Разсказы.

 
      Осужденная. Разсказы.
      Единственный разршенный авторомъ переводъ съ испанскаго Татьяны Герценштейнъ.
      Съ критическимъ очеркомъ Э. Замакоиса.
      Книгоиздательство "Современныя проблемы". МОСКВА. – 1911.
      
 

 
      Осужденная.
      Состраданіе.
      Въ мор.
      Чиновникъ.
      Брошенная лодка.
      Хлвъ Евы.
      Человкъ за бортомъ.
      Двойной выстрлъ.
      Димони.
 

Осужденная.

 
      Четырнадцать мсяцевъ провелъ уже Рафаэль въ тсной камер.
      Его міромъ были четыре, печально-блыя, какъ кости, стны; онъ зналъ наизусть вс трещины и мста съ облупившеюся штукатуркою на нихъ. Солнцемъ ему служило высокое окошечко, переплетенное желзными прутьями, которые перерзали пятно голубого неба. А отъ пола, длиною въ восемь шаговъ, ему едва ли принадлежала половина площади изъ-за этой звенящей и бряцающей цпи съ кольцомъ, которое впилось ему въ мясо на ног и безъ малаго вросло въ него.
      Онъ былъ приговоренъ къ смертной казни. И въ то время какъ въ Мадрид въ послдній разъ пересматривались бумаги, относящіяся къ его процессу, онъ проводилъ здсь цлые мсяцы, какъ заживо погребенный; онъ гнилъ, точно живой трупъ въ этомъ каменномъ гробу, и желалъ, какъ минутнаго зла, которое положило-бы конецъ другимъ, боле сильнымъ страданіямъ, чтобы наступилъ поскоре часъ, когда ему затянутъ шею, и все кончится сразу.
      Что мучило его больше всего – это чистота. Полъ въ камер ежедневно подметали и крпко скоблили, чтобы сырость, пропитывающая койку, пронизывала его до мозга костей. На этихъ стнахъ не допускалось присутствіе ни одной пылинки. Даже общество грязи было отнято у заключеннаго. Онъ былъ въ полномъ одиночеств. Если бы въ камеру забрались крысы, у него было-бы утшеніе подлиться съ ними скуднымъ обдомъ и погвворить, какъ съ хорошими товарищами; если бы онъ нашелъ въ углахъ камеры паука, то занялся бы прирученіемъ его.
      Въ этомъ гробу не желали присутствія иной жизни кром его собственной. Однажды – какъ хорошо помнилъ это Рафаэль! – воробей появился у ршетки, какъ шаловливый мальчикъ. Попрыгунъ чирикалъ, какъ бы выражая свое удивленіе при вид тамъ внизу этого бднаго, желтаго и слабаго существа, дрожащаго отъ холода въ разгар лта, съ привязанными къ вискамъ какими-то тряпками и съ рванымъ одяломъ, опоясывавшимъ нижнюю часть его тла. Воробья испугало, очевидно, это заострившееся и блдное лицо цвта папье-маше и страниое одяніе краснокожаго, и онъ улетлъ, отряхивая крылья, точно хотлъ освободиться отъ запаха затхлости и гнилой шерсти, которымъ несло отъ ршетки.
      Единственнымъ шумомъ жизни были говоръ и шаги товарищей по заключенію, гулявшихъ по двору. Эти люди видли по крайней мр надъ головами вольное небо и не дышали воздухомъ черезъ ршетку. Ноги ихъ были свободны и имъ было съ кмъ поговорить. Даже здсь въ тюрьм несчастіе подраздлялось на разряды. Рафаэль догадывался о вчномъ человческомъ недовольств. Онъ завидовалъ тмъ, что гуляли во двор, считая свое положеніе однимъ изъ наиболе жалкихъ. Заключенные завидовали тмъ, что находились за стнами тюрьмы и пользовались свободой. А т, которые ходили въ это время по улицамъ, были можетъ быть недовольны своей судьбой, мечтая, Богъ знаетъ, о чемъ. А еще свобода такъ хороша! Они стоили того, чтобы попасть въ тюрьму и лишиться свободы.
      Рафаэль находился на послдней ступени несчастья. Онъ попытался разъ бжать, сдлавъ въ порыв отчаянія отверстіе въ полу, и за нимъ былъ установленъ теперь непрерывный и подавляющій надзоръ. Когда онъ начиналъ пть, ему приказывали молчать. Онъ устроилъ себ развлеченіе, распвая заунывнымъ тономъ молитвы, которымъ научила его мать, и изъ которыхъ онъ помнилъ только отрывки. Но его заставили молчать, можетъ быть изъ опасенія, что онъ хочетъ прикинться сумасшедшимъ. Онъ долженъ былъ все молчать. Его хотли сохранить въ цлости, со здоровымъ тломъ и душою, чтобы палачу не пришлось имть дла съ испорченнымъ мясомъ.
