Кладбище? Пожалуй, слишком громко сказано. Несколько могил, заваленных снегом, которые почти неразличимы среди заиндевелых деревьев. Кладбище похоже на маленький сквер в зимнем уборе, словно чудом заброшенный сюда, как можно дальше от городских улиц. Сразу же бросаются в глаза следы запустения. Ограда разрушена. Калитка висит на одной петле. Между крестами свободно гуляет ветер.
      Фрич семенит впереди, то и дело оглядываясь. За мной идет Домбал с пистолетом. Снег хрустит. Разрывая тишину, потрескивают деревья, прихваченные морозом. Фрич останавливается.
      - Вперед, Фрич, дальше. К первым могилам. Мы проходим мимо упавшего надгробия, заметенного снегом. Я выразительно смотрю на Домбала. Он кивает. Идем правильно. За нами сияют окна замка. Его контуры расплываются в мириадах танцующих снежинок. Лицо у меня холодное, как металл. Фрич снова останавливается. Его надо то и дело подгонять. Переступаем через полуистлевший остов большой сосны. Голые ветки торчат вверх, как замерзшие руки.
      - Там дальше уже нет ничего, - говорит Фрич почти у самого моего уха, поскольку ветер завыл с удвоенной силой.
      Мы вышли из-под сосен. Перед нами простирается ровная белизна, резко переходящая в черноту беззвездного неба.
      - Вы хорошо знаете кладбище? - кричу я Фричу.
      Он кивает головой. На нем баранья шапка, и он в ней похож на крестьянина из глухой деревни. Домбал светит нам под ноги.
      - Чья могила? -спрашиваю Фрича. На крайнем надгробии лишь простой каменный крест.
      - Матеуша Колбача, герр гауптман. Он когда-то лежал в городском костеле святого Якуба, как говорил мой дедушка, но после Реформации останки перевезли сюда. Наверное, католиков выкинули из собора.
      - Понятно. А эта?
      - Иоганна.
      - Самоубийцы?
      Фрич кивает бараньей шапкой.
      С третьего надгробия приходится сметать снег. Высеченные на камне буквы время превратило в едва понятные иероглифы.
 

 
      Так!.. Опять та же дата. И Бакула говорил, что Анна Хартман умерла в один день с сыном, в тот день, когда на Колбацкой скале появился благородный Шимон.
      Дальше только женские имена: Мария, Гертруда и Вильгельмина. Потом мужчины: Франц Теодор, Хельмут Фрейхер, Сигизмунд Берндт Олдарик фон цу Кольбатц. Семнадцатый век, начало восемнадцатого, имена все длиннее, звучат крайне аристократично, словно цитаты из родословной книги. В девятнадцатом веке сплошь пошли одни полковники:
      Joachim Arnold von und zu Colbatz, Oberst d. Pommerellen Gardeuhalenenregiment 21 fiel f #252;r Kaiser und Vaterland im Schlacht gegen Franzosen bei Aachen 16 Juli 1814.
      У каждой могилы Фрич останавливается в выжидательной позе, каждый раз тянется рукой к своей бараньей шапке, но, смущенный, тут же опускает руку и засовывает в карман телогрейки. Его глаза, за очками в проволочной оправе, слезятся от резкого ветра.
      - Далеко еще? - спрашиваю я Домбала.
      - Господин Каспар фон Кольбатц лежит несколько дальше, - с лихорадочной поспешностью отвечает Фрич.
      Снег с потревоженной ветки летит мне прямо в лицо. Перехватывает дыхание. Немец меня отряхивает. Он услужлив и очень испуган.
      - Фрич, - говорю ему, - вам надо было надеть резиновые сапоги.
      - А где их взять, герр гауптман? Нам спецодежду не выдают! - кричит он сквозь ветер.
      Мы останавливаемся у надгробия, изображающего якорь, верхняя часть которого переходит в крест, оплетенный цепью. Она настолько тесно обвивает камень, что кажется, именно ее железные объятия заставили его потрескаться.
      - Здесь похоронен капитан Харт, а дальше уже ничего нет.
