"Одна из них Ева Браун".
      "А кто такая Ева Браун?" - снова удивился Фрайтаг.
      "Она - любовница фюрера, - улыбнулся адъютант. - А вторая - ее сестра, которая замужем за Фегеляйном"{149}.
      Фрайтаг фон Лорингхофен счел за лучшее далее не задавать лишних вопросов. Вряд ли кто еще за пределами рейхсканцелярии слышал об этих женщинах, даже те офицеры, которые регулярно приезжали сюда из Цоссена.
      Фрайтаг, конечно же, знал Фегеляйна, связного офицера Гиммлера, и находил его "страшно вульгарным типом, с ужасным мюнхенским акцентом и дурными манерами". Фегеляйну ничего не стоило прервать посередине речь какого-нибудь генерала. Он пытался влезть в любое дело, которое его не касалось. Но, несмотря на все это, Фрайтаг фон Лорингхофен старался добиться его расположения. У него был тайный умысел. Одного из друзей Фрайтага арестовали и посадили в подвал гестапо. Он числился в списке подозреваемых в заговоре против Гитлера. Фрайтаг как-то сказал Фегеляйну, что абсолютно уверен в непричастности своего друга в покушении на фюрера, и попросил выяснить, что именно ему инкриминируют. К удивлению Фрайтага, Фегеляйн согласился узнать, в чем дело. Но что еще больше поразило помощника Гудериана - его друга вскоре выпустили на свободу.
      Фегеляйн, офицер СС, отличившийся в боях против югославских партизан, был чрезвычайно самовлюбленным человеком. Ему, конечно, доставляло искреннее удовольствие использовать свои солидные связи, которые проистекали, во-первых, из его должности связного офицера Гиммлера, а во-вторых, из его близости к самому Гитлеру. Он стал очень близок и к Еве Браун; с которой прогуливался верхом на лошадях и танцевал на различных вечеринках. Некоторые уже подозревали, что между ними что-то происходило - хотя это маловероятно. Ева целиком посвятила себя Гитлеру, а Фегеляйн не был настолько сумасшедшим, чтобы рисковать всем, вступив в интимную связь с любовницей фюрера. 3 июня 1944 года, накануне высадки союзников в Нормандии, Гитлер являлся свидетелем на свадьбе Фегеляйна с младшей сестрой Евы Браун - Гретл, После этого Фегеляйн стал одним из самых приближенных к фюреру людей.
      Удивительно, что окружение Гитлера могло одновременно быть и исполнительным, и коррумпированным. Некомпетентность и хаос среди ответственных лиц скрывались под лаской их показной лояльности фюреру и фальшивого единства мнений. Менталитет этих людей не позволял им упускать любую подвернувшуюся возможность добиться власти. И по мере того, как здоровье Гитлера ухудшилось, внутри круга его соратников стали плестись различные интриги. Геринг, Геббельс, Гиммлер и Борман - каждый из них уже видел себя преемником Гитлера. Они убедили себя, что внешний мир, несомненно, воспримет любого другого руководителя рейха, если к тому времени у Германии останется хоть какая-либо территория.
      К концу третьей недели января войска маршала Конева, захватив Краков и Радом, волной накатились на Силезию. Получив инструкцию от Сталина сохранить нетронутыми заводы Верхней Силезии, Конев решил провести не полное, ачастичное окружение немецких сил в районе Катовице и Ратибора. В результате для германских частей оставался бы свободным путь на запад. 3-я гвардейская танковая армия генерала Рыбалко, наступавшая изначально на Бреслау, получила неожиданный приказ повернуть резко на юг, на Опельн, а затем продвигаться вдоль правого берега Одера. С востока немецкие войска уже теснили 21-я, 59-я и 60-я армии.