      Быть сумасшедшимъ! Да ему вовсе не хотлось сходить съ ума. Но тюремное заключеніе, неподвижность и плохое и скудное питаніе губили его. Онъ началъ страдать галлюцинаціями. Иногда по ночамъ, когда его мучилъ полагающійся по правиламъ тюрьмы свтъ, къ которому онъ не могъ привыкнуть втеченіе четырнанцати мсяцевъ, онъ закрывалъ глаза, и его терзала странная мысль, будто во время сна его враги, т, которые хотли убить его, и которыхъ онъ не зналъ, вывернули ему желудокъ на изнанку и причиняли ему боль острыми кольями.
      Днемъ онъ постоянно думалъ о своемъ прошломъ, но мысли его такъ путались, что онъ воображалъ, будто перебираетъ въ памяти исторію другого человка.
      Онъ вспоминалъ о своемъ возвращеніи на родину посл перваго знакомства съ тюрьмою за нанесеніе нсколькихъ ранъ. Слава о немъ облетла весь уздъ, и въ трактир на площади собралась толпа, встртившая его криками восторга. Лучшая двушка въ родномъ городк согласилась стать его женою, боле изъ страха и уваженія, чмъ по любви. Гласные городской думы льстили ему, дали ему мсто стражника и охотно поддерживали въ немъ природную грубость съ тмъ, чтобы онъ пустилъ ее въ ходъ во время выборовъ. Рафаэль безпрепятственно царилъ во всемъ узд и держалъ тхъ другихъ изъ падшаго лагеря въ кулак. Но въ конц концовъ это надоло имъ; они привлекли на свою сторону одного смльчака, тоже только-что выпущеннаго изъ тюрьмы и выставили его противъ Рафаэля.
      Боже мой! Его профессіональная честь была въ опасности. Онъ долженъ былъ непремнно проучить этого негодяя, отнимавшаго у него хлбъ. И какъ неизбжное слдствіе, Рафаэль подкараулилъ его въ засад, направилъ на него мткій выстрлъ и прикончилъ его ножемъ, чтобы тотъ пересталъ кричать и биться.
      Въ сущности… что тутъ особеннаго? А въ результат явилась тюрьма, гд онъ встртилъ старыхъ товарищей по заключенію, судебный процессъ, во время котораго вс, боявшіеся его прежде, мстили ему за пережитый страхъ, показывая противъ него, затмъ ужасный приговоръ и четырнадцать проклятыхъ мсяцевъ, проведенныхъ въ ожиданіи того, чтобы изъ Мадрида явилась смерть.
      Рафаэль не былъ трусомъ. Онъ думалъ о Хуан Портела, о славномъ Франциск Эстебан, обо всхъ этихъ отважныхъ паладинахъ, подвиги которыхъ воспвались въ балладахъ. Онъ всегда слушалъ эти баллады съ восторгомъ, чувствуя въ себ достаточно твердости для того, чтобы встртить послднюю минуту.
      Но иногда ночью онъ вскакивалъ съ койки, точно подъ вліяніемъ какой-то тайной пружины, и цпь его гремла печальнымъ звономъ. Онъ кричалъ, какъ ребенокъ, и раскаивался въ то же время въ своей слабости, тщетно стараясь подавить стоны. Тотъ, кричавшій внутри него, былъ другимъ человкомъ; онъ не зналъ его до сихъ поръ, и тотъ трусилъ и хныкалъ, не успокаиваясь, пока не выпьетъ полдюжины чашекъ жгучаго напитка изъ винныхъ ягодъ, который носитъ въ тюрьм названіе кофе.
      Отъ прежняго Рафаэля, призывавшаго смерть, какъ конецъ страданій, осталась одна оболочка. Новый Рафаэль, образовавшійся въ этой гробниц, съ ужасомъ думалъ о томъ, что со дня заключенія прошло уже четырнадцать мсяцевъ, и конецъ долженъ быть неизмнно близокъ. Онъ охотно согласился-бы провести еще четырнадцать мсяцевъ въ этих тяжелыхъ условіяхъ.
      Онъ сталъ подозрительнымъ, догадываясь о томъ, что роковой моментъ приближается. Онъ видлъ это по всему, по любопытнымъ лицамъ, заглядывавшимъ въ дверное оконце, по тюремному священнику, который сталъ приходить теперь каждый вечеръ, какъ будто эта душная камера была лучшимъ мстомъ для того, чтобы поболтать съ человкомъ и выкурить папироску. Видно, плохо дло!
