От Игнатия Павловича все реже приходили письма, и уже не в конвертах, а в треугольничках из серой оберточной бумаги. "Жив, здоров, воюем. Наташа, береги Олюшку!" - вот и все.
      - Смешной у нас папа, - как-то сказала матери Ольга. - Он думает, что я еще маленькая. А ведь я уже боец МПВО.
      - Ладно тебе, боец! Поменьше бы лазала на чердак, - говорила мать. Не твое это дело зажигалки гасить...
      - Так ведь я с Нюшкой, - оправдывалась Ольга.
      Нюшка - соседская девочка, с которой Ольга училась в одном классе.
      Блокадной зимой, когда уже не стало ни тепла, ни хлеба, Наталья Ивановна решила пойти на завод. Проработала полтора месяца в холодном цехе, простудилась и слегла с тяжелым ревматизмом. Теперь все заботы о доме, о матери пали на плечи Оли. Она расколола топориком кухонный стол и топила щепками железную печурку. Каждое утро в булочной получала по карточкам пайки хлеба, прятала их в варежку и сразу же бежала домой кормить больную маму. Однажды - это запомнилось на всю жизнь - не успела она спрятать хлеб, как его выхватила из ее худеньких окоченевших рук какая-то высокая, закутанная в ватное одеяло женщина и тут же съела оба пайка. Ольга закричала, заплакала и в диком исступлении набросилась на эту женщину и долго била ее кулаками, потом толкнула в грудь и опрокинула. Но никому не было дела до Ольгиного горя.
      Она бежала из булочной, обливаясь горькими слезами, и долго бродила по улице, боясь вернуться домой. И в тот день она, впервые в жизни, сказала матери неправду. Она сказала, что хлеба сегодня не выдали, а завтра обещали выдать двойную порцию. И действительно, назавтра отдала маме оба пайка - ее и свой, - а сама весь день жила на одном кипятке...
      В феврале 1942 года с фронта вернулся отец. Одна нога у него была забинтована и без сапога. Отец привез в вещевом мешке немного продуктов десяток сухарей, кулек сахара-рафинада, два кулька пшенной крупы, две банки тушенки. В доме настал праздник. Ольга помнит, как она расколола рафинад на крохотные кусочки, сосчитала их - получилось сто двадцать кусочков - и убрала обратно в кулек, громогласно заявив, что маме будет выдавать по два кусочка сахара в день, а ей и отцу - по одному. Возражений, понятно, не было. Через неделю мать немного поправилась, стала ходить по комнате, а отец, хотя рана на ноге еще не зажила, ушел на завод, в свой литейный цех. Ольга помнит, как он вставал чуть свет, съедал кусочек хлеба и, опираясь на палку, уходил. Возвращался он уже затемно, усталый, слабый, и, едва добравшись до кушетки, тут же засыпал. Осторожно, чтобы не будить его, Ольга разбинтовывала больную ногу отца, стирала в горячей воде без мыла марлю, развешивала ее на проволочке сушить и потом вновь делала отцу перевязку.
      - Так ты, доченька, почти уже доктор! - однажды с грустной улыбкой сказал Игнатий Павлович.
      И Ольга отвечала:
      - Если бы я постарше была, ушла бы на фронт санитаркой. Вот Нюшкина сестра на фронте, подбирает раненых и недавно писала, что наградили ее орденом.
      - И в нашем полку были смелые девчата, - рассказывал отец. - Меня тоже подобрала на снегу одна маленькая, почти с тебя ростом, девчушка. Правда, ей уже лет восемнадцать, и такая бедовая, что ни пуль, ни мин не боится...
      - Точно, это Нюшки Шошиной сестра! - почему-то решила Ольга, и отец не возражал.
      С каждым днем Игнатию Павловичу делалось все хуже, он слабел, стал замкнутым, дома почти не разговаривал. Ни Наталья Ивановна, ни Ольга не догадывались, что он часть своего хлебного пайка тайком оставляет семье, а сам уходит на работу голодным. Так он и умер в своем литейном цехе, не успев разлить по опокам расплавленный металл. Почувствовав себя плохо, сел отдохнуть и сидя тихо скончался.
