Но особенно трудно в свете известных нам теперь фактов поверить в неосведомленность немецких офицеров относительно целой программы использования, может быть, самого жестокого оружия – голода. Кое-кому из них довелось увидеть директиву от 23 мая, которая призывала германские войска на Востоке реквизировать все, что им потребуется, и к тому же отправить в Германию по меньшей мере 7 миллионов тонн зерна, хотя нетрудно было представить себе итоги подобных акций после приказа жить за счет захваченных земель. Нацистские лидеры не питали никаких иллюзий по поводу судьбы гражданских лиц на Украине, которых немецкие солдаты лишили всех средств к существованию. «Десятки миллионов умрут от голода», – предсказывал Мартин Борман. Геринг советовал населению захваченных земель «питаться казачьими седлами».
После того как были разработаны основные детали плана «Барбаросса» в марте 1941 года, именно начальник Генерального штаба генерал Франц Гальдер стал нести основную ответственность за то, что армия молчаливо согласилась с массовыми репрессиями против гражданского населения. Не ранее первой недели апреля 1941 года подполковник Гельмут Гросскурт показал копии этих секретных приказов двум противникам нацистского режима – бывшему послу Ульрику фон Хасселю и генералу Людвигу Беку. Забегая вперед, отметим, что сам Гросскурт погиб вскоре после Сталинградской битвы.
«Волосы встают дыбом, – писал Хассель в своем дневнике, – когда узнаешь о мерах, которые планируется предпринять в России, а также о том, как систематически будут нарушаться военные законы по отношению к населению захваченных земель. На деле там возникнет форма самого неприкрытого деспотизма – злейшей карикатуры на любые законы. Подобное состояние дел превратит Германию в такое государство, какое до сих пор существовало только в образе, созданном вражеской пропагандой... Армии, – дальше отмечает он, – придется принять на себя бремя ответственности за убийства и погромы, которые прежде связывались только с войсками СС».
Пессимизм Хасселя понятен. Хотя некоторые армейские командиры неохотно передавали вниз по инстанциям преступные инструкции, значительное количество их коллег выпустило свои собственные приказы по войскам. И содержание этих документов как две капли воды похоже на то, что выходило прямо из ведомства Геббельса.
Наиболее одиозный приказ издал командующий 6-й армией фельдмаршал фон Рейхенау. А генерал Герман Гот, командовавший 4-й танковой армией в период Сталинградской кампании, провозглашал: «Уничтожение всех этих партизан – есть мера самосохранения». Генерал Эрих фон Манштейн, гвардейский прусский офицер, которого многие считают самым выдающимся стратегом второй мировой войны и в жилах которого, как предполагалось, текла некоторая часть еврейской крови, вскоре после того как вступил в командование 11-й армией, издал приказ, в котором говорилось: «Корни еврейско-большевистской системы должны быть вырваны раз и навсегда». Он даже пошел дальше и одобрил «необходимость жестких мер против еврейства». Впрочем, в послевоенных мемуарах Манштейна «Утраченные победы» об этих документах нет упоминания.
А принятие нацистской символики и обязанность давать присягу на верность лично Гитлеру положили конец всяким попыткам армии остаться независимой от политики. Значительно позже, уже в советском плену, фельдмаршал Паулюс свидетельствовал: «В этих обстоятельствах генералы последовали за Гитлером и в результате оказались полностью вовлечены во все последствия его политики и вместе с ним несут ответственность за развязывание войны».
Несмотря на все попытки нацистского руководства сплотить солдат германской армии, в июне 1941 года она вовсе не являла собой подобие монолита, как это пытались представить некоторые исследователи. Разница характеров между баварцами и жителями Восточной Пруссии, саксонцами и особенно австрийцами сразу бросалась в глаза. Даже в дивизиях, в которых служили преимущественно выходцы из одной местности, могли существовать сильные контрасты. Например, в 60-й моторизованной пехотной дивизии, позже оказавшейся в Сталинградском котле, большинство младших офицеров в добровольческих батальонах составляли выпускники Высшей технической школы из Данцига. Они были охвачены энтузиазмом по поводу возвращения их родного города в состав Фатерланда и пребывали в атмосфере патриотического подъема. «Для нас, – писал один из них, – национал-социализм был не просто программой партии. Он был самой сутью настоящего немца». С другой стороны, офицеры разведывательного батальона дивизии в основном являлись выходцами из семей восточнопрусских землевладельцев. Среди них выделялся князь из Донна-Шлобиттен, служивший еще в кайзеровском корпусе на Украине в 1918 году.
