Глава 21

Элеонора быстро шла по улицам, раскачивая пустую корзину, в которой только что были карболка, мази, детские пеленки, рубашечки, заботливо сшитые вручную, а также конфеты и печенье сеньоры Паредес. Мейзи в ответ на записку Элеоноры предложила ей встретиться с Невиллом в сиротском приюте. Поразмыслив, она решила, что это хорошая идея. Чрезвычайные меры предосторожности вполне разумны, о каждом ее шаге немедленно докладывали Гранту. А что может быть безобиднее, чем посещение детей в приюте? К тому же она с удовольствием займется детскими царапинами и ушибами, принесет что-нибудь сестрам, увидит радостные глаза темноглазых детей, уплетающих сладости.

Иной пользы от своего визита она почти не видела. Элеонора без труда узнала о дате инаугурации, вскользь упомянутой Грантом за завтраком, и также невзначай он сообщил ей о церемонии, состоящейся через шесть дней, то есть десятого июля. И почему Нинья Мария считала это столь важной проблемой, Элеонора не могла понять.

Правда, у нее возникло слабое подозрение: видимо, любовница Уокера решила лишний раз ее поволновать. Отношение Невилла к данному сообщению осталось неясным. Элеонора даже не поняла, нужно оно ему или нет. Он интересовался деталями, в частности днем церемонии. Подобной информацией она не располагала, и Невилл не стал настаивать.

Подходя к своему к особняку, Элеонора замедлила шаг. Перед входом стоял странный экипаж, похожий на дорожный. Из-под слоя пыли виднелась черная краска. Все соединительные части из полированной желтой меди блестели на солнце, будто золотые. На боковой стене — фамильный герб, выполненный в красном, голубом и янтарном цвете. Дорожная грязь не давала возможности отчетливо рассмотреть знаки на гербе, пока Элеонора приближалась к нему. Подойдя, она остановилась и побледнела. Рисунок на гербе повторял рисунок на перстне, подаренном Луисом.

Сеньора Паредес ждала ее у входа в зал. Глаза женщины светились, а на щеках лежала восковая бледность. Она встречала гостя в своем лучшем капоре.

— К вам посетитель, — сообщила она Элеоноре голосом, дрожащим от волнения. — Я подала ему кофе и печенье в залу. Он ждет уже целый час и, я уверена, теряет терпение.

В залу? Должно быть, это кто-то очень важный. Никого не допускают туда, кроме самых высоких гостей по самому значительному поводу. Сеньора сама была из хорошей семьи, и, чтобы произвести на нее впечатление, нужно было нечто из ряда вон выходящее.

— Спасибо, — пробормотала Элеонора и, пригладив волосы, с трепетом взялась за ручку высокой резной двери, ведущей в зал.

Человек, поднявшийся ей навстречу, был высок, изящен, сед, с короткой бородкой. Поклон его служил образцом грации. Выпрямившись, он смерил холодным учтивым взглядом Элеонору. Его лицо с орлиным профилем ничего не выражало, но Элеонора почувствовала, что он удивлен и разочарован ее видом.

— Вы сеньора де Ларедо, жена Луиса Андреаса Чарльза Эммануэля де Ларедо Пакеро?

— Да. Его вдова.

— О, конечно, извините, — сказал он, опустив глаза, быстрым взглядом окинув ее одежду.

Элеонора не собиралась на него сердиться, лишь тихо произнесла:

— Не надо извиняться. Если вам известно, что я была обвенчана с Луисом, значит, вы знаете и то, что наш брак длился всего несколько часов. Однако может, вы не знаете, что я действительно искренне привязалась к нему, и я носила бы траур, но средства не позволяют.

Он посмотрел на Элеонору, и она ответила ему спокойным взглядом. Старик еще раз склонился в глубоком почтительном поклоне.

— Прошу прощения, сеньора, за то, что я недооценил глубину ваших чувств. Позвольте представиться — Эстебан де Ларедо, дядя человека, за которым вы были замужем.

Она указала, где они могут расположиться для дальнейшей беседы.

— Когда я увидела на улице ваш экипаж, я сразу подумала, что это, должно быть, связано с Луисом, — просто сказала она и, сняв перстень, протянула старику.

