На германской стороне известие о смерти фюрера держалось под строгим секретом в течение ночи и всего последующего утра. Лишь затем эта новость стала просачиваться к старшим офицерам. Бригаденфюрер СС Монке, отведя Крукенберга в сторону, конфиденциально сообщил ему о потере вождя. Правда, он не смог при этом избежать помпезной нацистской риторики. "Пылающая комета погасла"{852}, - произнес Монке.
      Германские офицеры с нетерпением ожидали информации о том, ведутся ли переговоры с русскими и достигнуты ли на них какие-нибудь результаты. Но после возобновления огня советской артиллерии все встало на свои места. Было ясно, что генералу Кребсу не удалось договориться с советским командованием. Русские настаивали на безоговорочной капитуляции, но Геббельс отказался. Тяжелые орудия и "катюши" 3-й ударной, 8-й гвардейской и 5-й ударной советских армий продолжили свою разрушительную работу.
      Монке также сказал Крукенбергу, что опасается за возможность проникновения русских войск в тоннели метро. В этом случае они могут обойти рейхсканцелярию под землей и неожиданно появиться в немецком тылу. Крукенберг в спешном порядке послал группу саперов из дивизии "Нордланд" в тоннель с задачей добраться до Потсдамерплац{853}. Впоследствии он не уточнял никаких деталей, но, вероятнее всего, им был отдан недвусмысленный приказ. То, что произошло далее, до сих пор является предметом ожесточенной полемики - взрыв тоннеля, проходящего под Ландвер-каналом в районе Треббинерштрассе.
      Скорее всего эсэсовцам пришлось прокопать шурф в потолке тоннеля и лишь затем заложить туда заряд{854}. Иначе взрыв вряд ли смог пробить брешь, достаточную для поступления в тоннель воды из Ландвер-канала. Данные о точном времени и даже дате взрыва сильно варьируются. Это неудивительно, поскольку у многих мирных жителей, прятавшихся под землей, советские солдаты уже отобрали наручные часы. Определить же время по положению солнца они, естественно, не могли. Наиболее достоверной представляется версия о том, что взрыв прогремел ранним утром 2 мая. Другими словами, либо эсэсовцы поставили заряд с часовым механизмом, рассчитанным на длительное время, либо им потребовались значительные усилия, чтобы прокопать шурф.
      Как бы там ни было, взрыв привел к разрушению тоннеля и заполнению его водой на двадцатипятикилометровом участке. Сведения о количестве жертв этого подземного наводнения также различны - от пятидесяти до пятнадцати тысяч человек{855}. Некоторые берлинцы утверждали, что советские военнослужащие перевозили всех утонувших в небольшой порт, расположенный на берегу канала неподалеку от Ангальтского вокзала. Туда же, по их мнению, доставляли и трупы жителей, погибших под обломками зданий. Более достоверными выглядят данные о том, что под водой погибло порядка ста человек. Конечно, в тоннелях находились многие тысячи людей, среди которых были раненые, дети, женщины и старики, но вода не распространялась по подземным коммуникациям слишком быстро. Более того, она растекалась под землей в различных направлениях. Безусловно, картина наступающей воды вызывала в людях неподдельный ужас. И часть раненых, равно как и пьяных солдат, а также мирных жителей, стали ее неизбежными жертвами. Но говорить о тысячах погибших было бы сильным преувеличением. В большинстве мест вода едва достигала полутораметровой глубины, и у обитателей тоннелей имелось достаточно времени, чтобы эвакуироваться самим и спасти многочисленных раненых, находившихся в "госпитальных вагонах" рядом со станцией "Штадтмитте". Вполне вероятно, что многие из погибших, чьи тела впоследствии поднимали на поверхность, на самом деле умерли не от воды, а от ран и болезней еще до разрушения тоннеля. Все трупы затем перемешались, и определить точное количество погибших в результате взрыва оказалось практически невозможно. Ряд трупов определенно принадлежал эсэсовцам. Скорее всего их похоронили вместе с останками других людей в количестве около пятидесяти человек на еврейском кладбище на Гросс-Гамбургерштрассе.