      Ставившіеся ему вопросы были до нельзя подозрительны. Хорошій ли онъ христіанинъ? Да, батюшка. Онъ уважалъ священниковъ, a о семь его нечего и говорить: вс его близкіе пошли на защиту законнаго короля, потому что такъ приказалъ мстный священникъ. И для нагляднаго доказательства своей христіанской вры Рафаэль вытаскивалъ изъ подъ лохмотьевъ на груди засаленную связку образковъ.
      Тогда священникъ заговаривалъ съ нимъ объ Іисус, который былъ, правда, сыномъ Божіимъ, но очутился въ такомъ же положеніи, какъ онъ, Рафаэль. Это сравненіе приводило бднаго малаго въ восторгъ. Какая честь! Но несмотря на то, что это сходство льстило ему, Рафаэлю хотлось, чтобы оно осуществилось на дл какъ можно позже.
      Насталъ день, когда ужасная всть обрушилась на него, какъ громъ. Дло въ Мадрид было кончено. Смерть являлась, но съ большою скоростью – по телеграфу.
      Когда одинъ изъ чиновниковъ сказалъ Рафаэлю, что около тюрьмы бродитъ его жена съ дочерью, родившеюся во время его заключенія, и требуетъ свиданія съ нимъ, у Рафаэля не осталось больше сомнній. Если жена пріхала съ родины, значитъ, э_т_о близко.
      Его навели на мысль о помилованіи, и онъ бшено ухватился за эту послднюю надежду всхъ несчастныхъ. Разв другіе осужденные не добивались помилованія? Почему же онъ не добьется? Кром того, доброй сеньор въ Мадрид ничего не стоило даровать ему жизнь. Она должна была только дать свою подпись.
      И Рафаэль обращался ко всмъ офиціальнымъ лицамъ, посщавшимъ его изъ любопытства или по долгу службы, адвокатамъ, священникамъ и репортерамъ, и спрашивалъ ихъ, дрожа и умоляя, какъ будто они могли спасти его:
      – Какъ вы думаете, будетъ мн помилованіе?
      На слдующій день его должны были увезти въ родной городъ, связаннымъ и подъ охраной, какъ хорошее животное, которое гонятъ на бойню. Палачъ со своими принадлежностями ждалъ уже его на мст. Въ ожиданіи момента выхода Рафаэля изъ тюрьмы и въ надежд увидать его проводила цлые часы у воротъ тюрьмы его жена, смуглая крупная женщина, отъ которой несло дкимъ запахомъ скотнаго двора каждый разъ, какъ она шевелила своими пышными юбками.
      Она была какъ бы ошеломлена тмъ, что находится у тюрьмы. Въ ея безсмысленномъ взгляд выражалось больше изумленія, чмъ горя, и только, когда взглядъ ея останавливался на ребенк, прижатомъ къ высокой груди, изъ глазъ ея выкатывалось нсколько слезъ.
      Боже мой! Какой позоръ для семьи! Чуяло ея сердце, что этотъ человкъ кончитъ такимъ образомъ. Если бы хоть двочки не было на свт!
      Тюремный священникъ старался утшить ее, проповдуя покорность. Она могла еще встртиться вдовою съ человкомъ, который сдлаетъ ее еще счастливе. Это, повидимому, оживило ее, и она заговорила даже о своемъ первомъ жених, славномъ маломъ, который удалился изъ страха передъ Рафаэлемъ и подходилъ къ ней теперь въ город и на пол, точно желалъ сказать ей что-то.
      – Да, въ женихахъ не будетъ недостатка, – говорила она спокойно, со слабою улыбкою. – Но я – хорошая христіанка и, если у меня будетъ второй женихъ, то я хочу, чтобы онъ былъ такимъ, какъ Богъ велитъ.
      Замтивъ удивленный взглядъ священника и привратниковъ, она вернулась къ дйствительности и снова неестественно захныкала.
      Подъ вечеръ пришло извстіе. Помилованіе было дано. Королева, которую Рафаэль представлялъ себ окруженною тамъ въ Мадрид всми украшеніями и роскошью, которыя Господь Богъ хранитъ въ алтаряхъ, была тронута телеграммами и просьбами и продлила жизнь осужденнаго.
      Помилованіе вызвало въ тюрьм взрывъ бшенаго восторга, какъ будто каждый изъ заключенныхъ получилъ прощеніе и освобожденіе.
      – Радуйся, тетушка, – говорилъ священникъ жен помилованнаго. – Твоего мужа не убьютъ. Ты не будешь вдовою.
      Молодая женшина стояла нкоторое время молча, какъ будто боролась съ мыслями, которыя назрвали въ ея ум съ тупою медленностью.