      Они с матерью свезли его на листе фанеры на кладбище, но вырыть могилу не могли. Земля была, как камень, мерзлая. А сил у них не было. Особенно у мамы. Тогда они подтащили тело отца к канаве, засыпали снегом. Потом Ольга волокла Наталью Ивановну домой на той же фанере - идти она уже не могла. Когда немного потеплело, папины друзья по цеху похоронили Ургалова...
      2
      Все время молчавший шофер вдруг заговорил, и оказалось, что это он отвозил Юрия Полозова на ясеневый участок. Ольга спросила, верно ли, что до весны оттуда нельзя выбраться.
      - Почему до весны? - удивился шофер. - Весной, когда раскиснет дорога, как раз и не выберешься. А пока морозы - дорога ничего себе...
      И Ольга подумала - раз дорога на ясеневый хорошая, вполне могла бы туда поехать. Но тут же решила, что было бы, пожалуй, неприлично вдруг появиться перед Юрием. Но ее влекло к нему, и мысль о том, что она долго его не увидит, была ей тягостна.
      - Сколько от Мая-Даты до ясеневого? - спросила она.
      - Пустяки! - ответил шофер. - Часа три-четыре ходу, смотря по погоде. Что у вас там - дело какое?
      - Никаких особенных дел нет, - уклончиво сказала она. - Я оперировала инженера Полозова, хотела узнать, как он себя чувствует...
      Шофер оживился.
      - Такая молодая и уже того...
      - Что того? - стараясь не рассмеяться, спросила она.
      - Людей оперируете! - с каким-то благоговением произнес он.
      - Когда нужно - оперирую.
      Он удивленно покрутил головой.
      - Нет, все-таки рискованно! - и тут же уступил: - Конечно, ежели классность имеете...
      - Что значит классность? - не поняла Ольга.
      - Ну вот я, например, имею классность...
      - Нет, - с улыбкой перебила Ольга, - я еще не имею классности. Я молодой врач.
      Впереди показался подъем. Шофер прибавил скорость, хотел с ходу взять высокий холм, но не рассчитал, и машина, забуксовав, быстро съехала обратно на лед реки. Преодолев наконец подъем, машина запетляла по узкой, плохо наезженной дороге, то и дело ударяясь кузовом о деревья. Но уже через полчаса дорога снова пошла прямо, к алому горизонту, который, казалось, был совсем близко.
      Чем таинственней становилась тишина вечернего леса, погруженного в розовые от заката сумерки, тем больше память возвращала Ольгу к прошлому...
      ...Вскоре после войны она поступила на фабрику "Веретено" и, освоив через год специальность прядильщицы, решила без отрыва от работы закончить среднее образование. Сговорившись с подругами, подала документы в вечернюю школу рабочей молодежи. Наталья Ивановна с тревогой наблюдала за дочерью, когда она, прибежав с фабрики, наскоро съедала обед, хватала с подоконника свой старенький портфель, туго набитый книгами, и отправлялась в школу.
      Возвращалась она уже в одиннадцатом часу и до часу ночи сидела за уроками, а назавтра, чуть свет, вставала на работу.
      - Трудно тебе, доченька, - жалея Ольгу, частенько говорила мать. - В нашем роду испокон все были рабочие: с отцовской стороны - литейщики, а с моей - прядильщицы. И ничего, жили не хуже людей. Вот и тебе, доченька, советую: овладела профессией, на твой век и хватит.
      - Я, мамочка, за многим и не гонюсь, а врачом буду непременно. Посмотрела бы в нашей школе: одни рабочие ребята учатся. Только из нашего цеха десять человек. И все мечтают поступить в вуз.
      - Жил бы отец - другое дело. А нынче, Олечка, ты у меня голова.
      Когда она сдала экзамены в медицинский институт, пришлось уйти с фабрики, но она все годы училась отлично, получала стипендию, а с субботы на воскресенье дежурила в хирургической клинике, получая за это сдельную плату. Не забывали и родственники, в Ленинграде жили брат и сестра Игнатия Ургалова, и с получки они приносили Наталье Ивановне немного денег.
      Еще вспомнила Ольга, как перед распределением всем выпускникам выдали коротенькие анкеты, которые они тут же на кафедре заполнили. На вопрос: "Куда бы вы желали поехать на работу?" - она, не задумываясь, ответила: "Мне решительно все равно куда!" Подруги, узнав об этом, посмеивались над Ольгой.
