Глава 4

Город прокаженных. – Бессильная злоба газет против теософов. – Лахор в ожидании вице-короля. – Лахор при мусульманах. – Его древность и кем построен. – Мавзолей Рунджит Сита, его четырех жен и семи невольниц. – История его любимой жены, рани Чинды, и ее смерть в Кенсингтоне. – Сын «Пенджабского старого Льва». – Пушка Талисман. – Лагерь магараджей. – Серебряный фаэтон раджи Джинда. – Соперничество двух науабов.

Поспешая в Лахор на дурбар, мы отказались даже от удовольствия насладиться зрелищем 9 000 «прокаженных», или «белых индусов», как их здесь называют, составляющих население городка Тарн-Тарана в семнадцати милях на юг от Амритсара. Тарн-таранцы составляют единственное исключение между жителями прочих городов, находящихся на британской территории: они изъяты от чести видеть англичан между чиновниками своего гражданского управления. Как видно, высшей расе белых не улыбается перспектива сделаться еще белее… Вследствие этого Тарн-Таран и представляет давно невиданную в Индии аномалию: белые жители управляются черными властями… Сюда посылаются на поселение прокаженные со всего Пенджаба, а изъятые от этой болезни индусы и «полу-касты», или евразии, управляют городом…

В Лахоре уже собралась порядочная масса англичан со всех концов Индии для торжественной встречи нового вице-короля. Все отели и «бенгау» были переполнены приезжими, и только благодаря распорядительности наших туземных теософов мы смогли избежать неприятности ночевать среди поля в палатке. Узнав, что мы будем во время дурбара в Лахоре, восемнадцать туземных теософических обществ прислали своих делегатов к нам, и мы нежданно очутились во главе маленькой армии. Это весьма не понравилось неприятелям нашего приезда, которые еще до нашего приезда сделали нам честь посвятить несколько передовых статей в своей газете «Civil and Military Gazette», самой изысканной брани, направленной против нашего общества вообще и его основателей – в частности. Эта газета в пылу бессильного негодования даже выразилась так: «Обморочив (?) всю Симлу, теософы, как недоброй памяти Тамерлан, угрожают теперь вторжением Лахору». Аллахабадский же «Indian Herald» в продолжение целого месяца просто скрежетал зубами. Сравнив нас с Парнеллом и его «разбойничьею шайкой ирландцев», газета разражалась ругательствами, суля правительству всевозможные ужасы, если оно только «не освободится от зловредной пропаганды русско-американского теософизма, соблазнившего уже стольких английских чиновников в Индии».

Что теософы – смиренные философы, любознательность которых не простирается за пределы чисто отвлеченных вопросов, известно каждому англо-индийцу. Всякий из них знает, что библиотека наших многочисленных обществ, изобилуя санскритскими и палийскими рукописями, не обладает ни одним сочинением даже о политической экономии, не говоря уже о чем-либо другом политическом. Тем не менее, полиция не оставляла нас своим вниманием.

Наконец, благодаря протекциям, нам удалось оправдать наше присутствие на родине Нана-саиба… Узнали калькуттские мудрецы нас покороче и убедились окончательно в том, что мы не сносимся ни с генералом Кауфманом, ни с афганами. А раз убедясь в том, что мы гораздо более интересуемся разрешением «загадочной проблемы, почему браминам могла прийти оригинальная мысль представлять земной шар поставленным на хребет слона, помещенного, в свою очередь, на спине черепахи, а черепаху, висящей в воздушном пространстве», нежели прозаическим вопросом о присутствии сынов Альбиона в Индии, – англичане, по выражению гадальщиков на картах, «успокоились, наконец, собственным беспокойством».

