— Но что будет, если ему все-таки не хватит времени? — ровным голосом осведомился Кастеляр.

— Ну, я думаю, что этого можно не опасаться, — возразила Джессика. — Дедушка с каждым днем чувствует себя все лучше и проявляет все больший интерес к тому, что тут у нас делается. — Джессика улыбнулась. — Я думаю, что скоро мы его увидим.

— Он не планирует отойти от дел? — как можно спокойнее спросил Кастеляр.

— Он не тот человек, — ответила Джессика, решительно тряхнув головой.

— Так что сами видите: нам с вами бессмысленно продолжать обсуждение. Я думаю, через несколько дней мой дед сможет дать вам окончательный ответ.

— Но если он действительно так уверен в себе, как вы говорите, то что мешает ему дать ответ сейчас? — Кастеляр поднялся из-за стола и взялся за спинку стула Джессики.

По лицу Джессики скользнула тень смущения, словно она все это время задавала себе тот же вопрос. Это действительно было так, поэтому она не захотела покривить душой, чтобы не упасть в его глазах.

— Я не знаю, — искренне ответила она, вставая со стула и направляясь к выходу. — Сейчас я могу сказать вам только одно: я не могу говорить за него и не буду даже пытаться.

Кастеляр понял, что этим ему и придется удовлетвориться.

Пока…

Из ресторана Джессика вернулась в свой офис, но задерживаться не стала. В голове ее один за другим проносились многочисленные вопросы, и сосредоточиться на чем-то одном она была просто не в состоянии. Правда, Джессика все же попыталась взяться за квартальный отчет, но заработала только головную боль — такую сильную, что строчки и колонки цифр перед ее глазами начали расплываться, и она сдалась, поняв безнадежность борьбы.

Выходя из здания, Джессика еще не знала, куда пойдет; она просто шла и шла, нигде не останавливаясь, и ноги сами привели ее в Садовый квартал, к дому Мими Тесс.

Для Джессики визиты к бабушке подчас становились настоящим испытанием терпения. Говорить с ней о чем-либо порой бывало просто невозможно. Мими Тесс была очень слаба здоровьем, рассеянна и быстро утомлялась. Частенько прямо посреди разговора она вдруг уносилась мыслями куда-то очень далеко, и вернуть ее оттуда не было никакой возможности. Если Джессике и удавалось завладеть ее вниманием, то очень ненадолго; иногда, выслушав внучку, Мими Тесс невпопад кивала и снова задумывалась о чем-то своем. Впрочем, даже в молодости она не отличалась практическим складом ума, и ждать от нее дельного совета или ответа на конкретный вопрос, касающийся какой-то проблемы, было абсолютно бессмысленно.

И все же, несмотря на это, дом бабушки всегда был для Джессики той тихой гаванью, куда она могла в любой момент прийти, чтобы насладиться покоем, миром и красотой. Мими Тесс всегда встречала ее нежными объятиями и всегда улыбалась. Она никогда не сердилась и никогда не позволяла себе судить о чем-то, но иногда — когда этого никто не ожидал

— Мими Тесс вдруг произносила одну-две фразы, в которых содержался простой, единственно верный ответ на какой-нибудь запутанный вопрос.

