Глава двадцать первая

— Джулия!

Это был голос Аллена. Он говорил тихонько, прямо ей на ухо. Она осторожно открыла глаза. В голове была тупая боль, что-то давило, вокруг все кружилось. Эта подавленность — она знала — временное состояние. Ощущение действительности может вернуться в любую минуту, стать острой болью, режущей мозг.

В комнате было темно. Первое, что она отчетливо увидела — это огромный букет желтых раз, штук шестьдесят, стоящих в вазе с папоротником и другими цветами. Рядом стояли букеты фризий, лилий и горшки с зеленью. Гранитный выступ большого окна был похож на веранду. Стены были оклеены обоями приглушенного кремового оттенка с мелкими голубыми полосками, но все равно комната была похожа на больничную палату, где высоко на стене висел телевизор на кронштейне, а кровать, на которой она лежала, имела защитные поручни» и была покрыта белыми простынями.

Аллен стоял у кровати, обеими руками держа ее руку. Он выглядел усталым, хотя, возможно, такое впечатление создавалось из-за серого свитера с высоким воротом. Напротив него в кресле сидела пожилая женщина в белом халате, белой накрахмаленной шапочке на седеющих волосах и белом свитере на плечах. Она улыбалась Джулии. Встав со стула, она подошла к ней с противоположной от Аллена стороны и стала измерять пульс.

— Что это? — прошептала Джулия с тревогой. — Что случилось?

— У тебя трещина черепа и небольшое сотрясение мозга, — спокойным голосом ответил Аллен. — Не волнуйся, ты скоро поправишься.

— Но что случилось?

— Ты не помнишь?

Джулия покачала головой и сразу же побледнела от боли, пронзившей мозг.

— Сейчас, сейчас, — сказала сиделка, — лежите спокойно, моя дорогая. Не расстраивайтесь, люди часто забывают то, что с ними было до такого происшествия.

— Какого происшествия?

— В тебя стреляли, — сказал Аллен. — Очевидно, ты бежала, поэтому не была удобной мишенью. Пуля неглубоко задела кожу черепа, повредив кровеносные сосуды. Похоже на то, что у тебя разнесло половину лба, но ничего, пройдет. Во всяком случае, у тебя рана на виске, шесть или восемь швов и перевязка как у Бориса Карлова в фильме «Мама».

— Неужели? — сказала она, освобождая руку, чтобы дотронуться до головы.

Он взял ее пальцы.

— Нет, нет, я только пытаюсь развеселить тебя, но все-таки это серьезно. Жалко, ты упустила комическую роль. Надо было видеть, как Булл подскочил, когда Табэри вышел из леса, неся тебя на руках. У тебя из головы шла кровь, и он был весь в крови. Видимо, он слышал выстрел и просто знал, где тебя искать. Я только вернулся после завтрака, когда начался этот фарс. Я думал, Табэри и Булл подерутся из-за того, кому везти тебя в больницу. Потом оба стали кричать на полицей-ских, пытаясь послать одну группу на поиски стрелявшего, а других отправить скорее сопровождать тебя в больницу. Бедный шериф и его люди были в таком замешательстве! Это была прекрасная сцена для кино, жаль, что ты не могла это видеть.

— Я рада, что ты видел, — сказала она с намеком.

— Я не хочу показаться черствым, но мне оставалось только наблюдать. Ни Табэри, ни Булл не подпускали меня к тебе, а тем более не позволяли ухаживать за тобой. Я был не очень-то этим доволен. Я бы хотел быть единственным спасителем.

Она улыбнулась:

— По крайней мере, сейчас ты здесь.

— Меня едва пропустили, Булл и Табэри бодрствовали всю ночь и часть утра. Мне кажется, врачи, в конце концов, отправили Булла домой, потому что он довел всех сиделок. Табэри ушел после того, как узнал, что твоя трещина не опасна, ты скоро придешь в сознание а сможешь в любую минуту проснуться.

Она оглядела комнату и цветы, посмотрела на сиделку, которая оставила ее руку в покое и теперь встряхивала термометр.

— Если трещина так незначительна, то зачем все это?

Он усмехнулся:

— Я не знал, насколько это серьезно, и должен был что-то предпринять. Во всяком случае, тебе надо сейчас побыть здесь.