Мы приехали в Лахор 6-го, а вице-короля ожидали только 9-го ноября. Поэтому мы и воспользовались этими тремя днями, чтобы пуститься в поход за древностями, которыми столица Пенджаба изобилует не мене других городов Индии. Лахор – один из древнейших и знаменитейших городов северного Индостана. Он расположен на левом берегу реки Рави, под 31о северной широты. Невзирая на близость Гималайских хребтов, в продолжение семи месяцев в году, благодаря сухости климата и соседству песчаных пустынь Синда, от жары здесь у европейцев кожа делает трещины и лопается… Но к ноябрю жара спадает: вечер и утро прохладные; а к декабрю река в некоторых местах даже льдом покрывается. В это время года туземцы, шныряющие при 40° в тени, как живчики в воде, впадают в спячку, еле двигаются и начинают замерзать, как мухи. Так было и теперь. В то время как мы просто не знали куда деваться от ноябрьского солнца, наши спутники и чичероне, различные синги, кутались в коляске в меха и шали, а наши кучера и скороходы дрожали под стегаными одеялами, заменяющими шали для простонародья.

Во времена оны Лахор был в несколько раз обширнее, и его история связана с историей каждой из магометанских династий северной Индии. Величие этой столицы было воспето во дни древности как бардами, так и прозаическими летописцами страны. Но теперь город не более одной мили в длину и трех – в окружности. Говорю, конечно, о «Черном Городе», ибо «кантонемент» брезгливых бриттов расстилается на необъятное пространство. Его сады и аллеи, стискивая город словно боа-констриктор в своих удушающих кольцах, окружают его со всех сторон. И вероятно, чтобы белому «кантонементу» было удобнее наблюдать за поведением своего черного питомца через головы изображенных на Древней городской стене богов, эту стену в 30 футов понизили до 15 для большей вентиляции, если верить гиду. Как бы то ни было, но древнюю стену крепко попортили…

В этой стене ворота, а на северной стороне – цитадель, ныне переделанная под станцию железной дороги. Глубокие рвы, некогда окружавшие городскую стену, завалены, и на них разбиты великолепные сады…

Начало Лахора теряется во мраке глубочайшей древности. Современные английские историки, положительно страдающие какою-то антикофобией во всем, что касается древностей Индии, чрезвычайно было обрадовались, не найдя имени Лахора в сказаниях греческих историков времен Александра Македонского. Но так как историки походов великого завоевателя были только историками, описывающими маршрут сына Филиппа, а не всеобщую географию Индостана, то этот факт ровно ничего не доказывает. С другой стороны, оказывается следующее: в летописях Джуллундера, города в 80 милях от Лахора, куда раджпуты эмигрировали из Мультана 1400 лет до нашей эры, упоминается о посещении в V столетии до Р. Х. царем Лах-Авара своего деверя, царя «двенадцати Махаллов» или Джуллундера, состоящего из 12 крепостей. Алах-Авар и есть Лахор, хотя бы по очевидной этимологии своего имени, разобранной и доказанной санскритологами. Местное предание приписывает основание Лахора и Кашура (развалившийся городок возле первого) двум сыновьям царя Рамы, обоготворенного индусами героя Рамаяны: Лаху и Кашу. Лах выстроил крепость и назвал ее своим именем: Лах-Авар, т. е. «крепость Лаха». Туземные пандиты (ученые) доказывают, что Лахор ровесник древнейшим городам, основанным на западе Индии раджпутами. Верно одно: в VII столетии христианской эры мусульмане нашли Лахор цветущим, богатым городом, как это и показано их историками. В 1241 году он был взят и разорен дикими ордами Чингиз-хана, снова отбит, и затем опять завоеван в 1307 году Тимуром «бичом вселенной»; в 1436 году взят приступом Белол-хан-Лодием, одним из афганских вождей; а афганской династии был положен конец императором Бабуром в 1524 году, с которого времени он и основал Могольскую империю. До 1767 года каждый из последующих императоров: Хумаюн, Акбар, Джахангир, Шах-Джахан и Аурангзеб соперничали со своими предшественниками в усилиях украсить Лахор, обессмертить имя свое в постройках великолепных мечетей, памятников и крепостей…