Он взял его дрожащими пальцами и повернул к свету, который проникал через занавески и решетки на окнах, затем протер глаза, будто избавляясь от пелены, застилавшей их, и Элеонора отвела взгляд, почувствовав, что испанец очень опечален.

В комнате было душно, но не слишком жарко. Белые высокие стены создавали ощущение прохлады, а каменный, отполированный до блеска пол, на котором перед камином лежал ковер простого восточного рисунка, подтверждал это впечатление. По сторонам от ковра стояли диваны с резными спинками из ореха, с бархатными подушечками, на каждой стене висело по картине в рамках того же дерева — грубые копии испанских и фламандских мастеров.

— Нет сомнения, он принадлежал моему племяннику, — сказал наконец испанец, возвращая перстень Элеоноре. — Я присутствовал, когда мой брат, его отец, дарил ему этот перстень в день рождения. Ему исполнялся двадцать один год. Луис очень гордился им, и я не могу себе представить, чтобы он расстался с перстнем, если бы страстно не любил вас.

Зажав перстень в руке, Элеонора молчала. Она сидела, не в силах расслабиться, думая о том, какой запачканный подол у ее юбок из-за грязи на улицах, как неопрятен ее вид после приюта.

Подняв глаза, она спросила:

— Моту ли я вам чем-нибудь помочь?

— Надеюсь, сеньора, что я буду в состоянии вам помочь. Я имею честь, видите ли, служить адвокатом у графа де Ларедо и его семьи. Шесть месяцев назад мой брат Дон Карлос погиб, упав с лошади. И было совершенно необходимо, чтобы Луис вернулся домой и принял титул, а также обязанности графа. Я сделал все приготовления, включая прошение ко двору Изабеллы вмешаться в частную ссору, произошедшую между семьей Луиса и нашими знакомыми. Все это было подготовлено, оставалось только отыскать Луиса. Последняя наша связь была через Калифорнию, в Соединенных Штатах Америки. Не получив ответа на мои письма, посланные по известному мне адресу, я отправился на его поиски. Не зная ничего о дорогах в этом новом мире, желая ускорить поиски, я привез фамильный экипаж, который вы видели на улице. Это была ошибка — и не первая в этих бесконечных поисках, поскольку большую часть времени я путешествовал по воде. Добравшись до Калифорнии, я узнал, что Луис связал себя с Уильямом Уокером. Не буду докучать вам описанием своих приключений с того дня. Достаточно сказать, что, когда я прибыл в Сан-Хуан-дель-Норте, на Атлантическом побережье, я выяснил, что мой племянник в бегах. Слава богу, в этой стране почитают знатных людей, и наконец мне удалось узнать, что он заключен в тюрьму в Гондурасе. Я отправился туда, но получил ужасное известие: Луис, мой племянник, наследник титула, мертв. Граф де Ларедо расстрелян как самый обычный преступник.

Элеонора сделала невольное движение рукой, как бы желая прервать его, но не могла выдавить из себя ни слова. Граф. Фалангисты называли так Луиса в шутку, но откуда они знали? Они ничего не рассказывали об этом. Возможно, его манеры и поведение выдавали его высокое происхождение. Судя по этому старику, Элеонора убедилась, что это правда. Подавив переживания, готовые вырваться наружу, он поднял голову.

— Простите меня, — сказал тихо Эстебан де Ларедо. — Такие воспоминания не могут не ранить вас. Так я вам еще не сказал, зачем я здесь. Вас вывезли из Гондураса как раз тогда, когда я туда прибыл. И о вас мне рассказал священник, последним говоривший с моим племянником, отец Себастьян. Я верю, сеньора, — пожалуй, мне следует называть вас графиня, — что у вас имеются причины помнить священника. Он рассказал мне о последних днях моего бедного племянника и о венчании. Он показал мне официальную запись, которая тут же была сделана в регистрационной церковной книге, а также дал мне документ, который Луис доверил ему. Это завещание, нацарапанное на форзаце Библии священника. Обычно так не делается, но оно юридически действительно. Луис попросил священника отправить это мне, адвокату, и, без всякого сомнения, тот выполнил бы просьбу, если бы не сомневался, что оно дойдет. Священник почувствовал большое облегчение, вручив его мне лично. И в этом документе вы, Элеонора Колетт де Ларедо, в девичестве Виллар, объявляетесь наследницей. Вы наследуете имение, замок и землю, оливковые плантации, несколько предприятий. У Луиса значительное состояние и наследство от его бабушки по линии матери, которое было в его собственности, но не оговорено в завещании, и все это ваше.