      Фрич тянет меня за рукав. Я делаю шаг назад, и нога упирается в каменную плиту, лежащую поперек тропинки. Тоненький слой снега покрывает камень. Фрич тянет меня, словно ему очень не терпится домой. Я отступаю к кустам можжевельника, туда, откуда мы сегодня вынули гроб с телом Арнима фон Кольбатца. Над развороченной землей торчит покосившийся сосновый крестик. Фрич бежит прямо к замку.
      - Стойте, Фрич, сначала поднимите эту плиту.
      Я дважды кричу ему под баранью шапку, он разводит руками. Делает вид, что не понимает. Лигенза подталкивает его стволом револьвера-автомата. Это помогает. Но у старика не хватает сил даже сдвинуть плоский камень, и мы наваливаемся на него все вместе. Он подается не сразу. Под плитой - свежий снег. Домбал кричит что-то непонятное. Я отвечаю ему кивком головы. Это как раз и есть надгробие, которое недавно упало.
      - …просто как спичка! - кричит Домбал.
      Я упираю плиту в пузатый камень на могиле Харта и свечу фонарем.
 

 
      Гашу фонарь и закрываю глаза. Слышу, как Домбал говорит на плохом немецком языке, а Фрич в чем-то оправдывается. Ветер глушит звуки и искажает слова. Но я и не пытаюсь хоть что-либо услышать и понять. Повторяю про себя только одно слово, которое прочитал на надгробии: «Бакула… Бакула…» Надпись готическая, совсем отчетливая. Читаю ее уже в десятый раз, потом ногой разгребаю снег в изголовье могилы. Под его тонким слоем комья замерзшей глины. Как будто тут недавно копали. Домбал все еще препирается с немцем.
      - Фрич, кто здесь лежит?
      - Та полька.
      - Жена капитана Харта? - кричу сквозь ветер.
      - Так точно, герр гауптман!
      Я отдаю приказ возвращаться. Домбал о чем-то спрашивает, но мне не хочется ему отвечать. «Ба-ку-ла»… Не какая-нибудь там непонятная «бакула», но - Бакула. Обычная польская фамилия: «Бакула». Слово растет, гремит, бьется в мозгу. Портрет Анны Хартман, рыжеволосой купчихи с Паненской улицы, дом № 34 вдруг оживает. И я уже вполне отчетливо чувствую, что именно эта женщина приведет меня к самым истокам колбацких загадочных убийств.
      Оглядываюсь на кладбище. Сосны маячат в снежном мареве. Больше ничего не видно.
 

 
      - Домбал!
      Поручик срывается с кресла. Вся его фигура выражает крайнюю степень усталости. Он жмурит глаза, пальцами пытается поднять непослушные веки.
      - Домбал, вы сейчас же поедете в Голчевицы и вызовете по телефону Краков…
      - В это время? - удивляется Домбал.
      - …Через час они вам должны передать то, что разыщут в милицейском досье. Часа им вполне достаточно. Скажете дежурному, что прежде всего нужно выяснить, не менял ли когда-либо Марек Бакула фамилии. Они любят такие вещи фиксировать. Ага, еще одно. Разбудите в Голчевицах местного ксендза и спросите…
      - В это время! Но инструкции запреща…
      - Отстаньте, Домбал! Хорошо? Спросите священника, действительно ли в пятницу было заседание церковного комитета. Если через час вы привезете мне весь этот компот, клянусь вам, что в шесть утра мы уедем домой и всю дорогу будем спать, как дети. А сейчас пришлите мне Лигензу. По дороге проверьте посты. И чтобы никто не вылезал из своих комнат.
      Домбал козыряет с унылым видом. Через пять минут слышу чихание автомобильного мотора. В окне мелькает и исчезает свет фар. Лигенза входит в расстегнутом мундире. Галстук висит на его шее, как петля удавленника. Падает в кресло. Словом, он держит себя так, как обычно, когда мы остаемся наедине. Мы работаем вместе шестой год и в неслужебной обстановке называем друг друга по имени. Брудершафт - и я вспоминаю об этом не без умиления - заменила нам операционная палата, где из нас извлекли пули. Мы их получили в один и тот же день, в одну и ту же минуту, Лигенза в бедро, а я - стыдно сказать - в ягодицу.