Садовый квартал был одним из самых старых районов Нового Орлеана, в котором сосредоточилось большинство исторических достопримечательностей и архитектурных памятников. Здесь, вдоль нешироких тенистых улочек, выстроились величественные особняки и усадьбы, многие из которых были построены еще до войны Севера и Юга. Возле каждого дома имелся ухоженный сад, где круглый год цвели пунцовые азалии, белоснежные камелии радовали глаз своими изящными бутонами, а воздух — в зависимости от времени года — благоухал ароматами цветущего жасмина, магнолий или душистых олив. Правда, и сюда — несмотря на то что квартал был объявлен заповедной исторической зоной — проникли небольшие отели и торговые павильоны, которые отнюдь не красили его своей современной, чисто функциональной архитектурой, однако несмотря на это, он продолжал оставаться оплотом ушедших лет. Садовый квартал был словно выхвачен из середины прошлого века, и здесь, как и прежде, жили пожилые седовласые леди с увядшими, но все еще благородными лицами и осанкой, которой позавидовали бы и римские патриции. Как и поколение назад, они гордились собственными величественными домами, считая своим долгом поддерживать их в образцовом порядке, но это было вовсе не единственным их занятием. Эти субтильные, хрупкие на вид женщины представляли собой грозную силу, ибо были ядром, сердцевиной и стержнем новоорлеанского высшего света, символом легендарной эпохи. Они ездили на трамваях или прогуливались по тротуарам в широкополых шляпах и белых кружевных перчатках, с шелковыми зонтиками от солнца в руках. Они посещали чаепития и заседания литературных кружков, участвовали в работе благотворительных обществ, являлись на симфонические концерты, наводняли залы картинных галерей, обменивались рассадой и семенами и давали друг другу советы — через собственные клубы флористок-любителей, — как сделать так, чтобы их сады стали еще более пышными и зелеными. Неизменно элегантные, изящные, даже изысканные, они никогда не забывали чистить фамильное серебро так, чтобы на нем не было ни единого пятнышка; они доподлинно знали, как звали в детстве того или иного политика, и каждая из них не сходя с места способна была дать любую справку по генеалогии любого крупного бизнесмена или банкира. Увы, время не щадило и их; с каждым годом все больше и больше обитательниц Садового квартала переселялось кто в дом престарелых, кто — на кладбище, и вместе с ними постепенно исчезал, уходил в небытие тот образ жизни, с которым большинство американцев были знакомы только по книгам.

Мими Тесс могла бы быть одной из них, однако — в силу обстоятельств — оказалась изолирована от сверстниц и почти не принимала участия в общественной деятельности, которой ее соседки отдавали все свое время и силы. Тяжелая травма головы, случившаяся, когда Мими была ненамного моложе Джессики, вырвала ее из привычного круга общения и положила конец нормальной жизни, заменив ее бесконечной чередой дней, которые она проводила в обществе одной лишь сиделки, помогавшей ей и по хозяйству.

Обо всем этом Джессика подумала с болью в сердце, с трудом открывая тяжелую чугунную калитку старинного венецианского особняка на бульваре Сен-Чарльз.

Оказалось, что она разбудила Мими Тесс, прикорнувшую после обеда, но бабушка, похоже, не была этим огорчена. Как и всегда, она заключила внучку в свои нежные любящие объятия, и Джессика с наслаждением вдохнула с детства знакомый запах шампуня «Уайт рейн» и легкий аромат ветивера — душистого корня с запахом эвкалипта, который Мими Тесс щедрой рукой раскладывала на полках комода, где хранилось нижнее белье.

Они уселись в гостиной с бокалами охлажденного чая, в который была добавлена лимонная мята с капелькой грушевого экстракта, и заговорили о здоровье и самочувствии всех домашних. Джессика как раз описывала воскресное собрание в «Мимозе» и то, как быстро Клод Фрейзер оправляется после удара, когда Мими Тесс внезапно протянула руку, чтобы убрать с лица внучки упавшую на него прядь волос.

— Ты выглядишь усталой, малышка, — перебила она внучку негромким, мелодичным голосом. — Что случилось? Ты не захворала?

— Ничего не случилось, и я чувствую себя превосходно. Просто сейчас, пока дедушка болен, работы больше чем обычно, — бодро отозвалась Джессика, не желая обременять старую женщину своими заботами.

— Ты работаешь слишком много, слишком усердно, — констатировала Мими Тесс. — Это очень жаль, потому что женщина в твоем возрасте должна думать о молодых людях и о замужестве.

— В наше время женщины думают и о множестве других вещей, ба, — с улыбкой сказала Джессика.