      В ночь на 27 января дивизии немецкой 17-й армии были вынуждены начать быстрый отход из Верхней Силезии к Одеру. Танки генерала Рыбалко теперь действовали как стационарные артиллерийские орудия, уничтожая бегущих германских солдат. Советские боевые машины были закамуфлированы достаточно странным образом. Броню покрывала белая ткань, захваченная на текстильных фабриках Силезии{150}.
      Через два дня "золото" Силезии было в советских руках. Для Германии это стало тяжелейшим ударом. Прогноз Шпеера на выпуск немецкой военной продукции, представленный германским военачальникам всего две недели назад, теперь лежал в руинах. Это осознал и сам Шпеер. По его мнению, поражение Германии стало теперь вопросом всего нескольких недель. Потеря индустриального региона в Силезии нанесла Германии, пожалуй, даже больший удар, чем все союзные бомбардировки Рура в течение последних двух лет.
      Самым удивительным здесь являлось то, что отход из Силезии был одобрен самой ставкой Гитлера. Фюрер заменил генерала Харпе на своего фаворита генерала Шёрнера. Шёрнер, убежденный нацист, придерживался принципа "сила через страх"{151}. Он получал удовлетворение лишь тогда, когда немецкие солдаты больше боялись его самого, чем русских.
      17-я армия избежала окружения, но в Верхней Силезии осталось огромное количество мирного населения. У людей, особенно стариков, просто не нашлось другого выхода. Зачастую вдовы не хотели покидать могилы своих мужей, а домовладельцы - свое имущество, которое принадлежало их семье многие поколения. Они чувствовали, что если они покинут родные места, то больше никогда уже сюда не вернутся. Одна шведка, которая оказалась в советском тылу, впоследствии рассказала в шведском посольстве о поведении солдат Красной Армии. По ее словам, в некоторых местах красноармейцы "вели себя корректно"{152}, однако в основном гитлеровская пропаганда о Красной Армии оказалась правдивой. Женщина добавила, что ее это не удивляет после всего того, что немцы натворили в России. Советские войска вели себя в Германии практически так же безжалостно, как и немцы в СССР. Советским солдатам повсюду мерещились "партизаны". Офицеры одной из стрелковых рот приказали уничтожить все население немецкой деревни, когда обнаружили на ее улице убитого красноармейца.
      Быстрое продвижение войск 1-го Украинского фронта создавало советскому командованию большие проблемы в тылу. Полкам НКВД, ответственным за наведение порядка в захваченных областях, часто приходилось вступать в тяжелые бои с остатками немецких частей, прорывающимися на запад. Охрану тыла необходимо было срочно реорганизовывать. Генерал Карпов, командир одного из полков НКВД, 26 января жаловался Мешику, командующему силами НКВД фронта, что существующих трех полков для охраны тыла совершенно недостаточно. Территория, которую им приходится зачищать, имеет пересеченный характер и изобилует лесными массивами. Требуются дополнительные войска и грузовые машины для поддержания в безопасности коммуникаций фронта{153}
      Тем временем в центре фронта маршала Конева 5-я гвардейская армия сумела быстро продвинуться вперед и с ходу занять плацдарм на левом берегу Одера в районе Олау - между Бреслау и Опельном. На правом фланге 1-го Украинского фронта 4-я гвардейская танковая армия генерала Лелюшенко захватила еще один плацдарм в районе Штейнау - северо-западнее Бреслау. Хотя сам Штейнау еще некоторое время оборонялся курсантами из находившейся в нем школы унтер-офицеров. Танкисты Лелюшенко хорошо подготовились к наступлению. Всю прошлую осень они тренировались поражать тяжелые немецкие танки "тигр". Мощность советских башенных орудий, ранее уступавшая по некоторым показателям немецким танковым пушкам, теперь значительно возросла. После форсирования Одера экипажи советских бронемашин продолжили тренировки в меткости стрельбы. Теперь их целью были немецкие пароходы, пытающиеся вырваться из Бреслау.
