Конечно же могли существовать причины завидовать ей. Она была главной наследницей отца. Законы наследования в Луизиане были основаны на французском Наполеоновском кодексе, который, в свою очередь, был основан на римском праве. Эти законы устанавливали жесткие правила раздела собственности, защищая женщин и детей и делая невозможным для мужчин оставить свою семью без наследства. Собственность, приобретенная в браке, считалась принадлежащей как мужу, так и жене. После смерти любого из супругов половина собственности отходила детям. Таким образом, после смерти матери Аня унаследовала половину «Бо Рефьюж». После смерти отца его вторая жена, мадам Роза, унаследовала половину всех денег, заработанных ее отцом за годы их брака, но оставшаяся половина плантации была разделена поровну между Аней и Селестиной. Таким образом, Аня стала владелицей трех четвертей «Бо Рефьюж» и трех четвертей состояния своего отца. Даже дом в городе был куплен Аней после смерти отца для того, чтобы доставить удовольствие мадам Розе и Селестине. Однако Аня даже про себя называла его домом своей мачехи, так как мадам Роза проводила в нем гораздо больше времени, чем она сама, и она же руководила его оформлением и меблировкой. Но, по правде говоря, можно было сказать, что мачеха и Селестина жили у Ани из милости.

Никто и никогда не выказывал ни малейшего чувства обиды по этому поводу. Она всегда щедро тратила деньги, которые приносила плантация, и в течение многих лет пользовалась здравыми и разумными советами мадам Розы по поводу их вложения. Ни мачеха, ни сестра не имели ни малейшего желания занять ее место. Фактически им было гораздо удобнее предоставить ей возможность выполнять работу, которая давала им средства к существованию.

Что же касается остальных, то Эмиль был просто младшим братом Жана. Он мог затаить зло на Равеля, но это не имело ни малейшего отношения к ней. В действительности она едва знала его: Эмиля очень долго не было в Новом Орлеане, и он редко встречался с ней, но ей нравилось то, что она видела в нем.

Муррей был возлюбленным, женихом Селестины, милым обыкновенным человеком из милой, обыкновенной семьи со Среднего Запада. Он обладал обаянием и скромным честолюбием, работая клерком в адвокатской конторе, намеревался вскоре получить право на адвокатскую практику и упоминал о том, что, возможно, займется политикой. Если он и не обладал присущей большинству креольских джентльменов обходительностью и речистостью, то он нравился Селестине, и уже одно это было достаточной рекомендацией.

Затем был Гаспар, утонченный, элегантный Гаспар, которому не нравился Муррей и который содержал любовницу-квартеронку на Рэмпарт-стрит, продолжая при этом неутомимо играть роль верного и обязательного сопровождающего мадам Розы. Аня просто не могла себе представить, по какой причине он мог бы хотеть ее смерти в огне пожара в хлопковом сарае, но, возможно, он понял, что она знает о его квартеронке, и, может быть, был готов пойти на все, чтобы сохранить это в тайне. Но если это так, то, конечно же, он не стал бы использовать свое любовное гнездо как место для собраний.

Несмотря на все заявления мужчин о том, что женщины неспособны хранить что-либо в тайне, мужчины и сами вряд ли смогли бы сохранить подобный секрет.

Аня рассматривала Гаспара, обдумывая все, что знает о нем, и заметила вдруг, что он смотрит на нее задумчивым и весьма ироничным взглядом. Она отвела взгляд и, подталкиваемая каким-то странным смущением, встала.

– Очень мило с вашей стороны, что вы все так беспокоитесь, но за мной вовсе не нужно ухаживать, как за больной. Я чувствую себя совершенно нормально, уверяю вас. Не пора ли нам уже готовиться к балу?

Селестина не отпустила ее руку.

– Ты уверена, что хочешь туда пойти?

– Я и не думаю о том, чтобы пропустить это зрелище, и я не хочу лишать его кого-либо из вас. Я и так чувствую себя достаточно ужасно, будучи причиной того, что большинство из вас не смогли как следует посмотреть парад Комуса. Это было… просто прекрасно.

– Нам нужно поторопиться, если мы хотим успеть вовремя, чтобы посмотреть живые картины, – сказала мадам Роза.

– Именно это я и хотела сказать, – заявила Аня, в оживлении которой ощущалась легкая напряженность. – Кто-нибудь уже приказал заложить экипаж?