— В самом деле? — с сомнением произнесла Мими Тесс и тут же сама себе ответила:

— Да, конечно, им приходится заботиться обо всем сразу. Это очень странно. Когда я была молодой девушкой…

Она не договорила, оборвав, как это с ней часто бывало, фразу на половине. Немного погодя она вдруг сказала:

— Ты же ни разу не была королевой Марди Гра.

Джессика по опыту знала, что с бабушкой было проще всего общаться, давая ей возможность следовать извилистыми тропами собственной логики, хотя порой — как, например, сейчас, — уследить за ходом ее мыслей бывало невозможно.

— Нет, — согласилась она. — У меня никогда не было на это времени.

— Тебя обязательно бы сделали королевой. Это так приятно. Красивые платья, яркие костюмы, вечеринки, тосты, балы… Воспоминания — это самое драгоценное, что у нас есть, дружок.

— Ты все равно была самой лучшей королевой, — сказала Джессика с легкой улыбкой. Еще когда она была совсем маленькой девочкой, то, приезжая к бабушке в дождливые дни, она больше всего любила рассматривать старые снимки, на которых Мими Тесс была сфотографирована в роскошном карнавальном наряде.

— У тебя ничего нет, — сказала Мими Тесс, озабоченно нахмурившись.

Нет никаких воспоминаний, поняла Джессика.

— Нет, почему же… — возразила она.

— Тогда расскажи мне.

Мими Тесс сложила на коленях свои изящные сухие ручки и посмотрела на внучку в ожидании. Выдержать пристальный взгляд ее безмятежных серо-зеленых глаз было нелегко.

А может быть, бабушка и права, подумала Джессика в смятении. В школе ее считали тихоней за то, что она почти никогда не шалила и проводила большую часть свободного времени, уткнувшись в книжки. То же самое было и в колледже. Правда, несколько раз Джессика все же выбралась на танцы и на стадион, но никогда и нигде она не чувствовала себя частью толпы, сплоченной общим интересом или захваченной общим порывом. Все свои силы Джессика отдавала академическим занятиям, и хотя училась она лучше многих, она по-прежнему стеснялась привлекать к себе внимание и даже отказывалась от почетных грантов и стипендий, которые могли увести ее далеко от Нового Орлеана.

Все посторонние занятия ее дед считал глупостью и напрасной тратой времени. Образование, считал он, полезно лишь постольку, поскольку оно помогает делать деньги. Широкое гуманитарное образование с его уклоном в литературу и искусство казалось ему вещью в высшей степени непрактичной, а известность в этих областях он вообще ни ро что не ставил. Слава писателя или художника была для него чем-то вроде известности коверного в цирке, умеющего лучше других развлекать публику.

Да, с Клодом Фрейзером порой действительно нелегко было поладить. Он, в частности, считал полными идиотами и зсех юнцов, которые сломя голову носились по улицам в дорогих спортивных машинах, и бегунов, которые выходили на аллеи утром или вечером в трусах и просторных майках с засученными рукавами. Моду он вообще презирал, называя ее глупым поветрием, которое выгодно одним только дизайнерам и кутюрье, набивающим себе карманы за счет одураченных покупателей. Что касалось походов по магазинам, то их он считал идиотским занятием для женщин, у которых за душой нет ничего, кроме желания одеться посексуальнее и подцепить какого-нибудь мужчину.

Отношения полов вообще и секс в частности были для старого Фрейзера корнем всех зол. Тот, кто бегает на свидания, считал он, очень скоро начнет пить виски и употреблять наркотики. Только деньги были для него отдельной и совершенно особой статьей. Он не считал их злом, наоборот — для Клода Фрейзера богатство было главной наградой за праведную, беспорочную жизнь.