— Как долго это продлится? — спросила она.

— Не волнуйся, несколько дней дела будут идти без тебя.

— Я должна закончить фильм, Аллен.

— Булл возьмет это на себя, разве ты не помнишь? Все во всем, этот маленький эпизод будет иметь свою цель. Это благовидный предлог ввести его в дело прямо сейчас.

Она пристально посмотрела на него.

— Я рада, что ты нашел какое-то преимущество, но я все же хочу поскорее выбраться отсюда.

— Хорошо, — сказал он, поднимая руки. — Они поддержат тебя и понаблюдают за тобой всего часов восемь. Ты сможешь выйти завтра, если только не возникнет каких-либо неожиданных осложнений.

— Хорошо, — произнесла она, закрывая глаза. — Хорошо.

— Я не знаю, насколько это хорошо: полицейский хочет с тобой поговорить.

Она нахмурилась. Едва раскрыв рот, она спросила:

— О чем?

— Конечно, о том, кто стрелял в тебя. Как это произошло и почему.

Она опять открыла глаза, на лице было написано удивление.

— Я не помню.

— Что ты имеешь в виду, как не помнишь?

— Я имею в виду, что ничего не помню, — ответила она с растущим беспокойством. — Провал.

— Успокойся, пожалуйста. Скажи мне, что ты помнишь?

— Ничего. Совершенно ничего.

— Как же это может быть? — проговорил он с настойчивостью в голосе. — Ты знаешь, кто ты, кто я?

Ее ресницы задрожали, выражение лица смягчилось. Голос стал спокойнее, она ответила:

— Да, я знаю. И я помню, как разговаривала вместе с Буллом и Геем, с инспектором, потом вышла из конторы. У меня осталось в памяти, как я иду к болоту короткой дорогой. Деревья, листья, птицы. А потом — провал.

— Ты не видела, кто стрелял?

Она тихонько покачала головой.

— Не беспокойтесь, — мягко сказала сиделка. — Такое обычно бывает после ушибов головы. Небольшая временная потеря памяти. Не напрягайтесь.

— Временная, — повторила Джулия дрожащим голосом.

— Я надеюсь. Мы скажем доктору, и он поговорит с вами об этом. Но я надеюсь, все пройдет само собой, может быть, сегодня, завтра или через несколько дней.

— Вы думаете, это пройдет? — спросила Джулия.

Сиделка погладила ее руки:

— С Божьей помощью. И не стоит попусту говорить об этом. Какое это имеет значение?

Это было правильно, какое это могло иметь, значение?

Но это имело значение.

Джулия не была уверена, говорила ли она эти слова вслух или они просто звучали у нее в голове. Она предоставила все судьбе, думая о букете из желтых роз, которые медленно превращались в плавающие, танцующие водяные лилии. Вскоре она почувствовала, как Аллен опустил ее руку.

Через тридцать два часа Джулия уже удобно устроилась на качелях в тенистом уголке галереи тетушки Тин. Она вышла из больницы перед обедом. После легкой еды она отдыхала в своей комнате, восстанавливая силы. Головная боль то уходила, то приходила, аспирин помогал делать ее сносной. Булл всегда говорил, что она твердолобая. Очевидно, он прав.

К полудню Джулии надоело чувствовать себя больной и сидеть в одиночестве. Саммер и тетушка Тин принесли дополнительные подушки, а также книги, портативный радиоприемник и поднос с кексами и лимонадом.

Перед этим Джулии все-таки пришлось побеседовать с шерифом и офицером полиции. Обстановка была сердечной; она так часто видела их в последнее время, что это было больше похоже на светский разговор, чем на допрос. К ним присоединилась тетушка Тин, спрашивая имена людей.

Джулия начала ценить профессионализм и вежливую учтивость местной и государственной полиции в общении со съемочной группой, большая часть которой не очень-то уважала любые авторитеты и не хотела быть полезной. Более того, Джулии нравилось, когда ее называли «мадам». Но помочь она не могла, потому что мало что помнила. Всем очень нравился лимонад и беседа.

Когда они ушли, Саммер высунула голову из задней двери, потом протиснулась вся и села у качелей.

— Мне надоело, — сказала она, вытягивая губы.

— Где сегодня Донна?

