Он стоял перед ней так близко, что полы его плаща касались ее мокрых юбок. Он протянул сильную руку и дотронулся до ее щеки. Она отпрянула, но остановилась сразу же, как только почувствовала горячее прикосновение его жесткой ладони. Вглядываясь в ее лицо, он ласково провел по нему большим пальцем, как бы исследуя. Она затрепетала. Дрожь пробежала по ее лицу, и она поспешно опустила ресницы, пряча свое удивление и замешательство.

Вдруг он резко убрал руку. Когда он заговорил, голос его звучал насмешливо:

— Настороженная, отважная и промокшая до костей… Что заставляет вас думать, что я настолько нуждаюсь в наложнице, что позарюсь на женщину, питающую ко мне лишь отвращение? Или вы недооцениваете мою проницательность и считаете, что я не заметил вашу враждебность?

Она судорожно сглотнула. Ее знобило.

— Значит, все это вы говорили, чтобы просто напугать меня?

— Чтобы заставить вас быстро и четко отвечать на вопросы, имеющие отношение к делу. Признаю, что это жестокий способ.

— Зато действенный. Или мне стоит опасаться, что все, что вы говорите сейчас, — очередная уловка, чтобы сделать меня послушной, пока вы отдыхаете.

— Вы предпочитаете, чтобы это было так?

— Я предпочитаю, чтобы вы выполняли наше соглашение без каких-либо уловок и угроз. — Она дрожала всем телом и, пытаясь унять дрожь, прятала стиснутые кулаки в складках юбки.

— В нашем соглашении не было пункта, предписывающего мне умереть ради вас, сеньорита. Мы также оставляем в стороне вопрос о пропавшем золоте. Соблюдайте ваши обязательства, и вы увидите, что я держу свое слово.

— Есть вещи, над которыми мы не властны. Глядя на нее сверху вниз, он некоторое время изучал ее, прежде чем отвернуться.

— И которых нельзя избежать, — соглашаясь, добавил он. — Здесь мы, кажется, единодушны. Но пойдемте к огню. Если мы решили порассуждать о вещах, которых нельзя избежать и над которыми мы не властны, то лучше заняться этим в тепле и уюте.

Тон, которым были произнесены слова, исключал возможность отказа или промедления. Если Рефухио и отказался от мысли потребовать за свои услуги плату помимо полученного серебра, то никак не показал этого. Он собирался оставить ее здесь и встретиться с теткой.

Что еще?

Исабель обвинила Рефухио в том, что он привез Пилар в этот дом в своих собственных интересах. Нет, Пилар не могла поверить ей. Ничто в его поведении не позволяло предположить, что он увлечен ею, даже то, что намеревался удерживать ее здесь против воли. Для него это была лишь удобная возможность досадить дону Эстебану и в то же время раздобыть деньги для своей шайки. Если он и обдумывал план, где ей была уготована какая-то роль, то, разумеется, она не интересовала его как женщина. Исабель тревожилась без причины.

Пока Пилар убеждала себя в этом, Рефухио, казалось, задался целью опровергнуть эти умозаключения. Он придвинул стул, на котором она сидела, поближе к себе; опустившись на одно колено, налил ей суп. Их руки встретились, когда он передавал ей грубую глиняную миску, и вдруг улыбнулся так неожиданно тепло, что она была тронута. Прежде чем Пилар начала есть, Рефухио расстегнул ее накидку и снял с плеч. Затем, сняв собственный плащ, от которого шел пар, повесил их на крючки, вбитые рядом с очагом.

Исабель поперхнулась супом. Балтазар похлопал ее по спине, но она сунула ему в руки свою миску и вскочила на ноги. Глаза ее наполнились слезами, и, круто повернувшись, она скрылась за занавеской одного из альковов. Мужчины переглянулись и потупились. Такой наблюдательный человек, как Рефухио, не мог этого не заметить. Тем не менее он равнодушно продолжал наливать себе суп. Он сдержался даже тогда, когда из-за занавески послышались сдавленные рыдания. Лишь рука его сжалась на секунду так, что побелели костяшки пальцев, но он продолжал наливать. Затем, все с тем же непроницаемым лицом, уселся за стол.

