— Но, как я вижу, вы, по крайней мере, уже обдумывали возможность расторжения вашего брака.

— О, да! Я много об этом думала. — Она грустно взглянула на него. — Есть и еще один важный момент. Я воспитана в католических традициях, и хотя после замужества Эдисон стал настаивать на том, чтобы я посещала протестантскую церковь и мне пришлось отойти от католичества, уроки о священной природе супружеского обета, преподанные мне еще в детстве, не забылись. Даже для нерелигиозного человека супружество и семья — это нечто особенное. Они порождаются любовью или близким к ней чувством, но не уничтожаются с угасанием этих чувств. Они даются человеку на всю жизнь. По-моему, расторжение брака, раскол семьи — подобно убийству. Я никогда не чувствовала себя способной начать бракоразводный процесс по собственной инициативе.

Он нежно коснулся подушечками пальцев синяка на ее руке.

— Вы сделаете все, как сочтете нужным. Все к лучшему. Прошу прощения за вторжение в вашу личную жизнь, прошу прощения за свое идиотское любопытство.

— О нет, что вы! — пробормотала она, не сознавая смысла того, что говорит. Его забота и понимание были бальзамом на ее душевные раны. Зачем же отказываться от лечения, которого давно ждала?..

— Если я когда-нибудь смогу чем-нибудь помочь вам, дорогая, не стесняйтесь, дайте мне знать.

Слезы застилали ей глаза. Она, пожалуй, позволила бы им упасть на лицо и возвестить о ее слабости, если бы вдруг не почувствовала электрическое тепло его пальцев, прикасавшихся к ее коже. Она почувствовала какое-то благодарное чувство. Как будто какая-то ее часть изменилась. Это было беспокоящее ощущение, и она не была уверена в том, что оно ей нравится.

— Вы феноменальный человек, — проговорила она, глядя не в его лицо, а на их соприкоснувшиеся руки. — Такой добрый.

Он отпустил ее.

— Что вы! Какой я добрый?! Послушайте Риву. Она уж скажет вам непременно, что я дикий эгоист. Причем обладаю эгоизмом особой разновидности. Понимаете, мне кажется, что я обязан помогать всем, кто ни пройдет мимо меня в жизни.

— Какой же вы эгоист?.. Никогда не поверю.

Он пожал плечами:

— Возможно, это чистая правда. Не знаю… Просто я люблю людей и не могу равнодушно смотреть на их боль.

— Наверное, кто-то пользовался вашей добротой в своих целях.

— Такое случалось, но ведь я тоже не простофиля. По крайней мере, мне так кажется. Я знаю людей. Я также знаю, что многим из них просто нужно дать шанс. Я надеюсь на лучшее и, как правило, получаю подтверждение своих надежд.

Анна вспомнила, что почти так же порой говорил Эдисон, впрочем, он говорил, скорее, о вещах, чем о людях. Дант очень отличался от ее мужа. Это были совершенно разные люди. Начать с того, что Эдисон был светловолосым, а Дант брюнет. Эдисон всегда казался ей башней из-за своего огромного роста, а Дант был выше ее всего на каких-то три или четыре дюйма, поэтому смотрел на нее как на равную. Эдисон говорил по преимуществу о себе и своих проблемах, в то время как интерес Данта был обращен на собеседника. Эдисон любил подмечать в людях их слабости, Дант — достоинства.

Но Эдисон был ее мужем, да и утро уже давно закончилось.

— Мне надо идти, — сказала она.

— Да, разумеется, — ответил Дант и дал знак официанту. — Я довезу вас до отеля.

— Нет, прошу вас, не стоит, — запротестовала она. — Я пройдусь пешком.

— Вы-то пройдетесь, в этом я не сомневаюсь, а тот бронзовый паренек? Он пойдет рядом с вами или все-таки придется взвалить его на плечи? В таком случае, боюсь, он покажется несколько тяжеловатым.

— Это не «бронзовый паренек», как вы говорите, а произведение высокого искусства! — ответила Анна на колкость Данта с шутливым возмущением.

— Тем более, — улыбаясь, сказал он. — Не надо рисковать и тащить его по улицам у всех на глазах без охраны. Не спорьте, я доставлю вас и его прямо до дверей отеля, перепоручу плечистому швейцару и откланяюсь. Надеюсь, швейцар ни разу не уронит вашего красавца по пути в номер.

Она с облегчением поняла, что он вовсе не напрашивается к ней в госги. Через мгновение она поймала на себе его взгляд, поняла, что он догадался о ее переживаниях, и ей стало ужасно стыдно.