      Тем временем бой в рейхстаге продолжался с прежней ожесточенностью. Красный флаг над куполом здания выглядел теперь своего рода насмешкой над тем, что происходило внутри. Один советский боец схватил брошенную в его сторону немецкую гранату и швырнул ее обратно к врагу{856}. Но он не рассчитал свои силы. Граната попала в дверь, отскочила от нее и вновь упала к ногам красноармейца. Прогремел взрыв, в результате которого ему оторвало обе ноги. Несмотря ни на какую усталость, солдаты противоборствующих сторон продолжали сражаться. Их глотки воспалились от крика и попадающей в горло пыли. Одному советскому офицеру горящее здание напомнило события 1933 года, когда рейхстаг подожгли сами нацисты, но обвинили в этом коммунистов.
      Бой продолжался до вечера. Наконец немцы, засевшие в подвалах, стали кричать, что хотят вступить в контакт с каким-нибудь старшим советским офицером. Тогда молодой капитан Неустроев попросил своего подчиненного лейтенанта Береста изобразить из себя полковника. На Береста надели дубленый полушубок, скрывавший его погоны, и послали на переговоры. Вскоре на поверхности стали появляться первые сдающиеся немцы. Они выходили в грязных шинелях и гимнастерках, небритые, с моргающими от страха глазами. Многие из них улыбались, "словно покорные собаки"{857}. Порядка трехсот германских солдат и офицеров сложили тогда оружие. Еще двести немцев было убито. Кроме того, в подвалах рейхстага обнаружили около пятисот раненых военнослужащих, но многие из них попали туда еще до начала штурма.
      Еще более мощное укрепление представляла массивная зенитная башня Зоо, расположенная возле юго-западной оконечности Тиргартена. Хотя железобетонные стены этой крепости были настолько прочными, что могли выдерживать прямое попадание 203-миллиметрового гаубичного снаряда, положение осажденных в ней людей было катастрофическим. Кроме солдат, внутри находилось несколько тысяч мирных жителей, среди которых - сотни раненых и больных.
      1-я гвардейская танковая армия Катукова и 8-я гвардейская армия Чуйкова вели наступление на Тиргартен с южного направления, вдоль Ландвер-канала. Задачу блокировать башню Зоо поставили перед двумя полками из 79-й гвардейской стрелковой дивизии. Штурмовать такое мощное укрепление было безумием. Поэтому 30 апреля советское командование послало к засевшим в крепости немцам парламентеров из числа военнопленных вермахта. Они несли с собой ультиматум, в котором содержалось предложение сдачи в плен и гарантия сохранения жизни всем обороняющимся, включая военнослужащих СС и СА{858}.
      1 мая парламентеры вернулись со следующим ответом: "Ваше письмо было получено в 11 вечера. Мы капитулируем сегодня ночью. Галлер, командующий гарнизоном". На самом деле Галлер не являлся командующим гарнизоном, и задержка с капитуляцией была нужна немцам для того, чтобы подготовиться к прорыву из кольца.
      * * *
      Еще одним осажденным укреплением оставалась цитадель Шпандау на северо-западной оконечности Берлина. Благодаря своей архитектуре эта цитадель действительно походила на настоящую крепость. Она была построена еще в 1630 году на острове, образовавшемся на месте слияния Хафеля и Шпрее. Во время войны в ней располагалась организация под названием "Армейские лаборатории противогазовой защиты", но эта вывеска являлась лишь камуфляжем, скрывающим ее истинное предназначение.