Аппетит у Пилар исчез. Проглотив несколько ложек вкусного варева, она просто грела руки о миску. Все еще дрожа от холода и пережитого напряжения, Пилар старалась успокоить дрожь. Дождевая вода медленно капала с ее подола, впитываясь в земляной пол.

Временами Пилар чувствовала на себе взгляд Рефухио, но упорно избегала его, глядя то в свою миску, то на пылающий в очаге огонь. Она встревожилась, когда он внезапно вскочил на ноги, но потом резко повернулся и исчез в алькове напротив того, в котором скрылась Исабель. Через минуту он воротился, неся стеганый бархатный мужской халат.

— Вот, — отрывисто произнес Рефухио, протягивая Пилар халат, — переодевайтесь.

Она взглянула на предложенную одежду, затем посмотрела ему в глаза.

Выражение его лица не изменилось, но в голосе сквозила усталость:

— Не на людях, разумеется, если только это не будет вашим капризом.

— Нет, — хрипловато проговорила Пилар. — Я… благодарю вас.

— Мы выйдем, пока вы переодеваетесь. — Рефухио так взглянул на своих людей, что через секунду они были на ногах.

— Не нужно, я могу переодеться там. — Пилар показала на только что покинутый им альков.

— Вам будет теплее у огня. Кроме того, вы можете воспользоваться постелью за занавеской. Мне она не понадобится, мы вернемся поздно.

Пилар глядела на него, отмечая, что он старается ее успокоить. Наконец она заговорила:

— Я думала, вы собираетесь отдохнуть.

— Я уже отдохнул.

— Но в самом деле…

— Меня безумно интересует, пришел ли в себя дон Эстебан. Не волнуйтесь, я оставлю Балтазара присматривать за вами. Вас беспокоит мое возвращение? Я готов расплатиться серебром, если потревожу вас.

Что он имеет в виду? Неужели он думает, что ее беспокоит плата, полученная им за столь тяжкий труд? Или же он надеется позднее разделить с ней эту постель и ради этого готов отказаться от содержимого сундука?

К тому времени, как раздраженная Пилар пришла к выводу, что Рефухио вряд ли заслуживает ее расположения, он ушел.

Балтазар вышел из домика вслед за остальными, пробормотав, что неплохо было бы осмотреть дом снаружи. Пилар дождалась, пока стук копыт стих вдали, и встала, медленно выпрямив негнущееся тело. Мускулы свело от холода и длительного напряжения, двигаться было тяжело. С трудом Пилар стянула с себя промокшую одежду. Она развесила вещи, нуждавшиеся в сушке, и переоделась в халат. Бархат был темно-бордовый, великолепного качества, отделка отливала золотом. Видно было, что носили его мало. Рефухио, вероятно, берег его как память о лучших временах, как память об отце. От ткани исходил легкий запах табачных листьев, использовавшихся, чтобы предохранить ткань от моли. Едва уловимый аромат шоколада свидетельствовал о том, что некогда это был любимый утренний наряд.

Ткань была мягкой и теплой, рукава — чересчур длинны для нее, подол волочился по полу. Она запахнула широкие полы халата, плотно завернулась в него, внезапно ощутив, что промерзла до костей. Уютная одежда неожиданно дала ей странное чувство безопасности.

За занавеской, отделяющей альков от зала, послышались звуки. Исабель отдернула занавеску и в замешательстве уставилась на Пилар, задрапированную в халат. Через секунду скорбная судорога прошла по ее лицу: девушка узнала эту одежду. Она вышла из алькова.

— Они все уехали?

— Все, кроме Балтазара, — ответила Пилар, уверенная, что Исабель, находясь за занавеской, слышала каждое слово, произнесенное в комнате.

— Я предпочла бы, чтобы они остались. Мне это не нравится.

— Эль-Леон, должно быть, знает, что делает. Исабель медленно кивнула.

— Он всегда настороже и только благодаря этому еще жив. Но таким отчужденным и жестким я его ни разу не видела.

Исабель вздрогнула. Ее глаза покраснели от слез, а лицо опухло. В ней было что-то от несправедливо обиженного ребенка.

— Он просто ужасен, — заявила Пилар. Исабель поджала губы.

— Не всегда. Со мной он другой. Он чувствует глубже, чем большинство людей, и способен понять и прочувствовать чужую боль, как если бы она была его собственной. Это вредит ему самому, но Эль-Леон не может иначе. Иногда он притворяется бесчувственным, чтобы защититься, но он не такой и никогда не был таким.

