Иногда Пилар приходила в полное отчаяние, когда начинала размышлять о причинах, которые заставляли Рефухио поступать с ней так несправедливо. Может быть, он тяготился обязательствами, которые принял по отношению к ней, и из-за этого чувствовал себя виноватым? Или же им двигало что-то другое? Пилар готова была допустить, что он просто не может привыкнуть жить здесь. Она сама ощущала себя в этих краях совершенно чужой. Побывав в Новом Орлеане, она убедилась, что его жители — люди строгих нравов, не слишком снисходительные к чужим промахам; возможно, это национальная черта всех французов. Но Пилар все же верила, что здешние жители окажутся более приятными в общении. Чарро был тому примером, о своей семье он рассказывал много хорошего.

Несмотря на это, Пилар не могла не волноваться перед встречей с родителями Чарро. Что, если они все же не захотят принять у себя друзей своего сына? Чарро уверял, что они будут просто счастливы сделать это и с готовностью закроют глаза на прошлое своих гостей из-за того, что их сын, живой и невредимый, наконец-то вернулся домой. Но Чарро ведь мог и приврать немного, чтобы подбодрить Пилар.

Пилар провела беспокойную ночь. Одной из причин было то, что ее все время одолевали тревожные мысли, а другой — она уже привыкла спать под открытым небом, и теперь, запертая в маленькой хижине, чувствовала себя птицей в клетке. Стоило Пилар задремать, как ее начинали мучить кошмары. Ей снилось, что она стоит на вершине холма, смотрит на истекающую кровью Исабель и ничем не может ей помочь. Кроме того, лежать рядом с доньей Луизой на соломенном тюфяке было совсем не то, что спать, прижавшись к Рефухио.

Утром, завтракая свежевыпеченным хлебом и горячим какао, Пилар время от времени поглядывала на Эль-Леона, который о чем-то тихо совещался с Балтазаром. Великан сильно осунулся за последние дни. Его рана заживала медленно и часто побаливала. Он почти ни с кем не общался и большую часть времени проводил, катаясь верхом в полном одиночестве.

Рефухио же выглядел совсем неплохо. Он снял повязку с головы, заявив, что в ней уже нет никакой надобности. Вероятно, он был прав. Теперь шрам, прикрытый волосами, можно было заметить, только внимательно приглядевшись. Рефухио быстро оправился от раны, по крайней мере от телесной.

Рефухио перехватил взгляд Пилар. Он всегда чувствовал, когда она на него смотрит. Едва улыбнувшись, он снова повернулся к Балтазару. Но этого мимолетного взгляда было достаточно, чтобы между Пилар и Рефухио протянулась ниточка взаимопонимания и чтобы в душе девушки всколыхнулись самые нежные чувства. Рефухио часто посматривал на нее, будто против воли, но при этом словно передавал ей свои мысли. Ей казалось, что она вторгается в его внутренний мир, куда никому другому не было доступа. Вот и сейчас она почувствовала то же самое. Пилар зябко поежилась, хотя утро было на редкость теплым.

Вскоре они покинули гостеприимную миссию, увозя с собой благословение и прощальные напутствия святого отца. До самых ворот их проводила целая орава индейских ребятишек. Они еще долго махали вслед удаляющимся всадникам. Отряд перебрался на другой берег реки и направился на юго-запад.

Около полудня впереди на дороге заклубилась пыль. Серое облако быстро приближалось. Первой мыслью было — индейцы. Нападения на путников не были редкостью даже возле самого Сан-Антонио. Поэтому они на всякий случай остановились, а Чарро и Рефухио поскакали вперед — выяснить, в чем дело.

Они вернулись очень скоро, сопровождаемые целой кавалькадой всадников, которые радостно вопили и улюлюкали, а некоторые даже палили из ружей в знак приветствия. Оказалось, что то был отец Чарро и с ним несколько его чаррос. Этот почетный эскорт провожал отряд до самой гасиенды. Падре еще вчера вечером послал гонца сообщить отцу Чарро о прибытии его сына, и сеньор Хуэрта, который не мог дождаться встречи с сыном, опасаясь, что какая-нибудь непредвиденная случайность может эту встречу задержать, решил сам позаботиться о том, чтобы благополучно доставить Чарро домой.