Подобное мировоззрение определяло поступки и образ жизни не только самого Фрейзера, но и всех его домочадцев. Раз или два Джессика пыталась бунтовать, но украденное удовольствие никогда не стоило в ее глазах дороже расположения деда. Со временем монотонная, размеренная жизнь даже начала ей нравиться, превратившись в привычку, в которой Джессика черпала уверенность в себе и своем завтра.

Но только до Рио. После того что случилось в далекой Бразилии, ощущение безопасности и комфорта покинуло ее. Спокойному, тихому существованию пришел конец, и Джессике казалось, будто она летит под откос, словно сошедший с рельсов поезд.

И Джессика вдруг почувствовала, что способна рассказать бабушке многое, если не все.

Стараясь говорить просто, она сказала:

— На прошлой неделе я была на вечеринке. Там был один мужчина…

— О, как это замечательно, дорогая! — с блаженной улыбкой откликнулась Мими Тесс.

— Не знаю… — Джессика чуть заметно качнула головой. — Похоже, я сделала одну глупость. А я даже не знаю, как зовут этого мужчину и какой он. Ну ты понимаешь…

— Но то, что ты совершила, доставило тебе радость? Он сделал тебя счастливой? Радость? Счастливой?..

— Да, — медленно проговорила Джессика. — По крайней мере на несколько минут.

— Тогда все в порядке, милая. Жалеть стоит лишь о том, чего ты не сделал.

Джессика удивленно засмеялась, внимательно разглядывая лицо старой женщины. Она старалась понять, почему бабушка так сказала. Была ли это штампованная фраза, выхваченная Мими Тесс из какого-то телесериала или любовного романчика в мягкой обложке, которыми были заполнены ее дни, или же она говорила, опираясь на опыт своей прошлой жизни?

— Но что, если это приведет к чему-нибудь ужасному? — спросила Джессика несколько мгновений спустя.

По бледному, морщинистому лицу Мими Тесс скользнуло задумчиво-отстраненное выражение.

— Думай только о хорошем, — сказала она. — Потом… потом это поможет тебе.

— Бабушка… — начала Джессика и остановилась. Нет, она не станет спрашивать.

Но она должна, должна знать!..

— Скажи, ба, ты помнишь человека, с которым ты тогда уехала? Ты знаешь, что с ним случилось?

Взгляд Мими Тесс некоторое время бесцельно блуждал по комнате, ни на чем не останавливаясь, потом снова вернулся к лицу Джессики.

— Я помню.

Джессика чуть заметно подалась вперед.

— Каким он был? Что пошло не так? Почему он оставил тебя?

Задавая эти вопросы, она не собиралась сравнивать ответы со своим собственным опытом. Просто ей нужно было что-то вроде нравственной шкалы, с помощью которой Джессика могла бы оценивать собственные чувства и поступки.

Мими Тесс долго молчала, ее выцветшие глаза пристально смотрели на Джессику, проникая в самую душу. Потом она улыбнулась.

— У Арлетты появился молодой человек. Я сразу догадалась.

Джессика постаралась подавить вздох разочарования. Мысль бабушки, как это часто бывало, совершила неожиданный скачок, и Джессика поняла, что если у нее и был шанс докопаться до истины, то сейчас он безвозвратно потерян.

Слегка покачав головой, она сказала:

— Тебе не кажется, что мама уже немного не в том возрасте?

Мими Тесс кивнула.

— Он не хочет, чтобы кто-то об этом знал. И Арлетта не хочет.

— Ты хочешь сказать, что он… действительно моложе? Моложе по годам?

— Я не думаю, чтобы это было правильно.

— Это случается сплошь и рядом, — сухо возразила Джессика. — Кто он?

— Она не захотела мне сказать. Но я знаю, что он на ней не женится. Молодые люди никогда не женятся. И это нехорошо.

Время от времени Мими Тесс буквально застревала на какой-то определенной теме или предмете, и тогда ничто не могло сдвинуть ее с этого. Похоже, сейчас был один из таких случаев.

Джессика поглядела на безмятежное, дряблое, выбеленное временем лицо бабушки и тихонько вздохнула.

