9

Джессика завозилась в постели и, бросив взгляд на окно, негромко, разочарованно застонала. Из-за плотных занавесок едва пробивался жиденький, серенький свет, и до утра было еще далеко.

Еще одна ночь прошла без сна. Она ненадолго задремала лишь перед самым рассветом, но почти сразу проснулась. Тревожные мысли не давали ей покоя, и Джессика тщетно пыталась найти решение своих многочисленных проблем.

Между тем ситуация с каждым днем становилась все запутаннее и, что греха таить, опаснее.

«Хорошо еще, что сегодня воскресенье», — тупо подумала она, переворачиваясь на другой бок. День обещал быть ненастным, дождливым, и ей захотелось спрятать голову под подушку и проспать до обеда. Увы, Джессика не могла позволить себе такой роскоши, хотя и знала, что весь день будет чувствовать себя словно боксер, побывавший в нокдауне.

Да, как ни трудно было в это поверить, прошла уже целая неделя, и с каждым днем старый Клод Фрейзер, чувствовавший себя в стороне от центра событий, беспокоился все больше. Накануне вечером он позвонил Джессике и потребовал, чтобы она приехала в «Мимозу» с подробным отчетом о проделанной работе.

Джессика и сама собиралась поговорить с дедом. Ей нужно было обсудить с ним непонятное происшествие на таможне и выяснить, что он предпринял насчет кредита. И, разумеется, она хотела лишний раз убедиться в том, что процесс выздоровления идет нормально, что дед поправляется и вскоре вернется к управлению «Голубой Чайкой».

Да, несмотря на то, что Клод Фрейзер сказал ей во время их телефонного разговора, Джессика по-прежнему не допускала и мысли, что он может уйти на покой. Ей было тяжело думать, что дед может до конца своих дней остаться прикованным к инвалидной коляске, что он никогда не войдет в свой кабинет и не сядет в свое потертое кожаное кресло. Сколько она себя помнила, дед всегда был рядом, и ей казалось, что годы не властны над ним. Он почти не менялся, неизменно оставаясь прямым, подтянутым, элегантным, чуть суховатым. Его седые волосы, загорелая кожа, изборожденное морщинами и шрамами лицо, строгий взгляд и суждения закоренелого прагматика служили для Джессики неиссякаемым источником спокойствия и уверенности в завтрашнем дне. И она мерила, что он будет жить вечно и вечно будет управлять компанией, которую создал своими собственными руками.

В первые дни, после того как с дедом случился удар, Джессика пыталась представить себе, как они будут существовать без него, но так и не смогла вообразить себе эту картину. Весь ее мир вращался вокруг того, что дед сказал или сделал, о чем мечтал и чего хотел. Без него ее собственная жизнь теряла всякий смысл, и думать о том, что дед может умереть, ей было страшно.

Вместе с тем Джессика часто задумывалась, будет ли у нее когда-нибудь возможность заняться собой и своими личными проблемами. Сможет ли она когда-нибудь делать то, чего ей хочется, или она должна всегда прислушиваться к тому, что велит дед?

Досадливо поправив под головой подушку, Джессика повернулась на спину и уставилась в потолок, чувствуя, как ее охватывает знакомое отчаяние.

Окружающие, как правило, считали ее собранной, деловой женщиной, которая всегда держит себя в руках и не позволяет обстоятельствам довлеть над собой. Ей и самой иногда казалось, что эта оценка вполне справедлива, однако время от времени у нее появлялось ощущение, что ее собственная жизнь медленно исчезает, сходит на нет под гнетом множества вещей, делать которые она обязана или должна. Или наоборот — не должна.

И конца этому не предвиделось. Джессика встала с кровати и медленно направилась к платяному шкафу, на ходу снимая ночную рубашку. Отворив дверцу, она несколько мгновений стояла в нерешительности, затем вытащила из шкафа платье из зеленой саржи с кружевным воротничком и манжетами. Что она наденет сегодня, не имело большого значения, поскольку увидеть ее должен был только дед.

