— Вы простите меня? Я должен поговорить с той дамой.

Она поняла, что Аллин сделал это ради нее, видя, что его присутствие раздражает ее мужа. Вайолетт кивнула и принялась с интересом наблюдать, как восторженно приветствуют художника в кругу друзей. Сдержанным голосом она сказала мужу:

— Ты мог бы быть немного приветливее.

— К чему? Ты была достаточно приветлива за нас двоих.

— Чтобы компенсировать твое молчание, — ответила она, глубоко уязвленная интонацией его голоса.

Гилберт сделал глубокий вздох, так что его ноздри при этом раздулись.

— Я склонен рассматривать ситуацию иначе. Но как бы там ни было, я не обязан быть чересчур вежливым с мужчиной, который заигрывает с моей женой у меня на глазах.

— Заигрывает? — Обвинение прозвучало столь неожиданно, что у Вайолетт перехватило дыхание.

— Именно. И ты поощряла его своими улыбками и шепотом, более подходящими для спальной комнаты, чем для общественного места.

— Ты… ты должен понять, что мы в последнее время провели вместе много часов. Вполне естественно, что мы подружились. Но почему бы и нет, в конце концов?

Гилберт сурово посмотрел на жену.

— Я уверен, что нет необходимости объяснять тебе это, Вайолетт.

Сарказм, прозвучавший в его голосе, был невыносим. Гордо подняв голову, она ответила:

— Также нет необходимости объяснять тебе, что у тебя мало поводов для ревности.

— Я бы предпочел не иметь их вовсе.

Гилберт резко повернулся на каблуках и двинулся через зал, оставив Вайолетт в одиночестве.

Это было таким вопиющим нарушением приличий, таким контрастом по сравнению с его привычной сдержанностью, что она не могла объяснить его поступок ничем другим, как намеренным наказанием за ее неугодное поведение. По-видимому, он рассчитывал на то, что ей станет страшно одной среди незнакомых людей: Он еще поймет, с возмущением подумала Вайолетт, как глубоко он заблуждался.

Она окинула взглядом зал с калейдоскопическим мельканием драгоценностей, шелка и атласа. В тот момент, когда музыка смолкла, она наконец нашла глазами Аллина. Он словно ожидал этого. Увидев ее, стоявшую в одиночестве, он сразу направился к ней.

Музыка заиграла вновь, наполнив зал прекрасными звуками вальса Штрауса «Лорелея». Аллин подошел к Вайолетт и поклонился, приглашая ее на танец. Она подала ему руку, понимая, что поступает неблагоразумно, но теперь ей это было безразлично. Под его теплым, ласковым взглядом на душе у Вайолетт стало легко, ее губы непроизвольно сложились в улыбку.

Молча они вышли на свободное пространство зала. Подчиняясь его уверенным движениям, Вайолетт плавно закружилась в вальсе, ощущая его горячую руку на своей талии. Волны музыки, казалось, приподнимали их, связывая воедино своим ритмом.

Даже сквозь кринолины и многочисленные слои юбок Вайолетт ощущала энергичные движения его ног, чувствовала сквозь тонкую ткань перчатки напряженную силу его руки. Он танцевал, как и рисовал, уверенно, грациозно и легко.

Вечер, казавшийся ей прежде прохладным, теперь разительно изменился. Ее щеки пылали румянцем от движения и чего-то еще неясного ей самой, что она пыталась скрыть под опущенными ресницами. Тревожные мысли в ее голове перемешались с безрассудными порывами и неудовлетворенными желаниями. Музыка звучала в ее крови, сердце переполняла радость.

Танец окончился. Вайолетт и Аллин стояли рядом, глубоко дыша. Она раскрыла веер, свисавший на шелковом шнуре с ее запястья, и обратила свой взор на толпившихся гостей. Она не могла заставить себя посмотреть на Аллина, боясь выражения собственных глаз.

В этот момент Вайолетт заметила одетого в униформу адъютанта, спешившего к императору. Выслушав распоряжение своего повелителями повернулся и направился в их сторону. Но только тогда, когда он остановился перед ними, Вайолетт поняла, что адъютант желает переговорить с Аллином.