      Немецкому командованию удалось остановить наступление советской 169-й стрелковой дивизии на Бреслау и тем самым организовать прочную оборону столицы Силезии. Гитлер объявил, что отныне она будет именоваться "крепость Бреслау". Узнав, что русские захватили плацдарм на Одере в районе Штейнау, фюрер приказал генералам Заукену и Нерингу немедленно контратаковать. Он не брал в расчет, что немецкие войска в этом районе оказались совершенно деморализованы предыдущим стремительным отступлением из Польши и практически были не в состоянии вернуть утраченные позиции.
      Многих беженцев из Бреслау, отправившихся в путь на пароходах, потопили советские танкисты. Однако и судьба тех, кто покинул город пешком, также была ужасной. Все мужчины, не призванные в армию или фольксштурм, женщины и дети оказались предоставлены самим себе. Громкоговорители объявили, что всем гражданским лицам необходимо срочно покинуть город. Испуганные женщины, которым не хватило места в переполненных вагонах поездов, стали выходить из города пешком. Матери брали с собой сухое молоко, термосы с горячей пищей, чтобы как-то кормить своих детей. Они также надеялись, что в пути будут организованы пункты помощи беженцам, как это было объявлено официальными представителями нацистской партии.
      Однако, выйдя из Бреслау, женщины обнаружили, что никаких пунктов помощи нет и в помине. Для эвакуации не было предоставлено почти никакого автомобильного транспорта, поэтому все шли пешком. Снег на дороге оказался настолько глубоким, что матерям приходилось бросать свои повозки и брать маленьких детей на руки. На ледяном ветру горячая пища, даже та, которая находилась в термосах, быстро остывала. Оставался только один способ накормить младенцев - своей грудью. Но женщины не могли обнаружить в пути никакого подходящего для этого места. Все дома были наглухо заколочены. Их обитатели либо уже покинули свой кров, либо просто не хотели никому открывать. В отчаянии матери пытались кормить малышей грудью прямо на улице. Но это не приводило ни к чему хорошему. Младенцы отказывались от молока, а у женщин поднималась температура. Некоторые из них просто заморозили свои груди. Одна молодая женщина писала матери о том, как умер в пути ее грудной ребенок. Она также рассказала о судьбе других несчастных женщин, которые кричали в отчаянии над кулечками с замерзшими малышами. Другие просто садились без сил возле какого-нибудь дерева и тупо смотрели перед собой. Более взрослые дети стояли неподалеку и не могли понять - то ли их мать лишилась чувств, то ли уже умерла". Хотя на таком морозе это не имело практически никакой разницы.
      Войска 1-го Белорусского фронта продвигались вперед еще большими темпами. Жуков приказал не ввязываться в бой с сильным противником, а обходить его узлы обороны, Скорость наступления должна была достигать семидесяти - ста километров в день{154}. Еще 25 января Жукову позвонил Сталин. Он отметил, что, когда фронт достигнет Одера, его передовые войска будут отстоять более чем на сто пятьдесят километров от частей 2-го Белорусского фронта{155}. Этого нельзя допустить. Сталин сказал, что Жуков должен подождать, пока Рокоссовский завершит Восточно-Прусскую операцию и форсирует Вислу. Верховный Главнокомандующий был обеспокоен возможностью немецкой контратаки против правого фланга войск 1-го Белорусского фронта со стороны Померании - с так называемого "Балтийского балкона". Жуков умолял Сталина позволить ему продолжить операцию. Если он будет ждать Рокоссовского еще десять дней, пока тот закончит дела в Восточной Пруссии, то немцы сумеют организовать оборону по линии фортификационных укреплений в районе Мезереца. Сталин неохотно, но согласился с доводами Жукова.
