – с легким упреком в голосе сказал Марсель, – я бы не стал поступать так неразумно. Вы должны сами сообщить ей об этом.

Равель повернулся к Ане. Прежде чем он заговорил, она отрывисто сказала:

– Можешь не беспокоиться. Мы едем, чтобы посмотреть дуэль. Я думаю, ты направляешься туда же. Если наша компания не оскорбляет тебя, мы поедем рядом с тобой.

Он не мог отказаться, чтобы не оскорбить людей, которые только что спасли его. И все же попытался еще раз.

– Не думай, что я неблагодарен, это не так. Мало кто сделал для меня столько, сколько сделала ты. Просто дуэль – не место для женщины.

Она не позволила своему сердцу смягчиться под влиянием его благодарности, – Ты думаешь, я упаду в обморок при виде крови? Я присутствовала при родах, после этого любое кровопролитие во время дуэли – ерунда.

– Хочу напомнить тебе, что если со мной что-то случится, опасность, угрожающая тебе, возрастет.

– У меня есть охранник.

– У тебя или у меня?

– У нас. Это имеет какое-то значение?

Он долго смотрел на нее, прежде чем на его губах появилась легкая улыбка. Медленно и недоверчиво он покачал головой.

– Не думаю.

– Тогда, может быть, поедем?

Они поехали. Через некоторое время они. пересекли заболоченный рукав реки и подъехали к двум дубам. Сквозь прошлогоднюю траву под ними пробивалась свежая зеленая травка, обильно покрытая росой. Окружающие поля были покрыты утренней туманной дымкой, которая также окутывала экипажи, ожидавшие неподалеку.

От двух групп мужчин, каждая из которых стояла под своим деревом, доносились приглушенные голоса. Небо с каждой минутой становилось заметно светлее. Ветерок, скорее похожий на легчайшее дуновение, шевельнул верхние листья на деревьях. Запела какая-то птица, которая затем, не услышав никакого ответа, смущенно смолкла.

Аня и сопровождавшие ее мужчины спешились. Марсель взял вожжи у Равеля, который вышел из фаэтона. Секунданты Равеля направились к нему. Муррей, который стоял, повернувшись спиной к дороге, начал поворачиваться и увидел Равеля.

Аня увидела, как лицо мужчины, который был обручен с Селестиной, сначала побледнело, затем покраснело, как его рот открылся, а затем закрылся так плотно, что губы, казалось, исчезли. Муррей резко повернул голову и посмотрел на дорогу, как бы ожидая увидеть там своих людей. А потом медленно, как бы только что заметив ее присутствие, снова повернулся и уставился на Аню. В его глазах горела злоба, но она не обращала на нее внимания. Гордо подняв голову, она улыбнулась.

Равель почти не обратил внимания на Муррея, и лишь заметил его взгляд, устремленный на Аню. Равель обернулся и увидел ее улыбку, полную гордости и торжества, увидел, как она смотрела на человека, ради спасения которого она пожертвовала столь многим, и оступился. Была ли хоть капля правды в той истории, которую она рассказала ему поздно ночью, или это была просто выдумка, состряпанная для того, чтобы помешать ему появиться сегодня на дуэли? Она назвала его убийцей, и это могло быть ее единственной ошибкой, проявлением ее истинных чувств. Зачем она заговорила о любви, если не для того, чтобы заставить его сделать то, чего хотела?

Но как насчет бандитов, нанятых Мурреем, чтобы улучшить свои шансы? Неужели она обратила их в бегство только из присущей честности? Это вполне возможно: присущее ей чувство справедливости помогало ему и раньше.

Аня и Муррей. Она могла презирать то, чем он занимался, и пытаться остановить его, могла ради Селестины оставить всякую надежду на интимную близость между ними, но она не могла отрицать своих чувств по отношению к нему. Это была ее судьба, судьба многих безрассудно влюбленных женщин.

Начались формальности. Секунданты бросили монету, чтобы разыграть между собой право подать сигнал к началу дуэли. Проигравшим секундантам предоставлялось право выбрать, с какой стороны будет стоять их человек, хотя это и не имело большого значения из-за ровной поверхности площадки и угла, под которым она освещалась солнцем (в этом заключалась еще одна причина популярности этого места). Равелю, поскольку ему был брошен вызов, принадлежало не только право выбора места и времени проведения дуэли, но и право выбора оружия, с помощью которого будет решаться спор. Он выбрал шпаги.

Принесли ящик, в котором лежал комплект из двух небольших шпаг. Клинки были сделаны из толедской стали, искусно гравированы, а эфесы инкрустированы золотой и серебряной арабской вязью.