16-я танковая дивизия жила по традициям старой прусской армии. 2-й танковый полк, находившийся в авангарде наступающей на Сталинград дивизии, был образован из лейб-гвардии кирасирского полка. В нем служило так много представителей аристократии, что в этом соединении практически ни к кому не обращались по званиям. Один из танкистов, служивший в этом полку, вспоминал:
«Вместо обращения „герр гауптманн“ или „герр лейтенант“ у нас звучало „Ваше сиятельство“ или „Ваша светлость“. Во время Польской и Французской кампаний этот полк понес крайне незначительные потери, поэтому к началу войны с Россией существовавшее положение дел практически не изменилось.
Традиции, сохранившиеся с прежних времен, были довольно удобны. «В подобном полку, – вспоминал офицер из другой дивизии, – можно было совершенно свободно говорить о чем угодно. Никто в Берлине не шутил о Гитлере так, как мы». Офицеры-заговорщики из генерального штаба могли обсуждать планы устранения Гитлера с генералами, не вовлеченными в заговор, и не боялись, что их выдадут гестапо. Доктор Алоис Бек, капеллан 297-й пехотной дивизии, был убежден, что «из всех трех родов войск армия меньше всего была заражена идеологией национал-социализма», В Люфтваффе, например, те, кому не нравился режим, предпочитали помалкивать. «В те дни нельзя было полностью доверять никому», – вспоминал на допросе попавший в советский плен лейтенант из 9-й зенитной дивизии. Он осмеливался откровенно разговаривать только с одним своим сослуживцем, который как-то в личной беседе признался, что нацисты уничтожили его душевнобольного двоюродного брата.
Впрочем, по мнению одного историка, хотя «вермахт нельзя рассматривать как единый монолит, все же степень готовности солдат и офицеров принять участие в войне на уничтожение против Советского Союза была чрезвычайно высока. Они явно гордились тем, что участвуют в крестовом походе против русских, коммунистов и евреев. И данный феномен массового сознания явно требует отдельного изучения». Перечитав свои дневниковые записи через много лет после войны, князь Донна из 60-й моторизованной пехотной дивизии поразился собственному бессердечию. Он говорил: «Сегодня, кажется, невозможно понять, как я без единого слова протеста дал заразить себя охватившей нас тогда манией величия. Но все мы в те дни ощущали себя составными частями грандиозной военной машины, которая безостановочно катилась на восток, против большевиков».
22 июня в 3 часа 12 минут по берлинскому времени раздались первые залпы немецкой артиллерии. Прежде чем советские пограничники успели понять, что происходит, мосты через реки были захвачены солдатами вермахта. Передовые заставы были буквально сметены с лица земли вместе с их защитниками и гражданскими лицами, которые там жили. В первую очередь это семьи комсостава, жены и дети офицеров. Некоторые заставы были уничтожены еще до начала боевых действий специальными диверсионными группами. Отряды германских коммандос из состава спецподразделения «Бранденбург» (названного по имени района, в котором находились казармы этого соединения) заранее перешли через советскую границу и разрушили линии связи. Подрывная деятельность в советском тылу началась еще с конца апреля, когда туда стали забрасывать небольшие группы русских белоэмигрантов и украинских националистов, снабженных радиопередатчиками. Известно, что уже 29 апреля Берии доложили о том, что при переходе границы были захвачены три группы шпионов с передатчиками. Тех, кого удалось взять в плен, передали в НКГБ для дальнейшего расследования.
22 июня с первыми лучами солнца к границе начали выдвигаться передовые пехотные дивизии. Те, перед которыми имелись водные преграды, начали усаживаться в десантные лодки. Солдаты многих подразделений, уже находясь в нескольких сотнях метров от границы, услышали стремительно накатывавшийся сзади гул авиационных моторов. Это шли первые волны авиации Люфтваффе, бомбардировщиков и истребителей, готовившихся штурмовать цели в глубине советской территории: летчики, пилотировавшие «Ю-87», уже заранее знали, где их ждут скопления танков, штабы советских армий, транспортные узлы.