Нефритово-зеленый «Линкольн» восьмой модели она заметила в тот момент, когда поворачивала к «Мимозе». Он стоял на обочине перед самой усадьбой и выглядел изящно и в то же время — несколько консервативно. На взгляд Джессики, это был единственный американский автомобиль, который хотя бы отдаленно напоминал изысканные европейские машины.

Ник ездил на пикапе, Кейл предпочитал демократичный «Ниссан», а его мать, Зоя Фрейзер, разъезжала в строгом «Кадиллаке». Арлетта — несомненно в пику отцу — раскатывала на шикарном темно-синем «БМВ». Насколько было известно Джессике, никто из них не собирался в ближайшее время менять машину. Кроме того, час был довольно ранний, и Джессика была уверена, что, кроме Кейла, «Ниссан» которого стоял чуть дальше, там, где подъездная дорожка огибала старую оранжерею, никто из членов семьи пока не приехал.

Подъехав ближе к усадьбе, Джессика разглядела за лобовым стеклом «Линкольна» табличку с названием прокатной фирмы, и сердце у нее екнуло. Ощущение неизбежной катастрофы было таким сильным, что лоб Джессики мгновенно покрылся испариной, а ноги стали словно ватными и плохо повиновались ее воле.

В гостиной, примыкавшей к хозяйской спальне, Джессика увидела Рафаэля Кастеляра, который сидел на стуле рядом с инвалидным креслом Клода Фрейзера, словно почетный гость или внимательный сын. Заметив Джессику, он поднялся и отвесил ей глубокий поклон. Широкие черные брюки и просторная рубашка из серого шелка очень шли ему, и Джессика машинально отметила, что выглядит он умопомрачительно. Вместе с тем она не могла не обратить внимания на то, что Кастеляр чувствует себя во вражеском стане как-то уж слишком спокойно и уверенно.

— Что вам здесь надо? — спросила она без всяких предисловий.

— Джессика! — В голосе деда, все еще достаточно слабом после болезни, отчетливо прозвучало неодобрение.

— Ваша внучка и я давно покончили с формальностями в силу нашего с ней частого и близкого общения, — поспешно объяснил Кастеляр и, улыбнувшись старику, снова перевел взгляд на Джессику.

— Доброе утро, мисс Мередит.

У Джессики были все основания не доверять ни его словам, ни его веселой уверенности. Хотя она не видела Кастеляра с того самого вечера, когда они встретились в его номере в отеле, у нее не было ни малейших сомнений в том, что все это время бразилец не сидел без дела. Увы, она не могла ни потребовать, чтобы он объяснил ей, чем он занимался все эти дни, ни спросить, что они только что обсуждали. Клод Фрейзер, глядевший на нее со странным выражением, в котором смешались нетерпение и удивление, не допустил бы этого ни при каких обстоятельствах.

— Мы с сеньором Кастеляром говорили об одном важном деле, — сказал ей дед. — И еще не закончили. Может быть, ты пока поможешь Мадлен с обедом? С ней едва не случился припадок, когда некоторое время назад она не смогла найти решетку для гриля или что-то в этом роде…

Такого унижения Джессика не переживала уже давно, и от кого — от деда! Он отослал ее на кухню, как будто там ей было самое место. Это было очень обидно, и Джессика невольно вспыхнула. Одновременно она почувствовала внутри нарастающую тревогу. Дед не мог так обойтись с нею без достаточно веских оснований, но, как Джессика ни вглядывалась в его лицо, она не смогла заметить никаких следов волнения или усталости. Единственным, что бросилось ей в глаза, было очевидное желание старика поскорее вернуться к прерванному разговору.

— Хорошо, вернусь к вам попозже, — сказала Джессика как можно небрежнее.

Дед нетерпеливо махнул рукой, указывая на дверь.

— Да, поговорим после ленча.

Мадлен на кухне не оказалось, но, судя по всему, Крессида, старая кухарка Фрейзера, прекрасно со всем справлялась и без нее. Весело напевая себе под нос, она выкладывала на противень сваренные вкрутую перепелиные яйца и обкладывала их свежей петрушкой. Ответив на приветствие кухарки, Джессика поинтересовалась, для кого предназначено сие грандиозное блюдо. Крессида, не прерывая своего занятия, пояснила, что по приглашению деда Джессики сегодня в усадьбе должны были обедать «все члены семьи.

