— Большое спасибо, — сдержанно отозвалась Джессика, — но в этом нет необходимости. А сейчас мне пора. Я тебе позвоню.

Она повернулась на каблучках и зашагала к стоянке такси, где уже давно торчала машина с желтыми шашечками. Забравшись внутрь, она захлопнула дверцу, и такси отъехало.

Холивелл задумчиво посмотрел ей вслед.

— Ты поднимешься или будем здесь стоять? — насмешливо спросила Арлетта.

Он повернулся к ней и весело улыбнулся.

— А как ты думаешь, моя рыбка?

Джессика стояла у окна в своей городской квартире, прислонившись виском к холодному стеклу. За окном шел нудный моросящий дождь, похоже, он зарядил не на один день.

Мелкие капли воды негромко барабанили по жестяному подоконнику, выбивая мерную, монотонную дробь. В такую погоду хорошо спится, но на Джессику даже такая погода не действовала усыпляюще.

Вот уже некоторое время Джессику мучила сильная головная боль, которую не смогли успокоить три таблетки аспирина и две чашки травяного чая. Она была настолько взвинчена, что любой неожиданный звук способен был заставить ее подпрыгнуть чуть не до потолка. Мысли проносились в голове Джессики столь стремительно и были настолько бессвязными, что ей никак не удавалось привести их в порядок, но хуже всего было ощущение глубокого, беспросветного одиночества, от которого болезненно сжималось сердце и сосало под ложечкой.

Самое главное, что это одиночество можно было лишь отчасти объяснить недавней утратой деда. Боль и горечь невозвратимой потери были вполне естественными и закономерными, но — увы — не только они не давали Джессике покоя. А подумать о том, чего или, вернее, кого ей так не хватает, у нее не хватало духа.

Неужели Рафаэль действительно использовал фотографии, чтобы заставить ее выйти замуж, или он сам оказался в ловушке? И если это дед настоял на том, что он должен на ней жениться, то почему Рафаэль не отказался, раз «Голубая Чайка» совсем ему не нужна?

Если интерес Кастеляра к фирме Фрейзера был лишь уловкой или, как сказал Холивелл, простой любезностью, то чем можно объяснить три покушения на нее, взрыв их судна в заливе и провокационные сведения, которые кто-то подкинул таможенникам? И если Рафаэль непричастен ко всем этим происшествиям и не догадывается о том, кто или что может за этим стоять, тогда почему он не защищался, когда она обвинила его во всех смертных грехах? Непонятно.

Джессика очень старалась рассуждать логически, не упуская ни одной мелочи; она несколько раз начинала с самого начала, чтобы идти дальше по цепочке фактов и совпадений, но звенья этой цепи легко рвались у нее под руками словно бумажные. И дело было вовсе не в том, что у Джессики не хватало фактов — напротив, их у нее было гораздо больше, чем ей хотелось бы. Просто она никак не могла выстроить их по порядку, в соответствии с естественным ходом событий, потому что ничего естественного Джессика здесь не видела. К тому же ее постоянно сбивали с мысли воспоминания о тех нескольких днях и ночах, которые они провели с Рафаэлем. Особенно о ночах.

В своем отчаянии она допускала, что Холивелл, возможно, был прав, когда еще во время их первой встречи утверждал, что ей будет не по силам управиться с таким предприятием, как транспортная морская компания. Для этого ей не хватало ни выдержки, ни умения предвидеть будущее, но хуже всего было то, что она, как выяснилось, совсем не разбирается в мужчинах и не умеет с ними обращаться. Во всяком случае, каждый раз, когда необходимо было принять жесткое решение, Джессике мешали сделать это ее эмоции.

Да, определенно она не способна видеть дальше собственного носа. Взять, например, Ника. Джессика всегда чувствовала, что в отношении деда к нему есть что-то странное. Кроме того, только слепой мог не обратить внимания на то, насколько Ник и Клод похожи между собой, и хотя Джессика часто замечала их поразительное сходство, никаких выводов она не сделала. Ей даже ни разу не пришло в голову, что Ник может оказаться с нею в гораздо более близком родстве, чем она считала.