      К 30 апреля войска 47-й армии наконец смогли сжать кольцо вокруг Шпандау, чьи орудия держали под прицелом значительный участок территории, включая мосты через Ха-фель. В надежде избежать полномасштабного штурма строения генерал Перхорович приказал майору Гришину передать командующему немецким гарнизоном предложение о капитуляции. Сразу после получения этого приказа Гришин вызвал к себе подчиненных офицеров. Поскольку предстоящая миссия была чрезвычайно опасной, майор посчитал не вправе назначать парламентера своим распоряжением{859}. Он сказал, что пойдет в крепость сам и просит, чтобы с ним пошел еще один помощник. Все семь офицеров, стоявшие рядом с ним, вызвались добровольцами. Гришин сказал Конраду Вольфу, будущему восточногерманскому кинорежиссеру и брату Маркуса Вольфа, что тот идти не может. В цитадели засели эсэсовцы, и если у них возникнет подозрение, что Конрад не русский, а немец, одетый в советскую форму, то они могут расстрелять его на месте. Вместо Конрада пошел его друг, Владимир Галл. Вдвоем с Гришиным они показались перед немецкими укреплениями, размахивая белым флагом, и осторожно приблизились к баррикаде, выстроенной немцами на мосту через ров. Здесь же стоял и подбитый "тигр".
      Немецкие солдаты, увидев приближающихся русских, выкинули с балкона здания веревочную лестницу длиной около десяти метров. Гришин и Галл поднялись по ней на балкон и вошли в неосвещенную комнату. Тотчас же к ним подошла группа офицеров вермахта и войск СС. Среди них находились командующий гарнизоном полковник Юнг и его заместитель подполковник Кох. Юнг представлял собой уже довольно пожилого седовласого мужчину с прямым лицом, на котором светились очки в металлической оправе. Воротник его кителя был не первой свежести. Он вовсе не походил на профессионального военного. Но в то время ни Гришин, ни Галл не имели понятия о той роли, которую играл здесь этот человек.
      С советской стороны переговоры вел практически только один Галл, филолог еврейского происхождения. Гришин имел лишь очень небольшие познания в немецком языке. Кох начал объяснять, что, согласно приказу фюрера, любой находящийся в крепости немец, который попытается сдаться, должен быть расстрелян на месте. К сожалению, до штаба 47-й армии в то время еще не дошла информация о смерти Гитлера. В этот момент Галл почувствовал, в каком нервном напряжении находятся германские военные, особенно эсэсовцы. Казалось, что они готовы немедленно расстрелять русских парламентеров независимо от последствий. Галл сказал, что Берлин почти полностью захвачен советскими войсками, Красная Армия уже соединилась с американцами на Эльбе и дальнейшее сопротивление будет лишь означать новые и никому не нужные жертвы. Если гарнизон крепости сдастся, то его солдатам гарантируется жизнь и еда, а раненым - медицинская помощь. Он дал также понять немцам: если сопротивление продолжится, то ни одна из этих гарантий силы иметь не будет. Все они солдаты и хорошо понимают, к чему может привести новая кровь. Возможны самые неприятные последствия. Далее Галл отметил, что отказ от капитуляции повлечет за собой гибель многих мирных жителей, находящихся здесь. Немцы и так потеряли много людей на этой войне, и пора уже подумать о будущих поколениях.
      Пока Галл говорил, эсэсовцы смотрели на него с нескрываемой ненавистью. Напряжение было настолько велико, что ему казалось: любая малейшая искра может вызвать мощнейший взрыв. Согласно полученной от Гришина инструкции, он предупредил немцев, что советское командование будет ждать от них ответа до 15 часов. В атмосфере гробовой тишины два советских офицера молча повернулись и пошли обратно к окну. Пока они спускались по лестнице, их сердца все еще бешено колотились. Галл очень опасался, что немцы в последний момент перережут веревки.
      Оказавшись на земле, они быстро побежали назад под прикрытие деревьев, где их уже ждали свои бойцы. Галл и Гришин немедленно попали в тесные объятия товарищей, но им пришлось сразу же объяснить, что никакого ответа от немцев пока не последовало. Необходимо было подождать. Известие о том, что среди осажденных находились эсэсовские офицеры, отнюдь не вселяло оптимизм.