— Совсем как бывало раньше, — с довольным вздохом добавила она. — Мистер Кейл уже здесь; я видела, как он прошел в сад.

Поблагодарив старую негритянку, Джессика отправилась во двор.

Она пребывала в полном недоумении. Что задумал Клод Фрейзер? Зачем он пригласил Кастеляра? Неужто бразилец приехал по своей инициативе? Но тогда при чем тут остальные члены семьи? Может, дед хотел, чтобы они поддержали его в переговорах с Кастеляром, или он, напротив, собирал их в «Мимозе» для того, чтобы преуменьшить значение происходящего?

Ах, если бы она только могла это знать!

В дальнем конце тропинки, ведущей через старый фруктовый сад к фамильному кладбищу, Джессика неожиданно заметила мелькнувшее среди деревьев черно-красное платье и свернула в ту сторону. Дождь, зарядивший с самого утра, уже успел прекратиться, и тусклое солнце то проглядывало на небе, то снова пропадало, скрытое набегавшими лилово-серыми облаками. Воздух был влажным, в тени под деревьями еще можно было различить клочья утреннего тумана, и на душе у Джессики стало неспокойно. Идя по тропинке в глубь сада, она поминутно прислушивалась к ворчанию далекого грома и поглядывала на небо, грозившее новым дождем.

Пожухлая трава была унизана каплями воды, а в выбоинах дорожки стояли неглубокие лужи. Персиковые деревья стояли все в цвету, а их сбитые дождем и ветром лепестки розовели в мокрой траве, словно свадебное конфетти. На вершине пеканового ореха закричал дубонос, и его песня показалась Джессике такой пронзительно-сладкой, что от непонятной тоски у нее вдруг заныло сердце.

Все это время ей приходилось идти, опустив взгляд, чтобы не замочить ноги. Стараясь рассмотреть пернатого певца, Джессика подняла голову. И остановилась Мадлен стояла, прислонившись спиной к узловатому стволу старой яблони, которая еще даже не начала покрываться листвой. Рядом с ней Джессика увидела широкоплечего мужчину с короткими светло-русыми волосами, которые трепал ветер. Это был Кейл. Он упирался рукой в ствол яблони над самой головой Мадлен.

Мадлен и Кейл. В их напряженных позах и увлеченности друг другом было что-то такое, что Джессика не осмелилась их окликнуть. Повернувшись, она пошла по дорожке обратно, стараясь не привлекать к себе внимания.

Кейл и Мадлен…

Она почему-то считала, что они не очень ладят. Неужели это было просто прикрытием?

В последнее время визиты Мадлен в офис прекратились; за прошедшую неделю она появилась там только один раз, и Кейл сразу повел ее обедать в ресторан. Тогда Джессика посчитала, что он добровольно принес себя в жертву, чтобы избавить остальных от назойливых расспросов Мадлен, но она могла и ошибиться.

Кейл и Мадлен.

Если разобраться, то ничего удивительного в этом не было. Они были почти ровесниками — оба были молоды, хороши собой и неравнодушны к радостям жизни, а Кейл, кроме всего прочего, пользовался репутацией человека, умеющего ценить красивых женщин.

Джессика, правда, считала, что у Кейла достанет здравого смысла, чтобы удержаться от подобного поступка. Мало того, что Мадлен была женой президента фирмы, в которой работал Кейл, — она была женой его дяди. Неужели в мире не осталось ничего святого?

Ну а что же Мадлен? Джессика никогда не считала ее способной поддаться чарам Кейла, какими бы неодолимыми они ни были. Мадлен сама считала себя хитрой, умной и весьма осторожной женщиной. Правда, до того как с Клодом Фрейзером случился удар, она пыталась уговорить его съездить с ней в Нью-Йорк, Палм-Бич или на Лазурный берег, но сейчас эти попытки прекратились. Должно быть, Мадлен сообразила, что там, куда она так стремилась, Клод Фрейзер никогда не сможет чувствовать себя уверенно.