Конечно, она не могла себе представить, что дед до самой смерти не признает bona fide члена семьи Фрейзеров, и это в определенной степени сбило ее с толку. Ей следовало знать, что у старика, как и у любого другого человека, могут быть свои слабости.

Интересно, а как Ник вписывается в то, что произошло с ней? К примеру, как давно он знает, что приходится ей родным дядей? Не может ли оказаться так, что Клод Фрейзер сказал ему об этом уже давно, еще когда Ник и Джессика были сопливыми подростками? И если да, то как Ник сумел столько времени хранить тайну? Как он жил, зная все это, и как это знание на него повлияло?

Совершенных людей не бывает.

Арлетта произнесла эту фразу каких-нибудь несколько часов назад, и Джессика вспомнила ее совершенно неожиданно. Что говорили эти несколько слов о внутреннем мире ее матери? Что заставило Арлетту ткнуть ее носом в эту прописную истину? Может быть, все эти годы Джессика недооценивала и свою мать, и всех остальных тоже?

О Боже!.. Неужели она недооценила и Рафаэля? Неужели причина, по которой он согласился на брак с нею, была связана с их первой встречей в темном патио, а вовсе не с перспективой слияния двух компаний?..

Негромкое позвякивание телефона вторглось в ее мысли, и Джессика оторвала голову от холодного стекла. Это оказалась Мадлен, которая звонила ей из машины по сотовому телефону. Она ехала в Новый Орлеан и хотела узнать, можно ли ей переночевать в городском доме.

Меньше всего Джессике хотелось разговаривать с женой деда сейчас. Вчера вечером она все же уехала из «Мимозы», надеясь таким образом избежать объяснений и упреков, но, как видно, ее надеждам снова не суждено было сбыться.

Дав свое вынужденное согласие, Джессика повесила трубку. Приличия требовали, чтобы она хоть как-то подготовилась к неожиданному визиту Мадлен. Час был уже довольно поздний, поэтому Джессика начала с того, что разыскала в буфете банку декофеинового кофе. Потом она выставила на стол две чашки с блюдцами из гаоляньского сервиза, серебряную сахарницу, кувшинчик для сливок и хрустальное блюдо с печеньем. Доставая из ящика буфета салфетки, Джессика невольно улыбнулась. Похоже, она превращалась в типичную женщину-южанку, которая тем вернее следует старинным традициям и установлениям, чем большую неуверенность ощущает.

Увы, все ее старания были напрасны. Во всяком случае, никакого видимого впечатления ее демонстрация гостеприимства на Мадлен не произвела. Взяв с блюда печенье, она категорически отказалась от кофе и попросила вместо него воды. Уязвленная Джессика принесла ей минеральной воды в хрустальном бокале, но Мадлен приняла его из рук хозяйки с таким равнодушием, словно это был картонный одноразовый стакан в придорожной забегаловке.

— Ты, наверное, думаешь, что я не должна была приезжать сюда, — сказала Мадлен, усаживаясь на подлокотник обтянутого шелком дивана из розового дерева.

— Нет, почему же… — смешалась Джессика. Она действительно не была в восторге от этого визита, но совершенно по иной причине.

— О, все говорят, что в наше время вдовы не должны носить траур в течение трех лет, как бывало в старые времена, но попробуй только снять его раньше срока, и за твоей спиной сразу начнутся сплетни и пересуды. Но мне плевать. Пока Клод был болен, я честно оставалась с ним в усадьбе, но теперь с меня хватит! Мне нужно вырваться оттуда, может быть, даже куда-то уехать. В конце концов, я еще молода, и мне тоже хочется пожить нормальной человеческой жизнью…

— Тебя кто-нибудь обидел? — предположила Джессика, когда Мадлен неуверенно замолчала.

— Зоя. Она, похоже, считает, что я должна последовать ее примеру и навсегда запереть себя в четырех стенах в память о своем безупречном муже. Но, судя по тому, что я о ней слышала, сама-то она… Впрочем, неважно. Я хотела просто сказать, что мне не помешала бы какая-нибудь работа. Любая работа, лишь бы уехать из «Мимозы», с этого проклятого холма, пока я окончательно не спятила!

Джессике очень не понравилось, что Мадлен считает свой брак с дедом чем-то вроде тюремного заключения, однако она не могла не оценить ее желания жить своей собственной, самостоятельной жизнью и ни от кого не зависеть.