— Это звучит так, будто вы хорошо знаете его. — Пилар задала этот наводящий вопрос не из любопытства, а, скорее, из чувства самосохранения. Чем больше она узнает о человеке, захватившем ее, тем лучше.

— Да, я знаю его, — гордо отозвалась девушка. — Он — сын благородного идальго, владевшего самым известным в Андалузии поместьем, где выращивались быки для корриды. Рефухио развлекался, играл роль матадора, но отец запретил ему эту опасную игру. Рефухио увидел меня, когда я танцевала фламенко с севильскими цыганами. Он спел мне серенаду и подарил розу, в середине которой лежала жемчужина. Через несколько лет он убил человека, который бил меня и заставлял торговать собой на улице. Некоторое время я была женщиной Эль-Леона и спала с ним в одной постели. Но теперь я принадлежу Балтазару.

Простота и искренность рассказа Исабель смягчили ужас и отвращение, охватившие Пилар. Прежде чем Исабель смолкла, заговорила Пилар:

— Вы любите Эль-Леона?

— Как я могу не любить его, — женщина мягко улыбнулась. — Но я жалею, что призналась ему в этом. Он отдалился от меня, сказав, что совершил ошибку. Рефухио не хочет, чтобы женщины любили его. Он старается избегать этого, потому что не может ответить любовью на их любовь.

— Потому что не может дать им ничего, кроме этого? — Пилар указала на грубую обстановку, окружавшую ее.

— Так он говорит. Но я думаю, что он способен на огромную любовь, и женщина, пробудившая в нем это чувство, будет держать в руках его душу. Он боится этой слабости и поэтому позволяет находиться рядом с собой лишь женщинам, в которых не в состоянии влюбиться и которым не нужна его любовь.

— Вы оказались исключением, — заметила Пилар. Исабель опустила глаза, напряженно глядя в пол.

— Именно это он и назвал ошибкой. Мне был необходим кто-нибудь, а он не мог отвергнуть меня, боясь причинить боль, которую я не вынесу. Я знала это, и вина за то, что произошло, лежит на мне.

Пилар внезапно почувствовала себя виноватой в том, что вызвала несчастную женщину на откровенность.

— Извините, пожалуйста, я вовсе не хотела лезть в ваши дела.

— Не извиняйтесь. Мне очень недоставало подруги здесь, в холмах. Балтазар очень добр и выслушивает все, что я говорю, но он не умеет так расспрашивать обо всем и вникать в самую суть вещей, как это делают женщины. А что до остальных… — Исабель пожала плечами.

— Вы давно уже все вместе?

— Все? Кроме Балтазара, Энрике и Чарро, у Рефухио в отряде много людей. Просто этим он доверяет больше всего, это его друзья, они передают остальным его приказы. Вместе мы вот уже больше двух лет.

Исабель сняла с огня кипящий котелок с супом, подбросила дров. Взметнулось пламя. Пилар присела на стул, на котором незадолго до этого сидел Рефухио. Ей было неудобно оставить Исабель одну после того, как женщина поведала свою историю. К тому же Пилар вовсе не хотелось спать.

— А те, другие, о которых вы говорили? Они что, не живут здесь?

Исабель улыбнулась:

— Нет, здесь им не хватило бы места. Они живут в разных местах — некоторые в горах, кто-то в городах.

— Я не думала, что их так много.

— Разве вы не слышали песен и легенд. — Исабель удивленно подняла брови.

— Мне казалось, что это вымысел.

Даже в монастыре Пилар доводилось слышать песни о том, как Эль-Леон объединил в настоящую армию всех мошенников и преступников, скрывавшихся в холмах, а также людей, безвинно подвергшихся судебным преследованиям. Эта армия внушала ужас корыстным и продажным. Говорили, что он не принимал к себе тех, кто совершил убийство или изнасилование, тех, кто издевался над детьми, и особенно жестоких грабителей. Но тем, кто совершил преступление, подстрекаемый нуждой, или же был несправедливо осужден, Эль-Леон всегда был готов предоставить приют и оказать помощь.

— Эти песни написал Энрике. Но их не пели бы в тавернах и не нашептывали бы друг другу на ухо в церкви, если бы это была неправда.

