Анджелина задыхалась, хватая воздух ртом, а Рольф в это время быстро снял с нее уже расстегнутое платье, стащив его через ноги вместе с нижними юбками и дав, наконец, полную свободу ее рукам, движения которых были ограничены приспущенными тугими рукавами одежды. Но прежде чем Анджелина могла снова начать активное сопротивление, он перехватил оба ее запястья своими железными пальцами и, сжимая их мертвой хваткой в одной руке, другой крепко стянул шелковым прочным кушаком. Сделав тугой узел, он закинул ее связанные руки за голову.

Похолодев от ужаса, Анджелина замерла. Лежа навзничь, беспомощная, нагая, она глядела широко открытыми глазами, потемневшими от стыда и унижения, снизу вверх на принца. Ее грудь быстро волнообразно вздымалась, нежные соски, прижатые к грубым жестким шнурам мундира Рольфа, затвердели от напряжения. Рольф крепко сжимал ее в объятиях, не давая возможности активно противодействовать себе. Его ожесточенное лицо было замкнуто, губы плотно сжаты. Внезапно он встал и направился к письменному столу.

Постояв несколько мгновений в задумчивости, он взял со стола гусиное перо и, повертев его в пальцах, направился снова к кровати. Видя, как он приближается с выражением мрачной решимости на лице, Анджелина напряглась всем телом, пытаясь сдержать охватившую ее дрожь.

— Говорят, что предвкушение — самое мучительное из всех испытаний человеческой воли. Ты даже представить себе не можешь, моя невинная Анджелина, что я собираюсь сделать.

Смутная догадка вспыхнула в сознании Анджелины, но она отогнала ее. Нет, он не сможет этого сделать! Она решила не отвечать Рольфу и никак не реагировать на его слова. Она лежала молчаливая и неподвижная, стараясь не выдать своего отчаянного испуга.

— Суть наслаждения в возбуждении наших нервов. Но если их возбудить чрезмерно, наслаждение превратится в невыносимое страдание. Нервные окончания расположены на коже и особенно чувствительны здесь, здесь, здесь и здесь.

И он слегка коснулся кончиком пера ее губ, ушной раковины, сосков и указал на нижнюю часть живота, мускулы которого окаменели от судороги, подразумевая тайная тайных ее тела.

Он говорил просто, непринужденно, в его голосе не слышалось никакой злобы или злорадства. Все в его поведении выглядело так, как будто он настроил свою железную волю на достижение определенной цели и поэтому в принципе не мог испытывать никаких посторонних чувств — ни сладострастия, ни отвращения к своему садистскому образу действий.

Анджелина постаралась сосредоточиться, призвав на помощь весь свой разум и силу убеждения. Физическим сопротивлением она ровным счетом ничего не добьется, а нужные слова, сказанные в нужный момент, могут помочь.

— Всего лишь несколько часов назад вы распекали Леопольда за меньшее зло, чем то, которое вы хотите причинить мне. Значит, действительно вы оставили за собой право и удовольствие грозить мне и мучить меня?

— Похоже, это так.

— Но я ничего не сделала вам, я не могу дать вам никаких ценных сведений.

— Если бы я хоть на минуту поверил вам, я тут же отпустил бы вас под звуки фанфар и звон литавров. Но так как я не верю ни единому вашему слову, это с необходимостью вынуждает меня применить к вам вульгарные садистские методы, чтобы добиться правды. Если бы вы только заговорили, каждый волосок на вашей золотой головке превратился бы в сияющую драгоценность, которую бы никто не осмелился тронуть. А ваша скромность облачилась бы в плащ целомудренной святой добродетели.

Его мелодичный голос, которым он произносил эти странные фразы, подействовал на Анджелину как наркотик, притупляя остроту чувств и силу восприятия реальности, так, что смысл его слов — по существу довольно едкий — не затронув ее сознания, остался недоступен ей.

— Даже если я и располагаю требуемыми сведениями, вы все равно не имеете никакого права так со мной обращаться.