— Я была бы рада помочь тебе. Честное слово — рада, — сказала она медленно. — Но ты ведь знаешь, что у нас сейчас происходит с «Голубой Чайкой». Я не знаю, имею ли я право нанять новую уборщицу, не говоря уже о какой-то исполнительной должности…

— Да я не прошу ничего особенно шикарного. Я могла бы быть чьим-нибудь референтом, помощником, секретарем.

Похоже, она хотела быть помощником самой Джессики. Или какого-нибудь другого ответственного сотрудника.

— Это… случайно, не имеет никакого отношения к Кейлу? — осторожно осведомилась она. Мадлен вскинула на нее глаза.

— Почему ты так решила?

— Я однажды видела вас вместе в саду. Вот и подумала…

Мадлен долго молчала, потом нервно облизнула губы.

— Я не знаю, что ты там видела, но не думаю, чтобы это было что-то уж очень страшное. Кейл никогда не пытался… Ну, ты понимаешь. Нет, я, конечно, чувствовала, что ему не безразлична, да и сама была бы не против… — Она смущенно улыбнулась. — Даже очень не против. Хочешь верь

— хочешь не верь, но между нами ничего не было. Кроме того, я не думаю, что Кейл… что я ему нравлюсь по-настоящему.

— А вот я в этом сомневаюсь, — возразила Джессика, неожиданно прозревая. Вот чем, оказывается, объяснялись постоянное беспокойство Кейла, его неспособность заняться делами! Должно быть, в последнее время он отчаянно сражался с собой, чтобы не закрутить любовь с женой собственного дяди.

Мадлен по-прежнему смотрела в сторону.

— Ты права, — сказала она тихо. — Я была бы рада возможности видеть Кейла каждый день, но главная причина не в этом. Во-первых, мне нужно чем-то занять свое время, а во-вторых, я не хочу брать деньги, которые оставил мне Клод.

— Почему? — вырвалось у Джессики.

Мадлен так решительно покачала головой, что ее короткие темные волосы встопорщились, как перья у галки.

— Из-за них я буду продолжать чувствовать себя дешевой содержанкой, нулем без палочки, — сказала она. — И потом, я всегда считала, что он не должен был брать эти деньги, пока… пока идет слияние.

— Что ты имеешь в виду? — резко спросила Джессика.

— Я почти ничего не знаю, — пожала плечами Мадлен. — Клод сказал только, что он снял деньги со счета «Голубой Чайки» и перевел их в Камеронский банк. Наверное, он уже чувствовал, что ему недолго осталось. Эти микроинсульты… В общем, Клод сказал, что тебя и всех остальных он обеспечил, но ему хочется, чтобы и со мной было все о'кей. Он не считал, что я имею право на долю в «Голубой Чайке», поэтому он взял эти деньги и отдал в доверительное управление банку, чтобы я могла получать проценты каждый месяц. Но я-то знала, что он не может себе этого позволить в такой трудный для компании момент. И потом мне это казалось… не правильным, что ли…

Вот она, исчезнувшая наличность «Голубой Чайки», двести пятьдесят тысяч долларов! Кажется, Джессика начинала кое-что понимать.

— Раз ты не хочешь брать эти деньги, тогда тебе действительно нужна работа… — медленно проговорила она. Мадлен с гордостью выпрямилась.

— В этом-то все и дело. Я не хочу висеть на шее у компании или у Кейла. Я хочу просто отрабатывать то, что получаю.

Джессика медленно кивнула. После небольшой паузы она сказала:

— Дед хотел, чтобы у тебя был стабильный доход, так что эти деньги — твои, и как ты решишь, так и будет. А если ты серьезно насчет работы… Я проверю, что можно сделать, хотя обещать ничего не стану. Сейчас все мы находимся в подвешенном состоянии, и от меня почти ничего не зависит.

Мадлен кивнула, потом бросила на Джессику быстрый взгляд из-под своих густых ресниц.

— Я думаю, этот период неопределенности скоро закончится. Клода больше нет, и теперь, когда Рафаэль взял в свои руки управление компанией, а ты получила назад свои фотографии, все очень быстро вернется в нормальное русло.