      - Ужинал?
      - Какой там ужин, - Лигенза машет рукой. - Их кухарка тоже не в себе. Первое - растрепа. Второе - все время читает молитвы за спасение моей души. Третье - пугает. Ты слышал об этой комнате? - спрашивает он серьезно,
      - Слыхал. Ерунда.
      - Видел?
      - Ничего не видел.
      - А я видел.
      - Глупости. Не морочь мне голову всяким бредом.
      - Ну и пусть! А такой кухарке я бы дал отставку.
      - Что ты видел?
      Лигенза встает с кресла, затягивает галстук и застегивает мундир. Ощупывает кобуру с пистолетом.
      - Всех типов проверил. Сидят по своим комнатам. Бакула слушает пластинки. Какие будут указания?
      - Лигенза! Что ты видел?
      - Ничего. Мне привиделось.
      - Лигенза! Хорошо. Не хочешь - не говори, Но нужно, чтобы ты там посидел.
      - Где?
      - Там, - я показываю на потолок.
      - Бред собачий…
      - Приказ.
      Лигенза трет лоб. Долго думает.
      - Может, это человек? - спрашивает он очень тихо.
      - Ты веришь в привидения?
      - Нет.
      - Так, значит, человек. Можешь идти. Я не выйду из этой комнаты. Здесь все слышно, - успокаиваю я сержанта, который стоит, наклонив голову, и словно прислушивается к шагам невидимого мне человека. - Пришли сюда пани Ласак.
      - Послушай… Если он начнет брыкаться, то… - Лигенза кладет руку на кобуру.
      - Да, - отвечаю сухо. Мне уже все равно. Я должен его иметь. Должен. Не могу больше блуждать в темноте по остывшим следам.
      - Холера, а не дом! - Лигенза громко хлопает дверью.
      В последнем утверждении содержится вся житейская философия сержанта, который не выносит иррационализма. Я знаю, что он предпочел бы сидеть в засаде, ехать пятьсот километров на телеге, стрелять, арестовывать, делать обыск, надевать наручники, но не красться на цыпочках в подбитых железом ботинках. Слышу его осторожные шаги наверху и легкий шорох отодвинутого стула.
      - Вы меня звали?
      Черная фигура пани Ласак появляется в дверях.
      - Прошу меня извинить за то, что вызвал вас так поздно. Вы уже спали? - стараюсь быть вежливым.
      - Этой ночью никто не уснет, - отвечает кухарка. - А чего вы еще хотите? Ваш милиционер сказал, что меня уже больше не будут тягать.
      - Я вынужден вас тягать, как вы изволили выразиться, поскольку вы обманули милицию.
      - О! Обманула! Я верующая католичка.
      - Возможно, пани Ласак, возможно. Но вы мне сказали, что немца после смерти видели только мельком. Милиционеру, который делал у вас обыск, вы заявили совсем другое: что вы якобы видели только, как Бакула и Фрич несли гроб. Фрич же утверждает, что застал вас здесь, в салоне, когда вы наклонились над трупом.
      - Ну и что? Я их с гробом встретила на лестнице, а не в салоне.
      - Неправда. Ночью вы все собрались в салоне. Вы сами сказали милиционеру.
      - Не помню.
      - Так я вам напомню. Первый раз вы мне сказали, что видели покойника, даже довольно точно показали, как он лежал. Головой, дескать, у кресла, ногами к камину. Припоминаете?
      - Нет.
      - Напомню вам еще кое-что. Вы мне сказали, что не присутствовали здесь, когда тело клали в гроб. Пани Ласак, если вы верующая католичка, зачем вы лжете?
      - Вы же не ксендз.
      - Хорошо. Если вы не хотите признаться, что видели немца после смерти, я спрошу о другом. Куда делись часы покойного?
      - Не знаю.