«Я могу предложить вам хоть какую-то защиту — свое родовое имя». Элеонора покачала головой. Слова повторялись вновь и вновь в ее неясном сознании.

— Это все правда, — уверил ее гость, подумав, что она отрицает сказанное. — Конечно, приготовления займут какое-то время, но деньги будут перечислены в банк по вашему выбору. — Он поколебался, затем продолжил:

— Но, естественно, если от этого брака будет ребенок, то ситуация изменится. Сын Луиса, рожденный через девять месяцев после его смерти, становится наследником титула и состояния отца. Конечно, он должен воспитываться в Испании, а вы как вдовствующая графиня и его мать должны быть рядом.

Элеонора не нашла в себе сил погасить последнюю надежду в глазах испанца. И неуверенно ответила:

— Почти нет шансов, что так случится, сеньор.

Он кивнул и сказал:

— Известите меня, если это произойдет. А после девятимесячного срока титул перейдет к другому наследнику мужского пола, хотя мне очень больно об этом говорить. Вы же, конечно, будете носить имя графини де Ларедо до вашей смерти или до вступления в новый брак.

Когда он умолк, ожидая ответа, Элеонора спросила:

— А если я откажусь от наследства?

— Откажетесь?.. Но это несерьезно.

— А если серьезно? — настаивала она.

Он с упреком посмотрел на нее.

— Но Ларедо не мог оставить женщину, которую опекал, без всяких средств к существованию, и уж тем более — свою жену. Даже если бы Луис не сделал распоряжения, я почел бы своим долгом назначить вам содержание. То, что мой племянник собирался дать вам, должно отойти к вам. А как вы этим распорядитесь — ваше дело. Но я бы хотел надеяться, что вы воспользуетесь моим предложением в целях своей будущей безопасности, как Луис того хотел. Мир не всегда добр к одиноким женщинам.

Стало ясно, что этот старый аристократ знает о ней больше, чем сказал. Осуждение «скрывалось за его все понимающим взглядом, и она отдала себе отчет в том, в каком положении пребывает с тех пор, как появилась в Никарагуа. Тоскливое чувство стеснило ее грудь. Что бы там ни было, она жила с человеком вне брака, как падшая женщина, как Магдалина. И что-то в строгом лице старого испанца как бы говорило ей, что наименьшим наказанием, ожидающим ее в конце жизни, будет одиночество. После того как все детали были подробно обсуждены, Дон Эстебан де Ларедо с серьезной галантностью откланялся, задержавшись только, чтобы забрать шляпу и трость из рук сеньоры Паредес, похвалив ее кулинарное искусство. Когда дверь за ним закрылась, Элеонора стояла такая же потерянная, как и сеньора Паредес. С ее стороны, однако, было бы жестоко не удовлетворить рвавшееся наружу любопытство старой женщины.

— Джентльмен, — начала Элеонора, как только та двинулась мимо нее, чтобы убрать в зале, — родственник полковника де Ларедо. Он хотел со мной поговорить.

Какое-то время полуложь у нее получалась гладко, что не могло ее не беспокоить. Обман, предательство, внебрачная связь, все это Элеонора должным образом могла оправдать.

Тем временем приготовления к инаугурации шли полным ходом, но вопреки ожиданиям Элеоноры никаких плакатов с датой не было. С площади постоянно доносился стук молотков — это сооружали помост. То тут, то там в окнах домов появлялись флаги, драпирующие окна, защищавшие от ночных вспышек молний над озером. Говорили, что с юга идет дождь, но ни капли пока не упало на Гранаду.

Элеонора ничего не рассказала Гранту о визите Дона Эстебана и о наследстве. Возможно, он не возражал бы против предложения адвоката, но наверняка ему будет неприятно, если она воспользуется своим законным правом, пока они вместе. С другой стороны, он ничего не предлагал ей. И в конце концов должно пройти время, прежде чем она… и Жан-Поль… получат уверенность и свободу, которые даст им имя Луиса. Графиня. Знал ли Грант, что у нее есть право на этот титул? Мог ли догадываться, что пустые звуки сложатся в ощутимую значимость титула?