— Ты их видела?

Джессика допускала, что такой вариант возможен, однако, когда Мадлен подтвердила это, у нее перехватило дыхание.

— Не переживай, пожалуйста, меня это ни капли не волнует. Если хочешь знать, после этого ты даже стала нравиться мне больше. Во всяком случае, у меня появилось такое ощущение, что мы двое можем разговаривать как нормальные люди.

С губ Джессики сорвался невольный смешок.

— Что ж, это тоже точка зрения, — сказала она.

— Да нет!.. — Мадлен досадливо махнула рукой. — Ты не поняла. Я всегда тебя уважала, честное слово, уважала, просто раньше, когда мне приходилось общаться с тобой, мне сразу становилось не по себе. Все эти дела с компанией Кастеляра — они ведь никак меня не касались. Со мной обращались как с безмозглой куклой, и мне это очень не нравилось, хотя, если говорить откровенно, то я и вправду многого не понимаю. Все тонкости этого вашего объединения, все формальности и споры о том, кто должен быть главнее — для меня это темный лес… — Она пожала плечами. — Не то, чтобы я совсем в этом не разбиралась, но ведь все это просто бизнес, а не вопрос жизни и смерти. Я даже могу признаться, что в какой-то степени эта возня мне даже противна. Да и Клод, наверное, был бы еще жив, если бы не сходил с ума из-за того звонка.

— Из-за какого звонка? — насторожилась Джессика.

— А ты разве не знаешь? Ему позвонили и сказали что-то насчет взрыва парохода, который произошел в прошлом году. Ну, помнишь? Когда погибло несколько человек. Так вот, похоже, что это был никакой не несчастный случай.

Кто-то хотел устранить Клода как конкурента, и, надо сказать, едва не преуспел.

— Но кто это мог быть? Мадлен дернула плечом.

— Я понятия не имею. Думаю, Клод и сам не знал. Человек, который ему позвонил, не назвал себя, он только сказал, что у него есть для него важная информация. Конечно, Клод обязательно бы все выяснил, но он так расстроился… В общем, он не успел ничего предпринять.

Джессика поняла, что ее дед умер до того, как успел узнать, кто так стремится уничтожить его и его дело.

— Но, может быть, он догадывался? Может, строил какие-то предположения? Он ничего такого не говорил?

— Он упоминал только инцидент с таможней по поводу обвинения в контрабанде наркотиков. Клод считал, что эти два случая могут быть связаны между собой. Кажется, у него на уме были Ник и Вик Гадденс — я слышала, как он звонил в банк и пытался поговорить с ним. — Мадлен с горечью улыбнулась. — Но это только мои догадки. Клод почти ничего мне не рассказывал и не посвящал в свои дела.

— Мне начинает казаться, — медленно проговорила Джессика, — что дед явно недооценил твои способности.

На светлой коже Мадлен проступил ярко-розовый румянец. Она открыла рот и хотела что-то сказать, потом заколебалась и внезапно выпалила:

— Мне кажется, Клод знал гораздо больше, чем говорил. Когда я везла его в больницу, он все время пытался сказать мне что-то важное. Что-то насчет Бразилии… Может быть, это глупо, но мне почудилось, что он очень боится за твоего Рафаэля.

— Он боится Рафаэля, или он боится за Рафаэля? — еле сдерживаясь, уточнила Джессика. Мадлен неуверенно наморщила лоб.

— Не знаю, я не уверена. Язык плохо его слушался. Один раз Клод сказал что-то вроде того, что Кастеляр-де стоит у них на дороге и что им придется позаботиться о нем, но, повторяю, я не уверена. Это было похоже на бред.

— Да, я понимаю, — со вздохом согласилась Джессика. Вытянув ноги перед собой, она откинулась назад и, положив локоть на мягкую спинку дивана, запустила руку в волосы. — Спасибо, Мадлен, — добавила она искренне. — Я очень рада, что ты пришла и мы смогли поговорить.

Мадлен улыбнулась ей почти смущенной улыбкой.

— Я тоже рада, — промолвила она. — Я пришла бы к тебе раньше, но я не была уверена, что Клод это одобрит. Ему не нравилось, когда у близких ему людей появлялись друзья. Он не то чтобы ревновал, просто… Ну, ты понимаешь?