      - Тогда я вам скажу. Вы украли часы. Видите? - Я беру ее левую руку. - На том месте я сейчас еще заметен след. Вы допустили небольшую ошибочку, пани Ласак. Немецкие браслеты к часам не обязательно бывают золотыми. Их делают и из фальшивого золота. А эта дешевка оставляет след, если рука чуть вспотеет. Теперь вы меня поняли? Давайте сюда часы,
      Я протягиваю руку. Пальцы пани Ласак трясутся как в лихорадке.
      - У меня их нет.
      - Я прикажу арестовать вас по обвинению в краже,
      - Нету их у меня. Я положила их на стол. В той комнате, О н их забрал с е б е.
      - Кто?
      - О н.
      Знаю, что сейчас наступит кульминационный момент всей нашей беседы. Выхожу в соседнюю комнату, где дремлет Куницки. Беру небольшой сверток. Ласак смотрит на мои руки так, словно я вот-вот, прямо на ее глазах, материализую из ничего немецкие часы из фальшивого золота.
      - Пани Ласак, это чья куртка? - я показываю ей старье, обнаруженное в сумке юной Труды Фрич.
      Ласак удивленно открывает рот, потом глубоко вздыхает с явным облегчением.
      - Германа.
      - Вы уверены?
      - Я не вру. Можно уйти?
      - Нет, - говорю я раздраженно.
      Дверь приоткрывается, и я вижу серую как пепел физиономию Лигензы. Сержант проскальзывает в комнату как-то боком, приближается ко мне, еле переставляя ноги, после чего хватается за подлокотник кресла.
      - Был. Я его видел.
      Пани Ласак судорожно крестится.
      - Ерунда! - кричу я.
      - Если кто не верит, тот никогда не увидит, - шепчет Ласак, уставившись на сержанта.
 

 
      Согласно донесению сержанта Лигензы появление неопознанного субъекта в комнате со стульями произошло при следующих обстоятельствах. Через полчаса после того, как наблюдатель занял свой пост у фронтальной стены комнаты, за высокой спинкой стула, он услышал примерно на расстоянии пятнадцати метров от себя (длина комнаты двадцать два метра) шорох шагов. Ждал, пока субъект приблизится на расстояние, удобное для идентификации. Света не зажигал. В комнате было совсем темно, окна задернуты плотными шторами.
      - О н о было черным, - говорит Лигенза. - Лица я не видел. Может, и человек. Вроде похож на человека. По фигуре. Я хотел, чтобы он подошел поближе. Подошел. Я стал нервничать, что не смог зажечь фонарь. Не нашел кнопки. Услышал треск. Похоже, как зажгли спичку. Тут я засветил фонарь, смотрю - никого нет. Больше я туда не пойду, - заканчивает свой рассказ Лигенза.
      Пани Ласак все время крестится.
      - Я вам говорила, пан начальник, что с ним лучше не связываться. Он сейчас злой.
      - Почему злой? - Я бью кулаком по голове грифа, которая украшает подлокотник кресла.
      - Потому злой, что начал ходить. Не может усидеть на месте. Он уже один раз так начал ходить. Перед тем как убил этого немца. И еще убьет.
      - Куда вы положили часы?
      - На стол. Туда, где нет седьмого прибора. На е г о место. Подумала про себя, что если ему понадобился тот немец, значит к часы надо отдать. Не то сам возьмет. Правда?
      - Идите спать. А ты, Лигенза, - за мной. Вставай.
      - Гражданин капитан…
      - Вставай, черт побери! Говорю я или нет?! Вставай…
      Он вскакивает, сует пистолет за пояс, послушно идет за мной, оглядываясь на пани Ласак. Она стоит в дверях своей кухни и осеняет нас крестным знамением.
      Каждый шорох усиливается воображением. Только ветер здесь вполне реален, хотя?.. Яркий луч фонаря блуждает по стульям, по столу, по стенам, по буфету чуть ли не десятиметровой длины. Пусто. Пахнет затхлостью и грибами.
      - Где он стоял?
      - Тише…
      - Почему «тише»? - кричу я на Лигензу. - Совсем спятил? Где он стоял?
      - Не знаю. Я говорил, что услышал шорох, потом увидел что-то в дверях. Большое и черное. Как будто я знаю что… Наверное, он был у стола. Между буфетом и столом.