— Совершенно никакого. Поэтому я просто делаю то, что считаю нужным.

— А если окажется, что вы ошибались, как вы оправдаете свое… ну то, что вы намереваетесь сделать? Совершать преступление, чтобы снять с себя обвинение в совершении другого — пусть даже и более гнусного — это подло.

— Возможно, все, что вы говорите, обстоит именно так. Но пятно все же будет на моей совести и расплачиваться придется тоже мне. Вы же утешитесь тем, что в своей святой праведности будете проклинать меня и клеймить несмываемым позором. Это, конечно, в случае, если я ошибаюсь.

Что она могла ответить ему на это? Дрожа от страха и отвращения, она видела, как сузились его глаза, и он поднял руку с зажатым в пальцах гусиным пером. Приподнявшись над ней на локте, он медленно провел кончиком пера по ее полуоткрытым губам.

Ощущение было острым и мучительным. Анджелина сжала кулаки, натянув связывающий ее запястья пояс так, что он впился — глубоко и больно — в ее нежную кожу. Когда она отвернула голову в сторону, перо скользнуло по ее щеке, задев подрагивающее веко, и спустилось по виску в ушную раковину. Там оно сделало несколько легких воздушных движений, щекоча чувствительную нежную кожу девушки, и начало свой спуск дальше вдоль изгиба шеи к ключицам и там надолго остановилось у округлых холмиков ее груди.

Осторожно, чуть касаясь, Рольф долго обрабатывал своим утонченным орудием пытки ее соски, пока они не начали судорожно сокращаться. Парализующее чувство томления разлилось по всем членам Анджелины. Стон вырвался из ее груди, и чтобы сдержать другие — рвущиеся за ним следом, она сильно прикусила нижнюю губу. Ее кожа начала заниматься яростным огнем нарастающего желания. А настойчивый кончик пера тем временем скользил по ее животу, продвигаясь все ниже и ниже — к оцепеневшим мускулам ее лона. Вздрогнув, она попыталась плотно сжать ноги, но его колено, поставленное между ее коленями, не позволило Анджелине защитить себя таким образом. Полностью завладев ее телом, принц провел безжалостным пером по внутренней стороне ее бедер, поднимаясь кругообразными движениями все выше и выше — ближе к ее самым интимным органам. Тут он помедлил, наблюдая, как она вздрогнула всем своим напрягшимся телом от этой неожиданной остановки. В ушах Анджелины отдавались гулкие удары сердца. Тогда, как бы случайно, он дотронулся слегка, вскользь кончиком невесомого пера до самой чувствительной точки ее лона.

Мощная волна возбуждения захлестнула ее, все тело Анджелины покрылось гусиной кожей, и конечности судорожно дернулись. Она погрузилась в полузабытье. Разбуженная в ней грубая чувственность заставляла ее со страхом и мучительным томлением ждать и желать каждого нового прикосновения.

Она испытывала пронзительное наслаждение, граничащее со страданием, которое все нарастало, грозя перейти порог человеческого восприятия, но противостоять его силе было невозможно. У Анджелины перехватило горло, она еле могла дышать, и горячие слезы полного отчаянья навернулись на ее глазах; сбежав из-под прикрытых ресниц и оставляя соленые следы на висках, они скатились на пряди рассыпанных по кровати волос.

С искусством, доведенным до совершенства, Рольф все ближе и ближе подводил ее к последней черте, за которой открывалось море нестерпимой муки — болезненных ощущений от неутоленного желания и перевозбужденных нервов. Анджелина уже предчувствовала неотвратимое приближение такого состояния. В этом сумбуре ощущений и эмоций она вдруг испытала парадоксальное, неизвестно откуда взявшееся чувство близости к человеку, так своевольно распоряжавшемуся ее телом; такое чувство неразрывной связи Анджелина никогда не испытывала ни к одному человеческому существу на свете. И, осознав это, она вдруг успокоилась в душе, хотя мучительное возбуждение, в котором пребывала ее плоть, не ослабевало.