Дом, в котором Чарро родился и вырос, выглядел настоящей крепостью. И немудрено — ведь иначе его обитателям не удалось бы в течение многих лет успешно отражать набеги индейцев. Он был окружен высокой глинобитной стеной. Хакале — хижины индейских работников, построенный из жердей, «склеенных» вместе глиной, находились за пределами стены, но в случае опасности все спешили под ее защиту. Часть этой ограды служила одновременно задней стеной дома — двойной толщины и без единого окна. Перед домом находился большой внутренний двор, по периметру которого располагались конюшни, а в центре бил фонтан — природный минеральный источник, заключенный в бассейн из известняка.

Жилой дом был построен из кирпича-сырца и выбелен снаружи. Верхний этаж окружал длинный узкий балкон. Кроме этого, к дому примыкал жердяной навес, целиком оплетенный старой виноградной лозой. Под сенью ее ярко-зеленой листвы было прохладно даже в самые жаркие летние дни. В этой беседке, прямо на утрамбованной земле, стоял грубо сколоченный стол и несколько скамеек. С крыши свисали связки чеснока и перца. Повсюду стояли разбитые глиняные кувшины, приспособленные под цветочные горшки, в которых цвела красная и розовая герань. В этом немудреном хозяйстве все прямо сверкало чистотой, и от этого веяло чем-то домашним, родным, испанским.

Мать Чарро уже давно поджидала гостей и, как только они показались в воротах, поспешила навстречу. Едва Чарро соскочил с коня, эта низенькая женщина с круглым миловидным лицом заключила его в объятия и осыпала горячими поцелуями. Она охала и ахала, восторгаясь тем, как ее ненаглядный сын вырос и возмужал, какие у него широкие плечи и сильные руки. Спохватившись, она поприветствовала спутников Чарро и попросила их чувствовать себя как дома. Продолжая всплескивать руками и возносить хвалы Богу, она повела гостей в комнаты. Сеньора Хуэрта подозвала к себе молоденькую служаночку-индеанку и дала ей необходимые указания относительно приема друзей ее сына.

— Бенита! — вдруг воскликнул Чарро, не скрывая своего приятного удивления, и удержал служанку за руку. — А ты выросла с тех пор, как я покинул отчий дом, и чертовски похорошела. Конечно, ты и тогда была милашкой, но теперь!

Смуглые щечки Бениты вспыхнули ярким румянцем, и она смущенно потупилась, но тут же снова, будто нехотя, подняла на Чарро огромные черные глаза. На ее скуластом личике было написано наивное восхищение, если не что-то более серьезное. Чарро улыбался до ушей, не замечая предостерегающего взгляда матери, которая, нахмурившись, наблюдала за молодыми людьми. Ох, не из-за этой ли девочки Чарро был выслан в Испанию?

— Бенита! Спустись с небес на землю! — резко прикрикнула сеньора Хуэрта. — У тебя еще полно работы. Нужно все приготовить для фиесты.

— Фиеста? Вечеринка? — переспросил Чарро, выпуская руку девушки. Он весь будто засветился изнутри. — В самом деле?

— А то как же, — подтвердил его отец, похлопывая Чарро по плечу. — Ведь не каждый же день мой сын возвращается в родное гнездо, да еще и после путешествия по Луизиане. Такое событие непременно надо отметить.

— Сегодня?

— Само собой. Ведь именно сегодня день твоего приезда. Уж сколько раз наши друзья спрашивали, где ты, что с тобой сталось в чужих краях, да когда вернешься. И теперь было бы просто стыдно утаивать от них такую новость.

Тут же были разосланы гонцы с приглашениями на праздник, и скоро соседи и друзья начали прибывать в дом семьи Хуэрта. Они приезжали с женами и детьми, кто верхом на лошади, кто на осликах или мулах в ярких сбруях, некоторые — в скрипучих тележках, а самые состоятельные — даже в крытых повозках, которые не отличались ни красотой, ни удобством, но оставались незаменимым средством передвижения по местным скверным дорогам. Из соображений безопасности гости прибывали большими группами. По пути к одной семье присоединялась другая, затем третья, в результате чего до места назначения успешно добиралась толпа человек в семьдесят-восемьдесят.