— Господин граф, — поклонившись, произнес он, — позвольте мне приветствовать вас от имени его императорского величества и передать просьбу подойти к нему. Вместе с вашей дамой, пожалуйста.

Хотя это была лишь просьба, изложенная в вежливой форме, все же она исходила от императора. Адъютант посторонился, пропуская их вперед. Вайолетт положила свою, руку на протянутую ладонь Аллина, и, пока они продвигались по залу, она, наклонив к нему голову, тихо спросила:

— Граф?

— Малозначащий титул, из вежливости подаренный моему отцу правительством Венеции много лет тому назад, — скованно пояснил он. — Я не пользуюсь им.

Вайолетт заметила вдруг напряженное выражение на лице Аллина.

— Что-то не так? — тихо спросила она.

— Мне все это не нравится.

— Но почему?

— У Наполеона не может быть никакого повода для разговора со мной. Слушайте меня внимательно, chere. Что бы ни случилось, не позволяйте императору увлечь себя за пределы бального зала.

— Что? Я не понимаю, почему?

Но времени для ответа не осталось: еще два шага, и они оказались перед Наполеоном. Аллин почтительно поклонился, Вайолетт сделала положенный по правилам этикета реверанс. И император протянул ей руку ладонью вверх, и она положила на нее свою, гадая, не ожидают ли от нее, чтобы она поцеловала его перстень или как-то еще проявила свою почтительность.

Наполеон поднес ее пальцы к своим губам.

— Вы очаровательны, совершенно очаровательны, — произнес он. — Мы покорены.

— Благодарю вас, ваше величество, — ответила Вайолетт, немного смутившись.

Она разобрала, как Аллин едва слышно пробормотал проклятие.

Царственное «мы», употребленное Наполеоном, казалось смешным своей помпезностью, тем более что Вайолетт знала, как недавно он получил право использовать его. И все же в нем чувствовалось что-то величественное. Может быть, такое впечатление производил его мундир с многочисленными украшениями или его властность и врожденное чувство великого предназначения. Как бы то ни было, император выглядел далеко не заурядным человеком.

Вайолетт, против своей воли покоренная его величием, сама не заметила, как приняла его приглашение на танец и в следующий момент оказалась в центре зала, изо всех сил стараясь двигаться в такт размашистым и стремительным движениям Луи Бонапарта. Он держал ее так близко к себе, что медали и другие украшения на его груди грозили запутаться в шифоновой оборке выреза ее платья. Говоря что-то по поводу бала, Вайолетт посмотрела на императора, что дало ей возможность слегка отстраниться от него.

Они обменялись несколькими фразами, и, пока Вайолетт старалась придумать, что еще сказать, у дверей вдруг послышался шум. В следующее мгновение там появился импозантной наружности кавалер, выглядевший весьма привлекательно в своем бальном костюме. Сердечность, с какой его приветствовала хозяйка дома, а также поспешность, с какою некоторые гости кинулись встречать его, свидетельствовали о его более чем средней популярности.

— Наконец-то, а я все ждал, когда он появится, — проговорил император, переводя дух.

— Кто это? — поинтересовалась Вайолетт.

— Морни, конечно. Вы незнакомы? Мы вас представим ему позже, он будет нам весьма обязан.

Вайолетт слышала о герцоге де Морни; его имя мелькало на страницах газет, да и Гилберт как-то упомянул о том, что однажды встретил его на улице. Будучи незаконным сыном голландской королевы и ее предположительного любовника графа де Флахо, он приходился императору братом по матери и был младше его всего на три года. Герцог де Морни обладал неотразимым обаянием и славился своим успехом у женщин, хотя был женат на родной дочери русского царя Александра Первого. Он приложил немало сил, чтобы принести к вершине власти своего брата, и играл важную роль в его правительстве.

— Мы с мужем будем считать честью быть ему представленными, — изрекла Вайолетт.