Она открыла глаза, подняв свой затуманенный взор на человека, склонившегося над нею, и прошептала:

— Как вы можете?

За эти несколько минут, пока она была в забытьи, выражение лица принца сильно изменилось. Теперь его лицо было покрыто мертвенной бледностью, и на верхней губе блестели капельки пота. Услышав ее слова, он замер. И, выпустив долго сдерживаемый в груди вздох, издал короткий смешок — потешаясь над самим собой.

— Я не могу, — признался он и отшвырнул гусиное перо широким жестом в угол комнаты.

Стремительно встав, он быстро расстегнул и снял свой мундир, разулся и сбросил брюки. Потом он привлек Анджелину к себе, утешая ее ласками и нежно поглаживая окоченевшее от напряжения и боли тело. И вдруг в неожиданно мощном порыве он вошел в нее. Она хотела воспротивиться этому, хотела сопротивляться, но было уже поздно. Решительно и настойчиво он овладел ею. У Анджелины захватило духо от ожесточенной силы его страсти. Он доставлял ее перевозбужденному телу такое совершенное ни с чем не сравнимое наслаждение, что у нее голова пошла кругом, и она окончательно потеряла чувство реальности. Хриплый крик вырвался из груди Анджелины, она устремилась навстречу Рольфу, задвигавшись в унисон с его телом. Она подняла кольцо своих рук и, заключив в них голову Рольфа, опустила замок связанных запястий ему на затылок, пригибая его лицо к своему. Их дыхание смешивалось, их губы сливались в бесконечных поцелуях. Экстаз охватил их; взмывая все выше и выше по его спирали, они стремительно возносились в его неистовом вихре к апогею страсти.

Это было дикое, ошеломляющее, почти животное соитие, от которого оба получали мучительное, невыносимое наслаждение. Оно захлестнуло обоих мощной волной, стирая все грани их индивидуальности, а потом волна откатила назад, выбросив их, выдохшихся и опустошенных, на берег, где между ними снова вырос непреодолимый барьер враждебных противоречий.

Он освободился от ее связанных рук, склонив голову и сняв их кольцо со своего затылка. Потом он развязал узел, размотал шелковый кушак и теплыми ладонями долго разминал и растирал ее затекшие запястья. Глубоко вздохнув, Рольф выпустил внезапно ее руки, отодвинулся и встал с кровати. Найдя брюки, он быстро надел их и, повернувшись, некоторое время пристально глядел на Анджелину потемневшими синими глазами. Потом, наклонившись, он поднял с пола свой мундир и сапоги и, держа их в одной руке, другой пробежал по волосам. Стремительно подойдя к двери, Рольф рванул ее и распахнул настежь.

На пороге он остановился и еще раз обернулся. На его лице ясно читалось выражение недовольства собой и подавленной, но начинающей вновь закипать в груди ярости. Выругавшись, он вышел из комнаты, раздраженно хлопнув дверью за собой.

Анджелина перевернулась на живот, двигаясь осторожно, как избитый человек, боящийся причинить своим свежим ушибам новую боль. Упав лицом на руки, она горько, безутешно зарыдала, не отдавая себе отчета в том, отчего и из-за кого она плачет.

Этой ночью Рольф больше не вернулся в свою кровать, не зашел он и утром. Измученная, Анджелина спала очень долго, пока громкое хлопанье дверей — отдаленное, но отчетливое — не разбудило ее.

На улице стояла прекрасная погода. Дул мягкий влажный ветерок, и в окно светило яркое солнце. Судя по коротким теням, был уже полдень. Анджелина одевалась в теплой, прогретой солнечными лучами комнате, радуясь, что сегодня нет необходимости разжигать огонь в камине. Она страстно мечтала принять сейчас ванну, но на этот раз никто не побеспокоился о ее купании, и Анджелина колебалась, не решаясь поступить, как все в доме — высунуть голову в коридор и позвать Сейруса. Рядом с кроватью на столике не было видно завтрака, который раньше, когда Рольф просыпался вместе с ней в постели, всегда ждал их. И только уже одевшись и решившись открыть дверь, Анджелина обнаружила поднос с кофе на полу за дверью. Кофе остыл, молоко покрылось пенкой.