Дант заплатил по счету. Когда они выходили из ресторана, он сказал:

— Все забываю спросить: а что вы собираетесь делать с этим вашим маленьким бронзовым человечком?

— Это херувим, — поправила она. — У меня дома есть оранжерея. Я уже выбрала там для него местечко. Под карликовой пальмой… Знаете, такие викторианские деревца? Очень жалею о том, что у меня нет дворика, какие можно увидеть здесь, во французском квартале. Они просто восхитительны!

— В самом деле? Вы так считаете?

Он, кажется, что-то задумал, открывая дверцу машины и помогая ей сесть.

— Они кажутся такими удаленными от жизни, такими скрытыми… Будто оазисы райских кущ, где предаются удовольствиям.

— Ого! — пробормотал он как бы для себя, садясь на место водителя. — Это самое провокационное заявление из всех, что я слышал от дам!

Краска прилила к ее лицу.

— Я не имела в виду…

Улыбка тронула край его губ.

— Знаю, дорогая. Кстати, вам приходилось хоть раз заглядывать в подобные дворики?

— Только в те, которые являются частью ресторанов. В «Бреннане» или во «Дворе двух сестер».

— Это все не то. Вот у моей квартиры дворик так дворик!

Он ждал. Его рука, державшая ключ, вставленный в зажигание, замерла. Анна широко раскрытыми глазами смотрела на него и не могла пробиться сквозь бездонную черноту его глаз. В ее душе вертелись вполне понятные подозрения. Она жалела о том, что не знает точно, что у него на уме, и вынуждена только догадываться. Никогда прежде не попадала в жизни в такие щекотливые ситуации с мужчинами, в которых могла бы набраться опыта.

Усилием воли она отбросила все неприятные мысли. В выражении лица Данта не было ничего, что могло бы служить им подтверждением. Он ведь понял, что она ничего такого не имела в виду, когда с ее уст сорвалась реплика о предрасположении внутренних двориков к удовольствиям… Она должна поверить ему, иначе кому тогда вообще верить?

Анна с усилием улыбнулась.

— Я бы очень хотела посмотреть ваш дворик.

Он располагался за домом, на одной из тех боковых улочек квартала, куда так боялась заглядывать Анна. Дант называл свое жилище квартирой, потому что жил только на втором этаже дома, а первый использовал под офис. Но это был настоящий особняк. С большим балконом, с резными железными перилами и такими же резными дверями. На окнах — толстые деревянные ставни. Причем не декоративные — они на самом деле открывались и закрывались. На доме прикреплена бронзовая дощечка, которая извещала, что это памятник истории и архитектуры. Для того чтобы попасть во внутренний двор, необходимо было пройти через высокие и солидные двери, врезанные в кирпичную стену, затем вдоль по выложенному плиткой проходу-коридору с папоротниками и импатьенами.

Дант проводил Анну до дворика, а сам ушел искать экономку, чтобы попросить ее приготовить им кофе. Она видела, как он прошел под верхнюю галерею, которая огибала весь дом, затем поднялся по лестнице на эту огороженную резными перилами прекрасную смотровую площадку. Спустя минуту она услышала сверху голос жен-шины, которая весело на что-то согласилась.

Анна качнула головой. Слава Богу, экономка была дома. Значит, ее не пригласят в дом. Она улыбнулась своим глупым подозрениям.

Солнце свободно заглядывало во двор, поэтому в нем было тепло. Яркие лучи высвечивали заросшие мхом кирпичи и светлые стены. Жара, казалось, рассеивалась здесь в тени карликовых дубов, в золотистой листве других деревьев и в тихом журчании расположенного ярусами фонтана. Зеленые и белые пятна клумб разбивали яркость солнечного света, в то время как ярко-розовые бегонии и импатьены добавляли свежих оттенков. Вокруг стволов и веток деревьев тянулись гибкие стебли азиатского ландыша темно-зеленых тонов, а под тенью дуба была сооружена деревянная конструкция, на которой сидел очаровательный зеленый попугай с желтой головой и красными, оранжево-розовыми и темно-синими отливами на прижатых крыльях.

Анна приблизилась к птице и тихо произнесла:

— Здравствуйте.

Птица подобралась к Анне поближе, склонила набок голову и вдруг с хрипом и свистом ответила:

— Здрр-ааа-вствуй, крр-асаа-вица!