Может быть, она решила, что Кейл лучше подходит для путешествий по модным курортам и клубам, где собирался весь высший свет страны? Или, прекрасно понимая, что в самое ближайшее время она может остаться вдовой, Мадлен решила подстраховаться? Что ж, не в первый раз молодая женщина, вышедшая замуж за старика, искала утешения в объятиях более молодых родственников своего супруга.

Не исключено было также, что Мадлен продолжала надеяться прибрать к рукам часть акций «Голубой Чайки». Очевидно, до нее дошло, что ее положение фактической содержанки, подписавшей брачное соглашение, в котором она отказалась от всех прав, не оставляет ей никаких надежд, и она может остаться на бобах, когда дело дойдет до дележа наследства. В этом случае ставка на Кейла с его двенадцатью с половиной процентами акций была для нее наилучшим вариантом.

Вздохнув, Джессика покачала головой. Что ни говори, а она была несправедлива к Кейлу и Мадлен. Что из того, что эти двое разговаривали в саду под старой яблоней? Она поспешила обвинить их в самых тяжких грехах, а они могли оказаться совершенно невиновны. Во всяком случае, Джессика очень на это надеялась. Хотя бы ради деда, она должна была считать его жену и его внучатого племянника кристально честными, пока у нее не будет неопровержимых доказательств противного.

Между тем дело шло к обеду. В самом начале первого прибыла Арлетта, одетая в голубой кожаный костюм с серебряными заклепками и ковбойские сапожки. По ее словам, она так торопилась добраться до усадьбы вовремя, что даже не успела позавтракать. Под этим предлогом Арлетта быстро соорудила себе «Кровавую Мэри» и даже воткнула в бокал веточку сельдерея, которую время от времени лениво покусывала.

Вернувшийся в дом Кейл сообщил, что его мать сегодня не приедет — с утра у нее болело сердце, и она решила остаться в постели. Врач, правда, не обнаружил никаких грозных симптомов, так что боли в сердце имели скорее всего нервное происхождение, и все же Зоя не решилась сесть за руль.

— Удачный предлог, — заявила на это Арлетта, экспансивно взмахнув бокалом со вторым коктейлем. — Я и сама могла бы симулировать сердечный приступ, если бы догадалась.

Джессика закатила глаза и бросила на мать укоризненный взгляд, хотя удивляться тут было нечему: взаимная неприязнь между двумя женщинами была довольно сильной. Так было всегда, сколько она себя помнила.

— Да нет, я серьезно! — продолжала Арлетта, слегка понизив голос, чтобы не услышал Кейл. — Я уверена, что на Зое можно пахать. Кроме того, она-то ведь рассказывает всем и каждому о моей личной жизни!

— Только не мне, — ответила Джессика, а сама подумала, что ее мать, возможно, не так уж не права. Кто-то ведь сообщил Мими Тесс о том, что у Арлетты появился очередной поклонник.

Перед самой трапезой приехал Ник. Во время обеда, состоявшего из креветочного салата, яиц под майонезом, сладкого картофеля, жареного мяса и тушеных бобов, Арлетта сидела рядом с ним, при всяком удобном и неудобном случае хватая Ника за руку или наклоняясь к нему, чтобы прошептать что-то на ухо. Ник переносил все это стоически, и только когда он поворачивался к Джессике, во взгляде его проскальзывало напряжение. Джессика, в свою очередь, вспоминала, что сказала ей Мими Тесс об Арлетте и о молодом человеке, которого она подцепила. Больше всего на свете ей хотелось не думать об этом, но она не могла.

Опять воображение разгулялось… Джессика ненавидела себя за свою слабость и недостойную подозрительность, но ее мысли снова и снова возвращались к одному и тому же вопросу: мог ли Ник быть тем самым «новым молодым поклонником» ее матери?