Мужчины уже уехали. В огромной зале сидел один Мейер — уютно устроившись в углу дивана у разведенного, несмотря на теплую погоду, очага. Перед ним на маленьком столике стоял кофейник со свежесваренным кофе, а рядом на блюде лежали горкой еще горячие рогалики.

Он поднялся на ноги, движения его были затруднены: Мейер припадал на правую ногу. Лицо его было покрыто багрово-фиолетовыми синяками и ссадинами, один глаз заплыл и был еле виден, один висок заклеен пластырем. Склонив голову в поклоне, Мейер произнес:

— Доброе утро, мадемуазель Фортин. Наконец-то я вступаю в обязанности своей сегодняшней службы. Я уже думал, что так и не увижу вас ни разу за целый день.

— Значит, вы рано поднялись? — спросила она, стараясь держаться, как обычно, и скользнув взглядом по столику, где, видимо, стоял его завтрак.

— Зная, что вы еще не ели, я ждал вас столько, сколько мог выдержать, — объяснил он с легкой улыбкой, перехватив ее быстрый взгляд и поняв его смысл. — Хотите присоединиться ко мне?

Было бы невежливо с ее стороны отказываться от приглашения. Кроме того ее аппетит разгорелся с невероятной силой от аромата кофе и свежеиспеченной сдобы. Вдобавок ко всему слова Мейера звучали вполне правдоподобно — на подносе стояли две чашки. Смущенно пробормотав слова благодарности, она уселась на указанное ей место на диване рядом с ним.

Он склонился над столом, поднял блюдо с рогаликами и предложил Анджелине. Та быстро взяла один, давая понять, что с нее вполне достаточно, и Мейер, чуть помедлив, поставил блюдо на место. Когда он на секунду отвернулся, Анджелина бросила на него искоса полный сочувствия взгляд.

— Я… мне так жаль, я прошу прощения за то, что вы пострадали по моей вине.

— Я тоже очень сожалею, мадемуазель, — ответил он, пожав плечами, — что вы вынуждены были попытаться покинуть нас именно таким образом.

Он наклонился вперед, чтобы налить кофе, но Анджелина остановила его, слегка коснувшись его руки.

— Можно я сама это сделаю?

— Буду счастлив, — он выпрямился, наблюдая за ее действиями.

Анджелина наполнила чашку и передала ее Мейеру, а потом потянулась за своей. Взяв блюдечко со стоящей на ней чашкой в руки, она сделала несколько глотков ароматного горячего кофе, прежде чем отважилась сказать то, что ее давно мучило.

— Я могу ошибаться, сэр, но мне кажется, что вчера вы намеренно дали мне возможность бежать из дома.

Он с удивлением посмотрел на нее.

— Но вчера вечером, когда вас спрашивали об этом, вы не проронили ни звука.

Сердце Анджелины учащенно забилось, и она в замешательстве опустила ресницы. Мейер, конечно, ничего не мог знать о том, что произошло этой ночью между ней и Рольфом. Он имеет в виду ее допрос во время трибунала, который устроил принц.

— Ваше наказание, в случае, если бы я только обмолвилась о своей догадке, было бы куда более серьезным. Хотя то, как с вами обошлись вчера, ужасно само по себе.

— Тогда я должен поблагодарить вас за вашу сдержанность. А также изменить то ошибочное мнение о вас, которое у меня сложилось. Ваши ответы на вопросы Рольфа, ваша выдержка — выше всяких похвал. Я восхищен! Я видел мужчин, которые на глазах превращались в тряпку, стоя лицом к лицу с принцем; они изъявляли готовность признаться и свидетельствовать о чем угодно, только бы избежать его злого языка и ярости. Вы будете покрепче, чем я вас представлял, или он послабее, хотя в последнее я не могу поверить.