      - Хорошо, - отвечаю я и приказываю Лигензе осмотреть пол.
      Сержант ползает на четвереньках, сопит и фыркает. Нас обоих начинает душить ужасающий кашель. Пыль забила нос, горло, легкие. Лигенза постепенно приходит в себя. Сейчас он здесь уже не один.
      - Прямо как в кино…
      - Может, ты все-таки помолчишь? А?
      Лигенза начинает что-то насвистывать. Через некоторое время докладывает, что других следов, кроме тех, которые оставили здесь мы, когда шли с Фричем в башню, не обнаружено. Цепочка наших следов отпечаталась на пыльном полу.
      - Лигенза, - спрашиваю я, закуривая сигарету. - Может, он смылся в те маленькие дверцы, потом в коридорчик?
      - Кто?
      - Тот тип.
      - Нет. Он сперва вошел в большую дверь. Я даже слышал, как щелкнул замок. Потом просто стоял. И все.
      - Треск? Короткий? Долгий? Громкий?
      - Как зажигают спичку. Я же тебе говорил.
      - Докурим сигареты и пойдем в башню.
      - Я останусь.
      - Пойдем вдвоем. Ты первый пойдешь.
      - Ты, значит, думаешь, что он все-таки где-то здесь?
      - Лигенза!
      - А? Значит, думаешь, что он на самом деле есть?
      - Закури еще.
      - Не хочу.
      - На, закури.
      - Надоело мне курить. Не обедал я сегодня.
      - Помолчи немного. Закури сигарету и пускай дым по полу.
      - Ты что, спятил?
      - Хватит! Делай, что тебе говорят…
      Лигенза проявляет удивительное послушание. Покорно дымит и глазеет на меня, совершенно не понимая, зачем это нужно. Я зажигаю спички одну за другой и слежу за табачным дымом, который клубится по полу. Крайне любопытное явление! Дым вроде бы должен тянуться в нашу сторону, поскольку от окон веет ужасным сквозняком. А он стелется против воздушной тяги. Явно в сторону окна. С ума можно сойти в этом доме!
      - Лигенза, давай твои спички, мои кончились. И посвети сюда фонарем. Сигарету можешь погасить.
      Я подношу зажженную спичку к дверцам буфета примерно в сантиметре от пола. Пламя начинает бешено метаться, его язычок рвется в мою сторону.
      - Теперь поднеси спичку сюда. - Я показываю Лигензе на еле заметную трещину в дверцах буфета. Пламя тут же гаснет.
      - Ничего не понимаю, - говорит сержант.
      - Я тоже. Беги вниз за инструментами.
      Буфет большой и черный. Метров десять в длину и полтора в высоту. Не то шкаф, не то буфет. Антикварная штучка. Мои пальцы скользят по еле ощутимым отверстиям в дереве: это поработал шашель. Зачем был нужен этот шкаф? Наверное, в нем держали столовые сервизы.
      Лигенза громко топочет башмаками по лестнице. Может, перестал бояться, а может, наоборот: чтоб не страшно было. Бросает мне ящик с инструментами. Я закрепляю на рукоятке отмычку, плоскую, № 1, чтобы проверить устройство замка. Мне становится невыносимо смешно.
      - Что случилось? - изумляется Лигенза.
      - Здесь нет замка. Фальшивый.
      - Черта лысого… - ругается сержант. Берет в зубы фонарь и сантиметр за сантиметром ощупывает щель между дверцами. Пробует действовать долотом. Ничего не выходит.
      - Натуральная липа. Такой здоровый, а липа, - говорит Лигенза и прислоняется плечом к дверцам буфета. И тут мы слышим треск, словно кто-то ломает палку. Я бросаюсь на Лигензу и зажимаю ему рот рукой. Его крик едва прорывается сквозь мои дрожащие пальцы. Нам в лицо ударяет холодный ветер, а затем разверзается черная зияющая пропасть.
      - Не зажигай света, - шиплю я на Лигензу.