Один из офицеров Красной Армии, служивший при штабе 4-й армии, проснулся от гула множества самолетов. Этот звук сразу напомнил ему о гражданской войне в Испании, где ему довелось побывать в качестве советника. «Бомбы падали с пронзительным воем, – писал он. – Здание штаба армии, из которого мы только что выбежали, окуталось клубами дыма и пыли. Немецкие бомбардировщики уверено пикировали на беззащитный военный городок. После окончания налета над многими районами города уже поднимались толстые черные столбы дыма. Часть здания штаба армии была разрушена. Откуда-то доносились отчаянные женские крики».
Главные усилия Люфтваффе направили против авиационных соединений Красной Армии. Успех был ошеломляющим: уже к полудню было уничтожено 1 200 советских самолетов, причем большинство из них еще на земле. Немецкие летчики располагали прекрасными фотографиями аэродромов противника, полученными в ходе воздушной разведки, но, подлетая к знакомым объектам, пилоты «мессершмиттов» едва могли поверить своим глазам: сотни советских самолетов, словно на линейке, стояли у взлетно-посадочных полос, незамаскированные, без малейшего прикрытия с воздуха. Те же, что пытались взлететь или прибывали с восточных аэродромов, становились легкой добычей асов Люфтваффе. Некоторые советские летчики либо не имея представления о тактике воздушного боя, либо зная, что их устаревшие самолеты не имеют никаких шансов против немецких истребителей, шли на таран. Один генерал Люфтваффе, описывая схватки с неопытными русскими летчиками, называл это «избиением младенцев».
Танкисты, находившиеся в своих машинах, за ревом моторов и лязгом гусениц слышали очень мало, разве только команды, раздававшиеся в наушниках их шлемофонов. Они получили приказ двигаться вперед, как только пехота захватит мосты и переправы. Перед танковыми соединениями вермахта стояла задача прорвать оборону вражеской армии, а затем окружить ее основные силы, образовав громадный «котел». Завершив этот начальный этап пограничного сражения и уничтожив еще на границе боевую мощь Красной Армии, войска вермахта должны были быстро захватить три главные цели этой кампании: Ленинград, Москву и Украину.
На группу армий «Север» под командованием фельдмаршала Лееба возлагалась задача вести наступление с территории Восточной Пруссии на Прибалтику, стремительно занять порты, а затем двигаться на Ленинград. Группа армий «Центр» (командующий фельдмаршал Федор фон Бок) наступала на Москву по пути, которым в 1812 году шел Наполеон. Против немецких армий были сосредоточены крупные силы советских войск, впрочем, тоже оказавшиеся разгромленными достаточно быстро. Браухич и Гальдер были глубоко разочарованы, когда Гитлер решил несколько ослабить натиск на Москву, перебросив часть войск на второстепенный, по их мнению, участок фронта. Дело все в том, что фюрер был убежден – после оккупации плодородной Украины с ее богатейшими запасами зерна и после захвата нефтяных месторождений Кавказа германский рейх станет непобедимым. Именно эту задачу и была призвана решить группа армий «Юг» под командованием фельдмаршала Гердта фон Рундштедта. Вскоре после начала войны с Россией к ней присоединилась небольшая по численности венгерская армия и две румынских. Когда за несколько дней до вторжения румынскому диктатору маршалу Иону Антонеску сообщили о плане «Барбаросса», он пришел в восторг. «Конечно, я буду там с самого начала, – сказал он. – Если речь идет о действиях против славян, вы всегда можете рассчитывать на Румынию».
В тот самый день, когда Наполеон из своей штаб-квартиры в Вылковыске обратился к армии и заявил о своем решении начать войну с Россией, Гитлер, только сто с лишним лет спустя, тоже выступил с длинной речью, в которой обосновывал, почему он разрывает отношения с Советским Союзом. Он поставил все с ног на голову, заявив, что «Германии угрожают примерно 160 советский дивизий, сосредоточенных на границе», и провозгласил начало «европейского крестового похода против большевизма». Стоит ли говорить, что Гитлер бессовестно лгал в этой речи и своим солдатам, и своему народу!