В Лахоре, однако, эти образчики восточного зодчества весьма пострадали. В конце прошлого столетия, во время долгой борьбы с магометанами, которая и окончилась взятием города приступим Рунджит-Сингом, обе непримиримые армии оставили неисправимые следы своего зверского фанатизма. В знак обоюдного презрения, заявляемого в перемежающихся победах, пока одна армия резала священных коров в пределах храмов сикхов, чем оскверняла навеки пагоды и пруды, другая побивала свиней, обмазывая их кровью стены мечетей и затапливая ею гробницы правоверных. Вследствие этого во время необходимой переделки и процесса «очищения» как храмы, так и мечети сильно попортились. Но есть еще между ними вполне достойные посещения… Таковы, например, у Делийских ворот мечеть Вазир-хана, построенная над останками какого-то газинвидского святого в 1634 году; Сонери-Месжид, или Золотая Мечеть, воздвигнутая в 1753 году Бакхвири-Ханум, царицей лахорской, царствовавшей после смерти мужа; четырехугольник Джамы-Месжид, перед входом куда Аурангзеб выстроил в 1671 году широкую лестницу из разноцветных дорогих плит, из камня, известного в Кабуле под именем абри; наконец, затем прелестнейший сад Газури-Бхач, где находится мавзолей самого Рунджит-Синга, превратившего было Джаму-Месжид, великолепнейшую из мечетей Лахора, в амбар.

Мавзолей великого царя пенджабского, смесь индийского и сарацинского стилей, самая курьезная, хотя и современная постройка. В центре саркофага возвышается мраморная площадка, посреди которой красуется натуральной величины лотос, в сердцевине которого хранится прах сожженного Старого Льва, а этот лотос окружен одиннадцатью другими лотосами поменьше, которые, как и первый, служат погребальными урнами и содержат в себе прах. В четырех из священных цветков – пепел четырех сатти, добровольно испепеливших себя живыми четырех жен магараджи, а в остальных – пепел семи прелестных невольниц, молодых девушек из зенапы (гарема), приговоренных к костру ради этикета и последних почестей царю лахорскому. Будем надеяться, что и эти сожгли себя добровольно, так как об этом история умалчивает. Впрочем, сопровождавший нас почтенный старец сикх, великий почитатель обычаев древности и уверявший нас, что он сам был очевидцем церемонии в 1839 году, рассказывал нам, что горе по Рунджит-Сингу было столь велико, что если бы не закон, то все они до одного человека бросились бы за своим любимым царем на костер. «А невольницы, – добавил старец, – они, прыгнув как газели на погребальное ложе, уселись за своими госпожами у ног царского трупа, в то время как одна играла на бвине,[27] другие пели песни ликования о соединении во мокше, пока дым разгоревшегося костра не прервал их голосов навеки, а пламя не превратило их юных тел в пепел!»…

Но все жены Старого Льва отправились за супругом в ту

Главная из них, обожаемая Рунджит-Сингом, рани (царица) Чинда, из любви к сыну отказалась от блаженства сутти и осталась в сей юдоли плача сражаться за него и защищать сыновьи права на престол… Грустно кончила эта знаменитая в современной истории завоеваний Англии женщина. Ее сын, которого она так любила, из-за корысти и трусости первый вошел в заговор с врагами против нее, предав и мать, и страну… Он до сих пор здравствует, растолстел и, проводя большую часть года в своем имении Эльведен-Голл[28] в Англии, среди своих закадычных друзей: лорда Грея (сына вице-короля маркиза Рипона), лордов Гентингфильд, Дакра, Лейстера и Гартингтона – предается своей страсти к охоте, являясь настоящим английским помещиком. Она же жила и мучилась много лет в одиночестве и изгнании в глухом уголке Кенсингтона, где безвыходно в своей комнате со своею старою преданною ей служанкой, последовавшей за нею из Индии, провела весь остаток дней своих до дня конечного освобождения смерти.