Разговор за обедом носил весьма общий характер и был достаточно нейтрален. Даже Арлетта воздерживалась от своих провокационных замечаний, и главной причиной того, что все они держали себя в руках, было присутствие за столом постороннего. Каждый гадал, что за дело могло быть у Клода Фрейзера с Кастеляром, но никто не осмеливался спросить об этом вслух. Дед Джессики никогда не обсуждал свои личные дела даже в узком кругу родственников, и каждый, кто не сумел бы сдержать свое любопытство, мог рассчитывать на самую суровую отповедь.

Ни Клод Фрейзер, ни Рафаэль Кастеляр ни словом не обмолвились о том, о чем они так долго совещались. Сначала они довольно дружелюбно беседовали о промысле и переработке креветок — о предмете, который Ник и Кейл знали достаточно хорошо; потом речь зашла о проблеме осушения луизианских болот и проблемах освоения бассейна Амазонки.

Рафаэль держался раскованно, но вежливо и, по всем признакам, не испытывал ни смущения, ни неловкости. Казалось, он способен поддерживать разговор на любую тему, но вместе с тем он вовсе не стремился навязывать кому-то свою точку зрения и вообще главенствовать за столом. Клод Фрейзер внимательно прислушивался к словам гостя, время от времени вставляя те или иные реплики, но его глаза внимательно и оценивающе следили за Кастеляром. Это было понятно: в жилах старика текла шотландская кровь, поэтому он относился к любому незнакомцу с подозрением и осторожностью и был не прочь предоставить гостю самому доказывать чистоту своих помыслов и намерений. В Луизиане, населенной в основном акадийцами, которые с чисто французской беспечностью считали каждого незнакомца другом, пока он не доказывал обратное, подобная подозрительность встречалась нечасто, однако Кастеляр, по-видимому, не был ни смущен, ни обескуражен прохладным приемом. С другой стороны, если Клод Фрейзер и догадывался, что именно Кастеляр проявлял интерес к долговым обязательствам «Голубой Чайки», то он никак этого не показывал. Напротив, Джессике казалось, что подозрительность деда понемногу идет на убыль, словно он и бразилец пришли к какому-то соглашению, но что это могло быть за соглашение, Джессика даже не пыталась представить.

Когда, десерт — свежая клубника по-луизиански со сливками и толченым шоколадом — был съеден, все присутствующие перешли на переднюю галерею. Вернее, все, кроме старика, который по своему обыкновению отправился вздремнуть часок после обеда. И снова Джессике бросилось в глаза, что Кейл и Мадлен держатся несколько особняком. Они сразу прошли в дальний конец веранды и остановились там, в то время как Джессика и ее мать устроились в плетеных креслах возле самых дверей. Ник и Кастеляр расположились поблизости в.креслах-качалках, уютно поскрипывавших под тяжестью их тел, но светский разговор никак не завязывался; после дежурных замечаний о погоде и возможности нового дождя беседа снова увядала, и на веранде воцарялось гнетущее молчание.

Примерно через полчаса Ник предложил Кастеляру показать ему усадьбу, начиная с отдельно стоящей летней кухни и беседки над артезианской скважиной, построенной на месте старинной купальни, и заканчивая фамильным кладбищем и широкой, засыпанной ракушечником дорогой, протянувшейся до Айл-Кокиля, которая в шестидесятых годах использовалась и в качестве взлетно-посадочной полосы. Бразилец вежливо согласился, и они вместе удалились, причем Джессика успела расслышать, как Ник потчует гостя местными легендами о контрабандистах, которые якобы сбрасывали в болотаx в районе взлетной полосы тюки с товарами и наркотиками.

День становился все более душным — не жарким, а именно душным. Сильная влажность мешала дышать, но дождь никак не начинался, хотя низкие серые облака снова затянули все небо. Некоторое облегчение могла принести только вечерняя прохлада, но до вечера было еще далеко.

И все же сейчас Джессика чувствовала себя намного лучше, чем перед обедом. Только теперь, когда Кастеляра не было рядом, она поняла, как сильно она была напряжена все это время. Откинувшись на спинку кресла, она с облегчением потянулась и прикрыла глаза.