Однако в любом случае еще не пришло время открыться. С каждым днем Грант все более отдалялся от нее, становился раздражительным. Элеонора приписывала это жарким и долгим часам, которые он по долгу службы проводит с генералом, но она не имела права жаловаться, ее собственное поведение тоже не безупречно. Неопределенность положения не могла не отразиться на настроении Элеоноры, которое менялось от злого к печальному или, наоборот, к неестественно веселому. Долгие ночные часы, лежа без сна рядом с Грантом, она наблюдала широко открытыми глазами яркие вспышки молний, освещавших стены комнаты.

Десятого, уже с раннего утра, началась удушливая жара и пахло серой. Только необходимость заставила Элеонору выпить горячий кофе. Мысль о еде вызывала отвращение. Она сидела за столом, наблюдая за Грантом, пытаясь не думать о том, как будет проходить церемония в лучах яркого солнца, когда все явятся при полном параде.

— В какое время начнется инаугурация? — спросила Элеонора.

Грант отодвинул почти полную тарелку. Он был только в бриджах, и когда потянулся, под кожей заходили мускулы. Оттолкнув стул, Грант прошел к умывальнику и, взяв графин, наполнил пустую кофейную чашку водой. Наблюдая за ним, Элеонора почувствовала, как напряглись мышцы ее живота. Потом, когда она вдруг поняла, что он тянет время, думая, что ответить, или в связи с жарой и ранним часом, он заговорил:

— После сиесты, когда станет прохладней и помост окажется в тени. О начале возвестит соборный колокол. Не беспокойся, я зайду за тобой.

Элеонора кивнула, мысленно упрекая себя за чрезмерную подозрительность. Грант просто обдумывал, как проще доставить ее на церемонию.

И от искреннего раскаяния, когда он собрался уходить, ее поцелуй получился нежнее и дольше обычного. Он поднял голову, обхватил ее так, что подол рубашки задрался на бедре, и плотно прижал к себе. В глубине его глаз зажегся огонь желания, когда он взглянул на нее сверху вниз, но усилием воли он подавил его. На шее Гранта забилась жилка, а челюсти сжались. Он коротко, с силой поцеловал ее и отстранил. Надев шляпу, Грант вышел, тихо прикрыв за собой дверь.

Оставшись одна, Элеонора оделась, убрала посуду после завтрака, привела в порядок постель. После чего просидела довольно долгое время перед зеркалом, сооружая прическу для инаугурации. Когда Грант зайдет за ней, она будет готова. Элеонора уже втыкала последнюю заколку в волосы, когда зазвонил колокольчик у входной двери. Она постояла, прислушиваясь, и уже решила, что к ней это не имеет никакого отношения, когда сеньора Паредес, задыхаясь от подъема по ступенькам, постучала в дверь.

Элеоноре показалось, что та пришла из любопытства. Коробка с платьем, которую она несла, была тяжелая и громоздкая, и она вполне могла заставить принесшего ее подняться наверх или позвать Элеонору, чтобы та забрала.

— Это вам, — сказала она торжественно и с некоторым сомнением в глазах.

Возвратившись в Гранаду, Элеонора оставила все свои подозрения, и между ней и сеньорой установилось негласное взаимопонимание. Большую часть времени они обе были одиноки и находились в определенной зависимости от Гранта, обе заботились о его комфорте и благополучии. И эти мощные силы, действовавшие в замкнутом пространстве особняка, объединили их. У них появилась привычка каждое утро обсуждать меню на день, и этот ритуал обычно завершался кофе или лимонадом в патио. Их разговоры постепенно вышли за рамки еды и превратились в средство общения, которое можно было даже назвать времяпрепровождением. Ни в коем случае не став другом, сеньора оставалась истинной женщиной, со свойственной всем представительницам прекрасного пола страстью к новостям, которые могли бы разнообразить их пресную жизнь.

— Спасибо, что вы принесли это сюда, — сказала Элеонора. — Давайте положим коробку на кровать, и вы поможете мне открыть ее.

Сняв тонкую оберточную бумагу, они обнаружили в коробке легкое платье из светло-желтого, с пучками зеленых листьев ситца. К нему прилагалась шляпка из белой соломки, с полями, отделанными желтым, и с веночком на тулье из зеленых шелковых листьев. Под следующим слоем бумаги лежало бальное платье из нескольких слоев белого тюля, отделанного розовыми кружевами, с кружевным воротником на плечах, прикрепленным к корсажу из розовых шелковых розочек с зелеными листочками.