      Дверок буфета как не бывало. Вместо них холодное отверстие, ведущее в пустоту. Ощупываю его края. Дверцы открылись внутрь. Ногой удается найти ступеньку лестницы. Потом вторую, значительно ниже первой. В лицо бьет затхлый запах подземелья. Стены тайного хода мокрые и холодные. Может, конечно, у меня руки влажные… Не знаю.
      - Теперь понимаешь? - шепчу Лигензе.
      Он часто дышит и ничего не говорит.
      - Останешься здесь. Сядь тут, чтоб эта холера нечаянно не захлопнулась. Черт ее знает, как она действует. Пойдешь за мной только тогда, когда услышишь выстрел или крик.
      - Но…
      - Ни шагу отсюда!
      Я ступаю в абсолютную тьму. «Видеть» могу только руками. Стены шероховатые, ощущаю под пальцами широкий прусский кирпич. Штольня лестницы не шире метра. Может, даже у #769;же: когда я расставляю локти, то касаюсь ими стен. Пятая ступенька резко поворачивает влево. Начинаю их считать: десять, одиннадцать, двенадцать, тринадцать… На двадцать шестой я ставлю пистолет на боевой взвод - так будет лучше. Фонарь прикрепляю к пуговице мундира. Тридцать одна… Холодная тяжесть стискивает горло. Уши заложило. В них звучит высокий тон странного звука. Знаю. Знаю. Так начинается приступ клаустрофобии. Тридцать четвертая… Прусский этаж имеет в высоту приблизительно четыре метра. Каждая ступенька лестницы составляет сантиметров двадцать. Значит, я сейчас должен находиться где-то на уровне подвала, так как шел со второго этажа. В голову начинают лезть дурацкие мысли о древних подземельях, где пахнет дохлыми жабами. Тридцать девятая ступень. Ищу следующую и не нахожу. Дальше начинается твердая ровная поверхность. Зажигаю фонарь. У правой ноги вижу металлическое кольцо и железную лесенку, которая по узкому ходу спускается еще ниже. Я уже не считаю ступени. Те, кто придет сюда после меня, переживут то же самое: приступ удушья и ужаса.
      Лестничная клетка упирается в замерзшую землю. Обе стены выложены простым кирпичом. Сразу же замечаю узкий лаз, похожий на готическую нишу. Он не выше метра. Под ногами опять смерзшаяся земля. Ход идет наклонно, стрелка компаса поворачивает влево, все время влево. Значит, я двигаюсь в северо-западном направлении, то есть к морю! Мелькает мысль: когда и зачем соорудили под Колбацким замком этот лабиринт? Вдруг в лицо бьет свежий ветер. Ползу еще метра два и оказываюсь в большом, хотя и низком, помещении с готическими сводами. Освещаю фонарем стены и останавливаюсь в изумлении.
      Передо мной, на стене, барельеф с растительными мотивами. Он обрамляет четкую надпись по-немецки:
 

 
      Я дотрагиваюсь до каменной плиты. Она холодная, как металл. На меня обрушивается внезапная тьма, и я знаю, что кричу, хотя уже не слышу своего голоса.
 

 
      - Тампон, - говорит доктор Куницки.
      - А может, лучше обрить? - наверняка Лигенза.
      - Будет как ксендз. - Голос Домбала.
      - Еще здесь, пан доктор. - Этот голос мне незнаком. Пахнет эфиром. Жжет затылок. Кто-то осторожно перебирает мои волосы. Тупо ноет шея. Глаза закрыты марлей, пропитанной запахом больницы.
      Но я одет, значит, не на операционном столе. Постепенно прихожу в себя. Сейчас мне хорошо.
      - Так я пойду. - Снова незнакомый женский голос.
      - Благодарю вас, панна Фрич, - говорит доктор Куницки. Тихо притворяется дверь. Слышу голос Домбала:
      - Вы заметили? Она как будто беременна.
      - По виду - пятый месяц, - отвечает Куницки. Лязгают медицинские инструменты. - Давайте выйдем. Пусть поспит.
