Ею управлял инстинкт. Все тренировки с командой лакросса и видеоигры вдруг как-то соединились – и она ударила железной трубой Грейану в бок. Труба попала в цель с мягким, сочным шипением, на секунду лишив его равновесия. А потом Грейан развернулся к девушке, с силой опуская вниз оба бронзовых клинка. Вэл едва успела поднять трубу и упереться ногами – и клинки нанесли удар по металлу, рассыпав искры. Она повернулась – и Грейан изумленно и пристально разглядывал ее, прежде чем вонзить бронзовые лезвия ей в ногу.

Вэл ощутила жуткий холод, а все звуки извне утихли, словно у нее заложило уши. Нога даже не слишком сильно болела, хотя ее разорванные брюки уже пропитались кровью.

В прежней жизни Вэл, когда она занималась спортом и не верила в фейри, они с Томом после школы играли в видеоигры и маялись дурью в отремонтированном полуподвале его дома. Ее любимая игра называлась «Мстящие души». Главный персонаж, Акара, носила кривую саблю, которая позволяла ей сносить головы одновременно трем противникам и получать массу очков. Очки изображались в верхней части экрана как голубые шары, которые превращались в красные с громким треском, когда Акару ранили. Вот и все, что происходило. При ранениях Акара не замедляла движений, не спотыкалась, не орала и не падала в обморок. Вэл поступила именно так.

Кто-то очень сильно сжимал Вэл руку. Она чувствовала, как ногти больно впиваются ей в кожу. Боль пронизывала ее всю целиком. Вэл открыла глаза.

Какой-то молодой человек склонился над ней, и сначала она не поняла, кто это. Девушка отпрянула, стараясь отодвинуться подальше. А потом разглядела чернильно-черные волосы, опухшие губы и глаза с золотыми пятнышками. Луис стоял поодаль.

– Вэл, – сказал Луис. – Это Равус. Равус.

– Не трогай меня, – попросила Вэл. Ей хотелось, чтобы боль ушла. Горькая улыбка скользнула по его губам, пальцы на ее руке разжались.

– Ты могла умереть, – тихо проговорил Равус.

Вэл истолковала это как хороший знак: на самом деле она не умирает.

Вэл проснулась, ощущая тепло и сонливость. На секунду ей показалось, что она в постели у себя дома. Она решила, что проспала и опоздала на уроки, а потом подумала, что, наверное, болеет. Когда Вэл открыла глаза, то увидела мерцающий свет свечей и темную крышу высоко над собой. Она была закутана в кокон из надушенных лавандой одеял и лежала на горе из подушек и ковриков. Ровный гул уличного движения наверху звучал почти как дождь.

Вэл приподнялась на локте. Равус стоял у рабочего стола и нарезал кусок какого-то темного вещества. Несколько секунд она наблюдала, как длинные ловкие пальцы держат ручку ножа, а потом выпростала ногу из-под одеяла. Нога оказалась обернутой листьями и забинтованной высоко у бедра. Тролль обернулся и посмотрел на нее.

– Ты проснулась.

Девушка покраснела, смущенная тем, что он снимал с нее запачканные брюки.

– А где Луис?

– Он вернулся в туннели. Я готовлю тебе питье. Сможешь его выпить?

Вэл кивнула.

– Это какое-то снадобье?

Он фыркнул:

– Это просто какао.

– О! – отозвалась Вэл, чувствуя себя ужасно глупо, и снова посмотрела на него. – У тебя рука не забинтована.

Равус поднял руку: на ладони не было даже шрама.

– На троллях все быстро заживает. Меня трудно убить, Вэл.

Она посмотрела на его руку, на стол с ингредиентами и тряхнула головой.

– Как оно действует – волшебство? Как ты берешь обычные вещи и превращаешь их в волшебные?

Он бросил на нее пристальный взгляд, а потом снова принялся нарезать коричневую плитку.

– По-твоему, я это делаю?

– А разве нет?

– Я ничего не делаю волшебным, – сказал он. – Я мог бы, наверное, но в небольших количествах и без особой действенной силы. Это мне не по силам. Это не по силам почти никому, за исключением высокого лорда или леди фейри. – Тут он обвел рукой свой рабочий стол. – Эти вещи – затвердевшие кусочки старой жвачки, разнообразные обертки и банки, окрашенные помадой сигаретные окурки – уже волшебные. Такими их сделали люди. – Он поднял серебряную обертку из-под жвачки. – Вот зеркало, которое никогда не разбивается. – Он взял салфетку, на которой отпечатался напомаженный рот. – Поцелуй, который никогда не кончается. Сигарета. Это дыхание мужчины.