— Вы… то есть все вы обращаетесь с ним, как с полубогом. Почему бы ему не иметь слабости, как любому другому человеку?

— Действительно, почему бы нет? Но лично я никогда не видел изъяна в его броне — разве что изъянами можно назвать его беспечность относительно своей личной безопасности да склонность к спиртным напиткам. Последнюю, думаю, он намеренно выбрал в качестве своей слабости, чтобы иметь хоть какую-то. Он — будущий король. А это значит, что он должен обладать выдающимися качествами, твердыми и законченными в своей цельности и совершенстве. И первыми в этом ряду стоят — сила, доблесть и божественное могущество.

— А не слишком ли это много для простого смертного?

— Во всяком случае, Максимилиан воплощал в себе все эти качества сполна, а Рольф в этом смысле всего лишь тень брата.

— В вас говорит…

— Обида? — перебил он. — Возможно, но это временное явление; конечно, я еще не забыл публичной порки, которую он устроил мне вчера. Кроме того, я имею право замечать недостатки Макса и Рольфа и говорить о них открыто, ведь я одной с ними крови.

Анджелина насторожилась.

— Вы их родственник?

— А вам никто ничего не сказал об этом? Конечно, это такая мелочь, что не стоит и упоминания. Я единокровный брат Рольфа, незаконнорожденный сын простой девицы из таверны, взятой ко двору и выданной замуж за дворянина, представителя одного из древнейших родов Рутении, по желанию короля, который является нашим с Рольфом отцом.

— Нет, мне никто ничего не говорил об этом.

— Как незаконнорожденный сын он не может претендовать на трон и вот, будучи старше Рольфа на год или два, он вынужден выполнять его приказы и терпеть его нагоняи и разносы.

— Теперь вы понимаете, надеюсь, что я имею право судить о нем и его качествах? Мы выросли вместе при дворе — Макс, Рольф, Леопольд и я. Мне был ближе Макс, вероятно потому, что мы были одного возраста и схожи характерами. Что же касается дня сегодняшнего, одно мне очень не нравится в Рольфе — его способ добывать сведения. Признаюсь, временами я просто не понимаю его… его выходок.

— Я тоже.

— Если это хоть сколько-нибудь утешит вас скажу, что похоже, Рольф начинает сожалеть о содеянном. Он редко совершает ошибки, но когда все же совершает платит за них чистой монетой, включая в эту расплату и наказание самого себя. Таким пьяным, каким он был сегодня утром, я его еще никогда не видел.

— Почему он просто не отпустит меня? — вырвалось у Анджелины.

— Может быть, он сделает это. И очень скоро.

Тема была исчерпана. И они заговорили о другом. Речь зашла о маршрутах сегодняшних поисков. Все мужчины разъехались утром в разных направлениях, ведя разведку поодиночке, даже братья Оскар и Освальд расстались, выполняя каждый свое поручение. Анджелина, чтобы хоть что-то сказать, отпустила замечание по поводу юного возраста близнецов.

— Возможно, они и юны, но оба брата неразлучны с Рольфом вот уже десять лет, или даже более того. Они принадлежат ему душой и телом, хотя вам может показаться, что не они его, а он их собственность, с такой заботливостью пекутся братья о благополучии принца.

— Они его собственность? Что вы имеете в виду?

— Близнецов подарил Рольфу их отец, после того как Рольф спас его жизнь и усадьбу от нападения банды разбойников. Существует такой обычай у нас в Рутении: мелкие землевладельцы дарят своих младших сыновей принцам крови в благодарность за королевские милости и благодеяния. Вообще-то назначение братьев состоит в том, чтобы быть личной прислугой принца и его телохранителями. Но он включил их в свою свиту на равных с друзьями и родственниками. Это великая честь, оказанная близнецам со стороны Рольфа. А что было с ними останься они дома? День за днем, проведенные на охоте или в заботах об урожае…

— Кажется, Оскар не из тех людей, которые без ума от образа жизни военного человека, — сказала она.