Они принесли с собой гитары, мандолины, скрипки, маленькие барабанчики, кастаньеты и индейские трещотки. В качестве подарков хозяевам предназначались мешки пшеницы, связки перца, головки козьего сыра, бутылки с домашним вином и сладости из молока, какао, сахара и орехов. Пожилые женщины были одеты в черное, волосы убраны под платок, молодые украсили прически живыми цветами и нарядились в кружева и оборки. На большинстве из них были платья таких фасонов и расцветок, которые в Мадриде вышли из моды лет пять тому назад.

Наконец, когда все приглашенные были в сборе, ворота заперли, и пошло веселье.

Угощение было отменным, и застолье больше напоминало какой-нибудь средневековый пир. Здесь была говядина под острым перечно-томатным соусом, поросята и ягнята, зажаренные на вертеле, блюда из риса и из фасоли и блюда, в которых была намешана всякая всячина, пресные пирожки из кукурузной муки. На сладкое гостей потчевали традиционным фруктовым тортом и медовыми пирожными, и еще кексом с изюмом, сдобренным ромом и ванилью. Все наедались до отвала, сидя локоть к локтю за сдвинутыми вместе столами, вынесенными прямо на открытый воздух, при свете чадивших масляных ламп. Когда с едой было покончено, начались танцы.

Музыканты играли фанданго, болеро, севильяну и даже контраданс — последнюю новинку сезона, завезенную из Франции, где сейчас правили Бурбоны. Затем пары семенили ногами и кланялись как заведенные в медленном менуэте. Дамы в черном кивали и притопывали в такт музыке, зорко следя за своими дочками, внучками и племянницами, и одновременно шушукались между собой и обмениваясь свежими сплетнями. Старики стояли в сторонке, дымили сигарами и беседовали о скоте, о лошадях и о том, что сейчас новенького в Мехико-Сити. Молоденькие барышни чинно сидели рядом со своими мамашами или же сбивались в стайки, хихикали и щебетали без умолку, строили глазки молодым людям, прогуливающимся неподалеку, и обсуждали достоинства своих ухажеров.

У Пилар, облаченной в парадное платье, которое ей любезно одолжила мать Чарро, отбоя не было от кавалеров. Радушная хозяйка дома уже успела познакомить девушку со всеми молодыми мужчинами, присутствующими на празднике. Донья Луиза, хотя и одетая по настоянию сеньоры Хуэрты с ног до головы в черное, тоже не скучала. Рефухио и его товарищи, в свою очередь, пользовались бешеным успехом у женщин и не знали недостатка в партнершах. Они были не прочь — в кои-то веки — поплясать и к концу вечера разошлись не на шутку. Все танцевали, за исключением Балтазара, который ушел в конюшню, прихватив с собой тарелку, полную еды и бутылку вина. И больше его во время праздника никто не видел.

Скоро всех гостей облетела история о приключениях Чарро в Испании и о подвигах, совершенных им под руководством Рефухио, об опасном путешествии по морю и не менее опасном — по суше. Теперь на Рефухио и его людей смотрели с благоговением и восторгом, словно на какое-то чудо. Так мало нужно было, чтобы прослыть героем среди этих простых, наивных поселян. Конечно, всей правды никто не знал. О том, что Рефухио и знаменитый разбойник Эль-Леон — одно лицо, посвященные в эту тайну предпочитали помалкивать. Эта страница в прошлом Чарро была закрыта его родителями навсегда.

Сеньора Хуэрта, притаившись в темной нише под балконом, с некоторым беспокойством наблюдала за Рефухио. Она старалась держаться с ним как можно приветливее, ведь, несмотря ни на что, он вернул ей сына.

И ко всему прочему он был на редкость привлекательным мужчиной. Хозяйка, мило улыбаясь, представляла Рефухио своим гостям, оказывала ему знаки внимания, а как-то раз ее даже заметили прогуливающейся с ним по двору под ручку и непринужденно болтающей.