      - Ведь эти анкеты выдали для формы, - говорили они. - Так что могла написать что-нибудь поконкретнее.
      Кто-то даже съязвил:
      - Ургалова и так знает, что останется на кафедре, вот она и темнит. Как-никак любимица профессора Авилова!
      И когда через несколько дней ее вызвали в комиссию, все ожидавшие в коридоре кинулись к дверям, а кое-кто прильнул ухом к замочной скважине. Было хорошо слышно, как профессор Авилов сказал:
      - Вот что, Ургалова, есть мнение оставить вас на кафедре факультетской хирургии...
      - Спасибо, профессор, - сказала Ольга, - я решила уехать куда-нибудь подальше от Ленинграда, чтобы начать самостоятельно свой путь врача... Это давняя моя мечта...
      - Я высказал мнение всей комиссии! - опять зазвучал внушительный голос профессора. - Мнение такое, что у вас, доктор Ургалова, есть все основания остаться в Ленинграде.
      - Какие основания, профессор?
      - Могу разъяснить, - сказал Авилов. - Вы были все годы отличницей. Склонность у вас к хирургии несомненная. А нам необходимо из числа отличников оставить двух человек на кафедре. Кроме того, как мне известно, у вас больная мать. Ну и квартира в Ленинграде. Последнее тоже весьма важно.
      - Спасибо, профессор, но я хочу уехать.
      Тогда раздраженный ее непонятной настойчивостью профессор произнес резко:
      - На Дальний Восток, дальше некуда!
      - Согласна, - спокойно сказала Ольга.
      А когда она вышла в коридор и ее со всех сторон обступили с вопросами, чей-то язвительный, осуждающий голос бросил в ее адрес:
      - Ну и дура!..
      ...Уже успел отпылать закат. Луна поднялась из-за горного хребта и застыла в голубоватой морозной дымке. Из мглистой синевы выступила Орлиная сопка, нависая своим гребнем над узкой долиной реки. Машина медленно обогнула Орлиную, и сразу же навстречу замелькали огоньки.
      - Вот и ваш Агур, - сказал шофер.
      - Теперь я и сама вижу, что приехали, - ответила Ольга. - Заночуете или сразу обратно?
      - Обратно.
      - На ночь глядя?
      - А мы привычные, доктор.
      - Ну, тогда спасибо!
      - Не за что, доктор. До свиданьица! - сказал шофер и распахнул дверцу кабины.
      На крыльце Ольгу поджидала Фрося.
      3
      Выдалось тихое, с легким туманом, морозное утро. Ольга проснулась раньше обычного, в седьмом часу, решив до завтрака походить на лыжах. С тех пор как она привезла из Кегуя новые, подклеенные нерпичьим мехом лыжи, она почти ежедневно устраивала пробежки по льду реки от Орлиной сопки до дальнего кривуна и обратно: около пяти километров. Она и прежде, когда училась в институте, по выходным дням со студентами уезжала за город на лыжные прогулки, а приехав в Агур, совершенно забыла о них. Теперь, получив от Уланков эти удивительные лыжи, к которым не полагалось палок, она, к своему удивлению, так полюбила их, что мысль о том, что их придется скоро вернуть, ввергала ее в уныние.
      "Попрошу Евлампия Петровича, чтобы смастерил мне такие же орочские лыжи, - решила Ольга. - Без них мне теперь не обойтись".
      Возвращаясь с прогулки, она издали увидала около больницы упряжку с нартой. Ольга заторопилась. Собаки, спутав постромки, тихо лежали на снегу, положив на вытянутые лапы свои белые, в густой изморози, морды. Языки у них вывалились на сторону, и Ольга поняла, что собаки проделали неблизкий путь. Они даже не пошевелились, когда она подошла к ним близко.
      - Чья это упряжка? - спросила она громко, подумав, что в ее отсутствие привезли больного.
      - Наша, чья же! - раздался глуховатый, простуженный голос из сарайчика, где обычно возился Евлампий Петрович.
      - Откуда приехали?
      - Из Кегуя.
      - Неужели Андрей Данилович?