— Один из ее малышей должен идти к зубному врачу. Она сказала, что я могу пойти с ними, но я не люблю эти заведения.

Глядя на удрученное лицо девочки, Джулия не смогла удержаться от улыбки.

— Я не обвиняю тебя. Но здесь могут опять начать стрелять, как сказал шериф. Тогда у тебя будет много дел.

— Я спросила Булла, можно ли мне сделать такую повязку на голову, как у тебя, — для сцены в больнице. Он сказал, что подумает.

Джулия спросила:

— Он так сказал, да?

Саммер, сидя в йоговской позе и наклонившись, чтобы достать локтями до коленей и подбородком до рук, взглянула по-взрослому на Джулию.

— Не волнуйтесь. Я думаю, он имел в виду, что посмотрит, что ты хочешь.

— Почему ты так думаешь?

— Я спросила, когда он подумает, а он сказал, когда ты поправишься.

Что-то похожее на надежду и сомнение шевельнулось в Джулии после слов девочки. Она постаралась смягчить это.

— Ты можешь обгореть в последней сцене, а не получить сотрясение.

— Да, но я не понимаю, почему не могу получить такое же сотрясение, как ты. Конечно, если ты перевяжешь мне всю голову, будет впечатление, что сгорели волосы. Это будет хорошо сделано.

— Тут у тебя преимущество.

— А может быть, мне изобразить перелом ноги? Или руки?

— С шиной, да? Тебе не кажется, что сцена будет выглядеть лучше, если ты просто будешь лежать бледная, маленькая и жалкая под простыней?

— Но с перевязанной головой?

— Да, — сказала Джулия серьезно.

Девочка сильно нахмурила брови, они задвигались вверх и вниз, словно проверяя свое рабочее состояние.

— Больше я не хочу, чтобы у меня из носа торчали эти зеленые трубки. Это ужасно.

— Никаких зеленых трубок, — согласилась Джулия.

Саммер высвободилась из своей позы и пошла взять лимонад. Вернувшись, она села, вытянув перед собой ноги. Выпив полстакана лимонада, она облизала губы, прежде чем начать говорить.

— Знаешь что? Я бы хотела, чтобы Рей был моим отцом.

— У твоей матери свое мнение об этом, — заметила Джулия.

— Правда. Она только что поправилась после отравления.

— Да?

— Два дня назад; сказала, что еда была ужасная. Она остановилась в мотеле, но не удосужилась позвонить и сообщить мне до сегодняшнего утра. Теперь она хочет, чтобы я к ней приехала.

— Это хорошо.

— Почему? Я не хочу ехать. Это случится снова. Она слишком много пьет и ругает меня за то, что я не такая знаменитая, как она, или что не зарабатываю много денег. Когда-нибудь она умрет или сойдет с ума.

В голосе этой юной девушки, казалось, звучало только безразличие, но оно скрывало боль. Джулия дотронулась до ее плеча.

— Быть может, не будем об этом?

— Ничто не удержит ее от этого, — сказала Саммер, ударяя носками туфель, словно и с этим движением тоже ничего нельзя было поделать.

— А где твой настоящий отец? Не могла бы ты жить с ним?

— Забудь об этом. У него вторая жена и трое маленьких детей.

— Хорошо, — согласилась Джулия.

Саммер покраснела и нахмурилась.

— Я бы не хотела говорить о нем, но это правда. Он женился второй раз, и у него три очень любимых сына. Я ему не нужна, так же как стала не нужна моя мать после того, как оказалось, что она не будет великой актрисой. Они давно развелись.

— Прости. Я понимаю, каково тебе. Я тоже привыкла думать, что не нужна своему отцу.

— Буллу?

— Оказалось он просто полагал, что мне лучше с матерью. По крайней мере, так и было.

— Я не думаю, что это мне подходит, — мрачно сказала Саммер. — Но если бы Рей был моим отцом, все было бы по-другому. Он великий, как Жан-Пьер, — он гораздо больше похож на Жан-Пьера, чем Вэнс. И Рей действительно любит меня, как Жан-Пьер любит свою дочь. Мы могли бы многое делать вместе. И я бы никогда не доставляла ему неприятностей. Я могла бы остаться здесь с тетушкой Тин навсегда. Верхняя спальня могла бы стать моей комнатой. Я могла бы делать имбирные пряники и кексы, ходить на свадьбы, есть суп из стручков бамии, ловить рыбу.