– Но зеркала и поцелуи тоже не волшебные.

Тут он рассмеялся.

– Так ты не веришь, что поцелуем можно превратить зверя в принца или разбудить мертвого?

– И я ошибаюсь?

– Нет, – ответил он иронично. – Ты совершенно права. Но, к счастью, этот напиток не должен сделать ничего такого.

Вэл улыбнулась этим словам и подумала, что замечает все его взгляды, вздохи, малейшие изменения выражения лица. И она с тревогой старалась понять, что это может означать.

– Почему ты всегда выглядишь именно так? – спросила она. – Ты ведь мог бы выглядеть как угодно. Походить на любого.

Равус нахмурился, положил пестик и обошел стол. Она ощутила трепет, который отчасти был вызван страхом.

Вэл беспокоило, что она лежит на его постели неодетая, но ей не хотелось вставать.

– А, ты имеешь в виду ореол? – Тролль помедлил. – Сделать себя не таким страшным? Менее отвратительным?

– Ты вовсе не… – начала Вэл, но он поднял руку – и девушка замолчала.

– Моя мать была прекрасна. Несомненно, у меня более широкое понимание красоты, чем у тебя.

Вэл ничего не сказала, но кивнула. Ей не хотелось слишком задумываться над тем, есть ли у нее широкое понимание красоты. Ей всегда казалось, что оно довольно узкое и включало мать и других людей, которые прилагали слишком много усилий во имя красоты. Она всегда немного презрительно относилась к красоте, потому что красота, по мнению Вэл, требовала в обмен жертвовать слишком важным.

– У нее в волосах были сосульки, – продолжил он. – Такие холодные, что покрывались изморозью, соединявшей ее косы в хрустальные камни, которые постукивали, когда она двигалась. Их надо было видеть при свечах. Этот лед светился, словно состоял из пламени. Хорошо, что мать не могла выдерживать солнечный свет – иначе она освещала бы небо.

– А почему она не могла выдерживать солнечный свет?

– Никто из моей расы не может. На солнце мы превращаемся в камень и остаемся такими до ночи.

– Это больно?

Он покачал головой, но ничего не ответил.

– Несмотря на красоту, мать никогда не показывала моему отцу истинный облик. О, с ореолом она тоже была прекрасна, но то была приглушенная красота. И мои братья и сестры – мы тоже носили ореол.

– Он был смертным?

– Смертным. Ушел за один вздох фейри. Так говорила моя мать.

– Но тогда ты…

– Тролль. Кровь фейри передается целиком.

– А он знал, кто она?

– Отец притворялся, будто не знает, кто мы все, но должен был догадываться или хотя бы заподозрить, что мы не люди. Он владел лесопилкой, где распиливали и сушили древесину с нескольких сот акров леса, который ему принадлежал. Ясень, осину, березу, дуб, иву. Можжевельник, сосну, тис. У отца в городе была другая семья, но мать притворялась, что не знает об этом. Было много всякого притворства. Она следила, чтобы доски у отца получались хорошие и ровные. Они были отлично оструганы, не коробились и не гнили. Фейри… Мы ни в чем не знаем меры. Когда любим, мы – сама любовь. Такой была и мать. Но взамен она просила, чтобы он ударял в колокол на холме, чтобы дать ей знать о своем приходе. Однажды отец забыл позвонить в колокол.

Тролль встал, прошел за кипящим молоком и перелил его в чашку из китайского фарфора. До Вэл донесся аромат корицы и шоколада.

– Он увидел нас всех такими, какими мы были на самом деле. – Равус сел рядом с Вэл, так что длинные полы пальто расстелились по полу. – И убежал, чтобы никогда не возвращаться.

Она взяла у него чашку и сделала осторожный глоток. Какао оказалось слишком горячим и обожгло язык.

– И что случилось потом?

– Большинство людей удовлетворились бы таким концом рассказа. Потом случилось то, что вся любовь матери превратилась в ненависть. Даже дети после этого стали для нее ничем – просто напоминанием об отце.

Вэл подумала о своей матери и о том, как она никогда не сомневалась в том, что любит мать. Конечно, она любила мать. Но теперь Вэл ее ненавидела. Девушке казалось неправильным, что одно чувство так легко переходит в другое.

– Ее месть была ужасной.

Равус посмотрел на свои руки, и Вэл вспомнила, как он поранил их, держа меч за клинок. Она подумала, что его ярость была такой сильной, что тролль даже не заметил боли. И еще ей стало интересно, любит ли он так же, как его мать.