3. «Ударьте в дверь – и всё это ветхое сооружение развалится»
Редко какая нападающая сторона находилась в столь выгодном положении, как вермахт в июне 1941 года. Соединения Красной Армии и пограничники, получившие приказ «не поддаваться на провокации», просто не знали, что им делать. Даже спустя двенадцать часов после начала боевых действий Сталин продолжал безнадежно надеяться на какой-то последний шанс отыскать возможность примириться с Гитлером и не давал разрешения войскам нанести ответный удар по агрессору. Один советский офицер вошел в кабинет командующего Западным фронтом генерал-полковника Д. Г. Павлова, когда тот разговаривал с кем-то из подчиненных. Неизвестный командир одной из передовых частей докладывал командующему об активности немцев на границе. В ответ Павлов раздраженно прокричал в трубку: «Знаю! Об этом уже докладывали! Там, наверху, лучше нас разбираются!» Три советских армии Западного фронта, по приказу Сталина растянутые вдоль границы, после начала германского наступления не имели никаких шансов, а приданные им танковые бригады, располагавшиеся в глубине обороны, были уничтожены авиацией раньше, чем успели развернуться в боевой порядок. Построенная в XVIII веке мощная крепость Брест-Литовск, правда, уже к началу XX века утратившая свое оборонительное назначение, была окружена уже в первые часы войны. Крупные силы Красной Армии оказались в двух гигантских «котлах», стремительно образованных клиньями из танковых групп генералов Гота и Гудериана. Когда соединения этих генералов спустя пять дней после начала войны соединились под Минском, за 300 с лишним километров от границы, в окружении оказалось более 300 000 солдат и офицеров Красной Армии, а 2 500 советских танков были уничтожены или захвачены.
На северном направлении наступавшая из Восточной Пруссии 4-я танковая группа форсировала Неман и, с легкостью преодолев оборону русских, устремилась в Прибалтику. Делая по 70-80 километров в день, немецкие танкисты из 56-го танкового корпуса генерала Манштейна прошли почти половину пути до Ленинграда и захватили переправы через Двину. «Этот стремительный бросок, – писал позднее Манштейн, – был воплощением самых заветных мечтаний любого танкиста».
Тем временем Люфтваффе продолжали уничтожение советской авиации. К концу второго дня боев счет сбитых самолетов достиг уже двух тысяч. Конечно, Советский Союз мог построить новые самолеты и подготовить новых летчиков, но это июньское «избиение младенцев» надолго осталось в памяти красных авиаторов и сильно повлияло на их моральное состояние. Через пятнадцать месяцев после того рокового июня, в разгар Сталинградской битвы, офицер одной эскадрильи с горечью признавался своему политруку: «Наши летчики сразу после взлета ощущают себя трупами, вот откуда все наши потери».
На южном направлении, где советское командование еще до войны сосредоточило самые большие силы, продвижение немцев было не таким стремительным. Генерал Кирпонос вместо того, чтобы располагать войска вдоль границы, организовал оборону в глубине территории. Его дивизии причиняли большой урон захватчикам, но и сами несли невосполнимые потери. К несчастью для русских, Кирпонос неумело использовал свои танковые корпуса. Он поспешно бросал их в бой, не давая времени подготовиться.
На второй день войны танковая группа генерала Эвальда фон Клейста столкнулась с советскими механизированными корпусами, вооруженными тяжелыми танками КВ. А немецкие танкисты были неприятно поражены знакомством со знаменитыми советскими «тридцатьчетверками» – лучшим средним танком времен второй мировой войны.
Прорыв в глубь территории Советского Союза на юге на пространстве от припятьских болот до Карпатских гор занял значительно больше времени, чем ожидалось. Войска 6-й армии фельдмаршала фон Рейхенау постоянно подвергались фланговым ударам советских подразделений, которые то и дело наносили их из лесных заболоченных районов. По приказу Рейхенау советские солдаты, захваченные в ходе этих боев, должны были рассматриваться как партизаны и их следовало расстреливать на месте. Впрочем, так же поступали и красноармейцы, не щадившие попавших к ним в плен солдат противника и с особенной ненавистью относившиеся к летчикам Люфтваффе.