— Вашего мужа мы тоже представим, если вам так угодно. Ах, ваша очаровательная наружность, ваша деликатность напомнили мне кое о чем. Должно быть, вы и есть та самая Дама цветов.

Вайолетт подняла на него глаза.

— Что вы имеете в виду, ваше величество?

— Нам известно, что Массари рыщет по парникам Парижа и изводит продавцов цветов в поисках нужных ему букетов. Он требует от них безупречного качества растений и не соглашается ни на какие замены. Всем известно, что в этом замешана очень красивая замужняя дама, добродетель которой превосходит ее красоту, хотя он сам и не говорит о ней. Высказываются всевозможные предположения.

Она опустила глаза на галуны его мундира.

— Мне нечего скрывать, ваше величество. Я и есть та самая дама.

— Это станет ясно любому, кто заметит, как Массари смотрит на нас. Нам следует быть осторожными, он готов в любой момент кинуться в бой.

— Ну что вы!

— Он может показать свой характер, когда его принудят к этому.

— Вы так говорите, будто хорошо знакомы с ним? — не удержалась от вопроса Вайолетт.

— В некотором смысле Европа подобна большой деревне; от Рима до Лондона и от Вены до Марселя все друг друга знают, по крайней мере, в определенных кругах. И все говорят. У Массари много друзей, но он достаточно загадочный человек, чтобы вызвать интерес скучающих.

— Загадочный?

— Вы не знаете о его происхождении? У него с Морни много общего — вы будете удивлены. Пройдемте с нами в тихую комнату, и мы вам все расскажем.

Он проделал все очень ловко. Один быстрый поворот в танце — и они оказались за пределами танцевального пространства зала. Подхватив свою партнершу под руку, император повлек ее в нужном направлении. Вайолетт, раздумывая над тем, что только что услышала об Аллине, не обратила внимания на его действия. Лишь оказавшись возле двери в другую комнату, она вспомнила предостережение Аллина.

Резко остановившись, так что пышные оборки платья обвились вокруг ее колен, Вайолетт поспешно произнесла:

— Погодите, мне кажется… лучше мне вернуться в зал. Моему мужу может не понравиться мое отсутствие.

— Но ваш муж предоставил вам полную свободу действий, покинув вас некоторое время назад.

— Да, и именно поэтому он, вероятно, уже разыскивает меня. Я должна вернуться в зал.

— И упустить удачу, которая сама идет вам в руки? Не надо стесняться, подойдите к нам!

Он оказался сильнее, чем она предполагала, и самоувереннее. Обхватив ее за талию, он увлек ее в. комнату и захлопнул за собой дверь. В тот же миг он притянул ее к себе и нашел ее губы.

Вайолетт резко отвернулась и обеими руками уперлась ему в грудь.

— Нет, ваше величество, прошу вас!

Ей удалось немного отстраниться от него, что его удивило, и, рассмеявшись, он удвоил свои усилия. Схватив ее сзади за шею и запустив пальцы под локоны у нее на затылке, он повернул голову Вайолетт к себе и накрыл ее губы своими, пока она изо всех сил пыталась освободиться.

В эту минуту дверь распахнулась, впустив к комнату волну теплого воздуха и звуки музыки, и на пороге появился Аллин. Он вошел в комнату и прикрыл за собой дверь.

— Ваше величество, я надеюсь, вы простите мне мое вторжение.

Воспользовавшись замешательством Наполеона, Вайолетт вырвалась из его рук. Император круто повернулся и, посмотрев на вошедшего, приказал не терпящим возражений тоном:

— Уходите!

Аллин не спеша подошел к Вайолетт.

— Только с моей дамой, — лаконично ответил он. На лице Наполеона появилось неприязненное выражение.

— Нам может не понравиться подобное вмешательство.

— Боюсь, что вам придется с этим смириться. — Аллин повернулся к Вайолетт, чтобы предложить ей руку. — Мы желаем вам приятного вечера, ваше величество.

Император открыл рот, как будто собирался возразить или позвать стражу, но передумал.