      – Хорошо, – сказала она наконецъ спокойно. – А когда же онъ выйдетъ изъ тюрьмы?
      – Выйдетъ?… Да ты съ ума сошла. Никогда! Онъ долженъ еще радоваться, что жизнь его спасена. Его увезутъ въ Африку, и будучи молодымъ и сильнымъ, онъ можетъ прожить еще двадцать лтъ.
      Женщина впервые зарыдала отъ всей души, но это были слезы не печали, а отчаянія и бшенства.
      – Послушай-ка, – сказалъ священникъ въ раздраженіи: – вдь, ты гнвишь Госпрда Бога. Ему-же спасли жизнь, понимаешь ли? Онъ уже больше не присужденъ къ смертной казни. A ты еще недовольна?
      Женщина перестала плакать. Ея глаза засверкали ненавистью.
      – Хорошо… Его не убьютъ… Я рада этому. Онъ-то будетъ спасенъ, а я чтоже?
      И посл долгаго молчанія она добавила среди стоновъ, потрясавшихъ ея смуглое, страстное и грубо пахнувшее тло:
      – Осуждена теперь я, а не онъ.
 

 
      Въ десять часовъ вечера графъ Сагреда вошелъ въ свой клубъ на бульвар Капуциновъ. Лакеи бросились толпою принять отъ него трость, лоснящійся цилиндръ и роскошную мховую шубу; раздвшись, графъ предсталъ въ накрахмаленмой рубашк безупречной близны, съ гвоздикой въ петлиц и въ обычной, скромной, но изящной форм – черной съ блымъ – джентльмэна, пріхавшаго прямо съ обда.
      Въ клуб знали, что онъ разоренный человкъ. Состояніе его, обратившее на себя пятнадцать лтъ тому назадъ нкоторое вниманіе въ Париж, щедро разбрасывалось имъ за это время на вс четыре сторсны и теперь исчерпано. Графъ жилъ на остатки прежняго величія, подобно людямъ, потерпвшимъ кораблекрушеніе, которые, цпляясь за обломки, ждутъ въ смертельной тревог наступленія послдняго часа. Даже лакеи, юлившіе вокругъ него, точно рабы во фрак, знали о постигшемъ его несчасть и обсуждали его постыдное затрудненіе въ деньгахъ; но въ ихъ безцвтныхъ глазахъ, утратившихъ всякую выразительность изъ за постояннаго раболпства, не отражалось ни малйшей наглости. Графъ былъ такой важный баринъ! Онъ расшвырялъ свои деныи съ такой великосвтскою щедростью! Вдобавокъ онъ былъ настоящій аристократъ, a душокъ вковой знати обыкновенно внушаетъ нкоторое уваженіе многимъ гражданамъ, предки которыхъ создали революцію. Это былъ не какой-нибудь польскій графъ, живущій на содержаніи у важныхъ дамъ, и не итальянскій маркизъ, который мошенничаетъ въ игр, и не важный русскій баринъ, получащій нердко средства къ жизни отъ полиціи; это былъ г_и_д_а_л_ь_г_о, настоящій испанскій грандъ. Кто-нибудь изъ его предковъ былъ выведенъ можетъ быть въ С_и_д_, въ Р_ю_и Б_л_а_з_ или въ какой-нибудь другой пьес, дающейся на сцен во Французской Комедіи.
      Графъ вошелъ гь клубъ съ самымъ развязнымъ видомъ и высоко поднятою головою, привтствуя друзей и знакомыхъ хитрою, еле замтною улыбкою, въ которой отражались и надменность, и легкомысліе.
      Ему было подъ сорокъ лтъ, но его называли еще п_р_е_к_р_а_с_н_ы_м_ъ Сагреда; прозвище это быля дано ему давно ночными дамами отъ Максидеа и утренними амазонками изъ Булонскаго лса. Только легкая просдь на вискахъ и треугольникъ небольшихъ морщинокъ у угловъ глазъ говорили о непомрно быстромъ темп жизли, о перегрузк жизненной машины, пущенной полнымъ ходомъ. Но въ глубокихъ и задумчивыхъ глазахъ свтился еще огонь молодости, и они недаромъ заслужили ему со стороны друзей и подругъ прозвище мавра. Виконтъ де ла Тремизиньеръ, удостоенный академической преміи за статью объ одномъ предк графа – товарищ Конде – и пользовавшійся большимъ уваженіемъ среди антикваріевъ лваго берега Сены, спускавшихъ ему вс скверныя картины, которыя не находили сбыта другимъ покупателямъ, называлъ графа де-Сагреда В_е_л_а_с_к_е_с_о_м_ъ и былъ очень доволенъ тмъ, что смуглый, слегка зеленоватый цвтъ лица гранда, черные закрученные усы и глубокіе глаза давали ему возможность хвастнуть своимъ основательнымъ знаніемъ испанской живописи.