      Армии Жукова шли теперь по земле так называемого Вартеланда территории Западной Польши, захваченной немцами еще в 1939 году и включенной в состав рейха. Гауляйтером Вартеланда был Артур Грайзер - твердокаменный расист, даже по нацистским стандартам. Подчиненная ему территория стала ареной ужасающих насилий над мирными жителями. Более семисот тысяч поляков навсегда потеряли свои дома и владения, в которых теперь обосновались так называемые "фольксдойче" - немцы, жившие в различных регионах Центральной и Юго-Восточной Европы. Поляки были выброшены из родных мест, как хлам, без всякой надежды найти новое жилье и работу. Отношение к местному еврейскому населению было еще хуже. Более ста шестидесяти тысяч из них оказались в гетто, расположенном в городе Лодзь{156}. Те, кто не умер там, были замучены затем в концентрационных лагерях. К моменту прихода советских войск живых в городе оставалось только восемьсот пятьдесят евреев.
      Желание поляков отомстить было настолько велико, что это стало даже вредить сбору разведывательной информации. Начальник управления НКВД 1-го Белорусского фронта Серов жаловался Берии, что солдаты 1-й армии Войска Польского относятся к немецким военнослужащим особенно жестоко{157}. Он докладывал, что захваченные немецкие пленные часто не доходят до места сбора. Их расстреливают по дороге. Например, на участке 2-го стрелкового полка 1-й стрелковой дивизии поляками были взяты в плен восемьдесят германских солдат, но только двое из них добрались до штаба. Всех остальных убили в пути. После того как эти двое счастливчиков были допрошены полковым начальством, их отправили в разведотдел. Но до него они так и не дошли. Их также расстреляли неподалеку от штаба.
      Рискованное решение Жукова продвигать как можно быстрее вперед две свои танковые армии целиком оправдало себя. Немцам так и не был предоставлен шанс организовать нормальную оборону. На правом фланге 1-го Белорусского фронта действовали 3-я ударная, 47-я, 61-я армии и 1-я армия Войска Польского. Они были нацелены на Бромберг и Шнейдемюль и имели задачу прикрытия ударных сил Жукова со стороны Померании. 2-я гвардейская танковая армия Богданова и следующая за ней 5-я ударная армия Берзарина действовали в центре фронта, тогда как 1-я гвардейская танковая армия Катукова продвигалась на левом фланге в направлении Познани. Однако город Познань был совсем не похож на Лодзь. Достигнув Познани 25 января, Катуков сразу понял, что с ходу город взять не удастся. Поэтому он двинул танки дальше на запад, как того и хотел Жуков. Захват Познани поручался теперь 8-й гвардейской армии генерала Чуйкова. Тому вряд ли понравилась новая задача, которая, видимо, еще более усилила его нелюбовь к Жукову.
      Гауляйтер Грайзер, подобно Коху в Восточной Пруссии, также покинул свою столицу, одновременно приказав оборонять ее до последнего человека. По причине того, что он запрещал начало массовой эвакуации вплоть до 20 января, почти половина мирных жителей еще оставались к этому времени на своих местах. Василий Гроссман, находившийся при штабе 8-й гвардейской армии, отмечал пристальные взгляды немцев, тайно наблюдавших из-за занавесок домов за проходящими советскими колоннами{158}.
      Там действительно было на что посмотреть. Пехота ехала в основном на кочных повозках. Бойцы курили махорку, ели, пили, играли в карты. Повозки были декорированы различными коврами, возничие сидели на толстых матрасах. Солдаты больше не ели сухой паек. Они питались свининой, индейками, курами. Впервые за время войны их лица стали розовыми и толстощекими. Гроссман видел многих возвращающихся домой германских беженцев, двигавшихся вслед за советскими танками. Они шли пешком. Их лошади были уже отобраны поляками, которые не упускали любой возможности, чтобы ограбить немцев. Гроссман, как и большинство советских граждан, мало знал о том, что случилось с Польшей в 1939 и в 1940 годах. И он слабо представлял, почему поляки ненавидят немцев так же сильно, как и советские люди. Секретный протокол между Сталиным и Гитлером, разделивший страну на две части в 1939 году, был известен только немногим посвященным.