Рефухио танцевал с Пилар зажигательное болеро со свойственными ему ловкостью и изяществом. Он внимательно смотрел на свою партнершу, но касался ее довольно небрежно и почти совсем не улыбался. И когда Чарро пригласил Пилар на следующий танец, Рефухио безропотно дал ее увести, хотя на его лице промелькнула тень сожаления.

Пилар и Чарро прохаживались по двору. Разговор зашел об этот доме, о гостях, о здешней жизни, о том, насколько удался сегодняшний праздник.

— Не представляю, как я столько времени жил без всего этого, — сказал Чарро, когда они с Пилар лавировали среди танцующих пар. — Я не особенно хотел уезжать, но отец настоял на своем. И я уговаривал себя, что это, в сущности, совсем неплохо — увидеть мир, послушать ученых мужей и пофлиртовать с очаровательными женщинами, да и себя показать. Я достаточно всего насмотрелся и натворил слишком много глупостей. Теперь пора остепениться, обзавестись семьей и обосноваться тут до конца своих дней.

— А как же апачи?

— Где бы мы ни жили, нас на каждом шагу подстерегают опасности. Если не апачи, то болезни, пожары, грабители. — Он состроил потешную рожицу. — Но давай лучше поговорим о тебе. Как ты собираешься жить дальше?

Они как раз подошли к фонтану. Пилар погрузила пальцы в бассейн, наполненный прохладной водой.

— По правде говоря, не знаю. Многое зависит от моего отчима. Я не знаю, что он задумал в отношении меня. Тронуть-то он меня, может, и не посмеет, но он вполне способен очернить мое имя в глазах окружающих. Это сделает невозможным мое пребывание здесь.

— Как бы не так. Ему все равно никто не поверит, — заявил Чарро.

Пилар благодарно улыбнулась ему.

— Если все обойдется, то я постараюсь найти какую-нибудь работу. Например, могу стать портнихой.

— Портнихой?!

— А что в этом такого? Меня в монастыре научили прилично шить.

— Знаешь, большинство женщин обшивают себя сами. Но не в прислуги же тебе идти.

— А хоть бы и в прислуги. Я должна чем-то заниматься.

— А как же Рефухио?

— Я… Да кто его знает? Чарро помолчал немного.

— Что ж, понятно. Кстати… должен тебе сказать, что если бы вы с Рефухио не были связаны, а ты была бы дочкой кого-то из наших соседей, то подобную прогулку вдвоем при луне сразу расценили бы как прелюдию к официальному сватовству.

Пилар подняла глаза. Чарро смотрел на нее более чем нежно. Она ответила ему легкой полуулыбкой.

— Я так долго обходилась без дуэньи, которая подсказывала бы мне, как себя вести, что сейчас совсем не подумала о том, что наше уединение может выглядеть со стороны неприлично. Поэтому ради спасения твоей репутации предлагаю вернуться назад.

— Но от маменькиного гнева меня уже ничто не спасет. А ты все же подумай.

— О том, чтобы завести себя дуэнью?

— Нет, Пилар, о том, что я говорил тебе насчет сватовства. В нашем доме ты всегда сможешь занять подобающее тебе место.

Неподалеку гремела музыка и слышалось топанье ног танцующих. Чарро замедлил шаг. Его худощавое лицо было совершенно серьезным. Он выглядел просто превосходно в своем парадном костюме, расшитом серебром, который сидел как влитой на его ладной, стройной фигуре.

— Это… это очень благородный жест. Он поморщился.

— Никакое это не благородство. В первую очередь я думал о самом себе. Я больше не буду развивать эту тему, потому что Рефухио мой друг. Но ты все же не забывай о моем предложении, пожалуйста.

Этот поступок, какими бы соображениями Чарро при этом ни руководствовался, был по-настоящему великодушным. Пилар вовсе не собиралась незамедлительно воспользоваться ситуацией, ухватившись за предложение Чарро, но она была ему действительно благодарна. Она подарила ему обворожительную улыбку и пошла к дому.

Фиеста была в самом разгаре, когда раздался требовательный стук в ворота.

Чарро быстро забрался на сторожевую вышку, чтобы выяснить, кто это явился с таким поздним визитом. Через секунду он доложил, что за воротами — целый эскадрон солдат. Сеньор Хуэрта приказал отворить. Солдаты въехали внутрь, и слуги-индейцы поспешили принять у них лошадей.