 
      Вс въ клуб говорили о раззореніи Сагреда съ нкоторымъ состраданіемъ. Бдный графъ! Отчего не выпадетъ ему на долю хорошее наслдство? Отчего не встртить ему американской милліонерши, которая влюбилась бы въ него и его титулъ? Надо сдлать что-нибудь для его спасенія.
 
      А онъ жилъ среди этого нмого, улыбающагося состраданія, не замчая его, закованный въ броню надменности, принимая за искреннее поклоненіе то, что было въ сущности симпатіей и состраданіемъ. Къ тяжелымъ ухищреніямъ приходилось ему прибгать, чтобы удерживаться на прежней высот положенія; онъ воображалъ, что обманываетъ окружающихъ, на самомъ же дл обманывалъ лишь самого себя.
      Сагреда прекрасно отдавалъ себ отчетъ вь своемъ положеніи и не возлагалъ никакихъ надеждъ на будущее. Вс родственники, которые могли вывести его изъ бды своевременнымъ завщаніемъ, сдлали это уже много лтъ тому назадъ, сойдя съ жизненной сцены. Т_а_м_ъ в_н_и_з_у не оставалось никого, кто могъ бы вспомнить о немъ. У него были въ Испаніи только дальніе родственники, важные гранды, связанные съ нимъ не столько узами любви, сколько историческимъ именемъ. Онъ былъ съ ними на ты, но не могъ ожидать отъ нихъ ничего кром добрыхъ совтовъ и порицанія по поводу сумасшедшаго расшвыриванія денегъ. Все было кончено. Богатый багажъ, съ которымъ Сагреда пріхалъ пятнадцать лтъ тому въ Парижъ, сгорлъ за это время въ яркомъ блеск. На его мызахъ въ Андалузіи съ большими фермами и табунами давно перемнился этотъ расточительный и никогда не показывавшійся владлецъ, котораго тамъ почти не знали. За мызами перешли въ чужія руки огромныя хлбныя поля въ Кастиліи, рисовыя – въ валенсійской провинціи, помстья въ сверной Испаніи, все царсгвенное имущество стариннаго графскаго рода Сагреда, не считая наслдствъ отъ разныхъ тетушекъ – набожныхъ старыхъ двъ – и отъ другихъ родственниковъ, умершихъ отъ старости въ своихъ фамильныхъ дворцахъ.
      Парижъ и лтнія купанья или воды поглотили это вковое состояніе въ нсколько лтъ. На долю п_р_е_к_р_а_с_н_а_г_о Сагреда остались посл раззоренія только воспоминанія о его шикарной связи съ двумя модными актрисами, печальныя улыбки дюжины видныхъ свтскихъ дамъ, забытая слава нсколькихъ дуэлей, недурная репутація смлаго, хладнокровнаго игрока и бойкаго фехтовальщика, непримиримаго въ длахъ чести.
      Онъ жилъ на счетъ славы своего прежняго величія, влзая въ долги у разныхъ ростовщиковъ, врившихъ, на основаніи предыдущихъ примровъ, въ возможность возстановленія его состоянія. "Судьба ршена", говорилъ себ графъ. Когда послдніе рессурсы будутъ исчерпаны, онъ приметъ окончательное ршеніе. Но лишать себя жизни?… Это никогда. Такіе люди, какъ онъ, лишаютъ себя жизни только изъ-за долговъ чести или карточныхъ. Его славные и знатные предки должали огромныя суммы людямъ, стоявшимъ много ниже ихъ, и всетаки не думали прибгать къ самоубійству. Когда кредиторы закроютъ передъ нимъ двери и ростовщики станутъ грозить скандаломъ и судомъ, графъ Сагреда сдлаетъ надъ собою усиліе и разстанется съ пріятною жизнью въ Париж. Среди его предковъ были колонизаторы и военные. Онъ могъ поступить въ иностранный полкъ въ Алжир или ухать въ Америку, завоеванную его ддами, чтобы, верхомъ на лошади, пасти огромныя стада въ южной части Чили или въ безпредльныхъ равнинахъ Патагоніи.
      Несмотря на приближеиіе страшной мииуты, эта тяжелая и азартная жизнь, вынуждавшая его постоянно лгать, была лучшимъ періодомъ его существованія. Изъ послдней поздки въ Испанію, предпринятой съ цлью ликвидаціи остатковъ состоянія, онъ вернулся съ женщиною – провинціальною барышнею, ослпленною блескомъ важнаго гранда; къ ея пылкой и покорной любви примшивалось въ сильной степени преклоненіе передъ нимъ. Женщина!… Сагреда впервые понялъ истинное значеніе этого слова; до сихъ поръ оно было для него почти пустымъ звукомъ. Теперешняя подруга его была настоящею женщиною, тогда какъ дамы, наполиявшія до сихъ поръ его жизнь, нервныя и вчно недовольныя, съ искусственною улыбкою и сладострастными ухищреніями, принадлежали къ другому роду человческому.