По традиции право выбора шпаги принадлежало Муррею, поскольку это было оружие, предоставленное Равелем. Он осторожно взял одну из шпаг, прикинул ее вес и несколько раз рассек воздух. Его движения были резкими, а между нахмуренными светло-карими глазами залегла глубокая морщина. Не было никакого сомнения, что он никогда не думал, что дело зайдет настолько далеко.

Анино внимание привлек звук еще одного экипажа, приближавшегося по усыпанной ракушками дороге. Закрытый экипаж остановился неподалеку от них. Из него вышел мужчина и с небрежностью человека, совершающего свою обычную утреннюю прогулку, направился к ней. Это был Гаспар, безупречно одетый во все черное, – этот костюм оказался бы к месту, если бы обстоятельства сложились печальным образом. Аня поприветствовала его натянутой улыбкой.

– Мадам Роза послала меня сюда, чтобы я потом мог рассказать ей, что здесь произошло, – тихо сказал он. – Если бы она этого не сделала, я приехал бы сюда сам. Я чувствую себя таким же ответственным за все это, как и она.

– Вы?

– Мне кажется, что если она должна была выбрать кого-то, чтобы разоблачить Николса, то это должен быть я.

Его гордость уязвлена, подумала Аня. Во второй раз за последнее время она увидела в нем мужчину, а не постоянного сопровождающего мадам Розы.

– Возможно, она слишком высоко ценит ваше общество, чтобы рисковать возможностью потерять его? – предположила она.

Гаспар изучающе посмотрел на нее, как бы опасаясь насмешки. Прошло несколько долгих мгновений прежде, чем он ответил:

– Возможно.

Анино внимание притягивали непосредственно происходящие события, и она отвернулась от Гаспара. Секунданты разводили участников дуэли по местам – Равеля направо, а Муррея налево. Став на положенное место, они больше не могли двигаться, в противном случае секунданты их соперника могли сразить их шпагой или выстрелом из пистолета.

Двое мужчин сняли сюртуки и закатали по локоть рукава рубашек. Они приняли исходные позиции, опустив правую руку вдоль тела и свободно держа в ней шпагу, а левую согнув за Спиной и сжав пальцы в кулак.

Секунданты прошли к своим местам рядом с дуэлянтами, которых они представляли.

Утро разгоралось все ярче. Поднимавшееся солнце посылало свои первые лучи из-за леса на горизонте. Они танцевали на траве и поблескивали в каплях росы. Они заливали желтоватым светом белые льняные рубашки обоих мужчин и сверкали радужным огнем на клинках шпаг, поднятых дуэлянтами в знак приветствия друг друга. Они ярко осветили белый сигнальный платок, который упал на траву, как снежинка, случайно залетевшая сюда из своего времени года.

Клинки скрестились с громким мелодичным звоном. Мужчины осторожно кружили, делая ложные выпады и парируя удары и одновременно изучая силу кисти соперника и его мастерство. Они двигались взад и вперед, оставляя следы на росистой траве. Каждый из них ожидал благоприятного момента, деля в эти первые мгновения внимание между лицом соперника и кончиком его шпаги.

Мало-помалу темп нарастал. Муррей атаковал, Равель парировал его удары, отступал, а затем, демонстрируя мастерство, Заставлял уже Муррея отступать на исходную позицию. Однако он не использовал своего преимущества, а снова отходил назад, оставаясь настороже. Ободренный Муррей снова атаковал, используя одну хитрость за другой. Равель оборонялся, используя соответствующие контрприемы и иногда отражая особенно хитрую уловку приемом настолько блестящим, что он вызывал шепот восхищения со стороны наблюдавших за поединком.

Несмотря на это, Равелю не удавалось завершить свои удары. Казалось, он сдерживает сам себя, не показывает свое мастерство в полном объеме.

Озадаченный Гаспар сказал вполголоса:

– Что он делает?

Аня, задыхавшаяся от волнения, не могла найти ответа на этот вопрос.

Лоб Муррея покрылся испариной. Они оба дышали все тяжелее. В напряженной тишине шорох их шагов в траве казался очень громким. Рубашки, отсыревшие во влажном утреннем воздухе, прилипли к плечам и рукам, а облегающие брюки четко обрисовывали сильные мышцы бедер. Кудрявые волосы Равеля постоянно падали ему на глаза, а он резким нетерпеливым жестом отбрасывал их назад.

На лице сбитого с толку Муррея все сильнее проступала ярость. Он удвоил свои усилия, так что его клинок стал двигаться с быстротой стрелы и буквально запел. Он сделал неожиданный выпад, который Равель парировал в последний момент. Шпаги скрестились с такой силой, что посыпался дождь оранжевых искр. В этот же момент Муррей развернул шпагу, чтобы нанести ответный удар и бросился к Равелю. Равель, почти заколебавшись, сделал шпагой какое-то странное движение, как будто собирался отразить атаку и в последний момент передумал. Когда Муррей вернулся в исходное положение, на рукаве у Равеля появилось кровавое пятно.