— Для Оскара это всего-навсего средство — справедливая, на его взгляд, плата за возможность рыться в библиотеке Рольфа. Но не надо недооценивать его или Освальда. Под маской внешнего спокойствия в глубине их кроется яростная энергия, как у всех славян, и закоренелый фатализм. По моему глубокому убеждению, вынесенному из собственного горького опыта, каждый из них по первому зову готов сложить голову за Рольфа или убить кого угодно за него, если только им это покажется необходимым. Ведь именно Оскар изуродовал мне лицо, — и Мейер дотронулся до уголка своего рта, указывая на шрам в форме полумесяца.

Анджелина проследила за движением его руки и нахмурилась.

— Оскар?

— О, у него на это были веские причины, во всяком случае, он так считал. Он и Рольф атаковали нас с Максимилианом напали первыми мы. Макс решил, что настало время отведать его младшему брату вкус унижения и попросил для этого моей помощи. Конечно, у нас и мысли не было нанести ему увечье или ранить. Но Оскар-то об этом не знал. Он решил уравнять наши шансы — шансы двух юношей против двух взрослых молодых людей — вооружившись прогулочной тростью короля с заостренным железным концом; подобные трости используют обычно для того, чтобы отгонять бродячих собак и настырных нищих. Мне повезло, я еще легко отделался. Это было, конечно, очень давно, близнецы тогда только-только попали под начало Рольфа.

— Я… я очень сомневаюсь, чтобы Рольф был доволен такого рода заступничеством со стороны Оскара.

— Совершенно верно, он сделал строжайший выговор Оскару, больше, конечно, чтобы позлить Макса и меня. Но как бы то ни было, именно такие поступки делают Рольфа лидером, тем человеком, чьи самые сумасбродные поручения и указания мы готовы беспрекословно выполнять. Например, нам приходится прочесывать лес в поисках вашей кузины.

— Или содержать меня здесь под стражей?

Но Мейер отказался обсуждать столь щекотливую тему, улыбнувшись и покачав головой.

— А что с рукою Оскара? Надеюсь, ничего серьезного? Иначе он не отправился бы в дорогу сегодня рано поутру.

Мейер сразу помрачнел.

— Случай, достойный всяческих сожалений. Клянусь, я не хотел этого. Я ругаю себя последними словами. Правда, у него всего лишь небольшое повреждение руки, надеюсь, все обойдется, и рука скоро заживет. Но, конечно, как приличествует любому телохранителю, он не позволил отстранить себя от несения службы из-за такого пустяка.

— Вероятно, он вернется раньше, чем все остальные. Ведь перелом правой руки не такой уж пустяк для всадника.

— Нет, я уверен, что он вернется не раньше, чем выполнит данное ему поручение. Да и вся свита принца будет здесь еще до темноты, в этом можете не сомневаться.

Она бросила быстрый взгляд на Мейера.

— Зачем вы мне это говорите?

— Сегодня рано утром к нам заходил месье Делашез. Этот милый джентльмен решил устроить для нас вечеринку, или, что будет точнее, скорее не для нас, а для себя самого.

— Вы имеете в виду званый вечер?

— Нет, нет, ничего такого официального или респектабельного. Просто он устраивает для нас хороший ужин, приготовленный на его кухне, за столом будут подавать его собственные слуги, но сам ужин состоится здесь у нас, сюда же доставят лучшие вина и ликеры, которые заказал месье Делашез, он также нанял группу бродячих музыкантов и танцоров; причем они, как утверждает этот достойный джентльмен, исполняют самую восхитительную музыку, которую только можно услышать в здешних местах.

— Я понимаю, почему он так навязывается к вам с этой вечеринкой. Это польстит его тщеславию и придаст ему больше лоска в глазах нашего общества. Ведь он будет иметь честь развлекать само Королевское Высочество! Без сомнения, в последующие несколько лет он будет делиться в застольных беседах бесконечными воспоминаниями об этой вечеринке.