      Тем временем генерал Перхорович задавал недавним парламентерам один и тот же вопрос: "Они собираются сдаваться?" Галл отвечал, что никто этого не знает. Немцам дали время до 15 часов, как и было условленно, и если они согласятся, то пошлют к советским позициям своего парламентера. Перхорович уяснил ситуацию и лишь добавил, чтобы Галл был наготове, если германский гарнизон объявит о капитуляции.
      По мере приближения стрелки часов к отметке три напряжение в стане советских войск все возрастало. Среди работников штаба стали звучать шутки, касающиеся невероятной пунктуальности немцев.
      "Товарищ капитан! - внезапно послышался голос солдата. - Смотрите! Они идут, они идут!"
      На балконе здания появились два немецких эмиссара, которые готовились спуститься вниз по веревочной лестнице. Галл приказал себе успокоиться и действовать так, словно бы принятие капитуляции вражеской крепости было для него совершенно нормальным делом - частью обычной работы.
      Когда немецкие парламентеры, лейтенанты Эббингхауз и Бретшнайдер, появились возле штаба, русские офицеры вышли им навстречу и приветливо похлопали их по плечу. Немцы объяснили Галлу, что они согласны с условиями капитуляции, но должны сперва получить их в письменном виде. Затем германских офицеров с триумфом проводили на командный пункт 47-й армии, где на столах стояло много откупоренных бутылок, оставшихся после празднования Первого мая. На полу был постелен матрас, на котором все еще спал советский старший офицер. Проснувшись и увидев двух немцев, он приказал приготовить для них какую-нибудь еду. Затем появился майор Гришин. Он сказал, что командование германского гарнизона желает прежде всего получить письменные заверения от русской стороны. "Типичные немцы"{860}, - добавил майор.
      Когда были обговорены все детали и документ подписан, советские офицеры откупорили еще одну бутылку коньяка и подняли тост за победу. Они пили залпом, тогда как лейтенант Бретшнайдер, голодавший всю последнюю неделю, лишь пригубил стакан. Русские засмеялись и долили лейтенанту еще. Они объясняли ему, что "война капут" и можно уже ничего не бояться.
      Спонтанное празднество было внезапно прервано появлением на командном пункте армии полковника из штаба 1-го Белорусского фронта. Ему объяснили сложившуюся ситуацию. Полковник повернулся к лейтенанту Эббингхаузу, который казался старше своего второго коллеги, и спросил его, как долго крепость могла еще держаться, если бы русские продолжали обстреливать ее из тяжелых орудий и бомбить авиацией. "По крайней мере неделю", - ответил Эббингхауз. Русский офицер с недоверием посмотрел на него.
      "Война закончена, - повторил майор Гришин. - И ваши полномочия как офицера закончены". На столе находилась коробка дорогих сигар "Ритмеестер". Эббингхауз взял одну из них и прикурил.
      Спустя два часа Гришин и Галл вновь вошли в крепость, теперь уже не через балкон, а через главный вход. Вскоре из нее стали выходить сдающиеся немцы, они складывали оружие и строились в колонны.
      К стоящим поодаль двум советским офицерам подошли Юнг и Кох. Неожиданно Кох на чистом русском языке сказал, что хотел бы теперь попрощаться. Увидев, что советские офицеры застыли в изумлении, он улыбнулся и добавил: "Да, я разговариваю немного по-русски. В детстве я жил в Санкт-Петербурге".
      Галл только сейчас сообразил, какая опасность грозила: им во время переговоров в крепости. Кох мог слышать и понимать каждое слово, которым Владимир обменивался с Гришиным. Он припомнил, что в один из моментов Гришин сказал что-то вроде "Обещай им все, что они хотят, разберемся позже".