      Гроссман не останавливался перед тем, чтобы записать в свой дневник даже самые неудобные факты, которые ему удалось наблюдать, даже если потом он и не собирался их нигде публиковать. Он записал рассказ о двухстах пятидесяти советских девушках, угнанных немцами в Германию из Ворошиловградской, Харьковской и Киевской областей. Начальник политуправления армии сказал ему, что этих девушек нашли практически без одежды. Все они оказались покрыты вшами, а их животы вздулись от голода. Но затем один офицер из фронтовой газеты сообщил ему, что эти девушки были достаточно хорошо и опрятно одеты. Но когда сюда пришли советские солдаты, то они сняли с них всю одежду и отняли все припасы.
      Гроссман отметил в дневнике, что освобожденные из немецкой неволи советские девушки часто жаловались на то, что красноармейцы насилуют их. Одна из них сказала ему в слезах, что ее насиловал уже пожилой солдат, который годился ей в отцы. Однако и Гроссман отказывался верить в то, что все эти ужасные вещи могли совершать фронтовики.
      Солдаты на передовой день и ночь продвигались вперед, несмотря на вражеский огонь. Они боролись за святое дело, и их помыслы были чистыми. Гроссман добавлял, что акты насилия, грабежа, пьянства совершались солдатами из тыловых обозов.
      Уличные бои в Познани предвосхитили то, что затем происходило в Берлине. Гроссману, проведшему немало времени в окопах Сталинграда, было весьма интересно понаблюдать за тем, как собирается брать Познань генерал Чуйков. Именно Чуйкову, одному из командующих советскими частями в Сталинграде, принадлежала фраза: "Сталинград - это академия уличных боев". Гроссман вспоминал, что главным результатом сражения в Сталинграде было то, что советским войскам удалось проявить силу своей пехоты и подчеркнуть уязвимость немецкой военной техники. Но теперь "академик" Чуйков был поставлен в такое же положение, что и немцы в Сталинграде. Генерал безжалостно атаковал врага в Познани, применяя огромную мощь военной техники и используя малые силы пехоты.
      Гроссман провел некоторое время с Чуйковым во время боев за Познань. Чуйков расположил свой штаб на втором этаже реквизированной для военных нужд виллы{159}. В комнате, освещенной яркой лампой, было достаточно холодно. Телефоны беспрестанно звонили. Командиры частей докладывали боевую обстановку. В перерывах между телефонными переговорами Чуйков вспоминал, каким образом ему удалось разрушить немецкую оборону в районе Варшавы.
      Выслушав очередной доклад, Чуйков обращался к карте и просил офицера на другом конце провода немного подождать, пока он наденет очки{160}. Гроссман вспоминал, что очки на его суровом и жестком лице выглядели достаточно странно. Он мог быть добродушным со своим окружением, но когда был зол на какого-нибудь подчиненного, то часто пускал в ход кулаки{161}. Гроссману удалось присутствовать при одном телефонном разговоре, когда Чуйкову доложили, что немцы пытаются прорваться из окружения. В ответ тот прокричал в трубку, что пусть немцы прорываются на запад. Когда они выйдут из города, их перебьют, как жуков. Немцы найдут там свою смерть. Никому не удастся уйти живым,
      Чуйков все это время не переставал обижаться на решение Жукова оставить его для взятия Познани. Он саркастически удивлялся, как это столь опытная советская разведка могла упустить из виду такую деталь, что Познань является первоклассной военной крепостью. "Неужели никто не знал, что она является одной из самых мощных крепостей во всей Европе? Мы думали, что можем взять ее с марша. Но этого не получилось".