– Моя мать тоже была очень красива, – сказала Вэл.

Ей хотелось добавить что-нибудь еще, но один глоток горячего шоколада наполнил ее таким сладким покоем, что она снова скользнула в сон.

Вэл разбудили голоса. Женщина с козьими копытцами стояла в комнате и тихо разговаривала с Равусом.

– Бездомную собаку я бы еще поняла, – говорила она. – Но это? Ты слишком мягкосердечен.

– Нет, Мабри, – ответил Равус – Нисколько. – Он посмотрел в сторону Вэл. – По-моему, она хочет умереть.

– Тогда, может быть, ты способен ей помочь, – сказала Мабри. – У тебя получается помогать смерти.

– Ты пришла сюда, чтобы измазать меня в моих собственных нечистотах? – спросил он.

– Это было бы достаточно веским поводом. Но пришла еще одна смерть, – произнесла Мабри, словно не услышав его. – Кто-то из морского народа в Ист-ривер. Ее тело нашел человек, но его уже сильно объели рыбы, так что я не ожидаю громкого скандала.

– Я это знаю, – сказал Равус.

– Ты слишком много знаешь. Ты знал их всех. Каждого, кто умер, – заявила Мабри. – Ты убийца?

– Нет, – ответил он. – Все погибшие – изгнанники Летнего Двора. На это следует обратить внимание.

– И всех отравили, – откликнулась Мабри. – Вот на что обратили внимание.

Равус кивнул.

– Изо рта русалки пахло крысиным ядом.

Вэл заглушила изумленный возглас, уткнувшись лицом в одеяла.

– Народ считает тебя виновным, – сказала Мабри. – Слишком большое совпадение, что все мертвые были твоими клиентами и умерли в считанные часы после получения снадобья от одного из человеческих посыльных.

– После того как Зимний Двор не получил десятины, десятки темных фейри ушли из земель Никневин. Не понимаю, почему сочли более вероятным, что я превращусь в отравителя.

– Теперь это земли лорда Ройбена. – Голос Мабри наполнился эмоциями, которые Вэл не удавалось определить. – До тех пор, пока Силариаль позволит ему ими владеть.

Равус фыркнул, а Вэл подумала, что смогла разглядеть в нем нечто скрытое, чего не видела раньше. На нем был старомодный длиннополый сюртук, выглядевший слишком новым. Она поняла, что это костюм, и внезапно к Вэл пришла уверенность в том, что Равус намного моложе, чем ей показалось вначале. Она не знала, как стареют фейри, но решила, что он слишком старается показаться Мабри опытным и искушенным.

– Меня не интересует, кто сейчас занимает места короля и королевы Зимнего Двора, – сказал он. – Пусть бы они все поубивали друг друга, чтобы нам не приходилось с ними соперничать.

Мабри мрачно посмотрела на него.

– Не сомневаюсь, что тебе этого хотелось бы.

– Я собираюсь отправить послание королеве Силариаль. Я знаю, что она не обращает внимания на народ, живущий в такой близости от городов, но даже она не останется равнодушной к убийствам изгнанников Летнего Двора. Это все же происходит на ее землях.

– Нет, – поспешно возразила Мабри уже другим тоном, – думаю, что это неразумно. Внимание Высших только усложнит дело.

Равус вздохнул и посмотрел в сторону Вэл.

– Должен признаться, мне это трудно представить.

– Подожди еще немного, прежде чем посылать вести, – сказала Мабри.

Он вздохнул.

– Ты была добра, что предостерегла меня, что бы ты обо мне ни думала.

– Предостерегла? Я просто пришла позлорадствовать! – заявила она и удалилась из комнаты, простучав копытами по ступенькам.

Равус повернулся к Вэл.

– Можешь больше не притворяться, будто спишь.

Вэл села, хмуря брови.

– Ты считаешь ее недоброй, – сказал Равус, стоя к ней спиной.

Вэл ужасно хотела увидеть выражение его лица: ей было трудно расшифровать его интонацию.

– Но это я виноват в том, что она заточена здесь, в этом городе зловонного железа, и у нее есть другие, еще более важные причины меня ненавидеть, – продолжил он.

– Какие причины?

Равус помахал рукой над свечой, и из дыма сформировалось лицо молодого мужчины – слишком красивое, чтобы быть человеческим.

– Тэмсон, – сказал Равус.