— Ты выглядишь точь-в-точь как мышь, побывавшая в зубах у кошки, — констатировала Арлетта со своей обычной прямотой, смерив дочь холодным взглядом. — Тебе не дает спать по ночам какой-нибудь мужчина, или эти черные круги под Глазами появились у тебя оттого, что ты слишком много работаешь?

— Ни то, ни другое, — ответила Джессика, тщательно подбирая слова. — Это просто мысли. У меня в голове столько разных мыслей…

— Понятно… Бизнес. «Голубая Чайка». Кредит. Закладная, — перечислила Арлетта с таким отвращением, словно речь шла не об обычных вещах, а о преступлениях нацистов во время второй мировой войны. — Стоит ли из-за этого так переживать?

— Но это же естественно, — слабо защищалась Джессика.

— Дрянь дело, — не слушая ее, сказала Арлетта и, раздавив сигарету в хрустальной пепельнице, стоявшей на широких перилах веранды рядом с ее креслом, тотчас прикурила новую.

— Кто-то же должен этим заниматься, — заметила Джессика ровным голосом.

— Вот пусть этим и занимается кто-то другой, — отрезала ее мать. — Тот же Кастеляр, к примеру… Плюнь на все это, милая, перестань мучить себя делами и займись личной жизнью. Бизнес — это мужские игрушки.

Джессика попыталась улыбнуться, но у нее ничего не вышло.

— Это будет не так-то легко, — сказала она с усилием.

— Ты сама удивишься, как это просто! — резко возразила Арлетта.

Джессика внимательно посмотрела на мать. Ей очень хотелось задать матери один вопрос, который интересовал ее на протяжении многих лет. Этот вопрос был довольно деликатного свойства, но в такой большой семье любая проблема могла оказаться достаточно сложной и болезненной, стоило только копнуть поглубже.

В конце концов она решилась.

— Скажи, ма, тебе никогда не хотелось, чтобы какой-нибудь из твоих браков просуществовал… подольше?

— Иными словами, не жалею ли я? — Арлетта выпустила изо рта тонкую струйку табачного дыма и в упор посмотрела на дочь. — Конечно, хотелось. Всем нам когда-то приходится жалеть о сделанном, но ведь человек не отказывается от воды только потому, что когда-то он чуть не захлебнулся. Не прокатиться на карусели только потому, что никак не можешь выбрать деревянную лошадку по своему вкусу, это не осторожность, а чрезмерная разборчивость.

— И это — не самое лучшее качество? Арлетта пожала плечом.

— Пока ты выбираешь, карусель мчится и мчится. Если долго думать, можно пропустить слишком много кругов.

— …И избавить себя от лишней боли.

— Боль — это свидетельство того, что мы еще живы. Ты никогда не задумывалась об этом? Кроме того, настоящая боль придет тогда, когда погаснут огни, аттракцион закроется и ты вернешься домой одна.

Джессика внимательно поглядела в зеленые глаза матери, которые были так схожи с ее собственными.

— Если я начну кататься, мне уже не захочется слезать.

— И к чертям поручни безопасности и пристяжные ремни? Тебе, я вижу, нужно все или ничего, причем сразу и навсегда… — Арлетта отвела взгляд и уставилась на что-то за плечом Джессики. — Так не бывает, моя дорогая.

В ее голосе отчетливо прозвучала горечь, и Джессика задумалась, сознает ли Арлетта, что именно ее пример, ее бесконечные поиски новых мужей и отчаянные потуги выглядеть моложе своих лет заставили дочь преисполниться решимости не повторить судьбу матери? Даже сейчас, в свои без малого пятьдесят, Арлетта никак не могла успокоиться и прилагала отчаянные усилия, чтобы очаровать очередного мужчину, хотя и понимала, что уже никогда не найдет того, что она искала так долго.