— Да, вполне вероятно, но только если за столом не будет дам.

ѕ Что?

— Дело в том, что месье Делашез выписал несколько девиц из Нового Орлеана, чтобы придать мужской вечеринке большую пикантность.

Анджелина пристально взглянула в серые глаза Мейера, прежде чем отвернулась и поставила свою чашку на столик.

— Понимаю. Месье Делашез чрезвычайно предусмотрителен и услужлив.

— Он все продумал, этот джентльмен, не правда ли? Но все-таки, как я уже сказал, наибольшее удовольствие от вечеринки получит именно месье Делашез, который, по-видимому, один в полной мере будет наслаждаться собственным гостеприимством. И то, если мадам Делашез не пронюхает обо всем. Мы строго-настрого предупреждены не проговориться о том, что замышляется, если невзначай встретим ее на дороге.

Анджелина не могла сдержать улыбку.

— Если вечеринка сорвется, он будет в отчаянье. Но такие грандиозные приготовления трудно скрыть от домашних, особенно если ужин готовится под носом у его жены. Мадам сейчас же обо всем догадается, если уже не догадалась накануне, когда месье давал распоряжения поставщикам.

— Бедный маленький господин.

— Да, — согласилась с ним Анджелина, хотя мысли ее были сейчас далеко отсюда. Последовало довольно продолжительное молчание. Наконец, она глубоко вздохнула. — Вы… вас одного оставили сегодня сторожить меня?

— Да, если не считать неизбежного Сейруса.

Она бросила на Мейера взгляд, полный сомнения, и долго молчала, покусывая губу, прежде чем отважилась сказать:

— Если, как выяснилось, вы все же сознательно разрешили мне бежать из дому вчера, не могли бы вы… также…

— Сделать то же самое сегодня? — он покачал головой. — Я был бы счастлив помочь вам, но на этот раз не могу.

— Я… понимаю.

— Если вы думаете, что я отказываю вам из-за вчерашних побоев, доставшихся на мою долю в знак наказания, то вы глубоко ошибаетесь. Теперь уже это принципиальный вопрос. Вчера я смог найти выход своему сочувствию к вам простым путем — минутной утратой бдительности. Подобное, конечно, не терпят и не приветствуют в свите Рольфа Рутенского, но и предательством не считают. А сегодня я отвечаю за вас головой, и вообще изменилась вся ситуация — на что, впрочем, и рассчитывал принц, оставляя меня сегодня с вами. Он, как правило, чертовски сообразителен.

— Так это очередное испытание для вас?

— Именно так.

— Неужели он всегда обращается со своими людьми подобным образом? — Кривая усмешка тронула распухшие от ссадин и синяков губы Мейера, причем его причудливый шрам, врезавшийся в щеку, выступил более отчетливо и контрастно.

— Мы его друзья. И к тому же члены воинского союза, небольшого, но сокрушительного по своей силе отряда, который может в каждый момент превратиться в костяк мощной армии, имеющей огромную ценность для любой страны, нуждающейся в подобной военной силе. В нашей жизни случались такие минуты, и они, я уверен, ждут нас и в будущем, — когда жизнь всех зависела от преданности каждого. Поэтому тот, кто проявляет слабость, становится опасен для остальных.

— Ваш образ жизни нельзя назвать удобным, — заметила она.

— Согласен. Именно поэтому люди, неспособные идти в ногу с Рольфом, не выдерживающие степени концентрации и меры преданности, требующихся от них, придя к нам, очень скоро уходят. Мы никого не держим. Но каждого из нас удерживает около него волнующее чувство полноты жизни и самореализации — возможности сделать в лучшем виде все, что бы он ни потребовал от каждого из нас.

— Значит, вы тоже восхищаетесь им, — заключила Анджелина, и в ее голосе послышалось неприкрытое удивление. — И это несмотря на то, что он учинил вам прошлым вечером.

— Им трудно не восхищаться, — ответил Мейер. Осушив свою чашку, он потянулся за кофейником, чтобы налить себе еще одну. Его замкнутое выражение лица не располагало к дальнейшему развитию этой темы.