Бледно-золотые волосы касались шеи существа и были небрежно отброшены назад со лба, и он рассеянно улыбался.

Вэл ахнула: она еще никогда не видела, чтобы чары использовались таким образом.

Остальной облик Тэмсона сформировался из пустоты: он носил доспехи, сделанные из древесной коры – грубой и усеянной лишайником. У пояса висел стеклянный меч, который казался текучим, словно эту невероятную форму придали воде.

– Он был моим первым и лучшим другом при Летнем Дворе. Его не отталкивало то, что я не переношу солнца. Тэмсон навещал меня в темноте и рассказывал забавные истории о том, что происходило в течение дня. – Равус нахмурился. – Не уверен, что я составлял приятную компанию.

– Значит, стеклянный меч принадлежал ему?

– Для меня эта вещь слишком хрупкая, – ответил Равус.

Рядом с Тэмсоном появилась другая туманная фигура, на этот раз знакомая, хотя в первую секунду Вэл ее не узнала. Коричневые волосы женщины-фейри были пронизаны зеленью, словно лиственный ковер в лесу, а из-под подола красного платья выглядывали козьи копытца. Она пела балладу, и ее звучный гортанный голос наполнял слова обещанием. Тролль указал на нее:

– Мабри, возлюбленная Тэмсона.

– Она тоже дружила с тобой?

– Кажется, она пыталась, но на меня было трудно смотреть, – ответил Равус.

Призрак Тэмсона положил руку на плечо Мабри, она повернулась к нему, и песню прервали их объятия. Поверх ее плеча дымное изображение Тэмсона смотрело на Равуса глазами, горящими как угли. Губы Равуса изогнулись в улыбке.

– Он говорил о ней без конца.

Тэмсон заговорил:

– Волосы у нее цвета пшеницы в разгар лета, кожа цвета кости, губы нежные, как дым.

Вэл не знала, считал ли Равус эти описания точными. Она больно прикусила себе щеку.

– Тэмсону хотелось произвести на нее впечатление, – продолжил Равус – Он попросил меня стать его напарником в поединке, чтобы он смог продемонстрировать свое искусство. Я высокий и, наверное, могу казаться яростным. Королева Летнего Двора любит поединки больше всех других забав. Она организовывала турниры, на которых волшебный народ показывал свои умения. Я только пришел ко Двору и не любил соперничать. Мне доставляла радость моя работа – алхимия. Ночь была жаркая, я это помню. Я вспоминал Исландию, прохладные леса моей юности. Мабри и Тэмсон не переставали шептать какие-то слова. Я услышал, как он сказал: «Я видел тебя с ним». Хотел бы я знать, что именно видел Тэмсон, хотя я догадываюсь.

Равус повернулся к занавешенному окну.

– Хотя фейри ничего не делают вполсилы, мы бываем капризными. Каждая эмоция – это напиток, который следует испить до дна, но порой мне кажется, что кислое мы любим не меньше, чем сладкое. При Летнем Дворе не считали, что если Мабри встречалась с Тэмсоном и он ее любил, то ей нельзя флиртовать с кем-то еще. Доспехи Тэмсона были изготовлены из коры и заколдованы, поэтому становились прочнее железа.

Тролль замолчал, закрыл глаза, а потом продолжил:

– Он был искуснее меня, но рассеян – а я ударил первым. Меч… он рассек кору, словно бумагу.

Вэл увидела, как в дыму заколдованной свечи упало лезвие меча и вокруг него буквально рассыпались доспехи. Тэмсон смотрел удивленно, крик Мабри разорвал воздух – пронзительный и резкий, словно она на секунду раньше других поняла, что случилось. Этот призрачный звук разнесся по пыльной комнате.

– Я тролль. Когда я сражаюсь, меня охватывает ярость. Возможно, кто-то другой смог бы сдержать удар. Я не сумел. Я все еще держал рукоять своего меча, словно она приросла к руке и ее невозможно было выпустить. Клинок окрасился его кровью. Почему он снял чары со своих доспехов?

Равус посмотрел на Вэл, и на секунду ей показалось, что он ждет ответа. Затем его взгляд скользнул в сторону и устремился в никуда, а чары рассеялись. Голос Равуса стал тихим и хриплым.