Ее бальное платье из светло-голубого атласа было украшено черным кружевным воротником, черным атласным поясом, подчеркивающим талию, и черными кружевными розетками по всему подолу огромной пышной юбки. У нее не было времени для сложной прически, и она приказала горничной сделать спереди крупные локоны, а оставшиеся волосы уложить на затылке в виде восьмерки и украсить их веточкой из бархатных светло-голубых листьев, перевязанных черными лентами. Из драгоценностей она выбрала гарнитур с аквамаринами и бриллиантами, в который входили серьги, ожерелье и два браслета. Аня стояла, протянув горничной правую руку, чтобы та застегнула браслет, как вдруг до нее дошло, что имел в виду Равель при расставании с ней несколькими часами раньше.

Она обвинила его в том, что он предлагал ей жениться на ней, используя в качестве предлога соблюдение правил приличия, чтобы получить респектабельность, которой он не мог добиться никаким другим путем. Что же она ему сказала? Что-то насчет того, что мы хотим получить вещи, которые нам недоступны? Однако для него целью была не респектабельность, а она сама. Он хотел ее. И все же, жестокая правда заключалась в том, что он уже овладел ею, значит, он предложил брак, чтобы сделать это владение постоянным. Присущим ему особым образом он сообщил ей, что мотивом для того, чтобы просить ее руки, было лишь желание, и ничто больше.

Она не знала, должна ли почувствовать радость, гнев или боль. Однако можно было сказать с уверенностью: несмотря на ее жизнерадостное обещание сообщить Равелю, когда она поймет, что он имел в виду, она не собиралась делать это.

Огромные кринолины, которые в этом сезоне носили под бальными платьями, были складными, но тем не менее в экипаже могли разместиться не более двух леди в подобных платьях. Ради удобства мадам Роза не стремилась к кринолинам такой огромной величины, заявляя, что подобное хвастовство туалетами не приличествует вдове. Однако ее дородность была такова, что ей необходима была как минимум половина сиденья в экипаже, чтобы не чувствовать себя в тесноте. Тогда было обычным ездить в экипаже вчетвером: две дамы и двое мужчин. Компания же Гамильтонов в течение какого-то времени состояла из весьма неудобного количества людей: пять человек, из них три дамы, и поэтому для большинства выездов требовались два экипажа. Обычно они передвигались следующим образом: Муррей и Селестина вдвоем в экипаже Гамильтонов с Аней в качестве дуэньи, а мадам Роза и Гаспар следовали за ними в экипаже, принадлежащим энергичному французу. Добавление к их компании Эмиля повлекло за собой некоторые осложнения. Он совершенно не чувствовал себя лишним, из чего можно было сделать вывод, что он принял на себя обязанности Аниного сопровождающего на весь вечер. Тогда каким же образом нужно было распределять между ними места в экипажах? Казалось, не было другого выхода, кроме как разделить Гаспара и мадам Розу.

В старину все было гораздо проще, подумала Аня, направляясь в салон с вечерней накидкой в руках. Тогда все ходили в бальные залы пешком, а горничные шли сзади и несли коробки с бальными туфлями.

– Как ты быстро собралась, – сказал Гаспар, поворачиваясь к ней от окна, когда она вошла в комнату, – и как ты мила. Нам предстоит ехать в первом экипаже вместе с мсье Жиро. Мы отправимся, как только он вернется, чтобы занять, места в театре для мадам Розы и Селестины. Боюсь, что у нас уже осталось мало времени; театр, должно быть, будет переполнен.

Аня с готовностью согласилась. Возможно, она сама выбрала бы другой порядок следования, но этот был вполне логичным. В комнате повисла тишина. Сделав попытку начать разговор, Аня сказала:

– Мне кажется, сейчас уже слишком поздно, чтобы начинать представление.

– Да, но это из-за того, что поздно начался парад. Прежде чем отправиться на бал, каждый хотел увидеть шествие, и ты должна признать, что оно выглядело более впечатляющим в темноте, при свете факелов.

– О да, без этого был бы совсем не тот эффект.

Ее голос звучал так же неуверенно, как она себя чувствовала. Почему больше никто не идет сюда? Она расправила складки своей вечерней накидки из черного бархата. Внезапно с тревогой подняла голову, заметив, как Гаспар решительно приблизился к ней.