— И никогда не сниматься в фильмах?

Девочка закрыла рот, лицо исказилось от раздражения и смущения. Она пробурчала:

— Я не знаю.

— Тебе понравится быть членом семьи, — сказала Джулия.

— Да, — ответила Саммер шепотом.

Дверь в гостиную заскрипела, когда вошла тетушка Тин.

— Саммер, дорогая, принеси мне стаканы для лимонада, прежде чем… увезут Джулию. И я хочу попросить тебя нарезать мне лука для салата. Я готовлю нам суп из стручков бамии.

Девочка вскочила, поспешив выполнять просьбу тетушки Тин. Тетушка придержала дверь для Саммер, которая осторожно несла стаканы и пустой кувшин на подносе. Пожилая женщина улыбнулась Джулии и легонько покачала головой, прежде чем зайти за девочкой в дом.

Джулия могла слышать их приглушенные голоса из кухни. Тетушка Тин была доброй и мудрой женщиной. Задания, которые она давала Саммер, были, без сомнения, полезны, но они также помогали девочке отвлечься от ее проблем. Это было самое большое, что можно было для нее сделать, если ее мать недостаточно внимательна. Без сомнения, Аннет охотно бы отказалась от дочери, ее даже просили сделать это. Случай в группе не был приятным, однако, все могло быть не так плохо, как полагала Саммер. Дети в гневе иногда говорят такие вещи, что их нельзя принимать всерьез, и Аннет всегда показывала, как она любит своего ребенка.

Возможно, Саммер отождествляла себя с ролью, которую она играла, с дочерью сердечного и сильного Жан-Пьера. Ребенок находит дорогу в болотах, к нему приходит ощущение семьи и общности, которое приносят узы крови. Ничего необычного в этом не было. Даже у более взрослых и опытных актеров, чем Саммер, часто стирается грань между вымыслом и реальностью.

Размышляя об этом, о Саммер и Рее, о Жан-Пьере и Алисии, Джулия с удивлением осознавала, что она совсем неправильно думает о своем фильме. Это история, как она ее себе представляла, о молодой девушке, начинающей жить и думать о себе. Ее едва ли не доводит до смерти то, как по-разному любят ее отец и мать, насколько по-разному они живут. В конце концов, она противостоит им обоим, при этом происходит переоценка их жизни.

В этом отношении все было правильно. Но история, которую на самом деле поведала Джулия, была не о становлении характера. Она касалась взаимоотношений отцов и дочерей. Она говорила о любви, которая дает уверенность в своих силах вместо зависимости, о любви, помогающей раскрыться другой личности, а не требующей повторения себя.

В этом случае финал, который она рисовала в своем воображении, был неправильным. Алисия не должна убегать из больницы. Джулия поняла, что всеми силами стремится к трудному пути для нее. Это означало, что нужно принимать решение и его должна принять не Алисия. Решать должен Жан-Пьер. Это была его самая большая любовь, поэтому он должен принести жертву. Иного выбора не было.

Это означало, что сцена в больнице решающая, Она не должна быть слезливой или сентиментальной, даже не слишком продолжительной. Она должна стать красивой и нежной под внешней грубостью, может быть, с юмором, но обязательно должна потрясать сердца зрителей.

Ей необходимо рассказать все Буллу. Мысли приходили стремительно, надо было занести все на бумагу, чтобы не забыть. Потом ей потребуется компьютер, чтобы начать записывать и переписывать. Им обоим многое нужно сделать, если они снова начнут завтра снимать сцену в больнице.

Вдруг ее осенило. Руководит не она, руководит Булл. И он может иначе понять сцену.

О, но он поймет, он должен понять, он ее отец.

И наблюдая за игрой теней на летней траве, Джулия поняла — этот фильм, ее фильм, был не просто о дочери и отце. Он был о ней и Булле.

Там, конечно, не было ничего из ее жизни, но было много ее детских грез, ее надежд и даже ее нынешних страхов. Когда она была маленькой, когда она страстно любила свою мать, она утешала себя тем, что лелеяла мечту об отце. Он так любит ее, что придет и выручит, украдет ее, храбро преодолевая все опасности, чтобы быть рядом с нею. В этой мечте мать всегда стояла на пути, не давая ему приходить. Но Булл не оправдал ее мечтаний, или так ей казалось, он ясно дал ей понять, что не любит свою дочь или недостаточно, любит ее. Он так и не пришел за ней.