Сеньор Хуэрта выступил вперед и обратился к неожиданным гостям с речью:

— Добро пожаловать в мой дом, господа. Сегодня у нас счастливый день. Мы празднуем возвращение моего сына из Испании после долгой отлучки. От всей души прошу вас разделить нашу радость и повеселиться с нами остаток ночи.

Командир эскадрона, молодой капитан, почтительно поклонился.

— Это большая честь для нас, сеньор. Я и мои люди сердечно благодарим вас за столь любезное приглашение. — Он запнулся на миг и кашлянул. — Однако я прибыл сюда с поручением, боюсь, не слишком приятного свойства. Я здесь согласно официальному распоряжению его превосходительства губернатора Рамона Мартинеса Пачеко.

— Что это значит? — Сеньор Хуэрта выглядел совершенно потерянным.

— В вашем доме остановились человек по имени Рефухио де Карранса-и-Леон и дама, которая сопровождает его, сеньорита Пилар Сандовал-и-Серна. Верно?

Музыка затихла на каком-то сложном аккорде. Капитан говорил достаточно громко, его услышали даже танцующие. Теперь они, разинув рты, ждали, чем это кончится.

Отец Чарро коротко ответил:

— Да, это так.

— В таком случае могу ли я попросить позвать их сюда?

— А могу ли я узнать зачем?

— Приказ губернатора — доставить этих господ к нему. Губернатор желал бы ознакомиться с кое-какими подробностями, касающимися пребывания ваших гостей в Испании и Луизиане.

— Они ведь только приехали, — попытался протестовать старик. — Как господин Пачеко мог узнать об этом так скоро?

— Эти сведения были предоставлены сеньору губернатору путешественником, неким доном Эстебаном Итурбиде, который выдвигает против ваших друзей достаточно серьезные обвинения. Поэтому я снова убедительно прошу предоставить этих людей в мое распоряжение. Должен предупредить, что мне даны полномочия применить силу в случае неповиновения.

По сути дела, это выглядело как арест. Солдаты, вооруженные шпагами и мушкетами, перекрыли все доступы к воротам. При любой попытке сопротивления, подумала Пилар, они откроют огонь. Возможно, при этом пострадают ни в чем не повинные люди. Этого нельзя допустить. Пилар видела, как Рефухио обменялся взглядом с Энрике. Она заметила Чарро, неподвижно стоящего рядом со сторожевой вышкой. Энрике двинулся было к Рефухио, но тот сделал едва уловимый отрицательный жест.

Эль-Леон решительно выступил вперед. Тщательно взвешивая каждое слово, он произнес:

— Нет никакой необходимости применять силу и оскорблять тем самым радушных хозяев дома. Я — Рефухио де Карранса-и-Леон, и я полностью к вашим услугам. Но что касается дамы, то должен заявить, что она не имеет ко всему этому ни малейшего отношения. Не трогайте ее.

Но Пилар уже продиралась сквозь толпу. Она направилась прямо к Рефухио и встала рядом с ним. Она чувствовала себя очень странно. Ей было и смешно и страшно одновременно. Надо же было такому случиться, что дон Эстебан поймал их именно тогда, когда они почувствовали наконец себя в полной безопасности. Что за жестокая ирония судьбы! Пилар колебалась недолго.

— Мне не нужны защитники, — сказала она. — Я сама в состоянии отвечать за свои поступки. Если губернатор требует меня к себе и мой отчим также горит желанием видеть свою падчерицу, чтобы предъявить ей какие-то обвинения, то, я думаю, не стоит их обоих разочаровывать. Я подчиняюсь.

Итак, они отправились в губернаторский дворец. Онивыехали на рассвете и достигли Сан-Антонио к полудню. Передохнув немного, они прямиком двинулись к резиденции первого человека в провинции.