Анна не смогла удержаться от изумления и веселого смеха. Она подняла руку, чтобы погладить попугая, но тот ради предосторожности, переваливаясь на лапах, отступил в сторону и посмотрел на нее своими черными зрачками, окаймленными оранжевым. Анна поговорила с птицей несколько минут, потом отошла от нее.

Недалеко стояли два стула из узких белых пластиковых пластин и столик из белого металла с мраморной поверхностью. Анна села на один из стульев и стала оглядываться вокруг. Откуда-то доносился шум дорожного движения и оживленной улицы, но он был тихим и рассеянным и нарушал покой не больше свежего ветерка, который скользил по верхушкам деревьев в саду. У фонтана пила воду, вытягивая шею, птица-кардинал. Ветерок доносил до Анны аромат гардении, который исходил из высокого — восемь футов — кустарника, приткнувшегося к стене дома. Она откинулась на спинку стула. Попугай стал щелкать языком, распушил перья, явно возбуждая себя. Этот звук, сливаясь с журчанием воды в фонтане, навевал сон. Она закрыла глаза и стала ровно и глубоко дышать.

Видимо, она задремала, так как не поняла, когда около нее оказался Дант, только услышала его слова:

— Здесь спокойно, правда? — спросил он.

Она открыла глаза.

— Очень. И красиво. Спасибо, что пригласили.

Он сам принес поднос с кофе с миниатюрным кофейным сервизом из серебра, закрытым салфеткой тортом на старинной китайской тарелке с золотыми ободками и изображением дивных розовых цветов, стаканами «Уотерфорд» с минеральной водой и вазой «Уотерфорд» с одной розой. Он поставил поднос на стол и просто сказал:

— Рад служить.

Анна оторвалась от спинки стула, села прямее и сказала:

— Мне очень понравился ваш попугай. Он такой очаровательный, как и его хозяин.

— Он свистел вам? Ему нравятся женщины.

— Так же, как и его хозяину. А вас он привечает?

Дант с улыбкой покачал головой:

— Увы. Он привык к экономке, которая кормит и чистит его, вообще заботится о нем и его клетке, когда меня нет дома. А меня часто не бывает дома. Меня он терпит только за то, что я ему даю всякие вкусные вещи. Вот, например, этот чайный торт. — Дант снял салфетку и взял в руку кусочек торта. — Вот смотрите. Не пройдет и минуты, как он явится за своей долей.

Так и случилось. С помощью клюва и когтей ярко-зеленая птица спустилась на землю. Переваливаясь на лапах, попугай подобрался к стулу, на котором сидел Дант, и взобрался ему на колени. Дант дал попугаю торта. Птица, стоя на одной ноге, в другой зажала угощение и, изогнув голову, клевала его.

— Он умеет летать? — спросила Анна.

— О, да, конечно. На лето мы подрезали ему крылья, так что он может гулять здесь неподалеку, не отправляясь в большие путешествия.

— Как его зовут? — спросила Анна, одновременно показывая, что хочет разлить кофе по чашкам.

— Пожалуйста, — разрешил Дант и продолжил: — Его зовут Крекер Джек. По названию его любимого лакомства. Губа у него не дура.

Она грациозно разлила кофе по чашкам и добавила молока. Присутствие экзотической веселой птицы развеяло остатки напряженности, которая еще оставалась между ними. Вся окружающая обстановка казалась ей естественной, то, что она делала, казалось нормальным, как будто она уже сто раз была в подобной ситуации. Она, конечно, часто в своей жизни разливала кофе по чашкам. Только не для Данта.

— Мне в самом деле очень нравится ваш двор, — сказала она. — И ваш дом.

— Я так и знал, что вы оцените его. Я здесь уже давно живу. Поначалу снимал комнату. А когда хозяйка этого дома умерла, я выкупил его у наследников. Рива помогла мне отреставрировать его.

— Я так и думала.

Его темные брови на секунду нахмуренно сдвинулись.

— Что думали?

— Что помогала вам в этом именно миссис Столет, а не подружка и не жена. Кстати, вы были женаты?

Он покачал головой:

— Не было на это времени. Да и возможности.

— Шутите? — не веря своим ушам, спросила она.

— Вы что же думаете, что я гей?

Она потрясенно посмотрела на него.

— Мне никогда не приходило это в голову… А вы гей?..

— Нет, — ответил он и расхохотался. — Хотя есть люди, которые так думают.

— Но есть люди, которые думают совсем наоборот.