      Вместе со сдающимися немецкими солдатами во двор крепости выходили и мирные жители. Генерал Перхорович приказал Галлу объяснить им, что все они могут расходиться по домам. Одна женщина с платком на голове (в них теперь ходили многие немки, скрывая тем самым свои немытые волосы) приблизилась к советским офицерам. Она несла на руках маленького ребенка. Женщина поблагодарила русских за то, что они убедили командование германского гарнизона капитулировать, предотвратив тем самым дальнейшее кровопролитие. Затем немка расплакалась и ушла прочь.
      Однако эта берущая за душу картина капитуляции Шпандау была несколько подпорчена последующими событиями. Полковник Юнг и подполковник Кох на самом деле являлись профессором Герхардом Юнгом и доктором Эдгаром Кохом ведущими специалистами, занимавшимися исследованиями в области боевых отравляющих веществ (включая нервно-паралитические газы зарин и табун). Хотя название их лаборатории говорило о том, что в ней могут создаваться лишь защитные средства против различных газов, на самом деле ученые занимались именно вопросами применения отравляющих веществ на поле боя{861}.
      Подполковник из штаба 47-й армии быстро осознал все значение оборудования, найденного в Шпандау, и немедленно сообщил о нем генералу, находящемуся в группе советских экспертов. На погонах этих экспертов светились значки в виде гаечного ключа и зубчатого колеса. Генерал собирался допросить немецких специалистов на следующий день, но его опередили сотрудники НКВД. Каким-то образом они прознали о находке в Шпандау и уже вечером 1 мая были в крепости. После этого Юнг и Кох исчезли в неизвестном направлении. Генерал был сильно разозлен. Армейскому начальству потребовалось целых полтора месяца - до середины июня, - чтобы выяснить, где именно НКВД содержит теперь Юнга и Коха. В конечном итоге немецкие ученые в августе объявились в Москве.
      Двух других германских специалистов в области отравляющих веществ, доктора Штульдреера и доктора Шульте-Оверберга, оставили под охраной в самом Шпандау и приказали продолжить свои исследования, Штульдреер ранее занимался применением газов против танковых соединений и использовал для экспериментов полигон в Куммерсдорфе (именно через него прорывались из окружения остатки немецкой 9-й армии). Но Штульдреер, равно как и Шульте-Оверберг отказались признаваться в том, что они участвовали в экспериментах с нервно-паралитическими газами. Поскольку все запасы отравляющих веществ были заблаговременно уничтожены, советские офицеры не могли ничего доказать.
      Летом 1945 года Штульдреера и Шульте-Оверберга переправили в Советский Союз. Их посадили вместе с Юнгом и Кохом в специальный лагерь, расположенный в Красногорске. Однако эта вновь образованная группа, возглавляемая профессором Юнгом, отказалась сотрудничать с советскими властями. Немецкие специалисты настаивали на том, что являются военнопленными и на них распространяются соответствующие их статусу положения. Русские пытались воздействовать на членов группы различными путями. К ним даже приставляли других немецких ученых, уже сотрудничающих с СССР. Но никакого положительного результата достигнуто не было. Тем не менее с этими учеными обращались довольно корректно, и они все-таки вернулись в Германию с одной из самых последних партий германских военнопленных в январе 1954 года.
      Южнее Берлина остатки немецкой 9-й армии готовились совершить последнюю попытку прорыва через советские заслоны фронта маршала Конева. 12-я армия генерала Венка смогла закрепиться в районе Беелитца и некоторое время продолжала его удерживать. Всего этого оказалось достаточно, чтобы открыть путь на запад многим военнослужащим армии Буссе, равно как и порядка двадцати тысячам человек из так называемой группы армий "Шпрее" под командованием генерала Реймана. Остатки этой группы вели оборону в районе Потсдама. Однако давление со стороны русских войск постоянно возрастало. Беелитц находился под жестоким обстрелом советских самоходных артиллерийских установок, подходящих со стороны Потсдама. С самого утра в небе появились советские штурмовики, сбрасывавшие на немцев небольшие бомбы и поливающие их огнем из авиационных пушек.