– Нет, мадемуазель Аня, так не пойдет. Мы знаем друг друга слишком долго, чтобы ходить вокруг да около. Вы, очевидно, думаете, что знаете нечто, порочащее меня, и остаетесь болезненно сдержанной. Давайте сядем и обсудим это.

– Вы… вы хотите поговорить со мной об этом?

Он натянуто улыбнулся.

– Я этого не стыжусь, и надеюсь, что ты меня поймешь.

Потому что ее саму нельзя было бы назвать невинной? Нет, ей не следует быть такой циничной. Направившись к кушетке, она расправила юбки так, чтобы их не помять, и села.

– Мне кажется… то есть, я пришел к убеждению, – сказал он, садясь на краешек стула и скрещивая ноги, – что ты видела меня в доме моей любовницы.

Аня наклонила голову в знак согласия.

– Эта женщина находилась под моей опекой с тех пор, как мы были чуть старше, чем дети. Подобные отношения обычно прекращаются, когда мужчина женится, но я никогда не женился.

– Но вы уже в течение многих лет сопровождаете мадам Розу!

– Правда. Но одно не исключает другое.

– Вы хотите сказать, что любите их обеих?

– По-разному, – спокойно согласился он.

– Вот уж действительно.

– Не стоит насмехаться. Одна из них удобная, простая, вполне земная женщина, другая возбуждает ум, но успокаивает душу.

Кто же из них кто? Аня смотрела на него, зачарованная этим коротким проникновением в сложную эмоциональную жизнь мужчины, который казался ей таким простым.

– А что если вы должны будете жениться на мадам Розе?

– Это представляется маловероятным.

– Почему? Вы делали когда-нибудь предложение?

– Как-то все не было подходящего момента.

– Но, послушайте, это же не может служить извинением!

– Может быть, и нет, – согласился он, – но я никогда не стремился подвергать риску свое положение по отношению к ней.

– И поэтому вы ничего не делаете.

– Это кажется трусостью? Уверяю тебя, я и сам думал об этом достаточно часто.

– Такое впечатление, – прямо сказала Аня, – что вы просто не хотите нарушать этот славный порядок, который вы сами для себя создали.

– Я могу понять, почему ты так считаешь, но можешь ли ты сказать мне прямо сейчас, примет ли мадам Роза мое предложение, если я рискну высказать его?

Аня открыла рот, но тут же снова закрыла его и нахмурилась. С удивлением она обнаружила, что не может с уверенностью сказать то, что, по всей видимости, хотел услышать от нее Гаспар.

– Вы не узнаете, пока не попытаетесь это сделать.

– Да, но мое состояние невелико, а дом не так впечатляющ, как «Бо Рефьюж». Что я могу ей предложить, кроме своего почтения?

– Вашу любовь.

– А если этого недостаточно?

– А если да, то что тогда? Как насчет женщины с Рэмпарт-стрит?

– Вот уже в течение пяти лет я не посещал ее по ночам, за исключением тех дней, когда проходили собрания. Она не удивится, если получит расчет, хотя сейчас она прикрывает мадам Розу от злых языков сплетников.

Преданность иногда принимает странные формы. То же касается и доверительных сообщений. Аня не могла найти слов в ответ на то, что она только что услыхала. Она вцепилась в то, что первым пришло ей в голову.

– А эти собрания, какова их цель? Что в них такого, что заставило полицию остановить собрание, проходившее той ночью?

– Я не могу тебе этого сказать.

– Вернее, вы не хотите сделать этого.

– Если тебе приятнее сформулировать это так. Было бы лучше, еслибы ты обратилась за ответом к Дюральду.

Мадам Роза, делая шаги, которые казались маленькими по сравнению с размерами ее фигуры, вошла в комнату и спросила:

– Ответом на что?

– Ах, cherie, исключительно шикарна, как всегда, – сказал Гаспар, неспешно поднимаясь и направляясь к своей возлюбленной. – Ответ? Да на вопрос, что собирается сделать Комус в следующем году, чтобы превзойти сегодняшнее представление.