— Он хотел быть для своих близких единственным и самым главным человеком, — со слабой улыбкой ответила Джессика.

— А если он переставал быть им, близкие становились ему не нужны, — подхватила Мадлен. — Примерно так обстояло дело с тобой и с Рафаэлем. Клод считал, что ты сама сделала свой выбор, и хотел посмотреть, что у тебя получится дальше, сумеешь ли ты принять следствия своего решения. Ты хотела мужа, ты его получила — вот как он считал.

Джессика удивленно поглядела на Мадлен.

— Он сам так тебе сказал?

Мадлен улыбнулась.

— Клод выразился гораздо крепче и гораздо короче — ты же знаешь, каким он был. Когда к нему попали фотографии, он не спал целую ночь, все прикидывал и рассчитывал, чем это может грозить тебе, ему, «Голубой Чайке». И он был уверен, что принял лучшее решение из всех возможных.

— То есть это не Рафаэль привез фотографии, когда приезжал в «Мимозу»?

— Конечно, нет! — Мадлен удивленно посмотрела на Джессику. — Клод получил их за несколько дней до того.

— А ты случайно не знаешь, кто их ему прислал?

— Нет. — Она покачала головой. — Они просто… появились. Может быть, их прислали по почте, может, еще как-нибудь. Я не знаю.

— Значит, это дед предложил Рафаэлю жениться на мне? — Джессика ждала ответа, чувствуя, как в ней нарастает страх, готовый захлестнуть ее с головой.

— Зачем же еще он мог пригласить его в усадьбу?

— Но ты не уверена, что именно это было главной причиной? — продолжала допытываться Джессика.

— Не вижу, какая тут могла быть другая причина? Конечно, из-за фотографий, ведь к тому времени Рафаэль уже выкупил закладную, так что, строго говоря, ты была ему уже не нужна. Он и так держал «Голубую Чайку» за горло.

Да, она была ему не нужна, но он все равно согласился на брак с нею. Почему? Ведь не из сострадания, не из чувства ответственности, не из-за того, что он ее скомпрометировал, ибо на исходе двадцатого века эти понятия давно вышли из моды, и почти никто не воспринимал их всерьез. Тогда, может быть, потому, что две другие женщины, которые были в его жизни, нанесли ему слишком серьезную душевную рану, и Рафаэль не хотел, чтобы это повторилось? Он жалел ее, утешал, всячески помогал ей; наконец, он включил ее в число людей, за которых нес моральную ответственность… Возможно, впрочем, Рафаэль просто-напросто решил, что обязан уступить Клоду Фрейзеру хотя бы в этом вопросе, ибо понял, что и так отнимает у него слишком много.

— Да, — согласилась Джессика упавшим голосом. — Наверное, так оно и было.

— Да нет! — всполошилась Мадлен. — Не думай, что раз Клод все это устроил, значит, он тебя не любил. Он очень любил тебя, Джесс.

Джессика лишь неопределенно хмыкнула, что можно было с некоторой натяжкой принять как знак того, что она не очень возражает против услышанного.

— Я же знаю, что ты не хотела бросить его, но ты выросла, и у тебя появились свои дела, — с горячностью продолжала Мадлен. — Вот почему Клод решил сам отослать тебя. Ему было легче убрать тебя с глаз долой, чем постоянно видеть тебя и каждый раз убеждаться, что ты больше не его маленькая Джессика. И еще… Мне кажется, что женщины, у которых есть своя голова на плечах, немного пугали его. Во всяком случае, Клод считал, что только такая женщина способна покинуть его, если она вдруг решит, что без нее ему будет лучше.

— Я знаю, — печально отозвалась Джессика. Ей и в самом деле вдруг сделалось очень грустно. Как будто мало того, что люди несовершенны, с горечью размышляла она. Как будто мало им собственных слабостей, так нет — кому-то понадобилось, чтобы жизненные обстоятельства и события продолжали ранить их души и калечить характеры. Вот почему люди то и дело говорят вещи, о которых потом жалеют; совершают поступки, а потом плачут над делом рук своих, ибо ничего изменить уже нельзя.

И она сама отнюдь не была исключением из общего правила.