      Один из советских стрелковых полков занял деревню Эльсхольц, находившуюся всего в шести километрах к югу от Беелитца. Она являлась ключевым пунктом в немецкой обороне, поскольку здесь пересекались сразу несколько дорог, по которым выходили из окружения изможденные германские солдаты. К счастью для немцев, в этом районе внезапно появились последние четыре "пантеры" из дивизии "Курмарк". Они атаковали русских и вынудили их отступить. Все эти четыре боевые машины так и остались на поле боя - их пришлось бросить из-за недостатка горючего. Однако путь на запад был открыт. Многие немцы оказались настолько истощены, что, едва добравшись до Эльсхольца, буквально валились с ног. Мирные жители деревни чем могли делились с солдатами. Они давали им пищу и перевязывали раненых. Тех военнослужащих, которые уже окончательно потеряли возможность передвигаться, переносили в полевой госпиталь, организованный прямо в местной школе. Врачи и медсестры, работавшие там, сутками не отходили от своих пациентов, стараясь спасти как можно больше жизней. Только одной германской части хватило сил не останавливаться в деревне и пройти мимо нее не задерживаясь. Это были эсэсовцы.
      Бой в лесу все еще продолжался. Соединения 1-го Украинского фронта дожимали остатки 9-й армии и уничтожали разрозненные немецкие отряды по частям. Утром 1 мая в лес была послана одна из бригад 4-й гвардейской танковой армии с задачей уничтожить достаточно большую группу германских солдат, пробивавшуюся на запад{862}. В строках боевого донесения присутствовала информация о том, что советские "тридцатьчетверки" ворвались в колонну немецких танков и бронемашин. В ходе двухчасового боя враг потерял тринадцать броневиков, три штурмовых орудия, три танка и пятнадцать грузовиков. Однако поверить в достоверность этих сведений весьма сложно. К тому времени у немцев вряд ли уже оставалось так много исправных боевых машин, находящихся в одной группе.
      Советские войска атаковали и сам Беелитц. Отряд германских солдат в количестве около двухсот человек при поддержке одного "тигра" и одного штурмового орудия отходил к югу от Беелитца. После того как он пересек большое поле, немцы оказались под прицельным огнем из автоматического оружия. Все, что им было нужно теперь, - это добраться до леса и перейти вброд реку Ниплитц. За ней лежал путь к Эльбе и к спасительному мосту на американский берег.
      Генерал Венк приказал офицерам использовать любую исправную машину для перевозки раненых и изможденных военнослужащих. В спешном порядке были развернуты дополнительные полевые кухни, которым предстояло накормить двадцать пять тысяч солдат и еще несколько тысяч беженцев{863}. Полковник Райхельм из штаба Венка вспоминал, что большинство выходивших из окружения немцев буквально сразу же падали на землю. "Иногда нам приходилось чуть ли не бить их, - добавлял он, - поскольку иначе эти смертельно усталые люди просто не проснулись бы и не полезли в грузовик. Они так и умерли бы на дороге. Все это было ужасно". Бывший когда-то полным генерал Буссе сильно похудел. "Он находился на пределе сил".
      Многие из тех немцев, которые испытали на себе весь ужас боев в районе Хальбе, теперь озлобились на своих командиров. Они обвиняли старших офицеров, что те продолжали вести сражение, когда уже все было потеряно. "Являлось ли это действительно беспрекословным подчинением, - писал один из выживших свидетелей тех событий, - либо просто трусостью, боязнью личной ответственности?" Былая поддержка своего фюрера теперь оставляла в сердцах представителей германского офицерского корпуса горький осадок. В эти последние дни войны они спасали собственные жизни, жизни своих подчиненных, женщин и детей{864}.