Когда-то, много лет назад, Мими Тесс была огненноволосой красавицей с изумрудно-зелеными глазами, которую отличали бешеный темперамент, живой и острый ум и страстное стремление отстаивать свою правоту в любой ситуации. Молодого Клода Фрейзера она полюбила летом того же года, когда ее избрали королевой весеннего карнавала Марди Гра, и, несмотря на отчаянное сопротивление родни, вышла за него замуж еще до наступления осени.

Но этот скоропалительный брак оказался неудачным. Двух таких разных людей трудно было найти на всем побережье. Тесс обладала изменчивым, взрывным характером, и все ее эмоции всегда лежали на поверхности. Экстаз любви и бешеный гнев были свойственны ей в одинаковой степени: шумные ссоры с громкими оскорблениями и битьем тарелок непременно заканчивались сентиментально-слезливым примирением. Муж значил для нее все, и Тесс не просто не мыслила себя без своего Клода; похоже, она действительно не могла прожить без него буквально ни одной лишней минуты. Она уделяла ему все свое время и все свои мысли, она вела его хозяйство и подарила ему дочь.

Клод Фрейзер был сделан совсем из другого теста. В его жилах текла кровь его суровых шотландских предков, и, как и они, он осуждал любое проявление эмоций и терпеть не мог громких скандалов и шума, которые могли привлечь внимание посторонних. Что касалось любви, то для него это чувство было особенным; по его мнению, оно должно было отражаться в делах и поступках, а не в словах и сентиментальных клятвах. Даже произносил он это слово не то чтобы с трудом, но с явной неохотой. Для Клода Фрейзера лучшим доказательством глубины и силы его чувства к жене и детям была компания, которую он создавал ради них своими собственными руками. Кроме того, Джессика доподлинно знала, что за время своего супружества дед ни разу даже не взглянул на другую женщину, и это было одним из главных кирпичиков, которые он заложил в фундамент будущего счастья своей семьи.

Но для Тесс этого оказалось недостаточно — или же чересчур много. Бизнес отнимал у Клода Фрейзера все его время и энергию, и на долю Мими Тесс оставались жалкие крохи. На протяжении нескольких лет она часто оставалась ночами одна, и острое чувство одиночества в конце концов заставило ее искать утешения с другим мужчиной.

Так ли это было? Она ли нашла себе подходящего мужчину, или он нашел ее? Искала ли Мими Тесс настоящей любви или просто стремилась к внешним ее проявлениям, чего она никогда не получала от Клода Фрейзера? Сейчас это уже не имело значения.

Когда Клод Фрейзер узнал обо всем, он пришел в бешенство. Не откладывая дела в долгий ящик, он отправился в погоню за своей неверной женой, чтобы привезти ее обратно. Он проследил путь любовников от Нового Орлеана до Атланты, от Атланты до Чикаго, от Чикаго до Нью-Йорка и там наконец настиг обоих.

Никто точно не знал, что произошло потом. Очевидно было одно: что-то случилось. Мужчина, с которым бежала Мими Тесс, бесследно исчез, а сама она оказалась в больнице с тяжелой травмой головы, от которой так никогда и не оправилась. Когда несколько месяцев спустя Клод и Мими Тесс снова вернулись в Новый Орлеан, она уже была красивым улыбающимся манекеном, у которого не осталось ни разума, ни души.

Такой ей суждено было оставаться на протяжении последующих трех десятков лет.

В Новом Орлеане Клод Фрейзер сразу же нанял сиделку, которая должна была ухаживать за Тесс — или, вернее, за ее телесной оболочкой. Через несколько лет он переселил жену в старинный фамильный особняк, освободившийся со смертью матери Тесс. С тех пор она постоянно жила там, никуда не выходя, едва замечая течение лет и чередование времен года. Никто не мог даже сказать, знала ли она, что Клод развелся с ней и женился во второй раз, или нет.