Секунданты выбежали вперед, и один из них выбил своей шпагой клинок из руки Муррея, который пытался нанести еще один удар Равелю, чья бдительность уже была ослаблена. Поединок был остановлен, дуэлянты разошлись. Представитель Равеля с поклоном сказал Муррею:

– В соответствии с кодексом, сэр, я должен сейчас спросить у вас, удовлетворена ли ваша честь.

Муррей посмотрел на Равеля, и в его глазах появилось загнанное выражение, а кожа приобрела зеленоватый оттенок. Его победа была просто счастливой случайностью – Равель позволил ему ранить себя, и он знал это. Сейчас его роль заключалась в том, чтобы объявить об удовлетворении своей, чести и, таким образом, закончить поединок. Было очевидно, что он хотел бы поступить именно так, но то ли у него было больше храбрости, чем думали окружающие, то ли он больше боялся прекратить дуэль, нежели продолжить ее. Его ответ прозвучал прямо:

– Нет, черт побери!

Секунданты Равеля обменялись мрачными взглядами, но у них не было выбора, кроме как отступить назад и дать сигнал к продолжению поединка.

Снова замелькали клинки – атака, зашита, ответный удар, продвижение вперед и отступление назад. Но сейчас мужчины сосредоточили все свое внимание на кончиках клинков друг друга. Их дыхание стало хриплым. Однако движения Равеля приобрели сдержанную плавность и гибкость, появляющиеся только в результате долгой практики, и казалось, что он может вечно придерживаться установленного им темпа.

А темп устанавливал именно он. Муррей не был ровней Равелю: если это не было ясно в самом начале, то сейчас в этом не было никакого сомнения. Он был компетентным фехтовальщиком, но он сражался с мастером. Только лишь безумная удача, ошибка, допущенная Равелем, могла принести ему победу. Уже много раз Равель мог ранить или даже убить его, но он все же сдерживал себя. По мере того как увеличивались ярость и страх Муррея, его рука, в которой он держал клинок, дрожала все сильнее и сильнее, а выпады становились все шире и интенсивнее.

Движение было настолько быстрым, что Аня не могла проследить за ним взглядом. Клинки скрестились со скрежетом, который ударил по нервам, скользнув так, что эфесы шпаг со звоном ударились друг о друга. Двое мужчин напряженно стояли рядом, лицом к лицу, запястье к запястью, колено к колену.

Муррей, задыхаясь, спросил:

– Что, по-твоему, ты делаешь, Дюральд?

– Даю тебе сатисфакцию. Разве ты не этого хотел?

– Я хочу твоей смерти!

– Говорят, что раскаяние полезно для спасения души.

Равель бросил мимолетный взгляд на Аню, которая стояла, сжав руки на груди и следя за ними расширившимися глазами. Он не знал, что она нашла в этом испорченном образце представителя сильного пола, но если это будет возможно, он сохранит его для нес. Было бы гораздо лучше, если бы он устранил Муррея, лучше для Нового Орлеана, лучше для Ани. Но ему не хватало храбрости. Не потому, что ему не хватало воли нанести финальный удар – он так легко мог покончить и с дуэлью, и с жизнью Муррея. Но не на глазах у Ани. Он не мог заставить себя убить мужчину, которого она любила, не мог снова заставить себя вынести проклятье в ее глазах.

Было бы гораздо лучше, если бы они с Мурреем были равными соперниками, если бы в этом было больше опасности.

Он проклинал самоуверенность Николса, которая дала ему повод думать, что после нескольких уроков в Эксчейндж-элли он стал фехтовальщиком. Это было то же самое, что так часто случалось с ним в прошлом; мастерство Равеля, отточенное в тысячах упражнений и тренировочных боев с мастером, которым был его отчим, давало ему несправедливое преимущество. Использовать в поединке все известные ему старинные движения, уловки, и хитрости означало превратить дуэль в простой обряд убийства. И хотя удержаться от этого значило предать друзей и цель, которую они преследовали, он должен был это сделать, потому что здесь была Аня. Он не мог играть роль убийцы или даже предназначенную ему роль божьей кары, во всяком случае не тогда, когда она смотрела на него.

Аня встретила взгляд Равеля, такой же быстрый и смертельный, как удар шпаги, и почувствовала, что он поразил ее до глубины души. Она с ужасом увидела таящееся в этом взгляде отчаяние, боль и тщетность усилий. Именно так Равель смотрел на нее, когда она семь лет назад обвинила его в убийстве Жана. Здесь, на этом поле, она была его bete noire[30], напоминанием о прошлом, от которого не уйти. Это было его слабостью, мешало ему проявить все свое мастерство, мешало ему как следует защищаться от человека, который пытался убить его. Неточный расчет, секунда невнимания – и все может закончиться трагически.