В его глазах вспыхнули насмешливые искорки. Пожав плечами, он сказал с наигранной непринужденностью:

— Великолепно, Массари, сорвите сами свой цветок. Только хочу вас предупредить, что вы можете уколоться.

— Я знаю, — серьезно ответил Аллин, пристально глядя на пылающее лицо Вайолетт.

Пока они двигались в сторону зала, она торопливо заговорила, комкая фразы:

— Я вам так благодарна, что вы пришли. Я никогда не думала… Вы… вы ведь предупреждали, но я не могла и представить, что он посмеет…

— Он грязная свинья. — Голос Аллина прозвучал так злобно, что Вайолетт похолодела от страха. Она не знала, возможно ли, чтобы император принял вызов на дуэль, но она уже слышала подобную интонацию в голосе мужчин в Новом Орлеане и понимала, что под этим подразумевалось: пистолеты или шпаги для двоих и завтрак для одного.

В отчаянии она простонала и приложила руку ко лбу.

— Я хотела бы уйти, если это возможно. Помогите мне, пожалуйста, найти Гилберта. Не представляю, где он мог находиться все это время. Может, он играет в карты в одной из комнат?

— Хорошо, но как вы себя чувствуете?

— Только немного болит голова. Уверяю вас, я не собираюсь падать в обморок.

— Я не возражаю, пока вы со мной. Я подхвачу вас. — Он улыбнулся. — Но покидать бал раньше императора невежливо. Вам придется выскользнуть через боковую лестницу, не прощаясь с хозяйкой.

— Я не подумала об этом. Тогда, наверное, мне лучше остаться.

В ее голосе звучала брезгливость, и дело было не только в головной боли. Сказывалось напряжение, появившееся в последнее время в их отношениях с Гилбертом, эта стычка с Луи Бонапартом, а теперь ее мучила мысль, что все видят их с Аллином и будут сплетничать о них. На балу не было никого из знакомых Вайолетт, никого из родственников или приятелей Гилберта, ее окружали чужие люди, которых она не понимала, несмотря на то что владела французским языком. С детства ей внушали, что она француженка, но теперь оказалось, что это не так, что она нечто другое — американка с французскими корнями.

Аллин внимательно посмотрел на ее бледное лицо и покачал головой.

— Я помогу вам уйти отсюда. Пойдемте поищем вашего мужа.

Они нашли Гилберта за карточным столом, где играли в «фараона». Перед ним лежала горка золотых монет. Он едва взглянул на подошедшую жену и даже не удосужился ответить на ее просьбу. Разве она не видит, что он выигрывает? Не уходить же, когда у него в руках счастливые карты. Кроме того, он был уверен, что она наслаждается танцами.

Глядя на плотно сжатые губы мужа, Вайолетт подумала: он рад, что у него есть повод отказать ей. Она не унизит себя до того, чтобы просить дважды. Резко повернувшись, она пошла прочь.

Аллин, стоявший за ее спиной, наклонился, обращаясь к Гилберту:

— Простите, месье, но, может быть, вы позволите мне проводить мадам Фоссиер вместо вас?

Гилберт медленно повернулся и поднял голову. Сердитая складка появилась между его бровей, когда он встретился взглядом с Аллином. Золотая монета, которую он не спеша крутил пальцами, покатилась по столу. За карточным столом воцарилось молчание, игроки с любопытством переглянулись. Не сводя взгляда Гилберта, Аллин медленно выпрямился, лицо его приняло непримиримое выражение, в серо-голубых глазах появился стальной блеск. Его невысокая, но широкоплечая фигура приобрела внушительную, почти королевскую осанку. Хотя он и сдерживал себя, сила его гнева было очевидной.

Гилберт сквозь зубы втянул воздух. Складка между его бровей разгладилась. Он моргнул.

Вайолетт снова стало страшно. Легонько коснувшись руки Аллина, она с трудом выдавила из себя:

— Ты позволишь, Гилберт?

Тот провел языком по пересохшим губам и прохрипел:

— Как тебе угодно.