«Дворец», конечно, было слишком громким названием для низенького выбеленного домика, расположенного на главной площади Сан-Антонио-де-Бексар, как раз рядом с церковью Сан-Фернандо. Из жилых покоев губернатора и с заднего дворика доносились очень домашние звуки — о чем-то спорили женщины, на кухне стучали посудой. Огромные, чуть ли не во всю стену окна были раскрыты настежь, чтобы впустить в дом свежий вечерний воздух. Заходящее солнце проглядывало сквозь верхушки деревьев, которые отбрасывали длинные пурпурные тени. Едва только повеяло вечерней прохладой, площадь потихоньку начала заполняться народом. Барышни в сопровождении дуэний неторопливо прохаживались в одном направлении, а молодые военные в парадном обмундировании — в другом. Так что, сделав полный круг по площади, они успевали встретиться дважды.

Губернатор Пачеко восседал за массивным столом из мореного дуба. На спинке его кресла, обитого алым бархатом и с бархатными же подлокотниками, был довольно грубо вырезан испанский герб. Рядом с губернатором, опершись рукой о край стола, стоял дон Эстебан. Его лицо сильно загорело и огрубело, тому виной было техасское солнце и степной ветер. А его наряд, вопреки обыкновению, был начисто лишен какой бы то ни было пышности. Маленькие черные глазки дона Эстебана злорадно заблестели, когда он увидел Рефухио и Пилар, появившихся в дверях в сопровождении солдат.

Но его радость тут же померкла, когда он обнаружил, что его враги явились не одни. Следом за ними в комнату ввалились Чарро, Балтазар, Энрике, сеньор Хуэрта и с ним десяток его лучших чаррос. Рефухио не был вооружен, но об остальных этого сказать было нельзя. И в целом они выглядели довольно воинственно.

Губернатор тяжело поднялся на ноги.

— Что означает это вторжение, сеньор Хуэрта? — осведомился он. — Вас сюда никто не звал.

— Но те, кого звали, — друзья моего сына. Если бы не они, его, возможно, уже не было бы в живых. Выходит, эти люди и мои друзья, и я перед ними в неоплатном долгу. На сегодняшний день я могу предложить им только свою поддержку.

Лицо дона Эстебана посерело от злобы. Он треснул кулаком по столу.

— Это просто возмутительно! Они не имеют права вмешиваться. Я требую, чтобы лишних людей удалили отсюда.

Губернатор исподлобья взглянул на дона Эстебана, и взгляд этот отнюдь не был дружелюбным. Сразу стало ясно, что эти двое не в восторге друг от друга и их отношения оставляли желать лучшего. Может быть, дон Эстебан слишком много позволил себе, попытался запугать губернатора или пустить ему пыль в глаза своим богатством и высоким общественным положением. Но тут он просчитался. Сеньор Пачеко, грузный человек с горделивым профилем, терпеть не мог выскочек и наглецов.

— Считаю своим долгом напомнить вам, — ледяным тоном произнес главный правитель колонии, — что здесь никто не вправе распоряжаться, кроме меня. Попрошу вас учесть это на будущее. — Он пожевал губами и повернулся опять к отцу Чарро. — Сеньор Хуэрта, вы почтенный, уважаемый житель нашей общины, поэтому я разрешаю вам и вашим людям остаться.

Отец Чарро поклонился, выражая свою глубокую благодарность.

— Я так признателен вам, ваше превосходительство, и мой сын также.

Чарро тоже учтиво поклонился. Губернатор тяжело опустился в кресло.

— Теперь, когда все недоразумения улажены, давайте продолжим.

Он порылся в груде бумажных свитков, бегло просматривая некоторые из них. Дон Эстебан всячески выражал свое нетерпение, но губернатор не торопился. Наконец он нашел то, что искал, извлек нужный свиток и положил его на толстую судебную книгу в кожаном переплете.

— Сколько разных дел мы разбирали сегодня. Но наиболее серьезные обвинения выдвинуты против вас, Рефухио де Карранса. Дон Эстебан Итурбиде заявляет, что вы на самом деле являетесь известным разбойником по прозвищу Эль-Леон, которого разыскивают по всей Испании. Некоторые из ваших преступлений направлены лично против дома Эстебана. По его словам, в декабре прошлого года вы похитили его падчерицу, сеньориту Пилар Сандовал-и-Серна, и насильно увезли ее с собой в горы.