      - Наверно! - И навстречу ей вышел Уланка в короткой, мехом наружу, дошке и в заячьей шапке с длинными ушами.
      - Сородэ! - поздоровалась Ольга по-орочски. - Как себя чувствует Марфа Самсоновна, маленькая Олечка?
      - Ай-я - кули!
      - А Тимофей Андреевич?
      - С ним худо!
      - Что, заболел?
      - Наверно, - не очень твердо произнес. Уланка.
      - Что же вы не привезли его, больного? Или слег он?
      - Однако нет...
      - Пошли, Андрей Данилович, в помещение, что мы стоим на морозе, - она вытерла рукавом прилипший к лыжам снег и, сложив их, сказала: - Если они вам нужны, можете забрать.
      - Почему нужны? Раз понравились они тебе, бери, пожалуйста!
      - Спасибо, очень понравились. Каждое утро прогуливаюсь на них с великим удовольствием.
      Лицо Уланки просияло. Он снял с нарты большой кожаный мешок, легко взвалил его на плечо и пошел следом за Ольгой.
      - Сейчас будем пить чай, - сказала она, - ведь устали с дороги.
      - А мы привычные, собачки у нас добрые, они бежали, а я сидел, думал...
      Наливая ему чаю, она спросила, что же вдруг произошло с Тимофеем Андреевичем, но вместо ответа Уланка перегнулся через стол и таинственным голосом спросил:
      - Есть, нет ли, мамка-доктор, у тебя старший брат?
      Ольга с удивлением посмотрела на него, чуть было даже не рассмеялась, но, встретив серьезный, почти озабоченный взгляд Уланки, насторожилась.
      - Нет у меня, Андрей Данилович, никакого брата. Я тут одна живу, без родных.
      - С братом было бы много лучше, - все тем же голосом произнес он.
      Он накрыл своей короткой ладонью стакан с недопитым чаем, сокрушенно, с сожалением покачал головой.
      - Зачем это, Андрей Данилович, ни с того ни с сего вдруг понадобился вам мой старший брат? - как можно более мягко, но все больше настораживаясь, спросила Ольга; ей не терпелось поскорее узнать, с чем же все-таки он пожаловал в Агур.
      Уланка с минуту вглядывался в ее лицо, наконец изрек:
      - Покупать приехал тебя, мамка-доктор...
      - Покупать?! - глаза Ольги выразили в одно и то же время испуг и удивление. - Это еще что за шутки такие, Андрей Данилович! Зачем же меня покупать, когда я и так, по вызову, срочно приезжала к вам в Кегуй.
      - Очень ты нам, мамка-доктор, понравилась. Хотим, чтобы ты за нашего сына, Тимофея Андреевича, взамуж пошла...
      Ольга вспомнила рассказ Ефросиньи Ивановны, как ее, еще девочку, покупали в жены вдовцу Пеонке, вспомнила другие рассказы орочек о древнем обычае народа заключать браки и с трудом сдержала себя, чтобы не высказать Уланке свое возмущение.
      А он с невозмутимым видом продолжал твердить свое:
      - С братом было бы много лучше, с ним поговорили бы, какой тэ за тебя внести надо. А Тимофей Андреевич, сама видела, холостой человек, пора жениться ему, а тут ты к нам приехала, сказала, что мужа у тебя нет, вот мы и надумали... - Он встал со стула, медленно переступил с ноги на ногу, внимательно обвел взглядом комнату. - Захочешь, у нас в Кегуе жить будешь, не захочешь - сюда сына пришлем... - С этими словами он поднял с пола мешок, быстро развязал его и стал выбрасывать на стол целыми вязками собольи шкурки.
      - Это, однако, на дошку тебе...
      Потом извлек из мешка синий сатиновый халат, вышитый вкруговую, вдоль всего подола, замысловатым орочским орнаментом и подбитый мехом лисиц-огневок.
      - Это тоже тебе...
      Ольга вырвала у него из рук мешок и принялась забрасывать в него халат, связки шкурок, потом завязала его туго сыромятным ремешком.
      - Не стыдно вам, Андрей Данилович! - теперь уже с возмущением сказала она. - Надо же придумать такое! Возвращайтесь в Кегуй с вашим тэ и передайте сыну, что не пристало ему, человеку с образованием, покупать себе жену по древнему, давно уже отжившему обычаю...