Пара высоких гребней, украшенных букетами таких же роз, дополняла наряд. Как только новый предмет вынимался из коробки и раскладывался на кровати, сеньора всплескивала руками и восклицала, хотя к концу она уже перестала это делать и просто стояла, пристально глядя на красивые вещи опустошенным взглядом.

— Когда-то у меня тоже было такое, — сказала она неровным голосом. — До того, как мой муж, сеньор Паредес, умер. Мы были молоды, и он с надеждой искал моей благосклонности. Полковник, если вы простите меня за то, что я говорю это, вас очень, должно быть, любит.

Элеонора не считала, что платья служили доказательством любви, однако, вспомнив о своей неблагодарности и обвинениях, которые бросила Гранту относительно другого платья, она не могла не почувствовать отзвук восхищения сеньоры в своем сердце. Вспомнив также, как Грант осуждал женскую жадность и ненасытность при их первой встрече, она склонна была поверить, что сказанное сеньорой — правда.

Их прервал новый звонок в дверь, и, прежде чем сеньора дошла до середины лестницы, Элеонора узнала голос Мейзи. Выйдя на галерею, она пригласила ее подняться, думая о том, что жара все же доняла подругу, поскольку та была в мужской рубахе, открытой на шее, с рукавами, засученными выше локтей. Мейзи избавилась от кринолина и фартуком из рогожки повязала свои пышные юбки из выцветшей фиолетовой тафты; на затылке держался шарф, отделанный бахромой.

Элеонора хотела пошутить, но, увидев лицо актрисы, не решилась. Она была благодарна сеньоре, которая пошла вниз, к кухне, сухо кивнув.

Когда дверь за ней закрылась, Мейзи повернулась к Элеоноре.

— Я должна тебе кое-что сказать. Как ты распорядишься информацией — твои проблемы. Но я просто не могу сидеть сложа руки, зная, что тебе грозит опасность.

— Что ты имеешь в виду? — тихо спросила Элеонора.

— Существует заговор — убить Уильяма Уокера на инаугурации.

Элеонора медленно выдохнула:

— Я знала, что ему угрожают, но я уверена, господин Уокер подумал о мерах безопасности.

— Это не просто угроза. Это совершенно серьезный, тяжелый, как камень, факт.

— Лучше расскажи мне все, — попросила Элеонора, ощущая, что где-то под ребрами стянулся тугой узел, но она не пыталась расслабиться и пристально смотрела на Мейзи.

Оглядевшись, Мейзи нашла стул возле стола и села, подперев голову рукой.

— Два дня назад в театр явился Невилл. Он немного поболтал со мной, а потом остался наедине с Джоном. Мне показалось, что они беседовали на повышенных тонах. Когда Джон вернулся, он был совершенно спокоен, и я подумала, что ошиблась, приняв за их разговор шум, доносившийся с улицы. Но скажу тебе больше: прежде чем Джон стал актером, у себя дома, в родной Англии, он работал шахтером в угольных шахтах, где для взрыва пласта использовали взрывчатку. Вскоре у него развилась болезнь легких, это длилось несколько лет, и он ушел из шахты. Оказалось, актерская профессия не требует тяжелого физического труда, и он перекинулся на нее. Должно быть, я когда-то обмолвилась Невиллу об этом, и он запомнил. Во всяком случае, сегодня утром Джон рано разбудил меня и сказал, что Невилл просил подготовить взрывчатку или, по меньшей мере, объяснить, как это делается. Ему надо, чтобы она сработала через определенное время, ну, скажем, через пять минут. Невилл хотел добиться сильного взрыва, такого, чтобы разнести в щепки помост, и готов был хорошо заплатить. Нетрудно, зная Невилла, догадаться, какие огромные деньги привлечены в этот сверхсекретный проект, и понять, чем пахнет в воздухе. Джон заявил Невиллу, что не хочет участвовать в этом грязном деле, и посоветовал найти кого-нибудь другого. А потом, взвесив сказанное, испугался, что Невилл и впрямь найдет другого, который все исполнит. Джон не любит ни Уокера, ни вообще власть имущих. Не любит с тех пор, как побывал в самой гуще борьбы между владельцами шахт и шахтерами, пытавшимися объединиться в союзы за улучшение своих условий. Но он не может позволить себе стоять рядом и наблюдать, как убивают человека, если способен вмешаться. И он стал думать, кто еще, кроме Уильяма Уокера, может оказаться на помосте, может, даже и ты, и Грант, и он решил рассказать кому-то о готовящемся.