      И вотъ когда въ его существованіи появилась истинная женщина, деньги ушли навсегда!… Какъ только пришло несчастье, явилась любовь! Сильно страдая изъ-за потери состоянія, Сагреда жестоко боролся, чтобы поддержать вншній блескъ. Оиь оставался на прежней квартир, не сокращая расходовъ, поднося своей подруг такіе же подарки, какъ своимъ прежнимъ пріятельницамъ, и радуясь, почти какъ отецъ, дтскому изумленію и наивной признательности бдной женщины, ослпленной пышнымъ блескомъ Парижа.
      Сагреда тонулъ все глубже и глубже, но съ устъ его не сходила веселая улыбка; онъ былъ доволенъ самимъ собою, своею теперешнею жизнью и пріятною мечтою, которая должна была быть послднею, но все не прекращалась благодаря какому-то чуду. Судьба, которая отвернулась отъ него въ послдніе годы, поглотивъ въ Монте-Карло, Остенде и большихъ клубахъ на бульварахъ остатки его состоянія, ршила, повидимому, помочь ему теперь, сжалившись надъ его новою жизнью. Каждый вечеръ, пообдавъ съ подругою въ модномъ ресторан, онъ оставлялъ ее въ театр и отправлялся въ свой клубъ, единственное мсто, гд судьба улыбалась ему. Игра шла по маленькой. Только нсколько партій въ ecarte съ близкими пріятелями, друзьями юныхъ лтъ, которые продолжали вести веселый образъ жизни, благодаря своему крупному состоянію или женитьб на богатыхъ двушкахъ, и сохранили отъ прежнпхъ временъ привычку бывать въ почтенномъ клуб.
      Какъ только графъ садился съ картами въ рукахъ противъ одного изъ этихъ пріятелей, судьба начинала привтливо улыбаться ему, а они усердно проигрывали, приглашая его каждый вечеръ играть и какъ бы установивъ между собою очередь для проигрыша. Правда, разбогатть отъ этихъ выигрышей нельзя было; это были то десять, то двадцать пять золотыхъ; нсколько разъ только Сагреда ушелъ изъ клуба съ сорока золотыми въ карман. Но эти почти ежедневныя поступленія давали ему возможность затыкать дырки въ великосвтскомъ существованіи, которое грозило рухнуть въ одинъ прекрасный день, и окружать подругу вниманіемъ и комфортомъ, а также поддерживали въ немъ надежду на будущее. Почемъ знать, что ждетъ его впереди?
      Увидя въ одной изъ гостиныхъ виконта де ла Тремизиньеръ, графъ улыбнулся съ выраженіемъ дружескаго вызова.
      – Желаете сыграть?
      – Какъ угодно, дорогой В_е_л_а_с_к_е_с_ъ!
      – По пяти франковъ за семь очковъ, чтобы не зарваться. Я увренъ, что выиграю. Судьба на моей сторон.
      Партія началась при скромномъ свт электрическихъ свчей, въ удобной комнат съ мягкими коврами и тяжелыми драпировками.
      Сагреда выигрывалъ непрерывно, какъ-будто фортун доставляло удовольствіе доставлять ему побду въ самыхъ затруднительныхъ и неудачныхъ положеніяхъ въ игр. Самыя карты были тутъ не при чемъ. Если даже у него не было козырей, и остальныя карты оказывались неудачными, то партнеръ всегда оказывался въ еще худшемъ положеніи, и выигрышъ неизмнно выпадалъ на долю графа.
      Передъ нимъ лежало уже двадцать пять золотыхъ. Одинъ товарищъ, бродившій со скучающимъ видомъ по гостинымъ клуба, остановился у карточнаго стола, заинтересовавшись партіей, Сперва онъ постоялъ около Сагреда, затмъ перешелъ къ виконту, которому это сосдство за спиною, повидимому, дйствовало на нервы!
      – Но этоже безуміе! – вскор воскликнулъ новый пришелецъ. – Вы же не пользуетесь лучшими картами! Вы откладываете козыри и играете только самыми скверными картами. Какъ глупо!
      Больше онъ ничего не усплъ сказать. Сагреда бросилъ карты на столъ. Лицо его покрылось зеленоватою блдностью. Глаза непомрно расширились и устремились на виконта. Затмъ онъ всталъ.