Эта слабая, крошечная женщина, только двенадцатью годами старее своего сына, взлелеянная в роскоши, страстно любимая столько насолившим Англии старым Львом Пенджабским, по смерти своего магараджи явилась героиней, смелость которой затмила все подвиги сикхов. Одна, окруженная изменой, ради сына она решилась на все. Взбунтовав против замыслов Ост-Индской Компании огромную партию в Пенджабе, она стала во главе своей армии и, как говорят, сражалась не хуже храбрейшего из своих сикхов. Суеверные пенджабцы до сих пор твердо уверены в том, что в этом тщедушном теле сражался сам махараджа-сааб. Взятая в плен англичанами, она была отправлена в форт Чунар, грозную крепость в 40 милях от Бенареса. Но не прошло и года, как она оттуда бежала. Одна, безо всякой помощи она достигла Непала, Бельгии, Индии, где явилась неприкосновенною для своих врагов. Но пока рани Чинда томилась в крепости, ее сын Дулин-Синг уже успел обратиться в христианство и был отправлен с семейством в Шотландию. Мать не знала о его измене вере отцов и родине и сильно тосковала о сыне. Воспользовавшись ее материнской любовью, агенты Компании, уверив ее, что она увидит любимого сына, если только отправится в некий городок на границе Непала, заманили бедную женщину в приготовленную ими западню и, схватив, отправили ее в Англию. Там она впервые узнала об обращении (в ее понятии страшном совращении) магараджи Дулин-Синга в христианство, «в веру палачей ее народа и родины», – говорила она. Она чуть не умерла с горя. Не раз впоследствии преданная мать выражала свою глубокую тоску изъявлением горького раскаяния в том, что не предала тела своего самосожжению на костре мужа. «Я пренебрегла священным обычаем, – говорила она, – отказалась от блаженства сделаться сатти,[29] и вот боги наказали меня за это». Она умерла в Кенсингтоне (Лондон), отказываясь до последней минуты не только жить или есть с сыном, но даже дотронуться до него или внуков…

Чрезвычайно любопытен фасад стены крепости Акбара. Она тянется на протяжении почти 500 шагов от востока к западу и сплошь покрыта мозаичными украшениями и рисунками из какого-то необычайно ярких красок изразца или эмали. Рисунки представляют воинов, лошадей, слонов, символические картины всех знаков зодиака и даже ангелов, охраняющих, согласно персидской мифологии, каждый месяц и день года: доказательство довольно веское, что это работа не мусульман, считающих представление человеческих фигур за величайший грех, а выходцев из Персии еще до времен Магомета.

В Анаркуле, здании против центрального музея, мы познакомились со знаменитою в истории сикхов пушкой по имени Земзамах. Вылитая в Индии в 1716 году, эта громадина была отбита у Ахмед-шаха до его бегства в Кабул. В 1802 году она попалась в руки Рунджит-Синга; но до того времени находилась в плену у могущественных амритсарских бханги (нечто вроде феодальных баронов), которые и прозвали пушку Бхангиан-вали-топ, то есть шапкой (или горой) Бхангиев, взирая на нее как не талисман сикхской империи, вследствие того, что каждый раз как магометане вывозили эту пушку против сикхов, последние непременно побивали своих наследственных врагов.

Но интереснее всех других древностей явились перед нами сохранившиеся живые образчики старины: принцы и раджи Индии. Кто побывал при дворах этих маленьких владетелей, которым позволено играть в царствование на веревочке у их политических резидентов, и кто познакомился с их обычаями и нравами, тот видел Индию, какою она вероятно была и 3000 лет тому назад. В этой, как бы застывшей на месте стране, где какие ни есть нововведения скорее привиты мусульманским, нежели европейским элементом, все своеобразно и чудно. Особенно здесь в Пенджабе, в пригималайских маленьких владениях, еще никто и ничто не успело англизироваться.

Съехавшимся на поклон новой верховной власти потентатам был отведен для их лагерей огромный пустырь за городом, целый оазис. Там каждый из великих, как и малых раджей и науабов имел свой отдельный лагерь на все время дурбара, где каждый из них и держал с собственными визирями, диванами, кучей телохранителей, придворных чиновников, астрологов, магов, конницы, слонов и целым роем паразитов. В иных случаях, впрочем, туземные телохранители были удаляемы на время и заменяемы почетным караулом из европейцев.