Элеонора медленно прошла к другому стулу и села напротив Мейзи.

— Невилл собирается… взорвать сегодня помост… вместе с генералом?

Генералом и Грантом. Да, конечно, Грантом.

— Именно сегодня. Слава богу, я не слишком поздно. Я боялась, что они проделают это утром, когда прохладно.

— Нет, церемония будет ближе к вечеру. Время еще есть, — ответила Элеонора, хотя плохо соображала, что говорит. Что она должна сделать? Сказать Гранту, конечно, но как? Может ли она предупредить его, не обнаружив, что отвечает за то, что убийцы знают дату намеченной церемонии?

— Ну, мне полегчало. Я боялась не застать тебя дома. Когда шла сюда, клянусь, постарела лет на десять, — заявила Мейзи, готовая смеяться и радоваться жизни теперь, когда она переложила тяжкий груз на другие плечи.

— Не могу выразить, как я тебе благодарна, — сказала Элеонора, придя в себя. — Я уверена, что Уокер захочет тебя отблагодарить.

— Нет, нет, — заволновалась Мейзи. — Не хочу никакой благодарности, вообще не хочу, чтобы даже наши имена упоминались. Чем меньше вышестоящие будут знать обо мне, тем лучше.

Элеонора не могла ее осуждать. Она во многом согласна с Мейзи, понимая, как мало шансов оказаться в стороне от всего. Она могла сделать только одно.

Не было посыльных, томившихся в ожидании перед Домом правительства, маркитантов и торговцев, не было мелких чиновников, ожидавших начальство, чтобы подать жалобу. Все тихо, и это — первый признак того, что генерала нет на месте. Поблагодарив судьбу, Элеонора не стала выяснять, где Уокер. Она сразу осведомилась о Нинье Марии. Младший офицер в красном кителе без эполет записал ее имя и попросил подождать в приемной. Элеонора вошла в указанную им комнату с большим нежеланием, опасаясь, что в любой момент появится Грант и поинтересуется, что она тут делает.

Над столом на стене висело маленькое зеркало. Элеонора, принявшаяся расхаживать по комнате, увидела в нем свое отражение, накинула мантилью на голову и тотчас же сняла черные кружева, обернув ими плечи, затем стала поправлять тщательно завитые волосы, думая о том, как некстати сейчас эта нарядная прическа. Глаза Элеоноры потемнели от страха и под ними появились бледно-лиловые тени, придавая особую хрупкость ее облику, который, тем не менее, оставался привлекательным, хотя сама она и не сознавала этого.

Отвернувшись от зеркала, Элеонора продолжала прохаживаться взад-вперед по маленькой комнате, потом заставила себя сесть в неудобное кресло, пытаясь создать видимость спокойствия. Вернулся офицер и повел ее наверх. Апартаменты Уильяма Уокера и Ниньи Марии оказались просто роскошными. Повсюду парча и бархат, яркие тяжелые ткани в восточном стиле, мебель, которая, как подозревала Элеонора, была конфискована в домах богатых аристократов, покинувших Гранаду, как только Уокер вошел в город. Спальня отделана червонным золотом почти с восточной любовью к роскоши, в изобилии разложены маленькие подушки, бархатистый персидский ковер закрывал пол. Нинья Мария сидела перед туалетным столиком, уставленным множеством всевозможных коробочек для украшений и косметики. Огромное зеркало отражало внутреннее убранство комнаты, включая большую, с четырьмя стойками кровать, отделанную и задрапированную парчой и атласом.

Кровать была завалена грудой платьев, юбок, панталон, шляпок. Сундуки и коробки расставлены по всей спальне, разбросанная оберточная бумага шевелилась от колебаний воздуха. Нинья Мария, держа в руке щетку для волос, ругала горничную, никарагуанку средних лет, объясняя ей, как надо складывать шелковую нижнюю юбку. Она оставила без внимания появление Элеоноры, пока не закончила свою тираду. Затем махнула рукой в сторону маленького стула и без церемоний сказала:

— Я надеюсь, это не просто светский визит. Как видите, я занята. Я должна все это упаковать и уехать до возвращения генерала.