      Уланка, точно пропуская мимо ушей слова Ольги, продолжал как заученное:
      - И упряжка твоя будет, и нарточка. Добрые у нас собачки, все лаечки, подвласенькие...
      Она усмехнулась:
      - Кажется, по обычаю орочей, полагается еще и чугунный котел, и копья, и оморочка, и что-то еще...
      - Если надо тебе, привезем и котел, и копья, а оморочка у нас новехонькая, только летом выдолбили из доброго тополя... - не разгадав ее шутки, сказал Уланка.
      - Мне ничего не нужно, решительно ничего! - повысила голос Ольга. Неужели это сам Тимофей Андреевич отправил вас покупать меня ему в жены? Вот уж чего не ожидала я от него...
      Только теперь, кажется, дошли до него слова Ольги, и он испуганно замахал на нее руками:
      - Что ты, мамка-доктор! Это мы с Марфой Самсоновной надумали. Как ты, мамка, из Кегуя уехала, видим, наш Тимофей Андреевич совсем переменился. Не ест, не пьет, ходит скучный, ни слова не говорит. Потом стал на лыжи и в тайгу ушел. Видим, долго домой не приходит, подумали, его медведь-шатун задрал или еще что... Я его по следу искать пустился. У перевала нашел его, в старом шалаше. Сидит у очага, курит и что-то быстро в тетрадку пишет. Мало-мало напишет, про себя поговорит, потом опять пишет... "Почему из дому ушел, Тимофей Андреевич? Или худо тебе?" - спрашиваю. "Худо, Андрей Данилович", - говорит сын. "Если худо тебе, к доктору отвезем". "Оставьте меня, мне думать надо". И велел мне домой ехать. Когда я Марфе Самсоновне все рассказал, она сразу поняла, что с сыном приключилось. "Собери, говорит, все, какие в доме есть, шкурки и вези мамке-доктору, проси, чтобы за нашего сына взамуж пошла". Вот я и приехал!
      - Дорогой мой Андрей Данилович, - сказала Ольга. - Если бы я решила выйти замуж за Тимофея Андреевича, наверно, обошлась бы без тэ и старшего брата.
      - Почему без тэ? - возразил Уланка. - Наш ороч теперь не бедный. Одной пушнины нынче сдали государству на много рублей.
      - Так делалось в старое, древнее время, Андрей Данилович! А в наше, советское, разве невесту покупают?
      - Нет, конечно! - вроде согласился ороч.
      - Тогда зачем же вы приехали меня покупать? - спросила Ольга, смеясь; ей теперь стало весело от всей этой глупой затеи.
      - Думали, так лучше!
      - Передайте Тимофею Андреевичу, чтобы приехал в Агур, я с ним поговорить должна, - вставая, сказала Ольга. - Впрочем, я ему напишу.
      Она вырвала из общей тетради листок и села писать. Уланка внимательно следил за ней, словно по выражению лица угадывал, что она такое пишет его сыну.
      "Тимофей Андреевич, - писала Ольга, - до меня дошли слухи, что Вы в последнее время ведете себя странно. Ушли из Кегуя и живете отшельником в старом охотничьем шалаше. Мне, честно говоря, стыдно за Вас. Человек с высшим образованием, столько лет проживший в Ленинграде, и вдруг без всякого на то повода вернулись к старым, давно забытым обычаям предков. Если Вы надумали сделать мне предложение, то могли высказать свои чувства на рыбалке, где мы провели с Вами почти целый день, а не посылать отца со злополучным тэ, хотя он и уверяет, что приехал по своей инициативе. Чтобы рассеять на будущее всяческие сомнения, хочу сообщить Вам, что я люблю другого человека, а к Вам, Тимофей Андреевич, питаю чисто дружеские - и только! - чувства. Мне очень приятно было познакомиться с Вами. Мне показалось, что Вы по характеру сильный, волевой человек, закаленный суровой природой, и не предадитесь унынию, тем более что я не давала Вам для этого никакого повода. Мой Вам совет: возьмитесь за свою работу, а будет время, приезжайте в Агур, где и поговорим по душам. О. И. Ургалова".