Поездка в театр казалась долгой. Происшедшие раньше события бросили тень на весь вечер. Оба Аниных сопровождающих – Эмиль и Гаспар – были весьма заботливы и внимательны, но неразговорчивы. Экипаж катил по улицам, усыпанным мукой и конфетти. Карнавал все еще продолжался, но с гораздо меньшим размахом. Женщины и дети по большей части уже разошлись по домам. Люди в карнавальных костюмах, мимо которых они проезжали, были либо молодыми людьми, либо представителями низших слоев.

Экипаж катился из одного круга света, отбрасываемого газовым фонарем, в другой, и их мерцающий свет отбрасывал странные тени на их лица. Аня поймала себя на том, что смотрит на сопровождающего своей мачехи. То, что она услышала от него, нарушило ее покой. Он не спал со своей любовницей-квартеронкой в течение пяти лет. Хотел ли он сказать, что сберегал это удовольствие для мадам Розы? Об этом было очень странно думать, но, оглядываясь назад, Аня думала, что это вполне возможно. Пять лет сдержанности. Пять лет притворства. Течение любви, казалось, не становилось более гладким и спокойным, в то время как человек становился старше. Гордость и упрямство не были привилегией молодых; с возрастом они чаще всего превращались в самые жесткие маски, за которыми можно было спрятаться. Желание уравновешивалось таким же большим и парализующим страхом быть отвергнутым и оказаться в смешном положении.

Но подумать только о Гаспаре – таком вежливом, приятном, безупречно одетом, молчаливо приходящем и уходящем молчаливо доставляющем удовольствие мадам Розе и получающем удовольствие от общения с ней, и при этом скрывающем свою любовь в течение пяти лет. Так много ушедших безвозвратно лет – безопасных, но прожитых только наполовину. И сама мадам Роза, в своем постоянном трауре, довольная своим вдовством и ничего не знающая о его чувствах. Это было весьма трогательно, а всего-то и нужно было, что немного прямоты.

Всего-то?

В отношении сердечных дел ничто не заключало в себе большей опасности, нежели прямота. Она любила Равеля, но для нее было невозможно пойти к нему, не зная, что он сам чувствует по отношению к ней, невозможно просто подойти и сказать: «Я изменила свое мнение, я все-таки выйду за тебя замуж». Не было никакой гарантии, что он все еще желал быть ее мужем, или, если он делал этого, не было уверенности в том, что причина была соответствующей.

Причина. Аня откинула голову на спинку бархатного сиденья и закрыла глаза. Он сказал, что причиной было желание, но было ли все так просто? Не могло ли быть также, что он хотел жениться на ней ради мести, ради приобретения положения в обществе, чтобы исправить зло, причиненное ей, как того требовали приличия, чтобы искупить свою вину в смерти Жана, чтобы взять в свои руки «Бо Рефьюж», чтобы восстановить доброе имя Своей матери, если не свое, возможно даже, чтобы спасти ее от опасности, которую сам на нее навлек?

Когда-то Равель, возможно, был прямолинейным молодым человеком. Но под воздействием прошедших лет он стал суровым наемником, не желающим упускать благоприятные возможности. Он стал богат и приобрел определенную власть. Он вовсе не был изгнанником и парией, как она когда-то считала, а, казалось, смог проложить себе путь в узкие деловые и светские круги американской общины, сокращенным вариантом которых и являлась «Мистическая группа Комуса». Было бы неудивительно, если бы в процессе этого он пришел к выводу, что его дела имеют первостепенную важность и он имеет право любым способом добиваться удовлетворения своих желаний.

Если дела обстояли таким образом, то, возможно, она была права, как бы он ни пытался отрицать это. Возможно, нападение на нее и ее спасение им сегодня вечером случились слишком своевременно. Возможно, предполагалось, что она испугается до такой степени, что изменит отношение к своему защитнику. Как же отчаянно он должен нуждаться в ней, если это так.

Благодарность и раньше часто принимали за любовь; возможно ли, что именно это чувствовала она сейчас, что именно это, как предполагалось, она будет чувствовать?

А если она действительно была неравнодушна к Равелю, если именно любовь причиняла ей сейчас такую боль, то могла ли она позволить использовать себя так, как он этого хотел? Если он снова сделает ей предложение, может ли она выйти за него замуж в надежде на то, что ее чувства по отношению к нему уравновесят все старое зло и предательство, что в пламени страсти, которое может вспыхнуть между ними, они смогут выковать жизнь, достойную того, чтобы ее прожить?