Мейер придумал, чем занять Анджелину до вечера. Он открыл большой буфет, набитый стопками пожелтевших, истрепанных журналов, содержащих по большей части материалы, касающиеся вопросов земледелия и охоты, но среди них попадались и номера с образцами художественной прозы, причем эти издания сохранились значительно лучше. Среди журналов лежал зачитанный до дыр маленький томик «Руководства по Рыбной ловле» Волтона, за чтением которого хорошо было коротать время, поскольку практические советы рыбаку перемежались там мудрыми мыслями и философскими отступлениями.

Чуть позже, когда Анджелина призналась, что не хочет обращаться к Сейрусу со своими просьбами и распоряжениями, Мейер сам приказал слуге устроить для нее ванну. Сейрус принес воду, а затем подошел к стене рядом с камином, приподнял гобелен и исчез за ним. Через несколько минут он появился опять, неся медную лохань. Установив ее, он наполнил ванну водой. Когда Сейрус ушел, Анджелина отодвинула в сторону гобелен и обнаружила за ним дверь, ведущую в маленькую гардеробную комнату, о которой даже не подозревала. В комнате, больше похожей на чулан, валялся сломанный стул с изорванной обшивкой и торчащими наружу клочьями конского волоса, которым было набито сиденье. В углу было свалено несколько пар сильно изношенных сапог, а посредине стояла походная кровать с набитым соломой матрасом на веревочной сетке, возможно, она осталась с тех пор, когда здесь жило молодое поколение Делашезов, и на этой койке ночевал слуга, чтобы всегда быть под рукой. На одной стене высоко под потолком было расположено покрытое толстым слоем пыли окно; проникающий через него слабый рассеянный свет скупо освещал скудную неприветливую обстановку.

Задернув гобелен, Анджелина вернулась в спальню, она сняла кушак и завязала им свои густые волосы в узел, прежде чем ступить в лохань с водой.

Анджелина с наслаждением уселась в горячую воду, окунув на мгновение все тело. Напряжение и неприятное болезненное ощущение в ее суставах, мускулах и на коже, оставленные нелегкими испытаниями предыдущей ночи, постепенно отпускали ее.

Нежась в горячей воде, она задумчиво перебирала в памяти события последних дней. Что, интересно, думает сейчас ее тетя. Обеспокоена ли она продолжительным отсутствием своей племянницы? Мадам де Бюи была до сих пор уверена, что Анджелине ничего серьезного не грозит, поскольку Рольф очень быстро поймет свою ошибку. Но она заблуждалась, а теперь уже наверняка убедилась в том, что была неправа. Рольфу не составило большого труда ухватить главное: Анджелина знает, где прячется Клэр. И нельзя обвинять его в том, что он пытается использовать сделанное умозаключение в своих целях.

А что же сама Клэр? Знает ли вообще ее кузина, что Анджелина похищена? И что она предпринимает? Неужели ничего? Похоже, что именно так. Чем же все это закончится и когда? Сможет ли она быть после всего пережитого такой же, как прежде, или воспоминания о случившемся будут преследовать ее до конца жизни?

Анджелина терялась в догадках, но ничего не знала наверняка.

В камине горел огонь, разгоняя прохладу наступившего вечера. Анджелина откинулась назад, прислонившись спиной к высокому краю лохани и покрыла душистой мыльной пеной все выступающие над водой участки тела. Забыв обо всем на свете, Анджелина пребывала в полном покое — ни тревожные мысли, ни забота не касались ее души, обретшей в эти минуты свое былое равновесие.

Она так расслабилась, что даже не слышала топота копыт на дороге и во дворе. Анджелина вспомнила о существовании Рольфа только, когда он рывком распахнул дверь и ступил на порог комнаты. Она резко села, выпрямившись в ванне. Но осознав, что ее обнаженная грудь выставлена на его обозрение, тут же снова легла в прежнее положение.