— Вы уезжаете? — спросила Элеонора, начиная понимать, что ее задача усложняется.

— Есть такая возможность. Но это не должно вас интересовать. Однако скажите, что вас привело сюда? Да нет же, ты, глупая коза! Положи тапочки в коробку отдельно, а не на бархат! — Нинья Мария снова повернулась к Элеоноре.

— Я бы хотела поговорить с вами наедине, — сказала та. — Это очень важно.

— Нет необходимости. Эта женщина со мной уже много лет. Все, что хотите, можете говорить при ней. Я уверена, это что-нибудь мелодраматическое.

— Я бы предпочла не говорить, — настаивала Элеонора.

— Уверяю вас, я ей полностью доверяю. Мои мысли — ее мысли. Более того, я не собираюсь откладывать свой отъезд из-за вас. Если хотите говорить, говорите, если нет… — Она пожала плечами.

Элеонора подняла бровь, от такого тона женщины ее лицо помрачнело.

— Очень хорошо, — сказала она. — Я узнала о заговоре против Уильяма Уокера и против всех, кто сегодня днем будет стоять рядом с ним во время инаугурации.

— Что вы хотите сказать? Какой заговор? — строго спросила любовница Уокера.

— Предполагается взорвать трибуну, — объяснила Элеонора.

— Мать родная! Почему меня не предупредили? Меня же могли убить! Идиоты!

— Совершенно верно, — сухо отозвалась Элеонора.

Горничная перестала паковать вещи и стояла, прислушиваясь, Нинья Мария раздраженно махнула ей рукой, чтобы та продолжала сборы.

— Это может изменить мои планы, — сказала она словно про себя.

— Мы должны что-то предпринять, остановить их. — Терпение Элеоноры истощилось.

— Мы? Вы хотите сказать, я должна, не так ли? Но что? Скажите мне, что?

— Предупредите генерала, скажите ему, что планируется. Пусть будет начеку, пусть пошлет своих людей найти тех, кому велено подложить взрывчатку, и остановит их.

— Зачем? — Нинья Мария обратила к Элеоноре холодные черные глаза.

— Как зачем? — недоуменно повторила Элеонора. — Чтобы спасти жизни этого человека и тех, кто окажется рядом на трибуне.

— Меня это не касается, — сказала Нинья Мария. — Я не имею никакого отношения к заговору. И если он готовится, при чем тут я?

— Я помню, вы говорили, что можете расправиться с генералом, не прибегая к хладнокровному убийству, — напомнила ей Элеонора.

— Я и до сих пор так думаю. Но если другие с этим не согласны, что я могу поделать?

Ее безразличие ударило по нервам Элеоноры сильнее, чем отказ действовать.

— Вы могли бы пойти к Невиллу, если не хотите подвергать опасности людей, на которых работаете. Подойдите к нему и пригрозите, что расскажете Уокеру, если он не откажется от своего плана.

— Да, это мысль, — сказала Нинья Мария, словно услышанное произвело на нее впечатление. — Поздравляю вас и советую немедленно так поступить. Не потому, что Невилл послушает, просто он постарается убедить вас, что вы раскрываете сами свое сотрудничество с врагом. Генерал захочет узнать, откуда эта информация, и что тогда вы ему скажете? Вы думаете, можно все объяснить, не задевая майора Кроуфорда? Это нелегко. Подумайте о последствиях. Майор Кроуфорд, если его арестуют, вряд ли скроет роль, которую вы сыграли, вернувшись из Гондураса. И это будет трагедией для вашего брата, не так ли?

— Но это шанс, которым я должна воспользоваться. Я не могу ничего не делать, — тихо сказала Элеонора. — Хотя, наверное, мне лучше сразу пойти к Гранту и генералу.

— Да, пожалуй, если вы решили погубить себя. Но, может быть, они вернутся перед самой церемонией. Сегодня утром Уокер получил послание, что генерал Рамо Белласо из Гондураса идет маршем на юг, он уже на расстоянии выстрела от Леоне. Слишком поздно выводить армию, чтобы спасти Леоне. Уильям и полковник Фар-релл сейчас как раз инспектируют фортификации Гранады, чтобы их укрепить. Так что я желаю вам удачи.