К тому же при отступлении у русских было слишком мало шансов отправить пленных в тыл.
Во Львове, неофициальной столице Галиции, органы НКВД уничтожили в тюрьмах всех заключенных, чтобы не допустить их освобождения немцами. Подобная жестокость, вне всяких сомнений, вызывалась все более усиливающейся атмосферой подозрительности и хаосом безвластия в городе, охваченном пьянством, мародерством и насилием. К этому приложили руку немецкие диверсанты из числа украинских националистов и Люфтваффе, подвергавшие город бомбежкам. Панические настроения еще перед войной нагнетались некоторыми местными жителями, которые ненавидели русских и открыто им заявляли: «Скоро немцы придут за вами».
Уверенность Гитлера в том, что Советский Союз – это «колосс на глиняных ногах», который «развалится от первого удара», разделяли многие иностранные обозреватели и разведки ряда стран. Начавшиеся в 1937 году репрессии против командиров Красной Армии, несомненно, были организованы Сталиным и вскоре достигли чудовищных размеров. Это была какая-то удивительная смесь параноидального сумасшествия, болезненной мании величия и мстительности с садистским оттенком. Во всяком случае, первыми жертвами сталинского произвола стали те, кто прекрасно знал о роли Сталина в гражданской войне и войне с Польшей.
Всего пострадали 36 671 офицер Красной Армии. В это число входят те, кого казнили, отправили в лагеря и т. д. Из них 706 офицеров находились в звании комбрига и выше. Из высшего командного состава уцелело не больше 300 командиров. Практически все дела против арестованных были сфабрикованы с таким чудовищным нагромождением лжи и подтасовок, что это видно даже невооруженным глазом. Так, например, полковник К. К. Рокоссовский был арестован на основании показаний человека, умершего почти за двадцать лет до описываемых событий! К счастью, Рокоссовский был реабилитирован и стал одним из самых видных советских военачальников.
Наиболее известной из всех жертв репрессий стал маршал Михаил Тухачевский, главный теоретик маневренной войны. История его ареста и казни особенно ярко показывает преднамеренное разрушение оперативного мышления в Красной Армии, не совпадающего со взглядами Сталина на стратегию современной войны. Бывшие офицеры царской армии под руководством Тухачевского разработали новую теорию оперативного искусства, которая основывалась на тщательном изучении опыта мировой войны и предполагала взаимодействие массированной огневой мощи и высокой мобильности войск.
Но после расстрела Тухачевского подобные идеи были признаны «еретическими», а те, кто их исповедовал, могли быть обвинены в предательстве. Подобные настроения становились особенно опасны накануне войны с Германией, но это же и объясняет, почему так мало генералов Красной Армии отваживались применять массированные танковые соединения против немцев.
Через два с половиной года после начала репрессий во время советско-финской войны зимой 1939–1940 годов Красная Армия явила собой довольно жалкое зрелище. Старый сослуживец Сталина еще по 1-й Конной армии маршал Ворошилов, командовавший советскими войсками, проявил потрясающее отсутствие малейшего воображения в военном деле. Финны раз за разом переигрывали русских в маневренной войне, а их подвижные роты пулеметчиков буквально выкашивали советскую пехоту, которая с упорством обреченных рвалась вперед через заснеженные поля. Только добившись пятикратного превосходства в живой силе и сконцентрировав огромное количество артиллерии, Красная Армия начала понемногу теснить финнов. Надо ли говорить, с каким радостным волнением следил Гитлер за этим жалким спектаклем.
Правда, военная разведка Японии придерживалась другой точки зрения. Пожалуй, только японские разведслужбы в то время не страдали недооценкой подлинной мощи Красной Армии. Серия советско-японских вооруженных конфликтов на границе Маньчжурии достигла наконец своей кульминации в августе 1939 года во время боев на реке Халхин-Гол. И опыт этих боев ярко продемонстрировал, чего может добиться такой молодой агрессивный полководец, каким был в то время сорокатрехлетний генерал Георгий Жуков. В январе 1941 года Сталин назначил Жукова начальником Генерального штаба. А на следующий день после начала войны Сталин восстановил главную штаб-квартиру под прежним царским названием Ставка. Жуков как раз находился на фронте, в центре событий. Вскоре «великий вождь» принял на себя обязанности наркома обороны и Верховного Главнокомандующего советскими вооруженными силами.