      Рассказывая о приезде Уланки Ефросинье Ивановне, Ольга не могла удержаться от смеха.
      - Так что, Фросечка, меня чуть-чуть не купили в жены Тимофею Уланке.
      Фрося всплеснула руками:
      - Ай-ай, как это можно, честное мое слово! Жалко, что меня тут не было. Я бы этому старому Андрею Даниловичу сказала, что надо. Ай-ай, как это можно! - И добавила с грустью: - Если бы меня тогда не продали в жены пожилому человеку, я бы теперь, наверно, счастливая была...
      4
      Когда Юрий Полозов по служебным делам приехал на несколько дней из Ясеневой пади и узнал, что Ольга была в Мая-Дату, он стал ругать Медведева, что тот не сообщил ему, хотя связи с Ясеневой никакой нет.
      Николай спокойно выслушал упреки товарища и посоветовал:
      - Поезжай в Агур!
      - Как же это я ни с того ни с сего заявлюсь в Агур? - уже более спокойно спросил Юрий. - Для этого ведь надо иметь какой-нибудь повод.
      - Я сейчас позвоню ей, скажу, что у тебя швы разболелись и я советую тебе поехать показаться, а ты вроде стесняешься. И вообще, ты круглейший идиот, Юра. Как это ты сбежал из больницы, не дождавшись ее возвращения из Кегуя, до сих пор не могу понять. Какой комар тебя укусил?
      - Сознаю, Коля, что сделал глупость, - хмуро признался Юрий. - Но я ведь сразу позвонил, хотел вернуться, а она не разрешила.
      - Дураков только так и учат... - сказал Николай, и Юрий не обиделся. - Словом, пока не поздно, поезжай, дружище, в Агур.
      Юрий поднял на Николая глаза:
      - Почему "пока не поздно"?
      - Ну вот, он еще спрашивает! Думаешь, у такой девушки, как Ольга, только на Юрии Полозове свет клином сошелся? Тут, брат, тоже, знаешь, того... лови момент...
      - Тогда я никуда не поеду! - решительно заявил Полозов. - Я считал, что она не такая, как другие. А ты советуешь ловить момент.
      Медведев взялся за голову.
      - Господи боже ты мой! Нет, Юрий, ты действительно химически чистый бамбук! Мало того, что даю тебе мудрый совет, так я еще должен выбирать слова.
      - Я верю, что ты стараешься дать мне мудрый совет, но представь себе, Коля, такую картину: вот я заявлюсь в Агур, иду к Ольге, а она своим скучным докторским голосом спрашивает: "Что вы приехали, больной?" А я, не зная, куда себя деть, моргаю глазами и бормочу: "Швы разболелись, доктор, помогите!"
      Николай громко рассмеялся.
      - Может быть и так, Юра. Но ты не давай ей опомниться, чтобы она рта раскрыть не успела, Так сказать, сразу бери инициативу в свои руки. Понял?
      Юрий закурил. Лицо его выражало крайнюю озабоченность.
      - Мне кажется, как только я увижу ее, рта открыть не смогу. Ведь я все время чувствую свою вину перед ней.
      - На виноватых хлысты возят, - буркнул Николай. - Ну, если ты такой трусливый, давай поедем вместе. Ты будешь стоять за моей спиной, а я ей объяснюсь за тебя в любви...
      - Не говори ерунды, Коля. И вообще, мне далеко не до шуток. Когда ты влюбился в Клаву, помнишь, как я возил ей домой твои дурацкие письма...
      - Пожалуйста, напиши Ольге дурацкое письмо, я его срочно, не считаясь со временем, отвезу ей в Агур...
      - Пожалуй, ты прав, Коля, съезжу к ней, - что будет, того не миновать! Только ни слова Карпу Поликарповичу, если вдруг хватится меня.
      - А хватится, скажу, что уехал доктору показаться. Смотри, не теряйся. А если, не дай господь, сдрейфишь, пиши пропало. И учти, Полозов, ни слова о том, сколько тебе осталось отрабатывать. Она страсть не любит этого. Договорились?
      Юрий утвердительно кивнул.