Лагери разбиты с математическою правильностью. Каждый отделен от соседнего высокою стеною из вышитой, разукрашенной парусины, иногда из дорогих ковров и имеет свои улицы, особый вход и ворота с часовыми. Царская палатка всегда в глубине двора, прямо против главного триумфального входа, монумента вышитых материй и китайских цветных фонарей, а перед фасадом каждой дурбарной[30] палатки, лужайка, часто с временно устроенными на ней фонтанами, рядами фонарных столбов и, о боги браминов! рядами газовых рожков! Налево лагери раджей первого ранга: Кашмира, Путтиалы, Бахавалытура, Набба, Джинда, Алувалии, Мандии, Маллер-Котли и других магараджей. Направо – огороженные лагери раджей второго разряда: Кальзеа, Даджана, Фаридкота и др. Все это владетели, территории которых входят в район Пенджаба и Кашмира. Ни принцы Раджпутские, ни раджи из южной и центральной Индии не присутствуют на дурбаре северных провинций. Нескольким афганским вождям и мусульманским принцам было учтиво отказано в позволении явиться для представления вице-королю на этом дурбаре…

За лагерями нескончаемые ряды конюшен под открытым небом. Целые табуны лошадей, слонов, верблюдов теснятся между раскинутыми на огромном пространстве шатрами солдат и прислуги. Все это лишь издали напоминает европейский лагерь. Приблизьтесь, и вы будете поражены невиданными странными формами, яркими цветами и позолотой, богатыми восточными костюмами свиты и телохранителей, развевающимися коврами, флагами и значками, фантастически разукрашенными лошадьми и слонами, читтами[31] в вышитых бархатных попонах и шапках с намордниками, соколов в капюшонах на золотых цепях, всевозможной породы охотничьих горских собак с ошейниками, утыканными полуаршинными страшными иглами и теми тысяча и одной затеями, которыми раджи и деспоты Индии окружают себя теперь, как они то делали и во времена Александра Македонского…

Вот лагерь его светлости магараджи Ранбир-Синга Бахадура, великого командора достославного ордена звезды Индии, компаньона Индийской империи, советника императрицы Индии, почетного генерала императорской армии, главы Джамму и все-таки подозреваемого и находящегося под надзором всех англо-индийских полициантов повелителя кашмирского!.. Он привез с собою 35 сирдарей и столько войска, сколько ему позволили. Двор лагеря полон воинов. Одни в блестящих кирасах, в кот-де-маль и железных латах, в шлемах с высоким развевающимся плюмажем и пунцовых бархатных штанах; другие, инфантерия, в малиновых тюниках, голубых с серебром узких брюках, в белых ботинках и медных шапочках со спицом, на конце которого восседает четверорукий божок. Лагерь разделен вдоль центра широкой улицей с фонарными столбами по бокам, за которыми тянутся длинные ряды палаток: красных, голубых, зеленых, всех цветов радуги и с полубатареей артиллерии по обеим сторонам. В глубине улицы большой сквер, окруженный ханатами из ярко-красного сукна, нижние стены которого украшены полосами золотисто-желтой материи, вышитой черными узорами кашмирского фасона. В этот сквер мы входим через род портика, громадную шамсану из того материала, и перед нами в центре сквера возвышается дурбарная палатка самого магараджи, великолепный образчик передвижного дворца. Вся палатка ярко-малинового бархата с полосами, вышитыми золотом, и представляет вид двухэтажной китайской пагоды с загнутой по краям крышей. Стены подбиты шоколадного цвета сукном, сплошь вышитого, словно кашмировая шаль узорами. Колонны, поддерживающие внутри палатку, серебряные и увешаны канделябрами и дорогими лампами; а на стенах – зеркала в рамах в персидском вкусе.