— Спасибо, — быстро ответил за Вайолетт Аллин и, взяв даму за локоть, повел ее к выходу.

В дверях Вайолетт обернулась. Гилберт смотрел им вслед с выражением бессильной ярости на лице. Было очевидно: то, что он прочел в глазах Аллина, заставило его отказаться от попыток сопротивления.

Вайолетт искоса бросила взгляд на человека, который шел рядом с ней. Он вновь держался уверенно и свободно. Вайолетт представила себе, как покинет этот дом, сядет в его экипаж и поедет с ним по темным и пустынным улицам Парижа. Она ощутила в себе страстное желание и непонятный страх, которые росли и росли, заполняя все ее существо.

Аллин должен был признать, что идея этого бала оказалась неудачной. Он хотел доставить Вайолетт удовольствие, увидеть ее красоту в блеске парижского общества и… о да, иметь возможность держать ее в своих объятиях. Но все получилось не так, как он планировал.

Теперь он чувствовал себя растерянным. Да, давно не испытывал он столь сильной ненависти к другому человеку. И надо же такому случиться, им оказался человек гораздо старше его и менее опытный, которому он сам причинил вред если не на деле, то мысленно. Боже, какой стыд! Он не должен был провоцировать столкновение. То, что он рассердился и оскорбился за Вайолетт, не может служить ему оправданием. Он не имел никакого права подвергать риску ее и без того сложное положение лишь по той причине, что у него вскипела кровь.

Но более всего ему хотелось продырявить шпагой этого напыщенного индюка — императора, каким тот в действительности и был. Какая непробиваемая самонадеянность — рассчитывать на то, что он смеет тискать прекрасную, чистую Вайолетт, затащив ее в темный угол, как какую-нибудь кухарку! Благоразумие не позволило ему вызвать императора на дуэль. Но все же это нужно было сделать. Что ему благоразумие, что ему Франция, если уж на то пошло? Он в этой стране гость, случайный посетитель. Как его интересы, так и риск находились совсем в другом месте.

Гилберту же просто не повезло, что он попался ему под руку слишком скоро после стычки с Наполеоном. Унижение или смерть — вот из чего пришлось выбирать мужу Вайолетт. Не скоро он простит своей жене то, что она поставила его в затруднительное положение и невольно стала свидетельницей его трусливого отступления.

А если бы Гилберт нашел в себе мужество противостоять ему, что бы он делал? Было бы благородно с его стороны выстрелить в воздух и предоставить обиженному мужу возможность рассчитаться за нанесенное оскорбление. Но поступил бы он так? О нет. Он хладнокровно убил бы мужа Вайолетт и только лишь с одной целью — сделать ее вдовой. По крайней мере, он попытался бы это сделать. Прости его, господи.

Аллин посмотрел на Вайолетт, покинувшую с ним вместе зал и теперь спускавшуюся по узкой лестнице бокового выхода. Она ступала как королева, с высоко поднятой головой и прямой спиной, невосприимчивая к шепоту позади них. Ее гордость, ее благородство были бесподобны. Достоинство, отсутствовавшее у ее мужа, являлось для нее столь же естественным, как дыхание. Только глупый мужчина мог относиться к такой женщине как к ребенку, которого можно баловать или наказывать по своей прихоти, и такой мужчина заслуживает того, чтобы потерять ее.

Ведь подумать только, она смогла уйти с ним, поставив на карту все! Аллин не ожидал этого. В последние недели он видел, как она боролась с условностями, предписанными леди ее круга, и уважал ее за это даже тогда, когда пытался воздействовать на ее волю. Его не удивило бы, если бы сегодня она предпочла остаться в безопасности рядом со своим мужем, несмотря на его поражение. А возможно, именно из-за поражения. Но она поступила иначе. Она выбрала его, Аллина. Никогда еще он не чувствовал себя таким гордым и таким смущенным. Гилберт Фоссиер не стоил этой женщины. Но стоил ли ее он, Аллин, — вот в чем вопрос.