      - И главное, думай, прежде чем сказать слово. А то ведь я тебя знаю, - продолжал Медведев. - Скажи коротко, но ясно. Скажи: "Ольга Игнатьевна, или просто Олечка, я люблю вас, будьте моей женой..."
      Юрий махнул рукой:
      - Нет, это старо!
      - А может быть, уже не будет никакой нужды в словах, Юрка. Так ведь тоже бывает.
      - Если бы так! - мечтательно произнес Юрий.
      Он приехал в Агур поздно вечером и остановился у знакомого лесничего Ползункова, давнишнего жителя этих мест. Василий Илларионович Ползунков с женой занимали небольшой домик на берегу реки. Работники области и района, приезжая в командировку, всегда останавливались у Василия Илларионовича, находя уют и гостеприимство. Жена лесничего Анастасия Гавриловна любила принимать гостей. Она потчевала их копчеными медвежьими окороками, чудесным бархатным медом, душистым вареньем из разных таежных ягод и вообще была счастлива, когда к ним приезжали. Юрию однажды уже пришлось побывать у Ползунковых, он и на этот раз был тепло встречен милой хозяйкой. Самого Ползункова дома не оказалось, он выехал в лес и должен был скоро вернуться.
      Умывшись с дороги, выпив стакан чаги, или, по-местному, шульты, Юрий, несмотря на поздний час, решил побродить по Агуру. Подойдя к больнице и увидев слабо освещенное Ольгино окно, остановился. Торопливо выкурив папиросу и оглядевшись, нет ли кого поблизости, Полозов, точно пловец перед решающим прыжком, внутренне собрался весь и со странным ощущением чего-то неизведанного, но о чем уже некогда думать, смело зашагал по узкому тротуару прямо к больничному крыльцу. Взойдя на него и ухватившись за ручку двери, он несколько секунд еще подождал, но дверь неожиданно распахнулась и на пороге показалась Ефросинья Ивановна. В сумерках она не сразу узнала Юрия и испуганно отпрянула. Но в ту же минуту, всплеснув по обыкновению руками, воскликнула:
      - Юрий Савельич!
      - Тихо, Фросечка, - схватив ее за руку, сказал он. - Пожалуйста, тихо...
      - Почему тихо? - с обидой сказала она. - Он приехал, а я должна тихо. - И, сразу же сменив гнев на милость, ласково добавила: - Вижу, ты совсем здоровый!
      - Здоровый, Фрося Ивановна, - ответил Юрий. - Ольга Игнатьевна дома?
      - Дома, она всегда дома! - закричала она, не обращая внимания на энергичные жесты Полозова.
      В это время из комнаты вышла Ольга.
      - С кем это вы так громко секретничаете, Фросечка? - спросила она.
      - Неужели не видишь? Приехал!
      - Юрий Савельевич?
      - Здравствуйте, доктор! - сказал он. - Простите, что в столь поздний час...
      Она не дала ему договорить, схватила за руку и потащила в комнату.
      - Садитесь, рассказывайте, что у вас нового.
      Он сразу оживился, снял полушубок, повесил в углу.
      - Какие у нас в тайге новости, валим лес, вывозим хлысты...
      Он сел за стол, положил перед собой папиросы, окинул беглым взглядом комнату. Все здесь по-прежнему. На окне ситцевая в синих цветочках занавеска, в простенке над тумбочкой круглое зеркало, у изголовья кровати небольшая керосиновая лампа.
      - Как вы себя чувствуете? - спросила Ольга.
      Он посмотрел на нее и, закуривая, коротко рассмеялся.
      - Серьезно, Юрий Савельевич, как?
      - Спасибо, доктор, прекрасно!
      - Значит, я была права...
      - Основная болезнь прошла, а вот сопутствующая...
      - Это уже не опасно, - в свою очередь рассмеялась Ольга.
      Он погасил в пепельнице окурок, хотел взять новую папиросу, но Ольга перехватила руку. Юрий задержал ее в своей.
      - Почему вы тогда не разрешили мне вернуться в Агур? - спросил он.
      - Мне не понравилась ваша самоуверенность, - сказала она, посмотрев на него серьезными глазами.
      - В чем же вы усмотрели ее?
      - Хотя бы в тоне записки, которую вы оставили у меня на столе. И еще в том, что вы говорили Медведеву.