Муррей сделал шаг назад, оступился и поскользнулся в мокрой от росы траве. Это движение было настолько знакомым, что у Равеля по спине пробежала дрожь. Именно так Жан поскользнулся на мокрой траве той ночью, здесь, на этом самом поле, под этими старыми дубами, покрытыми свисающим мхом.

Дуэль не может бесконечно продолжаться таким образом. Ее необходимо так или иначе закончить. Он терпеливо ждал, пока Муррей поднимется, а затем, демонстрируя свою блестящую технику, делая скользящие и режущие движения мерцающим, как серебро, клинком, начал надвигаться на своего соперника. Муррей отступил и оборонялся, сжав зубы, пот заливал ему глаза. Но это практически не принесло ему никакой пользы. Рука Равеля была такой же закаленной и гибкой, как его клинок, и их обоих направляла ясная мысль и неумолимая воля.

Ложный выпад, ответный удар. Края клинков со скрежетом встретились. Клинок Равеля, вращаясь, уперся в другой клинок, изгибая и выдавливая его из руки. Пальцы Муррея разжались, и его шпага, завертевшись в воздухе, упала на траву с глухим звоном.

Ритуал снова был соблюден. Всем собравшимся на этом поле было ясно, что Равель мог с такой же легкостью пронзить клинком Муррея. Но когда тот отказался признать свое поражение и снова объявил о том, что его честь не удовлетворена, послышался громкий ропот секундантов и присутствующего на дуэли хирурга. Тем не менее, следуя повелительному жесту Равеля, секунданты подняли шпагу Муррея, вытерли ее насухо и снова вручили ему. Поединок продолжался.

Что сделает Равель сейчас? Ответа не пришлось долго ждать. Клинки звенели, как колокольчики, сверкали, как молнии, скрещиваясь, выравниваясь, и когда мужчины разошлись, другая рука Равеля тоже оказалась окровавленной.

Он снова разрешил сопернику уколоть себя. Но эта рана была глубже, чем первая, так как на рукаве быстро расплывалось алое пятно. Сейчас, конечно же, Муррей не мог отказаться прекратить поединок.

Он мог. И сделал это. Хирург забинтовал руку Равеля, и они снова стали лицом к лицу.

Аня почувствовала, как по ней пробежала дрожь. Затем еще раз и еще. Звуки скрещивающихся клинков действовали на ее нервы так, что хотелось кричать. Сколько еще это может продолжаться? Должно быть что-то, что она могла бы сделать, но что? Что?

Гаспар покачал головой.

– Никогда, ни разу в жизни я не видел ничего подобного. Это великолепно!

Аня повернула голову и посмотрела на него как на сумасшедшего.

– О чем вы говорите?

– Жди. Жди и смотри, – сказал он и тихо восхищенно засмеялся.

Аня отвернулась от Гаспара и продолжала напряженно вглядываться в происходящее. Еще одно ранение, на этот раз в бок, когда Равель, двигаясь назад, отклонился, чтобы избежать сильного удара Муррея. Вопрос был чистейшей формальностью.

Муррей выдохнул свой отказ, но в его глазах светился триумф.

Не обращая внимания на тяжелые взгляды секундантов Равеля, он ожидал момента, когда Равель допустит ошибку в расчетах, ошибку, которая позволит ему прикончить его. Он плотнее ухватился за эфес своей шпаги, и поединок продолжался.

Постепенно Аня начала понимать, что имел в виду Гаспар. Это было так просто и одновременно так хитро, так благородно и так дьявольски ловко, так таинственно и при этом очевидно основано на дуэльном кодексе.

Муррей, казалось, не понимал, что с каждой каплей крови Равеля, которую он проливает, он все быстрее приближается к собственному концу. Это был поединок чести, а не выносливости или мастерства.

Упрямая настойчивость Муррея на сатисфакции перед лицом великодушия его соперника свидетельствовала о том, что он не является джентльменом, так же ясно, как ясно свидетельствовало бы об этом разоблачение его тайной деятельности.

Если целью этой дуэли было дискредитировать Муррея, то Равель успешно добивался этой цели.

Но как далеко заведет его это жертвование собой? Сколько крови он должен потерять, прежде чем сочтет свою задачу выполненной?

С таким количеством ран, как бы малы они ни были, как долго он сможет позволять Муррею колоть себя только в тех местах, которые он сам выберет?

И действительно ли его цель была таковой, какой она казалась, или здесь присутствовал также элемент искупления? Искупления за смерть другого молодого человека здесь, на этом поле, семь лет назад?