– И все-таки он, должно быть, решился на это. Ни у кого не было причин желать ему зла. Я знал, что он страдает, но подумал, что это пройдет, как проходит все. И, себялюбиво, я радовался, что Мабри его разочаровала. Мне не хватало его общества. Я решил, что он снова станет моим. Тэмсон должен был разглядеть во мне эту вульгарность – иначе зачем он избрал меня средством своей смерти? Вэл не знала, что ответить. Она складывала в мыслях фразы: «Твоей вины здесь не было. Все думают ужасные, эгоистические вещи. Это наверняка была случайность». Но все слова казались бессмысленными. Это были только звуки, которыми можно заполнить тишину. Когда тролль заговорил снова, девушка поняла, как долго молча спорила с собой.

– Фейри считают смерть дурным вкусом. – Он невесело рассмеялся. – Когда после гибели Тэмсона я объявил, что ухожу в город, отправляюсь в изгнание сюда, им угодно было позволить мне это. Они не столько винили меня в его смерти, сколько считали запятнанным ею. Силариаль, королева Летнего Двора, приказала Мабри сопровождать меня, чтобы мы могли горевать вместе. Миазмы смерти тоже прилипли к ней и беспокоили окружающих. Так что ей пришлось сопровождать меня, убийцу ее возлюбленного, и здесь она должна оставаться, пока мне не надоест добровольное изгнание или пока я не умру.

– Это ужасно, – сказала Вэл, и по его молчанию поняла, какими глупыми и беспомощными оказались ее слова. – То есть я хочу сказать, конечно, все это ужасно, но я думала о том, что ее послали с тобой. Это жестоко.

Он фыркнул – почти рассмеялся.

– Я бы вырезал у себя сердце, если бы у Тэмсона оно снова забилось в груди. Даже на одну секунду. Никакой приговор меня не смутил бы. Но для Мабри наказание и изгнание вдобавок к горю оказались невыносимыми.

– А каково здесь? Я имею в виду – быть изгнанником в городе?

– Я нахожу это трудным. Меня постоянно отвлекает груз запахов, шум. Здесь повсюду яд, а железо настолько близко, что кожа зудит, а горло горит. Могу только представить себе, что чувствует Мабри.

Вэл протянула ему руку, и он взял ее, проведя пальцами по мозолям. Она заглянула ему в лицо, пытаясь передать свое сочувствие, но Равус внимательно рассматривал ее ладонь.

– Откуда они у тебя? – спросил он.

– Что?

– У тебя огрубели руки, – пояснил тролль. – Мозоли.

– Это лакросс.

Равус кивнул, но по его лицу Вэл увидела, что он не понял. Она могла бы сказать все, что угодно, и он все равно кивнул бы так.

– У тебя руки рыцаря, – проговорил он наконец и отпустил ее.

Вэл потерла кожу, не поняв, то ли она пытается стереть ощущение его прикосновения, то ли вернуть его.

– Тебе опасно продолжать доставку, – сказал Равус.

Он прошел к одному из застекленных шкафов и вытащил банку, в которой трепетал крылышками мотылек. Потом достал крошечный свиток бумаги и начал что-то мелко на нем писать.

– Я у тебя в таком большом долгу, который трудно отплатить, но я могу освободить тебя от службы.

Вэл посмотрела в полумрак, где поблескивал стеклянный меч, почти такой же темный, как и стена за ним. Она вспомнила кусок трубы у себя в руке, кайф от адреналина и ясность цели, которые приходили к ней на площадке для лакросса или во время драки.

– Я хочу и дальше заниматься доставкой, – сказала Вэл. – Но ты можешь кое-что сделать, чтобы мне отплатить, хотя, наверное, и не захочешь. Научи меня пользоваться мечом.

Свернув бумагу, Равус прикреплял ее к ножке мотылька.

– Это умение принесло мне мало радости.

Вэл ждала, ничего не отвечая. Пока он не сказал «нет».

Он закончил дело и дунул, отправляя маленькое насекомое в полет. Мотылек полетел не очень уверенно: возможно, ему мешал кусочек бумаги.

– Ты хочешь кого-то убить? Кого? Грейана? Или, может быть, ты хочешь умереть?

Вэл покачала головой:

– Я просто хочу узнать, как это делается. Я хочу научиться.

Он медленно кивнул.

– Как пожелаешь. Тебе кое-что причитается, и ты вправе просить.

– Так ты меня научишь? – спросила Вэл.

Равус снова кивнул.

– Я сделаю тебя такой грозной, как ты пожелаешь.

– Я вовсе не хочу… – возразила она, но он поднял руку.

– Я знаю, что ты очень храбрая, – сказал он.

– Или глупая.

– И глупая. Храбрая и глупая, – улыбнулся Равус, но его улыбка быстро погасла. – Но ничто не помешает тебе стать непобедимой, как только ты научишься.