— Энрике — это тот, который поменьше?

— Да, с усиками. Он ими очень гордится и считает, что они производят неизгладимое впечатление на женщин. Он такой забавный, что мне не удается удержаться от смеха, глядя на него. Рефухио дружит с ним потому, что оба они страстно любят слова, — Энрике доверяет их бумаге, а Рефухио нравится произносить их, а также потому, что его тоже забавляет Энрике.

— Трудно поверить, что Энрике — преступник.

— Он не преступник, — горячо возразила Исабель.

— Но как тогда он оказался здесь?

— Энрике путешествовал с бродячим цирком. Он был одним из акробатов, а иногда притворялся цыганом и предсказывал судьбу. Вы понимаете, приятно подержать ручку хорошенькой дамы… Но однажды случилось непредвиденное. Он предсказал, что дама будет ограблена, а муж ее убит. Она все рассказала об этом, и, к несчастью, все так и произошло. Тогда она стала жаловаться и стонать так, что все решили — цыган предсказал то, что сам намеревался сделать. Энрике пришлось спешно спасать свою жизнь. Когда бедняга сочинял предсказание, он понятия не имел, что у дамы есть любовник и ей не терпится овдоветь…

— Балтазар тоже невиновен? Исабель прикусила губу.

— Не совсем. Он был матросом на корабле с сокровищами, который шел из Картахены в Испанию. Капитан очень любил смотреть, как бьют людей. Балтазар поднял мятеж, что само по себе было плохо, да еще прихватил с собой часть королевского золота, когда покидал корабль. Золото он потерял в Карибском море, в логове пиратов, и после этого вернулся в Испанию. За его голову назначена награда.

— Могу себе представить.

— Вы также хотите узнать все о Чарро? На самом деле его зовут Мигуэль, Мигуэль Хуэрта-и-Сиснерос, но он много рассказывает о чаррос, всадниках, пасущих скот в имении его отца в Техасе, что в Новой Испании. Поэтому он и получил прозвище Чарро. Отец прислал его сюда, в Испанию, чтобы он получил образование, а также, чтобы прекратить его отношения с девушкой-индеанкой. Но Чарро нашел здесь лишь неприятности.

— Естественно, — вставила Пилар. Исабель согласно кивнула.

— Бедняге Чарро не повезло. Он привлек внимание некой графини, которой нравились необычные молодые люди. Ее муж, обнаружив это, вызвал Чарро на дуэль. Чарро должен был позволить изрезать себя на куски, чтобы спасти честь обманутого мужа, но он был новичком и не знал правил игры. Он убил графа. Графиня отнюдь не пришла в восторг от этого; еще меньше обрадовались родственники убитого. Кто-то подослал убийцу. Чарро был бы мертв, если бы Рефухио не спас его. Когда раны Чарро зажили, он счел, что научится большему у Рефухио, нежели в университете, и решил, что для него холмы безопаснее Севильи.

— Возможно, Чарро в университете был знаком с Висенте?

— Не думаю, хотя Рефухио виделся с Висенте в ночь, когда на Чарро напали. Он присматривает за братом. Висенте учится, чтобы стать священником. Мне кажется, Рефухио видит в этом некое искупление своей вины.

— Висенте столь болезненно воспринимает образ жизни твоего брата?

Исабель покачала головой, грусть затуманила ее зеленые глаза.

— Он очень тревожится о нем и, без сомнения, охотно присоединился бы к нему, если бы Рефухио позволил ему это сделать. Но ему нельзя быть с братом, и, вероятно, Висенте считает, что заключил сделку с Богом и его жизнь, отданная церкви, обеспечит безопасность Рефухио.

— Некоторые нашли бы это удивительным, — заметила Пилар.

— Рефухио огорчает, что Висенте, возможно, жертвует собой, искупая его, Рефухио, грехи. Он предпочитает за все расплачиваться сам.

— Вы имеете в виду, что он готов уйти в монахи?

— Нет, нет, конечно. Он не столь…

— Мистически настроен? — Пилар подобрала недостающие слова, произнеся их как вопрос.

Исабель закивала.

— Да. Но все, что Рефухио делает, искупается тем, что он творит добро, помогая бедным, голодным и больным, тем, кого некому поддержать.