Разумеется, ее матери во многих отношениях просто не повезло в жизни. Она воспитывалась без матери, а у отца никогда не было для нее времени. В результате Арлетта осталась один на один с заманчивыми идеями сексуальной революции шестидесятых и семидесятых, которые и подвигли ее на постоянную смену партнеров, на эксперименты с наркотиками и привили стремление к так называемой независимости. Как и многие ее сверстники, Арлетта отринула устаревшие традиции, превозмогла диктат долга и очертя голову бросилась в погоню за наслаждениями. Легко и беззаботно она переходила от одной привязанности к другой; она меняла партнеров так часто, как ей хотелось, но так и не поймала счастье, которое, словно мираж, маячило перед самыми глазами, но не давалось в руки.

Ребенок, появившийся на свет где-то в начале этой бешеной скачки, был очень скоро брошен и забыт. Теперь Арлетта обвиняла своего отца в том, что о"н отнял у нее дочь, но ведь никто не мешал ей сказать «нет», забрать своего ребенка и самой растить его. Арлетта даже не захотела попробовать, и теперь ей приходилось как-то мириться с последствиями собственных решений, принятых в другое время, в другую эпоху, когда ее мысли и чувства были совершенно иными.

Джессика почти никогда не называла Арлетту мамой. Арлетта сама этого не хотела; по крайней мере, она никогда не просила дочь звать ее так, а не иначе. Когда-то Джессике хотелось, чтобы у нее, как и у всех ее друзей, была нормальная мать — заботливая, нежная, пахнущая сладким тестом, с мягкими, чуть полными руками. Порой ей нужен был кто-то, с кем она могла бы поговорить по душам; кто-то, кто продолжал бы любить ее независимо от ее слов и поступков; кто-то, на кого она всегда могла опереться в трудную минуту. Но эти времена прошли безвозвратно, и теперь Джессика лишь иногда жалела Арлетту, как бы сильно та ее ни раздражала.

— Ну, — сказала она, стараясь изменить тему разговора, который грозил превратиться в мрачное, затяжное выяснение отношений, — а кто этот твой новый молодой друг?

Арлетта принужденно рассмеялась.

— Боюсь, ты не одобришь мой выбор.

— Почему это я должна одобрять или осуждать тебя? Это твоя жизнь. — Джессика невольно нахмурилась при мысли о том, как странно переменились их роли. В нормальной жизни именно дочери должны были волноваться, одобрят ли родители их выбор или нет.

— Скажи это своему деду, — с неожиданным вызовом сказала Арлетта.

Джессика чуть заметно приподняла брови.

— Мне кажется, он вряд ли будет возражать, — миролюбиво заметила она.

Пришел черед Арлетты удивляться.

— Потому, что он сам женился на женщине, которая ему во внучки годится? Если ты так думаешь, то очень ошибаешься… Кстати, кто рассказал тебе об этом?

— Я не помню, — небрежно отозвалась Джессика. Ей очень не хотелось, чтобы Арлетта выговаривала Мими Тесс за болтливость, тем более что старая женщина скорее всего уже напрочь обо всем забыла. — Кроме того, в наше время завести себе молодого любовника не считается зазорным, не так ли? Должно быть, очень приятно наблюдать, как он, гм-м… взрослеет вместе с тобой.

— Какие отвратительные мысли приходят тебе в голову! — с возмущением сказала Арлетта, глубоко затягиваясь сигаретой, но Джессика заметила, что мать так и не ответила на ее вопрос.

День постепенно склонялся к вечеру, и небо становилось все темнее. В саду стояла полная тишина, какая бывает только перед грозой, но из плотных, свинцово-серых облаков до сих пор не упало ни одной капли.

Ник и Рафаэль вернулись из своей экспедиции по окрестностям, и к ним подошел Кейл. Все трое некоторое время стояли на дорожке под самой верандой, обсуждая старую колониальную усадьбу в Ресифе, где родился Кастеляр. Вскоре Кейл попрощался и ушел, сославшись на необходимость подготовить «Голубую Чайку IV» к обещанному на завтра шторму. Арлетта тоже не стала задерживаться. Заявив, что должна вернуться в Новый Орлеан до дождя, она удалилась, развязно виляя бедрами. Что до Ника, то он даже не дал себе труда выдумать какой-то предлог. Махнув в знак прощания рукой, он забрался в свой пикап и был таков.