      Пока Чуйков занимался Познанью, часть его армии вместе с 1-й гвардейской танковой армией продолжала двигаться в направлении мезерецкой линии обороны, восточнее Одера. Главной проблемой для советских войск стало теперь не германское сопротивление, а недостаточное снабжение передовых соединений. Железнодорожное полотно, как правило, уничтожалось немцами во время отступления. К тому же ширина колеи была уже, чем в Советском Союзе. В результате все снабжение войск осуществлялось грузовыми автомобилями - в основном американскими "студебекерами". Показательно, что в российской историографии достаточно мало уделялось внимания тому факту, что не будь поставок этих американских грузовиков по ленд-лизу, то наступление Красной Армии развивалось бы значительно медленнее. И могло так случиться, что западные союзники достигли бы Берлина раньше, чем советские войска.
      Почти каждый советский ветеран, сражавшийся в Германии, помнит тот момент, когда его часть пересекла довоенную границу Германии 1939 года. Старший лейтенант Клочков, ветеран 3-й ударной армии, рассказывал: когда его подразделение вышло из некоего леса, то он и его бойцы вдруг увидели прибитую к столбу доску{162}. На ней было написано, что здесь начинается территория Германии. Советские солдаты входили на территорию гитлеровского рейха. Они с любопытством смотрели по сторонам. Германские деревни сильно отличались от польских. Многие дома были построены из кирпича или камня. Вокруг них аккуратно посажены фруктовые деревья, разбиты палисадники. Дороги находились в хорошем состоянии. Клочков, как и многие его боевые товарищи, не мог понять, зачем немцам, которых не назовешь глупыми людьми, нужно было так рисковать всем этим благосостоянием и вторгаться в Советский Союз.
      От Познани Василий Гроссман пошел дальше к германской столице вместе с частью сил 8-й гвардейской армии. Политуправление армии повсюду вдоль дороги развесило плакаты: "Трепещи от страха, фашистская Германия, пришел час расплаты!"{163}
      Гроссман был вместе с армией, когда ее бойцы грабили город Шверин. Все, что увидел, он записал в походную записную книжку. "Город был в огне, но грабежи продолжались... Из окна горящей квартиры выпрыгнула женщина... Пожары продолжались всю ночь... К коменданту города пришла женщина, одетая в траур, и молодая девушка. Лицо, шея, руки девушки были покрыты синяками. Слабым голосом женщина рассказала, что эту девушку изнасиловал солдат из штабной роты связи. Тот солдат также присутствовал здесь. У него было толстое красное лицо и заспанные глаза. Комендант города вел допрос всех троих присутствовавших"{164}.
      Гроссман отмечал ужас в глазах германских женщин и девушек. С ними теперь творились страшные вещи. Один образованный немец, коверкая русские слова, рассказал, что его жену изнасиловали в этот день сразу десять солдат. Советские девушки, освобожденные из лагеря, испытали ту же участь. Ночью некоторые из них нашли прибежище в комнате, предоставленной для военных корреспондентов. Посреди ночи вдруг раздался пронзительный крик. Один из корреспондентов вступился за девушек. Произошла дикая ругань между ним и солдатами, но порядок был восстановлен. Позднее Гроссман записал то, что услышал о судьбе одной молодой немецкой матери. Ее постоянно насиловали в сарае на ферме. Родственники молодой матери подошли к солдатам и попросили их оставить женщину в покое, поскольку ее ребенку пора кормиться грудью и он постоянно плачет. Все это творилось рядом с различными воинскими штабами и на глазах многих офицеров, ответственных за наведение порядка.
      30 января, в день, когда Гитлер произнес свою последнюю речь к германской нации, представители немецкого командования осознали: то, чего они так боялись - непосредственной угрозы столице рейха, - является уже свершившимся фактом. Передовые части Жукова не только беспрепятственно преодолели мезерецкую зону обороны, но находились уже в пределах одного броска от Одера. В 7 часов 30 минут на командный пункт группы армий "Висла" поступило сообщение, что вся дорога от города Лансберг заполнена вражескими танками{165}. В этот район вылетела авиационная разведка.