      – Я понялъ, – произнесъ онъ холодно. – Разршите мн удалиться.
      И нервнымъ движеніемъ руки онъ толкнулъ въ сторону друга горку золотыхъ монетъ.
      – Это ваше.
      – Но что вы, дорогой В_е_л_а_с_к_е_с_ъ?… Что вы Сагреда?… Позвольте мн объяснить вамъ, графъ…
      – Достаточно, кабальеро. Повторяю вамъ, что я понялъ.
      Въ глазахъ его вспыхнула яркая искра, какъ случалось иногда прежде, когда, посл краткихъ споровъ или оскорбительнаго слова, онъ поднималъ перчатку въ знакъ вызова.
      Но это враждебное выраженіе мигомъ исчезло изъ его глазъ. На губахъ появилась любезная улыбка, отъ которой морозъ пробиралъ по кож,
      – Я крайне признателенъ вамъ, виконтъ. Подобныя услуги никогда не забываются… Еще разъ благодарю васъ.
      И онъ поклонился съ надменнымъ видомъ и вышелъ изъ комнаты, гордо выпрямившись, какъ въ т времена, когда состояніе его было еще нетронуто.
 

* * *

 
      Графъ Сагреда идетъ по бульвару въ распахнутой шуб. Публика выходитъ изъ театровъ; женщины порхаютъ съ одного троттуара на другой; на улицахъ проносятся ярко освщенные автомобили, въ которыхъ мелькаютъ перья, бриліанты и блыя открытыя шеи; газетчики выкрикиваютъ свой товаръ; на фасадахъ высокихъ домовъ вспыхиваютъ и гаснутъ огромныя электрическія вывски.
      Испанскій грандъ, гидальго, потомокъ знатныхъ кабальеросовъ изъ С_и_д_а и Р_ю_и Б_л_а_за идетъ противъ людского теченія, прокладывая себ путь локтями, торопясь впередъ, но не зная, куда онъ идетъ, и не отдавая себ отчета въ томъ, гд находится.
      Длать долги!… Ладно. Долги не безчестятъ дворянина. Но получать милостыню? Въ минуты черныхъ мыслей его никогда не пугала перспектива вызвать въ людяхъ презрніе своимъ крахомъ, увидть, что они отвертываются отъ него, спуститься до низшихъ ступеней и потонуть среди подонковъ общества. Но внушать людямъ состраданіе!…
      Къ чему эта комедія? Ближайшіе друзья, улыбавшіеся ему попрежнему, поняли тайну его положенія и сговорились изъ жалости подавать ему по прежнему, милостыню, длая видъ, что играютъ съ нимъ. Тяжелая тайна стала извстна и остальнымъ знакомымъ и даже лакеямъ, которые продолжали низко кланяться ему по старой привычк. А онъ, бдный обманутый, вращался въ высшемъ свт, съ видомъ грансеньора, непреклонный и важный среди угасшаго величія, точно трупъ легендарнаго полководца, который хотлъ одерживать побды и посл смерти, верхомъ на кон.
      Прощай, графъ де Сагреда! Потомокъ славныхъ воиновъ и вице-королей можетъ служить безымяннымъ солдатомъ въ отряд бандитовъ и отчаянныхъ людей, можетъ быть авантюристомъ въ двсрвенныхъ земляхъ и убивать людей ради добыванія средствъ къ жизни, можетъ даже безстрашно смотрть на крушеніе своего имени и славнаго прошлаго предъ лицомъ судьи… но жить на жалость близкихъ!…
      Прощайте навсегда, послднія иллюзіи! Графъ забылъ о подруг, которая ждетъ его въ одномъ ночномъ ресторан. Она исчезла изъ его памяти, какъ будто онъ никогда не видалъ ея, какъ будто она никогда не существовала. Онъ забылъ обо всемъ, что скрашивало его жизнь еще нсколько часовъ тому назадъ. Только позоръ сопровождаетъ его, и съ каждымъ шагомъ воскресаетъ въ немъ что-нибудь умершее – то воспоминаніе о предкахъ, то расовый предразсудокъ, то фамильная гордость, надменность, честолюбіе, непреклонность, все, что дремало въ немъ и, пробудившись теперь, тснитъ его грудь и путаетъ мысли въ голов.
      Какъ смются должно быть люди за его спиною, въ тоже время жаля его!… Теперь онъ идетъ быстре, словно знаетъ, куда направить шаги, и иронически бормочетъ въ безсознательномъ возбужденіи, какъ будто разговариваетъ съ кмъ-то, кто бжитъ за нимъ и старается догнать его.
      – Очень благодаренъ! Очень благодаренъ!