Несмотря на это, Джессика часто задумывалась о том, действительно ли ее бабушка так безмятежно спокойна, как это кажется? Может быть, размышляла она, боль или раскаяние проникают сквозь туманную завесу в ее мозгу? Похоже, что время от времени нечто подобное действительно случалось, но никто не мог знать это наверняка.

Жалеть стоит лишь о том, чего ты не сделал. Эти слова продолжали звучать в ушах Джессики еще долго после того, как она попрощалась с Мими Тесс и отправилась домой. Она вспоминала их и когда смотрела по телевизору вечерний выпуск новостей, когда поставила диск с записями Хулио Иглесиаса, когда сидела в горячей ванне с морской солью.

Жалеть стоит лишь о том, чего ты не сделал. Никакого открытия эта фраза, конечно, не содержала, но она застряла в мозгу Джессики словно заноза. Время от времени, в редкие минуты просветления, Мими Тесс действительно могла сказать что-то очень полезное и мудрое, но — увы! — безоговорочно полагаться на ее суждения было нельзя.

Жалеть стоит лишь о том, чего ты не сделал. А что, подумала Джессика, может быть, мне стоит это запомнить? Во всяком случае, она знала, что забыть эту фразу ей уже не удастся.

Не могла она забыть и Рафаэля Кастеляра. Песни Иглесиаса — испанские, французские и итальянские — возвращали Джессику к мыслям о нем. В этих песнях было так много любви, страсти и отчаяния, столько нежности и томления, столько сентиментальности наконец, что они странным образом успокаивали Джессику и дарили ей надежду, а на что — этого она и сама не могла понять.

Потом она вспомнила, что в Бразилии говорят на португальском, и ей стало любопытно, как звучат на этом языке слова любовных клятв.

Да что это с ней, всполошилась Джессика и вздрогнула так, что вода едва не выплеснулась из ванной. Какое ей дело, как звучит любовное признание на португальском? Что это вдруг взбрело ей в голову?

Или все-таки все это было неспроста?

Последняя песня подошла к концу, негромко щелкнул механизм автореверса, и из динамиков полился совсем другой, более быстрый ритм румбы, сразу напомнивший ей самбу, которую Джессика столько раз слышала в Бразилии. Казалось, стоит ей только закрыть глаза, и она снова увидит перед собой темное патио, услышит негромкий шелест пальм и серебристое журчание воды — и снова почувствует на коже горячее прикосновение…

Пронзительный телефонный звонок напугал Джессику, и она резко села в ванне, на этот раз все-таки выплеснув на пол воду. Сначала она решила не брать трубку, но потом подумала, что это может быть какой-нибудь важный звонок. А вдруг что-нибудь случилось с дедом?..

Не позволив себе додумать до конца эту тревожную мысль, Джессика схватила с крючка полотенце и поспешила в гостиную, оставляя за собой мокрые следы. Прежде чем взяться за трубку телефона, она раздраженным движением выключила магнитофон.

— Алло?

— Это ты, Джесс? — раздался в трубке скрипучий голос ее деда. Не дожидаясь, пока она ответит, он продолжил со свойственной ему напористостью:

— Мадлен сказала, что ты сегодня рано ушла с работы. Это верно?

Интерес деда был далеко не праздным. Джессика не сомневалась, что отнюдь не забота о ее самочувствии заставила старика позвонить ей. Клод Фрейзер хотел знать, где она была и что делала.

Облегчение, которое она испытала в первые минуты от сознания того, что с дедом все в порядке, сразу куда-то испарилось, и Джессика нервным движением поправила влажные волосы.

— Я ездила навестить Мими.

Старик неопределенно фыркнул в трубку. Чего-то подобного Джессика и ожидала — Клод Фрейзер уже давно дал всем понять, что расценивает любое внимание, уделяемое его бывшей жене, как нелояльность по отношению к нему лично. Сам он никогда не интересовался ее делами, и Джессика, по крайней мере, могла рассчитывать, что он не станет ее ни о чем расспрашивать.