В первые дни реализации плана «Барбаросса» немецкие генералы не видели особых причин, чтобы менять свое невысокое мнение о советских военачальниках, особенно о тех, которые противостояли вермахту на центральном направлении. Например, генерал Гейнц Гудериан, как и большинство его коллег, был просто поражен, увидев с какой готовностью командиры Красной Армии жертвуют жизнями своих солдат, отдавая их на заклание с поистине царской щедростью. В своем меморандуме он также отметил, что красным командирам чрезвычайно мешают «политические установки партийного руководства», а одной из главных проблем является их «боязнь брать на себя ответственность». Все это дополнялось еще плохой координацией действий, когда «приказы осуществить те или иные меры, в особенности необходимые контрмеры, издавались и приходили в войска слишком поздно». Советские танковые подразделения были слабо обучены, пренебрегали разведкой, а в обороне часто отдавали инициативу в руки неприятеля. Это все правда, но и Гудериан, и его коллеги явно недооценили желание и умение Красной Армии учиться на собственных ошибках.
Конечно, процесс реформ в армии не был легким или скорым. Сталин и его окружение отказывались понимать, что именно их политическое вмешательство и удивительная слепота привели к такому провалу. Командующие фронтами и армиями были буквально по руками и ногам повязаны противоречивыми, часто непонятными инструкциями из Кремля. Но еще хуже – 16 июля был восстановлен институт военных комиссаров, что на практике означало двойную ответственность, когда любой приказ командира требовал утверждения политруком. Политическое руководство Красной Армии всячески старалось уйти от этой ответственности, переложив ее на фронтовых командиров, которых зачастую и обвиняли в предательстве, вредительстве или трусости.
Генерала Павлова, командующего центральным участком фронта и того самого, который в памятный день 22 июня кричал в телефонную трубку, что «наверху знают лучше», не спасло неукоснительное следование приказам. Но он, расстрелянный за измену, стал только самой известной из многих новых жертв этой второй волны репрессий в Красной Армии. Можно себе представить ту атмосферу парализующего страха, которая царила в штабах всех уровней! Один офицер-сапер прибыл на передовую для руководства установкой минных полей и зашел на командный пункт в сопровождении солдат НКВД. Эти солдаты были приданы ему в качестве охраны и только потому, что хорошо знали местность. Но их появление было встречено выражением ужаса на лице всех присутствовавших. Генерал стал горячо оправдываться: «Я был с войсками! Я сделал все, что мог! Я ни в чем не виноват!» Только тогда сапер сообразил, что, увидев зеленые петлицы его сопровождающих, офицеры штаба решили, будто он приехал их всех арестовать.
Однако за всей этой истерикой и поиском виноватых уже началась исподволь работа по реорганизации армии. В директиве от 15 июля 1941 года, выпущенной Ставкой, перечислялся ряд выводов, которые следовали из «опыта трех недель войны против германского фашизма».
Основная мысль сводилась к тому, что Красная Армия страдает от плохого управления, отвратительной связи и слишком неповоротливой громоздкой структуры. Медленно передвигающиеся по разбитым дорогам большие войсковые соединения в этих условиях совершенно беззащитны перед атаками с воздуха. Кроме того, оказалось чрезвычайно затруднительно организовать командование большими армиями, имеющими в своем составе несколько корпусов, и осуществлять контроль за их действиями в ходе сражений, особенно в условиях, когда «так много наших офицеров молоды и неопытны». (Несмотря на то что о репрессиях в директиве вроде бы и не упоминается, их призрак никак нельзя было забыть.) «Ввиду этого Ставка считает необходимым, – писал Жуков, – подготовить и осуществить переход к системе маленьких армий в пять, максимум шесть дивизий без корпусных управлений и с непосредственным подчинением дивизий командующему армией». Эти мероприятия после их реализации значительно улучшили и, главное, ускорили процесс управления войсками.