Почему-то эта измена была в ее представлении связана с тем, что он изменил ей и ее матери с другой женщиной. В самом деле, она никогда не простила его за это, даже после того, как стала жить с ним. В глубине души она таила досаду на него. Более того, она никогда ему не доверяла — боялась еще одного предательства.

Чем больше она об этом думала, тем сильнее ей казалось, что ее страхи — частичная причина расстройства, которое она испытала после известия о возможности совместной работы над фильмом «Болотное царство». Она не поверила его словам, что он хочет только работать с нею, а не занять ее место. И она оказалась права. При первом удобном случае он вмешался и взял инициативу. Это было еще одно предательство, доказавшее, как мало он заботился о ней, как мало любил ее.

Или здесь было что-то другое?

Она ведь не дала ему возможности объяснить.

— Дорогая, почему ты сидишь здесь с таким унылым видом? У тебя голова болит?

Это была тетя Тин, пришедшая навестить ее. Она опустилась рядом в кресло-качалку — на минутку отдохнуть. Джулия улыбнулась ей с благодарностью за заботу. Она покачала головой в ответ, потом сказала, что она думает о Булле и фильме, о том, как он отстранил ее, и разрешит ли продолжить работу.

Когда она замолкла, тетя Тин еще некоторое время сидела в кресле возле качелей. Ее хорошее доброе лицо с морщинами выражало умную сосредоточенность.

— Ты думаешь, твой отец взял работу для себя? Может быть, такое случается. Папа-аллигатор, когда он голоден, с улыбкой съедает своего новорожденного малыша, если тот не успевает убежать от гнезда к воде. Но люди, в большинстве своем, более человечны и заботливы. Мне кажется, ты должна, по крайней мере, поговорить с ним.

Джулия кивнула:

— Я тоже так решила. Считаю, что никого не могу обвинять, кроме себя, в том, что со мной произошло.

— Но, дорогая, как ты можешь знать, кто хотел тебя убить? Не говори глупостей.

— Но ведь была же и смерть Стэна, — печально произнесла Джулия.

— Это очень плохо, — ответила пожилая женщина ворчливым тоном. — Все эти смерти, и убийства, и люди на болоте, которые не причастны. Это все из-за наркотиков. Самое худшее в том, что молодые люди соблазняются этими испорченными деньгами, несущими фантазии; они так легко умирают, эти молодые.

Джулия спросила:

— А вы думаете, наши трудности на месте съемок связаны с торговлей наркотиками?

— Трудно понять, дорогая, но, из-за чего еще можно убивать на болоте? Несколько шкур аллигаторов за сезон? Нет, нет.

— А я думала, это тайна, молчу об этом, потому что боюсь, что эти известия повлияют на мой фильм. Я ужасно Испортила все дело.

— Полиция всегда знала об этой возможности; она ведет борьбу с помощью специальной службы. Что бы ты им ни сказала, это не имеет значения.

— Возможно. Но в самом деле, мне кажется, что все, к чему я прикасаюсь, получается не так, как надо.

— Тебе так кажется, потому что ты неважно себя чувствуешь. Завтра все изменится.

— Я так не думаю, — проговорила Джулия, покачав головой.

— Тогда есть только одно, что ты можешь изменить, — просто предложила пожилая дама. — Это похоже на то, как ты готовишь суп из стручков бамии. Достаешь из кастрюли то, что туда положила. Ты можешь приправить блюдо любовью или ненавистью, надеждой или страхом, это твой выбор. Если что-то, плавающее сверху, тебе не нравится, утопи это или выброси — глупо оставлять в тарелке и жаловаться на вкус. Самое главное — наслаждайся едой. Это цель.

— Мне кажется, — заметила Джулия, — я обожглась на этой кастрюле. Вы думаете, я смогу начать сначала?

— Обязательно, — ответила тетя Тин. — Именно так поступают хорошие хозяйки, пока не сделают все хорошо. Это напоминает мне о том, что я должна идти на кухню и следить за своей едой. Саммер смотрит за ней, но ведь она не знает, что надо делать.