      Несмотря на критику в адрес германских офицеров, многие их действия не могут не вызывать уважения. Особенно это касается командиров частей и подразделений 12-й армии, жертвовавших своими жизнями ради спасения окруженных солдат и мирных жителей. Даже в рядах немецкой 9-й армии не все выглядело только в черном свете. Еще один выживший немец стал свидетелем гибели майора Отто Кристера фон Альбедиля, ранее пережившего разгром своей армии и разорение фамильного поместья неподалеку от Райтвайн-Шпура. Майора убили в тот момент, когда он пытался спасти тяжело раненного солдата. "Горячо любимый командир"{865} был похоронен своими солдатами у дороги, ведущей к деревне Эльсхольц.
      Глазам полковника Райхельма предстал эпизод совершенно другого рода. Это было постыдное проявление трусости со стороны старшего офицера, который бросил подчиненных ему солдат. В 2 часа на командном пункте 12-й армии, расположенном между Гентином и Тангермюнде, появился командующий 41-м танковым корпусом генерал Хольсте. "Что вы здесь делаете, генерал? - с удивлением спросил его Райхельм. - Почему вы не со своими войсками?"
      "У меня нет больше войск"{866}, - ответил Хольсте.
      На самом деле он просто-напросто бросил своих людей. Он бежал вместе с женой, прихватив две повозки, запряженные лучшими лошадьми. Райхельм сказал, что он должен доложить об этом генералу Венку. Войдя к генералу, он заметил, что Хольсте следует немедленно арестовать. Однако Венк был слишком переутомлен, чтобы принимать сейчас такие жесткие решения. Райхельм вернулся ни с чем. "Вы могли бросить Гитлера, поскольку он является преступником, сказал он Хольсте, - но вы не должны были бросать своих солдат". Хольсте не обратил никакого внимания на слова полковника и продолжил дальнейший путь к Эльбе.
      Днем в штаб дивизии "Нордланд" из рейхсканцелярии пришел приказ о передаче последнего танка "тигр" в распоряжение генерала Монке{867}. Никаких дополнительных пояснений дано не было. Скорее всего этот факт свидетельствовал о начале подготовки Бормана и Монке к побегу из Берлина. Очевидно также, что они не рассказали о своем намерении Геббельсу, который отказывался даже разговаривать о возможной капитуляции. Эти двое нацистов, Борман и Монке, которые ранее угрожали расстрелом любому человеку, который откажется до конца выполнять свои обязанности перед рейхом, теперь примеряли на себя гражданское платье, с помощью которого были намерены улизнуть из германской столицы.
      Возобновившийся артиллерийский обстрел центра города до крайности затруднил прямую связь бункера с командным пунктом генерала Крукенберга. Раненый Фене и его подчиненные французы все еще продолжали держать оборону возле штаб-квартиры гестапо на Принц-Альбрехтштрассе. В ста метрах к востоку от них - в районе станции метро "Кохштрассе" - засели остатки полка "Дания". На левом фланге - на Лейпцигштрассе и Шпительмаркте - располагались позиции полка "Норвегия".
      Геббельс, осознавший близость конца, вызвал к себе эсэсовского доктора Кунца, ранее согласившегося помочь убить его шестерых детей. Когда Кунц вошел в кабинет Геббельса, тот разговаривал с Науманом, статс-секретарем министерства пропаганды. Доктору пришлось подождать минут десять, прежде чем Геббельс и Науман оставили его наедине с Магдой Геббельс. Она сказала, что смерть фюрера сделала их решение неотвратимым. Сегодня ночью войска совершат последнюю попытку прорыва из Берлина, следовательно, вся их семья должна умереть. Кунц постарался еще раз убедить Магду послать своих детей в госпиталь, после чего они могли бы оказаться под защитой Красного Креста, но фрау Геббельс отвергла это предложение. "После примерно двадцатиминутного разговора с Магдой, - вспоминал Кунц, - в комнате вновь появился Геббельс и произнес: "Доктор, я был бы очень признателен вам, если бы вы помогли моей жене убить детей"{868}. После этого Кунц попытался еще раз убедить чету Геббельсов сохранить им жизнь, но министр пропаганды остался непоколебим. "Это невозможно, - ответил он. - Они дети Геббельса". Сразу после этих слов он покинул помещение. Кунц оставался с Магдой еще примерно около часа.