      Дверь закрывается. У меня нет сил снять с лица марлю. Голова налита свинцом. Но когда я, наконец, через некоторое время сажусь, то не чувствую боли. Слабости вроде тоже нет. Пытаюсь встать и снова сажусь. Комната несется по кругу, как карусель. Да, это комната Куницкого. Раскрытые чемоданы, несколько простынь. На столе лежит нечто, прикрытое темной тканью. А, это труп Арнима фон Кольбатца. Я еще не осматривал его после эксгумации.
      На левой руке покойного картонный формуляр, который уже успел заполнить доктор Куницки.
      А Кольбатц не был красавцем. Лошадиная челюсть, очень длинный нос. Наверное, носил очки: на переносице осталось углубление от слишком тесной оправы. Но он хорошо сложен - широкая грудь, узкие бедра. Руки сильные, с мощной кистью. Одним словом, он ничуть не похож на своих предков, изображенных на портретах, которые висят в салоне, - иной антропологический тип. Я беру его руку. На левой ладони специфическое углубление, похоже, что от автомобильного руля. Наверное, он много ездил, но не очень-то уверенно водил машину. На указательном пальце следы никотина. На большом - опять специфический след в виде небольшой мозоли. Правая рука тоньше и мягче.
      Входит доктор Куницки.
      - Кто позволил вам встать? - Он кричит профессиональным тоном, хотя, видимо, не особенно уверен, что обязательно надо кричать.
      - Ничего со мной не случится, доктор. Вы знаете, что покойник был левшой?
      - Вам надо сейчас же лечь. Левшой? Ну и что из этого следует? Немедленно ложитесь!
      - Ничего… Наверное, ничего не следует. Я только сейчас заметил, что он левша. Не очень-то приятный тип. Вам не кажется?
      - Я покойников не различаю. Все они похожи друг на друга. Вам необходимо лечь.
      - Нет. Сделайте мне какой-либо укол, и хватит.
      - Нервишки пошаливают? Увы, все вышло. Последний сделал этой девочке. Есть только кофеин в таблетках.
      - Спасибо. Предпочитаю его в виде кофе. Пойдемте, доктор, мы же не закончили нашего совещания. Но сначала я хотел бы узнать, кто меня так угостил?
      Трогаю затылок. Кусок марли приклеен двумя перекрещенными полосками пластыря.
      - Два сантиметра. Затронута только кожа, - информирует Куницки. - Наверное, кирпич.
      - Может быть, трость?
      - Нет, кирпич. Я нашел мелкие осколки в волосах.
      - Интересно. Этот тип не отличается большой физической силой.
 

 
      Если судить по донесению сержанта Лигензы, «мой случай» не особенно интересен. Зато он увенчался еще одним знаменательным открытием.
      Услышав крик, Лигенза спустился вниз, ориентируясь на свет фонаря, который почему-то не погас, когда я упал, и лежал на полу, освещая своды подземелья. Рядом со мной сержант обнаружил несколько кирпичей. Ничего другого не нашел и Домбал, прибежавший по зову Лигензы. Они вдвоем обшарили лестничную клетку, коридорчик, идущий под уклон к подземелью, и само подземелье. Позже, когда они уже перетащили меня к доктору Куницкому, в левой стене склепа увидели узкую нишу и лесенку.
      - …когда я стукнулся головой о доски, то понял, что лаз слепой, - рассказывает Домбал. - Хотел уже возвращаться, но еще раз уперся в доски - изо всех сил, обеими руками, а Лигенза держал меня за ноги. Доски поддались. Это оказался просто люк, только очень тяжелый. Когда я его приподнял, а Лигенза посветил фонарем, я увидел те самые часы-фрегат…
      - Вы оказались в башне?
      - Так точно.
      - Лигенза, когда ты побежал ко мне, в комнате со стульями оставался кто-либо из наших?
      - Нет.
      - Нужно было позвать.
      - Я что, должен был ждать, пока гражданина капитана прирежут? Да? - возмутился сержант.
      - Так-то так… А за это время гражданин дух благополучно проследовал из подземелья в башню. По той самой железной лесенке. Из башни - через комнату со стульями - в свои апартаменты. И теперь спокойно отдыхает. А что поделывает местное общество?