Но самой большой ошибкой, совершенной немецкими генералами, была недооценка простых красноармейцев, или «Иванов», как презрительно называли их немцы. Впрочем, солдаты вермахта достаточно скоро обнаружили, что даже в окружении и при подавляющем превосходстве противника советские солдаты продолжают сражаться. В подобных условиях большая часть западных армий уже давно бы сдалась. Уже с первого военного рассвета можно было видеть бесчисленные примеры потрясающего мужества и самопожертвования. Может быть, их было не так много, как случаев массовой паники, но паника часто объяснялась просто неразберихой и смятением, характерными для первых дней войны. Самым ярким примером может служить оборона Брестской крепости. Немецким войскам удалось захватить эту слабо укрепленную крепость, построенную в XVIII веке, лишь через неделю ожесточенных боев, но некоторые красноармейцы продолжали борьбу еще в течение месяца после начала войны, не имея никакой поддержки, оставшись практически без боеприпасов и продовольствия. Один из защитников крепости нацарапал на стене: «Погибаю, но не сдаюсь. Прощай, Родина! 20/VII-41». Сейчас этот кусок штукатурки с надписью бережно хранится в Центральном музее Вооруженных Сил в Москве. Правда, в музейной экспозиции не говорится о том, что некоторым из героических защитников крепости, получившим ранения и попавшим в плен, посчастливилось выжить. Они прошли через нацистские лагеря для военнопленных и были освобождены в 1945 году. Но вместо награды эти герои были направлены прямо в ГУЛАГ, так как СМЕРШ неукоснительно выполнял указание Сталина о том, что всякого, кто попадет в плен, следует рассматривать как предателя. Что говорить о них, если Сталин не пощадил даже собственного сына Якова, попавшего, в плен под Витебском 16 июля 1941 года!
В течение лета, по мере того как хаос в рядах русских уменьшался, все больше и больше нарастала сила их сопротивления. Генерал Гальдер, который в начале июля был уверен в том, что победа у немцев уже в руках, вскоре почувствовал меньшую уверенность.
«Русские повсюду сражаются до последнего человека, – записал он в своем дневнике. – Они очень редко сдаются». Другой генерал, Гудериан, тоже заметил, что русские пехотинцы «чрезвычайно упорно обороняются», и добавил, что особенно умело они действуют по ночам и под прикрытием лесов. Отметим, что эти две особенности русского солдата, и в первую очередь умение вести ночной бой, будут иметь большее значение, чем думали немцы.
Руководство Германии было уверено в том, что общество, находящееся под прессингом террора, подобного сталинскому, не сможет устоять перед ударом извне. Теплый прием, который гражданское население оказывало поначалу захватчикам, убедило немцев в том, что они победят. Жители многих украинских сел, которым пришлось страдать от сильнейшего голода, вызванного политикой власти и равного которому не было, пожалуй, в истории Европы, встречали колонны германской военной техники с крестами, словно символ нового крестового похода против антихриста. Но планы Гитлера поработить и эксплуатировать захваченное население могли только укрепить сталинский режим, поскольку даже те, кто его не поддерживал, теперь начинали борьбу против немцев.
Сталин и партийный аппарат очень быстро сообразили, что необходимо отказаться от наиболее ортодоксальных постулатов марксизма-ленинизма.
В заголовках газеты «Правда» сразу после начала немецкого вторжения появилось словосочетание «Великая Отечественная война», и сам Сталин вскоре охотно принял это сравнение войны против Гитлера с Отечественной войной против нашествия Наполеона. В этом же году, только несколько позже, в годовщину празднования Великой Октябрьской социалистической революции, Сталин пошел еще дальше и воззвал к памяти таких «непролетарских» героев российской истории, как Александр Невский, Дмитрий Донской, Суворов и Кутузов.
Сохранению личного авторитета Сталина способствовало политическое невежество большей части населения Советского Союза. Только очень немногие граждане, не принадлежавшие к номенклатуре и связанной с ней интеллигенции, обвиняли непосредственно вождя в том, что произошло со страной во второй половине июня 1941 года. Сам Сталин в своем радиовыступлении от 3 июля, естественно, ни словом не обмолвился о своей вине.
Он обратился к народу со словами «братья и сестры» и заявил, что Родина оказалась в смертельной опасности, поскольку немецкие войска продвинулись далеко в глубь территории Советского Союза.