      Гиммлер настаивал на том, чтобы туда был срочно послан батальон танков "тигр" - единственный резерв, которым он располагал. Протест штабных офицеров не оказал на него никакого эффекта, поскольку рейхсфюрер убедил себя, что всего один батальон может разгромить целую советскую танковую армию{166}. Однако пятидесятитонные немецкие бронированные монстры были обстреляны советскими танками еще до того, как их сумели выгрузить с железнодорожных платформ. Батальон "тигров" понес тяжелые потери, а сам поезд вскоре отогнали назад, к Кюстрину. Гиммлер хотел отдать командира батальона под трибунал. Но в конце концов его убедили, что танки вовсе не приспособлены вести бой прямо на железнодорожной платформе, причем с наступающими и мобильными частями противника.
      В период этого кризиса Гиммлер решил взять пример со Сталина и издать распоряжение, напоминающее по своей сути знаменитый советский приказ № 227 ( "Ни шагу назад"), изданный в июле 1942 года. Германская версия документа была названа "Смерть и наказание за отказ выполнять свои обязанности"{167}. В нем присутствовали также слова, которые были призваны поднять боевой дух немецких солдат. "После тяжелых испытаний последних нескольких недель, говорилось в тексте приказа, - настанет день, когда территория Германии будет снова свободной". Еще один приказ запрещал немецким женщинам под страхом смерти кормить отступающие войска{168}. Более того, Гиммлер счел нужным заявить: "Бог никогда не покидал наш народ, и он всегда помогал смелым и мужественным людям в час тяжелых испытаний"{169}. В ситуации, в которой оказались к тому времени Германия и ее население, это утверждение выглядело более чем вызывающим{170}.
      Гиммлер решил также провести показательные экзекуции. Одновременно с изданием упомянутых приказов он решил казнить начальника полиции города Бромберг за то, что тот посмел оставить свой пост. Еще один бургомистр был повешен через несколько дней в городе Шведт-на-Одере - тот покинул свой город без разрешения на эвакуацию.
      Двенадцатая годовщина прихода к власти нацистов совпала со второй годовщиной разгрома немцев под Сталинградом. Берия был осведомлен о том, какие разговоры ведутся в заключении между пленными немецкими военачальниками - фельдмаршалом Паулюсом, генералом Штрекером и генералом фон Зейдлицем. В помещении, где они находились, вмонтировали специальный микрофон.
      Берия получал информацию, что пленные немецкие генералы находились в плохом расположении духа{171}. Их привела в ужас речь Черчилля в палате общин, в которой он поддержал сталинское предложение о том, что Польша должна получить территориальную компенсацию за счет Восточной Пруссии и других германских областей. Немецкие генералы теперь чувствовали, что их дальнейшее нахождение в составе национального комитета "Свободная Германия", контролируемого советской стороной, становится более невозможным. Фельдмаршал Паулюс в этой связи даже признал, что политика нацистов в территориальном вопросе представляется даже более позитивной, поскольку они стараются сохранить целостность Германии.
      Даже генерал Зейдлиц, который предлагал переброску антинацистски настроенных немецких военнопленных в Германию для того, чтобы организовать там революцию, теперь отмечал, что отбирать у Германии земли ради создания против нее защитного барьера - нечестно. Все немецкие генералы, попавшие в советский плен, теперь осознали, что Комитет германских офицеров, объединивший противников нацизма, был создан и использовался Советским Союзом только для своих собственных целей. Генерала Зейдлица продолжал мучить вопрос, правильный ли он сделал выбор. Между тем нацистский режим объявил его предателем и заочно приговорил к смертной казни.
      По мнению Паулюса, все действия Гитлера направлены только на то, как еще больше ввергнуть Германию в пучину бедствий. "Никогда до этого ложь не была таким сильным оружием в дипломатии и политике. Нас, немцев, очень ловко обвел вокруг пальца человек, который узурпировал всю полноту власти". Паулюса поддержал генерал Штрекер, который жаловался на Бога за то, что он послал немцам Гитлера. "Неужели немцы такие подлые? - вопрошал он. - Разве они заслужили такое наказание?"