— Он — образец совершенства? — Пилар видела, что эта женщина до сих пор без ума от главаря бандитов, хоть тот и отверг ее любовь.

— Да, — просто ответила Исабель.

На это было нечего возразить. За стенами домика стонал ветер и дождь стучался в дверь. Пилар думала о Рефухио и его людях, скачущих сейчас в сырой темноте после целого дня, проведенного в седле, и невольно сочувствовала им. Жизнь разбойников казалась нелегкой. Балтазар был где-то снаружи, заботясь об их безопасности. Он должен был скоро вернуться. Пилар чувствовала себя неловко при мысли, что ей придется беседовать с ним, сидя за одним столом. К тому же она наконец согрелась, и вместе с блаженным чувством тепла пришла усталость.

Она притворно зевнула, но, к ее удивлению, зевок получился настоящим. Пилар, прикрыв рот рукой, произнесла:

— Может, мне удастся найти постель, о которой мне говорили…

— Да, — согласилась Исабель и добавила: — Не беспокойтесь, даже если Рефухио вернется, он возьмет одеяло и уляжется вместе с остальными у огня.

— Он дал мне понять это, — сухо отозвалась Пилар.

— О, Рефухио говорит много, главным образом, чтобы выяснить, чего стоят люди, которые его слушают, как они воспринимают его слова, но он не делает и половины.

— Меня тревожит именно та половина, которую он собирается сделать.

— Что?

Пилар, усмехнувшись, покачала головой, сделав вид, что неудачно пошутила. С трудом встав на ноги, она пошла спать.

Постель в алькове была аккуратной, чистой, по-монашески простой и неожиданно удобной. Матрас, набитый конским волосом, был покрыт льняными простынями, поношенными, но чистыми и мягкими, как шелк. Покрывало было сделано из овечьих шкур. Пилар долго лежала, прислушиваясь к шуму дождя, барабанящего по низкой крыше, и глядя на отблески огня на потолке.

Она думала о том, как ее мать ночь за ночью лежала в одиночестве, обреченная на жизнь калеки и медленное умирание. Интересно, как дон Эстебан объяснил жене отсутствие Пилар. Девушка сомневалась, что он сказал правду. Мысль о том, что перед смертью мать могла чувствовать себя покинутой и никому не нужной, наполняла Пилар возмущением, неизбывной болью и горем. Она не могла сдержаться, слезы медленно текли по ее лицу.

Все мечты матери о жизни при дворе так и не сбылись. Как больно, должно быть, ей было видеть, что она лишена всего, а муж успешно наслаждался, безудержно тратя ее деньги. В какой ужас она, наверное, пришла, разобравшись наконец в человеке, за которого имела неосторожность выйти замуж. Догадалась ли она, что стала жертвой отравления? Пыталась ли хоть как-то избегнуть этого? Цеплялась ли за ускользающую веру в своего мужа или же лежала безропотно, погруженная в пучину отчаяния, и гадала, скоро ли придет смерть?

Дон Эстебан приказал убить Пилар. Она слышала, как он говорил это своим людям. Если она и питала какие-то сомнения относительно его виновности в смерти матери, то теперь сомнениям не было места. Она, Пилар Сандовал-и-Серна, лично позаботится о том, чтобы он не однажды пожалел, что она осталась в живых.

Пилар вытерла слезы. Волосы ее стали влажными, во рту было солоно от слез. Она всегда гордилась своим самообладанием. Она обязана Рефухио Каррансе жизнью, хотя он приводил Пилар в бешенство: высокомерный и хитрый, неожиданно сменяющий сочувствие на враждебность. И однако, она не должна забывать, чем ему обязана, а она даже не поблагодарила его. Эта ошибка должна быть исправлена.

Ей представился Эль-Леон, лежащий в этой постели. Наверное, она была ему узка. Ей вдруг стала неприятна эта мысль. Она подумала, что будет, если он вернется и, отдернув занавеску, заявит, что намерен здесь спать. Конечно, она будет защищаться, но как? Прежде чем решить этот важный вопрос, она прикрыла уставшие глаза.

Через некоторое время сквозь сон ей послышался тихий шорох. Она тревожно заворочалась, но сон был слишком крепок. Ее окружали тепло и уют, она была в безопасности. Вздохнув, Пилар продолжала спать.