Джулия долго сидела спокойно, после того как тетя Тин вошла в дом. Она наблюдала, как павлин расправ-ляет свой хвост в косых лучах солнца, вдыхала аромат жареного лука, сельдерея, копченого мяса и куриного бульона, доносящиеся с кухни, и вспоминала, что сказала тетя Тин. Она размышляла о том, что осталось недосказанным, ощутив тонкий намек тетушки на то, что людские жизни дороже кино.

Булл, Рей, Офелия — никто из них не был похож на убийцу. Почему так трудно представить виноватыми людей, которых она знала? Она не считала себя наивной, и все же почти невозможно вообразить их бесчестными, с ножом в руках или стреляющими из пистолета. Тем не менее кто-то убил двоих и пытался убить ее.

Они хотели убить Саммер. Возможно, в этом разгадка. Все другие убийства могли иметь хоть какую-то причину, но какой смысл был угрожать Саммер? Какая могла быть от этого выгода?

Возможно, Саммер знала, видела или слышала что-то, что не могла понять сама, но убийца боялся, что она может рассказать это кому-то. Саммер — не по годам развитой, любознательный ребенок, она могла обратить внимание на то, что не предназначалось для ее глаз.

Саммер. Если она действительно что-то знает, то она по-прежнему в опасности. Джулия сосредоточенно и мрачно думала об этом, глядя, как наступают сумерки. Ей следует поговорить с девочкой.

Ей нужно расспросить других. В глубокой трясине ее мыслей что-то беспокоило ее, что-то подсказывало ей, что она должна услышать вновь то, что забыла. Она не сможет отдыхать, пока не вспомнит этого.

Она все еще не могла припомнить те минуты перед выстрелом. Возможно, тогда и прозвучали эти слова. Рей был там, — это все, что она знала. Она спросит у него, о чем они тогда говорили. Может быть, он поможет ей вспомнить.

Так или иначе она собиралась выяснить, кто осмелился использовать ее и ее фильм в своих целях. Так или иначе она собиралась доказать, что у них ничего не получится. Она не знала точно, как это сделает, но полагала, что начнет помешивать тот особый суп, который называется «Болотное царство».

Она будет основательно его размешивать, и посмотрим, что окажется наверху.

Глава двадцать вторая

Булл появился к обеду, приехав вместе с Реем, когда Джулия уже собиралась идти в дом. Он выглядел усталым, и под глазами у него были черные круги. Его одежда-хаки была смята, словно он достал ее прямо из чемодана и не позаботился отгладить.

Рей, в джинсах, темно-синей рубашке и такого же цвета ботинках, был безупречен и даже щеголеват в своей, казалось бы, повседневной одежде. Джулии он показался издерганным до такой степени, что даже смотреть на него было неудобно.

В ответ на вопрос Рея, как она себя чувствует, она ответила:

— Отлично.

Когда Джулия поинтересовалась, как подживает его плечо, то получила аналогичный ответ. Оба они, как ей показалось, лгали. Он все понял, она догадалась об этом по его сузившимся глазам, когда он смотрел на нее.

Джулия повернулась к Буллу:

— Я обдумывала финальные сцены фильма, и мне хотелось бы обсудить с тобой некоторые идеи.

— Прямо сейчас? — Его лицо покраснело. — Знаешь, у меня тоже кое-что есть. Но, как ты думаешь, могут ли они подождать до конца обеда? Я так голоден, что откушу заднюю ногу слона, если только он будет стоять неподвижно. Думаю, пора мыть руки и помочь тете Тин накрыть на стол.

Джулия с недовольным видом смотрела, как ее отец вошел в дом. Она узнала его обычную уклончивую тактику в отношении того, с кем ему не хотелось говорить. В то же время она видела, что ему приятно ее желание обсудить фильм. Он еще вернется к этой теме, но позже. Теперь она повернулась лицом к Рею:

— Мне сказали, что ты нашел меня на болотах и привез в больницу. Я действительно…

— Если ты хочешь поблагодарить меня, то не надо, — его голос напрягся, когда он сел на ограду галереи, вполоборота к ней, одной ногой упершись в пол. — Я не должен был оставлять тебя одну. Если бы я этого не сделал, ничего не произошло бы.