      На разсвт два выстрла подняли на ноги публику въ одной гостиниц близъ СееЛазарскаго вокзала – отеля съ сомнительной репутаціей, гд свободно находятъ пріютъ парочки, только что познакомившіяся на улиц.
      Отельная прислуга нашла въ одномъ номер господина во фрак; черепъ его былъ прострленъ и изъ отверстія вылилась струя крови, оставившая на полосатомъ ковр змящійся слдъ, въ черныхъ туманныхъ глазахъ этого человка свтилась еще жизнь. Но нжный образъ подруги не отражался въ нихъ. Его послдняя мысль, оборванная смертью, принадлежала друзьямъ, погубившимъ его своею жалостью и оскорбившимъ его великодушнымъ, но необдуманнымъ состраданіемъ.
 

 
      Въ два часа ночи кто-то позвалъ у двери домика:
      – Антоніо, Антоніо!
      И Антоніо соскочилъ съ кровати. Это былъ его кумъ, товарищъ по рыбной ловл, звавшій его, чтобы отправиться въ море.
      Онъ мало спалъ эту ночь. Еще въ одиннадцать часовъ вечера онъ разговаривалъ со своей бдной женой Руфиной, которая безпокойно ворочалась въ кровати, разсуждая съ нимъ о длахъ. Хуже они не могли идти! – Вотъ такъ лто! Въ предыдущее лто тунцы плавали по Средиземнему морю огромными стадами. У всхъ были деньги – Божіе благословеніе, – и т, которые вели трезвый образъ жизни и длали сбереженія, освободились отъ положенія простыхъ работниковъ, купивъ себ лодку для рыбной ловли за свой собственный счетъ.
      Маленькій портъ былъ полонъ лодокъ. По ночамъ его занимала цлая флотилія, и лодки еле могли двигаться отъ недостатка мста; но съ увеличеніемъ числа лодокъ явился недостатокъ въ рыб.
      Сти вытаскивали только водоросли или мелкую рыбешку. Тунцы ходили въ этомъ году другимъ путемъ, и никому не удавалось поймать ни единой штуки.
      Руфина была подавлена такимъ положеніемъ вещей. Дома не было денегъ. Они задолжали въ булочную и въ лавку и прижимистый сеньоръ Томасъ, дававшій всей деревн деньги въ долгъ и распоряжавшійся въ ней, какъ хозяинъ, постоянно мучилъ ихъ угрозами на случай, если они не отдадутъ ему хотя бы части тхь пятидесяти дуро {Дуро – испанская монета (около 1 р. 80 к.).} съ процентами, которые онъ ссудилъ имъ для окончанія красивой и быстроходной лодки, поглотившей вс ихъ сбереженія.
      Во время одванія Антоніо разбудилъ сына, девятилтняго юнгу, который сопровождалъ его въ море и работалъ, какъ взрослый.
      – Посмотримъ, будете-ли вы сегодня счастливе, – прошептала жена, лежа на кровати. – Вы найдете въ кухн корзину въ.провизіей. Вчера мн уже не поврили въ лавк въ долгъ. О, Боже! Какая собачья судьба!
      – Молчи, жена. Mope зло, но Господь Богъ поможетъ намъ. Какъ разъ вчера нсколько человкъ видли одного тунца, который плылъ одиноко, тяжелаго стараго тунца. Что, если мы поймаемъ его… Выручимъ no крайней мр шестьдесятъ дуро.
      Рыбакъ кончилъ одваться, думая объ этойтогромной рыб, которая отдлилась отъ своего стада и возвращалась въ силу привычки въ т же воды, что въ прошломъ году.
      Антоньико уже стоялъ, готовый къ отъзду съ серьезнымъ и довольнымъ видомъ ребенка, зарабатывающаго хлбъ въ томъ возраст, когда другіе играютъ. На плеч его была корзина съ провизіей, а въ одной рук корзинка съ мелкой рыбешкой, лучшей приманкой для тунцовъ.
      Отецъ съ сыномъ вышли изъ лачужки и направились по берегу къ набережной рыбаковъ. Кумъ ожидалъ ихъ въ лодк, готовя парусъ.
      Флотилія шевелилась въ темнот, покачивая своимъ лсомъ мачтъ. По ней бгали черные силуэты экипажа. Тишина нарушалась ударами падающихъ на палубу снастей, скрипомъ блоковъ и веревокъ. Паруса разввались въ темнот, словно огромныя простыни.
      Деревушка подходила къ самому морю со своими прямыми улицами и блыми домиками, гд ютились лтомъ вс т семьи, которыя прізжали изъ глубины страны на морскія купанья. Около мола огромное зданіе сверкало ярко освщенными окнами, похожими на горящія печи, и бросало лучи свта на безпокойную воду.