      Затем вновь вернулся Геббельс. "Русские могут ворваться в любой момент, - произнесла его жена, - и прервать наши планы. Поэтому мы должны спешить, чтобы исполнить то, что задумали".
      Магда провела Кунца в ванную, где они взяли шприцы, заправленные морфином. Затем вошли в детскую спальню. Пять девочек Геббельса и один мальчик уже находились в кроватях в ночных пижамах, но еще не спали. "Не волнуйтесь, - сказала им Магда. - Доктор введет вам вакцину, которую прививают сейчас всем детям и солдатам". Магда покинула комнату, оставив в ней Кунца. Доктор занялся своим делом. "После этого, - рассказывал он на допросе офицерам СМЕРШа, - я вышел из спальни и прошел в комнату, где находилась фрау Геббельс. Мы должны были подождать примерно минут десять, пока дети не уснут. Я посмотрел на свои часы - было без двадцати минут девять".
      Кунц сказал, что не может давать яд спящим детям. Тогда Магда попросила его позвать Штумпфеггера, личного доктора Гитлера. Вместе с Штумпфеггером она открывала рот своим спящим детям, просовывала между их зубами ампулу с ядом и затем сжимала челюсти. Впоследствии на лице ее старшей дочери Хельги был обнаружен большой синяк, который вызвал подозрение в том, что одной дозы морфина оказалось для нее недостаточно. Хельга не спала, и двое взрослых людей приложили немало усилий, прежде чем смогли открыть ей рот.
      После того, как дело было сделано, Штумпфеггер удалился к себе, а Кунц прошел вместе с Магдой в кабинет Геббельса. Министр пропаганды нервно прохаживался по помещению. "С детьми покончено, - произнесла Магда. - Теперь мы должны подумать о себе".
      "Поторопимся, - ответил Геббельс. - У нас очень мало времени".
      Магда взяла с собой золотой значок нацистской партии, который Гитлер подарил ей 27 апреля, и портсигар с выгравированной надписью "Адольф Гитлер, 29 мая 1934 года". Затем супруги поднялись вверх по лестнице во двор рейхсканцелярии. Их сопровождал личный адъютант министра пропаганды Гюнтер Швагерман. Геббельс и Магда имели при себе два пистолета "вальтер". Встав друг против друга, в нескольких метрах от того места, где был сожжен труп Гитлера и его жены, они раздавили во рту ампулы с цианидом. Возможно, в тот же момент они одновременно выстрелили в себя, хотя вполне вероятно, что "выстрелы милосердия" произвел Швагерман{869}. Оба пистолета так и остались лежать перед мертвыми телами, которые Швагерман облил бензином и поджег. Он выполнил то, что обещал супружеской чете.
      (Некоторые историки утверждают, что при самоубийствах четы Гитлеров и четы Геббельсов использовался яд пруссик ацид ( "prussic acid"), а не цианид. Однако яд пруссик ацид на самом деле является производной формой цианида. Во всяком случае, в докладе советских медиков, вскрывавших тела Адольфа и Евы Гитлер, говорится, что в их полости рта были обнаружены осколки ампул, содержавших компоненты цианида. Этот яд был идентичен тому, который нашли во рту Геббельса и его жены.)
      В 21 час 30 минут радиостанция Гамбурга объявила своим слушателям, что вскоре будет сделано чрезвычайно важное и горькое сообщение. Перед самым обращением к нации гросс-адмирала Дёница в эфире звучали траурные мелодии из музыки Вагнера и Седьмой симфонии Брукнера. Дёниц сказал, что фюрер пал в сражении "во главе своих войск"{870}. Затем адмирал зачитал состав нового правительства. Лишь очень немногие люди в Берлине смогли слышать это выступление.