Он удивленно посмотрел на нее, а потом улыбнулся и махнул рукой:

— Вы намекаете на то, что сказал мне тот телевизионщик Майлс? Категорически отрицаю! Вот подлец! Представил меня перед людьми чистым плейбоем! Просто я хотел сказать, что очень занят рестораном.

— Кроме того времени, которое вы проводите с Ривой Столет.

— Да, — ровно ответил он и посмотрел в сторону.

Вновь он стремился оставить эту женщину незапятнанной.

Анна спрашивала себя: что же такого сделала Рива Столет, чтобы заиметь в лице Данта столь ревностного защитника? Странно, но Анна завидовала ей…

— Ладно, забудьте, — сказала она.

Он глянул на нее искоса и приподнял брови.

— Что? Вообще, отчего вы проявляете такой настойчивый интерес к моей личной жизни? Сказать вам по правде, я всю жизнь так много работал, что женщины поневоле отодвигались на второй план. А позже мне встречались только такие, которых я либо считал слишком юными для меня, либо слишком легкомысленными, либо учительницами.

Анна удивленно посмотрела на него.

— В общении с ними я всегда чувствовал себя школьником, не выучившим урок, — с улыбкой объяснил Дант.

— Мальчиком для алтаря, — пробормотала она.

— Что?

Она мило улыбнулась ему:

— Простите, неудачно выразилась.

Он долго и внимательно смотрел на нее через стол, потом грустно кивнул и сказал:

— Да нет, вы правы.

Она почувствовала, что в ту минуту между ними установилось глубокое и полное взаимопонимание. Затем он переключил ее внимание на вазу с цветком. Он вытащил розу, обтер стебель салфеткой, затем сломал один за другим все шипы и протянул цветок Анне.

— Это для вас.

Анна приняла розу и поднесла к лицу, вдыхая нежный аромат. У нее появилось ощущение того, что Дант Ромоли сегодня специально делает все, чем может доставить ей удовольствие. Покупка в антикварной лавке, обед, очаровательный дворик, попугай, кофе, торт, а теперь еще роза.. Череда маленьких даров… Все так красиво, так великодушно.

Медленно, почти против ее воли, к ней в голову заползла догадка о том, что он является горячим любовником. Он будет заботиться не только о своем удовольствии и своих желаниях, но также об удовольствиях и желаниях партнерши. Он никогда не причинит боли и никогда не насладится за счет другого. Удовольствие, которое получит женщина, будет и его радостью.

В глубине души она была потрясена своими мыслями. Она так резко поставила чашку, что блюдечко едва не треснуло.

— Теперь мне в самом деле пора, — проговорила она тихо.

Дант не стал спорить. Он проводил Анну к своей машине и отвез до крыльца отеля «Ройял Орлеан». Они прощались на тротуаре, причем она то и дело оглядывалась через плечо, опасаясь внезапного появления мужа. Впрочем, она не забыла высказать Данту свою благодарность за чудесно проведенный день и пожала ему руку.

Ей было жаль, что он быстро ушел. В то мгновение, когда его красная машина отчалила от тротуара и стала удаляться вдоль по улице, ей пришло в голову, что она многое еще могла ему сказать, но не сказала… В то же время она чувствовала сильную усталость и очень хотела прилечь отдохнуть.

Эдисона нигде не было видно. В вестибюле гостиницы тишина и покой. Те, кто в этот день оформлялся, уже давно получили свои номера, а на коктейль еще никто не спускался. Анна шла вслед за гостиничным служащим, который нес бронзовую статую. Они вместе вошли в лифт. Двери закрылись, загудел мотор, и Анна с облегчением вздохнула.

Служащий посмотрел на нее сверху вниз и сказал:

— Жаркий сегодня был денек.

Она согласилась с этим, одновременно опасаясь, что выглядит такой же разгоряченной, какой была в душе.

— Завтра будет то же самое.

Она кивнула. Да, завтра будет жарко, и послезавтра, и в последующие дни. Но такого дня, как сегодня, уже не будет. Никогда.

Ей пришло в голову, что Эдисону вовсе не обязательно слушать, как она провела этот день. Обычно она никогда от него ничего не скрывала. Во-первых, потому, что ей нечего было скрывать, во-вторых, потому, что она боялась, что он все равно про нее узнает и потом будет только хуже.

Она полюбила этот день. Он был чист, свободен, наполнен радостью и веселым смехом. В этот день она не сделала ничего, за что потом ей было бы стыдно.

Этот день навсегда останется у нее в сердце. Она будет хранить его в себе.