— Вик Гадденс звонил, — сказал Клод Фрейзер, по обыкновению резко меняя тему. — А тебя не было на месте.

— Надеюсь, Мадлен с ним поговорила? — с раздражением спросила Джессика, хотя при упоминании имени руководителя кредитного отдела «Креснт Нэшнл» сердце у нее болезненно сжалось.

— Слава Богу, нет. Гадденс прекрасно знает, что к чему. Он сразу перезвонил мне.

Клод Фрейзер хотел, чтобы она стала расспрашивать его о подробностях. То, что дед так обращался с ней только из-за того, что она посмела оставить свое рабочее место, было обидно, но Джессика превозмогла себя.

— И что же он сказал? — сдержанно спросила она.

— Он сказал, что кто-то пытается разузнать подробности о кредитных обязательствах «Голубой Чайки». Похоже, кто-то хочет выкупить нашу закладную.

Джессика молчала несколько долгих секунд, с тревогой ожидая продолжения. Когда его не последовало, она спросила:

— Вик Гадденс принял какое-то решение?

— Нет. Пока нет. Он сказал, что посчитал своим долгом поставить меня в известность, чтобы я успел хоть как-то подготовиться. Он намекнул, что если я хочу вернуть кредит, то сейчас самое время.

В голосе старика внезапно прозвучали усталые нотки, и Джессика поспешно сказала:

— Мне очень жаль, что он побеспокоил тебя, но ты не должен из-за этого волноваться. Скажи, что нужно сделать, и я прослежу за этим.

Фрейзер молчал так долго, что Джессике показалось, что он забыл о ней. Наконец он ответил:

— Боюсь, я не знаю, что делать. Гадденс сказал, что, помимо суммы кредита, банку предложили огромную добавочную премию. Нам придется очень постараться, чтобы сделать встречное предложение, и сделать его нужно как можно скорее. Нам будет нелегко найти столько денег.

— Но почему банк не хочет оставить все как есть? Почему они обязательно хотят вернуть себе кредит? Что, разве срок уже истек? И потом, все это время мы аккуратно вносили проценты, — недоумевала Джессика, судорожно сжимая в кулаке телефонную трубку. Она догадывалась, каким может быть ответ.

— Если бы я был здоров, — ответил дед, — все шло бы своим чередом. А так…

— Понимаю. Они не уверены, что и под моим руководством компания останется достаточно доходным предприятием. Они боятся потерять не только проценты, но и все свои деньги. Но ведь ты вернешься! Почему ты не сказал ему этого?

Дед снова замолчал и молчал так долго, что Джессика успела замерзнуть.

— Может быть, и нет, — сказал он наконец.

— Что? Да нет, дед, ты обязательно вернешься, и тогда…

— Я в этом не уверен. Мадлен считает, что мне пора уйти на покой, и я… Я не могу сказать наверняка, Джесс.

Джессика не верила своим ушам. Она не допускала и мысли, что ее дед может подумывать о том, чтобы удалиться от дел. Быть может, сегодня у старика просто неудачный день, он устал, раздражен… Это пройдет, ну конечно, пройдет!

— Вик Гадденс не сказал, кто хочет перекупить наши обязательства? — спросила она.

— Нет. — Клод Фрейзер сухо кашлянул. — Но, думаю, не надо быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться, чьи уши торчат из-за кустов.

Да, догадаться действительно было нетрудно. Она отвергла предложение Кастеляра, и вот — результат.

— Я… Мне очень жаль, дед…

— Не надо, — сказал он тихо. — Еще не все кончено.

В трубке раздался щелчок, и на мгновение на линии наступила глухая тишина. Потом Джессика услышала короткие гудки.

Она долго смотрела на телефонную трубку, зажатую в руке, потом осторожно опустила ее на рычаги и вернулась в ванную.