      Он догадался, что она имеет в виду его слова, что он собирается жениться.
      - Юрий Савельевич! - она слегка погрозила пальцем. - Не обо всем, что чувствуешь, следует тотчас же объявлять во всеуслышание.
      - Вы угадали. Я как раз говорил Медведеву то, что чувствовал. Но ведь Николай Иванович мой друг. - И, посмотрев на нее, спросил: - Неужели за это вы на меня сердитесь?
      - Немножко...
      Она встала, подошла к окну, отодвинула занавеску. Неяркий красноватый свет керосиновой лампы мгновенно растворился в голубом лунном сиянии, наполнившем комнату.
      - Вы только посмотрите, что на улице делается! - воскликнула она и потянулась, чтобы открыть форточку. Струя морозного воздуха ударила в лицо. Ольга быстро повернулась спиной к окну и минуту стояла, стройная, в простеньком платье, плотно облегавшем ее точеную фигурку, придерживая рукой волосы, чтобы они не падали на глаза. - Честное слово, грех сидеть в такой вечер дома, пойдемте гулять.
      Над притихшим, безмолвным лесом до самого горизонта стояло чистое, в крупных дрожащих звездах небо. Мороз хотя и был крепкий, но в прозрачном воздухе не чувствовалось обжигающего холода. Порывами дул слабый ветер, он сквозил в ветках деревьев, сметая с них не успевший слежаться снег.
      Юрий держал Ольгу под руку, смотрел сбоку на ее побелевшие от инея ресницы, на раскрасневшееся лицо и молчал. Когда они подошли к высокому обрыву, где сбегала на лед реки узкая тропинка, Юрий спросил:
      - Дальше пойдем?
      - Конечно, на тот берег... если не устали...
      - Что вы, Ольга Игнатьевна! Было бы с чего уставать! Недавно мне пришлось ночью отмахать по тайге километров десять, а ночь выдалась метельная, темная, просеки не видать...
      - Молодец, значит совсем уже здоров, - похвалила она, прижавшись к нему плечом.
      Он подумал, что ей холодно, остановился и слегка обнял ее.
      - Озябли?
      - Немножко.
      - Тогда вернемся?
      Она отрицательно мотнула головой.
      - У вас на ресницах сосульки...
      - Неужели? - стянув зубами варежку, она хотела вытереть глаза, но Юрий опередил: приблизил к себе ее лицо и робко, неумело поцеловал сперва в один глаз, потом в другой.
      Она слегка оттолкнула его и побежала к лесистому берегу, усеянному лунными бликами, и вдруг поскользнулась и упала.
      - Ушиблись? - закричал Юрий и кинулся к ней, помог подняться.
      - Чуть-чуть... - сказала она смеясь и посмотрела на него блестящими глазами.
      - Не надо было убегать...
      - Больше не буду...
      Юрий тяжело перевел дыхание.
      - Я, Ольга Игнатьевна, люблю вас...
      Она не ответила.
      - А вы?..
      - Когда-нибудь скажу, - произнесла она тихо.
      - Когда?
      - Вернетесь с ясеневого, может быть, тогда, - уклончиво сказала Ольга и спрятала у него на груди под полушубком руки. - А вы, Юрий Савельевич, могли и опоздать...
      Он не понял.
      - Ведь меня приезжали сватать.
      Лицо его выразило испуг, который Ольга не заметила.
      - Это вы серьезно? - тревожным голосом спросил он.
      - Серьезно, приезжали и очень дорогой тэ хотели внести, но у меня не оказалось старшего брата...
      - Простите, но это бред какой-то, - резко сказал Юрий. - Что это за тэ и при чем тут старший брат?
      И Ольга рассказала о приезде Уланки.
      - Это дикость какая-то, честное слово! - почти со злостью произнес он и уже более спокойно, точно решил испытать ее, добавил: - Что же вас заставило отказаться от такого дорогого калыма? Есть ли на свете женщина, которая устояла бы перед таким богатством!
      - Я еще потребовала от Уланки чугунный котел, копья и... оморочку... - и разразилась таким громким смехом, что он повторился эхом за деревьями.
      Он понял, что она шутит, и не поверил, что все, о чем она говорила, было на самом деле.