      "Сегодня исполняется два года сталинградской катастрофе, - заключил Паулюс. - А теперь вся Германия становится гигантским Сталинградом".
      Угрозы и увещевания Гиммлера не могли спасти ситуацию. В тот же день передовые советские батальоны, ведомые заместителем командира 89-й гвардейской стрелковой дивизии полковником Есипенко, достигли Одера и под покровом ночи форсировали его по льду. Советским подразделениям удалось образовать небольшой плацдарм на левом берегу реки севернее Кюстрина.
      Войска 5-й ударной армии генерала Берзарина утром 31 января форсировали замерзший Одер и захватили деревню Киниц{172}. Они прошли буквально по следам немецких крестьян, собиравших дрова на восточном берегу реки. Часть под командованием полковника Есипенко захватила состав, в котором находились шесть зенитных орудий, тринадцать офицеров и шестьдесят три молодых новобранца. Небольшой группе немцев, одетых лишь в нижнее белье, удалось бежать и добраться до города Врицеи. До рейхсканцелярии теперь оставалось всего около семидесяти километров.
      В тот же день части полковника Гусаковского форсировали Одер южнее Кюстрина. Данное событие было отмечено вручением ему второй Золотой Звезды Героя Советского Союза. Советские войска тотчас же приступили к укреплению своих позиций. Они стали рыть окопы в пойме реки, восточнее Зееловских высот. Срочно подтягивалась артиллерия на случай немецких контратак. Однако германское командование было настолько шокировано произошедшим (Геббельс все еще думал, что бои идут рядом с Варшавой), что прошло определенное время, прежде чем к месту прорыва стали подтягиваться подразделения вермахта. Единственными, кто поначалу доставлял неприятности красноармейцам и обстреливал их свежевырытые траншеи, оказались немецкие самолеты "фокке-вульф". Обещанный зенитный дивизион прибыл на место только через три дня, поэтому солдаты Чуйкова несли значительные потери от налетов авиации противника. Тем не менее советскому командованию удалось доставить на левый берег Одера достаточное количество противотанковых орудий.
      Новость о том, что советские войска достигли Одера, стала неожиданной как для командования вермахта, так и для мирного населения. Вальтер Байер, которому посчастливилось не попасть в списки полевой жандармерии в Восточной Пруссии и отправиться в отпуск, теперь наслаждался последними днями отдыха в своей деревне Буксмюленвег, которая располагалась между Кюстрином и Франкфуртом-на-Одере. Однако его отпуск закончился еще скорее, чем он ожидал{173}. Вечером 2 февраля в дом Вальтера вбежал сосед и сообщил, что в дубовом лесу, всего в пятистах метрах от дома, заняли позиции до восьмисот русских.
      Вокруг деревни не было никаких немецких частей, за исключением нескольких рот фольксштурма, вооруженных только винтовками и двумя-тремя фаустпатронами. Когда фольксштурмовцы приблизились к лесу, то обнаружили, что на деревьях уже устроились советские снайперы, которые открыли по ним прицельный огонь. Из Франкфурта к месту прорыва подтягивался батальон 6-го крепостного полка, состоявший преимущественно из лиц кавказских национальностей, перешедших на сторону немцев. Немецкий офицер приказал Байеру, как опытному фронтовику, возглавить одну из боевых групп. Он оказался в одной канаве с кавказским добровольцем. Внезапно тот обратился к нему на ломаном немецком языке: "Вы не стреляете, и мы не стреляем туда. Мы не стреляем по своим товарищам". Байер доложил об этом офицеру, и кавказец был снят с передовой линии и отправлен в тыл рыть траншеи. Если он впоследствии попал в руки русских, то вряд ли с ним стали обращаться мягче, чем с остальными добровольцами, по причине его отказа стрелять по своим.