— Это ложь! От первого слова до последнего, — перебила губернатора Пилар. — Я сама попросила Рефухио помочь мне вырваться из-под власти отчима. Я подозревала, что он убил мою мать, и опасалась за свою собственную жизнь. Потом я была вынуждена остаться с Рефухио, поскольку дон Эстебан зарезал мою тетю в ее собственной постели и мне больше некуда было идти.

— Возмутительно! — заорал дон Эстебан. — Что за нелепость! Девчонка совсем спятила. И немудрено — общение с головорезами вроде Каррансы и ему подобных до добра не доводит. Теперь у нее вообще ни капли стыда не осталось!

— Кого это, — сказал сеньор Хуэрта, сделав шаг вперед, — вы называете головорезами? Я уже имел честь сообщить вам, что к числу друзей Рефухио причисляет себя и мой сын!

— Господа, прекратите, — вмешался губернатор.

— Сеньор Хуэрта прав. — Пилар не могла остаться безучастной. — Никто из людей Рефухио не способен ни на подлость, ни на преступление. Это, скорее, свойственно моему отчиму.

— Благодарю вас, сеньорита, без ваших объяснений я бы ни в чем не разобрался. — Губернатор уже начал выходить из себя. — Могу я теперь продолжать?

— Но я была уверена, что на этом вопрос исчерпан.

— Не совсем так. Сейчас я зачитаю полный список обвинений против Рефухио де Каррансы. Прошу тишины.

Пилар подавила протестующий возглас и попыталась взять себя в руки.

— Так на чем я остановился? Ага, вот. Когда сеньорита Сандовал стала вашей пленницей, Карранса, вы совратили ее, склонив на стезю порока. Это было сделано только для того, чтобы свести счеты с доном Эстебаном, — из-за вашей давней вендетты. Далее этот сеньор сообщает, что вы отправились за ним в Луизиану, прихватив с собой его падчерицу, чтобы еще больше оскорбить его и унизить. Затем, при помощи девушки, которую вы сделали своей сообщницей, вы ворвались в дом этого сеньора и устроили там погром. Вы также обнаружили в доме тайник и выкрали оттуда мешочек с изумрудами, а также пытали дона Эстебана, чтобы выведать, где находится принадлежащее ему золото. Эти сокровища являлись частью состояния, накопленного сеньором Итурбиде за долгие годы.

— Изумруды? — Сказанное губернатором не укладывалось у Пилар в голове.

Губернатор посмотрел на нее.

— Это было все, что дон Эстебан взял с собой в Луизиану.

— И Рефухио подозревается в краже этих изумрудов?

— Таковы обвинения. — Это звучало довольно туманно, но Пачеко уже потерял интерес к Пилар и вернулся к своим бумагам. Он продолжил: — Дон Эстебан также готов поклясться, что Рефухио де Карранса затеял с ним дуэль с целью убить его, а затем, когда его злодейство не удалось, поджег намеренно домашнюю часовню одного из влиятельных граждан Нового Орлеана, чтобы уничтожить все улики против себя. Этот пожар повлек за собой полное разрушение города. Этим перечень ваши грехов, Карранса, заканчивается.

Пилар почти не слышала последних слов губернатора. Она неотрывно смотрела на Рефухио. Возможно ли это? Как же так? Неужели он действительно нашел изумруды, когда обшаривал дом, и просто взял их?

Но если это так, то почему он, зная, что эти камни являются частью богатств, которые отчим отнял у Пилар, ни словом ей о них не обмолвился? Зная, как она мечтала вернуть свое состояние, он счел возможным утаить от нее такую важную находку!

Трудно было поверить, что Рефухио решил присвоить себе изумруды. Но тогда все сразу становилось на свои места. Вот почему дон Эстебан пошел на риск, отправившись за ними в погоню. Только алчность могла сделать его таким безрассудным.

Рефухио повернул голову в сторону Пилар, будто ее взгляд притягивал как магнит. Его глаза были печальными, но почему-то казалось, что он готов тут же жестоко высмеять сам себя.

Внезапно Пилар оставили все сомнения. Рефухио на самом деле украл изумруды, но скрыл от нее это. Он предал ее, одним махом перечеркнув все, что было между ними, растоптав ее чувства. И все это ради горстки зеленых камешков.